роятно, помещение было не таким маленьким, просто людей было очень много - скопище лиц и глаз. Это были те, кто исчез. Альбиносы держали их в подземной тюрьме, изо дня в день учили уму-разуму, читая вслух краткий курс истории большевиков, кормили скудно, впроголодь и сулили скорый революционный трибунал и расправу. Поняв, что они спасены, пленники облепили разведчиков, толпа сжала их, сдавила, многие обезумели от счастья, у некоторых сдали нервы: рыдая, они обессиленно опустились на пол. Женщин содержали в другом помещении, приспособленном под тюрьму. Расспросив пленников, Бирс стремглав кинулся в коридор, Ключников погнался за ним - насилу догнал, чтобы прикрыть в случае нужды. Они миновали несколько технических отсеков и вышибли дверь, закрытую на замок. В тусклом свете им открылась печальная картина: бледные, забившиеся в угол женщины, испуганная толпа; в полумраке на серых, землистых лицах выделялись расширенные от страха глаза. В отличие от мужчин, женщины молчали. Немая, теснящаяся в углу толпа напоминала скопление теней. И когда Бирс вспоминал впоследствии, как они с Ключниковым ворвались в камеру, он мог вспомнить лишь бледные неподвижные лица и неестественно большие, просто огромные взирающие на него глаза. Без единого звука, окаменев, женщины напряженно и выжидающе смотрели на застывших у входа вооруженных людей: разрисованные камуфляжной краской, с автоматами наперевес, те настороженно и цепко обшаривали взглядами помещение. Автоматчики весьма отличались от тюремной охраны и подземного гарнизона - ростом, пятнистой формой, оружием и снаряжением; до узниц постепенно доходило, что это - свобода. И когда они это поняли - поняли и поверили, глаза их наполнились тихим сиянием, которое залило, затопило камеру и потоком хлынуло на разведчиков. Теперь пленницы не сдерживались. После невероятного напряжения наступила разрядка, все обмякли и заплакали: кто в голос, навзрыд, кто обессиленно всхлипывал, иные молча и неподвижно смотрели на освободителей глазами, полными слез. Внимательным взглядом Бирс обвел лица пленниц, у него упало сердце: Джуди среди них не было. 21 Получив донесение, Першин приказал выставить охрану, чтобы альбиносы напоследок не расправились с пленниками. Он поинтересовался, как им жилось, они рассказывали наперебой. Всех живущих наверху альбиносы определили в предатели. Лишь здесь, внизу, чтились идеалы, завещанные вождями, лишь здесь хранили верность и блюли чистоту, лишь здесь жили по ним и за них умирали. Живущих наверху альбиносы намеревались перевоспитать, неподдающихся - уничтожить. Своей жизнью альбиносы гордились: каждый день они без устали рыли землю, занимались военной и политической подготовкой и каждый день проводили собрания, на которых все говорили, как плохо, как ужасно жить наверху и какое счастье жить в бункере. - Что ж, они построили, что хотели, - сказал Першин. - Как раз то, о чем все мечтали. Бирс расспросил пленниц: Джуди до последнего дня находилась вместе со всеми, накануне освобождения ее увели, больше ее никто не встречал. В поисках Джуди Бирс и Ключников обходили одно помещение за другим. Хартман увязался за ними; после происшествия в тоннеле, где он едва не погиб, прогнать его они не смогли. Втроем они забрели в увешанное трубами и заставленное баками и цистернами машинное отделение, где гудели старые насосы и компрессоры и мелко дрожали стрелки допотопных манометров. Приходилось соблюдать осторожность. Здесь полным-полно было укромных мест, где могла таиться засада: ничего не стоило схорониться в бесчисленных закутках, тупиках и отсеках, соединенных переходами, мостиками и лестницами. Подстраховывая друг друга, они с автоматами наперевес поочередно выдвигались вперед, проходя открытые участки, внимательно осматривали сумрачные углы, забирались в заброшенные темные помещения, освещали фонарями глухое цокольное пространство под насосами и черную пустоту всевозможных емкостей и резервуаров. Как ни старались, они нигде никого не нашли. Даже следов, что здесь кто-то есть, не было, хотя ощущение опасности и чужого присутствия внятно угадывалось в пространстве; по мере движения ощущение то усиливалось, то слабело, но не исчезало. Опасность отчетливо понималась повсюду, и похоже, исходила сразу со всех сторон; они ощутимо улавливали ее, и потому нельзя было дать себе передышку или расслабиться хоть на миг. Обойдя все и осмотрев, они добрались до огромных баков, опоясанных металлическими трапами и маленькими площадками из прутьев. Стараясь не шуметь, Бирс и Ключников осторожно поднялись наверх. Баки были заполнены водой, гладкая ее поверхность неподвижно темнела в широких горловинах. Ключников сунул руку, зачерпнул горсть воды, понюхал, попробовал на язык. Это была обычная вода, запас на случай осады или для других нужд; резервуары, вероятно, выполняли