жности сами отпадут. Через несколько дней к Дау пришел Исаак Яковлевич Кармазин. Врач, который до болезни Дау вел его десятки лет. Я была рада видеть, как Дау сердечно встретил своего врача. Я очень просила Гращенкова, чтобы он ввел его в консилиум, но Гращенков отказал: у Кармазина не было званий. Я пошла проводить его через больничный парк. Мы сели на скамейку поговорить. Оказывается, Кармазин от медиков услыхал, что ведущий врач Дау в больнице Академии наук, Зарочинцева, хотела спровадить его в психиатричку. - Исаак Яковлевич, как вы нашли Дау? - Во-первых, он стал красавцем. Как он замечательно выглядит. Сколько он сейчас весит? - Около семидесяти килограмм. - Ого, стал набирать вес. Я проверил его пульс - 72. Это что, случайно? - Нет. Исаак Яковлевич, это теперь его постоянная норма - 72. После шокового состояния щитовидка отдохнула и выздоровела. - Это очень интересно. - Понимаете, Исаак Яковлевич, он у лечащих врачей не подходит под их стандартные мерки. Все лезут в его психологию, в его мозг, в его врожденную ненормальность талантливого человека. Исаак Яковлевич, меня это стало пугать. Кербиков оказался умен! Как вы считаете, если я возьму его домой? Я не боюсь трудно стей, я справлюсь. Меня только пугает его живот. Как вы думаете, отчего он все сильней и сильней стал жаловаться на боли в животе? Вы внимательно осматривали живот, ведь он явно вздут? А Гращенков и Зарочинцева утверждают, что это накопление жира от долгого лежания, это не вздутие, а жир. - Конкордия Терентьевна, живот очень вздут. Названные вами врачи - невропатологи. Они не знают кишечника. Но я начну с главного: ни в коем случае не вздумайте взять Дау домой. Еще очень рано об этом думать, травмы, и особенно забрюшинная гематома, были слишком серьезны. Я видел Дау в первые часы после его травмы. Такие травмы, такая забрюшинная гематома в любой ночной час могут дать о себе знать. У него не удален аппендикс. Здесь, в больнице, он круглосуточно обеспечен врачебным надзором, здесь всегда ночью дежурят хирурги - все еще может случиться, а дома вы его потеряете. Запомните одно: домой еще очень, очень рано. И даже если ваши врачи и Гращенков начнут настаивать, не вздумайте их слушать. Ему домой рано. Я буду его навещать и вам скажу, когда можно будет взять его домой. Гращенков никогда не был клиницистом, а живот Дау меня очень тревожит. Сейчас ему действительно надо побольше ходить. Сестры ленятся, устают, вы сами старайтесь с ним побольше ходить. В коридорах больницы, если плохая погода, и вот здесь, в парке, когда погода хорошая. Но домой еще очень, очень рано. - Исаак Яковлевич, я уже усвоила, что домой Дау рано. Как хорошо, что вы пришли. У меня была мысль взять его домой. Гращенков все время бывал в бесконечных заграничных командировках. Вероятно, эти командировки были сущностью его работы. Когда он приезжал, он спешно в палате Дау собирал консилиум и видел своего больного только во время этих кратковременных консилиумов. Я всегда на них присутствовала. На очередной такой консилиум стали в палату к Дау собираться врачи. Вошел психолог Лурье из нейрохирургии. Дау, внимательно посмотрев на него, спросил: - Вы ведь психолог из нейрохирургии и фамилия ваша Лурье? - Да, да, Лев Давидович. Я просто счастлив, что вы меня узнали и даже помните мою фамилию. Я ведь давно не видел вас, а вы меня помните. Ведь это просто замечательно. - Да, но зачем вы, по специальности психолог, пришли ко мне на врачебный консилиум? - сказал очень серьезно и даже строго Дау. Сияя улыбкой, Лурье объявил: - Я именно приглашен на ваш консилиум профессором Гращенковым. - Я болен, я еще очень серьезно болен. У меня органические боли, и я предпочитаю, чтобы меня лечили врачи-медики, но не психологи,- явно враждебно ответил Дау. Я заметила нервную дрожь в его больной руке. - Когда заболеет Гращенков, он может лечиться у психологов, а я вам говорю: я не желаю, чтобы меня лечили психологи. Я вас прошу выйти из моей палаты. Лурье не знал характера здорового Дау. Он уже не был беспомощным пациентом Института нейрохирургии. Психолог Лурье стал доказывать физику Ландау, как наука психология нужна медикам, чтобы лечить Ландау. И мой нежный Зайка приподнялся с постели и взревел львом. Я впервые увидела, что Дау - лев. Он был страшен в гневе. Он взревел: "Пошел вон, дурак, отсюда..." Как пробка Лурье выскочил из палаты. Испуганные медики все исчезли вместе с Гращенковым. Консилиум не состоялся. Дау был взволнован, он весь дрожал. Медицинский осмотр больного надо было отложить. - Я этому дураку Гращенкову говорю: "У меня болит живот, у меня болит нога". А он мне пригласил психолога! Я вспомнила слова Зельдовича, как Дау на одном из заседаний Курчатова "взревел львом", вскочил, высказался, а выйдя, так хлопнул дверью, что сам Курчатов содрогнулся. Когда Дау работал на