.. - представил он, и девушки дружно кивнули... - Давай! - Автор сел, поставил чемоданчик на пол, зажал его между ног, взял чашку за бока, вместо ручки, кивнул девушкам "Со свиданьицем" и медленно, не махом, выпил водку. - Наш человек! -- Удовлетворенно сказала Мила. - Вась, а Вась, спасибо за заботу! -- Ласково поддержала Люба и подмигнула непонятно кому. -- А вас как зовут? - Автор. - Как? -- Переспросил парень - Пишете? -- Дополнила Люба - Да, так, ладно, - папа погорячился, Авторитет Революции вместе.... Время такое было, - ответил он и хотел встать. -- Спасибо вам. -- Но общество запротестовало... - Куда ж вы от нас хотите убежать, товарищ Автор? -- Ласково спросила Люба и просунула свою руку под его... - еще по одной, и я провожу вас к маме... а то заблудитесь... она далеко тут? - Да прямо на центральной аллее... - Ну и найдем ее скоро, Автор, не сомневайся! -- Люба подвинулась совсем близко, уперлась грудью в его локоть. -- Вась, а Вась, разрешишь... проводить товарища, а то заблудится? -- она посмотрела ему в лицо, вся изогнувшись... первая бутылка скоро опустела... потом опорожнили и ту, что доставил он... голова плохо соображала... все путалось... Любу он назвал несколько раз Таней, она куда-то вела его, упираясь плечом в бок, а все туловище ставя наискось, как подпирают в деревне балясиной падающий забор, потом они оказались в каком-то домике в кабинете на засаленом продавленом топчане. В окно бил фонарь, муха монотонно гудела у стекла, и последние слова, застрявшие в его сознании были сказаны раздраженным Любиным голосом: "Да не бойся ты, глупый, мы ничего твоей маме не скажем... - и ласково добавила, - глупенький! Вот так! Вот так!.. " -- Он провалился куда-то глубоко, глубоко... и почувствовал только необыкновенное облегчение: "Будь, что будет! " И падал, падал бесконечно, уже не заботясь о том, что внизу, и что разобьется насмерть... Проснулся он от Любиных потряхиваний и ласкового голоса: - Вставай, вставай, Авик! Ну и здоров ты спать! -- Он открыл глаза. Она стояла над ним в синем рабочем халате, волосы повязаны косынкой -- лицо яркое, накрашенное -- только губы без помады. -- Ты что ж, и на работу так встаешь каждый день? - А я не встаю... - Лениво ответил Автор, любуясь собеседницей и удивляясь, что она так ловко попала в его уменьшительное имя, что, оказалось, ему очень приятно. - Устроился! Скорей вставай! Шеф скоро заявится. А как же не встаешь? Чем на хлеб с икрой зарабатываешь? -- Она смотрела внимательно и серьезно... - Да, так... - он сел на кушетке. - Я же автор... - Не понял юмор! Давай умываться! -- Она протянула ему свежее полотенце... - А я вот тут, - говорила она за его спиной, когда он вернулся в комнату и рассматривал себя в зеркале, - убираю могилы, подметаю... - Что ж так? -- обернулся он. - Брезгаешь, что-ли, не пойму... - она говорила вполне интеллигентно и не развязно... - вчера то он ее и не разглядел... - на мой диплом Бауманского института шишь, что заработаешь... сто двадцать рэ, да и люди тут какие попадаются... вот, - она подошла, встала напротив и крепко поцеловала его в губы... - он смутился, и она, заметив это, продолжила уже совсем тихо, - классный ты мужик... правда... небось опять женатый? -- Он кивнул. -- Ну, вот, сокрушенно вздохнула она. -- И еврей, небось, раз на это кладбище пришел... - Пополам. - Ну, на лучшую половину-то? - Как это? - Мать еврейка? -- Он кивнул. -- Значит, еврей!.. Эх! - А ты что, евреев не любишь? - Ну, ты подумай! А что ж я целую ночь делала? -- Она сладко засмеялась, - Или не помнишь ничего?.. ну, ты правда, вчера хорош был... я очень люблю евреев... - Да? -- Спросил он, смущаясь... - У тебя неприятности? -- поинтересовалась она, как давняя знакомая, и он с удивлением уставился на нее... - Пойдем. Я тебя провожу. Покажешь, где могила. Убирать буду. Бесплатно, не бойся... - Я, - начал он. - Ты только иногда приходи... мне с тобой хорошо... и поговорить можно... - она двинулась к двери, обернулась, взявшись за ручку, и сказала доверительно... - ты не думай... я не такая... ну, не со всеми так... а скажи... только... и вообще... задохнулась я тут... думала найду себе еврея и... уеду отсюда, а вы все ребята женатые... как стоящий -- так женатый... ты не бойся... твоей не грозит ничего... ты ее любишь? -- И сам не зная, почему он так откровенно и охотно говорит