афия слышал, как повсюду восхваляют Ионафана. Говорили много о той битве, где благодаря Ионафану были повергнуты в бегство филистимляне. Имея всего лишь одну тысячу воинов, разбил Ионафан передовой отряд филистимлян, которые взимали тяжелые подати с сынов израилевых, обирая до нитки простых пастухов и маслоделов. Когда свершилась эта победа, повелел царь Саул протрубить в шофары и провозгласил: "Да услышит Израиль! Ионафан - спасение народа!" Права мать, Саул и в самом деле простодушен и не жаждет славы, он отдает ее сыну - понял тогда Маттафия. Давид же, которого все считают более мягким и добрым, нежели Саул, не захотел делиться и толикой славы с Авессаломом и всю страну ввергнул в братоубийственную войну. Дожил бы до сегодняшних дней Ионафан, увидел бы деяния своего самого близкого друга, спросил бы с отчаянием: " Почему обрек на смерть ты своего сына, Давид?" И его, Маттафию, спросил бы: "А куда ты смотрел, отошел в сторону, спасаешь свою жизнь?" Прекраснодушный Ионафан, верящий в ту ночь в стане Агата, что можно кого-то спасти... Каждому лестно, когда ему поют хвалу, да и заслужил Ионафан любые похвалы. Принимал он эти похвалы со снисходительной улыбкой, отмахивался от назойливых льстецов: дело не во мне, это все заслуга царя нашего Саула и храбрых воинов... А вокруг продолжали: и про Галгал, город, укрепленный и защищенный каменными стенами, и про тридцать тысяч филистимлянских колесниц, двинувшихся на израильтян, и как бежали многие в испуге, и нечем было защищаться, не было у Израиля кузнецов, их пленили филистимляне, некому было отковать мечи... Рассказывал обо всем оруженосец Ионафана, голос которого перекрывал остальные голоса, и в свете костра лицо его казалось красным, словно кто-то его поджег. Был этот оруженосец небольшого роста, но видно было, что обладал сильными мышцами. Руки в свете костра у него тоже казались красными, словно залитые кровью. Он был под стать своему господину, только не столь скромен. - Только у меня и у Ионафана, господина моего, были мечи, добытые в бою, - продолжал он, - и сказал мой господин Ионафан: Постоим за народ свой! И вдвоем пробрались мы в лагерь филистимлян. Войска филистимлян были на горе окруженной ущельями, но мы знали потайные тропы и прошли незаметно между двух островерхих скал. И сказал мой господин Ионафан: Всевышний поможет нам, ибо для Господа нетрудно спасти многих через нас! - И я ответил ему: делай все, что на сердце у тебя, вот я - и с тобой пойду, куда угодно. И тогда сказал храбрейший из храбрых господин мои Ионафан: Перейдем в лагерь филистимлянский и станем у всех на виду! Скажут - взойти, и да будет Господь с нами! - И встали мы бесстрашно на виду у филистимлянского воинства, и закричали филистимляне: иври, иври! Ужели вышли вы из пещер своих, где таились! - И не знали они, что стоим мы вдвоем против тысяч, и нету войска нашего за спинами нашими. И сказал я в сердце своем: Господь предаст филистимлян в руки Израиля. И мы выпустили стрелы из тугих луков и обнажили свои мечи. И двинулись вперед. Господин мой Ионафан разил всех подряд, филистимляне падали, перед ним, а я добивал тех, кого минула рука господина моего, и наступило великое смятение в стане филистимлянском, и охватил филистимлян великий страх... По мере рассказа оруженосец все более оживлялся, и когда обернулся и увидел, что господин его стоит за спиной, смолк на полуслове. И улыбнулся Ионафан, и сказал: - Тебя послушать, так мы с тобой всех поразили, а вспомни, как тряслись у нас поджилки и как прощались мы с жизнью, не веря, что вернемся живыми. И смерть настигла бы нас, если бы мы были только вдвоем, ведь вслед за нами ринулись на филистимлян воины царя нашего Саула, и они своим натиском спасли нас... - Я и об этом хотел поведать, господин мой, - поспешил согласиться оруженосец, - конечно великий наш царь спас нас, он разбил филистимлян, и на поле боя ему не было равных. Но все же, мой господин, без вас не добыть бы Израилю победы! И тут опять окружили Ионафана приближенные Агага и среди них Вегар, и этот Вегар, ненавидящий иври, громче всех кричал здравицы. Он высоко поднял чашу с вином и провозгласил: - Да будут боги милостивы к нашим народам, забудем прежнее, один у нас враг филистимляне, и повержены они смелым Ионафаном и великим царем Израиля Саулом. И да будет так во веки веков! И закричали тогда со всех сторон: Да будет! И пили за восходящую славу смелого воина Ионафана. В отблесках костра лица у всех казались то желтыми, то красными, глаза женщин светились радостью, молодые воины весело переговаривались, старейшины изрекали истины, все перебивали друг друга, все спешили полнее испить чашу веселья, словно предчувствовали, что дни их сочтены. Кто-то затрубил в рог, послышалась переливчатая мелодия флейты, ее подхватили трубачи, и люди стали приплясывать в такт музыки, запели веселую песню, закружились вокруг костра. Не