- В голосе худосочного слышалось отчетливое уважение к стихийной риторике Максимовского и его ораторскому мастерству. -- Что? Ну да. Конечно. Уебывайте отсюда! Чтобы я ваши морды больше никогда не видел! Я вас провожу. -- У меня тоже две новости, -- сообщил я, когда Максимовский вернулся в спальню. -- Одна хорошая, а другая плохая. -- Я знал, что ты это скажешь. -- Начну с плохой: наши документы остались на руках у этого одноухого питекантропа. -- А теперь я хочу услышать хорошую. -- А хорошая новость заключается в том, что теперь мы вооружены до зубов и можем ограбить банк! Мать твою, где ты раздобыл такой вонючий пистолет?! -- Не кричи. Это звучит неубедительно, но я нашел его в собственной машине. -- Как он там оказался?! -- Откуда я знаю? -- Наверное, он всегда там лежал, просто раньше ты его не замечал! -- Что ты орешь?! -- Удержаться не могу! -- Почему сегодня все на меня орут?! -- Все, брат, -- сказал я примирительно, -- больше никто ни на кого не орет. Давай спокойно, без рывков все выясним. Кто тебе дал пистолет? Николай Филимонович? -- Не помню. -- Ну, конечно, Николай Филимонович, кто же еще? -- Сказано тебе, в машине нашел. Николай Филимонович мог выронить. Доволен? Благодаря тебе истина торжествует. Чего ты плачешь? -- Я не плачу, -- ответила Катя, хлюпая носом. -- Нет, ты плачешь! Рассказывай, что тут было? Катя рассказала, что все сидели тихо, вслушивались в сердцебиение Ивана Аркадиевича... Когда Иван Аркадиевич издал неприличный звук, Катя в сопровождении амбала сходила на кухню за провизией. И... кратковременная схватка с бригадой врачей. Где бригада? На кухне, привязанная к батарее. -- Ты мне должен сто рублей, -- Максимовский протянул руку. -- Давай сюда. -- С какой стати? -- Мы утром поспорили, забыл? Провал в памяти. -- У меня задница онемела! -- закричал врач "скорой помощи", как только рот его расстался с кляпом. -- Вы за это ответите!.. -- Напугал ежа голой жопой. -- Максимовский спокойно разрезал ножом веревку, стянувшую вместе всю бригаду. -- Что вы себе позволяете?! Кто вы такие?! -- Добрые феи. И не надо нас благодарить. -- А я и не собирался! -- Вот и хорошо. Это истерика, доктор, она сейчас пройдет. Понюхайте вот это, берите свои вещи и ступайте по моим следам. -- Максимовский провел доктора по лабиринтам квартиры и остановился перед кроватью. -- Человека, который распластался перед вашими глазами, зовут Иван Аркадиевич Фридман. Он не приходил в себя с самого утра. Случай сам по себе уникальный, если учесть, что у него ровное дыхание и пульс замедлен в пределах нормы. Он спит. Его просто нужно разбудить. Я думаю, вы с этим справитесь. -- А от чего он так подозрительно спит? -- От кокаина. -- Вряд ли. -- Об этом я вам битый час толкую. -- Я могу дать ему две таблетки парацетамола, -- врач, получивший свободу благодаря стараниям Максимовского, все еще приходил в себя после пережитого, -- больше у меня ничего нет. Максимовский с пониманием посмотрел на своего коллегу: -- А если хорошенько поискать? -- Если поискать, возможно, я найду пару капель налорфина, но для такого слона -- это все равно что комариный укус. -- Колите все, что есть, доктор. Я вам помогу! Врач наполнил шприц какой-то жидкостью, нащупал на руке у Фридмана вену и движением, доведенным до автоматизма, сделал инъекцию. Никакого результата. -- Совсем мертвый, -- доктор вздохнул. -- Зря стараемся. Его надо в больницу. И чем быстрее, тем лучше. -- Коллега, вы ебете мне мозг. Максимовский принес из кухни ведро холодной воды и на глазах у изумленной публики окатил Фридмана. Иван Аркадиевич замычал, глотнул воздуха, сел на кровати и неуверенно сказал: -- Это переходит всякие границы! -- Приветствую тебя, человек-амфибия, -- вскинул руку Максимовский. Мокрый Фридман тупо оглядел все собрание, ни слова не говоря, подобрал с пола тюбетейку, нацепил ее на голову и снова завалился на боковую. -- Не спать! -- Максимовский сдернул с него одеяло. -- И так все самое интересное проспал. До свидания, доктор. Вот возьмите. -- Он протянул врачу деньги. -- Думаю, что это скромное вознаграждение отчасти компенсирует ваше временное неудобство. -- Засуньте их себе, знаете куда? -- с достоинством посоветовал врач, подхватил свой чемодан и удалился, гордо подняв голову. "ПРАГА" Картина четырнадцатая Московское время приблизительно 18 часов 00 минут (125 ч. 550 м. 0 с.). Вестибюль ресторана "Прага". Настоящее вавилонское столпотворение, непонятно, по какому поводу. Стены вестибюля увешаны шарами и приветственными транспарантами. За точность формулировок не ручаюсь, но что-то вроде: "Да здравствует сексуальное неравновесие в природе!" и "Мужики -- не главное в этой жизни. Они такое же говно, как мы, а может быть, даже еще хуже. Надерем им задницу!". Мимо, шелестя