спросил: - Что Женька тебе сказал? - Дау, он мне сказал, что получил гонорар за какие-то особые заслуги перед издательством. А мне в Берлине получать нечего. Дау рассмеялся: - Коруша, Женька наверняка присвоил и мою часть гонорара. Халатников окаменел, широко открыв глаза, покраснел, но начал оправдываться: - Я что-то напутал. Смущенный, он поспешил уйти, за ним ушел и Алеша. Дау весь сиял, такая новость, Женька оказался ворюгой! Эта новость его взбодрила, он повторял: - Женька проворовался, как выздоровею, все свои тома по теоретической физике переиздам, а соавтора Лившица вычеркну! Коруша, теперь я понимаю, куда делись все подарки, врученные мне в день пятидесятилетия, их выкрал Женька. Почему ты это от меня скрываешь? Это ведь только Женька мог сделать. - Даунька, у тебя боли прошли? - Нет, Коруша. Тебе очень нужен этот берлинский гонорар в марках? - Нет. - Коруша, совсем не нужен? - Ты мне обещал, пока не выздоровеешь, не прогоняй Женьку, забудь, что он ворюга. - Коруша, это забыть невозможно! - Дау, но не говори об этом, все опять будут ругать меня, что я вас ссорю. Зайка, милый, пойми, сейчас не время ссориться, сейчас главное - это твое выздоровление, если Женька придет, не называй его ворюгой, я тебя очень, очень прошу! - Коруша, что с тобой? Ты всегда не любила Женьку, почему ты за него заступаешься, когда он проворовался! Я вора возле себя не могу стерпеть! - Хорошо, когда выздоровеешь, все переиздашь, вора из соавторов исключишь. - Сделаю это непременно. - Даунька, но это тогда, когда ты выздоровеешь. - Разумеется. - Дау, а пока ты болен, давай об этом забудем. Но после этого инцидента физики совсем прекратили посещать Дау. В институтском дворе встретила Марка Корнфельда: "Марк, вы в Москве? И не зашли к Дау?". Марк опустил глаза, тихо, убедительно произнес: "Мне Женя посоветовал не посещать Дау". Так вот в чем дело! Женька боится, что Дау будет физикам говорить, что он проворовался. Позвольте, а как же с ближней памятью? Если в мозгу клетки ближней памяти погибли? Так вот почему Женька оповестил всех физиков, чтобы они не ходили к Дау. Он проливал крокодиловые слезы, объездил всех физиков, сообщая, что Дау совсем сошел с ума в буквальном смысле этого слова. (Это все я узнала значительно позже.) Мне в конце концов удалось убедить Дау не называть Женьку ворюгой до полного своего выздоровления. Пришла моя племянница Майя, она журналист, собирает материалы о медиках. - Кора, есть блестящий врач, ученик Юдина, он работает главным хирургом в больнице ╧ 53, это огромная замечательная больница Пролетарского района. Я узнала, что по кишечнику он лучший специалист. - Маечка, но ведь я его пригласить не могу, как только он узнает, что больной - Ландау, сразу откажется приехать! - Кора, я беру это на себя, я его привезу, а потом скажем, что это Ландау. - Маечка, если этот визит состоится, буду тебе очень благодарна. Из воспоминаний К.С.Симоняна: "В начале 1965 года в нашу больницу приехала журналистка Майя Бессараб. Она вошла в кабинет ведущего хирурга, изящно одета, благоухающая ароматами. Красивой женщине это идет! Представившись, журналистка протянула бумагу от какой-то редакции, в которой излагалась просьба оказать помощь в ознакомлении с системой лечения больных спаечной болезнью. После ряда оговорок с обеих сторон, договариваемся, что Майе Бессараб предоставляется возможность быть тенью в хирургическом отделении и наблюдать, взамен журналистка обязуется ничего не публиковать из того, что она увидит. Майя дала это слово и впоследствии сдержала его. Первоначально испытываю настороженность, поскольку из собственного опыта знаю, что журналистам в подобного рода обещаниях верить нельзя. Если ничего из виденного нельзя опубликовать, то зачем журналисту ходить в гости к хирургам. Но у Майи была другая цель. После нескольких длительных разговоров о болях в животе спаечного происхождения и путях их устранения Майя однажды обратилась с просьбой посмотреть ее дядю. Это человек средних лет, перенес тяжелую травму, и сейчас у него болит живот. Специалисты не могут установить причины. Больной дома, и Майя будет очень признательна, если мы вместе посетим этого больного. А нельзя ли больного привезти сюда? Это сложно, проще съездить к нему домой. Это недалеко. Я соглашаюсь, мы договариваемся на понедельник. В понедельник в 12 часов дня Майя напоминает мне о моем обещании. Я предлагаю поехать на такси, чтобы успеть вернуться на работу. Нет, такси не нужно, через несколько минут придет машина, и жена больного отвезет нас к нему. Майя волнуется, и ее волнение меня настораживает. Майя, а кто ваш дядя? Она молчит, мнется, потом говорит - Ландау. Недоумение, возмущение, ярость. Почему вы мне не сказали этого накануне? Вы бы отказались приехать, но я и теперь откажусь. Ландау лечат врачи уважаемые и