ь. Я был одет в поездку почти по-летнему, кто знал, что в начале сентября выпадет снег и будут морозы? Снег, кстати, простоял почти месяц. Красота в Мамонтовке - сказочная! Но она была нам не в радость. Мы молча шли, и каждый думал о своем. Догадываюсь, где были мысли Тамары, а мне не давали покоя такие. - Вот полюбил, так как никогда, даже в книжках не читал о такой любви - не то, что с первого взгляда, а с первого мгновенья, и тут же конец! Я знал, что болезнь эта никого не щадит, что онкоцентр, директором, которого тогда был академик Блохин, в народе называли "блохинвальдом". Этот диагноз - приговор! Вот так невесело погуляли мы, потом переоделись, и я уехал. Лиля, видя в каком настроении я приехал, естественно, поинтересовалась, в чем дело. Скрывать я просто не смог бы, и рассказал все. Увидел, как побледнело ее лицо, как она лихорадочно стала думать о чем-то. Затем начала говорить по делу: - Знаешь, у Войтенок есть свежий прополис, Сашин отец-то пчеловод. Прополис - это первое средство от этой болезни. Затем - чистотел. Я знаю, что в поле за институтом растет чистотел, а так как в Курске снега не было, то его можно собрать - это тоже помогает. Надо что-то делать, не сидеть же так! - завершила она свой монолог. Но потом не удержалась и добавила: - Опять "Тамара"? Что это имя - твоя судьба? Оказалось, Лиля как в воду глядела. Только не эта Тамара стала моей судьбой, и не следующая... Надо было стать настоящим "тамароведом", как прозвала меня Лиля чтобы, наконец, жениться в третий раз и, надеюсь окончательный, и, конечно же, на Тамаре! В следующую же пятницу я, нагруженный шариками прополиса и вениками чистотела, приехал в Мамонтовку. Тамара была довольна - она верила в народные средства. - Только неудобно как-то получается, - призналась она, - и перед Лилей, и перед Бусей, я уже не говорю о его Розочке! Буся сильно переживает, даже плачет при встрече. - Знает ли он что-нибудь про "это"? - неопределенно спросил я. - Если ты имеешь ввиду половую близость, - серьезно ответила Тамара, - то не знает. Думает, что ты просто любишь меня - и все! Когда Тамару положили в Онкоцентр, мы с Бусей встречались у метро "Каширская" и шли к Тамаре вместе. Мы перезнакомились со всеми четырьмя пациентками, лежавшими в палате. Особенно подружились мы с молоденькой женщиной лет двадцати, тоже Тамарой, по фамилии Подруцкая. Она получила "пузырный занос" (хориоэнпителому), живя со своим любовником. Ей тоже сделали операцию, потом долго мучили химио- и радиотерапией, потом отпустили домой. Там она и умерла вскоре. Мы с Тамарой были на ее похоронах. Губы покойницы все были покусаны. "Она терпела такие боли, что кусала губы", - призналась ее мама, плача. Мы навещали Тамару Подруцкую дома во время ее болезни. Как-то почти перед смертью, она грустно сказала нам: - А сегодня у, - и она назвала имя своего бывшего любовника, так или иначе виновного в ее болезни, - свадьба. Он ведь сосед мой, и я все знаю! Моя Тамара узнала его адрес, и, проглотив стакан портвейна, вышла. Пришла она что-то через час, возбужденная, но довольная. - Я устроила им там скандал! - рассказывала Тамара. - Позвонила и вошла как гость, сказала, что по приглашению жениха. А потом, уже за столом, встала с бокалом вина и рассказала, что жених обманул меня - он был, якобы, моим любовником, и мы подавали с ним заявление в ЗАГС. Еще рассказала про то, что он гулял и с моей подругой, тоже обещал на ней жениться, и даже назвала имя этой подруги. Сказала также, что он заразил ее опасной болезнью. И высказав все, что надо было, вылила бокал вина ему в лицо! Что тогда поднялось! Невеста кинулась царапать жениху харю, гости - кто куда, а я - за дверь. Ой, налейте что-нибудь, - попросила моя Тамара, - а то я возбуждена до предела! Бедная Тамара Подруцкая тихо улыбалась, и было видно, что она довольна. На улице я спросил Тамару, правда ли то, что она нам рассказала, и та серьезно ответила: - За подругу мою я кому хочешь горло перегрызу! В следующий раз мы видели Тамару Подруцкую уже в гробу с покусанными губами. Моей Тамаре сделали операцию в октябре. Мы с Бусей и сестрой Тамары - Любой навестили ее уже в палате. Тамаре сделали серьезную операцию, называемую "гистеректомией". Мы спросили у Тамары, что можно ей приносить. И вдруг она сказала: "Водку или портвейн!" Я быстро сбегал в магазин и минут через пятнадцать был уже опять в палате. Нам позволили остаться подольше. - А теперь, - чуть приподнявшись от койки, сказала Тамара, - выпейте за мое здоровье и чтобы я долго жила! Мы с удовольствием сделали это прямо из горлышка бутылки. А Тамаре по ее просьбе, я дал пососать мой мизинец, обмакнутый в водку. Этого ей, на сей раз, хватило. Надо сказать, что тост, выпитый от самого сердца всеми нами, произвел свое действие. С момента операции прошло более тридцати лет и, чтобы не сглазить, со здоровьем у