вечерними туалетами и демонстративно целуясь, снуют решительные дамы. Вспыхивают бриллианты и зажигалки. Если здесь и встречались мужчины, то это были мы с Максимовским. Как два козла в огороде, честное слово. Я выбрал удобную позицию напротив туалета и устроил там засаду. Во-первых, я четыре дня не трахался, а больше десяти минут, не считая перерывов на еду и сон, я без этого дела прожить не могу. Во-вторых, мне негде было ночевать. А в-третьих, нужно было только протянуть руку и выдернуть из этой клумбы растение посвежей. Из мужской уборной вывалилась тетка с огромными буферами и давай крутить жопой у зеркала. Ее лицо мне сразу показалось очень подозрительным, и, как назло, мои опасения были ненапрасными. Я очень постарался и вспомнил, что раньше встречался с ней, кажется, в Доме кино или на какой-то конференции. Я даже вспомнил, что ее зовут то ли Надя Бабкина, то ли Маша Арбатова. Одна из них тупая-претупая, как Богдан Титомир, другая поумней, а которая какая, не помню, хоть ты тресни. Она заметила меня и повернула голову. Ну что ты будешь делать, не везет, так не везет. Да она же махровая феминистка, чтоб ей провалиться. Наверняка она тут всем и заправляет. Я подумал, что лучшая защита -- это нападение, и сделал два шага навстречу. -- Стой, женщинка! -- сказал я повелительно. -- Замри и слушай! Я прилетел с другой планеты, и у меня для тебя две новости: хорошая и плохая. Она с сомнением поглядела на меня. -- У меня разыгралось либидо. Я могу трахаться когда угодно, где угодно и сколько угодно! Но вот беда: мне никто не дает! А мне обязательно нужно снять напряжение. -- Это хорошая новость или плохая? -- Плохая. -- А хорошая? -- Скучать тебе сегодня не придется. Наша с тобой задача -- найти подходящий объект, установить с ним контакт и, не дожидаясь, пока я состарюсь и умру, чего-нибудь такое отчебучить, чтоб перед людями стыдно не было. Дело государственной важности! Поняла или нет хоть чего-нибудь? -- Ничего не поняла. -- С самого начала? -- С самого начала. -- Бляха-муха, я инопланетянин. Все дети у нас клонированные. На моей прекрасной родине есть все, что угодно, даже то, чего не может быть в принципе. Нет только женщин. А мне сегодня до потери пульса нужна веселая компания. Дошло, наконец? -- Да, кажется, наконец, дошло! -- Слава богу. Иди сюда. -- Я взял ее под локоть. -- Ты, я вижу, тетка современная, без этих бабских выкрутасов, и внутренний голос мне подсказал, что в этом шалмане тебя каждая собака знает. -- Не все, но многие знают. -- Значит, тебе и карты в руки! Не в службу, а в дружбу, познакомь меня с кем-нибудь посимпатичней. Тем более что у вас тут красивого бабья до жопы. -- А вам непременно красивую подавай. -- А как же! Красивая - это первым делом. Чтоб королева красоты! И еще обязательно, чтобы мультимиллионерша была и без детей. Матери-одиночки -- не мое амплуа. Я предпочитаю женщин свободных, независимых и, желательно, очень богатых. -- У вас, однако, запросики. -- Нет, если ты сама напрашиваешься... пойдем, сестра... можно прямо за этой занавеской... только не укуси... -- Сгораю от нетерпения. Я с утра сама не своя, все из рук валится, хожу и думаю, вот бы, блядь, сегодня попробовать за занавеской! Для полного-то счастья! Я давно уже понял всю тщетность своих усилий, но покинуть сражение не позволяла гордость, и, вообще, спасаться бегством -- не в моих правилах. -- Дорогая моя, -- сказал я как можно более естественно, -- если ты хочешь со мной перепихнуться, так и скажи, не надо ходить вокруг да около. -- Хамло! Скотина! А как вы вообще сюда попали? Известно как: сунули денег на входе. Пришлось мне целых полчаса прятаться от нее в клозете. Ладно, решил я, кажется, она, один черт, пьяная, завтра ничего не вспомнит. В конце вестибюля я разглядел знакомую парочку. Максимовский сильно жестикулировал и мотал головой, а Марина строила ему рожи, обмахиваясь журнальчиком. Разговор шел на повышенных тонах и, судя по всему, в правильном направлении. Рассекая грудью воздух, я кинулся к ним через весь зал. -- Максимовский, -- долетел издалека пронзительный голос Марины, -- я не пойму, у вас что, шило в жопе?! Я думала, хотя бы здесь вы оставите меня в покое. -- Марина, не дразни коня за яйца, -- отвечал ей Максимовский задушевным баритоном, -- не то папа будет злиться! Ты сама во всем виновата, незачем было врать, что беременна! Давай начистоту. Мы с тобой деловые люди. Все дело в деньгах, верно? Мы же не будем любить друг друга просто так. Только потому, что нам это нравится! Звон металла нас возбуждает!.. -- На кой черт, мне, по-вашему, сдалась эта высокопарная казуистика?! Приберегите ее для сопливых идиоток! -- Жизнь -- это процесс, Марина, и в процессе надо участвовать, а не искать смысл!.. Молодец Максимовский, как всегда на высоте! -- ...