знающие, вмешиваться в их дела не по их просьбе - как это называется? В это время пришла машина. Майя взмолилась. Она обещала, что наш визит только этим ограничится, что она хочет знать лишь мое мнение, и больше ничего. Не разговаривая друг с другом, мы спустились к машине. Из кузова машины на меня глянуло измученное и красивое лицо, это жена Ландау Кора. Беспорядочно свисающие локоны, настороженный и пытливый взгляд, словно спрашивающий, кто я - друг или враг. Опыт врача подсказывает мне, что имею дело с глубоко неврастеничной натурой, неврастения тяжелая. По дороге жена Ландау сбивчиво и путанно объясняет, что именно от меня нужно. Понятно одно: все запутанно и непонятно. Основная мысль Коры Ландау, к которой она возвращается, назойливо напоминает музыкальную форму рондо - это необходимость внимательно выслушать ее, прежде чем идти смотреть больного. Когда она возвращается к этой мысли снова и снова, я киваю в знак согласия. Но вот и дом. Мы вошли в уютную прихожую, из которой налево видна большая гостиная, прямо кухня, направо вверх ведет полувинтовая лестница. Мне объяснили, что квартира двухэтажная, больной наверху у себя в кабинете. Мы зашли в гостиную и уселись за большой желтый круглый стол. Удалось выяснить несколько важных деталей. Во-первых, Ландау до травмы, вернее всю жизнь, помнил только то, что его интересовало. Во-вторых, Ландау не переносил боль, самую малую, перед взятием крови из пальца мог потерять сон. Наконец, мы у больного. Ландау лежал на широкой кровати, он был одет в пижаму, на ногах высокие протезные ботинки, зашнурованные до конца. Мы познакомились: Кирилл Семенович - Лев Давидович. Это был худощавый человек высокого роста, с длинными руками и ногами. Он поднял кисти рук в воздух и улыбнулся: - Я не имею претензий к медицине, я знаю, ее возможности ограниченны. Но если возможно снять боли в животе, я буду очень признателен. - Думаю, что можно. - Благодарю вас. Больной успокоился и сложил руки на груди. Левая кисть деформирована в пальцах, следы травмы. - Давно болит живот. - Давно, все время. - А интенсивность болей одинаковая? - Не знаю, не помню. - Ну, скажем, сегодня болит сильнее, чем вчера? - Не помню. - Что с вами случилось помните? - Нет, не помню. Знаю, что спас мне жизнь Федоров. Но это со слов Коры. Во время осмотра больной все время принимался правой рукой расправлять искалеченные пальцы левой руки. - Лев Давидович, зачем вы это делаете? - Мне больно расправлять мои искалеченные пальцы, и я отвлекаюсь от боли в животе. По окончании осмотра больной, проявлявший беспокойство, облегченно вздохнул. Он заторопился в туалет, оказалось, он туда ходит до 20 раз в день, испытывая ложные позывы. Я спустился вниз, Кора задержалась наверху у больного. Майя спросила меня о впечатлении, которое я вынес после осмотра. Впечатление... "Не знаю, не знаю",- сказал я, подобно тому, как я слышал эти слова от больного. Спустилась Кора. Я объяснил, что ничего определенного сказать не могу, не ознакомившись с историей болезни. И тут Майя заявила, что копия истории болезни у нее есть и что она может привезти ее в больницу. Тут я извинился, сказав, что забыл задать один вопрос больному. Быстро поднявшись наверх, я вошел в кабинет и спросил: - Лев Давидович, вы помните, как меня зовут? - Да, Кирилл Семенович. Значит, вы говорите, что можно снять боль? Спустившись вниз, я встретился с пронзительным взглядом Коры. - О чем вы его спросили?. - Я спросил, помнит ли он мое имя. - Он назвал вас? - спросила она с тревогой. - Да, назвал. Она облегченно вздохнула, тогда спросил я: - А почему он запомнил мое имя? - Вы же обещали избавить его от боли. Логично. Мы с Маей уехали, я пообещал посмотреть еще раз больного, ознакомившись с историей его болезни. В последующие дни после неоднократных бесед с больным у меня сложилось довольно странное впечатление о памяти Дау. В самом деле, Дау решительно ничего не помнил из того, что происходило в течение дня и накануне. Вместе с тем отдельные факты он запоминал твердо. Разгадка этого явления, как это стало ясно мне позже, крылась в особенностях личности замечательного физика. Память Ландау отличалась крайней степенью избирательности. Само по себе это свойство не является чем-то исключительным, поскольку многие творческие натуры им обладают. Но у Дау это свойство было резко индивидуализировано. Он запоминал не только все, что было ему необходимо для мыслительной деятельности в физике, но и все до последних деталей из того, что могло его интересовать. Так, и по его свидетельству, и по рассказам его жены, он решительно не помнил, что ел только что за обедом, и, скажем, не мог назвать людей, которые с ним сидели за столом, если они его не интересовали. Спустя несколько дней после первого визита к Дау я согласился с мнением лечивших его врачей в том, что боли, на которые он жалуется, возможно, связаны с корой головного мозга, подобно фантомным болям после ампутации конечности. Поэтому наряду с энергичным соматическим лечением (после консилиума с профессорами А.