й "волне": я схапал со стола посудину со спиртом, ибо о товарищах по палате нужно помнить, и заныкал ее в карман пижамы под халат. Прежде, чем отправиться в свою берлогу, я двинул к отдельному домику - моргу. А Леня остался управлять больницей. Свою тайную миссия в гистологической лаборатории мы с лаборанткой выполнили быстро: мне собственно было нужно только проследить, чтобы женщина - а порода лаборантов, как правило, любопытная - делая препараты, не зажилила кусочки ткани или уже готовые стекла. Далее, глазом-то в микроскоп лез только я один. Вся акция заняла у меня не более тридцати - сорока минут. Готовые препараты не дали ничего нового для диагноза - фиксировалось обилие недифференцированных эпителиальных клеток, уже полностью вытеснивших даже жалкие "намеки" на образование железистых трубочек, во "всю Ивановскую" разгулялась и соединительная ткань, создающая прочный каркас всему этому злокачественному безобразию. Я сдержал эмоции, не изменился в лице, поблагодарил классного специалиста, втянутого в тайную миссию, распрощался с теми врачами, что попались по дороге, и пошкандыбал в свои "номера". Мои сотоварищи встретили меня взглядами, насыщенными неподдельным томлением, но кроме того в них можно было легко прочитать любопытство профессионалов. Профессионалам к тому же не терпелось выпить, а в таких случаях "клин вышибается клином". Это любопытство само по себе было взвешенным, корректным, и его наши ребята быстро притушили, а потом и окончательно залили спиртом. Их жаждущие утробы, как говорят в таких случаях, "получили свое"! Вопросов никто не задавал, а я, естественно, на них и не напрашивался. Аутизм шизофреника - это очень удобная - "глухая защита" - через нее пробиться невозможно, а поскольку угрызений совести такая личность не испытывает, то и немая тишина не давит, никого ни к чему не обязывает. От всех переживаний, а, может быть, и от выпитого, несколько кружилась голова, но все мышцы быстро расслабились, и я уснул сном праведника. И уже на излете, притухающее сознание подарило мне замечательные слова, снявшие, наверное, окончательно тяжесть с души: "А мы, народ Твой и Твоей пажити овцы, вечно будем славить Тебя и в род и род возвещать хвалу Тебе" (Псалом 78: 13). Проснулся я к обеду, да и то только потому, что почувствовал сверлящий взгляд у себя над переносицей, между бровями - в ответственной точке Инь-тан! Воздействие взгляда на эту точку было уже в той стадии накала, когда ведется не борьбы с бессонницей, а, наоборот, активация фазы пробуждения, - иначе я бы и не проснулся до вечера. Но мне показалось, что ищущий взгляд еще и спускался на кончик моего носа, сверля на нем дырку в точке Су-ляо. А это уже повод к выполнению иной задачи, - кто не знает, что это уже поле сексуального возбуждения. Кто-то извне намеренно и неосторожно играл с огнем! Я открыл глаза и сразу же обнаружил противника. Передо мной сидела красавица Инна Станиславовна - с глазами на мокром месте. Женское нетерпение так и сочилось из всех кожных пор, даже кончик носа посинел. Я быстро сообразил, на какого "зверя" ведется охота: Инна пришла за "стеклами" по поручению Леонида Григорьевича. Передавая ей страшную посылку, я только попросил на словах сообщить главному врачу: "Все подтверждается"! Она быстро отвернула голову, чтобы спрятать от меня брызнувшие слезы, и вышла из палаты, не проронив ни слова, - не поблагодарив, не попрощавшись. А собственно за что благодарить? - за вынесение смертного приговора? Я смотрел ей в след, пытаясь выкристаллизовать ощущение, создаваемое у психоаналитика женщиной, союз с которой не возродил, а убил мужчину. Ну, может быть, эта формула - слишком жестока. Скажу лучше, что союз с этой красавицей не защитил, не сберег жизнь близкого мужчины. А ведь главная миссия "подруги" прикрыть совершенно голого перед Судьбой мужчину своей аурой. Новорожденный появляется на свет голым и беззащитным, и уже тогда начинается эксплуатация особых качеств женщины-матери - "оградить", "защитить", "согреть", "накормить". Бог связал мужчину и женщину тесными узами только для того, чтобы благотворные действия материнства продолжались, ибо он создавал Адама - Вечным Ребенком! Иисус Христос тоже завещал апостолам сохранять в себе качества дитя. И такие слова - не простой звук, не обычное сотрясение воздуха, а тоже приговор, почти что смертный! Я давно заметил, что люди делятся на три категории: первая - индифферентные по своему влиянию на окружающих; вторая - помогающие окружающим; третья - губящие, приносящие несчастье всем тем, кто вступает с ними в какие-либо взаимоотношения. Причем, такие свойства могут сочетаться с очень разнообразными внешними данными и другими свойствами этих людей. Вот и Инна Станиславовна, не ведая того, получила печать от Бога - или Дьявола - на выполнение особой миссии: ее обязали вносить сложнейшие испытания в