аум сунул их, мельком оглядев, в боковой карман и тут же кинулся к выходу. -- А что это у вас подмышкой? -- остановила его Окулова. -- Боже, чуть не забыл! -- воскликнул Наум. -- Дарю вам плакат, который висел в моем доме пять лет. Советский плакат! Вот номер Главлита... -- Наум развернул его, выскреб из кармана кнопки и прикрепил на дверь старшего лейтенанта МВД Израилевой, оформлявшей его визы. "Отечество славлю, которое есть, но трижды-- которое будет. В. Маяковский". Подполковник КГБ Окулова рванулась к плакату, но Наум остановил ее жестом. -- Руку на Маяковского подымать?! Владимир Владимыча?.. О котором сам Сталин сказал, что это лучший, талантливейший!.. Да это же статья 70, пункты АБЛГДЖ... Ответом ему был треск рвущейся бумаги. Когда на руках клочки бумажек, которые называются визами, оказывается, можно купить билеты в Вену, в Париж, Лондон... И так же просто, как билет в кино. Чудеса! Хорошие вещи Наум отнес ребе Менахему и соседкам сверху -- многодетным вдовам, а рухлядь вынес во двор и запалил. Мальчишкам-то радость! Сбежались со всего переулка, визжали, прыгали через огонь. Весело глядели то на приятеля дяди Наума, низкорослого, борода лопатой, от которого разило вином, то на длинного, лысоватого дядю Наума -- трезвого, горланившего хриплым голосом: -- Гори-- гори-- гори ясно, чтобы не погасло!.. "Только б не спохватились! Не закрутили колесо назад!" -- повторял про себя Наум, складывая пальцы на руке крестиком. Увы, закрутили назад! Чего боишься, того не избежать! Поздно вечером, за девять часов до отлета, Науму позвонили из ОВИРа: срочно явиться в Колпачный переулок. -- Ваши визы, Наум Иосифович, не в порядке. Наум понял, что повис на волоске. Кто может перешибить волю административного отдела ЦК КПСС? Военный министр? Шеф КГБ Андропов? Брежнев? Чтоб им ни дна, ни покрышки!.. Наум ответил мертвым голосом, что уже поздно и в ОВИРе ему делать нечего. Ему ответили тоном, не предвещающим ничего хорошего, что его ждут! -- Ой, Муха! -- Нонка заплакала. -- Я давно знаю. С советской властью не поиграешь. Раз они решили кого угробить, тут уж правды не ищи. Пришлось поехать. Откажешься -- отберут визы утром, в аэропорту Шереметьево. Наум набрал номер Льва Шинкаря. Лева Шинкарь, все знали, во время самолетного процесса ходил с огромным магендовидом из серебряной бумаги. У него визы не отберут, даже поднеся к носу пистолет... Шинкарь примчался тут же. Наум сунул ему бумажник и наказал хранить, как зеницу ока. -- Отдашь только, если лично я тебе скажу. А нет -- нет! Прикатили в ОВИР втроем. Лев Шинкарь и Нонка остались внизу, а Наума провели наверх, где его ждали начальник ОВИРа полковник Смирнов и плотный мужчина в стереотипно-черном "свадебном" костюме. По углам стояла служба. Похоже, никого домой не отпустили... Мужчина в черном, видно, был очень важной особой, и Смирнов и все остальные искоса на него поглядывали. Когда Наум вошел, кто-то сбоку от него сделал едва уловимое профессиональное движение: оба внутренних кармана Наума оказались вывернутыми. Наум опешил. -- Ну, мастера! Вам только в трамваях работать. -- Положи на стол визы! -- пробасил "свадебный". Наум усмехнулся. -- Я не идиот! Виз здесь нет. Они на улице. Во мраке ночи. -- Положи визы! -- проревел черный костюм. -- Я свои визы не положу. Они выданы на законном основании. "Свадебный" колыхнулся на стуле. -- Если не отдашь визы, умрешь так, как никто еще не умирал в СССР. Наум вынул из кармана очешник, вытянул роговые очки, напялил на широкий, с раздутыми ноздрями, нос. Лицо у "свадебного" было упитанным и непроницаемым. Строго говоря, лица у него не было. Оплывшая номенклатурная харя. -- Вот теперь вижу, как выглядит Малюта Скуратов! -- произнес Наум в бешенстве. -- Ваши предшественники отрывали у живого человека голову. Вы можете повторить все это, я знаю. Кто вы, если вы смеете так говорить? -- Меня знают! Наум нервно повел длинной шеей. -- С непредставившимися мне незнакомыми людьми я не разговариваю!.. Вот начальник ОВИРа Смирнов -- это представитель советской власти. Его имя известно и здесь, и за границей. А кто вы? Кто приказал вывернуть мне карманы, чтобы визы сами выпали? Пришли поучить МВД, как разделываться с "жидочками" во мгновение ока? Позднее Наум узнал по описаниям друзей, что это был начальник еврейского отдела КГБ. -- Я вас спрашиваю, кто вы? -- Тишина становилась угрожающей. Наум демонстративно постукивал ногой по полу, ждал, пока тот уйдет... Что говорить, это была в жизни Наума нелегкая минута. Он не выдержал устрашающего молчания, заговорил первым: -- Приказа о моем аресте у вас нет! То, что вы хотите отнять у меня визы, я понял еще днем. Моя жена позвонила в Голландское посольство, говорила по-немецки... О вашем самоуправстве известно там, известно моим друзьям, сразу станет известно корреспондентам. Так просто это вам не пройдет!.. Но, прежде всего, ваше имя? С людьми без имени я разговаривать не