альными власовцами во вторую
ударную армию, а с нею в плен к немцам у Ильмень-озера.
-- А за что же спасибо Власову?
-- За то, что он немцам сдался. В результате меня за потерю
бдительности из органов вышибли, и я три года потом воевал нормально, как
все люди. Вру, однако, не как все, а полегче, все-таки ниже штаба дивизии не
опускался, а последние два года в корпусных и выше штабах. Не бог весть в
каких чинах, должности все больше адъютантские. Конечно, случаи всякие
бывали, но особого геройства проявлять не пришлось.
Клара:
-- Скромничаете, Сергей Иванович, я же видела, боевых орденов и медалей
у вас -- вся грудь блестит.
-- Так ведь ордена сверху вниз спускают. И основная часть застревает на
верхних ступеньках.
Валентина Григорьевна слушала с явным неудовольствием. Что это он
разговорился? Конечно, семья, все вроде свои, но ведь чем черт не шутит?
Ручаться за невесток до конца нельзя, особенно за Клару. Не дай бог,
разойдутся с Ильей или даже просто разругаются сильно, -- написать о
нездоровых настроениях и антисоветских высказываниях академика, депутата,
референта ЦК вполне может. Хоть это для Сергея не так уж страшно, до
оргвыводов дело не дойдет, но досье все-таки испортит. Это ведь не анекдоты
про Брежнева и не истории с Василием Ивановичем и Петькой. Их все знают и
все рассказывают. Здесь над святым насмешка -- над Великой Отечественной. И,
что ни говори, апология предателя.
-- Что-то не в ту сторону у нас праздник пошел. Хватит тебе, Сережа,
молодежь шокировать. Сказал бы лучше тост хороший какой- нибудь.
Андрей, однако, не унимался.
-- Не, батя, раз уж ты в кои веки разговорился, мы тебя так легко не
отпустим. Ты же историк, значит должен всю правду знать. Все-таки, ведь
Сталин войну выиграл? Все говорят, культ личности, тридцать седьмой год,
лагеря. Но он хозяином был, при нем порядок железный, а не нынешний бардак.
И страну спас. Если бы не его воля, ведь развалилась бы страна, когда немцы
половину России отхватили. Конечно, были генералы, Жуков, Василевский, но
Верховным был он. Так что не зря наша шоферня на ветровые стекла его
портреты приклеивает. Я правильно говорю, батя? За войну ему все простить
можно.
Но Сергей Иванович уже застегнулся. Права Валя. Нечего язык распускать.
Не с Великановым треплешься.
-- Не так все просто, Андрюша, но, в основном, ты правильно говоришь.
Окончательные решения его были. А в политике и на войне главное -- это
принять решение. Но мать права: чего об этом вспоминать? Все было и быльем
поросло. Давайте лучше за нее выпьем. За Валентину Григорьевну. Она у нас
Верховный. Она принимает решения, и как видите, под ее водительством наша
семья с честью прошла через пропасти и высоты, стоявшие на ее пути. Твое
здоровье, Валя, мой главнокомандующий! Встанем!
Ночью Сергей Иванович долго не мог заснуть. Андрей нечаянно затронул
сокровенное. Узкая историческая специальность Сергея Ивановича во времена
аспирантуры была докиевская Русь, а затем история отношений России с
соседними исламскими государствами, в основном с Персией и Афганистаном. Это
в конце концов и сделало его референтом ЦК. Наукой, собственно, Сергей
Иванович уже лет двадцать не занимался. Не было у него времени самому рыться
в архивах, читать первоисточники. Да и не нужно это было никому, и прежде
всего ему. Руководить институтом, консультировать ЦК, представлять страну в
различных международных комиссиях -- никакой науки не требовало. Было,
однако, если по модному говорить, у Сергея Ивановича научное хобби. Уже
давно собирал он материалы, относившиеся к жизни и деятельности двух самых
страшных людей нашего времени, а может быть и всей человеческой истории,
Сталина и Гитлера. Задумал он это давно, еще во время войны, когда, с одной
стороны, по разрозненным рассказам, отдельным репликам больших и малых
генералов(а он почти всю войну провел около генералов) начала вырисовываться
перед ним картина нашей военной стратегии и истинной роли Верховного в ней,
а с другой -- по показаниям пленных генералов, захваченным материалам с
аккуратно, в хронологическом порядке, подшитыми приказами Верховного
командования вермахта и лично фюрера, -- стала проясняться внешне непохожая
и в то же время в главном такая знакомая картина вмешательства в судьбы
людей, армий, государств, народов капризной воли диктатора, страдающего
одновременно комплексом неполноценности и манией величия. Сергей Иванович,
благодаря положению, им занимаемому, имел доступ практически ко всем
материалам спецхрана и урывками продолжал эту тайную ото всех, от Вали и
даже от Бориса, работу. Конечно, об этой паре множество научных и
полунаучных трудов опубликовано. О Сталине -- Конквист, Авторханов,
воспоминания маршалов, Хрущева, Троцкого -- да мало ли? О Гитлере полнее
всего, пожалуй, Толанд. Но систематического сравнения еще никто не проводил.
Сергей Иванович не обольщался: писал он плохо, язык казенный, -- не дал Бог
таланта. Однако последовательное сопоставление личностей и истории двух
неудачников: неудавшегося поэта Джугашвили и неудавшегося художника
Шикльгрубера, -- его захватило. Эта секретная деятельность стала ему
необходимой. Отдушина, вроде редких встреч с Великановым. Многие части
своего исследования Сергей Иванович уже написал в почти законченном виде. Но
он не спешил. Перечитав, вставлял новые данные. Все равно девать некуда. Так
и будет, пока он жив, заперто в ящике письменного стола, единственный ключ
всегда в бумажнике.