М.Дамир, А.А.Бочаровым) мы решили отвлечь Дау от его мыслей о болях в животе и ноге, и я попытался прибегнуть к помощи его сотрудников. Для этой цели был приглашен физик Е.М.Лившиц, соавтор Дау по книгам. Между прочим, Дау характеризовал мне его как посредственность, но очень удобного для Дау. Так вот этот физик не пришел на мой настойчивый зов, он пришел только после нескольких звонков жены Ландау Коры в какой-то из ближайших дней. Беседа с Евгением Михайловичем Лившицем разочаровала меня, и диалог, который при этом состоялся, был весьма симптоматичным. Он хорошо мне запомнился. После того как я изложил задачи, которые, как мне казалось, следовало попытаться осуществить, соавтор Дау пожал плечами и сказал: - Это бесполезно. - Почему вы так думаете? - Дау не вернется к прежней деятельности. Я убедился в этом и потерял надежду. Я объяснил ему, каковы последствия контузий мозга и как медленно порой восстанавливается психическая деятельность человека в некоторых случаях. - Это не тот случай,- заметил Лившиц с сожалением. - Как вы можете это утверждать? Вы же не врач! На это последовала фраза: - Я не врач, но мой отец был врачом, и я воспитывался в атмосфере медицины. При этих словах на моем лице отразилось необычайное удивление и, по-видимому, еще что-то, потому что Евгений Михайлович добавил: "Поднимемся к Дау, я вам это докажу". Очень спокойно подсев к Дау, Лившиц начал задавать ему вопросы относительно математического выражения тех или иных понятий, сущность которых для меня осталась непонятной. (К.С. не знал, что Лившиц допытывается, помнит ли Дау те формулы, которые он продиктовал для восьмого тома по теоретической физике). Он сказал с некоторым раздражением: - Не помню. Я не помню. Я этих формул не знаю. Они новые. Лившиц торжествующе встал и с видом человека, доказавшего свою правоту, стал спускаться вниз по винтовой лестнице. - Вы мне ничего не доказали,- заметил я ему,- кроме того, что с Дау надо систематически заниматься. Лившиц вздохнул, но согласился. Однако его хватило только на одно или два посещения. Результат был тот же, и вытащить его к больному уже было невозможно. Убедившись, что нам его не дождаться, я посетовал Дау на это и сказал, что Евгений Михайлович произвел на меня своеобразное впечатление. На это Дау улыбнулся и дал ему характеристику, которую я привел выше. По моей просьбе Кора обращалась и к другим физикам, но ни один из них не откликнулся на этот призыв. Мне неловко было прибегать к помощи Петра Леонидовича Капицы, поскольку это означало бы компрометировать учеников Дау, и так как сам Капица крайне доброжелательно относился к больному, я понимал, что мой рассказ его огорчит. Поэтому я обратился к людям более эмоционально отзывчивым, и первым из них был артист Аркадий Исаакович Райкин, которого Дау очень любил. Добившись согласия актера на визит, я сообщил Дау, что приеду к нему с Райкиным в воскресенье. День был выбран неудачно, потому что по воскресеньям Таня не могла сидеть возле больного, и он чувствовал себя несчастным: боль в животе не отвлекала разминанием кисти, и позывы в туалет были более частыми, чем обычно. Но у меня не было другого выхода. Райкин, измотанный до предела ежедневными концертами, а то и двумя в день, был крайне утомлен, и воскресенье, которое я у него вырвал, было первым днем отдыха за последние четыре месяца его работы. - Что от меня требуется? - спросил он. - Видите ли,- сказал я,- у Дау отсутствует ближняя память. Он не помнит, что произошло не только вчера, но и пару часов назад. - Бог мой! - вскричал актер.- Со мной происходит то же самое. В беседе обнаружилось, что Райкин тоже "потерял ближнюю память", но контузии при этом у него не было. Поняв, что его задача состоит в том, чтобы попытаться рассказать Дау что-нибудь очень интересное и тем попытаться отвлечь от его боли, Аркадий Исаакович очень разволновался. Встрече его с Ландау предшествовал длительный разговор между нами и его женой Ромой, также актрисой и сотрудницей эстрадного театра, в труппе которого она была весьма колоритной, на мой взгляд, фигурой. Этот разговор содержит много интересного о творческой манере актера с такой резкой индивидуальностью', каким является Райкин, но поскольку к теме это не имеет отношения, коснусь только отдельных черт, чтобы стала понятной сцена встречи. Перед каждым выступлением Райкин всегда волнуется, и причина волнения состоит не в том, что с обывательской точки зрения называется творческим вдохновением. В манере этого актера лежит необходимость найти психологический контакт с каким-либо зрителем из первых рядов, чье лицо хорошо видно