роль водонапорных башен и особого интереса не представляли. Разведчики собирались уже спуститься, как вдруг Ключников тронул Бирса и молча показал глазами на воду: снизу, из глубины, на поверхность поднимались пузыри. Хартман наклонился над горловиной, потом сунул голову в воду и застыл, всматриваясь пристально в непроницаемую темноту. - Нужен акваланг, - сказал Ключников, а Хартман понял без перевода и отрицательно покачал головой. - Я так нырну, - предложил он, Бирс перевел ответ. - Он что, спятил? - пожал плечами Ключников. - Не хватает, чтобы его утопили. - Он нырнет, - подтвердил Бирс. Хартман принялся торопливо раздеваться и вскоре был готов. Бирс отдал ему свой ремень, к которому прикрепил нож, Хартман надел ремень, взял фонарь, несколько раз энергично продышался, сделал напоследок глубокий вдох и мягко, бесшумно погрузился в воду. Бирс и Ключников видели, как он быстро уходит вниз, похожий на большую белую рыбу, тело его потеряло четкие очертания, превратилось в размытое светлое пятно, которое таяло с каждой секундой, пока не исчезло совсем. Вода в горловине успокоилась, плеск угас, темная поверхность застыла гладко, словно ничего не произошло. Время тянулось мучительно долго. Они ничем не могли помочь Хартману, только и оставалось, что набраться терпения. Но как раз терпения оказалось у них ни на грош, ждать было невмоготу. Они изнывали от неведенья, и много бы дали, чтобы узнать, что происходит под водой. Прошло уже довольно много времени, запас воздуха у Хартмана, вероятно, был на исходе, но ни намека не было на появление американца, ни малейшего признака. И по мере того, как шло время, росла тревога. - Я говорил, нужен акваланг, - сказал Ключников, слова его прозвучали упреком. Они уже тревожились не на шутку. Бирс не выдержал, зажег фонарь и сунул его в воду, стараясь что-нибудь разглядеть. Их разбирало отчаяние, непонятно было, что следует предпринять. В глубине души еще теплилась надежда, но слабела, слабела, угасала с каждой секундой. Вскоре стало понятно, что Хартман погиб: то ли утонул, то ли его утопили; ни один человек не мог так долго оставаться под водой. И теперь следовало организовать поиски. Когда прошли все разумные сроки, они все еще не двигались. Тянули, как бы сознавая, что если они уйдут, то все, конец, его уже не спасти. Они уже совсем поверили, что он погиб, и собрались позвать на помощь, как вдруг из воды вынырнули две головы - так неожиданно и так стремительно, что можно было решить, будто снизу их выстрелили на поверхность. Отфыркиваясь и отдуваясь, Хартман поддерживал на плаву молодого альбиноса, которого он приволок из глубины. Они сообща вытащили пленника из цистерны, с его старого комбинезона ручьями бежала вода. Им пришлось сковать его и смотреть в оба, чтобы он не вздумал прыгнуть вниз и покончить с собой; поддерживая его с двух сторон, медленно и осторожно они спустились по трапам и присели, переводя дух. - Парень, у вас здесь была американка, - миролюбиво обратился к альбиносу Бирс, стараясь расположить его к себе. - Молодая американка. Где она? Альбинос молчал, надежды, что он заговорит, не было никакой. Нет, дружелюбием их нельзя было изменить, они не понимали нормальных человеческих отношений, понятных слов, естественных чувств; вскормленные одной безумной идеей, они понимали лишь язык ненависти и вражды. - Говори, а то я тебе!.. - Ключников резко замахнулся на пленника. В ожидании удара тот прикрыл глаза, но не шевельнулся и продолжал молчать. - Подожди, - остановил напарника Бирс и снова обратился к альбиносу. - Ты мне только одно скажи: она жива или нет? - Жива, - внезапно произнес пленник, и это было так неожиданно, что разведчики молча уставились на него с двух сторон. - Откуда ты знаешь? - недоверчиво спросил Ключников. - Знаю, - кратко ответил альбинос. - Ты уверен? - замирая, чтобы не спугнуть проснувшуюся надежду, обратился к нему Бирс. - Уверен, - по-прежнему скованно и односложно подтвердил пленник. - А где она? - Не знаю, - последовал ответ и разговор оборвался: пленник молчал, все вопросы оставались без ответа. Хартман тем временем оделся и спустился вниз. - Он говорит, что Джуди жива, - сообщил ему Бирс. - Неужели?! - воскликнул американец. - Где она?! - Он не знает, - сказал Антон и поправился тотчас. - Говорит, что не знает. - Значит, я не зря нырял, - оживленно заметил Стэн. - Еще бы! Вы просто герой! - похвалил его Бирс, а Ключников похлопал американца по спине и одобрительно показал большой палец. Хартман рассказал им, что произошло под водой. Молодой альбинос сидел в комбинезоне на дне бака, держа во рту конец трубы, по которой компрессор гнал сжатый воздух. Вероятно, альбинос заметил разведчиков и скрылся от них в воде, чтобы переждать, пока они уйдут. Он отчаянно сопротивлялся, в руке у него оказался нож, но Хартман обезоружил