выразить свое негодование: несмотря на все
опасения, ей хотелось послушать, о чем будет говориться.
Крепыш, угадав причину семейного скандала (что нетрудно, поскольку она
почти везде одна и та же), стал втолковывать Роберу, не упуская из виду
Рене:
- Слушай, надо бы тебе какие-нибудь деньги у нас брать. Без денег
капитализм не работает. Мы у тебя время отнимаем.
- Да мне все равно делать нечего,- снисходительно возразил тот, после
чего Люсетта разве что на стену не полезла от обуявшей ее злости.- Не
старайтесь, ребята. Для меня это вопрос принципа. Я не хочу ни от кого
зависеть.
- Но мы-то от тебя зависим! Кто платит за эту хату? Я слышал, ваши
перестали?
- Вроде так,- признал Робер.
- Значит, ты хозяин заведения. Частное профсоюзное бюро. Бывают же
частные детективы? А ты частный профсоюзный работник. Бери гонорары. Поэтому
тебя и не считают у нас своим - раз денег не берешь. Работаешь - и все
даром,- и посмотрел на Люсетту, призывая ее в союзницы, но она не клюнула на
эту удочку - только вспылила еще больше, негодуя и на Робера, и на его
лицемеров-подельников.
- Я на вас и не работаю,- сказал Робер.
- А что ты делаешь? Бери деньги, говорят.
- Подумаю,- сказал тот: чтоб он отвязался.- Познакомься лучше с моей
дочкой. Ее Рене звать. В лицее учится. А это Андре и Шая.- Шая был тот
ловкач, что всучивал отцу деньги, зная наперед, что он не возьмет их.
- Она у тебя в лицее учится, а ты денег не берешь? С такой дочкой?
Бери, Рене, в свои руки предприятие. Отец твой прогорит в два счета при
таком ведении дела... Значит, это и есть твоя дочь, Робер?
- Она и есть,- сказал отец.- Не только в лицее учится, но еще и
секретарь комсомола девятого района.- Шая уставился на Рене с любопытством.-
А недавно листовки на колониальной выставке разбросала.- Он явно хвастался
геройствами дочери.
- Не я одна,- возразила Рене, движимая чувством справедливости.
Шая еще раз присмотрелся к ней.
- Эту историю я слышал. Как разбросали?
- Через крышу.
- И это в газетах было. Потом кто-то по вашим следам прошел. Но
наверх-то как попали?
- Тоже по крышам.
- Это понятно. Не на дирижабле же. На крышах половина дел в Париже
делается. Прыгали с одной на другую?
- Там доски были заранее заготовлены.
- Досточки! Моя мечта! У меня такого комфорта никогда не было. А как на
первую крышу прошли? Там же консьержка обычно сидит? Надо зубы заговаривать:
труба, мол, наверху засорилась или еще что...
- Дом не был заселен. На ремонте.
- Тогда я пас. Это ловко. Заранее все обошли. Мои поздравления.
Покажешь мне потом этот дом - может, пригодится...
- Листовки разбрасывать?
- Нет, что похуже! - Шая засмеялся, Рене подумала вдруг, что он
домушник, но поглядев на него, отвергла это предположение. Тот повернулся к
товарищу: - Нам, Андре, надо переговорить. Об этой последней почте,- и
махнул конвертом, который вытащил, как фокусник, из кармана. - Я с Жаком
говорил, он ничего про это не знает. Надо ехать,- и исподтишка глянул на
Рене.- При ней можно? - спросил он отца.
- Думаю, можно.
- В общем, поезжай,- сказал он Андре.- Я тебе сейчас гроши выдам.
- Все вдвое,- сказал тот.- На два билета.
- А это зачем?
- Пусть Рене посмотрит, как это делается. И мне хорошо - для прикрытия.
Рене опешила, оглянулась на отца, но тот нарочно глядел в сторону.
Впрочем, Рене была не против путешествия. Она любила ездить по стране, но
это редко ей удавалось. Она спросила, куда они собрались.
- В Бретань.- Шая помешкал, разыгрывая нерешительность.- О ней, Андре,
разговору не было. Надо Жака спросить. Я понимаю, тебе не терпится,- не без
зависти и не без яду в голосе заметил он.- Но без Жака пока отставим.
- Значит, поездка откладывается,- объявил Рене будущий попутчик и
улыбнулся, обнажая ровные белые зубы.- Но думаю, ненадолго...
В Бретань поехали через пару дней. Стоял по-летнему теплый солнечный
день. Поезд шел до Сен-Бриека. Они приехали туда в послеобеденное время.
Андре решил задержаться в городе, прежде чем ехать к месту назначения.
- Лучше здесь обождать,- объяснил он,- чем торчать там у всех на виду.
Чем меньше место, тем в нем больше любопытных.
Они сели в привокзальном кафе. Андре заказал пиво с креветками.
- У меня с деньгами туго,- честно предупредила она его.
Он широко улыбнулся.
- Еще чего? "Юманите" платит. Поэтому, наверно, и прогорели.
- А при чем здесь "Юманите"?
- Мы же с тобой по письму рабкора едем. Не знаешь, кто такие
рабкоры?..- Рене не знала.- Что ж ты знаешь тогда? Плохо газеты читаешь.
