Александр Мирер. Главный полдень --------------------------------------------------------------- Spellcheck: Дмитрий , 13 May 1998 Spellcheck: Mark Averbukh, 12 Oct 2004 --------------------------------------------------------------- Книга первая  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, РАССКАЗАННАЯ АЛЕШЕЙ СОКОЛОВЫМ *  Утро. Федя-гитарист В тот день с утра было очень жарко и солнечно. От жары я проснулся рано, позавтракал вместе с матерью и рано, задолго до восьми, пошел в школу. Помню, как на проспекте сильно, терпко пахло тополевыми чешуйками, и липы были дымные, светло-зеленые, и солнце горело в витринах универмага. Дверь магазина была заперта, но Федя-гитарист уже сидел на ступеньках со своей гитарой и жмурился. Я еще подумал, что на молокозаводе кончилась ночная смена и Федя прямо с работы явился ка свидание с Неллой, продавщицей из обувной секции. Я прошел по другой стороне улицы, свернул за угол, к школе, и тогда уже удивился - не такой он человек, Федя, чтобы сидеть и ждать. Он лучше встретит девушку около дома и проводит с громом, с гитарой - э-эх, расступись!... Он такой парень. Утро, вечер - ему все нипочем. Я думал о нем и улыбался, потому что мне такие люди нравятся. Потом я стал думать, удастся ли днем, после школы, накопать червей для рыбной ловли. Я прошел по пустой лестнице, положил портфель и посмотрел в окошко. Федя-гитарист по-прежнему сидел на ступеньках универмага и держал на вытянутых руках гитару. Понимаете? Он ее рассматривал и хмурился: что это мол, за штука? Пожал плечами. Взял несколько аккордов и еще раз пожал плечами. Потом он стал притопывать ногой и с удивлением смотрел на свой ботинок, заглядывая сбоку, на петушиный манер, - гитара ему мешала. Я опять заулыбался - наш знаменитый гитарист будто заново учился играть на гитаре. Выдумает же - забавляться так чудно и в такую рань! Минуты через две-три у универмага появился заведующий почтой. Федя его окликнул. Мне через стекла не было слышно, что сказал Федя-гитарист, но заведующий почтой свернул и подошел к ступенькам. И тогда произошло вот что. Заведующий сделал неверный шаг, двумя руками схватился за грудь, сразу выпрямился, опустил руки и зашагал дальше, не оглядываясь. Через полминуты стеклянная дверь почты открылась, заведующий скрылся за ней, а потом до меня долетел резкий стук закрывающейся двери. Федя сидел, словно ничего не произошло, и постукивал по гитаре костяшками пальцев. А я уж смотрел на него во все глаза: что он еще выкинет? На улице стало людно - шли служащие на работу, из подъездов выскакивали ребята и мчались к школьному подъезду. До звонка оставалось всего пять минут. Степка, торопясь, сдувал с моей тетради задачки по геометрии. Я смотрел, значит, целых полчаса, а Федя все сидел, опустив гитару к ноге, и равнодушно жмурился на прохожих. И вдруг он поднял голову... Тяжко подрагивая при каждом шаге, к почте торопился седой, грузный телеграфист, важный, как генерал. Он всегда проходил мимо в это время, всегда спешил и перед угловой витриной универмага смотрел на часы и пытался прибавить шагу. Он весит килограммов сто, честное слово! Именно его Федя выбрал из всех прохожих и что-то ему говорил, просительно наклоняя голову. Тот обернулся - даже его спина, туго обтянутая форменной курткой, выражала недовольство. Я приподнялся. Старый телеграфист будто налетел на невидимую веревку. Нырнул всем корпусом, просеменил и остановился, схватившись обеими руками за грудь. Я думал, он упадет. Гитарист равнодушно смотрел на свой притопывающий ботинок, не приподнялся даже, скотина такая! Старик же мог насмерть разбиться о ступеньки. К счастью, он не упал - выпрямился и как будто взял у гитариста что-то белое. И сразу пошел дальше прежней походкой. Хлопнула дверь почты, только солнце уже не блеснуло в стекле. А Федя-гитарист встал и пошел прочь. Гитара осталась на ступеньках. Я оглянулся - учителя еще не было - и прыгнул через скамьи прямо к двери. Кто-то вскрикнул: "Ух!" - я вылетел в коридор и ходом припустился вниз, торопясь проскочить мимо учительской, чтобы вдруг случайно не встретиться с Тамарой Евгеньевной. Звонок заливался вовсю, когда я выбежал из подъезда. Улица казалась совсем другой, чем сверху, и гитары не было на ступеньках универмага. Я пробежал вперед, на газон между тополями, и увидел совсем близко Федю - он успел вернуться за гитарой и опять отойти шагов на двадцать. Черный лак инструмента отражал все, как выпуклое зеркало на автобусах: дома, деревья, палевый корпус грузовика, проезжающего мимо. И меня, а рядом со мной кого-то еще. Я оглянулся. Рядом со мной стоял Степка, совершенно белый от волнения. Такси - Ты что? Тревога? - спросил Степка. - С ним что-то неладно. - Я кивнул на спину гитариста. - С Федором? А тебе-то что за дело? Ну и псих... Я не знал, как быть. Мы торчали посреди