Жаль, не расскажешь Андрею о его тезке Андрее Андреевиче Власове. Через
сорок с лишним лет Сергей Иванович легко восстанавливал в памяти его образ.
Неулыбчивое интеллигентное лицо, очки. Прекрасная выправка. И смелость. Не
отчаянная храбрость молоденьких лейтенантов, а спокойная смелость генерала,
принимающего решения и берущего на себя за эти решения ответственность.
Вероятно за это и любил его Жуков. Его сдача второй ударной армии,
окруженной у озера Ильмень, была актом смелости, а не трусости. Трусом был
генерал Ефремов, который был окружен с тремя дивизиями под Вязьмой и
застрелился. Оставшиеся без командования десятки тысяч людей погибли в
бессмысленных разрозненных боях. В сорок втором Власов был понятен. Его
согласие организовать РОФ в сорок четвертом -- необъяснимо. Сомнительно,
чтобы его сломали немцы. Вряд ли этот замкнутый человек делился с кем-нибудь
мотивами своих поступков. Во всяком случае, он начал активно сотрудничать с
немцами тогда, когда он не мог не понимать, что Германия войну проиграла.
Сон не приходил. Сергей Иванович встал, накинул пиджак поверх пижамы,
достал сигарету, вышел на балкон покурить. Валя сквозь сон спросила:
-- Ты чего не спишь?
-- Так, думаю.
2.
-- Товарищ генерал-майор! Сергей Лютиков прибыл в ваше распоряжение.
Дремин уже вышел из-за стола. Улыбаясь, протянул обе руки.
-- Здравствуй, Лютиков, здравствуй. Рад тебя видеть. Домой успел зайти?
-- Забежал, товарищ генерал.
-- Во-первых, Сергей, я не генерал, а майор государственной
безопасности, у нас звания особые, и майор ромб носит. А
во-вторых, давай условимся: когда мы вдвоем, я для тебя не "товарищ
майор" и не "товарищ генерал", а Николай Васильевич. Не первый год знакомы.
Понял?
-- Понял, Николай Васильевич.
-- Ну. лады. Как дома? Все здоровы?
-- Отец на фронте. Мать и Нюрка работают. На ЗИСе. Трудно, конечно, но
ничего, справляются. Говорят, завод скоро эвакуировать будут. Не то на Урал,
не то в Сибирь. Тогда тоже поедут.
-- И правильно, пусть едут. Москва скоро прифронтовым городом станет.
Ладно, Серега, некогда нам о пустяках разговаривать. Не для этого я тебя
вызвал. Сядем сюда на диван и поговорим серьезно.
Сели. Сергей не видел Дремина с мая, а в форме вообще видел в первый
раз. И здесь, на Лубянке, тоже был впервые. Николай Васильевич похудел,
глаза красные, видно спит мало.
-- Ты, Сергей, не маленький, сам видишь, что происходит. Немцы,
несмотря на огромные потери, несмотря на то, что Красная Армия перемалывает
их дивизии, уничтожает танки, сбивает самолеты, уже подходят к Москве,
Ленинграду, Киеву. Конечно, вероломное нападение, эффект внезапности -- все
это сыграло свою роль. Но, надо смотреть правде в глаза, не только это.
Видно недостаточно мы, именно мы, органы, поработали в свое время. Много
всякой пакости осталось. Слыхал, небось, в самом начале войны разоблачили
кучку предателей, стоявших, подумать только, во главе Западного Военного
округа. К стыду нашему поздно разоблачили. Эти гады успели уничтожить с
помощью немцев всю авиацию Округа, танки, орудия. А сколько предателей,
фашистских прихвостней осталось! Ведь недаром немцы наступают. Их бьют, а
они наступают. Советские солдаты проявляют неслыханный героизм, а
продавшиеся фашистам сволочи, проникающие на командные посты, своими
замаскированными предательскими действиями сводят на нет подвиги наших
людей, саботируют приказы вождя. Фашисты не брезгуют ничем. Их
пропагандистская машина работает на полный ход. Их листовки,
агенты-провокаторы, засылаемые в наш тыл, в нашу армию, делают все, чтобы
разрушить единство и дружбу народов Советского Союза. Они пытаются разжечь
антисемитизм, возродить это позорное наследие проклятого царизма. Конечно,
наш народ, воспитанный советской властью, не поддается, как правило, на эти
провокации, но, не будем себя обманывать, есть, кроме явных предателей,
темные, малосознательные люди, особенно на Украине, не способные правильно
ориентироваться в сегодняшней сложной обстановке. В эти дни, как никогда,
ответственность ложится на нас, чекистов, карающий меч революции. А людей у
нас не хватает. Своих людей, до конца преданных, на которых можно положиться
в любых ситуациях. Поэтому, товарищ Лютиков (тут Николай Васильевич встал,
Сергей тоже), мы решили призвать вас в ряды Красной Армии, в части НКГБ и
присвоить воинское звание сержанта государственной безопасности. Поздравляю,
товарищ Лютиков!
-- Служу Советскому Союзу!