Курчатова, было модно обеспечивать охрану крупных физиков. Когда Дау узнал, что есть решение прикрепить к нему так называемых "секретарей", которые посменно будут его охранять (академика Алиханова уже охраняли и многих других тоже), он сначала взбеленился: "Пусть посмеет Курчатов сунуться ко мне со своими секретарями. Я свободный человек, я не потерплю никакой охраны в виде надзора!". Женька старался его урезонить - не помогло. Дау бушевал, тогда Женька сбегал за Вениамином Львовичем, пришли еще некоторые ученики Ландау. Померанчука среди них не было. Я слышала, как они наступали на Дау, говоря: "Дау, пойми. Это не те харьковские времена, когда в университете ректора Непоросного ты учинил скандал. Перевел на 4-й курс одного студента, а 99 оставил на второй год. Сам Затонский, министр просвещения Украины, приезжал из Киева на этот скандал, и он не смог убедить тебя, что студенты, не знавшие тригонометрии, могут стать физиками. Тебе было предложено уволиться по собственному желанию, тогда ты был один. А твою научную карьеру испортить невозможно. Но сейчас мы, все твои ученики, готовы за тебя в огонь и в воду. Все мы существуем за твой счет, за счет твоего таланта, за счет твоей нужности государству. У нас, всех твоих учеников, уже семьи и дети. Возможно, тебе понравилось в тюрьме, но мы не хотим быть репрессированными, ты сгубишь наши научные карьеры. Мы этим бурям противостоять не сможем. Дау, пожалей нас, пожалей наших детей. Ты должен думать о нас, о наших судьбах. И у тебя уже есть сын и Кора. Ты должен думать и об их судьбе". Дау умолк, физики ушли. Я поднялась к нему в кабинет. Он неподвижно лежал на тахте, лицо серое, глаза потухли. - Даунька, почему ты так боишься этих "секретарей"? - Коруша, это не по мне. В этом есть некое посягательство на свободу человеческой личности. Я боюсь, что могу скиснуть, как помнишь, скис, когда ты стала меня ревновать. Тогда я выключаюсь, тогда я не могу заниматься наукой. - А технические расчеты для Курчатова делать сможешь? - Смогу, но тогда я стану Игорем Евгеньевичем Таммом. Человеком весьма благородным, но лишенным радости творчества. Наукой заниматься не смогу, но ты не бойся. Меня мои ученики уговорили, я уже готов согласиться, я даже могу очень преуспеть, занимаясь техникой. Техникой можно заниматься и в кислом состоянии. Наверное, даже стану верным мужем, но, Коруша, невыносимо лишиться радости настоящего творческого наслаждения! - Так не лишайся, если ты серьезно уверен, что не сможешь заниматься наукой. Подумаешь, будешь беречь благосостояние семьи Левичей. Вовкина вторая жена Татьяна уже не помещается на одном стуле. Они народили себе детей, а ты ради них должен бросить науку и заняться техникой. Дау, это глупости, я слыхала, они проявили заботу даже обо мне и Гарике. Так вот, Зайка, завтра на этом заседании так и скажи: в охраняемом состоянии ты не сможешь заниматься наукой. - Коруша, но ведь Сталин еще жив! Ты не боишься остаться с Гариком одна? - Нет, Дау, не боюсь. Я здорова и трудоспособна. А безработных в нашей стране нет! И Даунька ожил, глаза опять засверкали. - Я сам, Коруша, знаю, что им завтра скажу. А охраны у меня не будет. "Я не такая, я иная, я вся из блесток и минут". - Зайка, как ты мог послушать этого Женьку и Левича? Но тогда Дау был здоров. А сейчас этот профессор психиатрии Лурье, чтобы оправдать свое профессиональное ничтожество, объявит Ландау сумасшедшим. И все, все поверят! "Выгнал профессора", "разогнал консилиум". Жаль, Кербикова не было на этом консилиуме. А Топчиева вообще больше нет. У кого искать защиты? Мои мрачные мысли прервала медсестра, вызвав меня от Ландау. Сообщила, что меня ждет Гращенков в комнате дежурных медсестер. Гращенков был один. Он встал, закрыл плотно дверь. Сказал: "Мне необходимо с вами поговорить". Хорошего мне от Гращенкова не ждать! - Николай Иванович, как вы объясните,- начала я оборону с наступления,- с точки зрения вашей теории о потере ближней памяти у Ландау. С Лурье он познакомился после травмы, но однако он без труда его узнал и даже назвал его фамилию. Вы ведь все время в командировках. Вы мало видите своего больного. Я пришла к заключению, наблюдая его ежедневно, что потери ближней памяти у него нет. У него провал памяти на последние два года перед травмой. Но этот провал памяти тоже восстанавливается. - Конкордия Терентьевна, вы не медик, я не могу с вами дискуссировать. Мне с вами необходимо обсудить один очень важный вопрос. Вы заметили или нет интимные отношения вашего мужа с одной из медсестер? - А разве это ему вредно? - Нет, это ему полезно и даже необходимо, но не с медсестрой, а с женой и дома! Возмущение меня обожгло. Я вскочила: - А если, если медсестра с этим лучше в его состоянии справилась... эта разница для медицины должна быть существенной? - Для медицины не существенно. Но