Ее не в первый раз упрекали в этом. Все, кто так или иначе был связан с
партией, считал своим долгом, неукоснительной обязанностью и едва не
удовольствием читать ежедневный орган Компартии - ей же он казался пресным и
похожим на церковные книги: прочтешь строку и знаешь, что будет дальше. Но
она, конечно, никому об этом не говорила. Принесли пиво.
- Любишь? - спросил Андре, сдувая пену.- Я обожаю. Шая только не хочет
его в счет включать. Хороший парень, но этого я в нем не понимаю. Вина еще,
говорит, закажи. Чтоб во Франции жить и вина в обед не пить!
- А почему его зовут так странно?
- Шая? Потому что еврей. Исайя по-нашему. А он настаивает, чтоб его
Шаей звали. Знаешь, кто такие евреи?
- Знаю, в Библии были.
- Почему только в Библии? До сих пор живут и здравствуют. У них
способность к языкам обалденная. Ты по-иностранному можешь?
- Могу. По-немецки прилично говорю и по-испански.
- Откуда?! - изумился он.
- В школе учили. Надо было уроки делать.
- То-то я не знаю ни шиша. Уроков никогда не делал... А я уж решил, ты
иностранка. Шая из Польши, кажется. Или Галиции. Где Галиция - не знаешь?
- Нет.
- И я тоже. Так оно веселее, когда ничего не знаешь. А рабкоры сообщают
нам, какие у них на заводах и предприятиях законы или правила безопасности
нарушаются, и мы на проверку едем. Как сегодня.
- И на это много денег уходит?
- А что делать? Не к себе же их вызывать.- Он помолчал.- В этот раз
рабочий на аэродром жалуется: шум, пишет, над головой страшный. А
администрация ему: ты что, в лес работать пришел? Должен был знать, куда
идешь. Надо заглушки на уши давать, а они не знают или экономят. Я-то вообще
секретарь профсоюза авиационных рабочих севера Франции, но сегодня
афишировать этого не будем, ладно?.. Сколько сейчас? Надо еще не напугать
их. А то приедем в поздноту - кто такие да что? Переполошатся.
- Не написал, что приедешь?
- Нет. Писать еще хуже. Вся деревня будет в курсе - начиная с почты и
кончая аэродромом. Посидим и поедем. Или пойдем. Тут недалеко - можно и
пешком пройти. Если не возражаешь.
- Нет, конечно.
- А то, что домой сегодня не попадешь, тоже ничего? Потому как оттуда
мы сегодня не выберемся.
- Ничего. Я для родителей у отца ночую.
- Он у тебя как бы алиби?
- Как бы. Вообще я с отчимом живу.
- Ясно. У семи нянек, говорят... Пойдем? Или еще пива выпить?.. Нет,
хватит - все-таки на задании. И газету надо поддержать: совсем уже
обанкротились...
Они пошли по обсаженной тополями дороге, по обе стороны от которой
зеленели недавно засеянные поля.
- Красота какая! - не выдержал Андре и размечтался: - Бросить бы все да
осесть тут, в какой-нибудь деревушке.
- А что мешает?
- Да разве отпустят? Повязан по рукам и ногам.
- Семья?
- Нет, семьи нет. Кое-что похлеще... Есть подруга, но, наверно, уже
бросила. Никакой девушке не объяснишь, почему все время по стране мотаешься.
У вас на все одно объяснение. А я сказать не могу. Потому как
конспирация...- и пошел по полю, к сохранившемуся посреди него островку
прошлогоднего гороха.
- Не топчи зелень,- сказала она ему.- И вообще, не твое это.
- И что с того? - Он вернулся.- Не хочешь? - Она отказалась от его
подношения, он распробовал, согласился: - Невкусный! - и выбросил.
- Потоптал поле - зачем? Чтоб прошлогодний горох попробовать? Городские
- ничего в сельском хозяйстве не смыслите.
- А ты еще и крестьянка? Со своими иностранными языками?
- Была когда-то. Но до конца это не проходит...- И Андре, не знакомый с
этой точкой зрения, скорчил непонятливую физиономию и задумался...
Рабкора - вернее, человека, написавшего письмо в "Юманите",- они нашли
по адресу, стараясь не расспрашивать местных и читая редкие дощечки с
названиями улиц, которых здесь было немного. Корреспондент только что
вернулся с аэродрома. Это был недалекий, рассеянного вида человек лет
пятидесяти, с простым крупным продолговатым лицом, совсем недавно -
крестьянин, а ныне - уборщик территории построенного рядом аэродрома. Об
этом аэродроме в редакции "Юманите" ничего не знали. Вначале он испугался
гостей, потом, когда те представились, разошелся:
- Да, понимаешь, орут как оглашенные! Спасу никакого нет! Что ж это за
условия труда? Уйду от них - уши себе дороже!
- А что толку, что уйдете? Рядом ведь живете? У вас хозяйство? - и
Андре оглядел небольшой дом и участок.
- Есть, да не хватает на жизнь - поэтому и пошел туда. А там вон как!
Напишите - может, реветь будут меньше. Жены не слышу уже!
- Может, оно и к лучшему? - рискнул пошутить парижанин.
Тот конечно же его не понял:
- Почему? Она лишнего не говорит. Скажет, если вода, к примеру, в бадье
кончилась или когда за дровами идти. Все по делу. А я и собаки иной раз не
слышу. Как это: в сельской местности жить и ни жены, ни собаки не слышать?
Самолеты только и орут.