буду! "Свадебный" тяжело поднялся и, поведя широченными плечами, точно намереваясь броситься на Наума, вышел из кабинета. Старшим остался начальник ОВИРа Смирнов. Он достал пачку папирос, зажег, протянул пачку Науму (остальные стояли по углам, не шелохнувшись). Уставясь на Наума удивленными серыми глазами, принялся уламывать его с сердечными интонациями в голосе: -- Я говорю тебе, как отец. Положи визы, тебе же лучше будет... Наум взял из пепельницы обрывок бумаги, поджег от папиросы и, протянув руку над столом, ладонью книзу, поднес желтое пламя к ладони. -- Я оставлю вам свою руку, но не визы! -- Хватит! -- воскликнул Смирнов, когда кожа на руке Наума стала чернеть от копоти и огня. -- Не надо! -- И вытер лицо платком. -- Вот Федосеев визу отдал, а ты чего-то сопротивляешься. -- Федосеев русский, а я -- еврей! Есть разница? -- Наум, ты не расист. Нам это известно. Не прикидывайся! -- Да, не расист!.. Просто евреев травят две тысячи лет. Раньше начали... Это -- Алеф! -- Он загнул палец. -- Бет! -- Он загнул второй. -- Я из той семьи, где один дед был комиссаром, второй раввином, который не пожелал уехать при подходе немцев, потому что еще не были вывезены дети. Гимел! -- Я сын Иосифа Гура. Его вам не надо характеризовать? -- Не надо! -- торопливо ответил Смирнов и снова вытер платком лицо, шею. -- Далет! Гуры попали в тиски между Сталиным и Гитлером и на две трети уничтожены. Уцелевшие имеют право на самооборону? Смирнов замахал обеими руками: мол, хватит, хватит... Наум вглядывался в широкое, лопатой, морщинистое лицо Смирнова. Лицо крестьянина, а вернее, затурканного председателя колхоза, которого зачем-то нарядили в милицейский мундир с погонами полковника. Красные глаза Смирнова слезились, лицо было предельно усталым, но не злым. Наум пытался постичь: они хотят его сгноить в Сибири, как обещали на заводе, или это просто какая-то задержка? Что происходит? Курили молча. -- Вот что, товарищ Смирнов, -- предложил Наум. -- Визы я не отдам. Но, если по каким-либо причинам мой отъезд завтра невозможен, я могу согласиться только на одно: мой отъезд будет отложен! Виза будет продлена. Здесь же. И возвращена. Смирнов, вздохнув и поднявшись со стула, сказал, чтоб Наум подождал полчаса. В приемной ОВИРа. Наум вышел в приемную, где сидела, сжавшись в комок, Нонка с еще не стертыми грузинскими бровями, а поодаль, совершенно независимо от Нонки, вполоборота от нее, бородатый Шинкарь со скрещенными на груди руками штангиста-тяжеловеса. -- Горим? -- шепнула Нонка. -- Пока еще тлеем, -- едва слышно ответил Наум и стал в удивлении озираться. По приемной начали сновать какие-то высокие чины, прибыл и торопливо поднялся по лестнице незнакомый генерал КГБ. С его делом, понял Наум, связаны большие чины. Знать бы, что стряслось. Смирнов намекнул бы, будь это во власти ОВИРа... Наум принес Нонке стакан воды на случай, если ей станет плохо. Тут, наконец, Наума позвали. -- Мы согласны, -- объявил Смирнов изнеможенно. -- Мы продлим вашу визу. В углу колыхнулся подтянутый, молодцеватый капитан МВД Золотухин, спросил, может ли Наум дать слово джентльмена, что он не попытается уехать в течение десяти дней, на которые будет продлена виза? -- Даю! -- ответил Наум, чувствуя, как бросилась в лицо кровь. Наум не верил ни одному слову чиновников, поэтому процедура подписания виз была не совсем обычной. Он сбегал вниз, взял у Льва Шинкаря только свою визу. Принес, положил перед Смирновым. И тут выскочил из своего угла Золотухин. Бойко выскочил он, по-скоморошьи, воскликнул весело: -- Давай, я подпишу! Полковник Смирнов сказал мрачно: -- Брось шутки! Надо звать Окулову. В России без имени-отчества называют либо малознакомых людей, либо тех, кого очень не любят. -- Окулову зови, говорю! -- повторил Смирнов. Неслышно вошла Окулова в "партикулярном платье", как говаривали в старину. Не в обычном своем платье-костюме цвета беж. А в черном, со складочками, плиссе-гоффре. Похоже, собиралась в гости или в кино, а ее завернули на работу... Дальше началось нечто неземное. Наум глазам своим не верил. Подполковник КГБ Окулова взяла ручку и, тряхнув своим плиссе-- гоффре, написала на визе своею собственной рукой: СМИРНОВ. После чего начальник ОВИРа полковник Смирнов * достал большую государственную печать и, подышав на нее, приложил ее к документу. "Боже! -- мелькнуло у Наума. -- Право подписи у Ведьмы с Лубянской горы! А советская власть только на печать дышит... Ведьма-то сидит на ней верхом обеими своими половинками". У Наума появилось ощущение, что он попал в подземное царство. Увидел то, что советский гражданин видеть не должен. "Теперь точно -- или выпустят или убьют. Ведьму подглядел... на работе!" Он протянул руку, еще не веря, что виза с ведьминой подписью "Смирнов" окажется у него. Нет, дали. Он взглянул на дату выезда -- все так, через десять суток! И -- повернулся к Окуловой, которая, как всегда, смотрела куда-то вбок отсутствующим