улицы, где любой учитель мог нас взять на карандаш и завернуть обратно в школу. А гитарист удалялся по проспекту вниз, к Синему Камню - это у нас поселок так называется, два десятка домов за лесопарком. Тут выглянула из школы техничка тетя Нина, и мы, как зайцы, дунули через улицу. Гитарист неторопливо вышагивал по длинным полосам тени, здоровался со знакомыми, встряхивал чубом. Мы шли за ним. Зачем? Я этого не знал, а Степка тем более. Он взъерошился от злости, но вел себя правильно - шел рядом и молчал. Так мы прошли квартал, до нового магазина "Фрукты - соки", перед которым стояло грузовое такси. Оно тоже было новое. Взрослые на такое не обращают внимания, а мы знали, что в городе появились два новых грузовых такси, голубых, с белыми полосами и шашками по бортам и с белыми надписями "таксомотор". Сур нам объяснил, почему "таксомотор": когда автомобили только появились, их называли "моторами". Так вот, одно из новых такси красовалось у тротуара и уютно светило зеленым фонариком. Мордастый водитель сидел на подножке, насвистывал Федину любимую песню "На Смоленской дороге снега, снега...". Мы видели по гитаристовой спине, что он и такси заметил, и водителя, и свою "Дорогу" услышал и узнал отлично. Он небрежно вышагивал - высокий, поджарый, в черных брюках и рубашке и с черным инструментом под мышкой. Конечно, водитель с ним поздоровался. Федя остановился и сказал: - А, привет механику! Я подхватил Степку за локоть, и мы прошли мимо и остановились за кузовом машины. Степка молча, сердито выдернул локоть. Машина дрогнула, завизжал стартер... Я пригнулся, заглянул под машину и увидел ногу в черной штанине. Нога поднималась с земли на подножку. Это гитарист садился в кабинку. "Давай", - сказал я, и мы разом ухватились за задний борт, перевалились в кузов, под брезентовую крышу, пробежали вперед и сели на пол. Спинами мы прижимались к переднему борту, и нас не могли заметить из кабины. И машина сразу тронулась. Пока она шла тихо, я рискнул приподняться и заглянуть в окошечко - там ли Федя. Он был там. Гриф гитары постукивал о стекло. Я прижал губы к Степкиному уху и рассказал о заведующем почтой, телеграфисте и вообще о Фединых фокусах. Машина ехала быстро. На ухабах нас било спинами и головами о доски борта. Поэтому, может быть, посреди рассказа я стал сам с собой спорить. Сказал, что я дурень и паникер и напрасно втянул Степку в историю. Конечно, Федя вел себя очень странно, да какое наше дело? Он вообще чудной. А я паникер. Степка убрал ухе и сморщился. Он моей самокритики не выносит. Он показал, как играют на гитаре, и прошептал: - А это он что - разучился? Ты видел, чтобы он гитару забывал? Я зашептал в ответ, что после ночной смены можно голову позабыть, а не гитару. Что Феде просто надоело ждать Нелку. Он сидел, ему было скучно, и он шутил со знакомыми. Например, так: "А почту вашу ограбили". Почтари - будь здоров! - хватались за сердце. Потом он решил поехать Нелке навстречу, воспользовался своей популярностью и поехал на грузовом такси. Нормальное поведение. Друзей у него в городе каждый третий. Ну каждый пятый, не меньше... - К Нелке поехал? - сказал Степка. - Она живет в обратной стороне вовсе. - Он подумал и добавил: - Хороши шуточки! А с гитарой на завод не пускают. - Его везде пропустят. - Это молокозавод, - сказал Степка. - Там чистота и дисциплина. А ты - идиот. Я все-таки рассердился: - Ну, паникер, ну, шпионских книжек начитался, но почему я идиот? - Потому. Федька вчера выступал в совхозе, в ихнем клубе. Загулял, наверно. А ты - лапша. Начал дело - доведи его до конца. - Вот сам и доводи до конца, - окрысился я и полез к заднему борту, чтобы спрыгнуть, но в эту секунду по кузову забарабанили камешки, машина резко прибавила скорость, - кончился город, пошло шоссе. Мы слышали, как смеются в кабине те двое, а машина летела, как реактивный самолет. Приходилось ехать дальше. Мы в два счета проскочили стадион, сейчас будет подъем, и там спрыгнем... В-з-з-з! - внезапно провизжали тормоза, машина встала, и мы ясно услышали голос гитариста: - ... Пилотируешь, как молодой бог. Будь здоров! - Да что там! - говорил водитель. - Будь здоров! Степка влепил кулаком себе по коленке... Здесь, на юру, из машины не вылезешь - кругом поле. Но гитарист небрежно сказал: - А поехали со мной, механик... Здесь рядом. Покажу такое - не пожалеешь. Степка развел и сложил ладони: ловушка, мол... Я кивнул. Мы ждали, выкатив глаза друг на друга. Удивительно был прост этот "механик"! Он только проворчал: - Поехать, что ли... Не сядем?... Дверца хлопнула, машина прокатилась до лесопарка и свернула на проселок. Нас кидало в кузове, пыль клубами валила сзади под брезент. Зубы лязгали. Я чихнул в живот Степке. Но машина скоро остановилась. - Пылища - жуть, - произнес Федин голос. - Топаем, механик? Водитель не