клепия.  Говорили,  что исцеляет  он  не  просто  больных,  а  исцеляет  и
неисцелимых.  Все  умел  он творить, что творил Хирон-Врачеватель: возвращал
зрение слепым и телу -- утраченные им члены.
     Но Хирон не вступал в состязание ни с богами, ни со
     Смертью. Асклепий же вступал.  Когда  демон Смерти Танат наклонялся уже
над  смертным телом,  отгонял бог-Врачеватель Смерть  от  тела,  и умирающий
вставал на ноги.  Даже Гермия-душеводителя принуждал он отступать, когда тот
поджидал отлетающую от  тела  призрачную  тень: задерживал  Асклепий  душу в
теле, и живым поднимался мертвый.
     Добыл Асклепий  и  цветок  Прометея, расцветающий  раз  в  тысячу  лет.
Помогла ему в этом титанида, ночная Геката: разослала она своих ночных собак
во все стороны вокруг горы Кавказа, и учуяли те чудный цветок. Стал Асклепий
с помощью волшебного цветка Прометея делать тела героев  неуязвимыми. Сделал
он таким  тело свирепого Тидида. Но лютовал неуязвимый Тидид  среди смертных
героев, и не к добру послужил ему дар Врачевателя-бога.
     А боги Крониды молчали.
     Обладал Асклепий и волшебным бальзамом,  сделанным  из амброзии и крови
Горгоны Медузы и  хранимым суровой  Афиной-Палладой, дочерью-мыслью Кронида.
По  совету презрителя Мома дала Асклепию этот бальзам Паллада. Мог  он  этим
бальзамом пробуждать мертвых и исцелять героев от смерти.
     Встревожили земные  дела  Асклепия  покой  и  радость  богов  Кронидов,
властителей  мира,  в их небесных домах, хотя  и  благоволили они  прежде  к
Врачевателю-богу: ибо был он для них сыном Аполлона и стоял за него Аполлон,
сияя золотым солнечным луком. Как же не любить им его сына?
     Созвал Зевс богов на совет. Сказал:
     -- Безумные дела творит Асклепий  на земле, и сам он обезумел. Исцеляет
он  людей  от  страха  перед богами. Перестанут  люди  нас, богов,  бояться.
Восстанут они и поднимутся на Олимп и на небо.
     Улыбнулись тут весело боги. Разве могут смертные  не страшиться  богов!
Но не улыбнулся с ними Кронид. Гремел его голос на Олимпе:
     -- Сам безумный, исцеляет он смертных от безумия, ниспосылаемого на них
богами.  Перестанут люди  опьяняться безумием и  его страшиться,  перестанут
гнать безумных и еще сами захотят быть безумными.
     Но  тут поднял  Вакх  свой  увитый  плющом  тирс,  опьяняющий  смертных
безумием, и воскликнул:
     -- Этот  тирс  сильнее:  он  еще  обезумит  и  безумных! И  снова стали
улыбчивыми лица богов.
     Но не улыбчиво было лицо Зевса, и грозен был его голос:
     --  Нарушитель  он  законов  Ананки-Неотвратимости:  неуязвимыми делает
уязвимых.  Но когда он увидел, что и неуязвимые  смертны,  тогда замыслил он
исцелять смертных  от смерти. Мало ему пробуждать к  жизни героев,  павших в
боях,-- хочет он  спуститься в  аид, хочет вернуть  тени  усопших  героев на
землю и одеть эти тени их испепеленным телом.
     И закричали в тревоге все боги:
     -- Он безумен!
     Только Мом-презритель молчал, правдивый ложью.
     Знал  Мом,  сын Ночи,  что  только тех карают  боги  безумием, кто идет
против богов или вступает в состязание с богом, а также всех им неугодных. И
всех жесточе карал безумием Вакх-Дионис.
     Гремело в небе слово Зевса:
     --  Мало будет ему и этого! Захочет  он завтра запереть врата  аида для
героев.
     И закричали снова боги в тревоге:
     -- Он безумен!
     Только Мом-презритель молчал, правдивый ложью.
     --  Но  и  этого  будет  мало безумцу. Замыслит  он спуститься  в самый
тартар, к титанам, чтобы в них возродить их былые силы и отвагу и вернуть им
потерянную ими в подземном мраке красоту богов. Даже испепеленных захочет он
возродить.
     И хотя не знали боги страха и страшились только одного Зевса-Кронида от
великого почтения к Молниевержцу, но, услышав его слова, закричали в ужасе и
гневе:
     -- Он  безумен! Испепели  его  самого  молниями! Только  Мом-презритель
молчал, правдивой ложью. Сказал Зевс:
     -- Забыли вы,  что из  огненного рода солнечных титанов  мать Асклепия,
Коронида.  Мы и  солнечных  титанов  свергали, но  родила она Асклепия среди
солнечного огня Аполлона. Огнен он внутри. Не обожгут, не уязвят такого бога
трезубые молнии, хотя он  только земной бог,  а  не  небесный.  Могу  я  его
низвергнуть  молниями  в  тартар во  всей  его огненной силе,  со всеми  его
тайнами  знания. Но  зажжет он тогда огнем сердца титанов  и поднимет их  на
богов. Не могу я его приковать: расплавятся от его тела цепи.
     В ужасе и смущении встали боги со своих мест, обратив взор к Крониду.
     Да неужели  ошибся  Кронид, когда,  испытав  на Пелионе  мальчика-бога,
сказал богам:  "Он бог людей, а  не бог богов". Да  неужели земной бог может
быть  сильнее  богов  неба? Вот оно, возмездие Хирона Кронидам: воспитал  он
мальчика-бога им на погибель.
     И тогда раздался голос Мома, сына Ночи:
     -- Оглуши его громами, Кронид! -- и усмехнулся презритель-бог.
     Снова стали радостны лица богов. И сказал Кронид Мому:
     --  Ты угадал мою мысль,  Мом. Я и сам  так решил. Пусть  воскресит  он
теперь мертвого героя!
     И  снова   усмехнулся  Мом,   правдивый  ложью.  Разве   не  был   Зевс
промыслителем? Разве не все мысли богов -- его мысли?