- Ладно.- Андре пока удовлетворился этими сведениями.- Мы это все
запишем, но надо еще ряд деталей выяснить. Поможете? - и вынул из планшета
карандаш и бумагу.
- А почему нет? Уши - дело святое.
- Этот аэродром ваш - он далеко отсюда?
- Да рядом. Услышите еще.
- По дороге, что к Сен-Бриеку?
- Да нет, в стороне чуть-чуть.
- Надо будет сходить посмотреть. А то скажут: пишете - а о чем, сами не
знаете.
- Это конечно. Сходим посмотрим.
- Он в ширину метров двести?
- Метры - это я не знаю, а вот как от сих до церкви - примерно так.
- Там самолетов десять стоит?
- Когда как. Когда больше. Мастерские - их там чинят главным образом.
- Ладно, и это потом обсудим.- Андре отложил карандаш и бумагу.- Вы,
наверно, поесть после работы не успели? А у нас тут колбаса парижская и
винца с собой взяли. Думали в кафе зайти - но зачем лишнее тратиться?
- Конечно! - одобрил хозяин.- Я туда не хожу. За скатерти их платить?
Они не чище наших. Эй, Марсель! - позвал он жену.- Гости у нас. Сыр тащи. У
нас сыр свой,- похвастался он.- Настоящий козий.
Жена выглянула из дома. Смотрела она подозрительно.
- Сыра нет больше. А что за гости еще?
- Приехали из "Юманите". По поводу шума.
- Смотри, как бы у тебя другого шуму после этого не было. Сыра нет, и
баста.
- Да нам его и не надо,- сказал Андре.- Может, пойдем с бутылками да
колбасой - куда-нибудь поближе к самолетам. И от Марсель подальше.
- Зачем? - спросил недогадливый хозяин.- С ней ясно, а к аэродрому на
кой?
- Послушаем, как гудит,- сказал Андре.- У меня правило - пишу только
то, что сам видел и слышал.
- А вот это правильно! - одобрил тот.- Марсель! Мы пошли! Раз ты нас не
привечаешь, мы другую найдем! - и, подмигнув гостям, повел их в окрестности
аэродрома.
Он оказался небольшим и, видно, и в самом деле предназначенным для
осмотра и починки того, что можно было сделать на месте без завоза в
ремонтные ангары. Андре расспросил рабкора о числе предполагаемых
сотрудников (чтоб знать, скольким среди обслуживающего персонала угрожает
глухота), о численности охраны (для той же цели) и о марках или, поскольку
хозяин был несведущ в авиационной технике, хотя бы величине самолетов (для
уточнения технических подробностей),- все это он записывал в блокноте одному
ему понятными значками и буквенными сокращениями. Колбаса была съедена,
вино, которого всегда мало, выпито - возник соблазн сбегать за второй
бутылкой, уже местной, но от этого их удержала благоразумная Рене: пришла,
по ее мнению, пора прощаться. Хозяин за время знакомства сдружился с
газетчиком и обещал, что будет писать и дальше: раз все так весело
кончается.
Было поздно. Последний поезд в Париж отошел часом раньше.
- Мы в отель,- сказал Андре.- Есть у вас гостиница?
- Есть, конечно, но на кой она вам? Что я, у себя вас не размещу?
- Не надо,- отсоветовал Андре.- Во-первых, Марсель, во-вторых, тебе это
ни к чему. Может, не выйдет ничего с письмом, а разговор пойдет, что
жаловался, корреспонденты приезжали, а ты их у себя принял. Что раньше
времени на рожон лезть? - И хозяин осекся, замолк, признал справедливость
его слов.- Лучше скажи всем, что к тебе парочка из Парижа приезжала -
старого знакомого сын с девушкой, от него привет тебе передавал, выпили
слегка, а дома у тебя не остались. Потому как девушка строгая: ей неприлично
под одной крышей спать.
- Да я и вижу, что она строгая,- согласился рабкор, совершенно им
обмороченный.- Ни слова за все время не сказала.
- Она практикантка,- сказал Андре.- Со мной в газете работает. Пока
только учится. Надеюсь, выйдет у нас что-нибудь, с шумом твоим...
Хозяин вызвался проводить их до гостиницы, спротежировать и сбить цену
за номер, но его разубедили: под тем же предлогом конспирации.
- Со всем этим осторожней надо быть,- разъяснял Андре спутнице.- Хорошо
этот парень ничего не понял и никогда не заподозрит. А могут и сообразить,
что к чему. Недавно один в контрразведку пошел: что это за вопросы ему
задавали, которые не профсоюзы должны интересовать, а чужую разведку,- и
глянул многозначительно.- Свой, между прочим, парень - коммунист и
профсоюзник.- Он обождал минуту, сменил неприятный разговор: - Теперь ты
видела, что к чему. Мне Робер говорил, тебе скучно на легальной работе и
тебя интересует что-нибудь живое и рискованное.- ("Когда успел?"- подивилась
Рене, обещая себе не говорить больше отцу лишнего.)- Так-то ты подходишь нам
по всем статьям: мы о тебе навели справки - и о выставке той и до нее - об
истории с плакатами. Но прежде надо задать тебе несколько вопросов...
Рене была ошарашена всем этим. Она не просила отца ни о чем подобном и
ничего похожего ему не говорила. Она еще не знала, чем будет заниматься в
жизни, но такое ей и в голову не приходило. Но она ничего не сказала и не
опровергла слов отца - предпочла промолчать и остаться в тени, чтоб побольше
выведать из Андре: в ней жили уже задатки будущей разведчицы.