взглядом. Спросил, как шпагой кольнул: -- А если в тот день не будет самолета, что тогда? Окулова впервые взглянула на него в упор. В пронзающих человека ведьминых очах таилось бешенство. Оно прорвалось и в голосе, дрогнувшем от бессильной злобы: -- Ни одного лишнего дня держать мы вас не будем! Тут только Наум поверил, что, похоже, когти подобрали. Выпустят жертву... Спокойненько спустился к Шинкарю, сидевшему в той же позе, недвижимо. -- Господин памятник Льву Шинкарю, -- громко сказал он. -- Вольно! Гоните остальные бумаги. Когда продлили остальные визы и вышли из ОВИРа, "топтун" наружного охранения в шляпе, натянутой на уши, сказал Науму мрачно, вынырнув на мгновение из темноты: -- Что? "Свою "я" показал?! И тут же исчез. Наум постоял оторопело и сказал вполголоса: -- Ребята! Мы в преисподней. Бегом отсюда!.. -- И он припустился бежать вверх к Маросейке. Только в такси, прижимая влажной рукой визы, лежащие в боковом кармане, Наум сообразил, из-за чего эта вся катавасия. Через два дня открывается Международный сионистский конгресс. И он на него приглашен. Телефонировала из Израиля "Вероничка с планеты Марс", спрашивала, согласен ли он. Значит, кто-то решил не пустить Наума Гура на "сионистский шабаш", как называет газета "Правда" все еврейские конгрессы и конференции. Видно, был звонок из ЦК, и потому так забегали генералы. "Господи! Дела-то -- говна-пирога, а двадцать генералов по кругу носятся, держась за сердце". Последние десять дней он чувствовал себя, как заключенный, у которого кончается двадцатипятилетний срок заключения. Нанес на бумагу десять квадратиков и перед сном перечеркивал по одному. Восемь осталось, семь, шесть... Последние двое суток Наум уж не смыкал глаз. Ходил по разворошенной комнате из угла в угол. Из угла в угол. ...В Вене Наума встречало "Евровидение". Молодцы с телекамерами снимали полуспящего Наума, зеленую, почти прозрачную Нонку и Динку-- картинку, портившую все кадры: она показывала операторам язык. Пухлая дамочка из "Евровидения" спросила Наума на плохом русском языке, что чувствовал он, Наум Гур, когда покидал Россию..., летел в самолете..., ступил в свободный мир. Наум поглядел на сметанного отлива щеки дамы, источавшей аромат дорогих французских духов "Шанель-- 5" (это Нонка определила), на массивные золотые подвески в ее ушах и усмехнулся. Этого ей, голубе, не понять. -- Извините, это большой разговор, а я смертельно устал, -- и он галантно выгнул свою жирафью шею. -- Два слова! -- дама заволновалась. -- Вам делают паблисити! -- Не надо паблисити! Дайте закурить!.. Пока он закуривал невиданно-длинную папиросу, телеоператоры работали, как черти. Присаживались, скрючивались, пытались поймать худющее, с заострившимся носом, лицо Наума. -- Правда ли, что вы записали на пластинку Гимн покидающих страну социализма? -- взволнованно спросила дама, поднося к губам Наума микрофон. -- Ги-имн? На пластинку?.. Где записал? Во Всесоюзном Радиокомитете? -- Наум захохотал, закачался от смеха. -- Под Лубянский оркестр записал. -- И только тут он остро осознал, что свободен. Свободен! Больше не будет Ведьмы! Дирижеров в свадебных костюмах!.. Свободен!.. Он взболтнул длинными ногами, как стреноженная лошадь, ударил ладонью по подошве своего испытанного туристского башмака, отбил матросскую чечетку и пошел по кругу, выкрикивая в восторге слова своего "гимна"...-- Тюр-- лю-- лю, тюр-- лю-- лю, тюр-- лю-- лю, .Тель-Авивскую тетю люблю. ..Мы прибыли встречать Наума затемно. Припали носами к толстым пуленепробиваемым стеклам аэропорта Лод, его "застеклили" после стрельбы по людям японцев-- смертников из "Красной Армии". На ленточных транспортерах выплывал багаж. Туристские, из крокодильей кожи или цветного пластика, саквояжи и -- изредка -- картонные, трехрублевые, с обитыми краями, "еврейские" чемоданы, как их называли тогда в Москве. Объявили о посадке самолетов "Сабена" из Копенгагена, "Эль-Франс" из Цюриха. Из Вены самолетов не было. -- Спокойнее, граждане Гуры, -- возбужденно произнес Дов. -- Самолеты компании "Эль-Аль" -- это наши, еврейские, самолеты. Им не к спеху. Явилась Геула, которую встретили добрыми ухмылками. Человек не религиозный, она неделю назад отправилась к Стене Плача, незаметно, как ей казалось, запихнула в стену, между белыми глыбами, записку к Господу, чтоб Науму удалось вырваться... Когда Наум появился часов через пять после нашего приезда, он, обняв сразу и отца, и мать, которая плакала на его плече, отыскал взглядом Геулу и закричал: -- Гуля! Ленинградское ГБ тебя ищет по сей день, чтоб присобачить к очередному процессу. Не успели тебя прирезать, гуманисты!" -- восторженно проорал он. Оказалось, Гиллель Шур, который сидит по "кишиневскому", передал из лагеря, что видел в своем следственном деле вкладыш -- запрос: "Левитан Геула, проехала контрольно-пропускной пункт в одном направлении..." Наум целовался со всеми, тряс, ощупывал. И года нет, как расстались. А