ответил. - Э, парень, да ты чудак! - весело сказал Федя. - Сколько проехал, полста метров осталось... Ленишься? Езжай тогда домой. - На "слабо" дураков ловят, - прошептал Степа. Водитель шел неохотно, оглядывался на машину. Место было подходящее для темного дела - опушка елового питомника. Елочки здесь приземистые, но густые и растут очень тесно. Сначала скрылся за верхушками русый хохол гитариста, потом голова шофера в грязной кепке. Мы спрыгнули в пыль, переглянулись, пошли. По междурядью, по мягкой прошлогодней хвое. Впереди, шагах в двадцати, был слышен хруст шагов и голоса. Еловый пень Междурядье было недлинное. Еще метров пятьдесят - и откроется круглая полянка. Туда и вел Федя таксиста, причем их аллейка попадала аккуратно в середину поляны, а наша как бы по касательной, вбок. Я было заторопился, но Степан махнул рукой, показывая: "Спокойно, без спешки!". Эх, надо было видеть Степку! Он крался кошачьим шагом, прищурив рыжие глаза. Мы с Валеркой знали, и Сур знает, что Степка - настоящий храбрец, а что он бледнеет, так у него кожа виновата. На этом многие нарывались. Видят - побледнел, и думают, что парень струсил, и попадают на его любимый удар - свинг слева. Значит, Степка, такой белый, что хоть считай все веснушки, и я - мы проползли последние два-три метра под еловыми лапами и заглянули на поляну. Солнца еще не было на поляне. Пробивались так, полосочки, и прежде всего я увидел, как в этих полосах начищенными монетами сияют ранние одуванчики. Две пары ног шагали прямо по одуванчикам. - Ну вот, друг мой механик, - говорил Федя. - Видишь ли ты пень? - Вижу. А чего? - Да ничего. Замечательный пень, можешь мне поверить. - Пе-ень? - спросил шофер. - Пень, значит... Так... Пень... - Он булькнул горлом и проревел: - Ты на него смотреть меня заманил... балалайка? - А тише, - сказал Федя. - Тише, механик. Этого пенечка вчера не было. Се ля ви. - "Ля ви"? - визгливо передразнил шофер. - Значит, я тебя довез. А кто твою балалайку обратно понесет? - заорал он, и я быстро подался вперед, чтобы видеть не только их ноги. - И кто тебя обратно понесет? Федя сиганул вбок, и между ним и шофером оказался тот самый пень. Шофер бросился на Федю. Нет, он хотел броситься, он пригнулся уже и вдруг охнул, поднял руки к груди и опустился в одуванчики. Все было так, как с двумя предыдущими людьми, только они удерживались на ногах, а этот упал. Впрочем, он тут же поднялся. Спокойно так поднялся и стал вертеть головой и оглядываться. И гитарист спокойно смотрел на него, придерживая свою гитару. Я толкнул локтем Степана. Он - меня. Мы старались не дышать. - Это красивая местность, - проговорил шофер, как бы с трудом находя слова. Гитарист кивнул. Шофер тоже кивнул. - Я - Угол третий. Ты - Треугольник тринадцать? - проговорил гитарист. Шофер тихо рассмеялся. Они и говорили очень тихо. - Он самый, - сказал шофер. - Жолнин Петр Григорьевич. - Знаю. И где живешь, знаю. Слушай, Треугольник... - Они снова заулыбались. - Слушай... Ты водитель. Поэтому план будет изменен. Я не успел доложить еще, но план будет изменен без сомнения... - Развезти эти... ну, коробки, по всем объектам? - Устанавливаю название: "посредник". План я предложу такой - отвезти "большой посредник" в центр города. Берешься? Шофер покачал головой. Поджал губы. - Риск чрезвычайный... Доложи, Угол три. Я - как прикажут... Степка снова толкнул меня. Я прижимался к земле всем телом, так что хвоя исколола мне подбородок. - Меня Федором зовут, - сказал гитарист. - Улица Восстания, пять, общежитие молокозавода. Киселев Федор Аристархович. Шофер ухмыльнулся и спросил было: - Аристархович? - Но вдруг крякнул и закончил другим голосом: - Прости меня. Эта проклятая... ну как ее... рекуперация? - Ассимиляция, - сказал гитарист. - Читать надо больше, пить меньше. Я докладываю. А ты поспи хоть десять минут. Они оба легли на землю. Шофер захрапел, присвистывая, а Федя-гитарист подложил ладони под затылок и тоже будто заснул. Его губы и горло попали в полосу солнечного света, и мы видели, что под ними шевелятся пятна теней. Он говорил что-то с закрытым ртом, неслышно; он был зеленый, как дед Павел, когда лежал в гробу. Я зажмурился и стал отползать, и так мы отползли довольно много, потом вскочили и дали деру. Далеко мы не убежали. У дороги, у голубого грузовика, спокойно светящего зеленым глазком, остановились и прислушались. Погони не было. Почему-то мы оба стали чесаться - хвоя налезла под рубашки или просто так, - в общем, мы боялись чесаться на открытом месте и спрятались. Рядом с машиной, за можжевельником. Эта часть лесопарка была как будто нарочно приспособлена для всяких казаков-разбойников: везде либо елки, либо сосенки, можжевельник еще, а летом потрясающе высокая трава. - Дьявольщина! - сказал Степка. - Они видели нас... Ох как чешется. - Они - нас? И при нас