выдержали и воины из охраны Агага, вошли в круг и завертелись в пляске, и втянули в этот круг Маттафию, как он не сопротивлялся. И нашла его и закрутилась рядом с ним 3улуна, распахивались полы ее одежды, открывая взору стройные ноги, были радость и блеск в ее глазах, и он опять заметил, что на нее устремлен взор Ионафана. Уже и ночь давно вступила в свои пределы, и прохлада овеяла землю, а веселье все не стихало. Жаром пляски наполнились молодые тела, без устали наигрывали флейты, и перемешались речи амаликитян с речами посланцев Саула, и понимали они друг друга, потому что близки были их языки и много в них было общих слов. Да и много ли нужно слов, когда кружишь в пляске, когда ощущаешь дурманящий запах женской плоти, и полураскрытые, сочные как две половинки персика губы совсем рядом с твоими губами, а руки касаются твоих рук, и невидимые ангелы - посланцы небес сближают тела и души... Ему, Маттафии, и сейчас в этой мрачной яме, в этом высохшем колодце становится светлее, когда вспоминает он о Зулуне тех лет. Ему кажется, что он ощущает ее запах, ее аромат, его щека касается ее щеки, как тогда в танце. Ему кажется, что она опустилась сюда в его темницу. Он окликает ее, уговаривает уйти, ей опасно с ним оставаться. И она исчезает. Теряется в той давней ночи среди пляшущих воинов, и он опять один, как тогда, в ту ночь... Когда он выбрался из круга опьяненных плясками людей, то бросился к кострам у дальних шатров, где сидели стражники и пели - Зулуны там не было, не было нигде и сына Саула. Червь сомнения томил его. Надо было думать о других, он же думал о себе. Когда опьянен любовью, плохо понимаешь, что происходит вокруг... На небе стали затухать звезды, и край его посветлел, возвещая о предстоящем восходе солнца, люди, утомленные весельем, засыпали у погасших костров. Маттафия растерянно бродил среди них. Он очутился у родника, жадно приник к источнику, охлаждая жар своего сердца. Здесь он и увидел Зулуну. Ему показалось, что она кого-то зовет, машет рукой тому, кто притаился за стволом финиковой пальмы. Маттафия схватил ее за руку, крикнул: Как ты могла? Прельстилась славой царской! - Ты делаешь мне больно, - обиделась Зулуна, - сейчас некогда слушать твои упреки! - Он спохватился, нельзя было говорить с ней столь резко, понимал тогда - одно грубое слово может испортить всю жизнь. Сказал ей: Да благословит тебя Господь, 3улуна, я хотел быть всегда с тобой, зачем тебе сын царя? Ты будешь игрушкой в его руках! Оставь мысли о нем... Зулуна пыталась остановить поток его жарких слов, он, неразумный, не хотел ничего слышать. Ведь любовь делает человека глухим и ослепляет разум. И не сразу он понял, что Зулуна напугана, что она дрожит. Спросил ее: "Он угрожал тебе? Где он?" Она сказала: "Это все много страшней, поторопись, он ждет тебя в своем шатре". Маттафия тогда не сразу понял: почему ждет? Рука тянулась к мечу. Ионафан начал выговаривать - почему не пришел сразу, ночь уже кончилась и времени нет. Ответил ему, Ионафану, грубо: "Уходи, что тебе до нас?" Ионафан не обиделся, сказал: "Я пытался вас спасти, но здесь все, как дети. Ты разве не знаешь, что Самуил, великий пророк, требует у Саула истребления всех амаликитян. Самуил говорил с Господом и не отступится, его, Самуила, невозможно переубедить, он призывает лишить жизни не только воинов, он требует уничтожить всех, ты понимаешь, всех! Я сразу понял, ты еврей, я говорил отцу - здесь не только амаликитяне, здесь есть люди и нашего племени, здесь и кенеяне. Собери всех, прошу, надо спасти, хотя бы их..." Спросил его тогда Маттафия, почему же Богу угодно истребить целый народ? Стал объяснять Ионафан, что амаликитяне убивали сынов Израиля, когда они шли через пустыню из дома рабства, из Египта, в землю обетованную, шли голодные, уставшие, тогда убивали тех, кто отставал - стариков и детей. Пытался ему возразить Маттафия: ведь это было так давно. Но сказал Ионафан: "А сейчас, ты знаешь, что они затеяли? Торопись, у тебя осталось немного времени!" И Маттафия тогда сразу решил, что не станет спасать свою жизнь, что он возрос среди этого народа и его место среди воинов Агага. Ничего не стал объяснять Ионафану, ведь тот делал все, что мог, чтобы избежать бойни. Только пообещал ему: "Я предупрежу кенеян, пусть уходят. Зачем им отвечать за другой, народ". Он понимал, что месть будет страшной. Перед ним всплыло видение: еврей-торговец с горящей бородой, крутящийся на месте, словно веретено, и пытающийся вытащить стрелу, торчащую под лопаткой. Достал из-за пояса браслет, который хотел подарить Зулуне, сказал Ионафану: "Отнеси семье торговца из Номвы, который возил пергаментные свитки, отдай или детям его, или жене..". Ионафан ни о чем не стал расспрашивать, снаружи слышались голоса израильских воинов, готовящихся в обратный путь. В стане амаликитян все спали. Наступил последний мирный день. Следующий стал