- Прежде всего скажи, в каких ты отношениях с Дорио? - Андре поглядел
на нее испытующе и исподлобья.- Ее в который раз уже об этом спрашивали, и
эти вопросы набили ей оскомину.- Что ты о нем думаешь? - спросил он, потому
что она медлила с ответом.
- Это так важно?.. Думаю, хороший организатор. Бузотер - но это тоже
необходимо. За это его и любят. Рабочие за ним идут - я это сама видела.
Он кивнул:
- Это все так. С виду, во всяком случае... Но у нас есть сведения, что
он связан с полицией...- и глянул украдкой.- Поэтому если хочешь иметь дело
с нами, надо с самого начала с ним определиться.
- С ним все просто,- сказала она спокойно и взвешенно.- У меня с ним
нет никаких отношений. Кроме самых обычных.
- Это так? - на всякий случай спросил он, ожидая, видимо, дальнейших
уверений, но она смолчала, давая понять, что нет смысла спрашивать ее о
чем-либо дважды, и он вынужден был этим удовольствоваться: - Если так, то
будем считать вопрос исчерпанным.
- А что вообще происходит в партии? - спросила Рене, и слова эти,
несмотря на видимую беспечность, прозвучали глухо и серьезно.- Я спрашивала
у отца, но этот вопрос, наверно, не для него. Какое место у нас занимают
русские?
Андре был готов к ответу и все же замешкался.
- Этот вопрос многие задают, Рене, но мало кто знает, как на него
ответить... Дело в том, что французы сами революции не сделают.- Он поднял с
дороги хворостинку и начал махать ею, как лектор указкой, помогая себе в
рассуждениях.- Не сделают, потому что слеплены из другого теста. Считают,
что свое и так возьмут и проживут без лишних забот и треволнений. А дело к
войне идет. В ней надо будет воевать, а не отсиживаться дома. Мы стали на
сторону русских: нам представляется, что они сыграют в войне главную роль, и
надо помогать им, пока не поздно. Пока их все скопом не затравили. И отец
твой так думает - только не хочет при этом свою независимость потерять:
денег, видите ли, брать не хочет и этим сразу всем делается подозрителен.
Независимые не нужны никому - да и как без денег заниматься нашими делами?
Поэтому его никто своим не считает, хотя делает он, может быть, больше, чем
другие... Ладно, хватит о нем: мы-то как раз его любим за бескорыстие...
Если забыть, конечно, про его необязательность,- припомнил он.- Тут он не
имеет себе равных. Может назначить встречу и уехать куда-нибудь в Прованс с
новой пассией. Для начальства нет ничего хуже - нам они еще разрешают с ним
дело иметь, а сами не хотят и знаться... Теперь о русских. Они просят у нас
военные сведения - мы их даем: надо быть до конца честными - воевать-то в
первую очередь им придется. Почему один народ должен отдуваться за других, а
те ждать, когда им каштаны из огня вынесут... Они, конечно, тоже не сахар -
русские эти. Любят, чтоб им льстили и подпевали - за это и денег дадут и
поддержат кого не надо. Дорио ведет под шумок переговоры с правыми, с
фашистами находит общий язык, Барбе, кажется, такой же, а они у них сейчас
чуть ли не фавориты. Потому что новые: прежних Каменев и Зиновьев
поддерживали, они теперь в Союзе первые враги и оппортунисты, и их люди,
стало быть, на подозрении.
- И что делать? - спросила Рене.
- Да то и делать, что делается. Все само собой образуется. Силою вещей.
У нас сейчас Жак фактически всем заправляет. Он и Морис: Морис легальный
аппарат ведет, Жак нелегальный. Они женами, что ли, обменялись для большей
надежности - чуть ли не свойственники. Хотя оба как будто бы не в фаворе...
Трудно понять?
- Трудно.
- И не поймешь. Нарочно все запутывают. Деньги, во всяком случае, у
Жака. И вся сеть оперативная. И связи - напрямую с Коминтерном и с Красной
Армией. И люди у нас - один лучше другого. Шаю видела? Посмотришь - веселый
крепыш и ничего больше? А за ним вся парижская полиция гоняется. Знаешь, как
они его зовут? Фантомасом. Не потому что самый сильный, а потому что от всех
уходит. Так в газетах и пишут: был Фантомас и снова ушел - как сквозь землю
провалился.
- Шая - это псевдоним?
- Нет, он под своим именем выступает. Зачем мне, говорит, лишняя
статья? Пока не задержат, могу позволить себе это удовольствие. Не любит на
чужие имена откликаться. Все до поры до времени, конечно...- Он поглядел
искоса.- Видишь, сколько я тебе наговорил? Это чтоб ты выбор сделала
правильный. Если захочешь с революцией связаться. А ты захочешь - я тебя
насквозь вижу. Иначе бы не стал говорить всего этого: не положено.
- Мне надо лицей кончать.
- Кончай, конечно. Времени много. В один день такие дела не решаются.
Придешь к нам, когда захочешь. А пока забудь все, что я тебе спьяну
выболтал...
В отеле, небольшом, но чистом и уютном, как все сельские гостиницы
Франции, Андре попросил номер для девушки, себе же - хоть солому на
сеновале.
- Думаете к девушке вечером прийти? - спросила недоверчивая хозяйка.- У
нас это не принято.