вас, как жену, это не затрагивает? Нас, всех медиков, это волнует. - Этот вопрос обсуждению не подлежит,- теряя силы, сказала я и поспешила выйти. К Дау зайти не смогла, был слишком мерзкий осадок, хотелось уйти от самой себя. Тревога нарастала: почему медики не интересуются его животом, его ногой, его сигналами о боли? Почему они без конца лезут в психологию, а теперь хотят диктовать ему, больному, с кем он должен спать. Это было издевательством над его личностью, вернее, над естественными человеческими инстинктами. Кто пострадал, так это обиженная личным счастьем хорошая медсестра. Прошла весь фронт до Берлина, имеет настоящие боевые награды. Война поглотила ее молодость и, вероятно, отняла у нее личное счастье. Жизнь не остановишь, а природа всесильна. Дежурила ночью у постели уже соматически здорового, но физически еще неподвижного больного, по ночам его сознание полностью притуплялось (ведь он еще так серьезно болен), а естественные физические потребности вставали. Изолированность роскошной палаты-люкс, запирающейся на ночь изнутри, соблазнила медсестру залезть в постель к академику. Вероятно, весь активный процесс ей пришлось взять на себя, но она стимулировала выздоровление больного, ему это было полезно, а она? Она хотела этого сама. Никто не смеет их осуждать, такова природа жизни. Не одна я знала об этом последнем романе Дау. Но все мы старались этого не замечать, не знать! С утра ясность сознания возвращалась, он не знал о своих ночных романтических приключениях. Он ничего не помнил. А Марина постепенно немножко обнаглела. Она старалась даже афишировать свою, все-таки надо назвать, любовную связь с академиком. Немало есть случаев у наших престарелых академиков, когда после болезни, выходя из больницы или санаториев, они оставляют своих жен и женятся на медицинском персонале. Вероятно, во время своего длительного пребывания в больницах и санаториях новые спутницы обслуживали их по образцу Марины. Я просто очень боялась Марину и ее романа с Дау. Я панически боялась. Только это ничего не имеет общего с ревностью. Дау - красивист, а у Марины нет даже следов былой красоты. Она моложе меня, но в смысле наружности это ей не поможет. Когда к Дау и ночью вернется его полное сознание, он ее шуганет. Не злорадством продиктовано это слово, мне ее очень жаль, она так счастлива сейчас, вся сияет. А сама стоит на пороге краха своей мечты. Вероятно, ее отношение к Дау в какой-то степени продиктовано влюбленностью или любовью и у нее возникла мечта женить на себе академика. Как-то наедине она мне довольно вызывающе сказала: - Кора Терентьевна, а вы не боитесь, что теперь вместо вас я могу поехать получать Нобелевскую премию? - Марина, у меня одна мечта, чтобы Дау выздоро вел. А с кем он поедет в Швецию - это вопрос номер два. Она очень подозрительно посмотрела на меня. - Марина, я имела в виду, что для нас обеих самое важное, чтобы Дау был здоров. - Да, конечно,- смутившись, ответила она. В один прекрасный солнечный день, войдя в палату Ландау, я застала массажистку и всех медсестер. Был день получки, пришли все не дежурившие сестры. Я тоже принесла им деньги за трудность больного. Все оживленно что-то обсуждали. Когда я вошла, воцарилась подозрительная тишина. Не придав этому никакого значения, я села поближе к Дау. Разговаривая с Дау, я действительно не прислушалась к тому, что Марина довольно громко сказала. Я всегда так внимательно вглядывалась в Дау после ночного отсутствия, что не уловила Марининого вопроса, обращенного ко мне. Тем более что они все сидели в другом конце палаты. Тогда Марина подошла ко мне. В ее позе был вызов: - Кора Терентьевна, почему вы не ответили на мой вопрос? - Марина, простите. Я говорила с Дау и не слышала вашего вопроса. - Вот здесь мы все обсуждали, как мне быть. Оставить ребенка или сделать аборт. Мне уже 37 лет и я хочу быть матерью. Что вы мне посоветуете? - Марина, я не знаю вашего мужа. Если он полностью здоровый человек, то тогда, конечно, ребенка необходимо оставить. Но если он, ваш муж, не совсем здоров, имейте в виду на всякий случай, ребенок может родиться ненормальным. По-моему - это самое большое горе для женщины: дать жизнь неполноценному ребенку! В палате звенела тишина. Все застыли. А Даунька, посмотрев на Марину своими ясными ультрачестными глазами, невинно произнес: - Марина, Кора дала вам очень умный совет. Я присоединяюсь к ее мнению. Когда через несколько дней я пришла в Маринино дежурство, дежурила Танечка. - Таня, по моим расчетам, сегодня Маринино дежурство? - Да, но она сейчас на пятом этаже, она решила сделать аборт. Вскоре после этих событий у Дау сильно обострилась боль в животе. Ему было трудно лежать. Живот раздували газы. Засыпал с вечера, но после двенадцати ложные позывы, вызванные газообразованием в кишечнике, его поднимали, и