гибельным. Сейчас, отдаленный годами от того дня, он понимал, в том, что произошло, есть и его вина. И теперь он пришел в город искать убежища, в город, где очень много амаликитян. Прошлое не исчезает. Оно мстит человеку, оно всегда с ним, и не дано избавиться от него, заставить себя забыть все, что было с тобой. Принял город-убежище Зулуну, принял Рахиль, принял сыновей, неужели он, Маттафия, не имеет права хотя бы в конце своей жизни обрести покой. И вот вместо покоя и встречи со своими домашними, - заброшенный колодец, пугающая неизвестность, и люди наверху, принявшие его за Саула, одно имя которого вызывает у них жажду мести. Если бы они знали, сколько горя и отчаяния принесло это имя и ему. Никто в мире не волен выбирать отца. Отец может так и не признать тебя. Это воины отца нанесли ему, Маттафии, первую рану, и до сих пор болит бедро, пронзенное копьем в ту ночь, когда лилась кровь амаликитян... Уже совсем рассвело, и прекратился шум дождя, и наверху сменились стражи, когда показалась в отверстие лохматая голова, и зашуршала веревка, истрепанный ее конец повис над ним, о чем-то переговаривались наверху, потом крикнули: -Эй, царь, ты чего ждешь, цепляйся! Он потянулся рукой вверх, подпрыгнул, и схватив конец веревки, потащил ее вниз. Он был не уверен, что сумеет удержаться и обмотал себя веревкой, завязав двойной узел на плече. Последовал резкий рывок, ноги отделились от дна колодца, и он завис в воздухе, раскачиваясь, стараясь оттолкнуться от сырых стен. Наверху о чем-то спорили, потом, наконец, потянули веревку. Его влекло вверх, он словно выныривая из глубины вод, выскользнул из темноты и прищурил глаза от бившего в лицо света. Он зацепился за край колодца, подтянулся и с трудом встал на ноги. Его со всех сторон окружили стражники... Глава V Солнечный свет буквально ослепил Маттафию, он шел в окружении стражников, прищурив глаза и с наслаждением вдыхая утренний еще прохладный воздух. Густая темная зелень деревьев, сохранявшая на листьях влагу, дарованную ночным дождем, заслоняла розоватые стены домов, вдали на фоне ослепительно голубого неба вставали столбы из сиреневого камня, на которых держалась кровля, усаженная аккуратно подстриженными кустами. Казалось, эти кусты, этот сад плывут в небе. От путников, встреченных на караванных дорогах, он много слышал о садах этого города, о дворце правителя, где даже на кровлях цветут шаронские розы, о дворце, выстроенным финикийскими мастерами из монолитных глыб, доставленных из Ливана. Он сам довольно долго тесал камни в Тире и знал, какого труда стоит превращение глыбы камня в полированную круглую колонну. Его умение строить дома могло бы пригодиться здесь. Он был уверен, что его ведут к дворцу и мысленно выстраивал слова, которые скажет верховному правителю, поведав тому, что он, Маттафия, не только воин, что в плену он много лет строил города и рыл колодцы, что надпись на груди выкололи в этом плену. Он был уверен, что сумеет доказать свое право на свободную жизнь в этом городе-убежище. Он попросит вернуть деньги и выстроит здесь дом для своей семьи. Только бы его допустили к правителю, тот должен все понять... Однако стражники, ведущие его по широкой дороге, теряющейся в садах, окружавших дворец, внезапно свернули на бугристую неровную тропу, которая вилась вдоль крепостных стен. Потом пришлось спускаться вниз и через узкие ворота снова вступить в полутьму. Вскоре они очутились в крепостной башне, более просторной, чем та, где был колодец-темница. По каменным ступеням Маттафию препроводили в широкое полукруглое помещение, где посередине стоял каменный столб, со вделанном в него крюком, а у дальней стены дымился очаг. Здесь же, у очага, сидели на глиняном полу два стражника. Один из них, рыжеволосый и голый по пояс, окинул Маттафию взглядом, полным ненависти, и что-то промычал. Другой стражник, коротышка, заросший иглистыми волосами, не спеша подошел к Маттафии, достал из-за пояса веревку и потянул Маттафию за руки. Маттафия покорно сложил руки за спиной, и коротышка, сопя, обмотал запястья веревкой, скрутил и затянул ее, потом стер пот со лба и ухмыльнулся. В помещении было душно, стражники, рассевшиеся на глиняном полу, изредка бросали отрывистые слова. Разговор шел как бы ни о чем. У каждого было что-то свое, наболевшее. Один из стражников жаловался на то, что опять не выплачивают сикли за месяц, только и живет тем, что имеет свой оливковый сад. Говорили о ценах на оливковое масло, об урожае пшеницы. Завидовали некоему хеттеянину, поймавшему на прошлой неделе трех авессаломцев. За каждого пойманного полагалось пять сребреников. - Нам пять, - недовольно пробурчал коротышка, - а правитель выдает их Давиду, берет за каждого - пятьдесят. Бегай за ними, в засаде ночь дрожи, да смотря на кого нападешь, вон Симон получил стрелу в бок вместо пяти сребреников. Нашей страже Арияд обещал за царя - каждому по десять... - От