все говорили? - Ну да, - сказал Степка. - Они понарошку. Чем нас гнать, отвязываться, они решили мартышку валять. Дьявольщина!... Чтобы мы испугались и удрали. - Хорошо придумано, - сказал я. - Чтобы мы удрали, а после всем растрезвонили, что шофер Жолнин - "Треугольник тринадцать". Тогда все будут знать, что он сумасшедший или шпион. Т-с-с!... Нет, показалось. Ни шагов, ни голосов. Через дорогу, у обочины, тихо стоял грузовик. Солнце взбиралось по колесу к надписи "таксомотор". - Да, зря удрали, выходит, - прошептал Степка. Зря? Меня передернуло, как от холода. Все, что угодно, только не видеть, как один хранит, отвалив челюсть, а второй говорит с закрытым ртом! - Хорош следопыт! - фыркнул Степка. - Трясешься, как щенок. - Ты сам удрал первый! - Ну, врешь. Я за тобой пополз. Да перестань трястись! Я перестал. Несколько минут мы думали, машинально почесываясь. - Пошли, - сказал Степка. - Пошли обратно. Я посмотрел на него. Не понимает он, что ли? Эти двое нас пришибут, если попадемся. А подкрадываться, не видя противника, - самое гиблое дело. - Они же шпионы, - сказал я. - Мы должны сообщить о них, а ты на рожон лезешь. Слышал - клички, пароли, "большой посредник"? А "коробки" - бомбы, что ли? Надо в город подаваться, Степка. Ты беги, а я их выслежу. - В город погодим. Пароли... - проворчал Степан. - Зачем они сюда забрались? Допустим, весь разговор был парольный. А место что, тоже парольное? Кто им мешал обменяться паролями в машине? - Ладно, - сказал я. - Главное, чтобы не упустить. - У него, гада, ларингофон, - сказал Степка. - Понимаешь? В кармане передатчик, а на горле такая штука, как у летчиков, чтобы говорить. Микрофон на горле. Дьявольщина! Кому он мог докладывать? Либо они мартышку валяли, либо шпионы. Здорово! И мы их открыли. Я промолчал. По-моему, шпионы - гадость, и ничего хорошего в них нет. Выследили мы их удачно, только я, хоть убейте, не понимал, почему так переменился шофер возле этого пенька... Был обыкновенный шофер и вдруг стал шпионом! Этот - "Угол третий" - с утра вытворял штуки, а шофер был вполне обыкновенный... Может, и "Смоленская дорога", которую он свистел, тоже пароль? У Степана очень тонкий слух. Он первым услышал шаги и быстро стал шептать: - Я прицеплюсь к ним, а ты лупи в город. К Суру. Там и встретимся. Я прошептал: - Нет, я прицеплюсь! Но спорить было поздно. Затрещали веточки у самой дороги. Первым показался Федя - красный, пыхтящий, он тащил что-то тяжелое на плече. За ним потянулось бревно - второй его конец тащил шофер. Он пыхтел и спотыкался. Медленно, с большой натугой, шофер и Федя перебрались через канаву. Вот так здорово - они тащили пень! Тот самый, о котором говорилось, что вчера его не было, с белой полосой от сколотой щепы - знаете, когда валят дерево, то не перепиливают до конца, оставляют краешек, и в этом месте обычно отщепывается кусок. Шофер открыл дверцу в заднем борту, и вдвоем они задвинули пень внутрь - машина скрипнула и осела. Чересчур он оказался тяжелым, честное слово... Федя отряхнул рубаху. Гитара торчала за его спиной. Она была засунута грифом под брючный ремень, а тесьма куда-то подевалась. Я помнил, что утром тесьма была. Федя изогнулся и выдернул гитару из-под ремня, а шофер подал ему узелок, связанный из носового платка. Мне показалось, что в узелке должны быть конфеты, так с полкило. Тут же Федя проговорил: - Конфет купить, вот что... В бумажках. - Он осторожно тряхнул узелок, шофер кивнул. - Лады, Петя. Я сяду в кузов. - Незачем, - сказал шофер. - Садись в кабину. - Мне бы надо быть с ними. - Слушай, - сказал шофер, - эти вещи я знаю лучше, я водитель. Включу счетчик, поедем законно. Увидят, как ты вылезаешь из пустого кузова, будут подозрения. Поглядывай в заднее окно. Довезем! - Ну хорошо. - Киселев прикоснулся к чему-то на груди, под рубахой. Наклонился, чтобы отряхнуть брюки, и на его шее мелькнула черная полоска. Что-то было подвешено у него под рубахой на тесьме от гитары... Они полезли в кабину. Я знал, что мы должны выскочить не раньше, чем машина тронется, потому что шоферы оглядываются налево, когда трогают. Я придержал Степку - он стряхнул мою руку. Федя в кабине спрашивал: - Деньги у тебя найдутся внести в кассу? Я пустой. - На-айдутся, какие тут деньги... Километров тридцать - трешник... Зачем они теперь, эти деньги?! Они вдруг засмеялись. Заржали так, что машину качнуло. Взревел двигатель, и прямо с места машина тронулась задом, с поворотом, наезжая на наш можжевельник. Мы раскатились в стороны. Голубой кузов просунулся в кусты - р-р-р-р! - машина рванулась вперед, и Степка прыгнул, как блоха, и уцепился за задний борт. Я чуть отстал, и этого хватило, чтобы Степка оттолкнул меня ногами, сшиб на землю и перевалился в кузов. И вот они укатили, а я остался. Пустое место Я не ушибся, мне просто стало скверно. Минуты