мать подалась, под глазами тени. Отец, Дов просто обуглились. Отец, вроде, усох, шея худая, жилистая. У Дова проседь в бороде. Вспомнилось, как в одной из сходок под Москвой, когда собрались евреи, подошел к ним старый цыган из табора и принял их за сородичей из табора по соседству. "Романы?" -- спросил. "Нет, евреи!" -- "Ай, врешь, романы!" -- Романы? -- весело спросил Наум. Захохотали, закрутили Наума. Дов, не теряя времени, дернул Наума за руку и принялся объяснять, кто за этот год скурвился, с кем не надо разговаривать. Чаще всего он произносил слова "Мисрад Ахуц". Наум на радостях не воспринимал ничего. Потрогал бороду Дова. -- Как проволока! Как тебя бабы терпят? -- Не терпят, -- Дов вздохнул, хотел что-то добавить, но тут вдали раздался глухой взрыв. Солдат с американским автоматом спросил носильщика деловито: -- Внутри? Снаружи? Носильщик ответил, что снаружи, и солдат зашагал спокойнее: не его участок. Наум поглядел на аэропорт, спросил без удивления: -- Галина Борисовна и тут достает? Любовь до гробовой доски... А где Сергуня? Сергуня жив?!.. Выяснилось, что Сергуня остался дома. Он, известно, гастроном. Взялся готовить по случаю приезда Наума острые израильские закуски. Салаты. Сергуня встретил Наума в белом бумажном колпаке, полез целоваться. -- Погоди, -- сказал Наум, отталкивая его. -- Ты чего плел по "Голосу Америки" насчет Меира Кохане? А?! Попадись ты мне тогда под горячую руку... -- С-сыны, сегодня не надо! -- просвистел-прошелестел Иосиф. Больше об этом не говорили. Но у Сергуни лицо погрустнело, хотя салаты и острые израильские "хацилим" хвалили громче обычного. Когда графины были опорожнены, Дов сбегал за добавкой, принес отвратительную сивуху с наклейкой "Водка прекрасная". Наум попробовал, изумился: -- И тут наклейки врут? Дов разлил сивуху по стаканам, Иосиф встал и сказал со слезами в голосе. -- Ну, теперь, слава Господу, все Гуры на воле. В своем государстве. Споем, евреи? И запели евреи в своем еврейском государстве: -- По До-ону гуляет, по До-ону гуляет, да э-эх! по До-ну гуляет казак молодо-ой!..Наум начал искать работу с первого дня. "Вправе ли я пойти в ульпан, учить иврит, если в Москве я объявил себя преподавателем иврита?" Гуры решили, что Наум, как всегда, шутит. Какое! Он оставил в ульпане под Иерусалимом Нонку и дочь, а сам решил двинуться вдоль Израиля. -- За меня золотом плачено, -- сказал он отцу. -- Бедная страна, а не поскупилась. Обязан вкалывать с первой минуты. Для начала он позвонил Шаулю бен Ами, поблагодарил за "выкуп". Голос у Шауля потеплел: -- Слушай, ты первый русский, который сказал мне спасибо... Что ты привез? Два изобретения. Электронный прибор "поиск"? Поиск чего? Нефти? Газа? Урана?.. Локатор дальнего обнаружения? Это все не по моей части. Иди на "Таасию Аверит"! Это наш исследовательский центр. И на другой день голос Шауля не потерял прежней теплоты. -- Что?.. Требуют двенадцать характеристик от старожилов? Теперь, вроде, шесть?! Нет, двенадцать?! Слушай, Наум! Ты -- ученый. Ты можешь стать на их точку зрения. Тебя они не знают... -- Меня не знают. Но истребитель "МИГ-- 25", где использовано одно мое вовсе не военное изобретение, они должны знать?! На черта им двенадцать старожилов. "МИГа-- 25" даже в Штатах нет... -- Советские самолеты! Советские самолеты! -- перебил Шауль с внезапным раздражением. -- Только один наш летчик сбил над Суэцким каналом четыре советских истребителя. Что стоит такая техника?! Не берут -- иди туда, где требуется меньше рекомендаций от старожилов. Десять! Шесть! Наум с силой нацепил трубку на рычажок. Вспомнилось невольно: "Принесите справку из домоуправления и... 26 тысяч рублей..." "Так! Государство привередничает... Пойдем по частникам! Черт побери, мир свободный. Конкуренция. Кому-нибудь все-таки захочется на мне нажиться?.." Быстро проглядел газеты. Фирме "Мороз", вроде бы, нужен электронщик. Наум был почти благодушен в тряском автобусе, который вез его через весь Тель-Авив в большую частную фирму, выпускающую холодильники. "Из социализма в капитализм -- на железной кляче", -- улыбнулся он. Мемуары, что ли, начать писать? Наума принял пухлощекий, с выпученными добрыми глазами, хозяин. Он снял пиджак и, оставшись в жилетке, приказал принести кофе и торт. Пододвинул Науму кожаное кресло и сообщил, что его родители из Шепетовки. -- Ты не из Шепетовки, между прочим? Ты просто вылитый сын ребе Шломо!.. Да, я-таки встречал русских, но кто может поверить тому, что они говорят?! -- Он нарезал торт, пододвинул его к Науму, налил кофе себе и гостю, отхлебнул глоток, уставясь на Наума с неистребимым интересом: -- Нет, ты только мне не скажи, что в каждом городе нет раввина!.. Ой, только не скажи, что не видел хупу!.. -- Хупу?.. Это ...