Короче говоря, дай денег, сколько есть. Марина обнаружила мое приближение и сделалась лицом сама не своя. -- Батюшки, и этот с тобой! -- Кто? -- Конь в пальто. Твой хвост. Кажется, разговор зашел обо мне. -- Цыц! -- прервал я дискуссию, поднимая палец. -- Дело государственной важности! -- О, тоже нажрался? Что за женщина, хоть ты ей кол на голове теши, но не закрывается у нее рот, и все тут. Не баба, ураган. Я посчитал себя оскорбленным, повернулся лицом к Марине и сказал то, что давно собирался сказать: -- Прикуси язык, корова тупорылая, а то я, пожалуй, дам тебе в морду, уши, блядь, отвалятся. Никакой самоделкин потом не соберет. БРАВО, БРАВО, БРАВО! БУРНЫЕ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ, ПЕРЕХОДЯЩИЕ В ОВАЦИЮ. Я -- КРУПНЫМ ПЛАНОМ. ФУРОР! БЛЯДЬ, ДА ЗА ТАКИЕ ПОДВИГИ О ЛЮДЯХ СНИМАЮТ ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ КИНО, А В НЕКОТОРЫХ СТРАНАХ ЕЩЕ И "ОСКАРОВ" ДАЮТ! В отличие от Максимовского, я запросто могу дать девке в морду, будь она хоть сама столбовая дворянка, и все это прекрасно понимают. Мне подумалось, что сейчас Марина закатит бенефис и в ультимативной форме станет требовать от Максимовского окончательного и бесповоротного разрыва со мной, арбуз посреди зимы, звезду с небес и бриллианты в придачу. Но Марина просто уронила, как бы невзначай: -- Кстати, с ним я тоже спала. И пока я соображал, что бы это значило, кто-то подошел сзади, тронул меня и сказал знакомым голосом: -- Можно вас на одну минуту. -- За минуту я не успею даже штаны расстегнуть... Это была она. Арина Сосновская. Моя заскорузлая любовь, мой каменный цветок, рытвина в сердце и добрая, но непостоянная фея. Сколько лет, сколько зим! Десять? Больше. Глазам своим не верю! Я похудел? Ты гонишь, в натуре. Вовсе нет. Это свойство моего лица: всем, кто меня давно не видел, кажется, что я похудел. В общем, неплохо выгляжу? Ну, спасибо дорогая. Ты тоже ничего... Что я здесь делаю? Ты-то, что ты здесь делаешь? Тут же ни одного приличного мужика. Любимая подруга Маши Арбатовой или Нади Бабкиной? Елки-моталки. А пойдем перепихнемся... -- Погодите, -- остановила меня Арина, -- за мной наблюдают, поэтому долго я с вами не могу. Я сейчас напишу вам записку. Прочтите ее потом. -- Потом будет суп с котом, -- вспомнил я очень смешную и невинную, на первый взгляд, шутку. -- Да уж. Во всяком случае, фингал под глазом с двухнедельной гарантией будет точно. Если вам не трудно, не крутите головой по сторонам. Она быстро черкнула несколько строк в блокнотике, выдрала страничку и упорхнула, сунув исписанный листок в мой кулак. -- Не понял, мы будем сегодня трахаться или не будем?! -- крикнул я, но ее и след простыл. Я развернул записку и прочитал довольно сумбурный текст: "Я искренне вас любила. Я даже собиралась за вас замуж. Представьте, у нас уже могли бы подрастать ребятишки: два мальчика и девочка, как мы хотели. У меня есть дети, но они, увы, не от вас, и тяготят меня. Если бы моя глупая мамаша все не испортила! Да, я изменила вам с погонщиком верблюдов. И не раз. Ну и что? Это была моя ошибка, я целиком ее признаю. Если бы вы только знали, что мне довелось пережить, когда я проснулась одна на этих голимых Сейшельских островах без копейки денег. Где была моя гордость? Куда вы стоптались? Куда я смотрела? Последние три года я жила не в России. От второго мужа у меня остался домик в Праге и небольшой счет. Сейчас я состою в тайном браке с Романом Абрамовичем *. На булавки хватает. * Я знаю одного Романа Абрамовича. Он торгует народной нефтью и по совместительству -- губернатор Чукотского автономного округа. Не знаю только, Абрамович -- это фамилия или отчество? Чего не знаю, того не знаю. Врать не буду. Я же не утверждаю, что у премьер-министра сынок голубой. Потому что я этого не знаю. Прощайте и будьте здоровы, мой милый пьяница. P.S. Надеюсь, ты помучаешься, скотина" Ошибаешься, красавица!* Картина пятнадцатая Московское время приблизительно 20 часов 00 минут (127 ч. 0 м. 0 с.). Дом на пересечении Сретенского бульвара и Милютинского переулка. Квартира Фридмана. Через входную дверь, снятую с петель, туда-сюда шныряют люди с озабоченными лицами. -- Так, у меня еще трое, -- крикнул какой-то крендель в сером костюмчике, столкнувшись с нами в коридоре. -- Пивоваров, примите и занесите в протокол осмотра! Где Пивоваров?! Все сам, все сам. Дайте мне три пары наручников и свежий платок! Максимовский его молча выслушал и громко возмутился: -- Наручники для нас?! Ущипните меня. Мужик, ты кто, вообще, такой? -- Так, мордой на пол, руки на затылок! -- скомандовал человек в сером костюме. -- В случае чего, стреляю без предупреждения! И откройте окна пошире! У них тут веселящий газ, что ли! -- Товарищ капитан, мы нашли целое ведро конопли! -- крикнул кто-то невидимый со стороны столовой. -- Что с ним делать? -- Раздайте детям! -- приказал товарищ капитан и застегнул наручники у меня на руках. -- Что за глупые вопросы! Занесите в протокол! Чему вас только учат в ваших академиях? Где Пивоваров?! Где криминалисты?! Куда все подевались?.. Картина шестнадцатая Московское время приблизительно 22 часа 00 минут (четыреста часов китайского народного времени). Тюрьма. У таких мест, как это, обычно более благозвучные названия, что-то типа: "изолятор временного содержания", но суть от этого не меняется. Тюрьма, она и есть тюрьма. Меня развезло в тепле. Мне стало жарко, мне сделалось душно. Хочется выйти в окно и упасть в сугроб. Но на окнах ржавая решетка. Где-то за окном на улице хлопают петарды, публика веселится. Мне надоело играть в молчанку, я прокашлялся и потребовал: -- Откройте форточку, у вас душно, дышать нечем. -- Душно? Так скоро в камеру пойдем, там прохладно. Майор, похожий на автослесаря, вынул из стола мятый листок бумаги, разгладил его своими могучими лапами и подвинул ко мне. -- Хочешь Новый год дома встретить, пиши признание. -- В чем признаваться? -- Во всем. Пиши, что явился на квартиру, потому что забыл там орудие преступления. -- Да вы бредите! -- я поднялся. -- Сидеть! Далеко собрался? Нет, нет, все это не со мной. Он видит, что я пьяный и давит. Пьянству -- бой. Сегодня последний день, завтра перехожу на марихуану. Что же случилось? Почему я здесь? Кстати, Максимовский и Катя тоже должны быть где-то рядом. Нас всех везли на одной машине. За что? У Фридмана нашли ведро травы. При чем здесь мы? Ни при чем. Я нахамил Маше Арбатовой в "Праге"! Не поднимать же столько шума из-за ерунды. Очевидно, все дело в Марине. Точно! Вот что значит логическое мышление! Марина пожаловалась папе, тот набрал какой-то хитрый номер и натравил на нас всю московскую милицию. Дело осложнялось тем, что у нас не было документов. -- Объяснитесь, -- сказал я, -- меня здесь в чем-то подозревают? Я за всю свою жизнь мухи пальцем не обидел и признавать ничего не буду. -- Не в ваших интересах. В соседнем кабинете ваши подельники, Серафимович и Максимовский, дают признательные показания. Они уже встали на путь исправления и скоро пойдут домой. А вы -- нет. Потому что с вами, я чувствую, придется изрядно повозиться. -- Я, конечно, сильно извиняюсь, но кто такой Серафимович? -- Девица. Пьяная в сраку девица. Утверждает, что ваша незаконнорожденная дочь. -- Надо же! Стакан сухого вина в Катю почти насильно влил Максимовский, чтобы ликвидировать последствия стресса. Но нельзя же так нажираться с одного стакана. -- Надо же! -- повторил я удивленно. -- Интересно. -- Интересно? Интересно другое. Она также утверждает, что вы апостол. -- Не может быть! А знаете, майор, у вас тут очень интересно. -- Мы старались как могли. Я вас потом Шкавароткину покажу, он у нас большой кудесник по части организации досуга постояльцев. С ним в два раза интересней. -- Буду вам крайне признателен, майор. -- Будете. Будете. На потолке прямо над моей головой, посреди огромного пятна плесени, словно гигантский паук в центре паутины, расположилась пятиконечная тусклая люстра, четыре светильника из пяти которой вышли из строя, вероятно, в результате чрезмерно интенсивной эксплуатации по ночам. Выкрашенные бурой краской стены поглощают свет, источаемый единственным уцелевшим плафоном. На стене отделанный мухами профиль Дзержинского. По соседству с ним -- почти новый Путин. В углу из-за тумбочки выглядывает плакатик: "Банду Ельцина под суд!". Чем они, в самом деле, красят стены? Может, кровью? Мрачное место. Мрачное и опасное. -- А в чем они признаются? -- Во всем. -- Майор щелкнул выключателем настольной лампы, долго целился пучком света в мое лицо, потом откинулся назад, скрестил руки на груди и сощурился, прямо как Путин. -- Хотелось бы и вас тоже послушать. -- Боюсь вас разочаровать, но ничего интересного сообщить не могу. Могу правду изложить. Так сказать, описать бытие. -- Правильно, опиши бытие и скорей во всем сознавайся. Мне домой пора. Задолбал меня этот следопыт своим идиотизмом. Может, я что-то упускаю, не могу вспомнить? Нельзя так много пить. -- Майор, задолбали вы меня своим идиотизмом. Даже если я чего-то и натворил, так это еще надо доказывать. Вы учтите. -- Учту. Но и вы учтите, молодой человек, у нас есть апробированные, хорошо себя зарекомендовавшие методы. -- Например? -- Например, неопровержимые доказательства, скажем, надежные свидетели. Или по старинке, по-дедовски, так сказать. -- Это как? -- Палкой по балде, а потом трое суток не давать спать и жрать. Учтите это и сделайте правильные выводы. Чаю хотите? -- Лучше водки. Минуту майор размышлял. -- Почему