с этой чужой женщиной, он ответил: - Очень. Знаешь, очень люблю... Теперь он один сидел на влажной скамеечке за этой черной свежевыкрашеной оградой. И как в любой из сотен раз, что бывал здесь, разговаривал с мамой, не замечая редких посетителей, проходящих мимо... но что-то внутри, может быть, какое-то неосознанное предчувствие подсказывало ему, что сегодня разговор будет совсем не простым... а когда ему просто было разговаривать с мамой?.. пусть так, значит, особенно важный... и то, что он не мог объяснить себе, откуда это предчувствие, и почему именно сегодня такой решительный день, заставляло его нервничать... может быть, предстоящий разговор с Татьяной -- она волнуется... А он даже не позвонил... мог же с телефона из кабинета, где провел ночь... постеснялся этой женщины... боже, боже, какая-то нелепость... напился после разговора с Сукиным, когда тот сказал ему нечто вообще не укладывающееся в голове, что он умеет рисковать ради стоящей цели, и он не присягал жить с зашитым ртом... этот простачок Сукин со стихийными, как казалось ему, стихами, вдруг предстал философом... и эти стихи, что он читал на память... чужие стихи, не свои... так легко он вынул их из глубины, так пережито все это было и убедительно: "... он шире и плотней меня, солидный и с брюшком, / но я не прожил бы и дня с таким замерзшим ртом... " Люди проснулись. Все. Что это значит? Он закрывал глаза, он жил, как страус, или временами просто жил... сегодняшним днем, как и должен жить человек, на самом-то деле... но, если на груди камень, и тяжело дышать... что будет завтра? Мама? И каждый ли должен думать об этом? Но как не думать, если тяжело дышать? Это само думается!.. - Ты знаешь, что такое черта оседлости?... Нет. ты не знаешь, что такое черта оседлости... ты слишком мало сомневаешься... это твоя профессия... если ты всерьез... все, что говоришь людям, надо проверить самому... все... а ты мало сомневаешься! Так проще? Подумай: они повернули эту черту, провели ее с другой стороны тоже... а раз так... ты не можешь ни назад, ни вперед... и если уж все равно рисковать... люди не могут больше жить в гетто, понимаешь, если уж все равно рисковать... раньше нельзя было двинуться вперед -- черта... теперь нельзя двинуться ни назад, ни вперед... они слишком пережали, слишком сдавили... теперь все... где тоньше, там и рвется... "граница, действительно, на замке", но любой замок можно открыть... граница на замке... она сзади, а впереди- ограда, бетонная стена... стену прошибать труднее... значит, сломают замок... это так просто... надо только думать... хорошо думать... если толпа навалится на ворота... или упадут столбы вместе с воротами, или треснет щеколда и лопнет дужка замка... мальчик, и ты пойдешь в толпе тоже... у тебя нет выбора... хочешь уцелеть - иди в середине, не выбивайся к краю... что ты так смотришь на меня... должна же я, наконец, сказать правду, которая свела меня в могилу... принципами не торгуют, но не надо молчать о них, потому что они затягиваются, зарастают, и их уже не найти в глубине сорняков... Я учила тебя говорить правду. Всю жизнь я учила тебя этому. Может быть, неправильно учила, потому что, если бы учила правильно, ты бы прежде всего не врал сам себе -- тогда остальное просто... ты меня не слушаешь... послушай, послушай... если ты можешь сказать самому себе: я не знаю, где правда, - обязательно ее найдешь... если не сделаешь этого, превратишься в Лысенко... и не решай за все человечество... у заблуждений больше адресов, а если добавить к этому ложь... я виновата перед тобой, когда молчала в ответ на твои вопросы, но чужая правда всегда чужая... надо найти свою... найти тебе самому... наступает такой момент, когда уже невозможно отложить это на другой день... даже на другой час... вперед идти всегда легче... и мне не нравится, как ты выглядишь... ты что, поссорился со своей женщиной... прости, женой... матерям редко нравится сыновий выбор... они ревнивы, как все женщины на свете, но нет ничего точнее женской интуиции... думай, сын, думай, я учила тебя этому всю жизнь... этому! Учила!.. я же так жила тобой... по-моему мы теперь не скоро увидимся... но не забудь придти попрощаться... - О чем ты, мама?! Мама!.. -- Но она больше не откликалась. Он сидел, повесив голову, опираясь руками на колени... - Эй, ты што? -- Люба тронула его за