балахон над новобрачными? Не видал! -- Пухлощекий стал дико хохотать, сполз от смеха на самый краешек кресла. -- Так уж не скажи, что всем владеет государство!.. Такси тоже в государственном владении?.. Ну, а рестораны?.. Нет, этого ты не скажи никому! Как может ресторан управляться государством? Кельнеры -- государственные служащие? Науму стало скучно, он раскрыл толстую папку с копиями своих дипломов и патентов. 84 патента, к счастью, все удалось вывезти... Документы Наума хозяин отстранил так, словно тот всовывал ему фальшивые деньги. -- Иоселе! -- закричал хозяин, убирая остатки торта в холодильник. -- Позовите Иоселе! ~ И объяснил горделиво: -- Мой Иоселе из Аргентины. В Рио был профессором, о! Пришел Иоселе, маленький еврей лет сорока в синем халате, увел Наума в свое бюро -- стеклянный куб, в котором работали за громадными кульманами чертежники. На столе Иоселе лежали какие-то сгоревшие сопротивления, электродетали, и Наум приободрился. Положил перед Иоселе свои документы. -- Вы русский доктор технических наук? -- удивился Иоселе. -- А что такое русский доктор? Насколько это ниже международного звания доктора -- ПИ ЭЙЧ ДИ?.. Выше?! Вы убеждены в этом? -- Лицо Иоселе как-то поскучнело. Он спросил, а что такое ПИ ЭЙЧ ДИ в русском эквиваленте. Кандидат?! -- Он вдруг понесся вскачь как хозяин:-- Ты только не скажи никому, что "кандидат" -- это пи эйч ди! Можно быть кандидатом в парламент, кандидатом... я знаю?.. на Нобелевскую премию. Но... кандидатом в науку?.. Нонсенс!.. Нет, ты только не скажи... -- Он взглянул на Наума и осекся на полуслове. -- Ну, не надо сердиться! Все эмигранты предлагают себя выше рыночной цены. По знаку Иоселе принесли огромный рулон кальки. Развернули. Иоселе разъяснил, что это схема новейшего оборудования, которое поступит на завод. Была заказана в Англии, есть темные места. -- Слушайте, как вас?.. Гур? Вы не родственник генерала Гура?.. Нет? Господин-товарищ Гур, я даю вам два часа! Затем мы соберемся, и вы прочитаете схему, ответите, если сможете на наши вопросы. Наум бросил взгляд на схему. -- Зачем два часа. Давайте сразу! Иоселе погладел на него искоса, снизу вверх, ткнул рукой в правый угол. -- Начните отсюда. По мере того, как Наум говорил, Иоселе перемещался вокруг стола, весь живот у него был в мелу, он не замечал этого. Когда Наум кончил, Иоселе глядел на него, приподнявшись на цыпочках. -- Я возьму тебя консультантом! -- воскликнул он восхищенно. -- Один раз в месяц, хочешь? Плачу, как профессору-американцу! Толстяк заплатит! -- Спасибо, но я ищу постоянную работу... Иоселе сел верхом на стул, не отрывая возбужденного взгляда от схемы, и сказал честно: -- Слушай, Гур! Ты здесь пропадешь!.. Ты, -- он произнес по складам, -- ты овер-ква-ли-файд! -- Что-что? -- О эти русские! Он нашел в лондонской схеме две ошибки и не знает, что такое "оверквалифайд"... Иоселе дергался на стуле так, словно он впервые скакал верхом на коне. И скакать боязно, и слезать боязно... -- Слушай меня, доктор Гур, -- наконец произнес он. -- Ой-- вой-- вой! Мне тяжело тебе это сказать... Я тут Спиноза. Ты придешь, -и-я знаю? -- окажется, что я не Спиноза... Зачем мне это? Вот тебе телефон Ицика. Ицик начинает компьютерный бизнес. Кто знает, возможно, там ты подойдешь! К Ицику надо было ехать через весь Израиль. В маленьком городке возле Бершевы, где на главной площади возле газетного ларька верблюды щипали колючки, к Науму вышел темнокожий надменный человек в безрукавке и, отстранив взмахом руки документы Наума, процедил сквозь зубы: -- Олим ми Руссия? Ищешь работу?.. Похвально! У нас работают только три категории: бельгийские лошади, американские тракторы и русские евреи... -- И он захлопнул за собой дверь. Наум присел на разбитый ящик, валявшийся у шоссе. Голова как чугуном налита. На зубах скрипел песок. Стучали оконные триссы. И горячий воздух пустыни ("а т а м зима, все бело!"), и песок во рту, который уже надоело сплевывать, и верблюды на главной площади, где продают газеты всех стран, и надменные темные люди, которые отшвыривают тебя, как собаку, -- все казалось нереальным. Страшный сон. "Оверквалифайд"... Чем лучше специалист, тем ему... хуже? Как Америка стала Америкой, если эта премудрость оттуда? Врет, проклятый аргентинец!.. Из конторы Ицика выглянула лысая голова. Пожилой человек, щеки обвисли. Тоже, видать, хватил горячего до слез. Приблизился к Науму. -- Товарищ русский, можно тебя спросить? -- Тамбовский волк тебе товарищ! -- Ай, не обижайся! -- Лысый всплеснул руками. -- Звонил Иоселе. Сказал, что ты "мумхе"... Как это по-русски? Рили спешиалист!.. Не обманщик!.. Знаешь, у меня вопрос. У русских есть специалисты, что даже выше пи эйч ди? Это может быть? Наум поднялся с ящика, шагнул к автобусной остановке. Обернулся в ужасе. -- Откуда вы все?! Из каменного века?! Из тундры?! Где вы храните свои представления о России -- в вечной мерзлоте, чтоб не провоняли?.. Глушь нерадиофицированная! Подошел дребезжащий, в песке и глине, автобус на Бершеву. Лысый побежал за автобусом, крича: -- Русский, иди к Меиру! На "Хеврат Хашмаль!" Его все знают! Меир! "Хеврат