весь остаток ночи он уже не спал. Ходил по длинному больничному коридору, так ему легче было освобождать кишечник от газов. Медсестры мне сообщили, что ночью он уже не бредит, не кричит "остановите поезд". К возвращению Марины на работу после довольного длительного отсутствия Дау уже был полностью в сознании. Утром после дежурства Марины, когда я пришла в палату к Дау, мне бросилось в глаза очень расстроенное лицо Марины. Когда я вошла, она, увидев меня, не здороваясь, стремительно вышла из палаты. Я внимательно, молча взглянула в глаза Дау, он с возмущением мне сказал: - Понимаешь, Коруша, Марина очень хорошая сестра. Я знаю, она с первых часов после травмы все время ухаживала за мной, я к ней был очень расположен. Но вдруг сегодня ночью она впилась поцелуем мне в губы. - Даунька, наверное, тебе это приснилось? - Что ты, Коруша, я хорошо помню. Она даже плакала и упрекала меня, что я ее разлюбил. Я ей объяснил, что я красивист, что она не в моем вкусе, что я ее уважаю как медицинскую сестру, что люблю тебя, иногда завожу любовниц, но она, Марина, не в моем вкусе. - Даунька, ты ей так и сказал, что она не в твоем вкусе? - Ну конечно. Вот этого я боялась. Ходили слухи, что на фронте Марина пристрастилась к алкоголю. И сейчас непротив выпить. Что такое ревность, я знаю хорошо, если на почве ревности ее злобность будет направлена против меня - это полбеды. А если, вдруг, она отравит Дау? На почве ревности все может быть. Как я этого боялась! Зверь ревности мне был знаком! С ним шутки плохи!.. На дежурство заступила Танечка. Я облегченно вздохнула и, наверное, от страха, обуявшего меня со страшной силой, помчалась в Президиум АН. В приемной кабинета Топчиева вспомнила: Александра Васильевича больше нет. Меня очень сердечно встретила его референт Антонина Васильевна, она пригласила меня в кабинет своего нового шефа. Я вошла и полностью растерялась: на месте Топчиева сидел очень достойный человек, но он мне был чужой. Он был чужой моему горю, которое так сердечно разделял в самые трудные часы моей жизни Топчиев. К счастью, этот незнакомый мне человек говорил по телефону. У меня было время подумать, что я ему скажу. С тем, что заставило меня прийти в этот кабинет, я могла сказать только Александру Васильевичу. Этому именитому академику я не могла сказать об истории-романе Марины с Дау, и всех моих страхах, что может угрожать Дау! Хватит, уже один раз прошла психиатрическое обследование. Точно такое состояние, когда академик Кикоин пришел по моему вызову ко мне в палату, а я не смогла одолжить денег! Это очень неприятное состояние, но вот телефонная трубка легла на рычаг. Я встретила равнодушный взгляд постороннего человека. Стараюсь выдавить какие-то слова. В очень щекотливое положение опять я попала. Было очень стыдно своей очередной глупости. Телефонный звонок спасительно прозвенел, а в голове ни одной мысли нет. Только страх за Дау. Сказать правду: простите, я пришла к Топчиеву. Я забыла, что его уже нет. Но правда в человеческом обществе не всегда уместна. Что же, пусть решит, что я дура. Это не так страшно. Передышка, вызванная телефонным разговором высокопоставленного лица, пошла мне на пользу. Я спокойно начала: - Видите ли, после вторичного посещения Пенфильда, которое, как вы знаете, было в конце зимы, Пенфильд склонялся согласиться с нашими медиками, что жалобы на боли в ноге могут носить центральное происхождение, т. е. задет в мозгу центр, который сигнализирует о ложной боли. Но уже после Пенфильда, вот сейчас, Ландау очень жалуется на боли в животе. Гращенков уже и боли в животе отнес за счет центральной нервной системы. Я этому верить не могу, у него боли органического порядка. - Чем я могу помочь? Я не медик, - сказал мой собеседник очень сердечно и участливо. - Ну, понимаете, ведь медики не лечат. Они призывают физиков и говорят, что физики должны его отвлечь от боли. Ландау физиков выгоняет, говоря, что, когда выздоровеет, он сам их позовет. Надо как-то убедить медиков в их неправоте, надо что-нибудь чрезвычайное. К примеру (и я загнула несусветное), если Иваненко и его невежественных в физической науке сотрудников в университете разогнать, а на их место на значить учеников Ландау: Абрикосова и других. Вот это на Ландау может произвести громаднейшее впечатление, если боли ложные, тогда он о них забудет. Но тут я запнулась, замолчала, я поняла, что наговорила лишнего. Оказывается, Д.Д.