его, скрутил и доставил на поверхность. Разумеется, все это заняло изрядное время. - Спроси: откуда у него такая дыхалка? - обратился к напарнику Сергей. - Он ныряльщик, - объяснил Бирс, вспоминая бассейн на Беверли-Хиллс. Вчетвером они стали пробираться на соединение с отрядом. Чтобы развязать себе руки, разведчики, как прежде, сковали наручниками альбиноса и Хартмана, наказав американцу быть настороже и присматривать за пленным. Да, здесь повсюду надо было вести себя осмотрительно и рассчитывать каждый шаг, каждое движение, беспечность могла стоить жизни. Они настороженно двигались по коридорам и отсекам - безмолвный караван, пересекающий минное поле. Впереди, с автоматом наперевес, шагал Ключников, цепко шарил взглядом вокруг; иногда он поднимал руку, и караван застывал, выжидая до тех пор, пока Ключников не разрешал двигаться дальше. Бирс прикрывал движение с тыла. Он тоже был начеку, чтобы им не ударили в спину, и внимательно наблюдал, не появится ли кто-нибудь сзади. Они знали, что опасность может возникнуть в любой момент, в любом месте, однако надеялись, что на этот раз повезет, пронесет... Но не повезло, не пронесло. Сзади прозвучала автоматная очередь, Бирс почувствовал сильные удары в спину, от которых его бросило на пол; к счастью, бронежилет выдержал, да и стреляли из старого, времен второй мировой войны автомата с круглым магазином. Хартман тотчас лег, повалив пленника, Ключников быстро откатился в сторону, выставив автомат перед собой. Лежа на полу, Бирс засек место, откуда вели стрельбу. В два ствола они повели ответный огонь и мгновенно изрешетили панель, за которой укрылся автоматчик. Ключников бил короткими прицельными очередями, под прикрытием его огня Бирс ползком подобрался к засаде, лежа на боку приподнялся на локте, метнул гранату и упал, уткнув лицо в пол и накрыв голову руками. Им показалось, будто рухнул потолок. Осколки просвистели над головами, взрывная волна с силой ударила в стены, тесное пространство заволокло дымом и цементной пылью. Вскочив, разведчики заученно бросились вперед, и дым еще не развеялся, не осела пыль, они уже проникли в укрытие и наставили автоматы на стрелка. Его спасло то, что перед взрывом он сменил позицию. Взрыв контузил его, он лежал на полу и, оглушенный, медленно, оцепенело, словно во сне, пытался подняться, но лишь раскачивался на месте, не в силах совладать с собственным телом. Разведчики поставили его на ноги и подождали немного, пока он пришел в себя. Между тем Хартман, видя, что бой окончен, привел альбиноса, который был прикован к его руке. - Дарю вам свободу, - Бирс снял наручники с Хартмана и надел на второго альбиноса, сковав пленников между собой. - Спасибо, сэр, вы очень любезны, - поблагодарил его Хартман. Караван из пяти человек двинулся дальше. Скованные наручниками альбиносы шли рядом, новый пленник едва слышно спросил о чем-то молодого альбиноса, которого Хартман выудил из воды, тот отрицательно покачал головой. - Молчать! - рыкнул на них Ключников. - Разговаривать нельзя, - вторя ему, объяснил пленникам Бирс. Это было понятно: они не должны сговариваться, что им делать и как им быть. - Спросите у него, где Джуди, - напомнил Хартман; новый пленник, услышав английскую речь, внимательно прислушивался, морща лоб, точно решал про себя какую-то задачу. - Вряд ли он скажет, - ответил Бирс, но все же спросил, хотя и не надеялся на ответ. И вновь, в который раз, Хартман стал доказывать, что любого человека можно убедить, любому человеку нужен шанс, чтобы понять свои заблуждения, а вера в коммунизм такое же заблуждение, как и любое прочее. - Для вас это теория, - возразил Бирс. - Вы смотрите издали и рассуждаете, а мы все испытали на собственной шкуре. - Но это не значит, что их следует уничтожать, как крыс, - пытался урезонить его Хартман. - Кто он? - спросил новый пленник, который судя по всему уже оправился от контузии. - Американец, - ответил Ключников. - Шпион, - понимающе кивнул альбинос, словно догадывался раньше, но теперь убедился воочию. - С чего ты взял? - спросил Бирс. - Они все шпионы. А вы их прислужники. Разговаривать с ним было не о чем, все шли молча, и никто не заметил, как он на ходу запустил свободную руку под комбинезон, извлек пистолет и навел на Хартмана. Разумеется, они ничего не успели бы сделать, и конечно, он убил бы американца, потому что стрелял в упор. Но странно повел себя второй пленник: в момент выстрела он толкнул соседа, Бирс и Ключников видели это отчетливо. - Предатель! - прорычал стрелявший и взмахнул пистолетом, пытаясь ударить соседа рукояткой по голове. Свободной рукой молодой альбинос отвел удар, и они сцепились, кружа на месте. После короткой борьбы стрелок изловчился и спустил курок: молодой альбинос дернулся и обмяк, а потом осел к ногам соседа, оттягивая руку, зажатую браслетом. Бирс и