Хашмаль"! В Бершеве на указанной ему остановке Наум сошел не сразу. Поставил одну ногу на землю, огляделся - тут ли? Автоматические двери закрылись, защемили вторую ногу Наума, и автобус тронулся. Наума протащило по пыльной обочине метр, не больше. К счастью, его огромные полуботинки всегда были полурасшнурованы. Наум выдернул ногу, а ботинок уехал. Сгоряча он встал, да, видно, подвернул ступню, охнув, повалился. Вокруг него тут же собралась пестрая толпа, кричавшая на арабском, иврите, румынском, фарси. -- Ша-ша! - крикнул Наум, пытаясь подняться. -- Кажется, обойдется.. -- Он помассировал ступню, шагнул раз, другой, произнес по возможности веселым тоном главную утешительную фразу Израиля: "Ихие беседер!" (Будет хорошо). Южане переменчивы - тут же стали хохотать. А как не хохотать! Ковыляет длинный, как сосиска, человек, одна нога в ботинке, вторая в полусорванном носке с дырявой пяткой. -- Подожди! - закричал кто-то из толпы. - Я принесу тебе ботинки! Минут через пять-десять возле Наума, усевшегося на песок, громоздилась куча старой обуви. От лаковых полуботинок с искрошившимся лаком до сандалет с веревочными завязками. Увы, на его разлапистую ногу не налезало ничего. -- Тут нужны лапти, -- сказал он самому себе. -- Э! -- прозвучало из толпы на чистом русском языке. -- Да ты из наших?.. У меня есть лапти. -- Оказалось, парень из Ленинграда. Дома на стене у него висят лапти, купленные им в магазине "Художник". Добротные декоративные лапти. -- Погоди! Принесу чего-нибудь... -- Он притащил огромные, как тазы, шлепанцы. В другой руке держал, правда, розовые лапти, но Науму их не дал. Повертел перед носом, мол, не врал, видишь. Но Наум уже загорелся. -- Дай примерить! Не бойся, ничего с ними не сделается! Поднялся с земли в лаптях, привстал на цыпочках, как бегун на старте, сказал решительно: -- Иду наниматься!.. Да, в лаптях! Это отвечает их представлению о России!.. Какая тут самая респектабельная фирма?.. Но парень вцепился в Наума, отобрал лапти. Сунул ему шлепанцы, сказав, что недалеко обувной магазинчик, они купят босоножки. -- Станешь работать -- вернешь долг. Но первым попался не магазин, а офис какой-то фирмы, выпускающей заводское оборудование, что ли? Двери зеркальные, большие. "Погоди тут!" -- бросил парню и рывком открыл зеркальные двери. Чисто внутри, прохладно. Едва шумит где-то могучий, на весь офис, кондиционер. По сторонам работают за кульманами инженеры-конструкторы и чертежники. Красная дорожка ведет в кабинет босса, восседающего в стеклянном кубе. Босс, в белой рубашке с полуразвязанным галстуком, что-то читал, положив ноги на стол. Наум кашлянул в руку, как крестьянин, зашедший в присутственное место, затем после рассеянного "Пли-из"... босса, плюхнулся напротив него, закидывая на стол ноги в стоптанных шлепанцах. И -- не донес ступни... Закинул одну ногу на другую, покачал ступней, тапочек о пятку шлеп-шлеп! Шлеп-шлеп! -- Хелло! - воскликнул он на гуровском английском. -- Я из России. Ищу работу. Вот мои документы! Босс, скользнув взглядом по шлепанцу, раскрыл папку Наума. Обстоятельно исследовал его диплом доктора технических наук, подписи, печать -- все рассмотрел и - закрыл папку, пододвинул ее к Науму. Похоже, доктор его фирме был нужен, как рыбе зонтик. Наум понял: разговор о деле кончился, босс попался воспитанный, хочет вытолкать деликатненько. Снова покачал ступней, тапочек о пятку шлеп-шлеп! Шлеп-шлеп!.. Но тот и бровью не повел, только в конце пустого и деликатного разговора спросил посетителя словно вскользь, кивнув в сторону шлепанца: -- Русский фасон? -- И уголок его рта с сигарой чуть дернулся. Наум аж руками всплеснул. -- Боже упаси! В России я ходил в лаптях! Эти мне выдали в аэропорту Лод. Как доктору наук... Чтоб далеко не ушел! Босс захохотал гулко, откинувшись на спинку стула. Взгляд его потеплел. -- Не будь у вас докторского диплома, -- произнес он участливо, -- я, пожалуй, взял бы вас чертежником... ну, техником... -- Шеф, у меня есть идеи! -- В Израиль... с идеями?! -- воскликнул босс и даже закашлялся. -- Идеи покупают только в Штатах. Здесь покупают лишь русских олим -- на те же американские деньги. -- Он углубился в поданную ему кальку, бросив Науму на прощанье: -- Семью вы здесь прокормите. Устроитесь где-либо! В Израиле все устраиваются... Но если есть идеи?! Не теряйте времени! Погубите и себя, и идеи!.. Парень, принесший ему шлепанцы, завел его в магазинчик, узкий, как расщелина, купил Науму сандалеты из пластика, затем довел до офиса "Хеврат Хашмаль". "Хеврат" оказалась нечто вроде Мосэнерго. Только труба пониже, дым пожиже. Обнаружился и Меир. Немногословный польский еврей с трубкой в углу рта. Наум докторский диплом уже не показывал. Увидит -- не возьмет. Назвался инженером-электриком. Меир сказал, что ему нужны линейные техники. Да, тянуть проволоку, лазать по столбам. Не все время. Потом будет другая работа. Пыхнув трубкой, Меир