Иваненко занимает какое-то место в нашем обществе, с ним так поступить нельзя. Со слов Дау, еще в Харькове, для меня Иваненко был подлец, дурак и очень малограмотен в физике. Я ушла, зная наверняка, что глупо вела себя. Мне данный вице-президент объяснил, что Иваненко уважаемый человек! Даже мои страхи, так никому и не высказанные, исчезли. Марина, к счастью, оказалась мельче, чем я думала, она чаще стала приходить навеселе, уже два раза ее отстраняли от дежурства. Сейчас она успокоилась, самое ужасное - она стала заискивать передо мной. Угодничество тошнотворно по своей сути, уж лучше бунт! Вид у Марины был несчастный, она потом перешла на работу в другую больницу. Мне было ее жаль, как всякого человека, не достигшего своей мечты. Не счастливее оказалась и я. Моей мечте тоже не дано было осуществиться - Дау не выздоровел! Как-то приехал из Ленинграда Сонин муж Зигуш. Я его застала фундаментально сидящим в глубоком кресле в палате Дау. - Коруша, - обратился Дау ко мне, - Соня с Зигушем стали сильно ощущать отсутствие той суммы денег, которую они ежемесячно получали от меня. Ты, вероятно, получаешь мою полную зарплату, пожалуйста, возобнови им высылку денег. - Нет, Дау, пока ты не выздоровеешь, я этого делать не буду. Соня, Зигуш, их дочь и оба ее мужа - все работают и получают очень приличную заработную плату. Зигуш вскочил, схватил портфель и выскочил вон из палаты, не попрощавшись с Дау. Дау с упреком, очень грустно сказал: - Корочка, неужели ты могла превратиться в жадную злючку? - Нет, Даунька, не сердись. Во-первых, все деньги за звание идут на доплату медсестрам. Я не могла прекратить им доплачивать, они очень потрудились, когда ты был в тяжелейшем состоянии. - Коруша, прости, я этого не знал. Сестрам доплачивать обязательно надо. Со мной и сейчас очень много возни, я ведь еще совсем получеловек. Я им ночью спать не даю, эта "животная боль" заставляет меня даже ночью маршировать по коридору. Дау стал уже очень хорошо ходить. Конечно, не один, сначала он решался ходить только при помощи высокой и сильной Танечки, а сейчас уже и я подменяю сестер. Он очень много ходит по коридору. В больницу к Дау пришел скульптор Олег Антонович Иконников. Он попросил разрешения сделать скульптурный портрет. Дау легко согласился. "Я сейчас только на это и годен",- сказал он, улыбнувшись. На следующий день, только мы с Дау вышли в парк, медсестра пошла обедать, навстречу нам шел скульптор. - Здравствуйте, Лев Давидович! - Здравствуйте, Олег Антонович,- непринужденно ответил Дау. Он запомнил, запомнил имя и отчество скульптора, а только вчера он его узнал. Даже я не запомнила имя и отчество, а Дау запомнил - потери ближней памяти нет! Но как это доказать, а стоит ли, все равно они мне и моим словам не придают никакого значения. Я безликая домашняя хозяйка, а Лившиц - физик, соавтор, доктор наук, профессор. С его именем медики считаются. Наверное, мне нельзя было опускаться до уровня домашней хозяйки. Я ведь окончила университет, мне очень нравилось работать на производстве, в нашей стране каждый трудоспособный человек должен иметь свое трудовое лицо. Хватит философствовать, вернемся к встрече со скульптором. Олег Антонович предложил: - Лев Давидович, если вы сядете на эту скамейку, я сделаю свои первые наброски. - Олег Антонович, как вы угадали? Я уже устал и хотел сесть отдохнуть. Делая свои наброски с натуры, Олег Антонович стал рассказывать: - Лев Давидович, я делал скульптурный портрет Семенова. На мой вопрос: Николай Николаевич, а, кроме науки, чем вы увлекаетесь еще? Ваше хобби? Николай Николаевич долго думал, а потом сказал - охота. Дау рассмеялся: - Этот академик знаменит тем, что обожал своих секретарей, эту личную охрану. Он с ними ел и пил и ходил на охоту. А когда это мероприятие было отменено, он всю свою личную охрану оставил работать в своем институте своими заместителями. Скульптор продолжал: - Когда я лепил Тамма, я тоже спросил о его хобби. Он подумал и сказал: "Пожалуй, альпинизм". Дау заметил: - Я всегда говорил Игорю Евгеньевичу - "Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет". - Лев Давидович, а ваше хобби? - Женщины, - не думая ответил Дау. Скульптор весело рассмеялся. В хорошую погоду теперь Дау много гулял в больничном парке. Я, Танечка и Дау шли по аллее парка, навстречу нам идет Соня. Вид у нее сосредоточенный и очень грустный. Я сказала тихонько Танечке: "Таня, я лучше уйду. Они все время считают, что я Дау настраиваю против них". Мне было жаль Соню. Пусть она попробует повлиять на Дау, только ей, как сестре, надо было бы знать, что Дау не подвержен посторонним влияниям, его можно убедить только разумными доводами. Так было раньше, так есть и теперь. Пока Соня была в Москве, я избегала встреч с ней. К Дау приходила пораньше с утра, принося необходимые вещи для больницы. Когда Соня уехала, Дау мне сказал: - Коруша, я рад, что Соня уехала. Ты нарочно не приходила? Ты все еще считаешь Эллу косвенной виновницей моих травм? - Да, считаю, и Эллу, и Женьку. Из-за Элки ты поехал спасать Семена. А Семен сейчас уже женился и более счастливый, чем в первом браке, и у него уже есть еще один сын. Если бы твой Женька умел держать слово, если бы он отвез тебя на вокзал к 10-часовому поезду, ты