Ключников бросились к стрелку, но добежать не успели: тот выстрелил себе в голову, и это было все на сегодня, полная программа. Хартман стоял, привалясь к стене, сжимая ладонями бок, из-под пальцев у него сочилась кровь. Он пытался удержаться на ногах, но сил не хватало, и он медленно сползал вдоль стены; Ключников подхватил его и осторожно усадил на пол. Вдвоем они расстегнули одежду, рана сильно кровоточила, Хартман был весь в крови. - Ах, Стэн, говорили вам: не лезьте сюда! - раздосадованно упрекнул его Бирс, достал индивидуальный пакет и с треском разорвал плотную упаковку. Они перевязали его, кровь тотчас пропитала повязку, Хартман морщился от боли, но больше от сознания своей вины. Он чувствовал себя виноватым, оттого, что доставил всем столько хлопот, а теперь он становился настоящей обузой и связывал разведчиков по рукам и ногам. - Придется вам потерпеть, Стэн, - обратился к нему Антон. - Я потерплю, - с готовностью согласился Хартман. - Извините меня. Не обращайте на меня внимания. Его смирение выглядело странным. Бирс помнил Хартмана другим - победительным, уверенным в себе, а сейчас он кротко принимал чужую волю и послушно следовал ей. Возможно, у него хватало ума понять, что в чужой монастырь не идут со своим уставом и нельзя быть первым всегда и везде; уразумев это, он, к чести своей, укротил себя и одолел свой нрав. Или такова уж природа человека, что для того, чтобы что-то понять и переменить в себе, требуются страдание и боль? Узнав о Хартмане, Першин выругался: - Я же приказал его не брать! - Никто и не брал, - ответил Бирс и объяснил, что произошло. Першин на чем свет костерил американца, но все же навестил его, когда тот лежал на одеяле, разостланном на полу. - Я вас предупреждал, Хартман, - хмуро напомнил Першин. - Вот что получается, когда любители не слушают профессионалов. Вы взялись за чужое дело. - У меня не было другого выхода. А сидеть, сложа руки, я не привык, - возразил Хартман. - Могу сказать лишь одно: вы очень смелый человек. В одиночку, без оружия... Я бы не рискнул. - Спасибо, сэр, - поблагодарил Хартман, бледный от потери крови. Фельдшер обнаружил у него проникающее ранение в плевральную полость, требовалась операция, но эвакуировать его возможности пока не было, и он терпеливо ждал, морщась от боли и справляясь время от времени о судьбе Джуди. Ее искали повсюду. Патрули обошли все помещения, но она исчезла, даже следов ее не могли отыскать. 22 К утру отряд прочесал весь лабиринт и вышел к мощной крепостной стене, армированной стальными балками; техники измерили приборами толщину стены и недоверчиво ахнули: несколько метров стали и железобетона! Судя по всему, это был главный бункер, который они искали. Похоже, обитатели бункера замуровали себя, ни ворот не было, ни маленькой щели - глухая голая бронированная стена. Да, это был главный бункер альбиносов, святая святых и, как водится - устой, надежда и оплот. Первые обитатели бункера оказались здесь как бы в изгнании, в эмиграции; для детей, родившихся под землей, для всего второго поколения, бункер был отечеством, милой родиной, они ее любили и о другой не помышляли. Першин понимал, что вести с ними переговоры бессмысленно и бесполезно: они не выйдут, не станут объясняться, не смиряться и предпочтут смерть. Он решил вывести пленников наверх, дать отряду отдых. К этому времени отряд едва держался на ногах, пот ел глаза, все тяжело и хрипло отдувались. Отряд с трудом отыскал дорогу назад. Разведчики бродили, перебираясь с горизонта на горизонт, петляли, пока не нашли вентиляционный ствол - широкую трубу, прорезающую толщу земли снизу вверх. В свете фонаря вмурованная в трубу железная лестница отвесно уходила в сумрачную высоту. И теперь, чтобы подняться наверх, всем предстояло одолеть эту лестницу и эту трубу. Было раннее утро, сентябрь, бабье лето. Вся трава в обширном московском дворе посреди Чертолья была усыпана разноцветными палыми листьями. Во дворе повсюду росли липы, тополя, клены и рябины, медленно и бесшумно листья скользили вниз, и казалось, в неподвижном воздухе за ними тянутся пестрые извилистые следы. Кто любит Москву, тот знает сонливую погожую задумчивость московских дворов в разгар бабьего лета и к печали своей или к радости со смирением ждет перемены судьбы, которая в эту пору случается неизбежно. На краю двора, в густых зарослях жимолости, чубушника и одичалой сирени, поодаль от домов и построек стоял заброшенный каменный сарай. Никто не знал, за какой надобностью он здесь поставлен и какая в нем человечеству нужда. Правда, никто до сих пор не интересовался, что и не мудрено: мало ли у нас настроено, что никому не нужно, однако никому не мешает. В тишине осеннего утра дверь, которая никогда прежде не открывалась, неожиданно заскрипела, и рослые автоматчики в грязной пятнистой форме стали выводить