-- Правильно отвечаешь, Сергей. Теперь о дальнейшем. Ты должен принести
присягу, сдать паспорт, получить удостоверение, форму, оружие. Я вызову
своего помощника, капитана госбезопасности Русанова, ты при нас примешь
присягу, потом он поможет тебе по-быстрому все оформить. Сейчас двенадцать.
Жду тебя обратно в четырнадцать тридцать. Пообедаем в нашей столовой, потом
еще поговорим.
После обеда, в новенькой, подобранной точно по росту форме, с двумя
кубарями в каждой петлице, в яловых сапогах, с командирским планшетом, с еще
обернутым в промасленную бумагу наганом в кобуре, удобно пристегнутой за
правым бедром к поясу, Сергей вернулся к Дремину в его кабинет.
-- Садись, Сережа. Я и не спросил -- все получил? Патроны выдали? Семь
штук должны были тебе дать, на полную обойму.
-- Все получил, Николай Васильевич. Они у меня в планшете.
-- Лады, давай как следует поговорим. Я тебе объясню, кто ты теперь
есть и с чего начнешь службу, чекистскую службу. Прежде всего ты должен
понимать, что не так это просто и не каждому дано быть зачисленным в части
госбезопасности и сразу получить звание. Я тебя рекомендовал, я за тебя
поручился.
-- Все понимаю, Николай Васильевич. Спасибо.
-- Благодарить меня нечего. Рекомендовал, потому что считаю достойным.
В нашем деле главное не военное образование (у меня, между прочим, у самого
его нет), а преданность делу. Конечно, кое-что уметь нужно. Ты хоть
выстрелить из своего нагана сможешь?
-- Я же, Николай Васильевич, курсы военной подготовки для
комсомольского актива МГУ прошел. Ворошиловский стрелок.
-- Знаю, знаю. Это я так спросил, для подначки. Когда мы с тобой
кончим, тебя Русанов отведет в канцелярию, получишь аттестат,
командировочное предписание, деньги, сколько положено. Сегодня же вечером
отбудешь к месту назначения. Мы тебя направляем в распоряжение Особого
Отдела 37- й Армии. К начальнику Особого Отдела капитану государственной
безопасности Денисову я тебе личное письмо дам, чтобы хорошо принял и
правильно использовал.
Денисов мой человек, я его, как тебя, только на пяток лет раньше, из
сопливого мальчишки настоящим чекистом сделал. Дислоцируется сейчас эта
Армия к северу от Киева. Армия новая, организованная месяц назад. Командует
генерал Власов. Говорят, генерал толковый, но полного доверия ему нет.
Впрочем полного доверия у нас ни к кому быть не может, на то мы и
госбезопасность.
Помолчали.
-- Теперь слушай, Сергей. Вытащи свое удостоверение. Прочти, что там
написано.
-- Сержант Государственной Безопасности Лютиков Сергей Иванович.
Выдано...
-- Дальше не надо. Что главное? Не просто "сержант", а "сержант
государственной безопасности". А это, брат, повыше, чем капитан обычных
войск, хоть ты только два кубаря носишь. Твердо усвой: ты подчиняешься
только своему начальству. Никакой полковник тебе ничего приказать не может.
То есть в обычных условиях, на фронте, тот же комдив, или даже комполка,
если ты окажешься в полку, тебе приказывать будут, но ты сам должен решать,
исполнять эти приказы или нет. Боевые приказы, если не видишь предательства,
исполнять обязан. А в своих делах, делах Особого Отдела, никакие командиры
тебе не указ. Только показывать, демонстрировать этого не надо. Зря обижать
людей -- последнее дело. Люди должны к нам со всем доверием подходить.
Бояться, конечно, должны, но обиженными себя чувствовать -- ни в коем
случае... Да ты парень умный, быстро разберешься. Ладно, Сергей, времени у
меня больше нет, и так полдня на тебя ушло. Вот тебе конверт, передашь
Денисову. В случае чего пиши. По нашей почте пиши, чтобы без цензуры.
Нажал кнопку. Вошел Русанов.
-- Проводи сержанта. Оформи все, что надо, объясни, как билет получить.
Чемодан ему выдали?
-- Выдали, товарищ майор государственной безопасности. Мы в чемодан все
его гражданское пока положили.
-- Ну что ж, сержант Лютиков, можете быть свободным.
-- Есть быть свободным, товарищ майор государственной безопасности.
Откозырял, три шага строевым, как положено, вышел. Русанов сказал:
-- Присядь, сержант, я тебе насчет билета объясню, времени мало, надо к
военному коменданту за два часа до отхода поезда подойти.
-- А если опоздаю?
-- Он тебе штампик в командировке поставит, что на сутки
задерживаешься. Сутки -- это не страшно. А что, хочешь до завтра остаться?
-- Дело в Москве есть.
-- Баба, небось? Ну, погуляй напоследок. А что, Лютиков, майор тебе
родня? Что он о тебе так хлопочет?
-- Этого я, товарищ капитан, говорить не могу. Раз сам Николай
Васильевич не сказал, значит и мне нельзя.
Вот ты и военный, Сергей Иванович! И не просто, а в органах. А Дремин
бодрится. Хорошо держится, хотя, конечно, понимает, что дело дрянь. Значит,
Киев. Посмотрим, посмотрим. Сейчас к Сонечке, может помочь надо, посидим,
потолкуем. Потом на вокзал, отметиться. Домой забежать, матери денег
оставить, половину подъемных -- проживу как-нибудь. Барыне позвонить,
успокоить. Ночевать на Стромынке, то-то комендантша ахнет, увидев его в
форме.
3.