нее все нормально. Другое дело, что уже более десяти лет мы не виделись - так повернулась жизнь. Но, если из тридцати отнять десять, то получится двадцать. Двадцать-то лет мы прожили в постоянных встречах, в большинстве своем отнюдь не платонических. А первые года три года мы прожили в любви и любви страстной. Не надо любить очень страстно! Такая любовь сопряжена с ревностью, ссорами, мордобоем и черт знает еще с какими пакостями! И чаще всего страстно любящие друг друга люди не связываются друг с другом браком. Боятся измены, боятся, что не переживут ее, и так далее! - Хорошее дело "браком" не назовут! - любила говорить Тамара. Вот и не связали мы друг друга браком, хотя любовь была такой, что на энергии ее страсти можно было сталь варить! Докторская защита Про докторскую диссертацию в наших кругах тогда существовали, как минимум, два анекдота - веселый и страшный. Начну с веселого. Одного доцента видят на работе с пухлым портфелем. - Это что у тебя там, небось, докторская? - заинтересованно спрашивают коллеги. - Да нет, ливерная! - разочаровывает их доцент. И - страшный анекдот. Но тут нужна предыстория. В начале 70-х годов началось сильнейшее гонение на защиты докторских диссертаций. Все пошло, как тогда было положено, с передовицы в газете "Правда". О том, что один жулик, дескать, из Еревана поехал защищать докторскую в Якутск (а может и наоборот!), и за деньги защитился почти "по телефонной книге". И ВАК, которая должна была блюсти государственные интересы, тоже подалась соблазну коррупции. И пошло-поехало. До половины докторских диссертаций заваливали прямо на защитах. А остальных диссертантов "давила" ВАК. Дело приняло просто угрожающие размеры, доктора наук и профессора стали просто "вымирать". В среднем, докторами наук и профессорами люди становились тогда (с утверждением, получением дипломов, аттестатов и пр.) годам к шестидесяти. А к этим годам люди, особенно мужчины, ох как любят умирать - хлебом их не корми! И некому стало заведовать кафедрами, отделами в Академии Наук, руководить научными институтами. Не "хилым" же в научном отношении кандидатам наук! И к концу 70-х годов "Наша Родная Партия" опять дала ход назад, милостиво разрешив докторам наук защищать свои диссертации. Надо же было так "повезти" мне сунуться со своей докторской в самое опасное время, да еще с кавказской фамилией, из провинции, и в "юном" возрасте! Андрей Николаевич Островцев похохатывал надо мной: - Тебе или лет десять назад надо было защищаться, или подождать еще лет двадцать! Но поближе к сути "страшного" анекдота. Снимают в это время старого "либерального" председателя ВАК и назначают нового - "сурового и непреклонного" председателя с "двойной" фамилией - Виктора Кириллова-Угрюмова, который должен был "давить" докторов. И, наконец, уже сама суть "страшного" для людей, докторская диссертация которых находилась в ВАК, анекдота: - Если председатель ВАК утверждает положительное решение по диссертации, то он подписывает "Кириллов", а если отрицательное - "Угрюмов"! О, сколько ночей не давал мне заснуть этот гадкий, мерзкий, сочиненный низкими, подлыми, далекими от науки людьми, анекдотишка! А сейчас вспоминаю - подумаешь, не все ли равно - Кириллов или Угрюмов? В эти-то годы ВАК "завалила" докторскую диссертацию Бориса Вайнштейна - нашего Буси, знакомого из Львова Бориса Генбома, еще нескольких моих знакомых. Вот в такой обстановке я и должен был защищаться в МАДИ 4 декабря 1973 года. Дядя разрешил мне воспользоваться его "мастерской" для репетиций доклада и проживания в последние перед защитой диссертации дни. А утром 4 декабря в мастерскую зашел бывший тогда в Москве мой друг Роман Горин и принес две бутылки венгерского вина с "ведьмой". На бутылке была изображена ведьма - молодая и весьма сексуальная, верхом на метле. Мы выпили с ним "за успех безнадежного дела", погрузили в такси мои реквизиты. Это был пакет плакатов, весом в 60 килограммов, и модель "гибрида" почти в натуральную величину, но с ручным приводом, весом более 70 килограммов. Водитель, который хотел, было, помочь нам выгрузить наши вещи, аж оторопел - вы что, кирпичи везете, что ли? Защита должна была проходить в новом, выполненном амфитеатром, зале заседаний Совета, сданном строителями лишь накануне, и моя защита должна была быть в нем первой. Я льстил себя надеждой, что члены Совета не захотят омрачать стены зала провалом защиты. А пока Роман Горин развешивает на стендах и стенах нового зала мои тяжеленные плакаты, я расскажу о ситуации с моей диссертацией перед защитой. Пришло много положительных отзывов, даже из Америки от Рабенхорста, где он писал, что я сделал "значительный вклад в мировую науку". Добрые они, американцы! Но был и один отрицательный отзыв от "закрытого" профессора Красина из военной организации - Бронетанковой академии. Мы не были знакомы, но он был как раз оттуда, откуда профессор Р.