сеял колдовство Что-то двигалось живое В них нередко оттого Геррес пал. -- Гиена сдохла. Краха клириков не снес Инквизитор, чье не сохло Веко, вспухшее от слез. Этим хищником лишь кролик Нам в наследье был прижит: Жрет он снадобья от колик, Сам он -- тоже ядовит. Кстати, папский Доллингерий, -- Так ведь, бишь, мерзавца звать? Продолжает в прежней мере Он на Изаре дышать? В самый светлый день я даже Вспоминаю эту тварь! Ни противнее, ни гаже Не видал еще я харь. Говорят болтуньи наши, Что на свет он вышел вдруг Между ягодиц мамаши, Чей понятен перепуг. Перед Пасхой в крестном ходе Мне попался как-то он,-- Был он в темном этом сброде Самой темной из персон. Да, Monacho Monachorum 1 Есть монашья цитадель, Град virorum obscurorum 2, Шуток Гуттеновых цель. Словом "Гухтен" потрясенный, Встань же, бывший страж ночей, И поповский хлам зловонный Бей, как прежде, не жалей! Как, бывало, рыцарь Ульрих, В кровь лупи их по жрестцам! Не страшась их воплей, дурь их Выбивал он смело сам. В корчах смеха у Эразма -- Столь он рад был той игре -- Лопнул чирей из-за спазма И полегчало в нутре. -------------------- 1 Монах из монахов (лат.) - название Мюнхена. 2 Темных людей (лат.). Зикинген от воплей своры, Как безумный, хохотал, И любой немецкий город Эбернбургу подражал. Дружный хохот брал измором Даже тех, кто вечно хмур. В Виттенберге пели хором "Gaudeamus igitur!"1 Выбивая рясы-, Гуттен Свой брезгливо морщил лоб; Тучей блох он был окутан И частенько кожу скреб. Кличем "Alea est jacta!"2 Им суля переполох, Рыцарь этак бил и так-то И священников и блох. Что ж ты, бывший страж полночный, Не встряхнешься, часовой, Влагой Изара проточной Сплин не вылечится твой? В путь, к победам! Ноги длинны,-- Рви сутану,-- все равно, Шелк на ней ли благочинный Или грубое рядно. Хрустнув кистью, с кислой миной, Он, вздыхая, говорит: "Что с того, что ноги длинны? Я Европой слишком сыт. Я натер себе мозоли,-- Узок родины штиблет,-- Где ступню он жмет до боли, Знаю сам -- охоты нет!" ----------------- 1 "Будем веселиться!" (лат.) -- первые слова старинной студенческой песни. 2 "Жребий брошен!" (лат.) -- слова Юлия Цезаря, сказанные им при переходе через Рубикон. Были также девизом Гуттена. ПЛАТЕНИДЫ Ты сулишь нам целый ворох "Илиад" и "Одиссей", Ожидая лавров скорых За бессмертный подвиг сей. Нашу хилую словесность Слог твой мощный возродит,-- Ты не первый, кто известность Взялся выкупить в кредит. Что ж, плясун, яви нам чудо: Танцев нынче ждет Родос! А не можешь -- вон отсюда, На шутов не вечен спрос. Жить надеждой на щедроты Не привык высокий ум,-- Виланд, Лессинг, Шиллер, Гете Презирали праздный шум. Грех мечтать лауреату О признанье даровом, Незаслуженную плату Вымогая хвастовством. Умер старый граф, но в детях Воплотилась мысль его -- Лицемерней басен этих Не слыхал я ничего. Это отпрыски почтенной Галлермюндовой семьи,-- Я навек ваш раб смиренный, Платениды вы мои! Мифология Что винить Европу, зная Непокорный норов бычий? Золотых дождей добычей Не могла не стать Даная. И Семелу кто ж осудит?-- Где ей было знать, что туча, Безобиднейшая тгуча, Всякий стыд при ней забудет. Но нельзя не возмутиться Ледой, этакой разиней,-- Надо быть и впрямь гусыней, Чтоб на лебедя польститься! МАТИЛЬДЕ В АЛЬБОМ На стертых лоскутах тетради Тебе обязан я как муж Пером гусиным, шутки ради, Строчить рифмованную чушь,- Хоть изъясняюсь я недурно На розах губ твоих в тиши, Когда лобзанья рвутся бурно, Как пламя из глубин души! О, моды роковая сила! Бесись, но если ты поэт, Как все поэзии светила, Строчи в альбом жене куплет. ЮНЫМ Пусть не смущают, пусть, не прельщают Плоды Респеридских Садов в пути, Пусть стрелы летают, мечи