     Опустел Олимп. Разошлись радостные  боги по своим золотым домам. Только
не  было  на  совете богов  Аполлона.  Улетел  он тогда  в  Гиперборею.  Без
защитника на небе остался Асклепий. Стали ждать боги-Крониды его дел.
     И вот воскресил бог-Врачеватель близ Дельф полубога-героя.
     Неведомым  осталось имя возрожденного  Асклепием к жизни, ибо  до  того
испепелили его  тело молнией, что не  нашли даже  пепла. Только  есть на том
месте гробница Неведомому герою, воздвигнутая века спустя людьми.
     Снова собрались все боги Крониды на Олимп.
     И послал тотчас  Зевс  Гермия к великанам-киклопам в подземную кузницу:
приказал ковачам-молотобойцам поднять громовые  молоты и оглушить их громами
Асклепия под сверкающие удары молний.
     Выслушали древние титаны-Одноглазы  лукавого посланца, положили  молоты
на наковальню и сказали разом все трое -- и Бронт, и Стероп, и Арг:
     --  Кузнецы  мы.  Куем Зевсу молнии,  но их  не мечем. Поклялись мы  не
бороться с богами и блюдем  клятву. Ведь Асклепий -- бог.  Что  же побуждает
нас Кронид  нарушить  клятву и сам ее тем самым нарушает?  Мы --  подземные.
Наземных  дел, Кронидовых, не знаем. Только знаем: живет  на земле праведный
титан,  сын Крона, Хирон. Пусть спросит Кронид Хирона:  правильное ли он сам
задумал дело?  Есть  у  Зевса  для  казни Силы. А мы  не казним: мы кузнецы.
Освободил нас Зевс от тартара, вывел на землю. Победил он титанов -- и снова
вернул нас под землю. Мы и куем молнии Зевсу.
     Сказали. Взяли молоты с наковален и стали снова ковать.
     Отлетел на небо Гермий ни с чем. Доложил посланец Зевсу:
     --  Не  покорствуют твоему  слову  киклопы. Не хотят поднять молоты  на
Асклепия. Чтят они на земле только Хирона. Но молнии куют тебе. Быть черному
дню. Налетят Керы-Беды на Олимп,  если добудет Асклепий у киклопов молнии  и
ударит ими в Кронидов. Порази его сам.
     И  тогда в громах и  молниях спустился  к Дельфам Кронид, где  Асклепий
воскресил героя.
     Ударили громы  в озарении  пляшущих  молний  -- так  ударили,  как  еще
никогда не ударяли ни в древних титанов, ни в Атланта.
     Будто  взял  Кронид  медную  гору  и  грохнул  ею  по  пустому  медному
котлу-морю,  и  не одной  горой грохнул,  а тысячью гор. И там,  где ударили
громы,  все живое  оглушили насмерть.  Разлетелись  уши  словно  одуванчики,
лопнули тела и головы, деревья полегли  наземь, и зеркала всех вод разбились
на алмазные пылинки. Даже воздух стал бездыханным.
     Упал бог-Врачеватель на землю, вырвался у него из ушей и ноздрей огонь,
и закрыл он глаза, познавшие мыслью тайны живой жизни.
     Перенесли  его  Силы,  слуги  Зевса,  в  глубокое,  как  море,  ущелье,
именуемое  ущельем Мхов. Росли там вековые мхи мириадорукие, мириадогубые. И
когда кто-нибудь попадал в  то  ущелье  -- зверь  ли,  птица ли, змея  ли,--
схватывали его мгновенно мхи, вовлекали в глубину  ущелья, и тотчас обрастал
он вековыми мхами.  Даже раз чуть не втащили они туда  Ветер.  Оставил он им
половину своих крыльев и еле вылетел из ущелья.
     Потому-то  и  не  знал  никто  на  земле, где  сокрыто  тело  Асклепия.
Мгновенно заросло ущелье пышным многоцветным мхом.
     Вернулся  в  Дельфы  из Гипербореи  Аполлон,  и  тотчас  рассказала ему
Артемида о свержении бога Асклепия: будто молниями поразили его киклопы.  Но
где тело Асклепия, не знали.
     Разъярился  Аполлон  на  богов.  Весь в огнях-лучах, взлетел на  небо и
предстал перед Зевсом.
     Впервые  увидел его  таким  Зевс-Кронид.  Не  знал  он,  что  так могуч
Аполлон. И спросил Аполлон Кронида:
     -- Где Асклепий, сын Аполлона?
     И впервые отец богов Зевс-Кронид не дал ответа сыну Аполлону:
     Только Мом, правдивой ложью, сказал:
     -- Аполлон, молнии куют киклопы,-- и, как всегда, усмехнулся.
     Низринулся Аполлон с неба под землю, прямо  в кузницу Лемноса, и еще не
успел  Кронид постигнуть замысел Солнцебога, как  уже лежала  золотая стрела
солнца на тетиве его лука.
     Засиял  в подземной  кузнице,  в  недрах земли, киклопам  свет вольного
неба.  Впервые  проникло  туда  солнце.  И  с   поднятыми  молотами  замерли
Одноглазы-киклопы: Брон, Стероп и Арг.
     Не  бог-мастер Гефест  перед ними,  а  Аполлон с  золотым луком в руке.
Яростно ярок, до ослепления, его сверкающий гнев.  И ослеплял он глаз-солнце
киклопов светом неба:
     -- Не ковать вам  больше для Кронида трезубые молнии!  Зло куете вы под
землею для богов. На земле вершится оно.  Убили ваши  молнии Асклепия,  сына
Аполлона. Не быть  вам больше,  подземными  слепцам,  ковачами! Пусть Гефест
кует в вашей кузнице.
     Вспыхнули пожаром  три  солнца,  три  глаза трех киклопов,  ослепленных
сиянием  Солнцебога. Не  они ли, киклопы,  отвергли  волю  Кронида  поразить
молниями Асклепия и нарушить древнюю  клятву? Не  боги ли поклялись киклопам
великой клятвой никогда им не вредить и с ними в борьбу не вступать?
     И метнули тогда три великана вслепую, на голос  Солнцебога, три молота.