- Что вы, мадам, разве мы на таких похожи? Вы меня в краску вгоняете...
Он проводил Рене в ее комнатку, оглядел обстановку, остался ею доволен
и задержался в дверях дольше необходимого.
- Ну вот. Тебе удобно будет. Надеюсь, не очень устала?..- помешкал,
потянулся к ней, но сдержал себя, усмехнулся и пошел спать в конюшню...
А Рене почувствовала на расстоянии это несостоявшееся движение,
физически ощутила его и, странное дело, в последующем вела себя с молодыми
людьми так, будто оно в действительности имело место, будто она имела опыт в
свиданиях и прошла первый барьер любовного сближения. Тот, кто робеет в
последний момент, не столько теряет сам, сколько готовит почву для
другого...
У нее не было претензий к отцу, но она все-таки спросила его, зачем он
организовал ей эту прогулку.
- Для расширения кругозора.- Он улыбнулся скованно.- Чтоб знала, что к
чему.- И глянул искоса: - Тебя же ни к чему не принуждают...
Видно, они успели рассказали ему об этой поездке.
19
История эта имела все-таки продолжение. Хотя Рене и сказали, что она
сама выберет день и придет к ним, когда захочет, следующий шаг к сближению
снова сделала не она, а люди из нелегального отдела Компартии.
Рене продолжала ходить к Марсель в "Юманите" - благо редакция была
рядом. Марсель продолжала опекать юную девушку из предмеcтья, которая, по ее
мнению, отличалась способностями в самых разных областях, но ей не хватало
чего-то важного - того, что можно назвать умением подать себя и что,
надеялась Марсель, разовьется в общении с нею. Они еще несколько раз
побывали в Лувре и стали называть себя подругами. Рене гордилась этим
знакомством и не упускала сказать при случае, что дружит с дочерью самого
Кашена: трудно уберечься от тщеславия - это распространеннейший из людских
пороков. Марсель всегда была окружена интересными молодыми людьми. Рене хотя
сама не любила и даже избегала чрезмерного мужского внимания, но успехам
Марсель радовалась и признавала, что ее подруга обладает даром, которым она
не владеет - умением, ни с кем в особенности не сближаясь, привлекать к себе
массу поклонников. Правда, тут нужна оговорка, которую влюбленная в подругу
Рене не делала. Журналисты "Юманите", ухаживая за Марсель, не взыскивали с
нее в случае любовных неудач и заранее довольствовались невинным флиртом:
она была дочерью директора газеты, и их искательства, со всеми поправками на
время, место и идейные разногласия, повторяли в чем-то отношения приказчиков
с дочерью хозяина.
Впрочем, любовь не играла большой роли в этом кружке, а была скорее
данью возрасту и приличиям - только Серж был увлечен Марсель больше, чем
следовало. Члены кружка были заняты политикой и искусством - в разных
сочетаниях и взаимопреломлениях этих двух важных ипостасей общественной
жизни и деятельности. Здесь охотно говорили о концертных и выставочных
событиях сезона и мечтали об особой коммунистической газете или
еженедельнике левого толка, в которых могли бы заняться этими желанными
предметами без оглядки на число строк и на ворчливого французского рабочего,
который больше всего на свете не любил, чтобы ему кололи глаза невежеством,
и потому, руками преданных ему редакторов, не допускал в свою газету того,
что было выше его понимания. Журналисты даже распределили между собой отделы
будущего журнала: Марсель брала на себя музыку, живопись и новинки афиш;
Серж - связь деятелей искусства с детьми и с рабочими коллективами (потому
что о них тоже нельзя забывать, а он в этой компании был самый совестливый);
третий, Венсан, отвечал за литературу. Сам он писал бесконечный роман,
который никому не показывал, и печатал в "Юманите" несложные вирши по случаю
разных событий и праздников - эти читала уже вся рабочая Франция, но мнение
ее автору известно не было, поскольку стихи не были подписаны и составляли
как бы неотъемлемую собственность газеты.
Все было бы хорошо, но в последнее время это размеренное и приятное
существование оказалось между молотом и наковальней и стонало под ударами
незваного пришельца. Москва прислала в газету своего полномочного
представителя и диктатора, грозного черноморца Андре Марти, героя русской
революции, некогда возглавившего французских моряков, отказавшихся стрелять
в русских товарищей, и отсидевшего за это срок во Франции. Он долго жил в
столице мирового пролетариата, засиделся там и горел желанием навести
порядок в своем прогнившем дотла и заблудившемся в трех соснах отечестве.
Началось с того, что он наотрез отказался здороваться с сотрудниками на
лестнице: будто это было не в его правилах или занимало у него слишком много
времени. Вайяну-Кутюрье, главному редактору газеты, который приготовил ему
излюбленную остроту о том, что его ругают весь месяц, а в конце его говорят,
что газета все-таки не так уж плоха, в ответ на это изящное, не раз
произнесенное и просящееся в историю бонмо, Марти сказал, с неслыханным в
этих местах цинизмом, что у него: а) нет времени здороваться в газете с
каждым встречным и б) отныне и в начале и в конце месяца будут одни лишь
нелицеприятные разборы и разгромы написанного, так что пусть он не надеется
на снисходительность (все это было сказано куда грубей и проще). Марти по
характеру своему был угрюмый и дерзкий боец - тюрьма его нрава не укротила,
а пребывание в Москве довело до совершенства. Больше всего попадало
почему-то Венсану, хотя его статьи и стихи не давали этому повода: Марти,
видно, не выносил поэтов - исключая тех, кто написал тексты "Марсельезы" и
"Интернационала"...