из сарая измученных бледных людей, которые тут же бессильно опускались на траву, словно после тяжкой пешей дороги. С лихорадочным блеском в глазах пленники затравленно озирались, каждый жадно вдыхал прохладный утренний воздух. Никогда еще уютный зеленый двор в самом центре Чертолья не собирал столько людей - весь двор заполонили. Изможденные, они молча и неподвижно сидели на траве под деревьями, и разноцветные листья, кружа и взмывая, плыли над ними, как причудливый флот. Хартман и молодой альбинос лежали в стороне на расстеленных на земле одеялах. Американец время от времени забывался, обессиленный потерей крови, недосыпом, усталостью, альбинос бессонно озирался - вероятно, слишком разительной была перемена: он внимательно обозревал разноцветные осенние деревья, траву, цветы, увитые плющом дома и пристально всматривался в прозрачное высокое небо, где умиротворенно плыли невесомые пушистые облака. - Как ты? - присел возле него на корточки Бирс. - Нормально, - сдержанно и односложно ответил альбинос. - Очень больно? - Я привык. - Ты когда-нибудь видел небо? - Нет. - Никогда? - Никогда. - Нравится? - Я не знаю. Пусто. Да, он привык к тесноте, стенам, потолку, ограниченному пространству, даль и простор были для него пустотой, которая существовала вокруг неизвестно зачем. Бирс подумал, что юноша впервые видит солнце, траву, деревья и прочее, прочее, что люди знают с рождения. И какой же должна быть идея, если вера в нее лишает человека чего-то важного для него, столь же ценного, как и сама жизнь. Впрочем, она и жизни лишает с легкостью, словно это пустяк. В ожидании машин Бирс размышлял, как разговорить альбиноса, чтобы разузнать что-нибудь о Джуди. Пленника наверняка интересовало, что с ним станет, но он не задал ни одного вопроса, что, впрочем, и понятно было: когда человек обязан лишь выполнять приказ, он не должен задумываться, что его ждет. Там, внизу, они не имели права задумываться о будущем, у них не было будущего, вернее, будущее означало для них новый приказ, и это было все, что их ждало впереди. - Сейчас тебя отвезут в госпиталь, - наклонился Антон к альбиносу. - Зачем? - спросил альбинос. - Тебя там подлечат... - Чтобы убить? - с прежним равнодушием поинтересовался альбинос. Изо дня в день им твердили - плен означает смерть, они готовы были к ней, Бирс не замечал в пленнике ни страха, ни тревоги. Тот знал, что его ждет, но сохранял спокойствие перед любой участью, какую уготовила ему судьба. - Почему убить? - удивился Бирс. - Вылечат, будешь жить. - Это обман, - убежденно сказал пленник. - Обман - то, что тебе вбили в голову. Никто не собирается тебя убивать. Ты мне лучше скажи: ты действительно не знаешь, где американка? - Не знаю, - сказал он после затянувшейся паузы. Антон отошел от него и медленно брел по двору, размышляя: альбинос несомненно что-то знал, но таился. Бирс увидел в стороне машину сопровождения, дверцы были распахнуты, на переднем сидении сидел Першин и разговаривал по радиотелефону. Антон вдруг подумал, что надо позвонить домой. Впоследствии он пытался найти причину, но не мог: не было ему ни голоса, ни знамения, просто подумалось, что надо позвонить домой. И все же это не была случайность; вероятно, в пространстве возник сигнал, и Антон его получил. Першин, как правило, не разрешал никому пользоваться служебным радиотелефоном для частных разговоров - в любой момент могло поступить сообщение, да и вообще нельзя засорять эфир, а кроме того, командир опасался утечки информации. Бирс побрел со двора в надежде отыскать автомат, однако, что-то, видимо, ощутил и Першин, потому что неожиданно окликнул его и молча протянул трубку радиотелефона. Замирая, Антон набрал номер и вдруг почувствовал, как у него ослабли ноги: Джуди была дома. Вначале ему показалось, что он ослышался, но нет, это была она - она! - Джуди... - растерянно пробормотал он. Услышав его голос, она заплакала: - Тони, где ты?! Приезжай скорее! Она сказала, что ее отпустил охранник. - Как отпустил?! - не понял Антон. - Кто?! Это было немыслимо, верилось с трудом. Антон решил, что он чего-то не понял или она что-то путает, но было не до расспросов: Джуди вся тряслась от страха. - Тони, это ужасно, ужасно! Они могут вернуться! Я боюсь, приезжай скорей! - твердила она, не переставая, видно, натерпелась, бедняжка, ему стоило большого труда убедить ее, что ничего не случится. - Поезжай, - сказал Першин, и это было похоже на приказ, но Бирс не уехал, прежде чем не известил Хартмана: - Стэн, вы слышите меня? Стэн!.. Джуди нашлась! Хартман открыл глаза, взгляд его блуждал, как бы не в силах остановиться на чем-то определенном. Наконец, он зацепился за лицо Бирса, но оставался мутным и замороченным, а потом стал яснеть, и Хартман очнулся. - Джуди нашлась! - повторил Бирс. - Неужели?! - обрадовался американец. - Она