Стукнулись молоты  в  воздухе друг  о друга  тремя громами, брызнули  тысячи
искр,  обожгли  подземные  своды кузницы. Но  уже летят  одна за другой  три
стрелы небесные в три подземных глаза-солнца. И погасли те глаза навеки.
     Упали три древних  титана, три киклопа-великана,  и чуть  не опрокинули
гору над кузницей. Но еще четвертую стрелу пустил Аполлон и разверз ею землю
до тартара.
     Тогда  принял  тартар  бессмертные  тела трех  слепых  древних  титанов
киклопов в свой глубокий мрак.
     А кузницу киклопов занял Гефест.
     Выковал бог-кузнец  из  меди  слуг-молотобойцев, дал  им в медные  руки
молоты  киклопов и  велел им  ковать  молнии  Зевсу. И медные  слуги-кузнецы
ковали.
     Еще меньше титанов осталось на земле. Все могучее становились Крониды.
     Так  узнал  сын Крона,  Хирон, от  последнего благого  киклопа Телема о
гибели бога Асклепия и подземных киклопов. Но о том, что в ущелье Мхов лежит
тело Асклепия, Телем также не знал. Только сказал после молчания:
     -- На  Олимпе собрались все боги. Судят они Солнцебога Аполлона, убийцу
киклопов, нарушившего клятву Стиксом. Должен он,  по закону Судеб-Мойр, быть
низвергнут, как бог-клятвопреступник, на девять лет в тартар.
     Но еще не весь сосуд горя выпил в этот день страдающий учитель  героев.
Ждала его новая горькая весть.

     <img                         width=99                         height=48
src="golosowker_061.jpg">



        Сказание  о лишении  богами  Тиресия дара прозрения,  о громких  делах
Геракла и о его дарах Хирону

     В этот день солнечные кони долго  стояли на полдне, ожидая Солнцебога с
Олимпа,  где шел суд над  богом Аполлоном.  И не знали  солнечные кони,  кто
возьмет  теперь в  руки  лучистые вожжи: древний  титан  Гелий или  юный сын
Зевса. Перебирали кони алмазными  копытами,  подняв кверху сияющие крылья, а
над ними на золотом шесте висел солнечный венец бога.
     И в этот самый долгий полдень на земле вернулся в пещеру Хирона Феникс,
и следом за  ним брел, опираясь на посох, слепой Тиресий -- уже не провидец,
а просто слепец.
     Узнав Тиресия, обрадовался Хирон:
     --  Тиресий!  Верно,  чрезмерность  страдания  мешает мне  ясно  видеть
невидимое,  то, что  сокрыто  от смертных  глаз. Я призвал  тебя: скажи мне,
ясновидец, где тело бога Асклепия?
     Опустив низко голову, чтобы скрыть  глаза, стоял перед Хироном Тиресий,
и грустен был голос прославленного провидца:
     -- Я  и видимого  мира не вижу. Я  --  только  слепец. Понял Хирон, что
утратил Тиресий дар прозрения, и спросил его:
     -- За что кара?
     --  Тайные  мысли богов открывал я  смертным,  чтобы  знали герои,  что
замышляют  против них  боги. И  за  это  лишили  меня  боги  дара прозрения.
Закрылось  для  меня  прошлое  и грядущее. И не знаю  я, где тело  Асклепия.
Теперь Тиресий больше не врач страдающей души  и мысли -- он только больной.
Сам  я брел по темным дорогам в поисках тебя или Асклепия. Лишили меня  боги
глаз  для видимого мира, лишили и  глаз для  невидимого. И не  смею спросить
тебя, страдальца: где же врач, который исцелит меня?
     Вздохнул тяжело Хирон и сказал:
     -- О Крониды, Крониды!  Не слишком ли  это много для Хирона? Что же еще
подарите вы мне  сегодня? Ведь страдание Хирона  бессмертно, и нужна ему все
новая пища. Шлите же ее, боги,  шлите сыну Крона!  Всему есть мера на земле,
но,  видимо, для  страдания нет меры.-- И, немного  помолчав, добавил: -- Но
будет.-- А затем, обратившись к Тиресию, утешил его, сам задыхаясь от  боли:
-- Потерпи, Тиресий. Скоро вернется к тебе утраченный тобою дар.
     Тогда встал с земли Киклоп Телем и низко поклонился Хирону:
     -- Много веков прошли мимо Телема и большими  шагами, и малыми. Видел я
великую  меру страдания и великую меру мужества. Но  ты прав:  нет меры  для
страдания титану, как нет меры и для его мужества. Ни перед кем не склонялся
Телем.  Сегодня поклонился я твоему мужеству, Хирон. Превзошел ты Прометееву
меру.
     Но  еще  никто из друзей Хирона в  пещере --  ни  Телем,  ни Феникс, ни
Тиресий  --  не   знали,  какой  новый  подвиг  великого  мужества  замыслил
мученик-кентавр.
     В эти часы и  дни не  входило Время в пещеру на  Малее и не входил туда
Сон. А в мире за пещерой текли годы, но никто не вел им счета.
     Полна была земля  -- ив мире  жизни живой,  и в  мире  мертвой жизни --
рассказами  и вестями  о делах-подвигах  Геракла, который  вышел от  Хирона,
чтобы вернуться нему с чем-то чудесно-могучим, побеждающим лернейский яд. Но
умалчивали все летучие, и текучие, и сыпучие земные вестники о том, добыл ли
Геракл  неведомое  целебное средство для Хирона, а говорили  о Геракле, сыне
Зевса, Истребителе титанов-оборотней,  великанов  и чудовищ. Не щадил он  ни
смертных,  ни  бессмертных.  И ужаснулась мать-Земля  Гея,  и дивился  титан
Солнце-Гелий,  и даже боги преисподней с тревогой смотрели на вход в аид: не
появится ли там Сила Геракла. Сам демон Смерти Танад испытал мощь его рук, и
уже не было Гераклу на земле противника.
     Чу1 Что за ночные голоса?