жизнь окружающих, в том числе, и создавая для них смертельные опасности. На каком уровне распространяется такое влияние? - трудно сказать. Мне казалось, что любые встречи людей - друг с другом и какими-либо обстоятельствами - уже предопределены. Значит и встреча с человеком-"губителем" тоже предопределена. Не надо тому удивляться, сам-то он - тот человек - может быть, и не желает никому приносить несчастье, но ему поручена такая миссия. И мне вдруг захотелось проверить в "чистом опыте" силу демонической функции, а заодно и попробовать разобраться: каков "механизм" такого влияния? Затея, слов нет, - опасная! Но меня просто раздирало любопытство экспериментатора. Когда еще подвернется такой случай. Я вспомнил знаменитый миф о прекрасной женщине, допускавшей к своему телу жаждущих любви мужчин только на одну ночь - утром же их казнили. Как видно, логическая формула такого явления была давно установлена и сформулирована нашими мудрыми предками. Но та легендарная героиня объявляла о своем условии заранее, оставляя мужчине право выбора: потрахаться и умереть, или, не солоно хлебавши, живым откатиться восвояси. Тогда как в современной жизни встреча с "роковой женщиной" может оказаться самой существенной тайной для мужчины, соблазнившегося ее красотой, - своеобразной "подставой", если хотите! Восторженные чувства: коварство и любовь - ведут всех на погибель, громя и плоть, и кровь! "Крыша" Кибеллы, Реи круче бедер у моей Феи. Она - лишь стоит левее, дразня животом наглее, но так же действует таз, вызов груди, магия глаз. Мой риск - святое дело, если жизнь поднадоела. Не могу уйти от проказ: обнажение - мой экстаз! Я понял, что не откажусь от испытания - не разорву нити союза с неизведанными силами. Если Леониду пришлось принять "смертельный дар", то мой грядущий эксперимент - это лишь жалкое подобие "товарищеской верности". Я обязан испытать риск своеобразной "офицерской рулетки", насладиться неопределенностью и, хотя бы частично, сорвать "банк" своеобразного научного поиска. Это и был мой экстаз, строящийся на эгоцентризме не столько общечеловеческом, сколько идущим от воли человека науки, запутавшегося в волосиках женской промежности. Когда твоим кредо становится своеволие, анархизм, индивидуализм в мыслях и поступках, тогда можно позволить себе радость риска - броска в постель, очертя голову! Моя мораль питается, скорее всего, ошибочной установкой - уверенностью в том, что собственное любопытство - явление святое! Через несколько дней Леонид зашел ко мне попрощаться. К тому времени он проконсультировался у "тузов" в области онкологии и основательно взвесил все варианты. Решение Леонид принял однозначное, не подлежащее обсуждению и корректировки со стороны кого-либо: он закупил два ящика коньяка, провианта и, послав всех к Черту, собирался отъехать к себе на дачу и там, в тиши и пьяном покое, встречать смерть. Он мечтал отдохнуть напоследок от мирской суеты, от людей, которым вечно от него было что-то надо. С собой он взял только Инну Станиславовну - она и должна была проводить его в последний путь. Я разделял полностью решение Леонида, ибо помнил слова вещие! "Услышь, Господи, молитву мою, и внемли воплю моему; не будь безмолвен к слезам моим. Ибо странник я у Тебя и пришлец, как и все отцы мои. Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду, и не будет меня" (Псалом 38: 13-14). Последнее прости: Соколов Леонид Григорьевич умер на двенадцатые сутки, спокойно приняв дозу алкоголя по вкусу и по желанию, подсластив ее еще и небольшой инъекцией морфия: он заснул, отвернувшись к стенке, почти как Антон Чехов. Леонид, то есть Лев, проживший "боевую жизнь" в медицинских чащобах, в последние минуты пребывания на Земле вдыхал аромат дерева, которым когда-то сам, предварительно выстругав, обшил свой дом изнутри, - здесь каждая дощечка впитала биоритмы его трудового азарта. Инна Станиславовна сделала ему тот последний укол, поправила поудобнее подушку под головой, укрыла шерстяным пледом, положила теплую грелку к ногам, перекрестила и пожелала: "Спокойной Ночи"! Сама она прикорнула на свободном диванчике в другой комнатке. Примерно, через три часа она проснулась как бы от резкого толчка под локоть: и первое, что она услышала - это был крик рассерженной сороки, проклинавшей кого-то, кто мешает честным людям спокойно жить. Сорока колотила клювом и топала когтистыми лапами по алюминиевому шиферу дачной крыши. В окно заглядывала луна, звезды и какое-то еще невидимое существо, стремившееся изучить дом изнутри. Сорока скоро замолчала и над садом, домом нависла волшебная тишина - свидетельство магии только что состоявшейся заупокойной акции. Инна все поняла, даже не входя в другую комнату. Она зарылась лицом в подушку, горько заплакала, отчетливо понимая, что теперь осталась одна на огромной планете Земля, вдруг мгновенно превратившись в мельчайшую