две я валялся, где упал, а потом увидел перед своим носом Степкину авторучку, подобрал ее и поднялся. Пыль на дороге почти осела, только вдалеке еще клубилась над деревьями. Я постоял, посмотрел. Закуковала кукушка - близко, с надрывом: "Ку-ук! Ку-ук!..." Она громко прокричала двадцать два или двадцать три раза, смолкла, и тогда я побежал на еловую поляну. Мне надо было мчаться в город, и поднимать тревогу, а выручать Степку от этих людей - все я знал и понимал. Меня, как собаку поводком, волокло на полянку, я должен был посмотреть - тот пень или не тот. И я вылетел на это место и едва не заорал: пень исчез. И если бы только исчез! Он совершенно следа не оставил, земля кругом не была разрыта, никакой ямы, лишь в дерне несколько неглубоких вдавлин. Значит, Федя не соврал, что вчера этого пня не было. Его приволокли откуда-то. Судя по траве, недавно - ночью или утром. Трава под ним не успела завянуть. А вот следы шофера и Феди. Даже на поляне, где земля хорошо просохла, они пропечатались, а в сырых аллейках были очень глубокими. Пень весил центнер, не меньше. Вот уж действительно дьявольщина, подумал я. То притаскивают этот несчастный пень, то увозят... И больно он тяжел для елового пня. Федя сказал так: "Взять в машину "большой посредник" и отвезти в город". "Большой посредник"... Посредники бывают на военных играх, они вроде судей на футболе и хоккее - бегают вместе с игроками. Да, но люди, не пни же... Ставят, увозят... Совсем запутавшись, я начал искать следы тех, кто принес "посредник" сюда. Не мог он прилететь по воздуху и не мог потяжелеть, стоя здесь, правда? Так вот, никаких следов я не обнаружил, хотя излазил все аллейки до одной. Минут пятнадцать лазил, свои следы начал принимать за чужие, и так мне сделалось страшно, не могу передать. Когда рядом со мной взлетела птица, я начисто перепугался и без оглядки помчался на большую дорогу. Автобус Я выбежал на шоссе, на свежий полевой ветер. Он разом высушил спину, мокрую от испуга и беготни, и я удивился, до чего хорош наступающий день. Солнце было яркое, а не туманное, как в предыдущие утра. Синицы орали так звонко и густо, будто над лесопарком висела сеть из стеклянных иголочек. Несмотря на ранний час, асфальт уже подавался под каблуком, и хотелось искупаться. Я представил себе, что сбрасываю тяжелые брюки и лезу в воду. Купание!... О нем и думать не стоило. Надо было мчаться к Суру, поднимать тревогу. Флажок автобусной остановки желтел слева от меня, высоко на подъеме. Пробежав к нему, я сообразил, что надо было бежать в обратную сторону, не навстречу автобусу, а от него, и не в гору, а вниз. Но возвращаться уже не стоило, и, если некогда купаться, я хоть мог поглядеть с холма на пруды. И правда, от остановки открывалась панорама: прямо по шоссе - дома и водокачка Синего Камня, левее - лес и пруды с песчаными берегами, потом лесопарк и, наконец, весь наш городок как на блюдечке. Три продольные улицы и пять поперечных, завод тракторного электрооборудования, элеватор, молокозавод - вот и все. Мне, как всегда, стало обидно. Люди живут в настоящих городах, с настоящими заводами, а наш - одно название что город. Это электрооборудование делают в четырех кирпичных сараях. Правда, молокозавод новый, хороший. Я стал поворачиваться дальше, налево, обводя взглядом круг. По той стороне шоссе тянулись поля и пруды совхоза, перелески и дальше гряда холмов, уходившая за горизонт. Их я нарочно приберег напоследок, потому что на ближнем холме стоял радиотелескоп. Он был отлично виден - плоская чаша антенны на сквозной раскоряченной подставке. Антенна тоже сквозная, она только казалась сплошной и маленькой, с чайную чашку. На самом деле она была почти сто метров в диаметре, нам говорили на экскурсии. Под телескопом белели три коробочки: два служебных корпуса и один жилой, для научных сотрудников. Забор казался белой ниточкой, огибающей холм. Здорово! Очень хотелось увидеть, как телескоп поворачивается, но чаша неподвижно смотрела в небо, и ее огромная тень неподвижно лежала на склоне. Я загляделся, а тем временем приблизился автобус. Маленький, синий, с надписью: "Служебный". Не стоило и руку поднимать, этот автобусик был с радиотелескопа. И вдруг он остановился. Дверцу даже открыли и крикнули: "Садись, мальчик!". Я не стал бы рассказывать так дотошно про автобус и дорогу в город, если бы не Вячеслав Борисович. Он ехал в этом автобусе, он меня и посадил: водителю и Ленке Медведевой это бы и в голову не пришло. О нем я знал, что он научный сотрудник с радиотелескопа. Довольно молодой, светловолосый, в сером костюме. Приезжий. Их там было человек десять приезжих, остальные местные, как Ленка Медведева - радиотехник. Вячеслав Борисович вел себя не по-начальнически. Он смеялся все время, подшучивал надо мной: почему я такой красный и взъерошенный и что я