     То, дрожа и зябко кутаясь в  водяные плащи,  говорили торопливо-пугливо
струи ключей и потоков на Малее:
     -- Вырвал Геракл  рог  у отца  рек -- титана,  Ахелоя, и стал быколобый
Ахелой однорогим. Всегда полон этот рог плодами. Не для Хирона ли страдальца
этот рог Изобилия? Не исцеляет ли он?
     Чу!  Снова  чьи-то  тяжкие шаги  на Малее. И снова  раздался у входа  в
пещеру Хирона голос, никогда не спрашивающий права на вход:
     -- Я к тебе, Хирон. Мне войти? И ответил Хирон:
     -- Входи, друг.
     Снова собрались в пещере вокруг Хирона все его  друзья: Телем,  Феникс,
Тиресий и Геракл. И тут же, как всегда, лежал пьяный Силен с бурдюком.
     Сказал Геракл:
     -- Вот рог Изобилия. Он  голодного насытит и в пустыне,  и в море, если
тот радуется жизни.  Только радующихся  кормит  этот рог.  И всегда изобилие
прибавляет  он  к  изобилию.  Вот  колхидское волшебное зелье Гекаты из сока
цветка  Прометея. Неуязвимым делает оно тело.  Вот бальзам  из  капель крови
Горгоны Медузы. Оживляет он мертвых. Я хотел облегчить твою боль, Хирон. Все
добыл я, чем владеет Асклепий, но не знаю, как применить. Ты же знаешь.
     Положил Геракл три дара на каменный стол перед Хироном.
     -- А теперь мой путь лежит  в  сад Гесперид. Я добуду для тебя  золотые
яблоки с яблони Жизни. Принесу тебе и мертвую воду из аида[25].
     И как раз  тогда,  когда  сказал эти слова  Геракл,  влетела  в  пещеру
голубка  с каплей  амброзии  из ключа бессмертия,  бьющего  в  том  же  саду
Гесперид. Но не допустил ее  к  себе Хирон, чтобы  не заразить ядом птицу, и
стала  голубка кружить по пещере, рассматривая гостей Хирона, так как только
бессмертному могла она передать свою  каплю. Наконец подлетела она к  Телему
-- он был из древних Уранидов -- и села к нему на ладонь. Но не было в руках
Телема  ни  лепестка, ни  чашечки  цветка,  чтобы принять эту  каплю.  Тогда
вспорхнула голубка на стол и вложила амброзийную каплю в рог Изобилия. Сразу
наполнился рог  плодами,  и все плоды,  впитав  в себя благоухающее  дыхание
капли, которое не иссякает, пока капля до конца не выпита, обратились в пищу
бессмертных.
     Улетела  голубка, и стали  друзья Хирона  просить  его  съесть  один из
плодов бессмертия: может быть, плод утолит его боль. И хотя Хирон был тронут
делами и заботой о нем Истребителя мира титанов, он сказал:
     -- Не  нужны  уже Хирону яблоки  Гее  пери  д,  не нужны  ему  и  плоды
бессмертия.  И так  во мне слишком много бессмертия -- пища для яда. Но  вот
встанет Хирон и сам пойдет за Исцелителем.
     Удивились друзья словам Хирона, ибо даже при легком шевелении с двойной
силой набрасывалась  на его тело боль, но и  обрадовались  они, полагая, что
нашел Хирон целебное средство против неодолимого яда.
     Стал Хирон подниматься с земли, говоря:
     -- И бессмертное тело уязвимо. Уязвимы и бессмертные боги.
     Трудно  было  Хирону, пораженному жестоким  ядом, поднять  с земля свое
конское  тело, трудно  было ему выпрямить на  нем  свое  человеческое  тело,
пылающее свирепым жаром и  потерявшее  гибкость. Но  никому  не  позволил он
помочь Хирону.
     И все же встал Хирон на конские ноги и выпрямил свой человеческий торс.
     Сказал:
     -- Не в тартаре Асклепий. Где-то затаен он незримо на  почве  земли. Не
обожгли  его  молнии.  Только  громы  могли  низвергнуть  его  оглушением  и
заглушить в нем голос бессмертия. Сам пойду я и найду его тело.
     Тогда поняли друзья слова  Хирона  об Исцелителе.  Поняли и то, что  не
нашел он средства  против яда,  а идет совершить  новый подвиг и принять  на
пути еще новую, небывалую  муку. Ибо каждый шаг Хирона по неведомой дороге к
Асклепию будет пыткой и казнью.
     Тогда шагнул вперед Геракл, сказал:
     -- Я пойду вместо тебя.
     Но  Хирон  покачал головой. И хотя от боли трудно было ему говорить, он
все же выговорил:
     -- Покройте меня всего веселой листвой. Оденьте ею  мои плечи, и спину,
и бока. Только голову оставьте, как  есть. Не коснулся еще яд головы Хирона.
Не  хочет  она  стать безумной  на радость  Кронидам.  Еще  сильна моя  сила
бессмертия, подкрепленная знанием на зависть богам.
     И  одели его друзья широколистной листвой.  В зеленый шатер на  конских
ногах, с головою бога превратился Хирон.
     Но следовать за ним он своим друзьям запретил. И остались они  в пещере
на Малее.
     Так  началось  хождение  Хирона  на  поиски  тела   Асклепия,  бога  --
Врачевателя смертных.

     <img                         width=90                         height=42
src="golosowker_062.jpg">


        Сказание  о  хождении  Хирона на поиски  тела Асклепия  и о тихом деле
Геракла

     Был уже  Хирон далеко от  пещеры, когда вышел из  нее Геракл  и зашагал
вслед за Хироном, не упуская его из виду. Решил  герой не оставлять одиноким
искателя-страдальца на  его трудном пути  и  неприметно повсюду следовать за
ним  поодаль, нарушая  запрет  Хирона. Не взял  с собою  Геракл ни лука,  ни
стрел, ни дубинки. Только вырвал из земли  пышный куст,  прижал его руками к
груди и  шел под его прикрытием, что ни шаг останавливаясь. Казалось,  будто
не могучий герой, а куст стоит позади Хирона на дороге.
     Думал Геракл: "И титану нужна будет помощь героя".