плечо... - Тебе плохо?.. - Он поднял на нее глаза, долго смотрел, качая головой взад-вперед, вроде бы в знак согласия, и потом тихо сказал: - Мне хорошо... теперь мне хорошо Отрыжка Река времени с шумом врывалась в узкую горловину. Под этот шум вскипали бесконечные споры на кухнях и в тихих углах квартир, они кончались ссорами друзей и бессоными ночами супругов, проклятьями живущих на разрыв детей, фанатичными воплями стариков и насмешливым недоверием внуков. Шла тихая гражданская война. Неугодных выбрасывали за борт, а сильно шумливых и глумливых, не желавших воспользоваться удачей, прятали в проверенные подвалы, пропитанные кровью и криками истязаний. Шаг через ту самую "черту" был шагом без права возврата... навсегда... неизвестность и пустота пугали многих, безвестность и простор привлекали убежденных и отчаявшихся. Рушились семьи. Рвались любовные привязанности. Разноречивые письма, просочившиеся с оказией, только распаляли пламя "возгорешееся из искры"... и все было правильно в "их" теории: "и верхи не могли, а низы не хотели"... у слова еврей появился новый синоним: "шанс"! Пусть через боль и грубые страдания души и тела, как предписано этому народу, но верный шанс пересечь черту оседлости... смешанные браки стали желанным козырем, а те Шапиро и Рабиновичи, что прятали свою "проказу" под бгополучным пятым пунктом "коренной нации", вдруг вспомнили о своих корнях и бежали в Загсы и синагоги за подтверждением истинности проклятого происхождения... пресс власти так придавил камень, что еще чуть, еще одно маленькое движение круга, и кровь затопит всех: и нижних и верхних... Страх, никогда не покидавший эту землю, пропитавший все и всех, переполнил каждую клеточку, каждый атом... "Что вам надо для счастья? " -- Спрашивали еврея, и он отвечал: "Купить один метр границы на полчаса! "... Почему же судьба свела этих разных людей? Это время вошло в свою стремнину. Они еще не знали, что им предстоит, но ощущение перемен не давало каждому покоя, и в грохоте потока обостренным слухом они все яснее улавливали голоса и, главное, голос своей молчаливой души, резонирующей с ними... Проснувшись от младенческой спячки, подхваченные этим потоком, люди впадали в творческую бессонницу, от которой не излечишься, которая кончается с первым словом Кадиша, но и в последний миг успевает неотвратимо заразить души всех соприкоснувшихся с ней... Да, все смешалось в этом доме. В подвалах котелен возникали полотна, которые прежде их создателей пересекали океан и приносили им всемирную славу, профессора в коптерках ночных сторожей записывали формулами процессы космогонии, машинистки печатали пятые, "слепые" копии пьес и романов на папиросной бумаге, и "списки" перекрывали типографские тиражи. Вся страна могла разом прочесть одну книгу. Знаменитого и запрещенного сатирика приглашали на "самый верх", то в баньку, то на дачу, с его смехом сквозь слезы... Каждый стремился к цели по-своему, у каждого это была своя цель, и никто не задумывался, что она, в общем-то, по сути, у всех одна и та же... бесхитростный и прямолинейный старик, невольно перешагнувший страх; идущий с иступленным вызовом ученый; ступающий с осмотрительностью и чутьем зверя разведчик; драматург, начавший новую пьесу на кладбище, и десятки, сотни людей, связанных с ними явными и невидимыми проводами чувств и отношений... Наденька тоже оказалась в этом стремительном потоке и не знала, что делать. Она чувствовала совершенно противоположно происходяшее прилагаемым усилиям. Чем больше она старалась надавить, ублажить и этим купить талантливых подопечных, тем быстрее пустели их ряды вокруг нее. Оставались послушные, серые, готовые подобострастно соглашаться, приближаться иногда на непозволительно короткое рассстояние. Она переживала, ибо старалась искренне и верила во что-то хорошее... часто подумывала, что, вероятно, оказалась в жизни не на своем месте... что ей предначертано быть благополучной женой... она разглядывала себя в зеркало и думала: "Если бы я была мужиком... " Но те, кто лип к ней, были плоскими и бесперспективными, а тот, кого она выбрала, отдалялся, отдалялся, и она чувствовала, что малейшее усилие удержать только отталкивает его еще дальше... иногда в сознании возникал муж, но уже как мелкое обстоятельство жизни. Не жалко даже, казалось, вложенных в его восхождение усилий... ей было мало -- остановился он, охладела она... Разлука, распаляющая истинную страсть, настоящее чувство, спокойно размежевала их... она только сожалела, что потратила зря столько времени... "А может, я правда, "сука в ботах"? Ей даже уже и больно не было от этих слов Пал Силича... Она набрала номер Автора и попала прямо на него. "Может, начинается удачная полоса... " -- Мелькнуло у нее до того, как прозвучали первые слова. Ей пришлось долго уговаривать его, и когда надежда совсем заплутала в дебрях "мы можем еще сделать много хорошего", "вашему таланту нужна поддержка", "я не собираюсь нарушать Ваши творческие планы", он вдруг неожиданно согласился встретиться... Однако, и разговор с ним не принес ее душе облегчения. В тайне, не формулируя вслух, она надеялась затеять снова какую-то совместную работу Автора и уехавшего Павла Васильевича, и, таким образом, опять часто общаться с ним... восстановить то, что казалось потерянным навсегда... но ничего не получалось. Они в разговоре произносили какие-то слова, но думали каждый о своем, совершенно неизвестном и неинтересном другому. Автор о последнем разговоре с Таней: "от блядей я тебя отмою... от этой суки будешь без меня сам отмываться... " Ему казалось, что она несправедлива к Надежде Петровне, хотя в глубине души точил червячок... "очень похоже на то, что Таня права... а эта смазливая лиса... так люди и попадаются... " Куда? Зачем? -- И вопросы не формулировались, и ответы плыли, как щепки по реке мысли... Надежда Петровна говорила и вспоминала, где она видела объявление о туристической путевке в Европу... что надо прервать эту полосу жизни резким поворотом... она всегда так делала, когда заходила в тупик, меняла ритм жизни, чтобы оглядеться и принять решение... Оформление и сборы заняли не много времени... номенклатура... тем более, что путевки распределяла Маша из их же ведомства... они отправились в аэропорт вместе на такси с легкими новенькими чемоданчиками (с колесиками и вытягивающейся ручкой), купленными по такому случаю... В зале было немного людей. Табло уверенно подмигивало любопытствующим и ловко перебрасывало строчки с названием приземлившихся рейсов и рядом - рейсов отправления... они уселись на пластиковые кресла напротив и смотрели на эту фантастическую игру перемещения судеб... здесь будто чувствовалось дыхание времени, в этом веере названий городов, авиакомпаний и цифр... сама по себе легкость передвижения, уверенность, что через три часа окажешься на другом конце Европы, а через семнадцать в Мельбурне, создавали необыкновенное настроение... "Как хорошо, что я это придумала! " -- Размышляла Наденька... она сама "выезжала" заграницу впервые. Маша сидела рядом, прикрыв глаза, ее одолевали другие мысли -- она вспоминала, все ли внесла в список необходимых покупок для мужа, детей, родственников, знакомых и сувениров для "нужных людей"... нелегкое дело.... Она уже не первый раз совершала такие туры, одевала двух дочерей... всю семью... получалось очень выгодно... лучше, чем доставать те же вещи у перекупщиков здесь... Вдруг, что-то неуловимое послышалось в зале ожидания... шорох... гул голосов... движение воздуха... обе женщины повернули головы. Из одного конца зала в другой медленно и как-то обреченно двигалась темная масса: тележки так нагружены чемоданами, что не видно было идущих за ними людей... они, как самоходные груды скарба, шурша колесиками, плыли побуждаемые чьей-то волей. Выливаясь из-за поворота, эта темная лава надвигалась на свободное пространство, вытесняя из него, казалось, свет и воздух. Какая-то стена напряжения и тревоги двигалась перед ними и охватывала всех ожидающих... вот эта лавина стала распадаться на отдельные глыбы, состоящие из темно одетых людей с напряженными лицами, детей, крепко прихваченных родительскими руками, шаркающих стариков, некоторых везли на инвалидных креслах. Все шли молча, сосредоточенно, тихо преговариваясь, сгибаясь под тяжестью сумок... "как на картине "Владимирский тракт, " -- вспомнила Наденька свои уроки в Третьяковке... Она пристально всматривалась в длинную черную реку людей. Неуправляемая тревога охватила ее, какое-то смутное воспоминание... - Что это? -- недоуменно прошептала она - А... эти! -- Оторвалась от своих мыслей Маша, - Это ПМЖ... - легко обронила она - Что? -- Надежда Петровна повернулась к ней - ПМЖ, ПМЖ... - и видя