сверкают,-- Герой бесстрашно должен идти. Кто выступил смело, тот сделал полдела; Весь мир, Александр, в твоих руках! Минута приспела! Героя Арбеллы Уж молят царицы, склонившись во прах. Прочь страх и сомненья! За муки, лишенья Награда нам -- Дария ложе и трон! О, сладость паденья, о, верх упоенья -- Смерть встретить, победно войдя в Вавилон! ФОМА НЕВЕРНЫЙ Ты будешь лежать в объятьях моих! Охвачено лихорадкой, Дрожит и млеет мое существо От этой мысли сладкой. Ты будешь лежать в объятьях моих! И, кудри твои целуя, Головку пленительную твою В восторге к груди прижму я. Ты будешь лежать в объятьях моих! Я верю, снам моим сбыться: Блаженствами райскими мне дано Здесь, на земле, упиться! Но, как Фома Неверный тот, Я все ж сомневаться стану, Пока не вложу своего перста В любви разверстую рану. ПОХМЕЛЬЕ Море счастья омрачив, Поднялся туман похмелья, От вчерашнего веселья Я сегодня еле жив. Стал полынью сладкий ром, Помутился мозг горячий, Визг кошачий, скреб собачий Мучат сердце с животом. СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ Много женщин -- много блошек, Много блошек -- зуду много. Пусть кусают! Этих крошек Вы судить не смейте строго. Мстить они умеют больно, И когда порой ночною К ним прижметесь вы невольно Повернутся к вам спиною. ТЕПЕРЬ КУДА? Ну, теперь куда?.. Опять Рад бы встретиться с отчизной, Но, качая головой, Разум шепчет с укоризной: "Хоть окончилась война, Но остались трибуналы. Угодишь ты под расстрел! Ведь крамольничал немало!" Это верно. Не хочу Ни расстрела, ни ареста, Не герой я. Чужды мне Патетические жесты. Я бы в Англию уплыл,-- Да пугают англичане И фабричный дым... От них Просто рвет меня заране. О, нередко я готов Пересечь морские воды, Чтоб в Америку попасть, В тот гигантский хлев свободы,- Но боюсь я жить в стране, Где плевательниц избегли, Где жуют табак и где Без царя играют в кегли. Может быть, в России мне Было б лучше, а не хуже,-- Да не вынесу кнута И жестокой зимней стужи. Грустно на небо смотрю, Вижу звездный рой несметный, - Но нигде не нахожу Я звезды моей заветной. В лабиринте золотом Заблудилась в час полночный,-- Точно так же, как и я В этой жизни суматошной. СТАРИННАЯ ПЕСНЯ Ты умерла и не знаешь о том, Искры угасли во взоре твоем; Бледность легла на ротик алый, Да, ты мертва, ты жить перестала. В страшную ночь, ночь скорби и слез, Сам я тебя к могиле отнес. Жалобой песнь соловья звенела, Звезды, плача, теснились над телом. Лесом мы шли, и эхо кругом Вторило плачу во мраке ночном. В траурных мантиях темные ели Скорбно молитву о мертвых шумели. К озеру вышли мы, где хоровод Эльфов кружился у дремлющих вод. Нас увидав, они вдруг замолчали, Словно застыв в неподвижной печали. Вот и к могиле твоей поворот. Месяц на землю спустился с высот. Речь говорит он... Рыданья, и стоны, И колокольные дальние звоны... ЗАЛОГ "Я, -- сказала Афродита, -- Не настолько безрассудна, Чтоб отдаться без гарантий: Нынче всем живется трудно". Отвечал ей Феб с усмешкой: "Перемен и вправду много. Ты брюзжишь, как ростовщица, Вечно требуя залога. Впрочем, лирой золотою, Знаю, ты довольна будешь. Сколько жарких поцелуев За нее ты нынче ссудишь?" СТАРАЯ РОЗА Сердца жар во мне зажгла, Юной свежестью блистала, И росла, и расцвела, И роскошной розой стала. Я б сорвал царицу роз,-- Был влюблен я, был я молод,-- Но насмешек злых не снес, Весь шипами был исколот. Ей, узнавшей много вьюг, Плохо скрывшей старость гримом, "Милый Генрих" стал я вдруг, Стал хорошим, стал любимым. "Генрих, вспомни! Генрих, верь!" -- От восхода до заката. И беда лишь в том теперь, Что невеста бородата. Над губой торчит кустом, Ниже колется, как щетка. Хоть побрейся, а потом В монастырь