Новый 1942 год встречали под Ржевом. Штаб Двадцатой Армии в поселке с
точным названием Погорелое Городище. На окраине поселка изба Особого Отдела.
Полковник Денисов пригласил всех сотрудников и особистов из дивизий и
полков.
В большой жарко натопленной комнате вокруг длинного наспех сколоченного
стола сидели и стояли человек тридцать. Рядом с Денисовым во главе стола
сидела старшая машинистка Особого Отдела и официальная ППЖ Денисова. Без
двадцати двенадцать Денисов встал:
-- Товарищи чекисты, военные и вольнонаемные! Пришло время проводить
сорок первый год. Тяжелым был этот год для нашей Родины, для нашего народа.
Я не буду вспоминать сейчас начало войны, лето и осень, когда немецкие гады,
вероломно напавшие на Советский Союз, воспользовались внезапностью своего
нападения, некоторым преимуществом в живой силе и технике и одерживали
временные успехи на отдельных участках фронта. Многие из вас, которые
воевали в рядах славной тридцать седьмой, помнят нашу героическую оборону
Киева. Теперь ясно, что взятие Киева было последним успехом фашистов. Под
Москвой наша вновь созданная Двадцатая Армия вместе с другими войсками
Западного фронта обломала зубы фашистскому зверю. За двенадцать дней мы
совершили исторический марш-бросок от канала Москва-Волга до Ржева,
разорвали кольцо окружения столицы и начали заключительный победный этап
войны. Я не оговорился, товарищи. Хребет немецкого гада перебит. Под
водительством гениальнейшего полководца всех времен и народов, нашего вождя
и учителя, великого Сталина мы погоним подлого агрессора с нашей святой
земли. Мы погоним немцев так, как сто тридцать лет назад Кутузов гнал врагов
России, посягнувших на свободу и независимость нашей Родины.
Тут полковник немного помолчал.
-- В этот исторический момент особенно велика наша роль, роль органов
государственной безопасности. Не будем, товарищи, закрывать глаза. В рядах
нашей доблестной армии еще встречаются паникеры, трусы, болтуны и даже
прямые предатели. И что я вам хочу сказать, товарищи чекисты. Ваша главная
задача очищать армию от сорняков. Паникер и предатель среди нас опаснее
врага по ту сторону окопов. Будьте бдительны, товарищи! Мы встречаем сорок
второй год с уверенностью в том, что он принесет нам скорую победу над
коварным врагом. И всем ясно, кому мы обязаны этой уверенностью. Так выпьем,
товарищи, за великого Сталина! За Родину! За Сталина! Ура, товарищи!
Сергей встал вместе со всеми, крикнул "ура" вместе со всеми, выпил
вместе со всеми.
Интересно, верит ли сам Денисов своим словам о скорой победе. Разговоры
об окончательном победном наступлении и изгнании немцев стали в последние
дни обычными. Это шло сверху, по партийным каналам. Черт его знает, может и
вправду погонят. Хотя очень сомнительно. Наступление захлебнулось. Думали
Ржев сходу взять, но вроде застряли всерьез. Конечно, не исключено, что у
Верховного опять сюрприз припасен, вроде сибирских дивизий два месяца назад.
Посмотрим, наше дело маленькое, -- бдить и донесения вовремя отправлять...
-- Товарищи офицеры!
-- Вольно, вольно.
Сергей поднял голову. В дверях стоял командующий. За ним адъютант с
немецким автоматом на груди. Все стояли. Денисов вышел из-за стола,
вытянулся:
-- Товарищ генерал-лейтенант...
-- Отставить, полковник. Зачем рапортовать, и так вижу -- новый год
встречаете. Я тут немного за дверью постоял, послушал. Вы, полковник,
часового не ругайте, я запретил ему вам докладывать. Рад был услышать, что
настроение у особистов хорошее, вперед смотрят с оптимизмом. Оптимизм,
полковник, вещь прекрасная, но имеет тенденцию перерастать в
шапкозакидательство. Так что вы лучше предоставьте планировать стратегию
войны высшему командованию, а сами занимайтесь своим делом. Ловите шпионов,
разоблачайте изменников. Поняли, полковник? Я спрашиваю, поняли, полковник?
-- Так точно, товарищ генерал-лейтенант, понял.
-- Что поняли, товарищ капитан государственной безопасности?
-- Надо заниматься своим делом, товарищ генерал-лейтенант.
-- Ладно. Продолжайте встречать новый год. Кстати, он наступит через
десять минут. Поздравляю всех присутствующих и желаю вам и себе воевать в
будущем году лучше, чем в уходящем.
Повернулся и ушел. Денисов, лицо и шея багровые, сел, рывком усадил
соседку:
-- Садитесь, товарищи, приказано продолжать встречать новый год.
В четверть первого разошлись. Никто и не выпил как следует.
Через два дня Денисов вызвал Сергея.
-- Есть возможность недели через три послать одного человека в
спецшколу госбезопасности. Я думаю тебя. Парень грамотный, незаконченное
высшее. Через восемь месяцев вернешься к нам офицером. Тем более, что сейчас
нас вроде переформировывать будут. И еще я хочу тебя попросить, Лютиков. Ты
в Москве, конечно, Николая Васильевича увидишь, крестного отца своего (и
моего тоже). Так передай ему мое устное донесение. Расскажи ему, как мы
новый год встречали, какие пораженческие настроения командарм открыто
проповедовал. Скажи, что Власов к органам неправильно, пренебрежительно
относится. Скажи, что я ему не доверяю. Пролетарского стержня в нем нет.