него дождешься, - возразил другой стражник, - да и какой это царь, у настоящего царя давно уж и кости сгнили, столько лет прошло. Стражник подошел к очагу и поворошил угли. Пламя полыхнуло, но вскоре опять затухло. Сизый дым стлался по полу и слезил глаза. В такую жару, да еще и очаг топить, подумал Маттафия. И увидел, что рядом с камнями, между которыми тлел огонь, лежат медные крючья. Мелькнула страшная догадка, и сразу закололо в груди. Он постарался отогнать надвигающийся страх и напряг руки, чтобы ослабить путы. Всякое ему пришлось повидать в плену - запугать его не удастся. Придут начальники стражников - разберутся во всем. - Утреннюю стражу отстояли, теперь еще жди, - недовольно пробурчал один из стражников, - Арияд наш будет теперь бегать, должен всем доложить, что поймали царя, ему выслужиться надо, он почитай... И внезапно смолк стражник. Ибо в просвете дверей стоял тот, кого они ждали. Появился он тихо и внезапно. Возможно, стоял там, за дверьми, и подслушивал. Но ничем не выдал своего недовольства. Напротив приветливо улыбался, довольный собой и всем происшедшим. Глаза у него были большие, с поволокой, движения мягкие, вкрадчивые. Он обошел Маттафию, пристально вглядываясь в него, словно проверял - не произошли ли изменения с узником за время сидения в высохшем колодце. Осмотром остался доволен и сел на услужливо подстеленную коротышкой циновку. - Скажи, о великий царь Израиля, господин наш Саул, - обратился он к Маттафии, - кто послал тебя, кто помог тебе найти путь в город, с какой целью ты прибыл сюда? Где скрывался столь долгое время? - Какой из меня царь, я ищу покоя, и жажду жить в тиши и взращивать свой сад, и засевать свое поле, - спокойно ответил Маттафия и улыбнулся, стараясь расположить к себе начальника стражей. - Ты хочешь предстать перед нами в овечьей шкуре. Никому еще не удавалось провести Арияда. Надпись на твоей груди свидетельствует против тебя... - Я уже говорил, это выколото финикийцами, в плену, сделано сие насильно, если позволит время, я отыщу свидетелей, мало ли... - Лживость не украшает царя, - прервал его Арияд,- у меня нет времени выслушивать измышления твоих уст. Я должен до заката доложить обо всем верховному правителю города Каверуну. Я понимаю, тебе страшно признать истину, страшно отвечать за пролитую кровь, ты пытаешься ускользнуть от справедливой расплаты, ты пытаешься предстать перед нами ни в чем неповинным воином. - Господь свидетель, я остаюсь самим собой, мой господин. - Так ты утверждаешь по-прежнему, что ты некий Маттафия, и мы ошиблись, опознав в тебе царя? - раздраженно спросил Арияд. - У меня в этом нет сомнения, - ответил Маттафия. Он старался говорить спокойно, даже услужливо, Арияд показался ему человеком, который может все понять, от него сейчас многое зависело, от того, что он доложит правителю. - Хорошо, - сказал Арияд, - положим, ты Маттафия, ты старый житель Ханаана, бежавший из плена, к какому же из колен ты принадлежишь? - Я из колена Вениаминова, - ответил Маттафия и понял, что сказал не то, увидев, как самодовольно улыбнулся Арияд. - Вот ты и попался! - радостно воскликнул Арияд - Твои уста свидетельствуют против тебя. Саул из колена Вениаминова! - В этом колене был не один Саул, - поспешил исправить свою оплошность Маттафия, - хотя оно и меньшее из колен Израиля, но там было много и пастухов, и воинов... - Почему же ты не пошел в пределы своего колена, а пробрался сюда? - спросил Арияд. - Мой господин, я уже говорил, - ответил Маттафия, - в своих землях я был гоним, меня посчитали предателем, когда я попал в плен, я вынужден был искать убежище. - И кто же указал тебе путь, назови своих сторонников, Саул! - повысил голос Арияд. - Я шел сюда один, - сказал Маттафия. - Ну что он, как рогом уперся, по всему видно царя, - вмешался стражник- коротышка, - с ним только время терять. Доложить Каверуну, пусть прикажет казнить, я сам ему горло перережу! - Помолчи, - остановил его Арияд, - нам надо добиться его признания! -У нас все признавались, - недовольно буркнул коротышка, - воины в ногах валялись, а тут царь, у царей кожа потоньше! Арияд вздохнул и неторопливым жестом руки подозвал рыжеволосого стражника. Тот нагнулся к своему господину и что-то бессвязно промычал. - Давай, начинай, Уру, - приказал ему Арияд. Уру неторопливо подошел к Маттафии, рывком разодрал его одежды, потом стал ощупывать тело, поглаживая заскорузлой рукой грудь Маттафии и похлопывая его по спине, словно не человек был перед ним, а жертвенная овца, которую прежде чем зарезать, он успокаивал. - Уру-Хеттеянин, - медленно произнес Арияд, ни к кому не обращаясь, но слова его явно были предназначены Маттафии, - в плену он не хотел смириться и поносил царя израильтян последними словами, воины Саула лишили его языка, это было в Галааде... Уру между тем подтолкнул Маттафию к каменному столбу, торчащему посередине помещения. Подошли