сказал, что Науму придется съездить в Иерусалим. Поставить в углу бумаги-направления подпись. И утром приступить к работе... Наум взглянул на круглые часы офиса. Три. Конец рабочего дня в семь. Успеет! Складывая документы в папку, медленно пошел к выходу. Попросить денег на дорогу? Кроме торта у Иоселе, с утра ни маковой росинки... У дверей ускорил шаг. Чтобы не впасть в соблазн... На центральной автобусной станции Иерусалима Наум подошел к солдату с ручным пулеметом на ремне, единственному человеку, который никуда не спешил, показал записку с адресом. Солдат прочитал название улицы и сказал: -- "Мамила"! Район воров и проституток... -- Он-то мне и нужен! - удовлетворенно воскликнул Наум. В конце-концов, он отыскал облупленный, с подтеками и копотью, квартал, примыкающий к старому городу. В сером бетонном кубе времен английского мандата гудел, как самолетный мотор, старый кондиционер. Щуплый, одно плечо выше другого, белолицый, пожалуй, даже болезненно-белолицый чиновник в кипе из черного бархата листал бумаги. Взглянув мельком в красные от ветра и песка глаза посетителя, он снова уткнулся в папки, которыми был завален его железный, с приоткрытыми глубокими ящиками, стол. Читая, он раскачивался на стуле, словно молился. Переворачивая лист, он бормотал: "Ма ешь?" (Ну, и что?) Перевернет страницы две и снова: "Ма ешь?" Вошел без стука парень в рваной майке, с огромной самокруткой во рту. Чуть потянуло терпким, щекочущим ноздри дымком, марихуаной, что ли? Чиновник ткнул пальцем в сторону надписи на иврите и на английском: "Не курить!" Парень затянулся покрепче и, пуская клубы сладковато-терпкого дыма, сказал нагловато: -- Ма ешь? Чиновник дочитал бумаги, проколол их дыроколом, положил в папку. Голос у него был мягкий, радушный, почти отеческий, как у полковника МВД Смирнова, когда он уговаривал Наума отдать визы. Он просил Наума не волноваться, все устроится со временем... Рассказал, что сам он приехал в свое время из Румынии, жил в палатке, мостил дороги, воду носили в бидонах, но, Господь милостив, все устраиваются в конце концов. Но это место он дать ему не может. -- Место монтера, -- вырвалось у Наума удивленно. -- Не можете?! -- Ма ешь? -- и, отбросив свои бумаги, чиновник воскликнул язвительным тоном: -- Что вы о себе думаете?! Тут был один до вас. Куплан-Киплан... как-то так. ...Раза три приходил. Мосты строил в вашей Сибирии. Через речку Енисей, есть такая речка? Самые большие мосты, говорил... В Израиле нет речек. Один Иордан, который перейдут козы. Пусть едет строить мост через Ламанш, через Атлантический океан... Зачем ехать сюда? В Сибирии нет работы?! -- И обронил с презрением: -- Пустостроитель. -- Позвольте! -- оторопело возразил Наум. -- Если человек может рассчитать ферму моста через Енисей, он рассчитает все: заводскую ферму, башенный кран. В СССР на каждой стройке башенный кран, в Израиле не видел... Чиновник посмотрел на Наума, прищурясь; лицо его вздрогнуло, как от тика. Он хотел что-то заметить; но тут взгляд его упал на электрические часы, показывавшие семь вечера, точь-в-точь, и он порывисто встал. Прежним добродушным тоном предложил Науму довезти его до остановки автобуса. -- Сам дойду! -- А тебе куда?.. Я довезу ближе, садись, садись! Темнело, пока крутились по слепым переулкам, стало совсем темно. Чиновник высадил Наума где-то среди полуразрушенных строений, гаражей, свалки железа и сказал: видишь, там фонари, там твой автобус. Наум брел километра три в густом и вонючем мраке по каким-то узким улочкам, мусорным кучам, глыбам, терял направление, несколько раз падал, какие-то черные девчонки хватали его за руку. Он матерился во весь голос. Автобус доставил бы его точно до Центральной автобусной станции. А чиновник нарочно завез, что ли? Этот его проход по грязному и темному району "Мамила" показался Науму символическим. Фонари, вон они! Но тебя гонят к ним так, чтобы ты по дороге разбился в кровь. Или чтоб тебя обокрали, прирезали... Раз ты не жил, как он, в палатках, не мостил шоссе, как он и его дети, а сразу -- квартира тебе, так походи, голубок!.. "Но это же бред! Израиль возрожден не для торжества чиновных задов! Даже сверхзаслуженных!.." -- Наум вскинул руки. Погрозил израненными, слипшимися от крови кулаками ночным фонарям. -- Зачем тогда выкупали?!.. Доллары выкладывали на кой черт?! Заче-эм?! На последний автобус в ульпан, к Нонке, он опоздал. Отправился пешком к отцу с матерью. Приплелся к ним страшный, в порванной рубахе, с ссадиной на щеке. Ладони были красные от крови. Иосиф и Лия хлопотали над ним часа два, накормили, уложили; он накрылся с головой и беззвучно рыдал. Нет, он ни о чем не жалел. Но... хватит ли сил?! Приезжать сюда надо юным и -- токарем, монтером, без дипломов с золотыми каемками... Наум отбросил колючее солдатское одеяло отца и уселся на постели, широко расставив острые ободранные колени. А почему?! Почему в Израиле, чтоб получить работу, доктор