Скажи, что я считаю, присмотреться к нему надо. Скажи, что по-моему стоит
доложить наркому. Вот и все. А уж дальше, как Николай Васильевич сочтет
нужным. Понял?
-- Так точно, товарищ полковник.
4.
-- Здорово, Сергей, здорово! Проходи, гостем будешь. Значит, настоящее
чекистское образование получить собираешься? Смотри, не зазнайся. Хотя и не
исключено, что лет через пять я у тебя под началом ходить буду. Парень ты
шустрый, а я ведь академий не кончал. Шучу, шучу. Раздевайся, проходи,
присядь. Я один, сейчас по-холостяцкому ужин организую.
Жена с детьми в Ашхабаде, еще в октябре отправил.
Сергей за сутки с небольшим на попутках легко добрался до Москвы.
Отметился в комендатуре, получил направление в училище. Поезд на Горький
отходил поздно ночью. Тут же из комендатуры позвонил Дремину. Тот велел
прийти домой часам к девяти, раньше не освободится.
К трем часам Сергей был свободен. Билет в кармане. Продпаек получил.
Даже пообедал в офицерской столовой в Малом Казенном переулке. Домой
заходить не стал: никого нет. Походил по Москве. Часов в восемь зашел на
Лихов. Дверь открыла Елизавета Тимофеевна.
-- Сережа, вы? Заходите. Как вы возмужали. Вам идет офицерская форма.
-- Здравствуйте, Елизавета Тимофеевна. А где Боря?
-- Боря на фронте. На Западном фронте. Он связист, ротный телефонист.
Пишет, что не опасно. Врет, наверное.
-- Да нет, Елизавета Тимофеевна, правду пишет. Какая же опасность? Сиди
на родном КП в тылу, донесения передавай. Значит, призвали Бориса. Когда?
-- Вы разденьтесь, Сережа. Я чайник поставлю. Угостить мне вас особенно
нечем, но чаю попьем.
-- Какие там чаи, Елизавета Тимофеевна, я на минуту, человек военный,
дела. Я и заходить в комнату не буду.
-- Борю призвали в самом начале ноября. Был где-то в Чувашии, учился на
связиста. А недавно позвонил, проездом на фронт, их эшелон на окружной
стоял. Мы с Ирой бросились. но не нашли. Теперь вот с фронта треугольнички
получаю.
-- Кто это Ира?
-- Разве у вас, молодых, поймешь? По-старому я бы назвала невестой. С
ним вместе училась.
-- Понятно. А об Александре Матвеевиче что-нибудь есть? Больше у него
не были?
-- Не была, ничего не знаю.
И вот сидит Сергей Лютиков у Николая Дремина. Сидит сержант
государственной безопасности в гостях у майора государственой безопасности.
На столе поллитра, картошка вареная, селедка жирная. Сидит не как
подчиненный, а как старый знакомый, можно сказать приятель.
-- Ну что ж, Сергей, давай выпьем за тебя, за твою жизнь, за твою
карьеру. Не надо этого слова бояться. У нас в органах сделать карьеру значит
хорошо служить на благо родины. А кто хорошо служит, тот и за большее
отвечает, а значит и делает карьеру.
-- Спасибо, Николай Васильевич.
-- Да ты ешь, не стесняйся. Масла клади в картошку побольше. В училище
впроголодь жить будешь. Расскажи теперь, как воевал. Как там Петька Денисов?
О вашей Двадцатой много говорят. Орлы. Власовцы.
-- Мне, собственно, Николай Васильевич, капитан государственной
безопасности Денисов велел вам передать устное донесение.
-- Давай, давай, доноси.
Дремин слушал молча, не перебивая. Потом сказал:
-- Давай-ка еще по полстаканчика. Что я тебе скажу, товарищ Лютиков.
Дураком Петька был, дураком и остался. С кем воевать вздумал! Власов теперь
командарм номер один у Жукова, а к Жукову сам Иосиф Виссарионович
прислушивается. Так что об этом донесении забудь. Ты не говорил, я не
слушал.
5.
-- Курсанта Лютикова ко мне!
Взвод отрабатывал основы ближнего боя. Сергей поднялся из пожухлой
травы, куда его стандартным приемом через ногу бросил напарник и побежал к
комвзвода.
-- Срочно в училище, к начштаба.
Начальника штаба на месте не было. Писарь прочел Сергею под расписку
приказ. Отчислить курсанта Лютикова С.И. из училища. Сержанту
государственной безопасности Лютикову С.И. явиться такого-то числа к
семнадцати ноль-ноль в Москву, в комнату 341 Народного Комиссариата
Государственной Безопасности к майору государственной безопасности Дремину
Н.В. для прохождения дальнейшей службы.
В предбаннике Сергея встретил Русанов.
-- Подождите, товарищ Лютиков, я доложу майору.
Через полчаса Сергей вышел на Лубянскую площадь. Ну, дела! Еще раз
вытащил повестку: двенадцать тридцать, комната 215, для дачи показаний. И
бумажка, переданная Дреминым вместе с повесткой: "Приходи ко мне вечером
после десяти". Дремин был сух, официален, в глаза не смотрел. Сказал только:
-- Вопрос о прохождении службы решим после дачи показаний.
Сергей забросил вещи домой. Комната, как нежилая. Холодно-- не топят,
пусто, грязно. Да и вся квартира такая же. Несколько старух, дети сопливые.