здесь?! Вы видели ее?! - Нет. Я говорил с ней по телефону. Она дома. - Как дома? - не понял Хартман. - Где?! Как она туда попала? - Она говорит, что ее отпустили. Охранник отпустил. - Вот видите, я был прав, - улыбнулся Хартман. - Если человеку дать шанс, он одумается. Джуди смогла убедить охранника. - По-английски? - спросил Бирс. - Или она под землей выучила русский? "Что-то здесь не так", - думал он, но спорить не стал. Антон обратил внимание, как сосредоточенно прислушивается лежащий рядом альбинос: разговор шел по-английски, но юноша явно прислушивался, Бирс отметил. Разумеется, Антон не поверил, что Джуди кого-то убедила. Да и разве можно было кого-то убедить там, внизу? И все же, все же - никуда от этого не деться - внизу нашелся кто-то, кто нарушил грозящий смертью приказ. Да, кто-то не пошел там за лживыми поводырями, а поступил по своей воле. Бирс подумал, что в толпе, орущей в тысячи глоток - "Распни его!" - всегда найдется человек, способный промолчать или сказать "нет!". Молодой альбинос спас Хартмана, внизу нашелся кто-то, кто не повиновался слепо. Оба решились на поступок, и это внушало надежду на здравый смысл людей. - Командир, я могу остаться? - спросил Ключников, подойдя к машине, в которой сидел Першин. - Где? - не понял капитан. - Здесь, рядом, - Ключников мотнул головой в сторону, за деревья, где поодаль виднелись дома. - Куда ты пойдешь? Посмотри, на кого ты похож. Ключников и впрямь мог напугать любого: разрисованное камуфляжной краской, закопченное пороховой гарью лицо напоминало африканскую маску; повстречайся прохожий, страха не оберется. - Ничего, командир, - успокоил он Першина, - я быстро. - Оружие сдай, - напомнил он. Ключников сдал автомат, запасные рожки к нему, пистолет, штык-нож, газовые баллончики и неиспользованные гранаты, снял бронежилет и шлем и медленно побрел со двора; в спину молча смотрели сидящие на траве люди. Аня была дома, спала. Ключников поднялся на лифте и открыл дверь своими ключами, которые она дала ему, когда он поселился у нее. Он зашел в комнату, устало опустился на пол и смотрел на нее, спящую напротив. Она привыкла спать голой, так и спала, одеяло сползло, и он разглядывал ее, стыдясь откровенности, с какой она лежала перед ним. Вот она, твоя любовь, в нескольких шагах, спит невинно, не подозревая, что ты здесь, рядом. А ты не можешь без нее, впрочем, это понятно, но ты не можешьи с ней, потому что ее жизнь - это ее жизнь, тебе в ней отведено мало места. И как тут быть, где выход? Он смотрел на нее, разметавшуюся во сне, и даже во сне она была свободна и своенравна и спешила куда-то, неподвластная никому. Аня пошевелилась, видно, почувствовала взгляд и потянулась томно и женственно; несмотря на усталость, он почувствовал желание. Она замороченно разлепила глаза и смотрела непонимающе, как бы не веря себе. - Это ты? - спросила она сонно. - А ты кого ждала? - поинтересовался он бесстрастно, хотя вопрос резанул его. - Никого, - ответила она, не мудрствуя лукаво, и он снова отметил про себя обиду в ее словах. - Значит, я зря пришел? - спросил он, откинувшись затылком к стене. Аня улыбнулась, зевнула и гибко, как кошка, потянулась, закинула руки за голову, не смущаясь своей наготы. Его всегда поражала свобода, с какой она открывала тело, словно ей неведом был стыд. - Какой ты чумазый, - улыбнулась она, зевая и обольстительно потягиваясь. - Иди в душ. - Нет, - отказался Ключников. В ее глазах на мгновение мелькнуло удивление, но она промолчала и ждала продолжения. - Я не грязнее, чем любой из твоих знакомых, - сказал Ключников. - А-а... - понимающе кивнула она. - Вот как... - Да, так, - подтвердил он. - Не нравлюсь? - Уходи, - Аня натянула на себя одеяло, а он, напротив, принялся раздеваться. - Нет, - сказала Аня, когда он, раздевшись, приблизился к ней. - Не хочу. Не обращая внимания, он наклонился к ней, она закуталась в одеяло и отвернулась к стене. - От тебя дерьмом несет, - поморщилась Аня с отвращением. - Вот и хорошо, - кивнул он удовлетворенно. - Как раз то, что нужно. Ключников потянул с нее одеяло, она не отдала, и какое-то время они сражались, словно это было не одеяло, а воинское знамя. В конце концов он одержал победу - стянул с нее одеяло и отбросил в сторону. - Не смей! Пошел вон! - ее просто трясло от ненависти и отвращения. Она яростно отбивалась, он и не подозревал в ней столько силы и злости, вероятно, злости было больше, и она давала ей силу. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы сломить сопротивление, они долго отчаянно боролись, прежде чем он одолел ее. Но стоило ему добиться своего, она вдруг застонала, ее лицо исказилось, глаза закатились от вожделения, и она с той же силой и яростью стала ему помогать; можно было подумать, что они сражаются не на жизнь, а на смерть. Он думал отомстить ей, унизить, но ничего не удалось; он испытывал странную досаду и опустошение, словно это она сделала с ним что-то против его воли. Беззвучно и неподвижно Аня лежала рядом, лицо у нее было спокойным, словно она, наконец, получила то, что давно ждала. - Черт знает что! - огорченно произнес Ключников. - Предупреждали меня: не имей дело с евреями! Не послушался, дурак, связался. Теперь расхлебываю. - Что?! - встрепенулась Аня. - Что ты сказал?! Она даже села, чтобы получше услышать его - услышать и разглядеть - и неожиданно расхохоталась. - Ну наконец-то, наконец! - проговорила она сквозь смех. - А я все ждала, когда же, когда!.. Все думала: когда ты прорежешься? Наконец-то! Она продолжала смеяться и вдруг сдержала смех и глянула пытливо: - А ты знаешь, дружок, меня тут убить обещали... - Кто? - спросил Ключников, уже зная, уже предчувствуя. - Твои друзья. - Какие? - Не знаю, твои. Они так и сказали: твои друзья. Убьем, говорят. - За что? - За тебя. Прикончат, если не оставлю тебя в покое. Звонили, на улице подходили. Сказали, чтобы я убиралась. - Что ж ты молчала? - А что говорить? Скука. Я бы и сейчас не сказала, ты сам начал. - Глупости. Ничего они не сделают. - Как знать, как знать... - улыбнулась она легко. - О тебе заботятся: осквернили тебя евреи. Вот и ты туда же... - Я пошутил. - О да, конечно! Прекрасное чувство юмора! Веселье в морге! - Чушь все это, - он с досадой пожал плечами и отправился в ванную. Сергей долго мылся горячей водой, оттирая с себя минувшую ночь. Когда он вышел, Ани не было, он решил, что она спустилась в магазин, и вдруг она позвонила по телефону и сказала, чтобы он уходил, она не хочет его видеть. По тому, как спокойно она говорила, он понял: все обдумано, все решено. Ключников собрал вещи и поехал в общежитие отсыпаться. ...едва Бирс переступил порог, Джуди кинулась ему на грудь, обхватила руками шею, прижалась и замерла. Он с горечью отметил про себя, как плохо она выглядит: осунулась, побледнела, глаза запали, красивые волосы ей остригли, можно было подумать, что она перенесла изнурительную болезнь. Джуди была убеждена, что сейчас за ней придут - опомнятся и придут, и если Антон не спрячет ее, ей несдобровать. Страх застыл в ее лице, в глазах, - утвердился, окаменел, и как Антон ни разубеждал ее, что бояться нечего, все позади, она не верила, страх не таял, не отпускал. Бирс справился о загадочном охраннике. Да, ее на самом деле выпустил молодой охранник, который каждый день водил ее на допрос. Пока шел допрос, он молча посиживал у дверей, обычно он стерег пленниц на земляных работах, которые именовались трудовым воспитанием, и на собраниях, где обучали политической грамоте. Что ни день, охранник пристально разглядывал Джуди. Какая-то мысль неотвязно владела им, можно было подумать, что американка представляет для него некую загадку, которую он настойчиво пытается разгадать. Недели, что Джуди провела под землей, показались ей кошмарным сном. Как правило, молодой охранник дежурил в паре с белесой девицей, которая нередко повторяла пленницам, что охотно возьмет на себя исполнение приговора. Всех, кто обитал на поверхности, она относила к предателям. Девица была из тех, кто верил, что каленым железом нужно выжечь чуждые идеи, заблудших перевоспитать, неподдающихся уничтожить. Американку белесая охранница невзлюбила сразу. Джуди вообще тяжело привыкала к заточению. Особенно ее угнетало тесное замкнутое пространство. Ей казалось, ее замуровали. Она тяжело переносила отсутствие окон, дневного света, ей не хватало дали, со всех сторон тяжело давил бетон, любое помещение мнилось ей сумрачным каменным мешком. Узников всюду водили строем. Иногда от них требовали чеканить шаг: начальникам почему-то очень нравилось, когда марширующий строй, как один человек, общим ударом твердо ставил ногу. При этом они, похоже, хмелели, глаза их увлажнялись, в них загорался странный восторг. Дважды в неделю пленников строем водили на собрания гарнизона. На закрытые собрания, которые проводились каждый день, их не допускали, открытые собрания считались как бы поощрением. Начальники были уверены, что таким образом они выражают доверие, которое побуждает людей к подвигам и борьбе. Начальники свято верили, что само присутствие на собраниях перекует заблудших, вернет им идеалы и устои, превратит в сознательных членов общества. Начальники вообще были убеждены, что общие собрания, чтение трудов вождей и земляные работы - все это способно творить чудеса: сплачивать людей и делать из них единомышленников. Судя по всему, у них в голове не укладывалось, что труды вождей могут кому-то прийтись не по вкусу, собрания вызовут скуку и досаду, а землекопные работы - отвращение и протест. Такого просто не могло быть, а если и случалось, то это было попрание святынь и подлежало безжалостному искоренению. Некоторые собрания вызывали все