со сцены. По движению этого лица Райкин угадывал реакцию его как зрителя, и если реакция была одобрительной, то между актером и зрителем устанавливалась положительная обратная связь: чем одобрительней реагировал зритель на актера, тем уверенней чувствовал себя Райкин. Если обратная связь была отрицательной (переменить адрес в процессе выступления актер уже не мог), настроение Райкина угасало все больше, и яркость его выступления катастрофически тускнела. Поскольку в задачу Райкина входило отвлечь Дау от его болей, вместе с тем Дау был одним-единственным зрителем, то повод для волнения актера был более чем формальный, поскольку Райкину "безумно" хотелось достичь поставленной перед ним цели. Как только я вошел к Дау, стало ясно, что наш опыт сорвется, и хотя Кора предупредила меня, что "сегодня без Тани ему совсем плохо", мне казалось, что она преувеличивает или даже страхует эффект неудачи. Дау лежал на спине с выражением глубокого физического страдания. Он ломал пальцы больной руки и при виде Райкина сказал: - Здравствуйте! Я очень люблю ваше искусство, но я в таком жалком состоянии! При этих словах Райкин резко побледнел и, скорее опускаясь, чем садясь на стул, произнес, как мне показалось, упавшим голосом: - Не придавайте этому значения, Лев Давидович. Мы с женой приехали в Москву на гастроли, и вот Кирилл Семенович предложил нам навестить вас. Мы, актеры, наверное, как и все люди нашей страны, любим вас, много о вас знаем, больше не понимаем (физика для нас - область иррациональная), но страшно гордимся вами. Дау пробормотал что-то вроде благодарности и бросил на меня умоляющий взгляд, смысл которого был ясен. Ему в этот момент было некстати все, что я придумал, и, пока я размышлял, как поступить, Райкин сделал над собой усилие и заговорил снова. Это было уже выступление. Он рассказал, что работает над новым номером и, хотя этот номер еще не готов, вкратце он вот что значит - "ну об этом потом". Монолог Райкина давался ему трудно, со лба и с верхней губы струился пот. Его взгляд пытался остановить на себе глаза больного, но они блуждали и постоянно обращались в мою сторону с той же просьбой. Сделав знак Райкину не прерывать рассказа, я сказал Дау по-английски: - Вы должны собрать все силы! - Я пытаюсь! - ответил он громко. Но из его попыток ничего не выходило. Этот странный квартет (обливающийся потом Райкин, словно подыгрывающая ему улыбкой, сквозь которую проскальзывал испуг, Рома, Кора с тревожными и полными огорчения глазами, которые улавливали каждое движение присутствовавших и особенно больного, и, наконец, я, не знаю уж, с каким выражением лица со стороны, но огорченный тем, что затея не удалась) тщетно пытался сыграть для аудитории, состоящей из одного человека, не нуждающегося ни в музыке, ни в музыкантах. В разгар этих напрасных усилий Дау, прерывая Райкина, сказал: - Можно мне пойти в туалет? Он встал, широко отставляя ногу и, опираясь на палку, вышел из кабинета. Это была передышка для всех. Для Райкина и Ромы не было сомнений, что Дау страдает от физических болей. Они недоумевали, почему в этом сомневаются врачи, и мне пришлось им кое-что объяснить. Мы посидели еще с час, пытаясь повторить задуманную сцену снова, но у нас ничего не вышло". Медикам не приходила в голову мысль, что опыт удался: боли органические, от них отвлечься немыслимо. Надо активно лечить, а не разговаривать! Появление Кирилла Семеновича Симоняна у нас в доме было последним даром моей счастливой фортуны, если бы я не смогла 25 марта 1968 года обеспечить Дау первоклассным хирургом, я не смогла бы жить, но об этом позже. Посещение Аркадием Райкиным больного Дау обойти невозможно! Было воскресное утро, Кирилл Семенович пришел раньше. В назначенное время я вышла встречать Райкина у ворот института. Подъехала "Волга", за рулем Аркадий Райкин, прохожие останавливались как вкопанные, затрудняя ему управление машиной. Я подумала, что ему во избежание дорожных происшествий надо ездить в маске: даже маска не вызовет столько любопытства, как сам Райкин. "Волга" остановилась у ворот института, вся охрана, бросив свои посты, высыпала навстречу "Волге". Я показала наш подъезд и, встречая Райкина уже в передней, сказала, что очень счастлива с ним познакомиться, что я одна из самых пламенных его поклонниц. - Как, вы забыли? Мы ведь знакомы, помните, вы вместе с Дау бывали у меня, когда я отдыхал в Сочи. - Аркадий, то была не я! И вдруг Аркадий Райкин покраснел до корней волос, он окаменел, его глаза выражали ужас. - О, не бойтесь. Вы не выдали Дау, я в курсе его интимной жизни, у нас с Дау ведь заключен брачный пакт о ненападении. В тот день атака болей в животе была особенно яростной. Уже два врача, вернее, два настоящих медика-клинициста, наблюдают Дау: Вишневский и Симонян. Сам Дау очень любит посещения К.С.