наук должен скрывать, что он доктор?! Что происходит в стране? На каком она уровне, если меня отшвыривают, Яшу топчут, над Каплуном глумятся, де, "пустостроитель..." Сергуня сказал: инженер-корабельщик выбросился из окна, женщина -- зубной врач -- порезала себе вены... Стоп, Нема! Не рано ли ты взвыл?.. Один день пообивал ноги и "разнюмился"... Утром Лия настояла, чтоб он позавтракал плотно. "Как верблюд, на неделю вперед", -- усмехнулся Наум, но от еды не отказался. Дали сыну денег. Наум позвонил Нонке: мол, вернется к следующей субботе... Он ходил "по объявлениям" и на второй день, и на третий. На четвертый день упитанный поляк, хозяин фабричонки, заявил, что докторский диплом Наума -- обычная советская липа... "Где ты купил свои бумажки?" К концу недели Наум снова пришел к родителям. К Нонке -- не было сил... Одно осталось - заскочить на арабский рынок, там подешевле, привезти Нонке и дочке фрукты. Обрадовать хоть этим... Отправился пешком, пока солнце не жжет. Остановился возле мастерской, где жужжали токарные станки. Пригляделся. Станки английские, начала века. В России такие давно на свалке. Спросил у парня в заляпанной мазутом солдатской форме, не нужен ли ему токарь... А фрезеровщик?.. Тоже нет?.. А сверлильщик?.. Сколько у тебя станков?.. Пять. Поставь шестой. Тебе выгодно, и я прокормлюсь. Парень захохотал, похлопал себя ладонью по мазутному животу. -- Ты откуда взялся? Шестой станок съест все пять! Не знаешь, как налог прыгнет?!.. А, ты русский. У нас социализм. Пять станков -- доход, парноссе, шестой -- крокодил. Все сожрет!.. Почему? Чтоб не было монополий. Чтоб никто не вспорхнул выше других! Наум поглядел на него и произнес очень серьезно: -- Теперь, парень, я знаю, что в Израиле надо вырвать с корнем: лавочный социализм!.. Парень от неожиданности чуть отпрянул. Сумасшедший, что ли? Наум был так погружен в свои мысли, что сел в автобус не в ту сторону. Ох, эта "девятка"! И туда - конечная "Университет", и в другой конец -- конечная "Университет". Прикатил к новому зданию Университета. Плюнул с досады и... залюбовался. Университет вознесен надо всем Иерусалимом. Современная архитектура из древнего розоватого камня. Один из корпусов с куполом, обсерватория, что ли? Округлая стена создает ощущение крепостной мощи. Дорогу перебегали студенты с книгами или матерчатыми рюкзачками за спиной. Американцы, русские, румыны. Черных лиц почти не было. Засмеялся, вспомнив, как Динка-картинка, впервые побывав на университетском холме, сказала: "А здесь намного больше евреев!" Двинулся следом за какими-то парнями, оказался, сам того не ведая, в университетском общежитии. Его несло куда-то, он не знал куда, но радовался все больше. Светлые трехэтажные здания -- новые, почти стандартные, однако, в отличие от безликих российских коробок, каждый из домов -- индивидуальность. Точно древняя постройка с табличкой. "Памятник старины. Охраняется государством". Откуда это ощущение? От двориков?.. Дворики в самом деле -- хорошо продуманный лабиринт. Устланные плоским камнем на разных уровнях, с гранитными парапетами и пологими лесенками, с неожиданными клумбами, фонтаном в центре одного из дворов, они создают ощущение уюта: ты со всеми вместе, но -- один в своем дворике-закоулке, окруженном красными тюльпанами, розами. И почти всюду: на теплом, нагретом солнцем парапете, на ступеньках -- сидят, читают, пишут... А сами как бы развернутые двориками в разные стороны здания соединены переходами, и тоже на разных уровнях. Где на втором этаже мосток, где на третьем... "Не комплекс, а мажорный аккорд!" -- подумал Наум. А за студенческим общежитием -- огромное строительство. Заканчивались новые корпуса. Много их, и все разные. Ступая прямо по гравию и песку, Наум обошел все здания, остановился возле надписи "Еврейский Университет в Иерусалиме". Ощутил озноб от восторженного чувства. С талантом и любовью строят! А размах?! "При таком размахе я вам ой как понадоблюсь, господа присяжные заседатели!" Наум пошел куда-то вниз, по кручам, засвистев забытое фронтовое: "Эх, вспомню я пехоту и родную роту, и тебя, товарищ, что дал мне закурить..." Настроение явно менялось к лучшему. Остановился у отдельного дома, облицованного серым гранитом, праздничного. На углу дома рабочий в брезентовой робе торопливо отвинчивал какую-то табличку. На табличке было начертано, что дом построен на средства мистера Джеймса Гуля из Нью-Йорка. Открутив, прикрепил другую белую табличку: дом возведен на средства госпожи и господина Блума из Чикаго. -- Ошибочка получилась? -- весело спросил Наум. -- Какая там ошибка, -- произнес рабочий раздраженно. -- Черт занес этих Блумов в Израиль! Спрашивают, где дом, на который они перевели деньги. А где он, этот дом? Ты знаешь? Я знаю? Начальство вертится, а я отворачиваю и приворачиваю... -- А где деньги Блумов из Чикаго? -- Ты знаешь? Я знаю? Считается, что ушли на другие цели... -- И сплюнул зло: -- Доя