     Не Хироновым прославленным шагом, а припадая на все четыре конские ноги
и  качаясь,  как  пьяный  Силен,  шел  кентавр,  словно почва  сверлила  ему
раскаленными сверлами копыта  и словно самый  воздух вонзал в  него незримые
зубы.  Все стонало  в  нем  --  мышцы  и жилы. Все кричало  от  боли тысячею
голосов: "Стой, Хирон, пощади  нас,  титан!" Да неужели никто  не услышит их
стона? Да неужели мир глух и нем?
     Слышал мир. Видел  мир.  Все живое открыло свои  уши и  глаза и затаило
дыхание. Все хотели помочь Хирону, но никто не посмел: ведь и боги все видят
и слышат, и  могла земля  своей помощью титану  невольно предать его подвиг:
унесли бы Силы Зевса Асклепия.
     И хотя вся земля ему друг, одинок был бы Хирон без Геракла. Шел Хирон и
у всей живой жизни на  земле спрашивал: где тело Асклепия? Но никто об  этом
не знал: ни звери, ни птицы, ни травы, ни воды, ни камни.
     И увидел с высоты неба  титан Гелий его голову  бога над зеленым шатром
листвы, под которым было скрыто  страдающее тело и  уродство.  Придержал  он
коней солнца и спросил:
     -- Куда ты, Хирон?
     -- Я ищу тело Асклепия, бога  -- Врачевателя  смертных. Где оно, Гелий?
Ты все видишь, все знаешь, все слышишь. Ответил Гелий Хирону:
     -- Не знаю. Не сиял я тогда на небе. Спроси Ночь.
     Но ведь Ночь,безмолвна.
     Остановился Хирон и задумался: даже солнце не знает,  где Асклепий. Кто
же знает? Не скован ли он?
     И решил Хирон плыть через море и спросить у Гефеста, в кузне на острове
Лемнос, не оковывал ли он Асклепия.
     Опустился  Хирон с гор к морю. А  Геракл остался стоять под  прикрытием
куста на высоком морском берегу и ждал возвращения кентавра.
     Погрузился  Хирон  в волны и  поплыл. Но, опасаясь отравить кого-нибудь
ядом, запретил морскому миру подплывать к нему близко.
     Не послушались его голоса дельфины, нырнули  под конское тело и понесли
его к острову Лемнос. Умирали в муках одни дельфины от жестокого яда в пути,
но замещали их тотчас другие. Умирали и эти, и снова их сменяли другие. И не
мог их отговорить Хирон,  ибо жертвенны спасители всего благого -- дельфины:
видели они великую муку Хирона, постигали его высокий подвиг и хотели, чтобы
скорее доплыл Хирон до Лемноса.
     Там спустился Хирон в кузницу киклопов.
     Изумился  бог-Хромец  при виде  Хирона  и  тому,  что  весь  он  покрыт
прилипшей к телу листвой.
     Никогда еще не вступали в эту кузню кентавры.
     Сказал бог-кузнец:
     -- Ты здесь первый.
     -- И последний,-- добавил Хирон.-- Если помнишь  ты о титановой правде,
то скажи мне  не таясь: не сковывал  ли ты тело  Асклепия и не знаешь ли ты,
где оно? Сверг его Зевс.
     Не забыл бог-Хромец своей хромоты  Зевсу, открыл бы он Хирону, где тело
Асклепия. Но не знал об этом и он.
     Ответил:
     -- Я слыхал, что Асклепий --  безумец и что безумие  его  оглушил  Зевс
громами.  Ведь безумный  бог весь мир  обезумит. И все станут  тогда  в мире
безумными.  Всегда  в бурях  будет  от безумия море. Будут  горы  плясать  в
безумной пляске. Вверх ногами-корнями станут деревья на голову.
     Будут  львы в безумии кормить ланей. И огонь захочет выпить воду. И все
угли  захотят  быть алмазами. Все начнут  метать  в небо зажженные  факелы и
кричать,  что они  молниевержцы. Все  начнут возить медные бочки  на  медной
колеснице по медному мосту и кричать, что они повелевают громами.  Или забыл
ты о безумной Салмонее? Будут ноги себе рубить секирами, думая, что вырубают
винные лозы, и кричать в  безумии:  "Долой  Вакха!" Или  забыл ты о безумном
вакхоборце -- царе Ликурге? Захотят, чтобы все, к  чему прикоснутся,  тотчас
обращалось  в золото: станет золотом  вода и хлеб,  но  живой  мир останется
голодным. Или  забыл ты  о царе  Мидасе?  Будут слепых  называть зрячими,  а
зрячих  называть  слепыми.  Или  забыл  ты  о  слепоте  зрячего   Эдипа[26],
отцеубийцы?  Захотят  все  взлететь на  Олимп и быть богами.  Или забыл ты о
безумном  Бел-лерофонте?  Все  белое  назовут черным, а все  черное  назовут
белым; из-за тени осла начнут спорить, как о выеденном яйце[27]. Состязаться
все будут друг с другом в безумии, чтобы один стал безумнее другого. Нет, не
может бог быть безумным. Но не сковывал я Асклепия и не знаю, где его тело.
     Поплыл Хирон обратно к берегу, и снова погибали ради него дельфины.
     Тогда решил Хирон спросить  об Асклепий у владыки преисподней -- у бога
Аида. Нашел он в земле глубокую расселину  и воззвал к Аиду. И на голос сына
Крона  поднялся  из  преисподней  бог  мира  Теней.  Никогда  еще  ни   один
бессмертный титан не взывал к подземному богу. Сказал Аид:
     --  Не  витают  вокруг  тебя  подземные Керы-Беды. И Эринниям,  демонам
мщения, ты не подвластен. Не подвластен ты ни  демону Смерти Танату, ни мне.
Зачем вызвал ты меня, сын Крона?
     Сказал ему Хирон:
     -- Выдай мне  из тартара тело Асклепия, если оно низвергнуто в  тартар.
Или скажи мне, где оно: в недрах или на почве  земли? Если выдашь  мне  тело
Асклепия  из  тартара, сойду я добровольно к тебе в подземное  царство,  как
смертный.
     Ответил Хирону бог Аид:
     -- Не подвластен  мне  тартар, Хирон. Не всевластен я в подземном мире.