Симоняна, ему он читает Байрона на английском языке, оба читают друг другу Гумилева, Лермонтова, я вижу сама - беседа с Кириллом Семеновичем доставляет Дау удовольствие. Уже установилась теплая погода, я решила Дау отвести на дачу. Накануне отъезда у меня произошел очень странный разговор по телефону. Звонок - снимаю трубку, слушаю: - Это квартира академика Ландау? - Да. - Можно к телефону попросить его жену. - Я у телефона... - Здравствуйте, Нина Ивановна. - Здравствуйте, только я не Нина Ивановна, а Конкордия Терентьевна. - Как, разве жену академика Ландау зовут не Нина Ивановна? - Нина Ивановна - жена академика Гинзбурга, это из моих знакомых. - Тогда прошу прощения, я такой-то (он назвал себя). Разрешите объяснить мой нелепый звонок. - Пожалуйста. - Два месяца назад я был болен и лежал в больнице Академии наук. Со мной вместе целый месяц был в палате некий профессор из университета. Этого профессора почти ежедневно в часы приема посещала тоже сотрудница университета. (Я подумала: Н.И.Гинзбург работает в университете.) Она мне представилась как Нина Ивановна Ландау, жена академика Ландау. Я раньше выписался из больницы, дал Нине Ивановне свой телефон и очень просил, чтобы она мне позвонила, сообщила о здоровье моего товарища по палате и, конечно, о здоровье своего мужа, академика Ландау. - Очень интересно. Думаю, что ваш товарищ по палате знал ее настоящую фамилию. - Не уверен. Он меня сам уверял, что это жена академика Ландау. - Короче говоря, мой муж уже примерно два года дома, но его состояние здоровья не такое, чтобы я могла его оставлять дома и посещать пациентов больницы Академии наук. И потом, я не сотрудница университета. Вас явно разыграли. Этот незначительный разговор я привела потому, что, когда я Дау перевезла на дачу в Мозженку и, оставив его на Танечку, приехала в Москву за медикаментами и продуктами, раздался звонок. Снимаю трубку, слушаю: - Это квартира академика Ландау? - Да. - Попросите его самого к телефону. - Я этого не могу сделать, он сейчас находится на даче. - На даче телефон есть? - Нет, на даче телефона нет. - Тогда потрудитесь сообщить мне, как проехать на дачу к академику Ландау. Говорила со мной женщина немолодая, но явно очень взволнованная, очень гневная. - Если вы будете ехать на машине... - Нет, машины у меня нет. Я говорю с вокзала. Я проездом в Москве, через несколько часов у меня поезд на Ленинград. - Наша дача по Белорусской железной дороге, конечная остановка - Звенигород. - Сколько времени займет дорога туда и обратно? - Не менее трех часов. - Тогда это невыполнимо, а с кем я говорю? - С его женой. - С женой? А давно ли вы стали его женой,- это она говорила, не скрывая своей ненависти к жене Ландау. - Примерно четверть века,- спокойно сказала я, и вдруг слышу молодой, прерывающийся, сдавленный рыданиями голос: - Мама, оставь, мне все ясно! И разъяренный голос мамы: - Майя, не мешай, я хочу все выяснить. Тогда сообщите мне, когда впервые после автомобильной катастрофы, выздоровев, ваш муж академик Ландау, приезжал в Ленинград? - Мой муж академик Ландау, к сожалению, еще не выздоровел после автомобильной катастрофы. Он еще не был в Ленинграде. - Как не был? А кто у нас в доме встречал Новый 1965 год? - Уверяю вас, не мой муж. - Как? А месяц назад в Адлере с огромным букетом роз меня и мою дочь встречал не академик Ландау? - Я очень сожалею, но это был не академик Ландау. Он еще слишком болен для таких подвигов. Опять рыдания Майи, ее слова: "Мама, оставь, зачем все это, я все поняла". Тут я сразу вспомнила непонятную телеграмму из Ленинграда в числе поздравительных по случаю присуждения Нобелевской премии. Текст телеграммы: "Для меня страшное несчастье ваша Нобелевская мечтала добиться признания моих работ только тогда быть вами мне по-настоящему плохо если любите откликнитесь Ваша Майя" Дау, прочитав эту телеграмму, сказал: "Коруша, это от какой-то сумасшедшей, у меня не было ни одной девушки по имени Майя". Примерно год спустя пришло письмо из Ленинграда. Дау его прочел, передавая мне сказал: "Коруша, это та сумасшедшая Майя, которая в прошлом году прислала непонятную телеграмму". После телефонного разговора с Манной мамой я разыскала в ящиках письменного стола Дау телеграмму и письмо, сколола их вместе. Для меня это было большое событие. Дау помнил непонятную ему телеграмму год спустя. Этот телефонный разговор имел явно трагическую, но для нас таинственную историю. Собираясь ехать на дачу, встретила Шальникова. Под впечатлением я выложила ему всю эту историю. Он мне сказал: "Вы врете, Кора, такого не может быть". Я вынула из сумки телеграмму и письмо. Текст письма: "Дорогой Лев Давидович! Мне больно писать вам, но я хочу знать правду. Меня оскорбил в вашем присутствии ваш спутник. За что? Если это печальное недоразумение, вызванное поверхностным