еще два стражника и начали стягивать тело Маттафии веревками, которые предварительно закрепили на крюке, они привязывали Маттафию так, чтобы ноги его не касалось земли. - Этот столб называют столбом истины, - с усмешкой продолжал Арияд,- еще не встречал я такого человека, который не открыл бы истину, испытуемый у этого столба, настал твой черед, Саул! Один из стражников подошел к очагу и медным прутом расшевелил угли, потом выгреб их, собрал в кучу и. разложил на противне. От углей исходил жар, и стражник то и дело стирал с лица бисер пота. Уру отступил на шаг от столба, взял в руки бич, поиграл им в воздухе и с оттяжкой обрушил первый удар. Маттафия вскрикнул, грудь словно обожгло огнем, он дернулся, и веревки еще сильнее врезались в тело. Следующие удары он перенес молча, сцепив зубы. Боль разбежалась по спине, проникла внутрь, казалось, если удар бича попадет несколько раз в одно место, то рассечет туловище пополам. В финикийском плену Маттафия не раз испытал удары бичей, он не страшился пыток, он знал, что всегда наступает такой предел, когда боль затуманивает мозг, и ты ускользаешь от палача в небытие. Но это, видимо, знал и безъязыкий Уру, он остановился именно тогда, когда темные круги уже наплывали на Маттафию. Арияд встал с циновки и подошел к истязаемому, вглядываясь в красные, взбухшие полосы на теле. Словно сожалея, поцокал языком. Он не был похож на палача, но теперь Маттафия ясно осознал, что именно от Арияда бесполезно ждать пощады, муки другого явно доставляли ему удовольствие. Уру стоял рядом, опустив бич и тяжело дыша, пот ручьями лился по его обнаженной груди. - Теперь твой язык будет более подвижным, - сказал Арияд, - признавайся, и ты прекратишь свои напрасные мучения! - Мне не в чем признаваться, - твердо произнес Маттафия. - Уру, твой бич был слишком слаб и не вразумил нечестивого! - с сожалением произнес Арияд. Уру недовольно поморщился и отвел свою руку, покрытую рыжими жесткими волосами в сторону, а потом резко выкинул ее вперед. Удар пришелся в губы, Маттафия дернулся, во рту стало солоно, кровь заливала подбородок, делала мокрой бороду. - Ты испытываешь мое терпение, - продолжал Арияд, - признавайся, к кому ты шел, кто были твои спутники. - Я шел один, со мною никого, я шел один, - ответил Маттафия, с трудом шевеля разбитыми губами. Уру отошел к очагу и наполнил противень дымящимися углями, потом медленно подошел к Маттафии, присел на корточки, подставил угли под ноги Маттафии, выпрямился, обнял свою жертву и потянул вниз. Теперь ноги Маттафии обрели опору, но эта опора была невыносимо жгущей, пронизывающей ступни адским огнем. Запахло паленой кожей. В глазах у Маттафии потемнело, перехватило дыхание, от боли, казалось, все разрывается внутри. Как сквозь глухую завесу откуда-то издалека доносились слова. Наконец Уру ослабил свою хватку, и удалось подогнуть обожженные ноги. В ушах гудело, этот гул прерывался цоканьем, свистом, будто бежало многоголовое стадо, и он, Маттафия, лежал на его пути, это его топчут копыта, и не заслониться, не увернуться, нет никаких сил. Раскаленное солнце слепит глаза. Наконец он вскакивает, хватается за бока быков, быки красные с разъяренными глазами, рыжеволосый мчится прямо на него, Маттафия пытается отвратить от себя рога, и вдруг протяжный свист и хлопок бича, и бык взлетает в воздух, кувыркается, опаленный солнцем. И отчаянный крик: Это амаликитяне! Держите их! Маттафия рвется из чьих-то цепких и липких рук, ему удается освободиться. Он взбирается на кручу прыжками, как горный козел, его уже не догнать, но каждый скачок рождает неимоверную боль, на ступнях кровоточит мясо. И сквозь отдаленные гулы и цоканья слышатся напевы арфы и голос Давида: "Сюда, Маттафия, я знаю, где таится Саул, сюда!" Он хочет бежать на зов Давида, он кричит: Давид, я здесь, помоги! Но не может сделать ни шага. У него связаны руки. Жар туманит голову. И снова кричит Давид: "Здесь родник!" И вода, холодная, живительная вода низвергается из расщелины. Вода заливает все вокруг. Давид, обнаженный, рыжеволосый, стоит под зеленоватыми струями и играет на арфе. "Саул, Саул! - кричит Давид. - Я не враг тебе!" - Я не враг тебе, - говорит Арияд, - вот ты и выдал себя, тебя послал Давид, ты в сговоре с ним, ты кричал - Давид, помоги! Маттафия плохо слышит слова Арияда. Вода в роднике иссякает. И снова все заполняет жар. Огонь уже у лица, дым ест глаза. - Подпали ему бороду, Уру, подпали, - разбирает Маттафия чей-то глуховатый голос. Голова становится тяжелой, он дергается, пытается отстраниться от огня. Также дергался старик торговец, когда ему подожгли бороду. Старик наслал огонь. Маттафия понимает, что это расплата за то давнее убийство, он пытается кричать: "Господь! Я виновен! Ты караешь меня, Господь! Да будет воля твоя! Но останови огонь!" - Довольно, - приказывает Арияд. Мрак, застилавший сознание, растворяется. Льется