Только  Зевсу  подвластен  тартар.  И  не знаю я,  где  Асклепий.  Одни тени
смертных в аиде мне подвластны -- он же бог. Но скажу тебе, что знаю: только
тот найдет тело бога, кто отдаст за него часть своей живой жизни.
     И ушел под землю Аид.
     Тогда решил Хирон  воззвать к низвергнутым в  тартар титанам Уранидам и
спросить их об Асклепий.  Но для этого надо  было ударить могуче, всей силой
титановой, трижды копытом оземь. И не знал Хирон, вытерпит ли муку от одного
удара его тело. Не взорвется ли клокочущий в нем котел? Не брызнет ли во все
стороны черная пена из тела, не обрызгает ли его всего ядом? И не знал также
Хирон, вытерпит  ли  второй удар  копытом его мысль.  И не  станет ли  Хирон
безумным. О третьем ударе он не думал. Знал: если  вытерпит он два удара, то
вытерпит его бессмертная сила и третий.
     Долго стоял он в раздумье, весь терзаясь болью. А поодаль пышным кустом
возвышался Геракл. Видел он раздумье Хирона и ждал, не нужны ли будут титану
руки Геракла.
     И  вдруг  топнул  могуче  Хирон  копытом и издал грозный  клич титанов.
Содрогнулось его  тело под листвою, и  брызнул  из-под  листьев  черный  яд.
Застонал тяжко  титан от лютой  боли. Сжал он крепко ладонями голову и снова
топнул оземь, под вторичный титанов клич. Но не грозным  призывом, а высокой
жалобой прозвучал  его второй клич к титанам Уранидам. Уже шаталось, корчась
от мук, тело Хирона, и словно черный пламень вставал  от него в воздухе. Еще
сильнее  застонал Хирон,  еще  крепче  сжал ладонями голову  и в третий  раз
топнул оземь передним  копытом. Но  не мог он уже  в  третий раз  выкликнуть
клич: только стонущий возглас протянулся вдаль, и столько было в нем печали,
что выпустил  суровый Истребитель титанов из  рук пышный куст и протянул эти
руки  к  титану Хирону. И вот донесся до  Геракла из тартара подземный голос
сверженного Крона:
     -- Я слышу тебя, Хирон. Говори.
     Но Хирон  лежал уже, повалившись на бок, на земле, и все его  конское и
человеческое тело содрогалось и пылало.
     Тогда шагнул к нему Геракл на помощь.  Только шаг сделал герой к Хирону
и остановился.
     Рано ты  шагаешь, герой.  Не дошло еще дело до  Геракла. Еще  был Хирон
бессмертным титаном, сыном Крона.
     К земле лицом припал поверженный  болью кентавр, и прозвучал  в мировой
тишине его тихий голос:
     -- Крон, где тело бога Асклепия? И ответил голос Крона:
     -- Нет Асклепия в тартаре. Он в ущелье...
     Но  словно  тяжкие  медные  колокола  ударили  под  землей, в  глубинах
тартара, долгим стоязыким гудом,  и этот гром и гуд заглушил последние слова
Крона. Это стражи титанов, Сторукие, грянули в медные  стены тартара медными
палицами на голос древнего Уранида Крона, отца Зевса и Хирона.
     Смолкло  все. Только  слышно было, как  стучит сердце Геракла: тоже как
колокол.
     Долго-долго пролежал так Хирон на земле. Почернела вокруг него почва, и
все живое  вблизи умерло. Снова стоял Геракл  пышным  кустом поодаль и ждал,
когда будет нужен титану Геракл.
     И вот  уперся Хирон рукой об землю и приподнял слегка свое человеческое
тело. Опущена была  его голова бога, и вся она побелела. Исчезло ее золото и
сбежало серебро с бороды.  И, как у смертных, рассекли лицо Хирона впадинами
морщины. Только глаза его еще сияли бессмертием.
     Встал  Хирон на ноги только  к ночи. И  когда встал, под ним --  на том
месте, где лежало его тело,-- дымилась и тлела земля.
     Снова  двинулся в путь Хирон, и снова медленно  шагал за  ним  поодаль,
неприметно для  Хирона, Геракл, продолжая свое тихое  дело. И  впрямь, тихое
дело свершал Геракл, но было это тихое дело большим.
     Но Хирону был нужен свет.
     Тогда подошел Хирон  к смолистой  сосне. Сделал себе факел, и сам собой
запылал тот факел от жара, исходившего из тела Хирона. С пылающим факелом  в
руке  продолжал могучий волей кентавр свой  путь,  чтобы найти то незнакомое
ему ущелье, в  котором  лежало  тело  Асклепия.  Всю силу  своего  прозрения
напрягал  он в пылающем от  яда  теле кентавра,  но  не открывался его взору
образ Врачевателя-бога.
     Так шли всю ночь Хирон и Геракл, заглядывая по дороге  во все ущелья, и
уже подходило время к рассвету, к тому времени, когда прячутся  под листья и
в  щели все комары  и мошки, как вдруг услышал Хирон возле уха тонкий  зуд в
воздухе и еще более тонкий и звенящий голос. Говорила мошка, самая крохотная
из всех мошек на свете:
     -- Хирон, ты ищешь Асклепия. Он скрыт в ущелье Мхов. Я расслышала слово
Крона. Давно бы я тебе  об этом  сказала,  но лишилась я от страха голоса --
так страшно ударили Сторукие в медные стены тартара. Я все время сижу у тебя
на реснице и  греюсь. Ночь холодна. Следуй за  мной: я поведу тебя  в ущелье
Мхов.
     И пошел сын Крона, мудрый Хирон, за мошкой, а позади него вдалеке шагал
Геракл.
     Когда  солнце снова  было  на  полдне, дошел Хирон до  ущелья  Мхов под
водительством  мошки и сразу увидел  сверху, сквозь высокий мшистый  покров,
лежащее в глубине ущелья тело Врачевателя-бога.