В. Ротенберг дал мне отрицательный отзыв на изобретенный мной первый супермаховик. Я-то получил через двадцать лет патент на это изобретение, а Ротенберг лишь нанес ущерб нашей стране, которая могла бы продать патент за рубеж. Все развитые страны в это время патентовали свои супермаховики, в том числе и мой "друг" Рабенхорст из США. Но первый-то был мой, и этим патентом можно было бы торговать. Ротенберг же вскоре после выдачи отрицательного отзыва уехал в Израиль и умер там. Я же объяснил его поступок тем, что он был "скрытым агентом израильской разведки". Хорошо, а почему же Красин, не имея никакого отношения ни к израильской разведке, ни к моей работе, дает тоже резко отрицательный отзыв? Этого так просто не бывает! К тому же отзыв написан человеком, либо толком не читавшим работы, либо не понявшим ее напрочь. Думаю, что умный Красин, если бы прочитал работу, то обязательно понял бы ее. Но в научных "кулуарах" МАДИ мне объяснили, в чем дело. Очень жаль, что профессура наших ВУЗов весьма мало загружена делом, и в ее свободные от продуктивных занятий мозги лезут такие замысловатые интриги! Профессор В.А. Илларионов, выступивший на кафедре против моей защиты, оказывается, был на своей защите докторской буквально "опущен" моим покровителем - "корифеем" Б.С. Фалькевичем. Илларионов, занимаясь транспортными проблемами в пчеловодстве, был весьма далек от науки, но меду, да и денег, у него было предостаточно. Отзывов тоже. Но принципиальный Фалькевич, как выражались в "кулуарах", "раздел диссертанта до трусов", показав его примитивные сведения в науке. Защитить-то он защитил, а Фалькевича возненавидел. А заодно и того, кого Фалькевич поддерживал, кому дал прекрасный отзыв, и с кем у него много совместных трудов - то есть меня. В то же время Илларионов был дружен с Красиным, который особенной принципиальностью не отличался, часто ездил в Грузию оппонировать диссертации и гулял там на славу... - Стоп, стоп - в Грузию, оппонировать! Тогда без Трили это не обходится, в одной же области знаний работаем! И я, после долгого перерыва, звоню Трили домой. Рассказываю, как живу, как считаю его своим учителем, где собираюсь защищаться, и что Красин дал мне отрицательный отзыв. А Фалькевич и все остальные специалисты, даже из Америки - положительные. - Красин, Красин, - после долгого молчания повторил Трили, - смотри как это на него непохоже! Знаешь что, - неожиданно заключил Трили, - встреться ты с этим Красиным и расскажи, что звонил мне, и я был удивлен его отрицательным отзывом. И что я даю на твою работу резко положительный отзыв, причем пришлю его с нарочным! Я всеми способами начал искать встречу с Красиным. И, наконец, подловил его у входа в ВАК, где у него было совещание - он был влиятельным членом этой комиссии. Красин оказался невысоким человеком в военной форме с полковничьими погонами. Я представился и подарил ему мою недавно вышедшую монографию "Инерционные аккумуляторы энергии", между прочим, первую в мире по этой тематике! И сказал также, что получил его отрицательный отзыв, которому очень удивлен академик Трили... - Трили, - удивился Красин, - а какое он к вам имеет отношение? - Как - какое? - удивился, в свою очередь, я, - он мой первый учитель, у меня с ним десятки совместных трудов, под его руководством я работал и проводил испытания. Да и вообще он - мой родственник! - не удержавшись, соврал я. Мне стало окончательно ясно, что Красин не читал моей диссертации, иначе бы он не спросил, какое отношение ко мне имеет Трили... Красин замялся и, после раздумья, сказал: - Хорошо, я не приду на вашу защиту и не устрою разгрома, хотя обещал... - тут он прикусил язык, поняв, что сказал лишнее. Но я обещаю, что в ВАКе ваша работа пролежит долго! - почти радостно сообщил он, - меня назначают председателем секции, и я буду подробно знакомиться с вашей работой! - и дверь в ВАК захлопнулась перед моим носом. Когда Красин весело и хвастливо сообщил мне, что его назначают председателем секции, и что он "завалит" меня в ВАКе, "что-то" заклинило во мне. - Ишь, какой принципиальный выискался, - взбесился я, - в Грузии оппонируешь всякую "плешь" за пьянку-гулянку! Губишь жизнь молодому ученому, даже не прочитав его работы, трусливо избегаешь открытых конфликтов! Да еще хвастливо заявляешь, что тебя назначают "большим начальником", и тогда уж ты добьешь его! Тут у меня помутилось в голове и наступило знакомое мне странное, потустороннее состояние. Лампы в коридорах потускнели, и я увидел в сумерках ссутулившегося молодого человека с портфелем, нерешительно стоявшего перед входом в ВАК. - Нет, не бывать тебе председателем секции, агент международного сионизма! - послышался какой-то неживой, посторонний голос, похожий на голос роботов из фантастических кинофильмов. И слова какие-то суконные, чужие! И причем тут "международный сионизм"? Грозное обещание Красина звучало эхом в моих ушах, вызывая жажду мщенья... Но нe сдержал Красин своего грозного обещания, да и не смог бы его сдержать. Не назначили его председателем секции, да и вообще вывели - "выгнали" из ВАКа! Злые языки утверждали, что Красин скрыл свое еврейское происхождение, а при назначении на столь ответственные должности, компетентные органы "роют" достаточно глубоко. Еще не хватает, чтобы в нашей советской ВАК председателями секций были бы скрытые сионисты! Хорошо, что "злые языки" не были в нужное время у входа в ВАК и не слышали "вещего" роботизированного голоса. Иначе бы им стало известно, почему вдруг компетентные органы спохватились и начали "рыть" столь глубоко! Но не "блокирован" пока Илларионов. А он, по словам "злых" языков", своими выступлениями на Совете "собирает" много голосов. Тогда я накануне защиты зашел в лабораторию, где обычно бывал Илларионов. Он подчеркнуто вежливо встретил меня, пригласил присесть на студенческий табурет. Вокруг сидели два-три преподавателя с кафедры Илларионова, которые тут же навострили уши. - Виталий Алексеевич, - спокойно начал я, - я очень ценю ваше мнение, как выдающегося ученого. На заседании кафедры вы говорили, что по тематике моя работа не для вашего Совета. Но защита уже назначена на завтра, и если вы скажете, что сама работа не заслуживает быть докторской, она не годится, то я завтра же откажусь от защиты! - Черта с два, - в действительности думал я, - ну, скажи сейчас, что ты рекомендуешь мне в последний день оказаться от защиты, да еще при свидетелях, - я же все это заявлю завтра на Совете. А где ты был раньше, почему раньше не предупредил диссертанта, не дал своего отзыва, наконец! Ты же - член Совета! Илларионов внимательно посмотрел в мои честные, правдиво открытые навстречу ему глаза (а я долго тренировал такой взгляд перед зеркалом в мастерской своего дяди!), и оскалился в улыбке. Боже мой, как это лицо напомнило мне мордочку умного, расчетливого, решительного животного, живущего, преимущественно, в подполье и на мусорных кучах! - Нет, почему же, мне лично ваша работа нравится, но ведь могут быть недовольны ею другие специалисты. Вот, например, известный ученый, член нашего Совета, профессор Красин, который дал отрицательный отзыв. Он будет завтра и выскажет свое мнение! - осклабился Илларионов. - Размечтался, маразматик, - внимательно глядя в глаза Илларионова и кивая головой, подумал я, - Красина завтра не будет, он не хочет портить отношений с более влиятельными своими друзьями! Я поблагодарил Илларионова и вышел. Все было готово к боевым действиям. Роман уже развесил плакаты, а я подтащил к столу на сцене свою, сверкающую хромом, тяжеленную модель. Члены Совета и гости уже занимали свои места, и я скромно присел на одно из гостевых мест. Места заняли и мои гости: дядя Жора, Лиля, ее подруга Неля, которая привезла отзыв от Трили, Роман и даже почему-то оказавшийся в Москве Славик Зубов. Ученый Секретарь зачитал мои данные и пригласил к докладу. Я отрепетировал доклад, и мне показалось, что и прочел я его хорошо. Вопросов было много, почти все по существу дела - ведь работа-то действительно была новой в своем роде. Затем зачитали отзывы - все положительные, в том числе от академиков - Трили, Артоболевского, и из Америки, а также "ругательный" - от Красина. Выступили оппоненты, зачитали отзыв оппонирующей организации - все положительно. Мне предоставили право ответов на замечания, и я выбрал только замечания Красина. А они были, кстати, не очень удачные, как только Красин мог подписать такую "лабуду"! - Заключение о несоответствии работы докторской диссертации базируется, в основном, на том, что вариатор, на котором основан "гибрид" неработоспособен и КПД его равен нулю, - начал я. - И могу сказать, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Я с помощью подбежавшего Романа взвалил тяжеленную модель на стол и раскрутил маховик рукояткой. Потом через вариатор передал его вращение другому маховику; затем перекачал энергию обратно, и так передавал энергию от одного маховика другому раз пять. Зал зачарованно молчал - такого "фокуса" никто никогда не видел! - Вот такой гибрид был и на грузовике, и на автобусе. Вы только что убедились в работоспособности вариатора гибрида и в том, что КПД его отнюдь не равен нулю! - Кстати, добавил я, - профессор Красин - член Совета, и очень жаль, что его сегодня почему-то нет. 0н бы смог пояснить нам свои замечания лично! И тут к микрофону выбежал взбешенный Илларионов. Он убедился, что Красин не пришел, и решил сам идти напролом. - Мне стыдно быть членом этого Совета! - решительно начал Илларионов и картинно помолчал. - Стыдно - уходи, тебя не держат! - услышали все реплику Островцева из зала; послышался смех. - Что за работу мы рассматриваем, какое отношение имеет она к нашему