иди, красотка! АУТОДАФЕ Блеклый розан, пыльный локон, Кончик банта голубого, Позабытые записки, Бредни сердца молодого,-- В пламя яркое камина Я бросаю без участья, И трещат в огне остатки Неудач моих и счастья. Лживо-ветреные клятвы Улетают струйкой дыма, И божок любви лукавый Улыбается незримо. И гляжу, в мечтах о прошлом, Я на пламя. Без следа Догорают в пепле искры,-- Доброй ночи! Навсегда! ЛАЗАРЬ 1 ХОД ЖИЗНИ Кто имеет много благ, Тем, глядишь, еще дается. Кто лишь малым наделен, Тот с последним расстается. А уж если гол и бос, Лучше саван шей заране. Тот имеет право жить, У кого звенит в кармане. 2 ОГЛЯДКА На милой, земной этой кухне когда-то Вдыхал я все запахи, все ароматы. Знавал я такие восторги порой, Каких ни один не изведал герой! Пил кофе, пирожными я объедался, С прекрасными куклами забавлялся И в модном всегда щеголял сюртуке. Дукаты звенели в моем кошельке. Как Геллерт, крылатого гнал я коня, Дворец восхитительный был у меня. В долинах блаженства дремал я, бывало,] И солнце лучами меня целовало. Лавровый венок мне чело обвивал И грезы волшебные мне навевал. Мечтанья о розах, о радостях мая Тогда я лелеял, печали не зная. Не думал о смерти, не ведал забот, И рябчики сами летели мне в рот. Потом прилетали ко мне ангелочки С бутылкой шампанского в узелочке. Но лопнули мыльные пузыри! На мокрой траве я лежу, смотри -- Свело ревматизмом мне ноги и руки. Душа скорбит от стыда и муки. Все то, чем когда-то так счастлив я бь Я самой ужасной ценой оплатил. Отраву мне подливали в напитки, Меня клопы подвергали пытке, Невзгоды одолевали всюду. Я должен был лгать и выклянчивать ссул У старых кокоток и юных кутил, Как будто я милостыню просил. Теперь надоело мне по свету шляться, 3 ВОСКРЕСЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ Весь мир наполнил трубный рев, Гудит земля сырая. И мертвецы встают на зов, Костями громыхая. Кто на ногах, те, знай, бредут, Лишь саваном белым одеты, В Иосафат, где будет суд,-- Там сбор со всей планеты. Судья -- Христос. Он окружен Апостолами снова. Их вызвал как присяжных он, И кротко их мудрое слово. Они вершат в открытую суд. В день светлый, в день расплаты, Когда нас трубы призовут, Все маски будут сняты! В Иосафатской долине, меж гор, Стоят мертвецы по уступам, И грешников столько, что здесь приговор Выносят суммарно -- по группам. Овечек направо, налево козлят,-- Постановленье мгновенно: Невинным овцам -- райский сад, Козлам похотливым -- геенна. 4 УМЕРШИЕ Разодетый в прах и в пух, Вышел в свет германский дух, А вернулся вновь к германцам Горемычным оборванцем. Смерть близка. Но в смертный час Вновь отечество при нас. Мягко спать в земле немецкой, Как в родной кроватке детской. А оставшийся без ног, Кто домой прийти не смог, Страстно к богу тянет руки, Чтобы спас от горькой муки. 5 ГОЛЬ Лишь плоско всем богатым льстя, Сумеешь быть у них в чести: Ведь деньги -- плоские, дитя, Так, значит, плоско им и льсти. Маши кадилом, не боясь, И золотого славь тельца. Клади пред ним поклоны в грязь Не вполовину -- до конца. Хлеб нынче дорог, -- год такой, -- Но по дешевке набери Красивых слов, потом воспой Псов Меценатовых -- и жри! 6 ВОСПОМИНАНИЕ Ларец одному, а другому -- алмаз, О Вилли Визецкий, ты рано угас, Но котик спасен был тобою. Доска сломалась, когда ты взбирался, Ты с моста в бурлящую реку сорвался, Но котик спасен был тобою. И шли мы за мальчиком славным к могиле, Средь ландышей маленький гроб твой зарыли, Но котик спасен был тобою. Ты мальчик был умный, ты был осторожный, От бурь ты укрылся под кровлей надежной, Но котик спасен был тобою. Был умный ты, Вилли, от бурь ты укрылся, Еще не болел, а уже исцелился, Но котик спасен был тобою. Я с грустью и завистью здесь, на чужбине, Тебя, мой дружок, вело катаю доныне, Но котик спасен был тобою. 