делал в лесопарке в учебное время. Я как-то растерялся и грубо спросил: - А вы зачем в рабочее время катаетесь? Он захохотал, хлопнул себя по ноге и воскликнул: - Вопрос ребром, а? А знаешь ли ты, что такое нетерпение сердца? Я покачал головой. - На почту пришел пакет, - сказал он нежно. - Голубенький. Ты можешь не улыбаться. Настала моя очередь. И нетерпение сердца велит мне получить голубое письмо немедленно. В самое рабочее время. - Он потер ладони и притворно нахмурился: - Но оставим это. Хороши ли твои успехи в королеве наук - математике? Я сказал: - Не особенно. Вячеслав Борисович мне страшно понравился, и мы очень весело доехали. Даже Ленка вела себя как человек. Понимаете, эти девчонки, едва наденут капроновые чулки, начинают на людей смотреть... Ну, как бы вам сказать? У них на лицах написано: "Нет, ты не прекрасный принц и никогда им не будешь". Но веселый нрав Вячеслава Борисовича действовал на Ленку Медведеву положительно. Она улыбалась всю дорогу и сказала на прощание: "Будь здоров, привет Симочке". Симка - это моя сестра, старшая. Меня высадили на углу улицы Героев Революции, наискосок от тира, и я перебежал улицу, спустился в подвал и дернул дверь оружейной кладовой. Она была заперта. Все еще надеясь, что Степка в зале вместе с Суреном Давидовичем, я метнулся туда. В стрелковом зале было темно, лишь вдалеке сняли мишени. Резко, сухо щелкали мелкокалиберные винтовки - трое ребят из техникума стреляли, Сурен Давидович сидел у корректировочной трубы, а Степки не было. Тревога! Когда я пригляделся в темноте, обнаружился еще Валерка - он махал мне со стопки матов. Сурен Давидович проговорил, не отрываясь от трубы: - Зачем пришел?... Хорошо, Верстович! - Это уже стрелку. Мы могли ввалиться к Суру хоть среди ночи с любым делом или просто так. Только не во время работы. Сур - замечательный тренер и сам стреляет лучше всех. Проклятая астма! Сур был бы чемпионом Союза, если б не астма, я в этом убежден. - Восьмерка на "четыре часа", - сказал Сур. - Дышите, Ильин, правильно. Я спросил у Верки: - Давно стреляют? - Только начали, - прошептал Верка. - А Степка где? - Помолчите, гвардейцы, - сказал Сурен Давидович. - Хорошо, Ильин! Бейте серию с минимальными интервалами! Я сам видел, что тренировка началась недавно - мишени чистые. Значит, Сур освободится через час. Раньше не отстреляются. - Не узнаю вас, Оглоблин. Внимательней, мушку заваливаете! Невозможно было целый час ждать. Я подобрался к Суру и прошептал: - Сурен Давидович, тревога, Степа в опасности... Он внимательно покосился, кашлянул, встал: - Стрелки, продолжайте серию! Валерий, корректируй... Верка, счастливый, кинулся к трубе, а мы вышли в коридор. Мне казалось, что Сурен Давидович очень рассержен и я стал торопливо, путаясь, рассказывать: - Степка уехал на новом такси из лесопарка, а в такси сидели шпионы... - Какие шпионы? - спросил он. - Откуда шпионы? Я вернулся к началу - как шел и увидел Федю-гитариста. Сур слушал вполуха, посматривая на дверь, глаза так и светились в темном коридоре. Я заспешил. Скоренько рассказал, как шофер свалился у пня. Сурен Давидович повернулся ко мне: - Что-о? Тоже схватился за сердце? - И еще упал. Это не все, Сурен Давидович! - Подумай только, не все... - пробормотал он. - Рассказывай, Лешик, рассказывай. Я рассказывал, и мне становилось все страшней. В лесопарке я на четверть - да что, на десятую так не боялся. Там мы были вместе. А где сейчас Степка? Я боялся, здорово боялся. Когда я закончил, Сур проворчал: - Непонятная история... Лично мне Киселев был симпатичен. - Федя? Еще бы! - сказал я. - А теперь видите, что получается! - Пока вижу мало. Пень был очень тяжелый, говоришь? - Он покосился на дверь, откуда слышались выстрелы, и тогда я понял... - Оружие в нем, а в платке патроны! - завопил я. - Сурен Давидович! А на шее автомат, на гитарном шнуре! - Лешик, не торопись. Оружие? - Он вел меня за плечо к кладовой. - Шпионам незачем прятать оружие. Я даже думаю, что шпиону просто не нужно оружие. Пистолетик, может быть... Но маленький, маленький. Бандит, грабитель - другое дело. - Шпиону и оружие не нужно? Что вы, Сурен Давидович! Везде пишут: бесшумный пистолет, авторучка-пистолет... - Авторучка - понятно, - говорил Сур, входя в кладовую. - Маленький предмет, укромный. Хранится на теле. Зачем целый пень оружия? Через пень-колоду... Где мой блокнот? Вот мой блокнот. Сядь, Лешик. Я думаю, что шпиону совсем не нужен пистолет. Шпион, который выстрелил хоть однажды, уже покойник... Побеги, пожалуйста, и пригласи сюда Валерика. Верка не особенно обрадовался приглашению. Он корректировал стрельбу больших парней, покрикивал гордым голосом. Они тоже покрикивали: Верка путал, где чья мишень. Он вздохнул и побежал за мной, спрашивая: - А что? Тревога? Вот это да! Сур уже написал записку. Он сказал: - Валерик, время