вода. Маттафия возвращается к своим мучителям. На него льют воду из кожаных мехов. Он не хочет, чтобы мучители заметили, что сознание вернулось к нему. Он не открывает глаза. Но стражников не проведешь. Острый крюк впивается в бок, Маттафия дергается и стонет. - Упрямство не приводит к добру, ты меня слышишь, Саул, - вкрадчиво говорит Арияд, - все мы смертны, и цари тоже, есть предел терпению, ты все уже сказал в бреду, твой язык развязала боль. Ты подтвердил, что был царем, тебя послал Давид! Маттафия тяжело дышал, наконец, он справился с дыханием, его истерзанное сознание было готово ко всему, чтобы прекратить муки. Он должен был преодолеть самого себя. Он не знал, какие слова им удалось вырвать из него. С ненавистью он оглядел своих мучителей и сказал отчетливо, оттопырив разбитую губу: - Вы лжете, я ничего не мог сказать вам, я не мог видеть Давида, я вырвался из плена. Мне всегда говорили, что я похож на царя Саула. Разве не бывает так, что Господь создает двух очень похожих людей - двойников. Кому из нас дано понять замыслы Господа? -Откуда ты знаешь, что похож на Саула? - быстро спросил Арияд, радуясь, видимо, тому, что так умело поймал его, Маттафию.- Значит, ты сражался в его войске, убивал неповинных амаликитян, ты был его двойником? А не сам ли ты и есть Саул, а двойника убили филистимляне? Отвечай! Маттафия молчал, в глазах его не было теперь покорности, только презрение. Арияд это почувствовал и оглянулся в поисках Уру. Тот, пощелкивая бичом, подошел к своему господину. В это время снаружи послышался женский гортанный крик и недовольные окрики стражей, которые с трудом сдерживали кого-то рвущегося в помещение. Двери резко распахнулись, и Маттафия увидел, как бьется в руках стражников седовласая женщина, и столько в ней было силы, и столько желания прорваться сюда, что четверо с трудом сдерживали ее. - Это что за исчадие демонов? - строго спросил Арияд, недовольно скривившись, - что ей нужно? Да отпустите же ее! И тотчас, едва стражники ослабили свою хватку, она рванулась, словно птица освободившаяся из силков и бросилась к столбу. - Что они с тобой сделали!- закричала она и припала к обожженным ногам Маттафии. Сверху он видел ее вздрагивающие плечи, по-девичьи худенькие, и совершенно белые волосы, белые, как руно самой белошерстной овцы. Раньше они были золотистыми, время стерло золото. И когда она подняла голову, он увидел как морщинисто ее лицо, но глаза остались голубыми, и эта голубизна позволила проступить на лице прежним чертам, возвращала ему ту далекую Зулуну из амаликитянского стана, которая так любила отплясывать в хороводах. Он спас ее тогда в ночь резни. И теперь, он это остро почувствовал, ей в очередной раз грозила опасность, и эту опасность принес он, Маттафия. Как оберечь ее? Что может сделать он, привязанный к столбу, истязаемый, с ногами, превратившимися в жгущее месиво, с подпаленной бородой... Разве им мало одной жертвы? Зачем они впустили ее?.. -Это я виновата, я все время ходила встречать тебя, а в ту ночь, когда тебя схватили, я не пошла. Я виновата! - бормотала она. Уру попытался оттащить ее, но Арияд остановил его и подошел к Зулуне. Подождав, когда она кончит свои причитания, он взял ее за руку, и она, поняв, что он главный здесь, не стала сопротивляться и, сдерживая рыдания, привстала и повернулась к нему. - Ты знаешь этого человека, женщина? - спросил Арияд. - Как мне его не знать, мой господин, ведь это мой муж, сжалься над ним, мой господин! Она упала перед Ариядом на колени, стала хватать его за руки, за полы одежды. Арияд брезгливо отстранился и спросил: - Ты уверена в этом, женщина? Ты не очень похожа на жену израильского царя. Но если это и так, то теперь ясно, кто указал ему путь в нашу крепость. Это сделала ты, не так ли? Ты ведь знаешь, что за это тебя ждет! Ты умрешь, женщина! Она на мгновение перестала всхлипывать и смотрела на Арияда так, будто хотела взглядом прожечь его насквозь. Маттафия напряг мышцы, веревки затрещали и еще сильнее врезались в тело. - Господи спаси ее, - прошептал он, беззвучно шевеля губами, - Господи, посмотри, как я унижен, ужели мало одной жертвы, я грешен, она же невинна... - Неплохая добыча, - сказал Арияд и потер руки, - если это твой муж, то имя твое Ахиноама, и ты умрешь вместе с ним, ибо жена тоже отвечает за грехи своего мужа, лживая дочь Израиля, ты сама попалась в силки! - Неужели ты не видишь, что я амаликитянка, - встрепенулась Зулуна и подскочила к Арияду почти вплотную, - неужели ты не знаешь, что Саул давно погиб на горе Гелвуй, он упал на свой меч! - Убит его двойник, а Саул - вот он, на груди его написано это кровавое имя, и его соплеменник старый еврей Бер-Шаарон опознал в нем своего царя, - сказал Арияд и усмехнулся, полагая, что полностью уличил ее во лжи. - Не может быть, - прошептала Зулуна и подняла голову. Ее взгляд, полный отчаяния, встретился со взглядом