- Что ему дались мои баллоны? - удивлялся Венсан, читая очередные
вымаранные строки.- Чем я теперь колонны зарифмую?..
Он решил отомстить обидчику и чуть не вылетел из газеты: написал стишок
на нового директора. Эпиграмма, врученная Марти в кабинете Кашена и
зачитанная потом, приватно, коллективу газеты, была такова:
- "Пила драла дубок.
Дубок свалился с ног.
Что дерево? Терпело.
Пила ж? Все время пела". (Для перевода использовано четверостишие
Жильвика, Guillevic, Executoire, 1947; автор стал в годы войны подпольщиком-
коммунистом.- Примеч. авт.)
- Что за галиматья?! - вскричал моряк-редактор.- Я уже не спрашиваю про
рифму и размер, но кто здесь дубок и где пила?! Это что, личные намеки?
Венсан сделал неуклюжую попытку оправдаться:
- Это все надо понимать фигурально. Я думал, вы оцените юмор. "Юманите"
- "Юморите": это же где-то рядом.
- "Юморите" на главного редактора? Да еще предлагают напечатать в его
собственном органе! Вы бы отдали ее "Досужему парижанину", с которым у вас
такие прекрасные отношения!..- и оглядел поочередно всех сотрудников,
пропустив только Кашена, с которым у него были иные счеты, решаемые на
другом уровне.- Ищите, Венсан, работу. Я вас освобождаю от необходимости
ходить в эту газету.
- Без всякого пособия? - огрызнулся тот.
- Венсан! - воскликнула Марсель: предупредить, чтоб не зарывался, но
было поздно.
- Слыхали? Он хочет еще с партии проценты получить. Со своего вклада в
нее. Или дивиденды - не знаю, как правильно: в тюрьме подзабыл, а в Москве
совсем разучился...
Венсан весь испереживался и все думал, как уйти - тихо или хлопнув
дверью, друзья же посоветовали ему продолжать ходить на службу. Он так и
сделал, и санкций не последовало: Марти ограничился поперву внушением и
предупреждением...
Марсель кипела гневом и даже пыталась создать оппозицию:
- Надо объединиться и спасти газету! Из нее хотят сделать церковный
календарь со святцами! - Здесь, в тесном кругу друзей, она не стеснялась в
выражениях.- Мне вчера тоже вырубили три строки о концерте Шаляпина! Я ему
говорю: это великий русский бас, а он мне - белогвардеец! Вот когда приедет
ансамбль Красной Армии, тогда и объявим...- Марсель поглядела с возмущением
и спросила: - Он в самом деле сюда едет?
- Слушай его больше,- сказал Серж.- При теперешних-то отношениях?
Издевается просто.
- И что ему это дает? - оскорбилась во второй раз, и еще больше,
Марсель.
- Ничего. Кроме того, что в очередной раз унизил твоего папашу. Ты не
понимаешь мужчин - половина из нас такая.- Видно, акции Кашена и вправду
пошли вниз - раз Серж позволил себе назвать его папашей.
- Напишите коллективное письмо протеста - я его у себя в газете
напечатаю,- предложил Ориоль, который, сколько ни ходил в этот круг, так
ничего в нем и не понял.- Может, подействует?
- Подействует. Последним ударом по отцу станет. Обращаться с жалобой в
классово чуждый орган прессы? - Марсель даже не поглядела в его сторону.-
Для Марти это уж точно будет подарок - лучше не придумаешь. Будем ждать. А
чего - никто не знает. Во всяком случае, надо держаться сообща. Один за всех
и все за одного, как говорили мушкетеры.
- А кто взял себе рабкоров? - простодушно спросила Рене. Ориоль глянул
на нее с острым любопытством: он уже не раз глядел на нее так - остальные
недоуменно пожали плечами.
- Не знаю,- сказал Серж.- Они не в этом помещении.
Он мало что понимал в этой части дел и вообще не хотел вникать в то,
что не касалось его лично. Марсель, для которой в отчаянии все средства были
хороши, переглянулась с Рене и сообразила, что вопрос не так уж невинен.
- Отец, к кому перешли рабкоры? - спросила она Кашена, который только
вошел в прихожую, снимал с себя длинное черное пальто и сматывал
конспиративный шарф, закрывавший половину лица до длинных висячих усов. От
ее вопроса он замер, крякнул от неожиданности, медленно повернулся к молодым
людям, оглядел всех подряд, выделил неприязненным оком Ориоля, которого
недолюбливал с тех пор, как тот посоветовал ему занять денег у русских,
скользнул взглядом по Рене.
- Не знаю... Они не в моем ведении. А кто ими занимается, ей-богу, не
знаю. Не до них. Давайте-ка я с вами переговорю малость - с теми, кто из
газеты. А остальные - милости просим, в следующий раз как-нибудь...- Он и в
самые трудные дни сохранял радушие и гостеприимство...
- Ты как всегда попадаешь в точку, Рене,- выйдя на улицу, сказал
Ориоль, против обыкновения серьезный и вдумчивый.- Может, ты нам в газету
обо всем этом напишешь?
- Нет, конечно,- сказала Рене.
- Огюст не разрешит?