песчинку в необозримой Галактике, во Вселенной. Потом Инна Станиславовна поднялась с дивана, заглянула в зеркало, висевшее на стене: из другого мира, с другой стороны плоскости на нее смотрело существо с поседевшими волосами, осунувшимся лицом, с потускневшими глазами, наполненными слезами. Это уже был "последний абзац"! Так жить нельзя! И трусливая мысль о "заветной дозе" морфия, после инъекции которого уже никогда не поднимешься, не выползешь из спасительного, тихого, доброго, сладкого Вечного Сна, пришла в голову. Но тут в памяти нарисовался занятный маргинал - близкий друг покойного. Его, правда, вечно носят нечистые силы, он сильно занят собственными немыслимыми фантазиями, от которых человечеству нет проку. Но это - уже проблемы человечества, а не того маргинала-эгоиста. Инна Станиславовна вдруг отчетливо поняла, что именно с таким чудаком она найдет успокоение. Да, без всякого сомнения, она решится на участь подруги "вечного странника", но для того необходимо срочно перемениться: необходимо научиться - не бояться нечистой силы и пустячных фантазий. Она готова к тому!.. И Инна завесила все зеркала в доме плотным тряпьем. Тут начали действовать спасительные доводы великого покровителя - Ангела Хранителя: Он крепко схватил ее за руку и принялся внушать что-то. Она затароторила, даже не вдумываясь в полной мере в смысл слов: "Да не увлечет меня стремление вод, да не поглотит меня пучина, да не затворит надо мною пропасть зева своего". То были слова из Псалма 68, из строки 16. И они встряхнули ее не столько своим смыслом, сколько неведомой святой силой, которую никто и никогда не сможет постичь до конца, а, даст Бог, только впитает в себя, как неотвратимую волю к жизни и приказ следовать Верными Путями! И опять в памяти всплыли минуты общения с тем занятным пациентом - другом Леонида Григорьевича - по фамилии Федоров и по имени Александр Георгиевич! Стало как-то теплее и спокойнее на душе, и "дурные помыслы" вышибла простая мысль-надежда на то, что еще не все потеряно в этой жизни! Сознание всколыхнуло новое Божье откровение: "Извлеки меня из тины, чтобы не погрязнуть мне: да избавлюсь от ненавидящих меня и от глубоких вод"... Все то же Псалом действовал, и его суть продолжала "выкорчевывать" из души остатки неверия и сомнений! Тогда Инна Станиславовна, осмелев, вошла во вторую комнатку, где лицом к стене на последнем дыхании застыло тело Леонида: пульс не прощупывался, все замерло, руки уже стали остывать, и Вечный Холод от кончиков пальцев уже подбирался ко всему телу, к сердцу, вытесняя Душу на свободу - в новый полет, на новый виток! И она, всхлипывая, снова залепетала: "Услышь меня, Господи, ибо блага милость Твоя; по множеству щедрот Твоих призри на меня". Post scriptum: Уже через два дня после смерти Леонида исполняющим обязанности главного врача больницы назначили бывшего заместителя по медицинской части - профессора А.А.Портного. Известно, что "новая метла по-новому метет". Профессору требовалась верная Пятница потому, что на всю больницу, да даже на всю Вселенную, профессор смотрел как на Необитаемый остров, и люди для него были скалами и деревьями на том острове. Корифей психиатрии соглашался видеть рядом с собой только одно человекообразное существо - желательно, немого собеседника, - а на такую роль лучше всего подходит вышколенная женщина. На ту роль с превеликим удовольствием рекрутировалась молодая докторша - Агафья по фамилии Пятницкая. Баба она была решительная - неглубоко, но быстро соображавшая, хищная, как сто голодных акул, вместе взятые. Дела завертелись с сокрушительной быстротой: нашу теплую компанию вышвырнули из больницы "в сей секунд"! Приговор был прост и безжалостен, но, по сути и по чести говоря, совершенно справедлив. Во-первых, мы представляли конкурирующие научные школы. Во-вторых, никто из нашей "банды" не был по-настоящему болен - шизофрению мы симулировали, наслаждаясь тонкой театральной игрой. В-третьих, своей клинической подрывной деятельностью мы развращали остальных больных - страдальцев не понарошку, не трепа и театра ради, а воистину мучеников за грехи свои или носителей генетических линий грешников из прошлых поколений. Все это хорошо понимал опытнейший психиатр А.А.