Маттафии. Глаза его молили - молчи, уходи... - Ты удивлена, Ахиноама, - продолжал Арияд, - ты хотела пригреть здесь, в городе-убежище, убийцу, хотела спрятать здесь жестокого царя. Твой замысел провалился! - Я Зулуна! Я не Ахиноама, клянусь всеми богами! - закричала она и замахала руками. Теперь она была похожа на взъерошенную птицу, которая никак не может взлететь и бьется в силках. Арияд кивнул стражникам, и те схватили Зулуну за руки и оттащили от него. Маттафия напрягся, казалось, еще усилие и он разорвет путы, лицо его налилось кровью. Но все было бесполезно, пустая трата сил, ему не вырваться. - Отпустите ее! - закричал он. - Она не ведает, что творит, она, не понимает слов, что вырываются из ее уст! Господь лишил ее рассудка! Я вижу ее первый раз! Она простая амаликитянка! Отпустите ее, это я повелеваю - царь Израиля Саул! - Наконец-то, - воскликнул Арияд, - надо было сразу признаться и не томить нас лживыми увертками. Вот ты и попался, Саул! Зулуна была в полуобморочном состоянии, глаза ее потухли, она пыталась что-то сказать и не могла. Арияд приказал вывести ее. Маттафия облегченно вздохнул, когда она, вытолкнутая стражниками, оказалась за дверью. Толчки его сердца замедлились, он сделал все, чтобы отвести удар от Зулуны, чтобы спасти ее... Арияд между тем собрался уходить, видимо спешил во дворец, чтобы доложить верховному правителю о том, что пойман царь Израиля, что пойманный во всем сознался. Арияд опоясал себя мечом, снял свой тюрбан, расправил его - белая матерчатая полоса переливалась в его руках, затем он, словно фокусник, одним взмахом окрутил ею голову. Уру залил водой угли, над очагом с шипением поднялись клубы дыма. Маттафия прикрыл глаза, ноющая тупая боль не отступала, ему теперь было все безразлично. Он не испытал особой радости даже тогда, когда наконец Уру начал развязывать путы. 0т рыжеволосого безъязыкого палача пахло едким потом, будто и не человек это был, а гиена, наглотавшаяся падали. Маттафия повел освобожденными занемевшими руками, и Уру испуганно отшатнулся, потом Уру нагнулся и стал быстро сдергивать веревки с ног. Маттафия опустился на глиняный пол, вскрикнул от боли в ногах, стоять было невозможно и он медленно осел на пол. - Плесните на него водой, пусть придет в себя, и не сводите с него глаз, - приказал Арияд и направился к выходу, но там впереди кто-то остановил его, и Арияд испуганно попятился. Стражники вскочили со своих мест, и Маттафия увидел, как важно и медленно входит, сопровождаемый рослыми чернокожими нубийцами, человек, наделенный властью. Важность чувствовалась в каждом его движении, во взгляде его белесоватых глаз, в медленном повороте головы, в снисходительной гримасе, вытянувшей и без того тонкие губы. У него был острый, почти лисий нос, и Маттафия сразу понял, что в прошлом он видел этот нос, что где-то уже встречал этого сановника. Он пока не знал, что это могло принести - пользу или вред, маленькая искра надежды затеплилась внутри... Арияд низко склонился перед вошедшим, суетливо завертелся и, не ожидая вопросов, стал все объяснять. Он говорил о своей прозорливости, о том, что сразу понял, какая крупная рыба попалась в сети, и что пленник признался - он царь, в этом нет сомнения, что он, Арияд, уже собрался доложить обо всем правителю, и что прежде, чем докладывать правителю, безусловно, собирался зайти к нему, главному советнику Цофару. Маттафия прислушался, имя главного советника показалось ему знакомым, теперь он мучительно пытался вспомнить, где и когда пересекались стези их жизней. Сознание Маттафии все еще было затуманено болью, легче становилось только тогда, когда прикрывал глаза, погружаясь в темноту и как бы уходя отсюда, сбегая в поток бессвязных мыслей и воспоминаний. Теперь в этих воспоминаниях был горящий город, отданный на разграбление, город в пределах филистимлян, и человек по имени Цофар в храме Дагона... Удар ногой в бок вернул Маттафию к действительности. Советник Цофар наклонился над ним, прямо перед собой Маттафия увидел белесые глаза и испуг, затаенный в них. Он боится, что узнаю, понял Маттафия, стараясь безразлично смотреть в сторону. - Это Саул, нет сомнений, - изрек советник, - это Саул, самый жестокий и коварный царь в Ханаане. Его следовало казнить на месте! - Конечно, - поспешил согласиться Арияд,- прямо здесь. Я сам с истинным наслаждением всажу меч в его грудь! -К сожалению, к сожалению, - остановил его Цофар, - не здесь и не сегодня. Хотя почему не сегодня, вот только исполним повеление правителя, пусть увидит, возможно, он желает, чтобы голова царя слетела в его присутствии, нам придется доставить злодея во дворец, к сожалению... Маттафия слушал спокойно, будто и не о его голове шла речь, словно говорили о ком-то другом. Цофар бегло взглянул на Маттафию и передернулся. Что-то пугало его. - Столько лет скрывался, и только я смог его изловить! - с гордостью произнес