7 НЕСОВЕРШЕНСТВО Нет совершенства в существах земных, Есть розы, но -- растут шипы на них. На небесах есть ангелы, и что же -- У них найдутся недостатки тоже. Тюльпан не пахнет. Немцы говорят: "Свинью стащить подчас и честный рад". Лукреция, не будь у ней кинжала, Могла родить -- и клятвы б не сдержала. Павлин красив, а ноги -- сущий стыд. С милейшей дамой вдруг тебя пронзит Такая смесь и скуки и досады, Как будто начшгалея "Генриады". В латыни, слаб я самый умный бык, Как Масемаи наш. Канона, был велик, Но он Венере сплющил зад. И схожа С обширным задом Массманова рожа. В нежнейшей песне рифма вдруг резнет,-- Так с медом жало попадает в рот. Дюма -- метис. И пятка погубила Никем не побежденного Ахилла. Ярчайшая звезда на небесах Подцепит насморк -- и сорвется в прах, От сидра пахнет бочки терпким духом. Да и на солнце пятна есть, по слухам. А вы, мадам, вы -- идеал как раз. Но ах! Кой-что отсутствует у вас. "А что ?" -- глядите вы, не понимая. Грудь! А в груди -- нет сердца, дорогая! 8 СМИРЕННОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ Душа бессмертная, остерегись, Тебе не пришлось бы худо, Когда полетишь ты отсюда, В последний путь, в беззвездную высь. К небесной столице ворота ведут, Стоят там солдаты господни, Нужны им деянья сегодня,-- А званье и чин не ценятся тут. Тяжелую обувь и лишний груз Оставь же, странник, у входа,-- Здесь будет покой, и свобода, И мягкие туфли, и пение муз. 9 ОХЛАДЕЛЫЙ Умрешь -- так знай, придется в прах Надолго слечь. И гложет страх. Да, страх берет: до воскрешенья Сойдешь с ума от нетерпенья! Еще б хоть раз, пока светло В глазах и сердце не сдало, Хоть раз в конце пути земного Щедрот любви отведать снова. И пусть мне явится она Блондинкой, нежной, как луна,-- Вредней, чем солнце в полдень знойный, Мне жар брюнетки беспокойной. Цветущим юношам милей Кипенье бешеных страстей, Размолвки, клятвы, беснованья И обоюдные терзанья. А я не молод, не здоров, И пусть бы мне под грустный кров Любовь, мечты послали боги И счастье -- только без тревоги! 10 СОЛОМОН Замолкли кларнеты, литавры, тромбоны, И ангелы-меченосцы браво -- Шесть тысяч слева, шесть тысяч справа -- Хранят покой царя Соломона. Они от видений царя охраняют: Едва он брови насупит, тревожен, Двенадцать тысяч клинков из ножен Подобно стальным огням сверкают. Но возвращаются в ножны вскоре Меченосцев мечи стальные. Исчезают страхи ночные, И спящий тихо бормочет в горе: "О Суламифь! От края до края Израиль с Иудою подо мною. Я царь над здешнею стороною -- Но ты не любишь, и я умираю". 11 ПОГИБШИЕ НАДЕЖДЫ Привлеченные взаимно Сходством душ в любой детали, Мы всегда друг * Другу льнули, Хоть того не сознавали. Оба честны, оба скромны, Даже мысли сплошь да рядом Мы угадывали молна. Обменявшись только взглядом. Оба честны, оба скромны, Даже мысли сплошь да рядом Мы угадывали молна. Обменявшись только взглядом. О, я жаждал быть с тобою До последнего момента, Боевым твоим собратом В тихом dolee far niente1. Да, мечтой о жизни вместе Сердце тешил я и разум, Я бы сделал что угодно, Чуть мой друг моргнул бы глазом, Ел бы все, что ты прикажешь, И притом хвалил бы с жаром, Прочих блюд и не касался б, Пристрастился бы к сигарам. И тебя, как в годы оны, Угощал бы для забавы На еврейском диалекте Анекдотами Варшавы. Ах, забыть бы все мечтанья, Все скитанья по чужбинам. К очагу твоей фортуны Воротиться блудным сыном. ----------------------- 1 Сладком ничегонеделанье, безделье (ит.). Но, как жизнь, умчались грезы, Сны растаяли, как пена, Я лежу, приговоренный, Мне не вырваться из плена. Да, и- грезы и надежды -- Все прошло, погибло даром, Ах, мечтатель прямо в сердце Смертным" поражен ударом! 