Портнов. Ему, конечно, было ясно, что мы - каждый по своим соображениям - решили основательно отдохнуть и разрядиться. Но в каждом человеке живет "артист", порой ведущий сложнейшую двуликую жизнь и самоотверженную борьбу с обстоятельствами, с окружающими и самим собой. Где, как не в сумасшедшем доме, можно обеспечить себя великолепной крышей, оттянуться на все сто и, раскрепостившись от условностей, победокурить на славу! Вот мы и изображали из себя придурков. Леонид Григорьевич все прекрасно понимал, но обеспечил нас защитой, покровительством. Когда власть переменилась, то "все лысые моментально стали кудрявыми"! Проще говоря, нашей "научной школе" дали отменного пендаля, и мы оказались на панели. Слов нет, бойцовский дух заставлял нас сопротивляться: мы выволокли на свет Божий Закон Российской Федерации "О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании" (с изменениями и дополнениями от 21 июля 1998 года). Мы расклеили выписки из него на стенах коридоров и в туалетах: "Признавая высокую ценность для каждого человека здоровья вообще и психического здоровья в особенности; учитывая, что психическое расстройство может изменять отношение человека к жизни, самому себе и обществу, а также отношение общества к человеку"... и так далее. Верные соратники из числа сумасшедших, понимая, что враги-администраторы быстро сорвут наши "Дадцибао" со стен, продублировали в туалетах тексты, написанием их говном. Это был крупный шаг по защите демократии! Мало кто из санитаров соглашался отмывать стены с такими зарисовками. Но опять высунула свой вездесущий нос поганая женщина - Пятницкая. Она заявила о том, что администрация полностью соглашается с "обрисованными положениями", и даже Международный Суд в Страсбурге "По защите прав человека" не станет спорить со святыми идеалами. Но решения администрации исходят как раз из того же Закона, направленного, главным образом, на то, чтобы не госпитализировать психов насильно в больницы. О, коварная!.. Она-то знала, по какому месту надо заехать ногой покладистому мужчине! Она проходила тренировку не на полигонах воздушно-десантных войск, а в психиатрических клиниках еще той, советской, закрытой системы психиатрической помощи! Агафья Пятницкая попала нам точно в самое больное и слабое место: нас ведь не удерживали насильно в психиатрической больнице, наоборот, - перед нами распахнули двери свободы! Мы принялись кропотливо изучать Закон от корки до корки: действительно - там ни слово не сказано о том, что каждый желающий имеет право за счет государства проводить время в приятной компании в центрах психиатрии! Мы обратились с открытым письмом к министру здравоохранения в надежде, что генерал-полковник нас поймет. Но он, обскурант, заявил, что если бы мы состояли на службе в Армии, то он с удовольствием бы нам помог. А в гражданской жизни, оказывается, все подчиняется его величеству закону, а не воле командира. Вот и получается, что в борьбе за демократию мы упустили самое главное - "вожжи из рук"! Иначе говоря: "чего добивались, на то и нарвались!" Больше всего нас раздосадовало то, что Портнов и Пятницкая на нашем примере быстро накропали монографию об алкоголизме. Самим существованием такого гениального труда они попытались дать бой алкоголикам всего мира. А это уже - "не хрен собачий"! Алкоголиков по всему миру насчитывается великое множество - до пяти процентов от всей численности населения. Безусловно, у каждого сложное заболевание дотянулось только до строго определенной стадии, и это нас радовало. Да мы были не одиноки на белом свете, но зачем же так резко, без предупреждения, можно сказать, выносить сор из избы! Такие фокусы не украшают профессора психиатрии, их можно было простить разве только Пятницкой, рвавшейся во всю мощь к "вершинам науки". Тут профессор Портнов оказался злейшим коллаборационистом: мы-то ведали про то, что у него самого "рыльце в пушку". Его Пятницу, естественно, ни одно общество Анонимных алкоголиков в свою среду не пустило бы, но профессора можно было зачислять туда особо почетным членом даже без письменных рекомендаций - достаточно открытого и прямого голосования за чаркой алкоголя! Ну, может быть, для проформы проведя голосование по рейтинговому принципу. Мне пришлось несколько раз связываться с новым замом по медицинской части для того, чтобы выцарапать выписные документы. - надо же было хоть что-то представить на работу в качестве оправдания длительного отсутствия. Несколько раз мне отвечала секретарша милым, молодым, но немного гнусавым голоском, словно ее душили сопли, и она никак не решалась их высморкать. Деваха отвечала, что начмед на совещание - какое-то бесконечное совещание закабалило этого человека. В ответах секретарши было слишком много подозрительного - скорее, здесь поселилась уже даже не тактика "отшивания" назойливого просителя, а стратегия, заключающаяся в том, чтобы "перекрывать кислород" честным труженикам. И я отправился к заместителю главного врача по лечебной работе без предупреждения: нагрянул как "гром с ясного неба"! Дверь в кабинет "Зевса" загородила мне грацильная особа - та самая, с сопливым голосом. Ей было, примерно, девятнадцати лет от роду. Во всяком случае, мне так хотелось - хотелось по зову сердца видеть ее очень молодой. Я всегда даю аванс женщинам в силу "скользкости" своих моральных устоев! Мне было заявлено, что необходимо обождать - опять шло треклятое совещание! Но у меня появилось время получше рассмотреть "броню и латы" громовержца, руководившего