был бы здоров! - Коруша, ты не права. Ни Эллочка, ни Женька не виноваты. Виноват один я. А если да кабы, во рту выросли бобы,- так, Коруша, на жизнь смотреть нельзя. А между прочим, Соня жаждала поселиться у тебя. Она меня очень уговаривала, чтобы я свой кабинет предоставил в ее полное распоряжение. Тогда она оставит работу, уйдет на пенсию и каждый день будет приходить ко мне. Коруша, ты не бойся, я ей сказал: "Ни в коем случае. Коре хватит тех хлопот, которые я ей доставляю. Соня, ты заядлый курильщик, а Кора слишком чистоплотна, ей будет с тобой очень трудно. Я не могу допустить, чтобы ты стеснила Кору. Ко мне приходить тебе каждый день ни к чему, ты ничем не сможешь облегчить мои боли и страдания". Медсестра добавила: "Сестра Льва Давидовича стала жаловаться нам, как вы, Кора Терентьевна, Льва Давидовича никогда не любили, а вышли замуж за него только потому, что он - академик. Лев Давидович услыхал, рассмеялся и сказал: "Соня, ну что ты врешь. Когда мы с Корой сошлись, я не был академиком и ждала меня тюрьма. А Кора в те годы зарабатывала больше, чем я". Глава 47 Время шло. И как-то утром, накормив Гарика, я на кухне занялась своими мелкими делами. Слышу - Гарик дома. Посмотрела на часы и с ужасом крикнула ему наверх: "Гарик, ты уже опоздал на работу!". Он вышел на лестничную площадку и спокойно ответил: "Мама, я в отпуске. Я уже окончил среднюю школу, и мне на работе дали 10 дней отпуска - подготовиться к вступительным экзаменам в университет". В те годы в Москве появилось новое проклятие: пусть ваши дети учатся в десятом классе. Свое состояние не берусь описать, но в голове явно помутилось. Я притихла, села на нижнюю ступеньку лестницы. Гарик спустился ко мне. Он увидел - его сообщение меня испугало. - Мама, у меня целых десять дней до экзаменов. Как и у всех наших ребят, с которыми я кончал вечернюю школу рабочей молодежи. - Гарик, мне звонят ежедневно физики - студенты старших курсов МГУ. Они справляются о здоровье папы и всегда предлагают свою помощь. Я их попрошу, чтобы они позанимались с тобой, порешали те типовые задачи, которые могут быть по физике и математике на экзаменах в университет. Гарику мое предложение явно не пришлось по душе. Он молча поднялся наверх, а сверху сказал: "Мама, я буду заниматься один. А если ты пригласишь кого-ли- бо заниматься со мной, я уйду из дома". Мальчик про- являл характер отца. Это было даже приятно. У Дау в больнице я сказала: "Даунька, у Гарика через 10 дней вступительные экзамены в университет". - Как, Гарик уже кончил среднюю школу? - Да, оказывается, на днях он получил аттестат зрелости, я сегодня сама только узнала эту новость. - Коруша, какая успеваемость у Гарика? - Не знаю. Я Гарика совсем забросила, я даже забыла, что он кончает школу. Сегодня как снег на голову "через 10 дней экзамены в университет". - Коруша, собственно говоря, почему ты расстроена? После окончания средней школы всегда бывают экзамены в высшее учебное заведение. Это естественное явление. Чем ты взволнована? - Даунька, я хотела пригласить физиков, чтобы они помогли Гарику подготовиться к экзаменам, а Гарик категорически отказался. Он сегодня вечером к тебе придет. Ты ему скажи, он тебя послушает. Пусть порешает задачи по физике и математике с физиками. 10 дней подготовки к экзаменам - ведь это так мало. - Коруша, - сказал Дау,- ты говоришь глупости. Гарик прав: специально готовиться к экзаменам, да еще с репетиторами, - не нужно. Он проучился в школе десять лет, он должен с ходу без подготовки выдержать конкурсный экзамен в университет. А если он не пройдет по конкурсу, следовательно, у него нет способностей учиться в высшем учебном заведении. Тогда Гарик должен пойти работать на производство. Высшее учебное заведение засорять нельзя. Там должна учить ся способная молодежь, а не подготовленная с репетиторами. Все отлично, пришла я к выводу, возвращаясь домой. Дау прежний, все его взгляды прежние, следовательно, все очень хорошо. И ничего нет страшного, если Гарик пойдет работать на производство. Я после школы горела желанием присоединиться к истинно рабочему классу. Главное, Дау мыслит, как прежде, он выздоровеет. В этом было все мое счастье! Вечером вместе с Гариком пошла к Дау, прихватив с собой стопку стандартных нарезанных листов бумаги, которыми Дау пользовался в своих научных изысканиях. - А, Гарик! - воскликнул Дау, завидя сына.- Ты уже успел кончить школу (он помнит, молниеносно среагировала я). - Да, папа. - Ты не возражаешь, если я тебе сейчас учиню экзамен за всю среднюю школу? - Нет,- сказала Гарик, очень смутившись от присутствия посторонних. - Гарик, у тебя бумага есть? - Есть,- сказала я, передавая Гарику стопку бумаги и ручку. - Гарик, запиши,- Дау продиктовал Гарику задачу, следя, чтобы Гарик успевал записывать.