бы и нет? -- Он подошел к сейфу и извлек оттуда полбутылки водки. -- Признание будем делать? -- Будем. Смотря что вы имеете в виду. Распятие? -- Какое распятие? -- застрял майор на полдороги. -- Тогда что, кокаин? -- Какой кокаин? -- Лицо его вытянулось. -- Тогда мы зря теряем время. Я вас совсем не понимаю. Чего вы хотите? Вы хотите, чтобы я признался в измене родине? -- Не валяйте дурака. Речь идет о скоропостижной кончине Фридмана Ивана Аркадиевича. Сейчас он в морге, делается вскрытие, устанавливается причина смерти. Когда патологоанатомы закончат, все вы будете строго, но справедливо наказаны. Да, все-таки укатали Сивку крутые горки. Был человек, и нет его. Представляю, какие жирные черти будут плясать на его могиле. Надеюсь, что он не мучался. -- Я вам, майор, и так без всякого вскрытия скажу, что он умер от передоза. -- Так, подробно, садись, пиши. -- А мы давно перешли на "ты"? -- Я с опасностью всегда на "ты". Мне даже нравится этот мужлан. При всей его прямолинейной уверенности в том, что все вокруг мерзавцы и негодяи, он не лишен обаяния. Хотя авторитарен. -- Успокойтесь майор, я не опасен. -- Потенциально опасны. Ведь вы пьяны как сапожник. На ногах ведь не держитесь... Или... или вы того?.. Майор вскочил и с блуждающим взглядом принялся вышагивать по комнате. Затем он сел на место, выключил, наконец-то, эту сраную лампу на столе, засопел, задвигал ушами и негромко сказал: -- Я всегда хотел узнать... что вы чувствуете?.. Ну, когда?.. -- Не надо целку из себя строить, товарищ милиционер, спрашивайте открытым текстом. -- Что вы чувствуете?.. Без протокола... -- Что я чувствую без протокола? Сейчас уже ничего, кроме легкого головокружения. Я действительно пьян. А утром... Знаете, такое ощущение, как будто у вас во лбу третий глаз. Но он закрыт, а вы не умеете им воспользоваться, в смысле, открыть и взглянуть на мир. С этим так же трудно справиться, как с дрожанием век, когда вы не спите, но точно знаете, что за вами кто-то наблюдает... Дайте воды. Майор взял в руку стакан, сильно в него дунул, плеснул воды и поставил на край стола. -- Спасибо. -- Я сделал глоток. -- ...Казалось бы, чего уж проще: открыть глаза и сказать: "Не спал я, не спал, пошли все на хер, чего уставились!", но сделать это не так-то просто... Такое со мной впервые... -- Зачем притворяться спящим? Я помолчал, соображая, что именно этот мудила имеет в виду. -- Вы никогда не притворялись спящим? -- спросил я наконец. -- Никогда. А зачем? Разговор ушел далеко в сторону от первоначальной темы, и это меня вполне устраивало. А ведь он прав, подумал я, зачем ему притворяться спящим. И перед кем? -- Так часто делают дети, -- объяснил я. -- Чтобы их не наказывали. -- Значит, получается, что ребенок -- это вы, а некто за вами наблюдает и ждет? Он строго-настрого велел вам спать и теперь следит, чтобы вы не открывали глаза? Иначе последует экзекуция? Майор вдруг обнаружил склонность к психоанализу. Еще не хватало, чтобы он был ясновидящим. -- Майор, браво! -- Я встал и поклонился. -- Я вспомнил. Это как в пионерском лагере: все вокруг честно спят, а тебе неймется. -- Браво, прямо в яблочко! -- А чего тебе неймется, спрашивается?! Отключайся и спи, как все! Вот это да! Майор попался философ. -- Так отключатель не работает, -- терпеливо объяснил я. -- Люди, майор, все по-разному устроены: у одних он есть, а у других его нет. И пока одни спят, другие... -- Грабят народ на улице! Нет, майор не философ. Слишком примитивен и груб. Я зевнул. -- Хватит вам... -- Молчать! Встать! -- Майор стукнул тяжелой лапой по столу так неожиданно и громко, что Путин на стене закачался. -- Встать! Встать, гадина! -- Прошу прощения, -- произнес я учтиво, но безапелляционно. -- Я разговаривать в таком тоне не люблю! -- Растопчу! -- Он снова включил настольную лампу, и резкий свет на время ослепил меня. -- Вы стреляете холостыми, майор. Я вас не боюсь. Вы можете забить меня до смерти, но правды не найдете. -- Тьфу, блядь, молодежь. Зла на вас не хватает. Нажрутся вечно всякого говна, потом ходят торкнутые. У меня сын тоже. Где его, дурака, третьи сутки носит? Хуй знает, где! Заявится, глаза пустые, сжирает кастрюлю супа, уходит к себе и до утра торчит в Интернете. И это вы называете красивой жизнью? Вы и дальше так жить собираетесь? -- Да, так и собираюсь. Мне моя жизнь нравится. За стеной раздался шум падающей мебели и звон стекла. Кто-то хлопнул дверью и с криком побежал по коридору. -- Супостаты! Изуверы! Всех в бараний рог! На рудники! На галеры! Ты, дефективный, верни телефон, мне надо позвонить министру! Максимовский качает права в своей обычной манере. Этот голос я узнал бы из тысячи. Что за человечище, каждое слово -- на вес золота. Мой майор прислушался и вздохнул: -- Министру