лечебным процессом. Стройное, пикантное существо с маловыраженной грудью, но сильно открытой ложбинкой между двумя намеками на молочные железы, нервничало под моим пристальным взглядом. Она, видимо, чувствовала за собой некоторые грешки, либо очень хотела в туалет, а я явился не вовремя. Но мой-то пристальный взгляд объяснялся лишь тем, что я увлекся глубоким и обширным декольте. На мой вкус, у девахи был слишком уплощенный зад, напоминающий гладильную доску. Ее выручала еще и тугая, относительно короткая юбчонка. Строгий пиджачок и стянутые в тугой узел на затылки гладкие волосы напоминали мне о том, что я имею дело с сугубо деловой женщиной - деловой, видимо, во всех отношениях. Я, естественно, был не брит, а потому примитивная фантазия повлекла секретаршу "не в ту степь": она решила, что имеет дело со слесарем-сантехником, а не с профессором, только что выписанным из больницы и так долго надоедавшим ей звонками. От нечего делать, она решила повоспитывать меня - коня необъезженного: - Посетитель, - молвила она тем же гнусавым, но решительным голосом, - почему вы никогда не здороваетесь со мной, однако, набираетесь смелости многократно отрывать звонками государственных служащих от неотложных дел?! Я опешил от такого сорта прессинга. Он никак не вязался с обликом "божьей коровки", со статью миловидной дамы. Я не ожидая, что она будет "строить и горбатить" меня именно с этой стороны. Но надо было отвечать - не есть же мне моль глазами: - Голубушка, а почему вы решили, что я обязательно должен "желать здоровья" человеку-невидимке, да к тому же еще и явному бюрократу? А вдруг мне выпала честь разговаривать по телефону с несносной вруньей или матерью, бросившей шестерых голодных детей? Я ведь не умею идентифицировать голоса, искаженные телефонной сетью и хроническим насморком! - Но так принято!.. - взвизгнула секретарша. - Кем принято? Вами? - взвился я с места, с полуоборота. - Может быть, в вашей деревне, из которой вы явились в Санкт-Петербург поступать в ПТУ, так и принято. Но это меня ни к чему не обязывает! Я тут же попытался смягчить эффект от этой самой "деревни", вырвавшейся как-то неожиданно у меня. Честно говоря, для меня нет большой разницы - из деревни человек или из Москвы - столице нашей родины. Ко всяким поселениям я отношусь, практически, одинаково. - А как же культура? - пробовала продолжать "борьбу со злом" активная дама. И "смягчения" не получилось, меня вновь понесло. Я понял, что из больницы, все же, меня выписали рано, профессор Портнов и его верная Пятница допустили ошибку. Поняла это и секретарша, но прозрение к ней пришло поздно! Я уже вздернул "копье на перевес": - Культура, в данном преломлении, - это только набор ритуалов, которые каждый для себя отбирает самостоятельно! Такой "набор" - индивидуален и не обязателен для других. Далее я сокрушил оппонента новым каверзным силлогизмом: - Вы, простите за любопытство, с какого возраста начали пользоваться телефоном? Может быть, у вас просто еще не накопился и не отстоялся опыт такого общения, а потому вы путаете "хрен с редькой", "божий дар с яичницей"? Нашу "милую воркотню" прервал другой заместитель главного врача, выскочивший из своего кабинета как раскаленное ядро из жерла царь-пушки. Он явился для того, чтобы спасать секретаршу, и это позволило мне сделать вывод о том, что здесь уже давно созрели "симпатия, перешедшая в служебный блуд"! Надо сказать, что "заместитель" оказался высоким, дородным, в возрасте где-то около сорока лет, мужиком. Был он пепельно-рыжим, тщательно причесанным на правый боковой пробор, самовлюбленным балбесом. Что-то в его облике было особенное - выводившее меня на простые аналогии: мне казалось, что явился немец - булочник или колбасник, скорее всего, нечаянно залетевшим в медицину. Заместитель был грозен и решителен. Интересно то, что он свою деятельность на новом посту начал с переделки силами наемных рабочих одного из туалетов для персонала под свой персональный сральник. Там установили бидэ, душевую кабинку и полку с посудой. Можно подумать, что облегчал он кишечник за чашечкой кофе или рюмкой коньяку, фужером сухого вина. Он как бы продавливал содержимое кишечника нагнетаемой жидкостью. Ну, не шашлыки же ему есть, сидя на горшке! Жаль, что не догадался новый начальник подвесить в персональном сортире и гамак для отдыха после благополучного опорожнения кишечника. Страшного в том ничего не было, но в больницах всегда не хватает отхожих мест для персонала, и медицинская братия вынуждена гадить, где попадя, а уж о возможностях подмыться перед обходом профессора женщины-медики и не мечтают. Но сейчас секретарша сияла голубыми брызгами, сильно подведенными тоже голубыми и серо-зелеными тенями. Она была рада проявлению "мужских качеств" своим кобелем-покровителем. И тут я все понял: секретарша - это по психологическим стандартам, обоснованным