     Но еще  надо было ему  спуститься по крутой стене ущелья вниз и поднять
моховую покрышку. Обрадовалось сердце титана-страдальца, и почувствовал он в
себе  снова бодрость. Снова  собрало свои силы  его великое мужество, и стал
спускаться  Хирон  в глубину ущелья, к  Асклепию. Тянулись  угрожающе к нему
пальцы мхов,  но  тотчас отпадали,  сгорая, так как гибелен был для  них жар
тела кентавра.
     Высоки и богаты ковры мхов над Асклепием-богом.
     Но сорвал Хирон этот покров мхов, и открылось ему тело Асклепия.
     Лицом к  небу лежал бог-Врачеватель, и таким светлым лежал  он там, что
казалось,  будто Сон  бережет здесь  его юность.  И уже простер к нему Хирон
руки, чтобы  поднять  бессмертное,  теперь  мертвое  тело  и вынести  его из
гробницы-ущелья.  Но внезапно  отдернул руки и отвел  их далеко от Асклепия.
Только сейчас вспомнил врачеватель-кентавр, что не должен он касаться руками
тела Врачевателя-бога.
     Страшный  черный  яд,  бушующий в теле  Хирона, делал его прикосновение
ядовитым. Истлевало тотчас все живое. И снова тяжко вздохнул кентавр.
     Снова  пришло к  Хирону горе.  Уже давно переливалось  оно  через  край
сосуда, но Кронидам, как видно, все еще было мало.
     И в ущелье  не  мог Хирон оставить тело и пойти  на Малею за  друзьями.
Унесли бы Силы --  слуги Кронида -- Асклепия и  вновь  укрыли бы в потаенном
месте.
     Тогда услышал он сверху голос:
     -- Хирон, разве нет на земле Геракла?
     Закинул  кверху белую голову титан и увидел над собой,  на краю ущелья,
Геракла. Уже давно стоял там полубог, Истребитель мира титанов, и смотрел на
Хирона. Знал: будет нужен Геракл и титану.
     Тогда  двойной радостью засияли глаза страдальца:  радовало его то, что
есть кому поднять  тело  бога; и радовало его еще  и то, что  не погибло  на
земле дело наставника полубогов-героев, что еще сильно сердце полубога-героя
титановой правдой.
     И ответил на голос Геракла Хирон:
     -- Геракл остается Гераклом.
     Поднял герой на руки огромное тело бога, и казалось, что не тело, а все
ущелье взвалил Геракл себе на плечо и зашагал с тем ущельем в горы.
     Герой нес бога.
     Так шли они двое: впереди -- Геракл с ношей, позади -- Хирон.
     Вперед послал он Геракла, чтобы тот донес поскорее Асклепия  до пещеры,
а сам,  обессиленный, ковылял сзади,  все больше и больше отставая от героя,
шагающего шагом богов.
     Ковыляющий  титан, сын Крона!  Видел  ли когда-либо  мир героев,  чтобы
титан ковылял по земле, как старая кляча?
     Собирались  над  болотом тучи мошек. Говорили мошки друг другу тысячами
тысяч голосов:
     -- Ковыляет по миру сын Крона. Видят это боги Крониды и молчат.  Почему
же не сгорает мир от стыда?

     <img                         width=90                         height=53
src="golosowker_063.jpg">


        Сказание о последней беседе друзей Хирона в пещере на Малее

     С бурдюком и сюрингой в руках пел Силен в пещере Хирона песенку:

     Жил Хирон. Жил Силен,
     У-лю-лю! Много думал Хирон,
     А я пью. Думал, думал Хирон,
     У-лю-лю! И надумал не пить.
     А я пью. Оттого, что он пьян
     Без вина, Я не пьян, хоть и пью.
     Тра-ля-ля! А я в дудочку дую
     И пью. У-лю-лю! У-лю-лю!
     У-лю-лю! Отчего же в вино,
     Тра-ля-ля! У Силена упала
     Слеза? Оттого, что пустеет
     Бурдюк У-лю-лю! У-лю-лю!
     Старый друг.

     Слушал песенку Силена Хирон. Знал, что любит его умный Силен-пропойца и
прощается  с ним,  старым  другом,  разгадав его  решенье, о  котором еще не
догадывались  другие  друзья кентавра.  Обессиленный, уже не  способный даже
страдать и все же безмерно  страдающий, лежал Хирон у стены,  опираясь о нее
головой и спиною, и смотрел на тело Асклепия, распростертое на полу пещеры.
     Нового  гостя  застал  Хирон  в  пещере  на  Малее --  полубога  Пелея,
пришедшего  к учителю с  просьбой взять на себя воспитание его первенца-сына
от морской богини Фетиды -- Ахилла. Но, узнав об обреченности  Хирона, решил
Пелей остаться с ним в пещере, чтобы быть ему опорой и защитой.
     Неподвижно лежало  тело  бога Асклепия с вытянутыми над головой руками,
как будто поднял он их, чтобы остановить грома, и так был повержен Кронидом.
А кругом сидели друзья и гости Хирона и вели меж собой беседу.
     Был тут и последний небесный киклоп Ураний, ушедший от наземного холода
в земные недра, чтобы быть ближе к огню недр матери-Земли Геи,-- врачеватель
Телем.  И прозревший Феникс с подаренными ему Хироном чудо-глазами, видящими
чудесную правду живой жизни так, как обычные глаза видят обычную правду. Был
тут  и  вдвойне  слепой  прорицатель  Тиресий,  лишенный  богами  глаз,  сам
нуждающийся в поводыре.
     Был тут и Истребитель мира титанов, безумный Геракл, сын Зевса, великий
убийца поневоле,  более могучий, чем  бог. И был  тут Пелей,  герой-полубог,
познавший  тяжесть  безмолвного брака с  бессмертной  и не  чаявший близкого
возмездия: родила ему  нереида Фетида  сына, храбрейшего среди героев, но не
бога. Стала  бы она женой Зевса, родила  бы  от Зевса сына; был  бы тот  сын
сильнее отца и его молний и овладел бы миром.
     И  был  тут  наставник  героев,  мудрый  кентавр  Хирон,  обреченный на
безысходную муку,  и  еще  Силен! И пока все  смотрели  на  Асклепия,  Силен
припадал губами к бурдюку с вином, отпивал глоток за глотком и мурлыкал свою
песенку:

     Жил Хирон, Жил Силен. У-лю-лю!