Зашел на рынок на Цветном бульваре. Белая головка -- три сотни за бутылку.
Купил. Надо взять для Николая Васильевича. Не зря же он приглашает.
Ровно в десять позвонил в дверь к Дремину.
-- Заходи, заходи, Сережа, раздевайся. Да расстегни ты воротничок. И
пояс сними. А то застегнулся, как на смотре. Ого, я вижу, ты на рынок
сходил. Сколько отдал? Спасибо, спасибо, с удовольствием с тобой стопку
опрокину. Мне теперь редко удается. Даже в нашем распределителе не всегда
бывает, а на рынок мне все-таки неудобно, с ромбом в петлице.
Николай Васильевич был непривычно суетлив. Не умолкая, почти обнимая на
ходу, провел Сергея в комнату, усадил за стол, побежал (именно побежал) на
кухню, принес хлеб, масло, "наркомовскую" копченую колбасу, поставил стопки,
тарелки. Спрашивал Сергея о домашних, об училище, даже о Сонечке, получает
ли письма, но ответов не дожидался, перебивал новыми вопросами. Наконец,
уселись друг против друга. Николай Васильевич налил.
-- Ну, давай со встречей. За наше с тобой благополучие. Чтобы это
тяжелое время пережили. И, естественно, за победу. Будь здоров, Сережа!
Постарел Николай Васильевич. Руки даже трясутся. Или волнуется? Что-то
ему от меня нужно. Все непонятно. Зачем из училища вызвали? Зачем домой
позвал?
-- Ты, Сережа, небось, сидишь и думаешь, зачем этот старый хрен меня
пригласил? Чего ему от меня надо? Сейчас растолкую. Для того и домой позвал,
чтобы по душам, как старые друзья, поговорить можно было. Чтобы для тебя
завтра, когда спрашивать начнут, неожиданным не оказалось. Чтобы заранее
обдумать мог. Чтобы мы вместе обдумать могли. Я тебе сейчас скажу о том,
чего ты пока знать не должен. И не проговорись завтра, что знаешь. Несколько
дней назад Власов сдался врагу. Сдал фашистам Вторую Ударную Армию. Ты ведь
и не знал, наверное, что ваша Двадцатая стала Второй Ударной. Задание ей
было дано самим Верховным идти на Ленинград, прорывать с юга блокаду. Так
эта сволочь, мать его, у озера Ильмень, сговорившись с немцами, разоружил и
сдал Армию. Сейчас у нас на Лубянке допрашивают всех, кто с Власовым в 37-й,
20-й, Второй Ударной связан был, кто хоть что-нибудь может рассказать об
этом преступном заговоре. Ясно, о заговоре. Такую акцию быстро подготовить
нельзя. Людей подобрать подходящих надо. Значит, помогали ему подбирать.
Большие начальники помогали. Нарком приказал докопаться. Ведь ты, Серега, не
знаешь. Был приказ Верховного о подготовке генерального наступления по всему
фронту. Чтобы в этом году окончательно добить немецкую гадину. А некоторые
генералы, на самом верху генералы, я имен назвать не стану, были против. С
самим товарищем Сталиным спорили. Теперь ясны причины некоторых наших неудач
в этом году. Ты понял меня, Сережа? Понял, что я тебе сказал?
-- Понял, Николай Васильевич. А как Денисов? Неужели тоже?
-- Предатель твой Денисов. Дерьмо собачье. Раз начальник Особого Отдела
не застрелил изменившего командующего, -- значит предатель. Теперь, небось,
перед новыми хозяевами выслуживается.
Помолчали. Сергей понимал -- главное впереди.
-- Что я тебе сказать хочу, Сереженька. Тебя будут наши следователи с
пристрастием допрашивать. Так ты не бойся. Я про тебя им много хорошего
сказал. Не надо только быть задним умом крепким. Они этого не любят. Ты
ничего не замечал, значит сволочи хорошо маскировались. Ты, конечно,
бдительность не на высшем уровне проявил, но это лучше, чем хоть самую
малость подозрительную почуять и не сообщить. Тебе сперва не скажут, почему
допрашивают. Так ты только положительно обо всех говори, и о Власове, и о
Денисове, и обо всех. А когда скажут, сперва не поверь, а потом ругай эту
мразь последними словами, но от своих конкретных показаний не отказывайся. И
еще, Сереженька, о том устном донесении Денисова им говорить не надо. Могут
не так понять. Нас с тобой могут не так понять. Ты понял меня, Сергей?
Чего ж не понять. Для этого и звал, сукин сын.
-- Понял, Николай Васильевич.
-- Ну и лады, раз понял. О себе не беспокойся. Раз ты меня понял, я о
тебе позабочусь. Уже позаботился. Я друзей в беде не бросаю. Из органов,
конечно, тебя за потерю бдительности отчислят. Но не больше. А если бы
сказал что не надо, могли бы и больше. А так -- только отчислят. Но ты
кубари свои не выбрасывай. Уже приказ по Московскому Военному Округу
заготовлен о присвоении бывшему курсанту спецшколы Лютикову воинского звания
лейтенанта. Просто лейтенанта. Командующий Округом имеет такое право. Приказ
заготовлен, но еще не подписан. Как только с тобой у нас дело закончат, так
на следующее утро приказ положат на подпись. У Дремина друзья везде есть. Не
друзья, впрочем. Я ведь многое могу сделать. Вот и слушаются меня умные
люди. А с приказом о присвоении звания и командировочное предписание будет
готово. Чтобы, значит, отправлялся лейтенант Лютиков в такой-то город, где
находится на переформировке стрелковая дивизия номер такой-то, и чтобы
приступил лейтенант Лютиков к исполнению обязанностей адъютанта командира
этой дивизии полковника такого-то. Как, товарищ Лютиков, пока еще сержант
государственной безопасности Лютиков, согласны быть адъютантом комдива? Вы
же, товарищ Лютиков, через пару дней станете рядовым необученным. А присягу
воинскую вы принимали. Так что дорога ваша, если не в адъютанты комдива, то
в пехоту матушку, трехлинейную таскать. Шучу я, Сереженька, шучу. Давай
выпьем за будущего адъютанта. Что ж ты не благодаришь за заботу, Сергей
Иванович?
-- Спасибо, Николай Васильевич, вовек не забуду.
-- Теперь иди, Сереженька. Устал я за последние дни. Не так легко все
устроить. А надо было. Я ж к тебе, как к сыну. Как с тобой наши заниматься
кончат, они тебя в штаб Округа откомандируют. Там, может, пару дней
подождать придется, но не больше. Ты перед отъездом позвони, Сереженька.
Чтобы я спокоен был, что все у тебя в порядке.
Глава VII. БОРИС
1.
Сегодня воскресенье, можно не торопиться, но Борис Александрович
проснулся, как всегда, в шесть утра. Первые минуты заполнены автоматическими
движениями. Не отрывая головы от подушки, протянул руку, взял с тумбочки
упаковку нитросорбида, вытащил две таблетки, включил транзистор, постоянно
настроенный на Би-би-си Уорлд Сервис. Только после этого сел, свесил ноги,
запил таблетки, минут десять слушал ньюс. Скучно. Ничего нового.
Вдруг вспомнил. Сегодня не просто воскресенье. Сегодня день рождения.
Шестьдесят два. Старик. В пятницу, после заседания кафедры, Алексей Иванович
велел запереть дверь кабинета, на стол поставили бутылки -- коньяк,
шампанское, два торта, включили электрический самовар. Алексей Иванович
произнес стандартную поздравительную речь, хорошенькая аспирантка
преподнесла цветы, Борис Александрович поцеловал ей ручку, произнес ответный
тост за кафедру. Ежегодный ритуал. Штамп.
Обычная "стенокардическая" зарядка, контрастный душ. Сегодня надо быть
в форме. Вечером придут дочери. И, чего доброго, с мужьями. Ничего не
поделаешь. Придется терпеть.
Все утро поздравительные звонки. С утренней почтой открытки,
телеграммы. В двенадцать позвонила Лена.
-- Это я. Поздравляю. Будь здоров, пожалуйста. Можно, я забегу часа в
два? Никого не ждешь?
-- Спасибо. До семи никого не будет.
-- Мне до семи не надо.
Лена пришла точно в два часа. раскрасневшаяся, на улице морозно не
по-ноябрьски. Боже, как она похожа на ту молодую девушку, нет, женщину в
черном платье, которую он увидел и полюбил четверть века назад. Только
морщинки у глаз, и талия не такая тонкая, а губы те же, мягкие, теплые.
-- Здравствуй, милая. Я рад.
-- Я тоже. Ну, все, поздоровались. Хватит, а то прическу испортишь. Я
ради твоего дня три часа с утра у моей парикмахерши очереди ждала. Это тебе
шарф, чтобы зимой не мерз. И шампанское. Не для тебя, мне, за твое здоровье
выпить. У тебя шампанского, конечно, нет, а если есть, так ты ведь на меня
не рассчитывал. Вечером, наверное, дочек ждешь. И академика. Не люблю его.
Ничего плохого мне не сделал, а не люблю. Ходит к тебе грехи замаливать.
Быстро пробежала по комнатам.
-- Господи, грязь какая. А ведь, небось, после моего звонка прибрался.
Представляю, что раньше было. Что ж, у девок твоих времени нет, чтобы хоть
раз к отцу зайти, элементарный порядок навести?
-- Ты же знаешь, милая, я их сам не пускаю. Привык один.
-- А зачем они тебя слушаются? Ладно, ступай на кухню. Я пока здесь
уберусь, потом прогоню тебя в комнаты, приведу кухню в приличный вид, чтобы
можно было без отвращения посидеть и твою некруглую дату отметить.
Через час уже сидели в прибранной кухне. Чистой скатерти не нашлось, но
клеенка вымыта. Лена принесла не только шампанское. Фруктовый салат, кусок
вырезки, хачапури.
-- У тебя же пустой холодильник. Только недопитые пол- литра, жестянка
бычков в томате и банка маринованных болгарских помидоров. И яйца, конечно.
Ты же яичницу замечательно готовишь! Чем ты своих гостей кормить
собираешься?
-- Сами принесут. Я их не приглашал.
-- Хорошо, но обедать все-таки надо. Суповые пакетики хоть у тебя есть?
-- Есть. Харчо.
-- Ставь на стол свою водку. Ты ведь шампанское не пьешь. И помидорчики
себе на закуску. Я быстренько суп сделаю, из вырезки бифштексы
окровавленные, very rare, как говорят американцы. И хачапури согрею. А
шампанское пусть пока в морозилке лежит.
Пообедали. На диване посидели, помолчали. Борис Александрович стихи
почитал. Не очень долго, но почитал. Все, как раньше, и все не то. Лена
говорила о внуках, о нелегкой жизни бабушки на пенсии.