Эриком Берне, "женщина-дочь". Таких блеклых особочек заботливые родители по блату пристраивают на теплые места к еще не очень старым - "не остывшим" - руководителям. Тогда и созревает адюльтер, приносящий выгоды, а иногда и закручивающий новый семейный марафон. Я смотрел внимательно в глаза этим двум оглоедам, свалившимся на беду на головы пациентам, и искал хотя бы намек на угрызения совести. Совесть не присутствовала в этих прокисших душах. Там бушевал суховей, злой ветер, песчаная буря, разразившаяся в ночи в бескрайней пустыне: "Люди, где вы? Ау..." Я даже ясно почувствовал, как колючий песок хлещет меня по лицу! Людей в тех кабинетах не было! Но откуда же перли из этой бюрократической моли занудность и страсть к назиданию? На табличке, рядом со столом секретарши значилось: "помощник заместителя главного врача по медицинской части - Европова Оксана Анатольевна". Нет, с этого боку к истине не подобраться. Анатолий переводится на русский язык как "восточный", но на бледном личике у женщины-дочери была прописана чухонская масть, истомленная аденоидами, неврастенией, дисменореей. И вдруг окончательное прозрение наступило: она, наверняка, окончила школу милиции, а потом сбежала из органов и приземлилась на теплое место. Как ни странно, но мои предположения в некоторой части в дальнейшем подтвердились. Однако сознание мое явно спотыкалось, может быть, даже давало серьезные сбои. То ли под действием полоумных детективных сериалов, в изобилии демонстрируемых по телевизору, то ли из-за колебаний атмосферного давления или еще от чего-нибудь "внутреннего", но я вдруг подумал: "А не внедрила ли в больницу налоговая полиция своего агента, чтобы разобраться с безобразиями, творимыми администрацией?" Ведь то, что они все - воры, на мордах написано жирным тиснением. Вон давеча этот "колбасник" приобрел за счет больницы Ноутбук стоимостью 12,5 тысяч долларов и тут же его якобы забыл в будке телефона-автомата. А горбатая лизоблюдка - главный бухгалтер - списала его как бы пришедший в негодность! Теперь заместитель главного врача на халяву тешится дома новейшим компьютером. Мысль, явившаяся ко мне неожиданно, была хоть и сумасшедшая, но "светлая". Я искренне считал, что мерзавцев необходимо выводить на чистую воду! Мое отношение к бледной поганке несколько выровнялось, даже порозовело. Но поведение "внутреннего беса" - непредсказуемо. Самое забавное, что я излишне раскочегарил свои нервы, но не стал продолжать разговора, не стал плевать в рыжую морду "заму" и учить уму-разуму секретаршу. Я просто решил, что обойдусь без этих треклятых выписных документов и послал "сладкую парочку" в жопу! Последнее слово хорошо рифмовалось с фамилией "Европа". И это навело меня, конечно, на стих. "Европа - ты хилая жопа, и мы расстаемся навек. Змея подколодная, сука, но я, сомнения нет, - Человек! Твой рыжий балбес недавно с высокого дерева слез. Сливаетесь вы в закадычные пары, но ждут вас, однако, тюремные нары!" Стихи, слов нет, - не весть какие, но они помогли мне справиться с "пожаром души"! Мои товарищи поддержали мои решительные действия, согласившись тоже без документов возвращаться на работу - но это была еще очень долгая песня! А пока в нашей компании произошли некоторые "кадровые перестановки". Надо сказать, что разгульная Клара быстро притулилась к клану коллаборационистов, и мы оставили ее там же, где по доброте и сердечности в свое время подобрали, то есть в психиатрической лечебнице. К тому времени она закрутила знойный роман с больничным завхозом - молодым, импозантным самцом. Теперь мы были спокойны за ее половое и душевное равновесие! А вот с Колесовой Зинаидой Семеновной все обстояло значительно хуже: она не могла видеть ни одно брошенное животное без сострадания - будь то кошка, собака, крыса, осел - безразлично. Увидев нас на панели, то есть вышвырнутыми из стен лечебницы, Зинуля вошла в клинический экстаз настолько глубоко, что собралась наложить на себя руки. Она, видимо, прировняла нас к брошенным ослам! Ее вовремя остановили громилы-санитары, и тогда Зинуля наложила только в штаны. Даже во время срочного подмывания ледяной водой, она, вспоминая лица одиноких маргиналов, подававших с мостовой прощальные знаки коллективу больницы, еще долго и жалобно выла, покусывая остренькими зубками всех проходящих мимо. Я еще раз попытался уточнить перечисляемые имена: Клара, Зина, а может быть, Зоя, Ирина, Вера, Надежда, Любовь? Все в голове путалось - да, рано все же меня выписали из больницы! Но, может быть, как раз очень поздно разжались цепкие руки отечественной психиатрии? Вот я и не могу никак восстановиться. От щемящей тоски зашлось сердце в сильнейшем кардиогенном болевом синдроме: я почувствовал себя слабым и одиноким. Вспомнилось холодное и голодное послевоенное детство. Тогда мой аутизм только начинал зреть: я очень любил проматывать школу, где