Совету? Да и в чем, собственно, сама работа? Какое имеет отношение маховик к автомобилю? Когда у нас в Курске занимались автомобилями, где там автомобильная школа? Автор - малограмотный изобретатель, а его работа - бред подмастерья! И отзыв получил почему-то из капиталистической Америки, а не из стран народной демократии! В заключение Илларионов схватил со стола экземпляр моей диссертации и зашвырнул его под ноги сидящих в первом ряду. Зал загудел от возмущения. - Вывести eгo! - крикнул кто-то, боюсь даже, что это был Роман. Мне надо было отвечать, и я вышел к микрофону. - Насчет Курска, - начал я, - там я работаю только последние два года, когда диссертация уже была практически завершена. А выполнялась она в Москве - при школе профессора Фалькевича, в Тбилиси - при школе академика Трили и в Тольятти - автомобильной столице России! Остальные замечания уважаемого Виталия Алексеевича настолько трудны для восприятия подмастерья (смех в зале), что я не знаю, как и отвечать. Отзыв получил из США, потому, что там занимаются подобными проблемами. У меня, к сожалению, нет сведений, занимаются ли этим в Албании, на Кубе или Северной Корее, чтобы получить отзывы оттуда. Какое отношение имеет маховик к автомобилю? Да самое прямое - он имеется на каждом автомобильном двигателе, Виталий Алексеевич должен был бы хорошо знать об этом! А главное - не далее, как вчера, я пришел к Виталию Алексеевичу в лабораторию, и при свидетелях сказал ему, что если он считает мою работу недостойной, то я сниму ее с защиты. Так, Виталий Алексеевич? Илларионов сидел весь багровый, опустив голову. - И он ответил, что моя работа ему нравится, и мне нужно выходить на защиту. Значит, что-то случилось за ночь такое, отчего моя работа из хорошей превращается в бред подмастерья, а автор единственного отрицательного отзыва, член Совета Красин не является на защиту! Из зала послышались хохот и аплодисменты. И тут начались выступления членов Совета. Они высказывали свое недоумение поведению Илларионова и одобряли мою работу, доклад, ответы на вопросы. Началось голосование. Как и положено, отрицательно выступавшего члена Совета назначили председателем счетной комиссии. Чтобы потом не жаловался на ее работу! Наконец, счетная комиссия закончила работу. К микрофону выходит мрачный Илларионов и начинает зачитывать протокол. Обычно зачитывают кратко: "за" "против" и результат. А он начал от Адама и Евы, чуть ли ни: "Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики..." - Да ты читай по существу! - перебил его председатель Совета профессор Архангельский. - Ах, вам не нравится! - взвизгнул Илларионов и опять начал читать сначала. Архангельский махнул рукой, и все стали слушать Илларионова. Наконец он быстро пробормотал: "За" - пятнадцать, "против" - один, и стал протискиваться к выходу. Меня стали поздравлять, но я быстро подбежал к двери и лицом лицу встретился с Илларионовым. - Спасибо, Виталий Алексеевич! - и с широкой благодарной улыбкой я протягиваю ему руку. Тому ничего не оставалось, как, окрысившись, пожать мою протянутую руку, и сказать: "Не стоит! Пожалуйста!". Кто видел эту сценку, чуть не подавился со смеху. Но не думайте, что я забыл Илларионову все это. Через несколько лет, я, уже профессор кафедры "Автомобили" Московского автомобилестроительного института, подробно изучу действительно малограмотный учебник В.А. Илларионова "Эксплуатационные свойства автомобиля" и опишу все его прелести в головном журнале ВУЗов "Вестник высшей школы". Вывод был суровым - учебник недоброкачественный, а автор - недобросовестный! Сколько после этого посыпалось на меня анонимок руководству института - и все были напечатаны на одной машинке! И взятки то я беру со студентов дефицитными покрышками, и заставляю работать их на своей даче за зачеты! А ни машины, ни дачи у меня тогда и в помине не было! На факты надо опираться, уважаемый профессор в своих пошлых "онанимках", на факты! "Отмечали" мою защиту на новой квартире Мони. Тогда, опять же, в связи с гонениями на диссертантов, строжайше запретили обмывать защиту на банкетах, считая это скрытой формой коррупции. Официально мы "обмывали" новую квартиру Мони, чего еще пока не запретили делать. Присутствовали сотрудники лаборатории Бессонова (сам Бессонов был одним из моих оппонентов), ну и я с Лилей. Все тосты были исключительно за квартиру, только Лора неожиданно увенчала мою голову лавровым венком. Летом она отдыхала на море в Абхазии и привезла целые веники из лаврового листа, которые она сама наломала с кустов. Так я и сидел, как какой-нибудь император Марк Аврелий с лавровым венком на голове. Кстати, о Марке Аврелии. В своих философских "Размышлениях" этот мудрый император заметил: "Наша жизнь есть то, что мы думаем о ней сами". А что я сейчас мог думать о своей жизни? Вот я, еще молодой человек, только что завоевал, причем в