-- Это тебе не работать. Здесь не схалтуришь.
Уходя сказала:
-- Женился бы ты, что ли. Смотреть на тебя одно расстройство. Не
решился в свое время наши жизни повернуть, теперь поздно. Я тебя не ругаю.
Ведь и я не решилась. Если бы решилась... да что об этом говорить сейчас? А
жениться тебе надо. Страшно так жить, ни для чего и ни для кого. Вот и стихи
читаешь старые. Новых нет? Ну, прости, прости. Я ведь тебя люблю. Никого,
кроме тебя, так и не полюбила. Не очень веселый ты человек, но почему-то
после тебя с любым скучно. А сейчас за тебя больно.
Ушла.
Если не обманывать себя, она права. Ни для чего и ни для кого. И в
институте делать ему уже нечего. Только обуза. Наука стала неинтересна.
Возня с малосущественными вещами. Он давно перестал быть наивным
альтруистом. Никакая наука людям помочь не может. То есть прибавлять счастья
не может. Занимался наукой, потому что было интересно. А теперь неинтересно.
И лекции читать все трудней. Уходить надо. То-то Алексей Иванович
обрадуется. И на кафедре станет веселее. Такой ажиотаж поднимется. Как
использовать лишние четыреста рублей фонда заработной платы? Взять новых или
повысить старых? А он прекрасно проживет на пенсию. Не так уж много ему
надо. И дело найдется. Настоящее дело. Может быть и стихи, хотя вряд ли.
Давно хочется продолжить записки о войне, начатые в сорок третьем, в
запасной бригаде. Вместе с военными стихами может получиться настоящее. Во
всяком случае правильное. Пока только "В окопах Сталинграда" почти без
фальши. Писать без цензуры. Без самоцензуры. Писать для себя. Без надежды,
да и без желания видеть опубликованным. Наверное, сможет. Только так можно
писать честно, почти совершенно честно. Немножко лести себе не избежать, как
ни старайся.
А жениться, найти няньку, чтобы заботилась на старости лет, нет уж,
увольте. С годами становишься все более нетерпимым. Он и раньше не выносил
жизни бок о бок, всегда предпочитал одиночество. Единственный человек, с
которым, кажется, мог бы жить, именно жить, вместе -- Лена. Но так ни разу и
не пришлось.
Так решил? Решил. Надо сегодня сказать дочкам, когда придут. Вот галдеж
поднимут! Действительно, старый идиот. Другие до девяноста лет цепляются за
деньги, за положение. Геронтократия! Но кажется, последние годы доживает.
Придут молодые. Вряд ли будут лучше старых, но что-то изменится. Самому
вовремя уйти.
Борис Александрович заметно приободрился. Сегодня действительно
праздник. Принято решение. Он знал -- не передумает. Завтра скажет на
кафедре. Захотелось сразу же начать. Достал потрепанный портфель со старыми
бумагами. Вынул ученическую общую тетрадь. Стихи сорок второго года.
Каракули бледными фиолетовыми чернилами на карандашной бумаге. Читал и
перечитывал часа два.
2.
-- Великанов, на линию!
Даже задремать не успел. Шесть часов отдежурил у аппарата на КП
батальона и только сменился, -- обрыв нитки в третьей роте. КП в крайней
избе, а третья рота окопалась за леском, метров восемьсот от деревни. Связь
протянута по опушке, сам Борис и тянул позавчера ночью. Было темно и тихо,
по опушке тянуть легче, чем через ельник. А теперь опушка простреливается,
наверное, и нитку снарядом перервало. Уже рассвело, немцам с высотки подходы
к нашим позициям как на ладони. Снарядов не жалеют, лупят из орудий по
одиночкам.
Ноги в валенки, ушанку на голову, сумку с телефоном и инструментами
через плечо, карабин за спину, рукавицы за пояс, лыжи, палок не надо, только
мешают. Батальонный адъютант остановил.
-- Ты, Великанов, осторожнее. Может немцы ночью засаду устроили, за
языком охотятся, сами линию перерезали.
-- Есть осторожнее, товарищ лейтенант.
Глупости говорит. Будут немцы утра дожидаться, языков ночью берут.
Адъютант с позавчерашнего дня в батальоне, прямо из училища. А Борис уже
больше двух недель на фронте. Можно считать -- старый фронтовик. И с
катушкой за наступающей ротой в атаку ходил, и нитки латал. В их отделении
связи за это время уже одного убило и трех ранило. Остались из связистов
только командир отделения сержант Москалев, Борис и еще двое. Комбат дал
Москалеву двух бойцов из первой роты, но их учить и учить. Только и могут --
сидеть на телефоне. Рады, конечно. В снегу лежать хуже.
Лыжи скользили хорошо. Борис шел у самых деревьев. Немцы били по
передовой: началось "с добрым утром" -- ежедневный получасовой утренний
артобстрел, хоть часы проверяй. Значит можно не бояться, пока не кончат, на
опушку и не взглянут. Вот и обрыв. Так и есть. Рядом воронка, осколком нитку
перерезало. Повезло. Метров четыреста всего прошел. Быстро зачистил концы,
соединил крепко. Подключился.
-- Заря, Заря, я Воробей, как слышишь? Прием.
Голос дежурного:
-- Молодец, Воробей, быстро слетал. Обожди, проверю связь. Сам слушай.
Послушал Порядок. Третья рота докладывает: немцы стреляют (дураки, как
будто сами не слышим), потерь нет.
Заизолировал, как пола