Арияд, явно ожидая похвал. - Не скажите, мой Арияд, не скажите, а почему допустили, почему прошел, -язвительно изрек Цофар, - почему не сразу прикончили на дорогах, как и всех иных злодеев, опять за мзду пропустили, какая , Арияд, сейчас мзда на дорогах - пять или пятьдесят сребреников? -Я всегда служил честно, - с обидой произнес Арияд, - я с малых лет при страже, без родителей, без покровителей. Только истина - вот мой завет! - Но разве мог царь так долго скрываться, самый высокий царь, столь заметный царь, - продолжал Цофар, казалось, он не слушает Арияда, а рассуждает сам с собой, озабоченный одному ему известными обстоятельствами. - Можно ли утаить огонь? Может ли кто взять огонь за пазуху, чтобы не прогорело его платье? Запах тлеющих одежд, запах паленой кожи выдадут огонь... Цофар поморщился недовольно и замолчал, потом подошел к Арияду и что-то сказал полушепотом. Арияд стал отнекиваться. Маттафия видел, как Арияд изогнул спину, как угодливо он вертится перед советником правителя. По приказу Цофара принесли воды, Уру стал из меха поливать свою жертву, потом другой стражник принес полотнище, которое приложили к телу Маттафии, тотчас на белой ткани проступили кровавые следы. Один из стражников достал оливковое масло, нагнулся и стал смазывать обожженные ступени. Боятся правителя, понял Маттафия и опять ощутил брошенный как бы вскользь взгляд Цофара. Советник постоянно вглядывался в Маттафию. Что-то связывало их. И Маттафия наконец понял, где все это было. Этот запоминающийся лисий нос... Конечно же, там, в Иудейской пустыне, в невыносимый полуденный жар, раскалявший камни, в пустыне, куда не приходят дожди. Задерживаемые горами, облака ныряют в Мертвое море. Зачем морю соли вода? Его все равно не сделать пресным. Там, в безводной пустыне, они шли трое суток. Он, Маттафия, был Саулом. Так повелел царь. Маттафия-Саул преследовал Давида и вывел отряд к филистимлянскому городу, лежащему на границе песка и гор. Там, в храме Дагона, филистимлянского главного бога, все и произошло. Там и увидел Маттафия впервые похитителя сокровищ с лисьим носом. Маттафия простил тогда убийцу. Вот, где главная опасность, никогда нельзя быть излишне милосердным и прощать убийц, теперь Цофар может не довести до дворца правителя, один взмах меча исполнительного Арияда, и все будет кончено. Он, Маттафия, знал, как беззащитна у человека шея. И он услышал, как Цофар почти повторяет его мысли: - Не прощать, никогда не прощать убийц, мы слишком милосердны... Два стражника подняли Маттафию, поправили на нем изодранную одежду. - Я уверен, сегодня, мой Арияд, мы будем свидетелями праздника, - продолжал Цофар, - казнь изверга, запятнанного амаликитянской кровью, - дань городу, приютившему нас! Стражники подтолкнули Маттафию к дверям, он с трудом сделал несколько шагов, ноги не слушались его, от каждого соприкосновения с землей возникала острая пронизывающая боль. Он вышел за дверь, и солнечный свет ударил ему в глаза. От утренней влаги не осталось и следа, зелень уже не была такой яркой и сочной, как в те часы, когда его вели на пытки, теперь все пожелтело вокруг, земля впитала влагу, подаренную ночным ливнем, впитала без остатка. Маттафия остановился, посмотрел па пальмы, увешанные гроздьями фиников, на виноградную лозу, оплетающую стены домов, и вдруг отчетливо осознал, что, возможно, все это дано ему видеть в последний раз. Глава VI Весь последний год Зулуна прожила в томительном ожидании. Все не ладилось в доме и валилось из рук. Раздражала беспечность Рахили, словно птичка, та щебетала по утрам. Птичка небесная, которая не жнет и не сеет, а живет лучше тех, кто занят делами и каждодневными трудами. Все заботы на ней, 3улуне. На сыновей - плохая надежда. Фалтий вот уже два года назад, как ушел из дома, вестей от него почти нет, в ратном деле он быстро продвинулся, получил в начало сотню у Давида, но сейчас ни за что нельзя ручаться. Сын Давида Авессалом восстал против своего отца, пошли войной друг против друга. Как это скажется на судьбе Фалтия - неизвестно. Фалтий слишком открытый, слишком резкий... Рахили повезло больше, сын, рожденный ею, тих и застенчив, словно девица, льнет к матери постоянно, а та своими ласками превратила отрока в послушную овечку. Он совершенно не может постоять за себя, единственный мужчина, оставшийся в доме, сам всегда нуждается в защите. И имя у него почти девичье - Амасия, или, как любит его называть Рахиль - Мася. Был в доме еще один отрок. Спасенный Маттафией гирзеянский мальчик Анзиахендр, прозванный Шаломом. Он так и не стал сыном, дом ему был, словно клетка для дикого зверька. Как только остались без Маттафии, сразу исчез. Еще в Иерусалиме. Жить там стало невозможно. Маттафия, попавший в плен, был объявлен предателем. И вот Фалтий отыскал для них далекий город, город, принимавший всех гонимых, город, где можно жить спокойно вдали от войн, от кр