хочет звонить. Не иначе Решайле. Ну все, пиши пропало. -- Вы зря иронизируете, милиционер. Там за стеной бушует министерский зять. Вам здорово влетит. -- Как влетит? -- Как следует! В натуре, вы с кем боретесь, я вас спрашиваю. Вы мне сидите, второй час мозги здесь конопатите, а по улицам в это время преступники бегают. Вы что думаете, покричали здесь немножко и все?.. -- А вы думаете, что это легко? У меня зарплата была вчера, а денег осталось на две пачки сигарет. А на такое пальто, как у вас, мне надо бесплатно пятилетку отпахать. -- И что с того? Я, что ли, в этом виноват? Совесть тоже надо иметь. Дайте сюда ваш протокол, я писать буду. Вас как по имени-отчеству? -- Владимир Ильич. -- Больше вопросов нет. Я взял чистый бланк и написал: "Дорогой Владимир Ильич! Довожу до вашего сведения, что Ивана Аркадиевича Фридмана последний раз я видел приблизительно в 16.00, он был жив и здоров. Этому есть свидетели: заместитель министра финансов Розенкранц и атташе по культуре посольства ФРГ Гильденстерн. Поздравляю вас с наступающим Новым годом". Майор, слеповато щурясь, перечитал мои каракули дважды. -- Какой заместитель, какой посол? -- Он выглядел растерянно и глупо, -- почему про наркотики ни слова? -- Какие наркотики, начальник? -- Я решил борзеть до конца и с майором больше не церемониться. -- Это кривая дорога, сынок, -- устало выдавил из себя следователь, присев на край стула, -- и ведет она в тюрьму. Через полчаса Шкавароткин перевоплотился в абсолютно другого человека. Обувь его сверкала, на плечах булавками были пристегнуты сержантские погоны. Сам он широко и законопослушно улыбался. -- Прошу следовать за мной, -- произнес он виновато. -- Прошу сюда. Пожалуйста. Ой. Это ваш ремень? Возьмите, пожалуйста. "Расстреляют, -- подумал я и загрустил, -- как пить дать, расстреляют". -- Ой, зажим для галстука чуть не забыл. И запонки -- это тоже ваше, возьмите. Спасибо. Извините. "Блядь, теперь точно расстреляют". В коридоре встретил Максимовского. Его вели под руки два лейтенанта. Вернее не они его вели, а он сам на них облокотился. Торжественно ступая в сопровождении двух живых костылей, Максимовский светился как медный самовар. -- Осторожно, -- говорил человеческим голосом один костыль, -- здесь перекладина, оп ля, слава богу. -- Да ладно тебе, -- миролюбиво отвечал ему Максимовский. Заметив меня, Максимовский засветился пуще прежнего. -- Смотри, какие приятные люди работают в нашей милиции. А ты говорил. Коньяк, правда, здесь паршивый. А так ничего. -- Что случилось? -- спросил я, все еще не понимая причины такой удивительной идиллии. -- Потом расскажу. Несите меня к выходу, залетные! Я толкнул дверь кабинета. Майор выглядел серьезным и уставшим. Тяжелое лицо, неподвижные оловянные глаза человека, привыкшего к своей дотошной работе. -- Мне кажется, майор, что вы со Шкавароткиным друг друга не понимаете. -- Что он опять натворил? -- Неорганизованный он у вас какой-то. -- Что с него взять, -- махнул рукой майор. -- Сын полка. -- Скорее, беспризорник. Вы совсем не занимаетесь повышением его культурного уровня. -- Не забивайте себе голову. Он хоть и сволочь, но сотрудник полезный. -- Так ведь и вы тоже сволочь, майор. Он с вас пример и берет. -- Оставьте свои нравоучения при себе. Я гораздо старше вас и кое-что об этой жизни тоже знаю. -- Значит, плохо знаете. -- Не вам судить. Были и мы рысаками. Вся его жестокость была такой же фальшивой глупостью, как Путин на стене. -- Послушайте, Пинкертон, шли бы вы домой. Выпейте водки с малиной, поставьте горчичники на ноги. Вы очень нервный, а это плохо при вашей работе. -- Все может быть. Когда я был уже на пороге, майор окликнул: -- Твой Фридман умер вовсе не от передоза. Я остановился. -- От чего же он, по-вашему, умер? -- У него случилось кровопускание. Хорошая акустика в этих старых кабинетах -- все слышно, но я переспросил: -- Что у него случилось? -- Проткнул кто-то, -- негромко объяснил майор. -- Не забудьте пропуск. КАТЯ Максимовский и Катя дожидались меня на улице. Оба молчали. -- Слышал я, -- Максимовский вытряхнул крошки из кармана, -- вроде Фридман преставился. -- Вроде того. -- Пойдем отметим. -- Помянем. -- Что в лоб, что по лбу. -- И то верно. -- Хватит! -- прорвало Катю. -- Хватит паясничать! Как вы можете! Как у вас язык поворачивается говорить такие гадости! Ваш друг умер! Вы -- распущенные люди! Ничего святого у вас нет! С жиру вы беситесь! -- Ну вот, начинается. -- Максимовский навис над ней, как туча. -- У нашей снегурочки режется голос. Смотрите внимательно. Теперь так водится, что всякая деревенщина знает жизнь лучше меня?! -- Что-о? -- готовая расплакаться Катя, и я -- заботливый отец с одним-единственным желанием: трахать ее до потери сознания. -- Ладно, -- сказал