недоуменный взгляд приятельницы, разъяснила: - На постоянное место жительства уезжают... эммигранты... бегут... сволочь всякая... евреи в основном... - Маша смотрела на них, и ее смутное воспоминание обретало свой адрес и форму... это была война... и они пытались попасть на уходивший эшелон, потому что сзади уже слышался грохот кононады... и она совсем маленькая девчонка... может быть, это даже не воспоминание, а позднее наслоение на рассказы матери всего виденного в кино и прочитанного в книгах, но это точно, точно оттуда... потный запах от напяленных на себя вещей, выпирающие от напряжения скулы, глаза, переставшие смотреть по сторонам и уставившиеся в одну точку, и еле сдерживаемая нервная лихорадка, сосущий червь под ложечкой и какие-то дурацкие слова "только бы пронесло, только бы пронесло"... - память, память- верная клюка времени... Надежда Петровна напряглась и даже приподнялась на своем кресле, - это была река страшного бегства... она никогда больше не видела такого со времен войны... но они бежали от фашистов, от врага... а эти? Куда и от кого они удирают... с точно такой же тревогой и с молитвой на лицах? -- И вдруг страшная мысль оглушила ее: "От нас! От нас ото всех... евреи? Неужели столько евреев? Ну да, все время же твердили: евреи захватили все вокруг, еврейский плен, еврейская мафия... они убегают с Родины, от Родины -- на такое может толкнуть только страх и отчаяние... почему? В голове ее стали мелькать эпизоды, слова, собственные воспоминания и ощущения... муж, которого надо было устраивать на работу, выправляя анкету, жалобы, разговоры, инструктаж без свидетелей и бумаги, дотошные кадровики, суды над "тунеядцами", дворники-профессора, самиздат, циркулярные письма с "рекомендациями", и спектакль, их спектакль, построенный на страшных стихах человека, которого так и не смогли обнаружить, который боялся открыть свое имя! -- Она села и закрыла глаза. -- Боже мой! Это они бегут от нас! От меня!.. -- Маша трясла ее за плечо: - Что с тобой, Надежда? Пошли! Наш рейс объявили... - Надежда Петровна встала и смотрела вслед последним уходящим за своими телегами беглецам... казалось огромная воронка утягивает их в свою бездонную неизвестность... - пошли, пошли... да Надежда, что с тобой -- посмотри на часы! Время! Время! - Да, - повторила Надежда Петровна, - Время! Она вдруг представила себя на месте этих людей, несчастных... Несчастных??? -- Она вздрогнула. -- А если счастливых? Если они счастливы именно сейчас, в эти минуты, и лица их потому так напряжены, что они боятся в последний миг лишиться этого счастья, упустить его?! От счастья обретения свободы, а не тоски расставания с Родиной?!!! Что тогда? Как тогда жить, если они счастливы, можно ли нам тут оставаться счастливыми? В наше время! "Время, время, время... " - стучало у нее в висках... И она не нашла ответа... Ильинка -- Москва -- Нью Джерси -- Сент Луис суббота, 16 Июня 2001 г. Приложение СТИХИ С. СУКИНА x x x Когда рвалось и грохотало, Мы знали, где передний край, Из тех ребят осталось мало, Ты их спроси и тоже знай. Чтобы не спутать ненароком И боль стыдом не растравить, А память ни огнем, ни сроком Никто не в силах истребить. x x x Господь, взглянув на землю Дивился чудесам: - И право: черт не дремлет покуда сплю я сам! О, люди, Бог ли с вами? Кто научил вас жить? Мне поклоняться в храме, а дьяволу служить!?. x x x Грудь в орденах сверкает и искрится, Невидимый невиданный парад Всегда ведет, гордясь собой, убийца Под погребальный перезвон наград. За каждой бляшкою тела и души И прерванный его стараньем род, А он, как бы безвинный и послушный, Счастливым победителем идет. Нам всем спасенья нету от расплаты За дерзкую гордыню на виду, За то, что так обмануты солдаты, И легионы мертвые идут. И злом перенасыщена веками Земля его не в силах сохранить, И недра восстают, снега и камни, Чтоб под собою нас похоронить. И звездные соседние уклады С оглядкою уверенно начать, Где не посмеют звонкие награды Убийцу беззастенчиво венчать. x x x Мы все косили наравне -- Кровавое жнивье, И, сидя всей страной в говне, Болели за нее. Идеи перли из ушей, И бешенной слюной Так долго нас кропил Кощей "Великий и родной"! x x x Сколько стоит прямота? Сколько стоит суета? Целую жизнь. Сколько стоят лесть и ложь Сколько стоит страха дрожь? Целую жизнь. Сколько стоит правды звук. Сколько