серьезной схватке, высшую научную степень, на которую только может рассчитывать ученый. Академик - это всего лишь почетное звание, частенько присваиваемое не по делу. Почетным академиком может стать человек и вообще без ученой степени, достаточно далекий от науки. Как шутят в научных кругах: "по четным" он - академик, а "по нечетным" - овец пасет! А "доктор наук" - законная высшая ученая степень, признаваемая во всем мире. У меня есть хорошая работа в ВУЗе, где я занимаю наилучшую для ученого должность заведующего кафедрой. В Курске очень мало докторов наук, а такого молодого - ни одного! Меня там будут "на руках носить"! К тому же, моя научная работа - на взлете. Имею семью, квартиру близ работы. Спортивен, силен, пользуюсь успехом у дам, полно друзей, "собутыльников". В Москве - тоже друзья, научные связи, любовницы. К которым, кстати, жена меня совершенно не ревнует. Вот она сейчас сидят рядом с одной из них и весело обсуждает мой лавровый венок. Так что же я сам думаю о своей жизни - счастлив я, или нет? В этот вечер я был, безусловно, счастлив. Мне улыбались все за столом, все поднимали бокалы за молодого ученого, за его дальнейшие успехи - научные и не только. Рядом с собой я видел счастливое лицо Лили и любящие глаза Лоры. Казалось бы - живи и радуйся! Однако человек так устроен, что постоянно быть счастливым может быть только убежденный строитель коммунизма или малахольный. Я не был ни тем, ни другим. Человек, быстро достигающий успеха, рискует потерпеть фиаско в жизни - об этом говорят судьбы почти всех "вундеркиндов". Но в этот вечер, после безумно трудного дня, я об этом не думал. Мне было хорошо, я был счастлив, и не скрывал этого. А долго ли продлится это счастье - человеку знать не дано. Все решается в высших, недоступных для нас сферах, и решения эти с нами не согласовывают! "Пояс верности" Но опустимся с "высших сфер" на замлю. Тамару выписали из больницы за несколько дней до моей защиты. Она даже приезжала в МАДИ и немного посидела в зале, где происходила защита, думаю, больше для того, чтобы посмотреть на Лилю. Тамара постоянно носила парик, так как ее постригли наголо, когда делали химиотерапию. Конечно же, в постели она его снимала, но очень стеснялась своей бритой головы. А вообще - получилось очень сексуально! Потом даже мода пошла на бритые головы у женщин. Мы открыто встречались у Тамары дома, запираясь в ее комнате. Тетя Полли, хоть и вздыхала, но не возражала. Однажды даже мы увидели в окно, как в дом вошел Буся. Это было так неожиданно, что мы едва успели отпрянуть от окна. Тамара в панике предупредила маму, что открывать дверь нельзя. Звонки в дверь продолжались довольно долго, и мы сидели почти в шоке. Наконец, кошмар прекратился, и мы увидели в окно, как Буся прошел мимо дома. Открыв дверь, обнаружили полиэтиленовый пакет с бутылкой вина, тремя гвоздиками и запиской - Сволочи! - гласила записка, - я знаю, что вы дома, я вас видел в окне. Хотя б дверь открыли, я так устал с дороги! Выпейте за меня, что я такой покладистый! - Буся. В Курске меня встретили как героя. Женщины с восхищением смотрели на молодого "доктора", вызывая негодование Лили. А тут произошло, казалось бы, малозначительное событие. Стою я как-то у расписания экзаменов второго курса вечернего факультета, ищу свои группы, и чувствую, что меня толкают локтем в бок. Оборачиваюсь и замираю от неожиданности - толкает меня улыбающаяся голубоглазая красавица лет двадцати, вылитая Мерилин Монро. - Ты из какой группы, что-то не припоминаю тебя такого! - обращается ко мне Мерилин, а так как я молчу, продолжает, - чего, язык проглотил, что ли? - Да я новый, даже группы своей не знаю! А язык проглотил, потому что такую красавицу увидел! - подыграл я Мерилин. Глаза девушки внимательно осмотрели меня и, видимо, осмотром остались довольны. - Трепач! - весело заметила она и медленно пошла прочь от расписания, видимо рассчитывая, что я пойду за ней, но я остался на месте. - Ладно, на лекциях встретимся! - обернувшись, сказала мне Мерилин. И мы встретились. Но не на лекциях, а у железнодорожной билетной кассы, где я стоял в "голове" огромной очереди. Мерилин узнала меня и бросилась на шею. - Где ты, дорогой, еле нашла тебя! - целуя в щеку, радостно щебечет она. А тихо на ушко, - возьми мне билет на Москву! Я все понял - не хочет в очереди стоять! И озорной план вдруг созрел у меня в голове. Я взял два билета в купе международного вагона и подошел к стоящей поодаль студентке. - Взял, отправление через полчаса, мы - в одном купе, - радостно сообщил я ей. Она полезла в кошелек за деньгами, но я попросил спрятать деньги, - в следующий раз ты мне возьмешь! В портфеле у меня была бутылка душистого вина "Кокур", предназначенного для встречи с Тамарой. Но оказалось, что бутылка все-таки пошла по ее прямому назначению. Мерилин Монро тоже оказалась... Тамарой! Что, имен