- Записал? - Да. - Теперь пиши ответ. Гарик записал. - Теперь иди решай. Я Гарика отвела в комнату дежурных сестер. Он принялся решать задачу, продиктованную отцом из головы. Дау раньше славился тем, что задачи для своих студентов мог черпать из головы, и эти задачи никогда не повторялись, и эти задачи никогда не исчерпывались. Я стала волноваться, но не за Гарика, нет. И меня уже совсем не волновало, выдержит ли Гарик экзамен в университет или нет. Для себя я уже решила: Гарик пойдет работать на производство, потом в армию. Он еще молод и сейчас совсем здоров, у него все впереди. Он не может выдержать экзамен и пройти по конкурсу. 9-й и 10-й классы, два ответственных года учебы в школе, у него были слишком насыщены трагическими событиями, и он кончил вечернюю школу по моей вине! В висках стучало, голова раскалывалась от напряжения. Ведь для меня держал экзамен не Гарик, держал экзамен интеллект больного Дау! Пошла к старшей сестре, приняла валокардин и таблетки от головной боли. Зашла к Гарику, мне показалось, что он бесконечно долго решает. Большая стопка бумаги на исходе. Я сказала: - Мальчик, ты, наверное, запутался. Папа еще очень болен. Он, наверное, сделал ошибку в условии задачи, у тебя, наверное, ничего не получается? - Нет, мама. Задача правильная, но она очень длинная. Здесь вся средняя алгебра, тригонометрия, геометрия и вся средняя физика. Я никогда не решал таких задач. Сейчас я пойду с тобой. Волнение, рыдания в горле я должна была сбить большими глотками воды. Стараясь быть спокойной, я шла за Гариком. Дау быстро, привычным жестом надел очки. Передавая листы с решением задачи, Гарик спросил: - Папа, твой ответ правильный, а как ты его узнал? Даунька засмеялся: - Когда я тебе диктовал задачу, в уме я ее сразу решил. Так мой ответ правильный? А сейчас я проверю, правильно ли твое решение. Дау очень внимательно просматривал решение, в одном месте он сказал: - Гарик, если бы ты вот здесь применил вот такую формулу, то решение твое было бы гораздо короче и быстрее. - Папа, нам про эту формулу в школе не говорили. Дау поднял на меня сияющие глаза, сказав: - Гарик оказался способным. Только реши еще одну задачу. Эта задача будет короче. Вторую задачу Гарик решил быстро. На всю жизнь запомнила, как глаза Дауньки сверкнули торжеством, когда он проверял решение второй задачи. Сказал: "Гарик очень способен, не бойся, Коруша, он в университет поступит". Гарик в университет поступил в 1963 году и, кажется, без труда окончил, неплохо справился и с защитой диплома. Но Дауньки уже не было. Я не сдержала слова, данного Исааку Яковлевичу Кармазину. Я вынуждена была взять Дау домой, и это привело его к смерти. Член-корреспондент Академии наук СССР Гращенков настоял и с помощью интриг заставил меня взять Дау домой. Простить себе это невозможно, нельзя. Я бесконечно казнюсь. Возвращаюсь к очередным событиям в больнице. В больнице Академии наук на врачебных консилиумах Егоров и Корнянский, оставленные работать в институте нейрохирургами на более низких должностях, настаивали на необходимости сделать энцефалограмму. Для этого нужно больного академика привезти в Институт имени Бурденко. Они утверждали, что только в своем медицинском учреждении смогут сделать хорошую энцефалограмму. Все врачи согласились. Но осуществить это не удалось. Дау категорически отказался ехать к "врачам-палачам" в нейрохирургию. На одном из последних консилиумов от психиатров был профессор Снежневский. Гращенков спросил у профессора Снежневского, цитирую: "Давайте попробуем привезти Ландау домой, в его кабинет. Посмотрим, может быть, он забудет о болях в домашних условиях". Снежневский ответил: "Ни в коем случае. Еще очень рано об этом говорить. По-моему, выздоровление идет нормально. Я вижу большой прогресс в выздоровлении. Мы, психиатры, решим сами, когда это будет нужно. А пока еще очень рано говорить об этом". В это время президент АН СССР М.В.Келдыш поручил вести дела больного Ландау вице-президенту АН СССР Миллионщикову. Я забегу по событиям немного вперед. Я позже узнала о том, что Лившиц был очень обижен, что в больнице АН его не приглашают на консилиумы, он даже не может в любое время посетить академика Ландау. Естественно, Женька боялся утратить свое место возле Ландау. Вот вдруг он еще выздоровеет! Выздоравливать Ландау должен только у него, у Лившица на глазах. Следовательно, Лившиц должен помочь Егорову и Корнянскому вернуть им их знаменитого пациента. Тогда к Егорову и Корнянскому опять зачастят иностранные корреспонденты и будут о них писать в зарубежной прессе. Евгений Михайлович сел в свою "Волгу", стал систематически объезжать физиков-академиков, плакаться им, что эта "дура Кора с Топчиевым поместили выздоравливать больного Ландау в больницу, где нет врачей-специалистов по восстанавлению мозговой деятельности. Ландау погибнет, его надо спасать". Физики-академики