- А кто это? - спросила она.- У меня много знакомых Огюстов. Кого ты
имеешь в виду? - И он только махнул рукой: в знак отчаяния...
В этот вечер Марсель, Серж и Венсан должны были пойти на одно из первых
представлений балета Стравинского "Аполлон Музагет" в театре Сары Бернар.
Марсель составляла список того, что в Париже было достойно их внимания, все
русское занимало в нем почетное место - и с ним новый балет Стравинского.
Серж заметил, что Стравинский - эмигрант, но хотя и сказал это с иронией,
получил от Марсель достойную отповедь:
- Не будем большими католиками, чем папа, Серж. Нам интересен русский
народ, глубина его духа, которая подвигла его на жертвы и лишения, а
эмигрант он или интеллектуальный бродяга - пусть это решают в нашем
Секретариате люди вроде капитана Трента! - Догматик Трент был давно списан с
борта партийного корабля, о нем можно было не вспоминать, но Марсель имела в
виду конечно же другого человека.- Будем выше этого! Мне, например, казацкий
хор дал больше, чем все последние резолюции Коминтерна, вместе взятые! - Это
было, разумеется, риторическое преувеличение, но его деликатно не
заметили...
Билеты старались брать дешевые, на высоких ярусах: дорогие считались
знаком дурного тона (музыку лучше слушать с галерки), да и денег на них не
было. Платили за вход по очереди.
- Вот! - Серж показал три билета на неудобные места, стоившие ему
месячного сотрудничества в "Авангарде".- Я сижу посередине и рассказываю
Марсель, сидящей справа от меня, что делается на сцене, Венсан слушает
музыку и потом напевает нам обоим.
Он старался ради Марсель, но она была не в духе и сказалась занятой:
- Я не пойду. Рене возьмите вместо меня: ей это будет полезно... У нас
неприятности дома - мы срочно выезжаем на побережье.
Серж сильно расстроился. У него, как у всякого влюбленного, были особые
виды на этот вечер - как и на всякий другой тоже.
- Мне б такие неприятности - чтоб завтра на Средиземном море
оказаться,- проворчал он, но Марсель была настолько не в настроении, что не
могла простить ему и этого невинного ропота и сердито выговорила:
- Это действительно серьезно, Серж! Мог бы и посочувствовать.
Серж встрепенулся: несчастья любимых тревожат нас больше наших
собственных.
- Так я не знаю чему.
- Противная история.- Марсель помолчала, преодолевая естественное в ее
положении внутреннее сопротивление.- У нас под Ниццей жил дядя с теткой.
Дядя давно завещал участок и постройки на нем отцу. А у тетки свои планы на
них... Дядя на днях умер. Она даже не сообщила нам вовремя - надо ехать на
похороны, а отцу, как назло, нужно на заседание Коминтерна. И не ехать в
Москву тоже нельзя - так даже вопрос не ставится. Поедем мы с матерью, а что
из этого выйдет, не знаю... Дом пустяковый, но участок хороший... Партия
через нас влияла там на соседних художников - они рассыпаны по всему
побережью... А на спектакль пойдет еще Огюст,- прибавила она совсем уж
невпопад: откуда-то извлекла его напоследок, как фокусник из рукава мантии.
- Что за Огюст? - Серж насторожился: у Марсель вечно были тайны,
оскорблявшие его сердце влюбленного.
- Дюма. Из руководства партии. Он очень интересовался этим балетом. Так
что выбирайте, кому идти третьим.
Серж пожал плечами:
- Пусть Венсан идет. Мне уже не хочется.
- А ты билеты покупал? Нет уж. Сиди сам на этой каторге.
Марсель, чтоб замять неловкость, подольстилась к Сержу:
- Я ему, кстати, про твой проект с пионерскими лагерями говорила - он
сказал, что можно попробовать... Что такое "Аполлон Музагет", кто-нибудь
знает?- спросила она у остальных, будто в настоящую минуту это было
главное.- Все-таки плохо у нас у всех с общей культурой.
- "Аполлон" - понятно,- сказал, приободрившись, Серж.- "Музагет" не
очень.
- Ладно, я тоже не знаю. Про "Музагет" я в "Ларуссе" (Распространенный
французский энциклопедический справочник.- Примеч. авт.) посмотрю,- решила
Марсель.- Спросила бы у отца: он все знает, но ему не до этого.
- Из-за дачи на Средиземном море?
- Из-за дачи! Из-за московской поездки! Каждый раз как на публичную
порку едет!..
Огюст Дюма (он просил не путать себя с классиком: у того фамилия
кончалась на "s", а него на "t") был сотрудником не "Юманите" (хотя и просил
называть себя Дюма из "Юма"), а центрального аппарата партии. В настоящее
время он был, кажется, членом Секретариата: состав последнего постоянно
менялся и, в целях конспирации, хранился в тайне даже от партии - отсюда и
сомнения на счет его членства в этом высоком органе. Во всяком случае, он
был связным между Секретариатом и газетой: привозил оттуда срочные
документы, обвинительные статьи и пасквили, якобы подписанные сотрудниками
газеты, так что те наутро с бессильным гневом и ужасом дивились на мнимое
дело рук своих - и выполнял какие-то иные челночные операции, говорить о
которых было не принято. Человек этот был, впрочем, простой, свойский и
компанейский. В прошлом он был моряк, младший офицер военного флота, и в нем
сохранились старые привычки, в которых дух морской дисциплины соседствовал с
мичманской шкодливостью и беспечностью. Он щеголял старым офицерским
мундиром - довольно потертым и без погон; в нем он чувствовал себя
свободнее, чем в штатском: легче было и шалить, и подчиняться.