же любопытство - те, на которых решалось создание семьи. Брак в гарнизоне был наградой за политическую грамотность, за успехи в копке земли и боевой подготовке. Кандидатов на брак обсуждали порознь, словно они вступали в какую-то организацию, уклониться от обсуждения никто не имел права, как и выразить несогласие с решением собрания; собственная инициатива или шашни на стороне пресекались и строго наказывались. Белесая охранница терпеть не могла пленниц. Джуди приводила ее в ярость. - Ничего, ничего, скоро будет приказ! Я сама, своей рукой... всех в расход! А эту американку... эту капиталистическую шпионку... - от ненависти охранница начинала задыхаться. - Мне на нее даже пулю жалко! Слишком легко для нее. Я штыком! Штыком! Пусть долго издыхает, медленно! Молодой охранник молчал, уставясь на Джуди пристальным неподвижным взглядом. Гарнизон жил по жесткому распорядку, каждый шаг был расписан заранее, все знали, кому чем заняться в любую минуту. Когда Джуди доставили вниз, ей назначили дознавателя - старика из первого поколения. Он сразу определил ее в шпионки по причине иностранной принадлежности; она не смогла ничего ему объяснить. Бирс отчетливо представил ее растерянность, испуг, немоту, беспомощность, невыносимое кромешное одиночество - ведь она даже не могла перекинуться ни с кем словом. Джуди не понимала, чего от нее хотят, лишь смотрела затравленно, когда на нее кричали. К счастью, среди пленниц нашлись знающие язык, с их помощью Джуди кое-как стала объясняться с охраной и следователем. Старик утверждал, что американские капиталисты послали Джуди выведать подземные секреты, по этой причине она заслуживает смертной казни, но ее помилуют, если она откроет американские секреты и согласится работать на подземный гарнизон. Это было нелепо и было смешно, если б не было страшно. Судя по всему, альбиносы добивались, чтобы их боялись. Они помышляли о власти, а власть давал страх. И надо сказать, они своего добились: их боялись. Их боялись в Москве, страх перед ними был сродни страху перед аллигатором, к примеру, так, вероятно, боялись когда-то большевиков, а позже их последышей: то был тяжелый, удушающий, не поддающийся рассудку страх перед тупой жестокой силой, которой нельзя ничего объяснить. Джуди страдала: ее окружал абсурд, нелепый мир, непостижимая чужая планета, на которую ее неведомо как занесло. Все, что происходило вокруг, было лишено всякого смысла. Это был полный бред, несуразность, вывих мозга, буйство больной фантазии, судорога сдвинутого ума. Иногда ей казалось, что она вдруг проснется, и все, что ее окружает, сгинет, исчезнет, канет, как мимолетный кошмар. Но дни шли за днями - ничего не менялось. Позже она поняла: это была школа рабства. Изо дня в день их учили рабству, в этом и заключался высший смысл невероятной бессмыслицы, которая ее окружала. Джуди поняла, что спасение лишь в одном: нельзя подчиняться. Она решила сопротивляться - каждой мыслью, воспоминаниями, всей душой, каждым вздохом, всеми силами, какие могла собрать. Это было тем более трудно, что в бункере цвело доносительство. Это был общественный долг и вменялось в обязанность. Уклонение от доноса приравнивалось к измене. О, здесь царил настоящий культ доноса! Под землей донос превозносили, как доблесть, на этом воспитывали детей, доносчик считался героем, достойным славы и подражания. Все было прекрасно организовано, отлажено - никакой суеты, отсебятины: продуманная система, устойчивый, рассчитанный на века механизм. В гарнизоне каждый имел свой день и час для доноса. Накануне разрешалось внеочередное посещение бани, что само по себе было изрядным поощрением, учитывая расход мыла и воды. В день доноса виновник принаряжался насколько это было возможно, во всяком случае, порцию гуталина для башмаков выдавали неукоснительно. Сослуживцы торжественно и даже с воодушевлением провожали доносчика до дверей конторы, зная наперед, что в доносе всем им найдется место. Исполнив долг, доносчик принимал поздравления и, как донор, получал дополнительный обед. Впрочем, в гарнизоне донос и был чем-то сродни донорству - почетный долг, святая обязанность. У детей первый донос праздновали в яслях, как первое причастие: причащенный получал подарок и дополнительный компот. Торжественный день помнили всю жизнь. Так было заведено с первых дней, как отцы-основатели спустились под землю, и с тех пор улучшалось, улучшалось, пока не достигло совершенства. Кормили в гарнизоне скудно. Начальники получали дополнительный паек - чем выше должность, тем лучше и обильнее полагалось питание. Но основная масса жила впроголодь, и потому день доноса был как праздник, ожидали его с нетерпением: доносчику причитался двойной обед. Джуди никак не могла взять в толк, почему подземные обитатели позволяют так с собой обращаться. Неужели причина заключалась в иде