стоит старый друг? Они не продаются... x x x Церковь без креста, Земля без Христа, Не проходит даром Счет открытый карам. Ложью день налитый, Без веры молитвы, Буйство и растрата, И за все расплата. x x x Господи, вразуми, Как жить, Другому не делая больно И чтобы тело было довольно, И чтоб не брать у жизни взаймы. Чтобы себя не казнить гордыней, Невольно дружбы не преступать, И чтобы детям вовек отныне Обид отцовских не раскопать. Господи, вразуми, Как не предать Себя ради общего блага, И все поскольку терпит бумага, Как разучиться правду писать. Чтоб ни сегоднящним, ни вчерашним Не стать свидетелем на костре, И чтобы женщине не было страшно Со мной живущей в одной норе. Чтобы врага не жалеть жестоко И милосердье не забывать, Чтоб не всегда око шло за око, Как не за пядь возвращалась пядь. Господи, вразуми! Господи, вразуми! x x x На сером рассвете Пора грибника. На сером рассвете Приходит строка. На сером рассвете Ложится роса. На сером рассвете Иссякнет слеза. На сером рассвете Глухая пора. На сером рассвете Пора топора. На сером рассвете Похмелья стена. На сером рассвете Приходит война. x x x Они поднялись на рассвете И шли, предвидя ту весну, - За все грехи земли в ответе - Сквозь небывалую войну. Юнцы безусые шагали Сперва назад, потом вперед - Их дни рожденья забывали, Их возраст - сорок первый год. И смотрят с фотографий дети, Всех искупившие вину, Но старше всех на белом свете Они на целую войну. x x x Где алтари? Где жертвы и где боги? Сожгли. Убили. В прахе погребли. И завалили горечью дороги. И ничего взамен не возвели. x x x Кто нас судит судьбы нашей строже! Только душу, кричат мне, не трожь! Разве правда, рожденная ложью, Не страшней, чем во истину ложь? И офлажен давно, Хоть не зверь я, Бьют прицельно, по площади, в лет... Время веры, как время неверья, Одинаково нас предает!.. x x x Мать Сталина мне жалко. Кто она? Принесшая земле Исчадье ада. И если есть загробный мир, Как больно В проклятье жить, Как горько сознавать, Что ведь могла, могла Не допустить Его до света белого, О, Боже! Не ведая, творим Но оттого Расплата нам не легче... Жаль мне, жаль... Так где же справедливость? Нет ее! И быть не может, Если от любви Добро и зло Родятся Равноценно... НЕРОН О чем он думает, Нерон, Сандали сняв И пальцами босыми Лениво шевеля, На солнце щурясь И опершись на тогу локтем, Вот уж час?.. Сенаторы толпятся -- В этот день Он им придти велел. Уже и камни, Тепло скопив, Пришедших опаляют. Они с утра Не пили и не ели -- Вдруг позовет... Он отложил дела, Как тунику, И щурится, Как дремлет... А что -- убить бы их, Всех там внизу, Нет-нет, не он -- А солнце Сожгло бы разом Эти сотни ртов, Послушных головам Ему подвластным, Но... каждая свое таящая надежно... Нет... хорошо бы крылья... Улететь, Бабенку подцепить, Вина и фруктов... Боже! Они кричали то же Так похоже!... Простолюдины, Граждане? Рабы... А тут такая кровь?!. Нет, хорошо бы Их всех убить... Оставить только тех, Что потешают, Кормят, Услаждают, Воюют, Охраняют, Нежат, Любят... Оставить их, не много ли? Оса!.. Не приближайся, ну, К особе венценосной! Ее обходят все и лишний раз Ей на глаза попасться Не желают! Хлоп!.. Мимо... Жалить!.. Эй, болван! Поди скажи, Что я сегодня... За... нет -- болен! Пусть ужинать придут, Когда луна Коснется гор... Да факелы прихватят... Ступай! Но, черт возьми, И на ноге Один большой лишь палец Шевелится один, А остальные -- все вместе Снова против одного... А может, всем В вино подсыпать яду... Солнце, Как же трудно Пройти свой путь С восхода до заката... x x x Когда я навестил в госпитале Больного x x x , Он вышел ко мне В неряшливой пижамной курточке, Брюках с растегнутой ширинкой И небритый... Я не признал в нем Бывшего боевого летчика, Кадрового офицера -- Мы обнялись. Резкий запах мочи Исходил от него. Тогда я понял: Старость -- Это плохой запах... x x x Какие осени уходят! Какие тайны бередят! О многом говорят в народе, Страшнее то, о чем молчат... Да что ж испытывать терпенье, Пусть до конца не доживешь: Сначала самоотреченье, А там -- и правды не найдешь... Но выйду в поле... на опушке Осины рдяные стоят, И отбазарили кукушки, И пни в осенниках опят. Что ж вечно тут? Что сердцу мило? Зачем тревога, непокой?... Все было. Сколь раз уж было! Что будет? -- Вот вопрос какой. x x x Не мужс╜кое это де╜ло во╜евать, Хва╜тит ве╜рить, ли╜це╜ме╜рить, Хва╜тит