я примирительно, -- прекрати истерику, мы все понимаем. Максимовский просто шутит. -- Вот именно! Это даже не шутка, а настоящая сатира! -- Мы сейчас пойдем куда-нибудь оттопыримся, помянем Фридмана, проводим старый год. -- Я подставил Кате руку. -- Ты идешь с нами? -- А куда мне еще прикажете идти? -- Иди на панель. -- Максимовский явно не в духе, это заметно невооруженным глазом. -- Он шутит, шутит. Не обращай внимания. -- Обосраться можно со смеху. -- Это Катя. Способная. Я отвел ее на безопасное расстояние. Максимовский пошел впереди, лавируя между лужами. Какие-то подонки насыпали на землю соли, и теперь под ногами вместо снега -- сплошное месиво. Легкая румяная Катя так близко. -- Катя, ты знаешь, что такое настоящая любовь, конкретно, между мужчиной и женщиной? -- Конкретно между нами и вами? -- Какое совпадение, я как раз об этом думал. -- На девочек потянуло? -- улыбнулась Катя. -- Еще как потянуло. Хочется, знаешь, такого милого уютного разврата. Аж зубы чешутся. -- Насчет разврата -- это не ко мне, -- смесь удивления, пиетета, наивности и простоты. От ее волос до сих пор пахнет шампунем. -- А к кому? -- К доктору. -- Не хочешь так, давай поженимся. -- А сколько вам лет? -- Ну, если ты на возраст намекаешь, -- я закинул руку Кате на плечо, -- двадцать. С хвостиком. -- Врете вы все. -- Ну и что. Тридцать. -- С хвостиком? -- Если это можно назвать хвостиком. Ладно, тридцать два. -- А мне сколько лет, вы знаете? -- Четырнадцать? -- Вы старше меня на восемнадцать лет. -- И что? Разве такой пустяк станет препятствием на пути к нашему счастью. Я так думаю, что главное в этом деле любовь. -- Вот так, прямо сразу любовь? -- Сразу любовь. -- Так не бывает. -- Бывает. Катя остановилась: -- Вы считаете, что этого хватит для семейной жизни? Я (в сторону): -- Кто здесь говорит о семейной жизни? -- Хватит, хватит. Мне сейчас и простого минета хватит. Давай, прямо здесь. Только не укуси. -- Какой же вы тупой. -- Не упрямься. -- Такой большой и такой тупой. Тупее даже, чем Максимовский. -- Ты хочешь сказать -- старый. Когда я был маленьким мальчиком, пределом моих мечтаний было обладать крохотной женщиной. Больше, чем Дюймовочка, но меньше, чем фломастер, приблизительно с ладонь. По моему разумению, она жила бы у меня в штанах и доставляла мне этим громадное удовольствие. Теперь, когда я вырос, для тех же целей мне понадобился бы циклоп. Старшеклассником я любил дам под тридцать. Все это я к тому, как с возрастом меняется наше представление о женщинах, о себе и о жизни. Сейчас мне тридцать. И я люблю старшеклассниц. Это нормально. Но. Иду по улице. Стоят ноги. Хорошие ноги, и выше ног тоже все мне подходит. Говорю: "Девушка, мы с вами где-то встречались, хотите сниматься в кино, где здесь библиотека имени Ленина, сколько время, дай закурить". Она делает взмах бровями, она делает круглые глаза, она делает испуганное лицо, слова ее полны презрения и сарказма, поза ее и взлет бровей свидетельствуют обо мне, как о гадости, к которой она прикоснулась случайно не по собственной инициативе. Она спросила: "А сколько ВАМ лет?!!" С ужасом думаю о том времени, когда станут дряблыми мои мышцы, я буду есть протертую пищу и нести старческую околесицу, а именно: долго и утомительно говорить обо всем на свете на том основании, что мысли мои наполнены опытом жизни и внушительным философским содержанием. Все это будет приводить в бешенство даже моих домочадцев, не говоря о молодых наложницах. -- О чем вы сейчас думаете? -- спросила вдруг Катя. -- Я для тебя старый? -- У меня все мужчины были старше, -- весело сказала Катя. Пришла моя очередь удивляться. Не тому, конечно, что у этого ребенка мужчины старше. Странно было бы наоборот. Как-то походя, это сказано, повседневно. Сколько у этой пигалицы было мужчин? Тоже мне, Чиччолина. Хотя Евпатория в этом смысле -- город, наверное, очень правильный. -- Кто был твоим первым мужчиной? -- спросил я. -- Отчим, -- с вызовом ответила Катя. Как же я сам не догадался. -- Он купал тебя в ванной, а потом начал шалить? -- Все не так. -- А как? -- Давайте сначала вы мне расскажете о себе. -- Давай для начала перейдем на "ты". -- Давайте, то есть давай. -- Что ты хочешь услышать? -- Например, кем ты работаешь? -- Кинорежиссером. -- А сколько у тебя было женщин? -- Четыреста или тысяча четыреста. Не помню. -- Врешь ты все. Расскажи лучше что-нибудь... -- Катя стала вспоминать слово. -- Интимное? -- Ну да. Я закатил глаза, но ничего подходящего моменту не вспомнил: -- Однажды я надубасился и нассал на ногу Максимовскому. -- Какая дикость. Ты очень много куришь. -- У настоящего мужчины даже из штанов должно пахнуть никотином. -- У тебя дети будут зеленые. Ты заметил, Скуратов, она сама заговорила о детях? Значит, я