больше нет, что ли? - поразился я. Но, узнав ее имя, решил не сдаваться и идти до победного конца... Томочка (так я стал ее сразу же называть), удивилась, когда мы подошли к международному вагону, и это удивление усилилось, когда она узнала, что в этом вагоне удобные двухместные купе. Оказавшись со мной вдвоем, она немного утратила свою браваду, стала тихой и скромной. Но "Кокур" все поставил на свои места. Томочка осмелела, язык у нее развязался, и она рассказала, что работает секретарем у главного инженера одного из заводов (она назвала завод), и встречается с ним. Сейчас едет к нему в Москву. - Он боится даже ехать вместе со мной, а в Курске мы и не встречаемся, так как он женат и она работает в Обкоме партии. Дрожит как цуцик перед ней! - с великолепным презрением высказалась Томочка. Старый, пятьдесят лет ему, но кобель еще тот, - вздохнула девушка, - а откажешь - ищи другую работу! А так и отпускает, когда надо, и премии выписывает... Я вспомнил, что знаком с этим человеком - мы не раз ходили в баню одной компанией. Зовут его Василием Митрофановичем, Васей. Это мрачный, замкнутый тип, страшный матюгальщик. Однажды он помогал мне в изготовлении какого-то стенда на его заводе, и при мне ругал проштрафившегося начальника цеха: - Ты, ... твою мать, почему хороший завод позоришь? Да я тебя...! Мне нравилось, что он так суров с подчиненным, так как это было в моих интересах. Но столкнуться с ним, как с соперником по любви, мне не хотелось бы, от мата ведь не отмоешься... Мы выпили еще, и я решился поцеловать Томочку. Она с охотой позволила мне сделать это и отвечала на поцелуй всем телом. Мы провели хорошую ночь и были довольны друг другом. Обратно договорились ехать тоже вместе. Она дала мне свой телефон, я же наврал, что у меня телефона нет. Как ни удивительно, а встреча с молодой красивой девушкой не затронула моей любви к Тамаре Ивановне. Мы, как и прежде, были нежны и страстны. Тамара долго была на больничном, а потом ее перевели на инвалидность третьей группы и стали платить пенсию. - С пенсионеркой гуляю, - шутил я с близкими друзьями. Томочке же я сказал, что работаю на курском заводе тракторных запчастей - КЗТЗ, и учусь на вечернем, на том же курсе, что и она. А в начале семестра мы неожиданно встретились у входа в поточную аудиторию. - Привет! - крикнула Томочка и кинулась мне на шею. Студенты странно посмотрели на нас, а я не знал, как себя и повести. Кивнув ей, я быстро занял место у доски, а она, ошарашенная, села на передний ряд. Я начал лекцию. На перерыве она подошла ко мне и спросила: - Теперь тебя на "вы" называть? Зачем наврал, что студент? Мне ответить было нечего. - Я позвоню тебе! - тихо сказал я и отошел в сторону. Узнав, что я, ее преподаватель - "молодой доктор наук" - как меня называли в институте, Томочка зауважала меня еще больше. Примерно раз в месяц по пятницам она ездила в Москву на встречу со своим "старцем" Васей. Он останавливался у своего друга, и Томочка приезжала к нему туда. А сопровождал ее туда и провожал обратно в двухместном купе, конечно же, я. И если "старец" боялся встречаться со своей юной пассией в Курске, то я же не был таким трусом. Иногда, хотя бы раз в неделю я уговаривал Томочку прогулять занятия и встретиться со мной у моего приятеля. Этот приятель, преподаватель с моей кафедры, жил у своей подруги, а его однокомнатная квартира пустовала. Вот он и давал мне ключи от нее. Конечно же, в "маленьком" Курске все всем стало тут же известно. Всем, кроме моей жены Лили, хотя я этого боялся далеко не в той степени, как наш Митрофаныч. А тут мне - "повестка" в баню. Периодически, по той или иной причине - дня рождения, повышения, выхода в отпуск, праздников - наша компания ходила в баню. В компанию входили кроме меня - наш проректор, пара-тройка заведующих кафедрами, инструктор Обкома партии и Митрофаныч. С некоторым страхом я пожимал руку Митрофанычу. Но тот ничем себя не выдал. Мы парились, делали массаж друг другу, выпивали пиво и кое-что покрепче, и у меня уже отлегло от души. Но тут я, в свой черед, лег на каменное ложе для массажа и меня взялся массировать Митрофаныч. Спину он мне промассировал нормально, и я перевернулся лицом к нему. Он промассировал ноги, подобрался к животу, груди, шее. И вдруг я чувствую быстрый зажим моего горла руками Митрофаныча. Руки тут же разжались, но через пару секунд опять сдавили мне горло. - Вась, ты, что охерел, что ли? - тихо спросил я его. - Брось Тамару! - так же тихо, но зловещим тоном ответил мне "старец", - ты же, гад, женат! - От такого слышу, - шепчу я ему, - ты сам, что ли, холостой? Так мы во время массажа и не договорились. Но потом, когда мы "врезали" еще по "ершу", я отвел "старца" подальше, и "промыл ему мозги". - Слушай, Вася, ты что хочешь, чтобы девчонка была только с тобой, ты же ее отца старше? Другое дело, если вы