врать. Не мужс╜кое это де╜ло уби╜вать -- Нам же Бог лю╜дей до╜верил Со╜зда╜вать. И сол╜дат всег╜да с войны Хо╜тел домой, Там, где он не бо╜евой, А де╜ловой. Где он жен╜щи╜ну су╜ме╜ет по╜лю╜бить, Воз╜не╜сти, за╜щи╜той быть, бо╜го╜тво╜рить. Пусть во╜юет с ге╜не╜ра╜лом ге╜нерал, Он хоть в звездах, А муж╜чи╜ною не стал, По╜то╜му что так и не сумел По╜нять: Не мужс╜кое это де╜ло -- уби╜вать! x x x Бо╜же ты пра╜вый! Тра╜вы -- от╜ра╜вы, Ре╜ки -- ка╜леки, Са╜ды -- без воды, Где ж это ви╜да╜но: Ско╜ти╜на без вы╜гона, Рос╜сия без еды! x x x Тело Хо╜тело, А душа -- Ни ши╜ша. Тело Имело, А ду╜ша? Мол╜ча╜ла И мы╜чала: -- Мало! Что пер╜вично, Что вто╜рично -- Вы╜яс╜няю лично! x x x Что Бог вложил в нас, То не изменить. Меняются и власти, и столетья, Но так же будет Женщина манить, Смеясь, терзая, нисходя, приветя. Все так же будут Класть к ее ногам Цветы и судьбы... И моля пощады, Гореть, стремиться К новым берегам И ликовать. И сердцем брать преграды. x x x Вот высота, куда спуститься -- Моя давнишняя мечта, Летит распластанная птица Под аркой синего моста. Чтобы понять, что купол храма От неба купола далек, Чтобы воспринималась рама Не как картина, а намек. И кровь несла не воспитанье И не рефлексов суету, А власть над белыми листами И верность новому листу. Та высота, достичь которой Нельзя, рассчитывая впредь, Где невозможны все повторы, Где, чтоб остаться -- умереть. Там ощущение святого В творенье вечное сошлось, Там собирает всех Иегова, И откликается Христос. x x x Время -- бремя, Время -- стремя Неразумного коня, Время, время Надо всеми Занесенная ступня Сапога, Что нас раздавит, Супостата-мудреца, Это спор тяжелый давний Без начала и конца. Время тратит нас, Как хочет, И не даст передохнуть, Закрепить добытый почерк, Одолеть ухода жуть, И бессонными ночами Обличает и разит, Ничего не возвращает, Лишь бессмертием грозит. x x x Я утихомирился с годами -- Если биографию писать, - Фигу власти не носил в кармане Да и ж... ей не лез лизать. Душу ей не отдал под проценты, Не напялил талес иль стихирь, Не стремился вовсе в дессиденты -- Просто я всю жизнь писал стихи. Хороши они уж или плохи Не болванам критикам судить -- Это часть эпохи. Часть эпохи, Хоть печатать их или гнобить. В мире есть они. И что поделать -- Выжил я, "пройдя огонь и дым", И смотрю в глаза спокойно детям, И не вру сегодня молодым. Никогда себя не предавайте, Это потрудней, чем побеждать, Никогда себя не продавайте, Чтоб расплаты горестно не ждать. x x x Все твои корабли На мели, Все твои трубачи На печи, Все твои фраера На ура, Все, кто были в грязи, На мази. От тебя на беду Не уйду, Чем могу, помогу -- Не солгу, Никаких перемен Мне взамен, Быть другим не дано Все равно. x x x Не слово вылечит тебя, Не власть, не деньги, не идея. Идти, страдая и скорбя, Весь век -- твоя судьба Рассея. Не тьма тебя погубит, нет. Не злость, не доброта, не пьянка. Нести до окончанья лет Свой крест пророчила цыганка. Не ряса вытянет из тьмы, Не ум вождя, не гороскопы, Стоим в растерянности мы На стылом рубеже Европы. Нет ни "прости" и ни "прощай", Ни вдохновенья, ни исхода, И ничего не обещай -- В тебе отравлена свобода. x x x Что остается после нас? Не золото и стены -- Кладбища и сирены. Кому оставить это нам? Не детям и не внукам, Не детям и не внукам И не друзьям -- врагам. x x x Вот и выросла стена. Снова движется война. Снова марши на убой. Так назначено судьбой. Надвигается стозимо Дней карающая плеть, Этот рок неукротимый Никому не одолеть, Это в генах оживает Обязательство обид, Полоса сторожевая, Ножевая сверебит, И царапины желанья Обращаются врубцы На просторе обладанья От Эльзаса до Тверцы. Заповеданная тайно Воля снова под запрет, Но так ясны очертанья Поражений и побед. Окровавленные тучи На виду сгущают тьму, Но история не учит Никого и ничему. x x x Время бунта и разрухи, Что послало время нам, Пятиглавые старухи Сторожат по деревням. Ни повоя, ни убора Не сумели сохранить, Ни ползвука, ни укора Им теперь не обронить. Беспросветно и печально На душе, И так щемит Сердце этот погребальный Безысходный жизни вид. x x x От кого нас танки защищают, Что в них только парни ощущают!?. Или узколобые, как щели, Они видят жизнь еле--еле, И бритоголовые, как башни, И давно отбитые от пашни По приказу сталинских наркомов. По приказу брежневских райкомов Бьют, не сомневаясь, по