12 ДЕНЬ ПОМИНОВЕНЬЯ Не прочтут мне скучный кадош, Не отслужат мессы чинной, Ни читать, ни петь не будут Вспоминая дни кончины. Но, быть может, в годовщину, Если будет день погожий, На Монмартр моя Матильда С Паулиной выйдет все же. Принесет из иммортелей Для могилы украшенье И, вздыхая: "Pauvre homme!"1 -- Прослезится на мгновенье. Жаль, что я живу высоко,-- Не могу я, как бывало, Кресла предложить любимой, Ах, она в пути устала! Милая моя толстушка, Вновь пешком идти не надо. Посмотри -- стоят фиакры За кладбищенской оградой. --------------------- 1 Бедняжка! 13 СВИДАНИЕ Беседка. И вечер. И запахи сада. В молчанье сидим у окошка мы снова. От месяца льется и жизнь и отрада. Два призрака, вместе мы вновь -- и ни слова. Двенадцать годов прошумели над нами С тех пор, как безумное видело лето И нежный наш пыл, и великое пламя, Но вот отгорело, угасло и это. Сначала болтунья усердно старалась, Но я не поддерживал разговора, И в пепле любовном не загоралось Ни искры от скучного женского вздора. Она вспоминала и длинно и нудно, Как силилась отогнать искушенье, Как ей добродетель хранить было трудно. Я делал глупое выраженье. Потом уехал. И мимо бежали Деревья, как духи под бледной луною. А воздух звучал голосами печали, И призраки мертвых летели за мною. 14 ГОСПОЖА ЗАБОТА В лучах удачи еще вчера Кружилась беспечная мошкара. Друзьями всегда был полон дом, И смех не смолкал за моим столом. Я с первым встречным, как с братом, Делился последним дукатом. Но вот за удачей захлопнулась дверь, И нет ни гроша у меня теперь, И в долгие зимние вечера Не кружит беспечная мошкара. А тут и друзья понемногу Ко мне позабыли дорогу. С тех пор неотступно сиделкой ночной Забота склоняется надо мной. Черный чепец и белый капот, В руке табакерка. Всю ночь напролет. Старуха, трясясь над постелью, К проклятому тянется зелью. Мне снится порой: возвратились они, Удача и теплые майские дни. Вновь кружатся мошки у фонаря. Мгновенье -- и мыльного нет пузыря! Скрипит табакерка, старуха Чихает у самого уха. 15 К АНГЕЛАМ То грозный всадник Танатос, Коня он шпорит под откос; Я слышу топот, слышу скок, Летит, нагнал меня ездок, Схватил и мчит. Ах, мысль моя мутится, С Матильдою судьба велит проститься. Мое дитя, жена моя, Когда тебя покину я, Ты здесь, оставленная мной, Вдовою станешь, сиротой, Жена-дитя, что мирно так, бывало, У сердца моего опочивала. Вы, духи светлые в раю, Услышьте плач, мольбу мою: От зол, от бед и темных сил Храните ту, что я любил; Свой щит, свой меч над нею вы прострите, Сестру свою, Матильду, защитите. Во имя слез, что столько раз Роняли вы, скорбя по нас, Во имя слова, что в сердцах Священников рождает страх, Во имя благости, что вы таите, Взываю к вам: Матильду защитите. 16 В ОКТЯБРЕ 1849 Умчалась буря -- тишь да гладь. Германия, большой ребенок, Готова елку вновь справлять И радуется празднику спросонок. Семейным счастьем мы живем, От беса -- то, что манит выше! Мир воротился в отчий дом, Как ласточка под сень знакомой крыши, Все спит в лесу и на реке, Залитой лунными лучами. Но что там? Выстрел вдалеке,-- Быть может, друг расстрелян палачами! Быть может, одолевший враг Всадил безумцу пулю в тело. Увы, не все умны, как Флакк, -- Он уцелел, бежав от битвы смело! Вновь треск... Не в честь ли Гете пир Иль, новым пламенем согрета, Вернулась Зонтаг в шумный мир И славит лиру дряхлую ракета? А Лист? О, милый Франц, он жив! Он не заколот в бойне дикой, Не пал среди венгерских нив, Пронзенный царской иль кроатской пикой Пусть кровью изошла страна, Пускай раздавлена