поженитесь, но этим же и не пахнет! Да и встречаетесь вы нечасто, это не жизнь. Я - твой спаситель, если ты что-то понимаешь. Я вакуум в ее жизни заполняю. А ведь его может заполнить ее ровесник, жених, и тогда хана тебе! Ты мне водку должен ставить, за то, что я сохраняю сложившийся статус-кво. Перевести на русский? Митрофаныч молча выслушал меня и вздохнул. - Люблю я ее, не знаю, что и делать! Убил бы жену, но греха боюсь, а развестись не могу - она же меня раздавит. Что мне делать? - этот суровый и некрасивый, как граф Жоффрей из "Анжелики", человек, тихо заплакал. - Вась, твою мать, прекрати, люди увидят! - испуганно уговаривал его я, - хочешь, брошу ее, если это надо! ("Не дождешься!" - думаю я про себя). - Нет, ты, пожалуй, прав! - вздохнул Митрофаныч, - но постарайся убедить ее, чтобы не сошлась еще с кем-нибудь, особенно с холостым. Я как-нибудь решу вопрос с женой, или удавлюсь! И, забегая вперед, доложу вам, что я-таки однажды действительно выручил Митрофаныча. А было это так. Почувствовал я, что у Томочки кто-то наклевывается. Разок не смогла встретиться у моего приятеля, стала холоднее в постели. Лиля как-то уехала с детьми в Тбилиси на весенние каникулы, и я пригласил Томочку вечером ко мне домой. Ее, видимо, заинтересовало, как я живу, и она пришла. "Переспали", выпили. У нее, как обычно, развязался язык, она и сообщила мне, что завтра едет на неделю в Киев к подруге. - С Митрофанычем? - спрашиваю. - Клянусь, что нет! - отвечает она убежденно, - к подруге, и все! Хорошо, думаю, проверим. - Тамара, ты знаешь, что такое "пояс верности"? - спрашиваю я. Кивает, - слышала что-то. - Так вот, если бы у меня был современный пояс верности, ты позволила бы мне его надеть на тебя? - продолжаю я, - для общения с подругой это не повредит, а с мужиком быть ты не сможешь! - Надевай, если не веришь! - гордо согласилась Томочка. - Тогда я просто заклею тебе это место! - объявил я ей. - Как заклеишь, а писать как я буду? - испугалась девушка. - Не боись, все предусмотрено! - успокоил я ее. Я посадил Томочку на стул и снял с нее трусики. Она со страхом наблюдала за моими действиями. Достал маленький тюбик циакринового клея, того, который мгновенно твердеет, и растворить его ничем нельзя. Нашел толстую авторучку "Паркер" и, не раскрывая ее, ввел, куда следует, примерно на половину длины. Томочка взвизгнула. Я надел резиновые перчатки, и быстро выдавив клей на волоски, обрамляющие ее самое любимое мной место, мгновенно соединил их. Клей тут же затвердел, склеив даже пальцы перчатки друг с другом. Я вынул ручку, с удовольствием поводил ее у своего носа, и сказал обескураженной девушке: - Теперь тебе можно будет общаться с таким джентльменом, у которого член тоньше этой ручки. Но ведь это же совсем неинтересно! А приедешь "честной" - распломбирую тебя - срежу волоски - и буду любить, как Данте свою Беатриче! Поцеловав мою Томочку в "пломбу", я одел ее и проводил домой. - Будь паинькой в Киеве! - посоветовал я ей, - и знай, что я тебя жду в Курске! Домой я возвращался довольный, что выполнил свой рыцарский долг за себя и за того парня, Митрофаныча, то бишь. Автобусные катаклизмы Через неделю Томочка вернулась из Киева, и мы встретились на квартире у моего приятеля. На все мои вопросы Томочка презрительно отвечала: "Сам увидишь!". И я увидел то, чего никак не ожидал - пломба цела! Напрашивалось два варианта ответа на эту ситуацию: первый - то, что Томочка действительно ездила в Киев к подруге; второй же я с гневом отметаю, так как Томочка - юное провинциальное создание не допустило бы такого разврата. Не подсказывайте - и другого тоже! Одним словом, пломбу я распечатал, место пломбировки обработал бритвой, и стал любить мою верную подругу, как средневековый рыцарь свою даму, даже еще страстнее. А новый "пояс верности" я хотел, было, запатентовать, но передумал. Все равно никто за идею не заплатит, будут пользоваться тайно, и попробуй, подлови их! Несмотря на все описанные, далекие от научных изысканий действа, договор со Львовом выполнять-то было надо. Весной прибыл из Гомеля сложный гидрораспределитель с гидромашиной. Баллоны - гидроаккумуляторы, мы закупили в городе Людиново, Калужской области, а экспериментальные армированные шланги на давление 250 атмосфер - на военном заводе в Брянске. Помогал мне выполнять эту работу доцент с соседней кафедры - Толя Черный. Конструкцию мы запатентовали и могли спокойно выполнять работу. Суть нового способа накопления энергии торможения автомобиля или автобуса состояла в следующем. Перед плановым торможением трансмиссия автобуса соединялась с гидромашиной, подключенной в режиме насоса. Гидронасос, вращаемый от трансмиссии автобуса, качает масло под давлением 250 атмосфер в баллоны гидроаккумулятора, сжимая там газ азот, уже находящийся под давлением в 150 атмосфер. В баллонах запасается энергия движе