     О  многом  говорили  в эту вторую  ночь в  пещере Хирона  его друзья  и
ученики.  Сам же Хирон  молчал, и они не  знали, слышит ли он их или весь он
ушел в страдание. Закрыты были его глаза, как у дремлющего, и до того был он
тих, что Тиресий сказал:
     -- Даже бушующее море горя уступает дыханию покоя.
     Никто  из  сидящих в пещере,  кроме пьяного Силена, не  знал, что  в те
часы, укрепляя  себя  мыслью, принимал бессмертный  кентавр великое решение,
так как не мог уже победить мыслью страдание и только волей титана сдерживал
жалобу и стон.
     Говорили сперва гости о двух мирах, о живой и мертвой жизни.  И Феникс,
пытливый и упрямый, всегда доискивающийся чего-то, что  тревожило его  своей
смутностью, спросил:
     -- Телем, ты слыхал об истине: где она? И ответил Телем:
     -- Истина  -- дело  смертных. Но кто хочет исцелять, тот  знает:  живая
жизнь борется с мертвой жизнью, и в этом вся истина -- в их борьбе. Только в
мире живой жизни, где радость, есть истина. В мире  мертвой жизни истины нет
-- там только забвение.
     И все же Феникс продолжал допытываться у Телема:
     --  Но я смертен,  Телем, и во мне есть мысль.  Не  она  ли  борется со
смертью?
     И ответил за Телема Геракл:
     -- Со  смертью  борются  руками. Тяжело  отводить  ее руку. Она сильнее
великана. Но Геракл отводил. Тогда спросил его Феникс:
     -- Ты слыхал об истине, Геракл? Удивился герой-полубог:
     --  Кто  она? Титанида? Богиня? Или демон подземной мглы? Не слыхал я о
такой бессмертной.
     И тогда все посмотрели на Геракла, и опять Феникс спросил его:
     -- Знаешь ты, что решает в мире?
     -- Сила.
     -- Истина есть та сила.
     Но Геракл только повел плечами и сказал:
     --  Не встречал я еще такой Силы. Если встречу -- поборется Геракл  и с
Истиной.
     И снова все при этих словах посмотрели на мышцы Геракла, так как знали,
что Геракл не умеет шутить.
     Тут припомнил Феникс слова Хирона:
     "Сила -- в мысли высокой. Чем выше  мысль, тем она и  сильнее. Покоряет
она и большое, и малое. Великая жалость была силой Асклепия, потому что была
она его самой высокой мыслью.  Не от слабости --  от  великой силы  истекает
великая жалость".
     Тогда заговорили гости  Хирона  о  жалости  и  снова  вспоминали  слова
Хирона, хотя никто не мог сказать, так ли точно говорил Хирон:
     --  Боги думают, что для  большой жалости  нужно  и  большое  время, и,
любуясь жизнь, забывают о малой  жалости -- для тех, у  кого для жизни малое
время.
     Так оно для Олимпа,  для  неба бессмертных, где  время только  и бывает
большим. Но Асклепий говорил: "И в малом времени вмещается большая  жалость,
у кого она есть".  Эту жалость и  дарил  он  смертным. Не гордился  он своим
бессмертием, как боги неба, а  радовался  ему, как  земной бог,  потому что,
будучи бессмертным, мог всегда источать смертным сострадание врачевателя.
     В том-то и была сила Асклепия.
     Удивили эти слова Геракла, и он спросил:
     -- Где  же тут сила? Вот лежит он,  земной бог, перед нами, поверженный
богами  неба.  Если сила в  высоком, то  у великанов  были бы самые  высокие
мысли, а  у чудовищ -- самая  чудовищная жалость.  Боролся я  с великанами и
чудовищами, но не встречал я у великанов  и  чудовищ жалости. Непонятна  мне
такая сила. Моя сила -- я сам.
     Но  когда  Геракл это сказал, поднял вдруг  голову  Силен и  пробурчал,
причем неизвестно было, шутит ли он или говорит серьезно:
     -- Ох, Геракл, и объешься  же ты когда-нибудь подвигами! Лучше выпей со
мной. Еще есть у меня полбурдюка истины. Поборет она и Геракла.
     Говорил,  а  сам  косил неприметно  глазом  на Хирона.  И когда  всегда
рассудительный Феникс заметил: "Твоя пьяная  истина  слепа",-- рассмеялся  в
ответ пьяный Силен -- он один еще мог смеяться в пещере Хирона -- и сказал:
     --  Оттого,  что  сова слепа  днем,  она не глупее кукушки. Для  пьяной
истины весь мир пьян. Говорили гости Хирона о знании. Сказал Тиресий:
     --  Знание  --  скука,  когда некому  служить этим  знанием. Оно  вечно
кипящее варево, в котором выкипели  живые  соки.  Тогда  уж лучше ничего  не
знать. Скука никому не служит.
     Заговорил Телем:
     -- Знание всегда служит -- иначе оно умирает. Оно тоже смертно. И когда
оно  отдает себя,  тогда оно  питается и растет,  и  зреет, и  радуется.  Я,
врачеватель, это знаю. Тогда жил я среди киклопов. Теперь...
     И умолк последний киклоп, что-то продумывая. А затем добавил:
     -- Теперь я люблю  знать  для себя  и измерять про себя глубину знания.
Радостно  мне видеть эту глубину и ее сияние. И чем  глубже эта глубина, тем
сильнее в ней сияние.
     Но  как  завеса  тучи,  прикрывшая  солнце,  грустен был  голос  дважды
ослепленного Тиресия:
     --  Телем, позади  сияния -- ночь. Я, слепой, познал,  как глубока  эта
ночь и как она беспросветна. Твое сияние -- не больше чем искра или мерцание
звездного дождя. Только луч,  только свет  и огонь есть истина. Погаснет луч
-- и  исчезает  истина,  тогда  наступает мрак.  Трудно  жить, когда  истина
погасла.
     Но покачал головой Феникс. Сказал:
     -- Я тоже был слеп. И мрак -- истина.
     Говорили гости, но никто из них не мог согласитьс