Тамм, Зельдович и другие, ничего не смыслящие в медицине, согласились с Лившицем. Поспешили к Миллионщикову, тот тоже согласился, что восстанавливать мозговую деятельность Ландау должны врачи-специалисты в Институте нейрохирургии. Егоров тоже посетил вице-президента Миллионщикова, заверив его, что только он может восстановить мозговую деятельность больного Ландау. Миллионщиков заверил и Егорова, и физиков, что если они сумеют больного Ландау перевезти сами и водворить его в нейрохирургию, он не допустит ошибки Топчиева, и Ландау будет выздоравливать у Егорова. Никто из них не знал, какими методами Егоров собирается восстанавливать мозговую деятельность Ландау. Приближалось 70-летие Егорова, и только его знаменитый пациент, только выздоравливающий Ландау может зажечь Золотую Звезду Героя на груди. Не подозревая этих событий, в палате Ландау я встретила Владимира Львовича, который должен был закончить свои занятия по физкультуре уже часа три назад. - Здравствуйте, Конкордия Терентьевна. Я специально жду вас. У меня появилась идея. Что если мы завтра с утра, а точнее в 10 часов с Лившицем (он приедет на своей "Волге") сделаем прогулку по городу на автомашине? Лев Давидович ведь уже хорошо ходит. Ему эта прогулка принесет большую пользу, а потом мы привезем его к вам домой. После всего этого вернемся в больницу. К нам подошла врач Зарочинцева. Владимир Львович сказал, что врач Зарочинцева очень одобряет эту прогулку. - Да, Конкордия Терентьевна, я считаю, что эта прогулка для Льва Давидовича просто необходима. Я дала свое согласие. - Валентина Ивановна, если вы как врач считаете это полезным и необходимым, я не возражаю, я согласна. Владимир Львович чрезвычайно обрадовался. Прощаясь, он сказал: "Конкордия Терентьевна, завтра вы в больницу не приходите. Ждите нас с Львом Давидовичем у себя дома". Меня поразил счастливо сияющий вид врача физкультуры, но я этому не придала значения. Вечером, когда пришел Гарик, я ему рассказала о предстоящей прогулке, организованной по инициативе физкультурного врача. - Гарик, если можешь, пропусти завтра занятия. Папке будет приятно, если ты будешь дома. Гарик удивленно сказал: - По-моему, ты, когда рассказывала о последнем консилиуме, назвала фамилию врача-психиатра Снежневского, который в категорической форме, пока, запретил это мероприятие. Сказав, что психиатры сами решат, когда это будет можно. Почему врач Зарочинцева поручила это физкультурнику? - Гарик, ты прав. Я сейчас же позвоню домой профессору Снежневскому. Он мне дал свой домашний телефон на всякий случай. Как я могла забыть об этом? Снежневский сам подошел к телефону и был очень удивлен и очень возмущен поведением врача Зарочинцевой. Он спросил: - Конкордия Терентьевна, вы знаете ее домашний телефон? - Да, знаю. Я продиктовала Снежневскому телефон Зарочинцевой. Потом спросила, не нужно ли мне ей звонить и говорить о том, что завтрашняя прогулка не должна состояться. - Нет, я ей сам все скажу. Мне осталось сообщить Владимиру Львовичу, что прогулка не состоится. Не хотела, чтобы он в неурочное время приезжал в больницу. Номер его домашнего телефона у меня был. Но как сказать Владимиру Львовичу коротко и ясно: вы, физкультурник, залезли в область психиатров, а психиатр Снежневский это запретил, прогулка не состоится? На проверку мой характер оказался тряпичным. Я начала мямлить, боясь обидеть физкультурника: - Владимир Львович, я посоветовалась с сыном. Мы с ним решили пока эту прогулку отменить. Я уже сообщила Зарочинцевой, что прогулка отменяется На следующий день с утра зазвонил телефон. Сняла трубку. - Вы жена Ландау? - Да. И полилась беспощадная ругань. Меня ругали, поносили за то, что я отказалась от искалеченного мужа. В ужасе осторожно положила телефонную трубку: что это, вероятно, сумасшедший? Звонки с малыми промежутками продолжали раздаваться. Меня все ругали, упрекали, поносили, обзывали. Но суть я поняла: врачи якобы выписали из больницы академика Ландау, он уже выздоровел, но остался искалеченным, и я отказалась от калеки-мужа. Оказывается, я "легкомысленная фифочка", выскочила замуж за титул академика и т. д. и т. п. Да, но почему телефон раньше молчал, а сегодня такое нашествие звонков всех москвичей? Опять звонок: "Жаба, отказалась от такого мужа. Сама скоро подохнешь". Опять звонок, голос старшей сестры Веры: - Кора, Майе сейчас звонили и сказали, что врачи выписали Дау из больницы, но ты отказалась взять его домой? - Ах ты, жаба, как ты смеешь мне такое говорить? Кто вам звонил, кто вам это сообщил? - Кора, ты не волнуйся, не кричи. - Позови мне Майку сейчас же к телефону. - Майя, кто тебе сказал эту чушь? - Кора, мне многие звонили, и все говорят, что ты отказалась от больного Дау. - Сейчас же назови мне фамилию, кто тебе сказал это? - Мне звонил Шальников. Я бросилась набира