дорого. Лешик все расскажет тебе потом, ни в коем случае не по дороге. Так? (Я кивнул.) Так. Вот что я написал заместителю начальника милиции капитану Рубченко: "Дорогой Навел Остапович! Ты знаешь, я из-за болезни не могу выйти "на поверхность". Очень тебя прошу: зайди ко мне в тир, срочно. Не откладывай, пожалуйста. Твой Сурен". Валерик, беги. Если нет дяди Павла, передай записку майору. Если нет обоих - дежурному по отделу. Запомнил? Ты же, Лешик, ищи Степана. Тебе полчаса срока... нет, двадцать минут. А ты, Валерик, передай записку и сейчас же возвращайся. Он посмотрел на нас и, чтобы приободрить, сказал: - Гвардия умирает, но не сдается. Бе-егом ар-рш! Мы начинаем действовать Мы вылетели "на поверхность" и припустили по дворам. Что я мог успеть за двадцать минут? Пробежаться по улицам да заглянуть на почту. Милиция тут же, рядом. (Почта выходит на проспект, а милиция - на улицу Ленина, но двор у них один, общий с универмагом и химчисткой.) У нас есть правила, как вести себя при "тревоге". Сегодня я объявил ее, а вообще мог объявить каждый, от Сура до младшего, то есть Верки. Сурен Давидович никогда не приказывал, его и так слушались, но всегда обсуждали, как лучше сделать то или это. Когда же объявлялась тревога, споры-разговоры кончались. Сур становился командиром. Мне было приказано двадцать минут разыскивать Степку, а Верке - передать записку и возвращаться. Значит, я не должен заглядывать в милицию, хотя Степка, конечно уж, постарался навести милицию на след. И Верка напрасно поглядывал на меня, пришлось ему идти одному. Я посмотрел, как он нерешительно поднимается на крыльцо, а сам побежал дальше. На углу остановился, пригладил волосы. Казалось, все насквозь видят, зачем я иду на почту. ... Солнце теперь светило вдоль улицы, мне в лицо. Кто-то выглядывал из окошка математического кабинета на третьем этаже школы. Чудно было думать, что сейчас я виден из этого окна совершенно так же, как были видны Федя-гитарист и остальные двумя часами раньше. Только я шел к школе лицом, а не спиной, как почтари, и Федя не сидел на ступеньках. Ударила стеклянная дверь. Пахнуло сургучом, штемпельной краской - нормальный залах почты. Я заставил себя не высматривать этих двух, которые хватались за сердце. Сунул руки в карманы и оглядывался, будто хочу приобрести марку. Народу было немного, по одному у каждого окошечка. Степки не было. В самом деле, черта ли ему в этой почте!... Кто-то оглянулся на меня. Пришлось для конспирации купить открытку за три копейки. От барьера я увидел, что оба почтаря на местах: один сидел за столиком с табличкой "Начальник отделения связи", второй работал на аппарате, трещал, как пулемет. Рядом с окошком, в котором предавались открытки, висело объявление, написанное красным карандашом: "Объявление! До 16:00 сего числа междугородный телефон не работает, так как линия ставится на измерение". "Как они ее будут мерить, эту линию?" - подумал я, взял свою открытку, и тут мне навстречу открылась дверь, и вошел Федя-гитарист. Открытка выскочила из моих пальцев и спланировала в угол, к урне... Я не спешил поднять открытку. Носком ботинка загнал ее за урну и, кряхтя, стал выуживать - смял, конечно. А Федя с изумительной своей улыбкой придвинулся к окошечку и попросил своим изумительным баритоном: - Тамар Ефимовна, пяточек конвертиков авиа, снабдите от щедрот? Та, ясное дело, заулыбалась. Я подобрал открытку и с дурацким видом стал подходить к улыбающейся Тамаре Ефимовне, а Федя установил ноги особенным, шикарным образом и разливался: - Погода ликует, вы же тут сидите, не щадя своей молодости... - и всякую такую дребедень. Поразительно, как быстро я его возненавидел. Два часа назад я смотрел на него с восторгом - что вы, Федор Киселев, первая гитара города, фу-ты ну-ты! Сур только что сказал, что Киселев ему нравится, а сейчас тревога, поэтому "нравится" Сура надо считать приказом. Понимаете, до чего надо обалдеть, чтобы такие мысли полезли в голову? - А, пацан! - сказал Федя. - Получи конфетку. Он вынул из правого кармана карамельку "Сказка". На бумажке - тощий розовый кот с черным бантиком на шее и черными лапами. Внутри - настоящая конфета. Я развернул ее, но есть не стал. Купили они конфет все-таки! Зачем?! Вот дьявольщина! А Суру я забыл рассказать про конфеты! - Это вам, Тамар Ефимовна, - сказал Федя и подал ей такую же конфету. - Вам... прошу вас... угощайтесь. - Он обошел все окошки, все его благодарили. Прошло уже десять минут, но я отсюда уходить не собирался. - Те-тенька Тамара Ефимовна, - проныл я, - открытку я испортил, - и показал ей смятую открытку. - Так возьми другую открытку, цена три копейки, - услышал я. Услышал. Лица Тамары Ефимовны я не видел, потому что смотрел на Федю, а он достал из другого кармана конфету и ловко перебросил ее на стол начальника: - Угощайтесь, товарищ начальник!... И вы, пожалуйста! - Это уже старшему телеграфисту. - И вам одну. - Он обращался к девушке, подающей телеграмму, и достал очередную конфету опять из правого кармана... - Я сегодня деньрожденник, угощайтесь! - Те-тенька, у меня денег больше нет, - с ужасом гудел я в это время, потому что был уверен: конфеты из правого кармана отравлены. И я не мог закричать: "Не ешьте!". До сих пор стыжусь, когда вспоминаю эту секунду. Мне, идиоту, казалось важнее поймать шпиона, чем спасти людей... - Тетенька, дайте тогда конфе-е-етку... Но поздно, поздно! Она уже хрустела этой карамелькой, а бумажка с розовым котом, аккуратно разглаженная, красовалась под стеклом на ее столе. - Вот какой! - сказала Тамара Ефимовна. - Какие наглые пошли дети, просто ужас! Вы слышали, Феденька? Все уставились на меня, лишь толстый телеграфист трещал на своей машине. Федя обмахивался конвертами, как веером. - Любишь сладенькое, а? Ты ж эту не съел, сластена... - Он приглядывался ко мне очень внимательно. Я начал отступать к двери, бормоча: - Симке, по справедливости... Одну мне - одну ей... Сестре, Симке... - Без всяких усилий я выглядел совершенно несчастным и жалким. Девушка, подающая телеграмму, покраснела - ей было стыдно за меня. Федя сказал: - Держи, семьянин, оп-ля! Я не шевельнулся, и конфета (из правого кармана) унала на линолеум. В эту секунду я почувствовал, что телеграфист, не поднимая головы и ничего не говоря, подал знак Феде. И сейчас же со мной случилось ужасное: будто меня проглотило что-то огромное и я умер, но только на секунду или две. Огромное выплюнуло меня. Конфета еще лежала на чистом квадратике линолеума, между мной и гитаристом, и он смотрел на меня как бы с испугом. Кто-то проговорил: "Очень нервный ребенок". Девушка сунулась поднять конфету, но Федя нагнулся сам, опустил конфету мне в руку и легонько подтолкнул меня к двери. Бам! - ударила дверь. Я стоял на тротуаре, мокрый от волнения, как грузовая лошадь. А за стеклом почти уже все двигали челюстями, жевали проклятые конфеты. Даже толстый телеграфист - я видел, как он сунул карамельку за щеку. Они оживленно разговаривали. Кто-то показал пальцем, что я стою за окном, и я сорвался с места и ринулся к Сурену Давидовичу. Двойная обертка Степка не вернулся. В кладовой Верка чистил мелкокалиберный пистолет. Сурен Давидович брился, устроившись на своей койке под окошком, в глубине каморки. - Гитарист раздает отравленные конфеты! - выпалил я. - Вот! Сур выключил бритву. - Эти конфеты? Почему же они отравлены? Вот водичка, напейся... Правда, я отчаянно хотел пить. Глотнул, поперхнулся. Верка тут же врезал мне между лопаток. - Отстань, краснобровкин! - зарычал я. - На почту он пришел и раздает конфеты. В правом кармане отравленные, а в левом - не знаю. - Опять почта? Сегодня слишком много почты. - Сур взял развернутую конфету, посмотрел. - Ты говоришь, отравлены? Тогда яд подмешали прямо на фабрике. Смотри, поверхность карамелек абсолютно гладкая. Давай посмотрим другую. - Он стал разворачивать вторую конфету и засмеялся: - Лешик, Лешик! Ты горячка, а не следопыт... - Сур снял одного розового кота, а под ним самодовольно розовел второй такой же. Валерка захихикал. Дураку было понятно, что отравитель не станет заворачивать конфетку в две одинаковые бумажки. - Кот в сапогах, - сказал Сур. - Автомат на фабрике случайно обернул дважды. Ох я осел!... Я невероятно обрадовался и немного разозлился. С одной стороны, было чудесно, что конфеты не отравлены и Тамар Фимна и остальные останутся в живых. С другой стороны, зачем он раздавал конфеты? Если бы отравленные, тогда понятно, зачем. А простые? Или он карманы перепутал и своим дал отравленные, а чужим - и мне тоже - хорошие? Но я-то, я, следопыт!... В конфетной обертке не смог разобраться. Действительно, кот в сапогах. А я все думал: почему нарисован кот с бантиком, а называется "Сказка"? Сапоги плохо нарисованы - не то лапки черные, не то сапоги. "Попался бы мне этот художник!..." - думал я, рассказывая о происшествиях на почте. Я упорно думал о неизвестном художнике, чтобы не вспоминать про то, как я умирал. Об этом я не рассказал, а насчет всего остального рассказал подробно. Верка таращил глаза и ойкал - наверно, Сур объяснил ему кое-что, пока меня не было. Сур записал мой доклад в блокнот. Потыкал карандашом в листок: - Из правого кармана он угощал всех, а из левого кармана - по выбору. Так, Лешик? В лесу он же говорил, что надо купить конфет... Хорошие дела... - В левом отравленные! - страшным шепотом заявил Верка. - Точно, дядя Сурен! - Не будем торопиться. - Он включил бритву. - Романтика хороша в меру, гвардейцы. (Ж-ж-ж-жу-жу... - выговаривала бритва.) Думаю, что все объяснится просто и не особенно романтично. - Шпионы! - сказал я. - Тут не до романтики. Он выключил бритву. - Скажи,