тоже ей понравился! -- Теоретически ты мог бы быть моим отцом. Что значит теоретически? Я мог бы быть ее отцом не только теоретически. Я бывал в Евпатории, там всякое происходило, и кое-чего я даже не помню. По-моему, так даже интереснее, тем более что опыт у нее есть. Нет, я определенно влюбился. -- Правильно мама говорила: в Москве -- одни похотливые извращенцы и алкоголики. -- А в Евпатории, значит, нет? Значит, твой отчим герой-любовник. Так получается? -- Ты ничего не знаешь. Он -- большая шишка в администрации, он нам очень помог... моей семье... брату. -- Брату? Он, что же, и с братом твоим спит? Катя дернула руку. -- Пусти! -- В чем дело? -- Пусти, а то закричу! -- Кричи. Стой! Вернись, Катя! Пожалей меня! Я очень несчастный! Катя остановилась и крикнула издалека: -- Поцелуй меня в задницу! Таковы все женщины на свете -- ни дня не могут прожить без поцелуев. -- У любви, как у пташки, крылья, все остальное, как у меня! -- промычал я взволнованно. -- Катя вернись! Ты что, обиделась? -- Ты еще спрашиваешь? -- Катя! -- И вообще, мне мама запрещает с женатыми мужчинами разговаривать! Я знаю все про мужчин и женщин. Особенно про мужчин. И особенно про женщин. Мужчины -- это храбрые герои. Мужчина идет по жизни, шевеля бровями, и шутя оставляет за собой многочисленное потомство. Слова мужчины рождаются глубоко в недрах его подсознания и мутным потоком второстепенных образов изливаются вокруг. Он бросает слова на ветер, и они рассыпаются великолепным бисером. Женщина так не умеет. Кому-то из моих Скуратовых, вероятно, померещилось, что я недолюбливаю женщин. Вполне возможно, кому-то показалось, что я к ним отношусь хуже, чем к мужчинам. Я даже допускаю, что кое-кто сделал и более развернутые выводы. Вынужден сообщить, что вы меня неправильно поняли, и со всей ответственностью заявить следующее: женщины ничем не отличаются от мужчин, если не принимать во внимание несколько физиологических отличий, о которых я вскользь упомяну ниже и которые настолько ничтожны, что вообще не заслуживают отдельного упоминания на страницах этого манифеста, но не могут быть пропущены нами, хотя бы даже для того, чтобы мы не были обвинены в необъективности и предвзятости суждений *. * Это самая мудреная фраза во всем повествовании. Так вот. Женщины так же, как и мужчины: 1) ходят на двух ногах, 2) ковыряются в носу и 3) зевают, не закрывая рот ладонью. Они тоже любят: 1) трахаться сверху, 2) покататься по Кутузовскому проспекту со скоростью 250 км/ч и 3) дерябнуть пару капель в баре. От случая к случаю они способны: 1) устанавливать спортивные рекорды 2) совершать безумные поступки, 3) напяливать на себя немыслимые предметы и полагать, что от этого они стали еще привлекательнее. И, наконец, самая страшная новость, добытая ценою жизни неизвестного героя в штаб-квартире Международного Женского Заговора, и которую скрывали от тебя все женщины на свете, включая твою родную мамочку: вопреки распространенному мнению, они это делают не для тебя, а для себя самих. Итак, как мы только что установили: женщины от мужчин ничем не отличаются, за исключением двух-трех отверстий, ради обладания которыми мы свернули горы, пролили реки крови, соорудили прекрасные города и насочиняли огромное количество безответственных стихотворений. Во всем остальном мы абсолютно идентичны. Но! Есть еще несколько второстепенных отличий, без которых, тем не менее, картина будет не полной: 1) Если мужчина богат и успешен, его называют любвеобильным, а если беден -- бабником. Женщина в том и другом случае называется блядью. 2) Твоя жизнь -- говно? В этом безоговорочно виновата какая-то женщина. Ищи и ты найдешь виновницу. С какой стати тебе взваливать на себя чужую ответственность? 3) Женщинам хочется нежности. Спросите любую женщину, и среди прочих качеств идеального мужчины она назовет такое качество, как нежность. Вынь да положь им нежного мужчину. Вы представляете себе нежного мужчину? Я -- да! Он любит украшения и под брюками носит колготки... 4) Чего хочет он? Правильно, в койку. Чего хочет она? Она пока не знает, чего хочет, но для начала она должна получить цветы и комплименты; потом цветы, комплименты и ресторан; потом цветы, духи, ресторан, колечко с изумрудиком, новую дубленку маме и небо в алмазах. Причем обязательно, чтобы он оценил глубину и богатство ее внутреннего мира, и желательно в присутствии ее бывшего любовника и злейшей подруги. Порядочный мужчина ведет себя не так. Он предлагает даме переспать бескорыстно, ничего не требуя взамен. 5) Ведь как мужчины воспринимают эту самую любовь? Немедленно получить ее! Обрести ее! Слиться с ней в экстазе! Проникнуть в нее, попасть внутрь, ну и впустить ее, разумеется, в свое дикое храброе сердце. В общем, незамедлительн