Они пошли втроем в театр Сары Бернар (той самой, которая в семьдесят с
лишним лет соблазнила когда-то Сергея Есенина) на новый балет Игоря
Стравинского. Огюст был уже не в беспогонном мундире, а во вполне приличной
выходной паре с белой рубашкой и галстуком, но и в штатском оставался похож
на военного: все кругом были в свободных рубашках и кофтах с бантами и
завязками на шее - вместо обременительных, как цепи, галстуков.
"Музагет" оказался не чем иным, как "водителем Муз". Рене прочла это в
афишке спектакля, но потом нашла и в "Ларуссе", как и предсказывала Марсель,
которая все знала и была начитанна, как учительница младших классов. Узнать
из мелодичной и капризной музыки Стравинского и, тем более, из пластичной,
но вычурной хореографии Баланчина, почему русские совершили революцию и
терпят нынче немыслимые бедствия, было зрителям не под силу. Постановщики
спектакля, кажется, намеренно вводили их в заблуждение на этот счет, потому
что после спектакля русских можно было посчитать пребывающими на Олимпе в
одной компании с небожителями. Видимо, Стравинский, как и сказал Серж, был в
душе своей эмигрантом или бродячим музыкантом, предлагающим свою музыку на
всех мировых перекрестках и меньше всего интересующимся судьбами революции.
К тому же у всех болели спины из-за неудобных сидений и необходимости
вертеться: чтоб видеть, как танцуют и пляшут на далекой от них сцене...
- Все-таки кафе - место куда демократичнее,- сказал Огюст, усаживая
товарищей в углу под пальмой в уютном заведении с большими красными
абажурами на настольных лампах, с обивкой из черного дерева и бронзой,
тускло блестевшей в темноте зала.- Каждый сидит с удобствами. Хоть у
оркестра, хоть где. И музыка лучше, доходчивее. Люблю это заведение. Оно мне
родной камбуз напоминает. Особенно бронза: так и хочется надраить... Что
возьмем?
- Какие у нас финансы? - У Сержа после оплаты билетов ничего не
осталось.
- Неограниченные,- отвечал тот.- Хватит на кофе и пирожные.
Принесли заказ.
- Расскажите о вашей службе на флоте,- попросила Рене, давно мечтавшая
о далеких странствиях.
- Рассказать о флоте? - Огюст посмотрел на нее так, будто желание ее
было не вполне приличным.
- Да. Какие у вас о нем воспоминания?
- Память-то светлая, а как начнешь рассказывать, обязательно
какую-нибудь дрянь вспомнишь - почему так, не знаете?
- Не знаю. Может быть, все плохо было?
- Да нет, нормально. Просто мы так устроены: нацелены на плохое.
Революционеры, я имею в виду. Верно, Серж?
- Почему? - Серж ел корзиночку с кремовыми цветами и был настроен
иначе.- Я оптимист и все вижу в розовом свете.
- Счастливец, значит. Так что рассказать, Рене?
- Расскажите про ваши отношения с начальством. Это важно?
- Еще бы! Все от капитана зависит. Мой на последнем моем корабле был
законченный пьяница.
- Не может этого быть,- сказала она, скорее подыгрывая ему, чем не
веря.
- Да еще какой. А если капитан - пьяница, то все туда же. Начальство
знало это - однажды адмирал нагрянул с инспекцией: выстроили команду, наш
наверху, на шканцах, болтается - адмирал обращается к нам: есть ли жалобы.
Хотел, чтоб мы на него нажаловались.
- А вы?
- Естественно, отмолчались - адмирал так ни с чем и уехал... Не
нравится история моя?
- Расскажите о чем-нибудь приятном,- попросила она.- Вы моряк все-таки.
- Раз моряк, значит о женщинах - так ведь?
- Положим. Хотя и необязательно.
- Необязательно, но так. Женщины, Рене, бывают на земле и на море. О
женщинах на земле говорить не стоит, да и на корабле не очень.
- Откуда на военном корабле женщины? - Серж оторвался на миг от торта.
- Берут для бюджета корабля, для настроения офицеров,- уклончиво
отвечал Огюст.- Вы все тайны знать хотите. Слушайте, что вам говорят, а
выводы делайте сами - так ведь, Рене? - и поглядел на нее искоса: насколько
груба могла быть сообщаемая ей правда.- У нас на второй палубе стояло подряд
шесть кают младших офицеров - и моя тоже, поскольку, несмотря на мой далеко
не юный возраст, я все не мог добиться повышения: во мне всегда чуждый
элемент чувствовали. Так вот. Все пассажирки - сколько-нибудь подвижного
возраста: что на ногах держались - считали своим долгом пройти через все
каюты последовательно, а то и по две за ночь кряду. Это у нас называлось
стоять на звездной вахте. Стоишь на палубе, смотришь в воду или на звезды, а
к тебе уже такая особа лепится: приглядела тебя на обеде или просто
высмотрела на ночной охоте, пока муж спит после пьянки. "Что делаете?"-
спрашивает.- "Надеюсь, не на дежурстве? Хотя можно, говорит, и среди
дежурства, если не терять времени