было так много бестолково шумящего народа. Мне нравилось болеть, то есть "отсутствовать на занятиях по уважительной причине". Это было великое счастье - просыпаться под теплым одеялом, когда все домочадцы уже ушли на работу. Можно было хлебнуть простывшего сладкого чайку, ни есть никаких "завтраков" и "обедов". Можно вместе с лохматым котом лежать целый день на ковре, фантазируя продвижение морских эскадр по сложным проливам, шхерам, обозначенным ковровым узором. Тот большой ковер на полу был моей картой, ареной морских боев. Тогда я избегал учить уроки, а полностью переселялся в виртуальный мир, наполненный только моими детскими фантазиями. Через эти мифические проливы я и "приплыл" в дальнейшем в Военно-морской флот. Наверное, Бог наблюдал с Небес за мной и милостиво улыбался, понимая - "чем бы дитя ни тешилось". Виртуальный детский мир все равно лучше, чем реальность или абстрактность. Игры детей, как ни крути, - безобиднее вредной суеты взрослых. В них нет места реальным террористам, диктаторам, войнам, крови, слезам, горю, ненависти. Странная закономерность: мы уходим из чистого детства, чтобы потом искать себя в религии - путем длительного тренинга освобождаться от груза взрослого греха. Но только к концу жизни немногим взрослым удается хоть как-то приблизиться к "чистоте", а проще говоря, снова погрузиться в детство. И тогда таких людей называют Святыми! Вспомнились рассказы о Байазиде - великом мусульманском мистике. Достигнув совершенства, он воскликнул: "Субхани! - Слава мне! О, как я велик!" Но только после смерти мы очищаемся полностью. Да, конечно, все живое движется по спирали, а точнее, по Кишке, вновь загибающейся в ротовую полость! "Так не строй из себя Байазида!" Эта расхожая на Востоке фраза - отповедь суфею-самозванцу, которому только кажется, что он достиг совершенства. Я оглянулся на моих врагов - все они были ничтожествами. И тогда мне вспомнилась легенда о Байазиде: его ученики набросились на Святого, обиженные фразой - "Под моим одеянием нет ничего, кроме Бога!" Но при попытке убить учителя, их ножи ранили только самих себя. Оказывается, совершенный святой подобен зеркалу - от него отражается злоба и грехи окружающих, они не могут навредить ему самому, они мстят самим покусителям! На похороны мы явились всей мужской гурьбой, дополненной обществом Нины Викторовны и Инны Станиславовны. Законных супружниц "женатики", естественно, не взяли с собой. Виктор Каган остался верен себе и подцепил по дороге двух сногсшибательных курсисток, приехавших в Петербург - "интереса ради" - с Далекого Владивостока. Я никогда не мог привыкнуть к странностям вкуса поэта: почему надо обсеменять именно курсисток из Владивостока? Правда, Витя объяснил нам всем, что Санкт-Петербург и Владивосток - морские города, а потому почти побратимы. Это формула так очаровала брата Василия, Математика и скрытного Эйдемиллера, что они всем "хором" чуть не изнасиловали девочек прямо на кладбище - между памятников. Я с трудом объяснил этим дурьим головам, что мы теперь уже не шизофреники, не под защитой психиатрической больницы находимся, и нам нет нужды ввергать себя в уголовщину. Честно говоря, в чем-то с развратными мужчинами я был солидарен: девки были одеты столь вызывающе - сплошь в кожаные наряды, элегантно облегающие их стройные станы - что помнить о половой дисциплине мог только импотент! Юбчонки были укорочены выше всех анатомических возможностей, принятых среди уравновешенных людей холодного Северо-Запада нашей страны. Передний разрез на левом бедре создавал эффект доступности любого мужского желания. Линия груди, которую они, как бы кобенясь, сильно выпирали вперед, будила фантазию и создавала умопомрачительный сексуальный восторг. Все вместе, враз, поднимало мужское достоинство до уровня чемпионской планки, превращая его в несгибаемый инструмент наслаждения. Сама собой всплыла в бездонном озере памяти песня про лихих "амурских партизан", умевших своими таежными походами - "по долинам и по взгорьям" - не давать покоя врагу и личной усталости. Эффектный "прикид" шел курсисткам настолько к лицу и ягодицам, что было трудно разобрать, какие собственно курсы они прибыли в северную столицу заканчивать? Здесь могла вестись речь и о курсах трамвайных вагоновожатых, и иностранных языков, и секретарей-машинисток с выездом для работы за границу, и медицинских сестер, предназначенных для внутреннего потребления, которым, кстати, в Санкт-Петербурге снова стали выделять служебную площадь. Но последнее замечание высказали сами расторопные девицы, однако, я лично эту версию не проверял, а потому высказал опасение: вдруг доверчивых провинциалок "динамит" какой-нибудь пройдоха главный врач, положивший на их попки блядский глаз. Меня, честно говоря, настораживала одна чисто психологическая деталь, заметная, кстати, только специалисту высокого класса, с