знакомством с греческой мифологией, если вы этого не хотели, если вы честный человек, мы должны встретиться, это для меня вопрос жизни и счастья. Любящая вас Майя 17.V-1964 г. Ленинград Д-14 Басков 12, кв. 13 Ж-2-25-87" Из телефонного разговора я выяснила, что Майя и таинственный лже-Ландау встретились, ведь он у них в доме встречал Новый 1965 год. Я искренне жалела, что не Дау встречал Майю с ее мамой в Адлере с огромным букетом роз. Глава 55 Лето 1965 года Дау провел на нашей даче в Мозженке, куда в один прекрасный день съехалось очень много посольских машин и фоторепортеров. Я не могла объяснить этого паломничества. Немецкая речь сменялась английской, французской, я не была подготовлена к приему. Заметила, что иностранцы на непонятных мне языках атаковали Дау настойчивыми вопросами. Всматриваюсь в лицо Дау. Поняла, он уходит от ответа. Когда все разъехались, я спросила: - Даунька, мне показалось, эти иностранцы у тебя что-то настойчиво выпытывали, а ты вилял. - Корочка, ты права, они все хотели знать, над чем я работал, когда произошла автомобильная катастрофа. - Даунька, но ведь раньше ты всем говорил, что не помнишь, над чем работал, неужели вспомнил? - Да, Коруша, на днях на даче я уже вспомнил свою последнюю работу и даже в часы ослабления животных болей, я ее почти закончил. Я разрыдалась. - Что с тобой, Коруша? - О, Даунька, это от счастья, я никогда не верила Гращенкову, не верила, но боялась! - Коруша, что толку: память вернулась, а боли в животе нестерпимые. Ведь с этими болями работать очень трудно, а я должен закончить свою последнюю работу. Стою на пороге открытия и ничего не могу сделать. Ты правильно заметила, я не мог говорить о неоконченной моей работе, поэтому и вилял, пока работа не опубликована, говорить не о чем. Я решила попробовать достать путевку в Карловы Вары. Вишневский одобрял и Кирилл Семенович тоже считал, что эта поездка будет очень полезна для больного. В Президиуме Академии наук мне сказали, что путевок нет, надо было заранее подавать заявление. На даче Дау было хорошо, в тот год был большой урожай клубники, крыжовника и других ягод, собирали их ведрами. Дау очень любил эти ягоды. Гарик был все время с отцом, за эти годы болезни Гарик стал студентом-юношей. Дау все время давал ему решать задачи уже по университетскому курсу. Гарик удивлялся - не успел продиктовать задачу, уже пиши ответ. В отсутствие Гарика Дау говорил: "Гарик очень способный, из него будет толк, и притом Гарик очень красив, в мужской красоте я не очень разбираюсь, но мне кажется, красивее Гарика мужчине быть невозможно". (Лично я считаю сына очень милым.) Как-то Гарик уехал на байдарках со студентами, потом они попали в какой-то студенческий лагерь. К нему подошел один студент и по секрету сообщил: "Игорь, девчонки все завертелись, они решили, что ты сын знаменитого физика Ландау, так что ты держись поважнее, надо их подурачить". Когда Даунька раскисал от приступов боли в животе, Танечка поддразнивала: "А кто ездил в Адлер?". Дау смеялся, Танечка продолжала: "Какой хитрый заяц ускакал в Адлер, а мы даже не заметили". Удивительно успокаивающе Танечка действовала на больного. Спокойная, добрая, казалось, она разделяла боль больного, он всегда с тоской говорил: "Завтра выходной и Танечки не будет". 9 июля - день рождения П.Л.Капицы - по установившимся традициям все сотрудники института съезжались к вечеру на Николину гору. Мы с Дау решили съездить пораньше, поздравить Петра Леонидовича до общего сбора гостей. Застали там одного гостя - Рубена Симонова, беседа была дружественной, интимной. Капица обратился к Дау: - Дау, вы помните, давно, до вашей болезни, я вам говорил, что вы уже переросли сотрудника института, давайте создадим Институт теоретической физики, и вы будете там директором. - Помню, Петр Леонидович, и помню, что я вам тогда ответил: директора из меня не получится. Кроме того, я против создания теоретического института. Теоретики должны работать всегда вместе с экспериментаторами, иначе они заврутся. Я уже сказал Халатникову свое мнение об их Институте теоретической физики. Петр Леонидович, вы лучший из директоров. Я счастлив работать у такого директора! -Дау, но ведь ваши ребята разбежались, разленились! - Да, я это знаю, вот выздоровею, я сам всех разгоню и наберу талантливую молодежь, любящую трудиться! Это был последний визит Дау к Петру Леонидовичу Капице. Когда переехали в Москву, опять участились визиты Кирилла Семеновича Симоняна. Глава 56 Вдруг нас поразила весть: скоропостижно скончался член-корреспондент Академии наук СССР Н.И.