своим, - Все и кровь, и боль зачтутся им! Где б ты ни был с бешеной тачанки, Даже под арестом власти в танке Все равно поспорить можно с веком, Умереть хотя бы человеком! Просыпайтесь, юные танкисты, Отрекайтесь, горькие чекисты, Оглянитесь: с кем готовы к бою, Постарайтесь сами стать собою! От кого нас танки защищают Что в них только парни ощущают!?. Или узколобые, как щели, Они видят жизнь еле-еле, И бритоголовые, как башни, И давно отбитые от пашни По приказу сталинских наркомов, По приказу брежневских райкомов Бьют, не сомневаясь, по своим, - Все: и кровь и боль зачтутся им! Где б ты ни был о бешенной тачанки, Даже под арестом власти в танке, Все равно поспорить можно с веком, Умереть хотя бы человеком! Просыпайтесь, юные танкисты, Отрекайтесь, горькие чекисты, Оглянитесь: с кем готовы к бою, Постарайтесь сами стать собою! x x x Ну, и что, что я родился гоем? - Стал потом евреем наяву, Бабия Яр сомкнулся над тобою, И зачем на свете я живу? И от мести сердце не устало, И от горя не хватило слез... Я с тобою рядом пожил мало, А другой с тех пор и не нашлось. Каждый раз считал я перед боем: Как нам ни перечил твой отец, Мы сегодня встретимся с тобою, Ну, а там -- хоть хупа, хоть венец. Я тебе один секрет открою -- Хочешь под присягой повторю: Все равно... я ночью... лишь с тобою... Днем... с одной тобою говорю. x x x Что ни ночь представлю губы, грудь, В запах твой до обморока кану, Подожди еще, чуть-чуть побудь, Долго мучать я тебя не стану. Вот лицо припомнить не могу, Я кричу тебе, зову и плачу, Не могу -- и все тут, я не лгу! Может, память слишком долго прячу. И в обиде горькой на меня Ты теперь взяла и отвернулась, Помоги мне до прихода дня, Слышишь, я прошу, чтоб ты вернулась! И в ответ я слышу голос твой, И тону в тебе, ты рядом будто... А лица не вижу, ну, хоть вой, Вот и все... опять вернулось утро... x x x Что остается после нас? Не золото и стены, Кладбища и сирены. Кому оставить это нам? Не детям и не внукам, Не детям и не внукам И не друзьям -- врагам! x x x Боже ты правый! Травы -- отравы, Реки - калеки, Сады -- без воды, Где ж это видано: Скотина без выгона, Россия без еды! x x x У войны нет лица. У войны нет конца. Сапоги ее дырявые, Как глазницы мертвеца. От войны до друзей Тыща сто ночей и дней, Две напрасных похоронки, Пять пустых госпиталей. От войны до меня Ни полшага, ни полдня, Ни на ночь не отпускает Из окопа, из огня. x x x Повсюду бой, борений буйство, Привычно горький счет смертей, И отодвинуто искусство Волною низменных страстей. Когда сердца ведет Гордыня, Когда в них ихой ласки нет, Вокруг разруха и пустыня, И боль, и слезы застят свет. Тогда забыто слово совесть, Вокруг не рифмы, а клинки, И кровью пишут века повесть С трибун высоких дураки. Содержание I.......... 2 Пиджак.. 3 Режиссер 5 Гири....... 9 Авоська 13 Третий звонок.. 15 Снова... 21 Возвращение к началу............. 25 Разведка 28 Совпадение............ 32 Надежда Петровна............. 37 II....... 39 Наташа. 39 Соломон 43 Пьеса.... 45 Корыто 49 Гастроли 56 Стихи... 63 Нити души............. 74 Доверие 77 Отказник 80 Мера Времени 84 Накануне 87 Во имя. 90 Снова разведка 98 III.... 100 Один день........... 100 Сукин. 115 Ограда 122 Отрыжка........... 126 Приложение.......... 130 [1] Чтоб все сгорело и блаженный [2] А, чтоб все сгорело... [3] Я не знаю. [4] Б-г мой! Он говорит на идиш! [5] Мне никто не нужен... [6] Господи, за что ты дал мне это счастье, Господи! Я могу дать тебе только мою жизнь, может быть она тебе нкжна... у меня нет ничего больше... ты знаешь все, Господи... [7] Боже, боже, дай мне только взглянуть на мой Эрец Исроэль, и я могу умереть с легким сердцем... [8] Г-споди, большое спасибо тебе, Г-споди, спасибо... [9] мою головную боль [10] замечательный парень [11] дурак [12] я все потерял в моей жизни [13] Чтоб мы были счастливы [14] Даруй мир добро и благословение, милость и любовь, и молосердие нам и всему твоему народу, Израилю. Благослови нас всех вместе, по благосклонности своей, отец наш, ибо по благосклонности своей ты даровал нам, Господь, Бог наш, Закон жизни и бескорыстной любви, и милость, и благословение, и милосердие, и жизнь, и мир, и да будет угодно тебе благословлять народ свой, Израиль, во все времена и в каждое мгновение, даруя ему мир. Благословен ты, Господь, благословляющий миром народ свой, Израиль!