огромным опытом практической работы. В словах и действиях у девочек смешивались в какой-то странной пропорции застарелая печаль-тоска и отчаянная бесшабашность. Я полюбопытствовал о мотивах такого странного порождения - почти старческой отрешенности и очевидной молодости. Оказалось, что социальное переплелось в душах курсисток с биологическим - скорее, даже природно-растительным. Причем, было трудно сходу понять, а что же преобладает! Через некоторое время все стало ясно: во всем был виноват Чубайс! Это исключительно по его воле Владивосток мучили холодом, оправдываемым общим энергетическим кризисом в Приморье. Девицы так настрадались от лютой стужи, антисанитарных условий и, как следствие невзгод, от болезней, что совершенно разуверились в добропорядочности родного государства и правительства, возглавляемого душкой Касьяновым. Фамилию же рыбака Ноздратенко они без слез не могли слышать и боготворили только исключительно бывшего моряка - капитана первого ранга в отставке Черепкова. У девушек была прочная уверенность в том, что только этот лысый старичок с помощью своего экстрасенсорного дара может обуздать круговую поруку - устранить перебои в подаче горячей воды и электричества во Владивостоке. Отсюда - методом притяжения подобного к подобному - рождались старческие мотивы, точно подмеченные мною: печаль, усталость, подозрительность, неверие в собственные силы и волю Президента страны. Однако молодость и провинциализм брали свое: игривые бесенята прыгали в глазах курсисток. К тому же, судебная реформа набрала размашистые обороты - правосудие стало подлинно независимым от магнатов и следовало исключительно одним лишь Законам. На деньги, взысканные по суду с Чубайса за нанесение жителям Приморья "морального ущерба", девочки отоварились в Санкт-Петербурге: приодевшись по последней моде. Они оплатили неведомые "курсы" и теперь жаждали слияния с аборигенами! Витя со своей кобелиной доминантой, основательно выпиравшей из широких штанов, оказался на их пути как нельзя кстати! Наша компания на похоронах будила подозрения и казалась как бы неуместной. На всякий случай мы предусмотрительно несколько отжались в сторонку от официальных лиц, но не из-за скромности или смущения. Мы - верные друзья Соколова - не хотели видеть двуликие, постные хари и не собирались слушать сплошь лживые слова о "непоправимой утрате". Отвратительные лжецы и карьеристы, были рады досрочному уходу из жизни нашего друга Леонида. Им были неприятны испепеляющие взоры истинных его доверенных лиц. Но мы знали, что наше появление было приятно душе Леонида, вырвавшейся на волю и наблюдавшей из поднебесья "последний театр". Мы исподтишка наблюдали за развернувшимся "финальным представлением". Мы ловили себя на мысли, что все это мы уже где-то видели не однажды. Да, в жизни слишком много повторений: перебрасываясь репликами со своими товарищами, я установил: подобные мысли уже крутились в их головах, повторялись высказанные мною фразы, "текли" большие и малые сцены из жизни. И если я начну писать книгу о представителях моего поколения, то в ней окажутся повторяющиеся страницы. Все движется по спирали! Кишка вновь загибается своим выходным отверстием в ротовую полость - к началу нового витка жизни! "Итак ученики опять возвратились к себе" (От Иоанна 20: 10). В моем мозгу всегда возникают странные ассоциации, порой в самый неподходящий момент. Но наблюдаемая ситуация, пожалую, соответствовала произошедшему повороту мысли, идущей рука об руку с изощренным воображением: меня вдруг качнуло в сторону исламского мистицизма, точнее, суфизма. Наверное, именно такой поворот произошел оттого, что на похоронах не было представителя православной церкви. Соколова хоронили по языческой, формализованной большевистской культурой, традиции, - без отпевания. Я вдруг вспомнил старую легенду - плод эзотерической фантазии суфий: легенду о "Слоне и слепых". Каждый из слепцов ощупывал только определенную часть туши слона, а потому давал строго индивидуальное описание воспринимаемого объекта. Вместе все сказанное невозможно было собрать в единый и нерукотворный образ, и Слон потерялся в болоте индивидуализма. Известно, что Слон - это символ Бога, символ души, тоскующей по дому. Предметом "тоски" на похоронах у официальных лиц, родственников и нашего тайного братство были различные очевидности. Я ясно вспомнил: "Суфизм - это свобода, великодушие и отсутствие насилия над собой". В душах наших неожиданных оппонентов не было ни свободы, ни великодушия, к тому же они подвергали свое заблудшее естество насилию! Они не чувствовали горя, но играли роли "горюющих персон". Мы же чувствовали горе всеми фибрами души, но воспринимали его так, как в других условиях мог бы воспринимать его и сам пострадавший. Наше общее кредо: "Найти радость в сердце, когда приходит горе". Понятно, что мы не были приверженцами извес