Гращенков. Удивительно много он занимал крупных должностей, в некрологе перечисление всех его директорств и председательств заняли примерно 20 см. мелким газетным шрифтом. Очевидно, числясь на всех этих должностях, не было возможности работать ни на одной из них хорошо. Потом мне медики сообщили: во 2-м Медицинском институте был объявлен конкурс на занятие вакантной должности заведующего кафедрой. Николай Иванович решил, что и эту почетную должность должен занять он. Как только Николай Иванович узнал, что не получил этой должности, у него разорвалось сердце. Еще бы, четыре года газеты всего мира писали о том, что он, первый медик планеты, оживил Ландау. Его наперебой приглашали все страны мира, его встречали корреспонденты, его портреты украшали журналы и газеты. Глава 57 Теперь возражать против нашей поездки в Карловы Вары было некому. Мне предложили путевки в Карловы Вары на ноябрь месяц, я с радостью согласилась. Я лелеяла мечту приобрести Дауньке протезные ботинки на молниях. Вылетать надо было с Шереметьевского аэродрома, с Воробьевых гор до Шереметьевского аэропорта неблизко, я не могла допустить, чтобы больной Дау ехал в "Волге" и не мог протянуть свою больную ногу. Позвонила в гараж Академии наук, не в диспетчерскую, а самому "автомобильному королю" Тарсису и нахально попросила для академика Ландау келдышевскую "Чайку", чтобы добраться до Шереметьевского аэродрома. Он, конечно, очень был озадачен и просто онемел. Я этим воспользовалась и сказала: "Товарищ Тарсис, но ведь товарищ Келдыш сейчас в Лондоне, почему нельзя больному Ландау с искалеченной ногой доехать до аэропорта в длинной удобной машине! Тем более сейчас Келдыш находится в Англии, и "Чайки" у него две". Тарсис прислал "ЗИМ", я на это и рассчитывала. Попроси я "ЗИМ", прислали бы "Волгу". Перед отъездом зашел Халатников, он мне сказал: - Кора, имейте в виду, в Чехословакии вышли все книги Дау по теоретической физике, вам там лишние деньги не помешают. Летели с большим комфортом. Дау очень оживился и прекрасно выглядел. В самолете в основном летели иностранцы, они узнавали Ландау. Все пассажиры приобрели автограф лауреата Нобелевской премии академика Ландау. Нас на аэродроме встретила машина нашего дипломатического представителя в Праге. И.И.Удальцов, советник посольства, уделил нам много своего внимания, к едва приземлившемуся самолету подрулила посольская машина, и мы, миновав все таможенные процедуры, помчались без промедления в Карловы Вары, где в отеле "Империал" нас ждал комфортабельный салон-люкс. Дорога от Праги до Карловых Вар не близкая, вначале Даунька восхищался пейзажами и ухоженностью полей Чехии, где буквально не пустовал ни один сантиметр земли. Но потом ему понадобился туалет, он стал очень нервничать. Когда прибыли в отведенные нам апартаменты, он ринулся в туалет, я его сопровождала. Уложив его в роскошную постель, вспомнила, что наши физики сообщили Зденеку Кунцу о нашем прилете, он и физики Праги должны были нас встречать в аэропорту Праги. Позже я узнала, что нас встречали и физики, и Кунц, и розы. А мы по дипломатическим каналам миновали пражскую публику. Встреча с физиками и Кунцем не состоялась. Я везла профессору Кунцу наши московские подарки: ереванские коньяки и зернистую икру. Приближался Новый год, я это учла. Кроме того, мне необходим был Кунц. При его содействии мне нужно заказать протезные ботинки, и, главное, когда мы с дачи переехали в Москву, Кирилл Семенович мне предложил: - Кора, давайте я Дау сделаю спинномозговую анестезию. Если боли в животе идут от мозга, при спинномозговой анестезии они будут продолжаться, но если под действием анестезии боли от наркоза временно прекратятся, тогда я буду уверен в своих подозрениях, что у Дау посттравматические спайки кишечника, тогда надо оперировать. Кора, имейте в виду, если бы Ландау лежал у меня в больнице, я это уже давно бы проделал: он был бы мой больной. Но сейчас Дау ведут врачи из больницы Академии наук и А.А.Вишневский. Мне нужно официальное разрешение его ведущих медиков. Давайте завтра соберем у нас небольшой консилиум, позовите главврача из больницы Академии наук Григорьева, лечащего врача Дау Надежду Валентиновну Павленко, Дамира и Арапова, но Вишневского не зовите, он не разрешит, я с ним говорил, он против этого эксперимента. - Кирилл Семенович, это ведь не операция, а анестезия, разве это опасно? Что может произойти в худшем случае в результате этой анестезии? - Как что? Смерть. Меня от этого слова чуть не хватил удар! Когда Кирилл Семенович ушел, я не скоро пришла в себя. Как медики легко произносят это слово. Ухаживая за Дау уже много лет, я забыла об этом слове, ведь смерть - это навсегда! Это не промежуточное состояние. На завтрашний консилиум мой первый звонок был к Вишневскому. Я бы могла рисковать собой, но не Дау! И, конечно, Вишневский запретил анестезию. Кирилл Семенович закурил и ушел. Он был вправе на меня обидеться. Я доверяла Кириллу Семеновичу, это очень умный, очень образованный, очень справедливый и очень добрый человек. Я ведь часто приглашала Кирилла Семеновича, но он с возмущением отверг оплату своего труда. Тогда я обратилась к новому главврачу больницы Академии наук Григорьеву (замечательному человеку). Посещения всех врачей, лечивших академика Ландау на дому, оплачивала больница Академии наук, за каждое посещение выписывалась приличная сумма. Главврач Григорьев все оформил, Кириллу Семеновичу причиталась крупная сумма. Кирилл Семенович категорически отказался, сказав: - Ландау - это не тот случай, чтобы получать какие-либо деньги. Он посещал больного почти три года. Я не заметила, чтобы он на меня обиделся. Он по-человечески понял мое состояние, он провожал нас в Чехословакию, он усаживал Дау в самолет. Я не объяснила Кириллу Семеновичу, почему я пригласила Вишневского, он ведь не знал, что, начитавшись медицинских учебников, я понимала, что область головного и спинного мозга - это область нейрохирургов. Кирилл Семенович блестящий хирург, достойный ученик Юдина, в общих операциях и на кишечнике ему нет равных, у него во время операций нет левой руки - обе руки правые. Такие хирурги бесценны, но есть еще нейрохирург Зденек Кунц, спинной мозг - его функция. Дау есть Дау! И если надо влезть в его спинной мозг, то пусть это сделает Зденек Кунц. Я должна встретиться с Кунцем и проконсультироваться у него по этому вопросу. И да простит меня Кирилл Семенович, но иначе я поступить не могла. Я готова была всю свою жизнь бесконечно шнуровать длинные протезные ботинки по ночам, дни и ночи не отходить от больного Дау, отучиться от сна, днем забывать про еду, лишь бы Дау был жив, лишь бы мне не пришлось пережить его смерть, его похороны. В отведенном нам салоне вечером попробовала дозвониться Кунцу. Он, когда был у нас в Москве, оставил свои визитные карточки. Но к моему разочарованию, телефонистка мне ответила на чешском языке. Разговор по телефону с Кунцем был неосуществим. И. И.Удаль-цов - советник нашего посольства - оставил мне свой телефон, телефон нашего посла в Праге Степана Васильевича Червоненко. По приезде в отель И.И.Удальцов вызвал к нам в салон управляющего санаторием "Империал" товарища Поспешила, который если мне что-нибудь понадобится, просил обращаться к нему. Отель "Империал" был выстроен в Карловых Варах еще в капиталистические времена каким-то иностранным миллионером для миллионеров. Отделка была роскошная, само здание огромное, величаво возвышалось над курортом Карловы Вары. В нашем распоряжении была гостиная и спальня, туалет, роскошно отделанный мрамором, с умывальниками занимал слишком много квадратных метров, а его скользкий мраморный пол навел на меня ужас. Здесь Дау опасно сделать даже один шаг. Когда я вошла в ванну, мною овладело отчаяние. И было от чего: огромный мраморный зал, по мраморным ступеням спускаешься не в ванну, а в небольшой бассейн. Дау не сможет отказаться от ванны, а Тани нет. Столовая на первом этаже, на лифте спустились в столовую. Даунька легко вышел из лифта, держа меня под руку. Высокий, стройный, он легко шел, прихрамывая на больную ногу. Нам указали наш столик, свободной рукой я отодвинула стул. Дау легко опустился на стул, я облегченно вздохнула. На редкость подтянуто державшийся Дау совсем не выглядел больным. Но боже, как волновалась я, я вся была сплошной напряженный нервный спазм. Меня тошнило, есть не могла. Дау ужинал с аппетитом, я только выпила чай. Мне казалось, он не сможет встать, зацепится ногой за ковер, поскользнется на зеркальном паркете. Ослепительная сервировка, чопорная нарядная чужая публика, чужая речь, мне было так страшно чем-нибудь обратить на себя внимание. - Коруша, ты ничего не ешь, ты не заболела? - Нет, Дау, я боюсь лишнего веса, я и дома не ужинаю, - соврала я. О, врать я уже научилась! Вернее, меня моя жизнь научила хорошо врать. Дау легко встал, я его поддержала. Все было в норме. В общем потоке громадного отеля мы не привлекли внимания. Я даже не предполагала о его могучей силе воли. Когда входили в наш номер, он прошептал: "Скорее, скорее - в туалет". Потом я его раздела, уложила. - Даунька, у тебя боли ослабли? - Нет, что ты, я просто терпел. Везде люди, неприлично ныть при посторонних. Пришел врач, осмотрел Дау, назначил водолечение, сифонные клизмы. Медсестра принесла направление в водолечебницу. Дау стал просить на ночь ванну, после ванны он легко засыпал. Но когда надо было выходить из ванны, я хлебнула горя. Дау в теплой воде разомлел, без своего протезного ботинка он стоять не мог. Оставив его в водоеме, выскочила в коридор, ища помощи. Все пусто, нигде не души. Вернулась, обвязав Дау под руками полотенцами, я вытащила его из воды. Вытирая его, не верила, что этот кошмар позади. Не знала, что завтра меня ожидает более опасное событие. Спал Дау хорошо, ночью вставал только четыре раза. О, как я старательно шнуровала ботинки: мраморный пол туалета насто