свобода,-- Что ж, дело Франца сторона, И шпагу он не вынет из комода. Он жив, наш Франц! Когда-нибудь Он сможет прежнею отвагой В кругу своих внучат хвастнуть: "Таков я был, так сделал выпад шпагой". О, как моя вскипает кровь При слове "Венгрия"! Мне тесен Немецкий мой камзол, и вновь Я слышу трубы, зов знакомых песен. Опять звучит в душе моей, Как шум далекого потока, Песнь о героях прошлых дней, О Нибелунгах, павших жертвой рока. Седая быль повторена, Как будто вспять вернулись годы. Пусть изменились имена -- В сердцах героев тот же дух свободы. Им так же гибель рок судил: Хоть стяги реют в гордом строе,-- Пред властью грубых, темных сил Обречены падению герои. С быком вступил в союз медведь, Ты пал, мадьяр, в неравном споре, Но верь мне -- лучше умереть, Чем дни влачить, подобно нам, в позоре. Притом хозяева твои -- Вполне пристойная скотина, А мы -- рабы осла, свиньи, Вонючий пес у нас за господина! Лай, хрюканье -- спасенья нет, И что ни день -- смердит сильнее. Но не волнуйся так, поэт,-- Ты нездоров, и помолчать -- вернее. 17 ДУРНОЙ СОН Во сне я вновь стал юным и беспечным -- С холма, где был наш деревенский дом, Сбегали мы по тропкам бесконечным, Рука в руке, с Оттилией вдвоем. Что за сложение у этой крошки! Глаза ее, как море, зелены -- Точь-в-точь русалка, а какие ножки! В ней грация и сила сплетены. Как речь ее проста и непритворна, Душа прозрачней родниковых вод, Любое слово разуму покорно, С бутоном розы схож манящий рот! Не грежу я, любовь не ослепляет Горячечного взора ни на миг, Но что-то в ней мне душу исцеляет,- Я, весь дрожа, к руке ее приник. И лилию, не зная, что со мною, Я дерзостно протягиваю ей, Воскликнув: "Стань, малютка, мне женой И праведностью надели своей!" Увы, неведом до скончанья века Остался для меня ее ответ: Я вдруг проснулся -- немощный калека, Прикованный к постели столько лет. 18 ОНА ПОГАСЛА Темнеет рампа в час ночной, И зрители спешат домой. "Ну как, успех?" -- "Неплохо, право: Я слышал сам, кричали "браво", В почтенной публике кругом Неслись, как шквал, рукоплесканья..." Теперь же -- тих нарядный дом, Ни света в нем, ни ликованья. Но -- чу! Раздался резкий звук, Хотя подмостки опустели. Не порвалась ли где-то вдруг Одна из струн виолончели? Но тут в партер из-за кулис, Шурша, метнулась пара крыс; И никнет в горьком чаде масла Фитиль последний, чуть дыша... А в нем была моя душа. Тут лампа бедная погасла. 19 ДУХОВНАЯ Близится конец. Итак -- Вот моей духовной акт: В ней по-христиански щедро Награжден мой каждый недруг. Вам, кто всех честней, любезней, Добродетельнейшим снобам, Вам оставлю, твердолобым, Весь комплект моих болезней: Колики, что, словно клещи, Рвут кишки мои все резче, Мочевой канал мой узкий, Гнусный геморрой мой прусский. Эти судороги -- тоже, Эту течь мою слюнную, И сухотку вам спинную Завещаю, волей божьей. К сей духовной примечанье: Пусть о вас навек всеместно Вытравит отец небесный Всякое воспоминанье! 20 ENFANT PERDU 1 Забытый часовой в Войне Свободы, Я тридцать лет свой пост не покидал. Победы я не ждал, сражаясь годы; Что не вернусь, не уцелею, знал. Я день и ночь стоял не засыпая, Пока в палатках храбрые друзья Все спали, громким храпом не давая Забыться мне, хоть и вздремнул бы я. А ночью -- скука, да и страх порою... (Дурак лишь не боится ничего.) Я бойким свистом или песнью злою Их отгонял от сердца моего. Ружье в руках, всегда на страже ухо... Чуть тварь какую близко разгляжу, Уж не уйдет! Как раз дрянное брюхо Насквозь горячей пулей просажу Случалось, и такая тварь, бывало, Прицелится -- и метко попадет. Не утаю -- теперь в том проку мало -- Я весь изранен; кровь моя течет. Где ж смена? Кровь течет; слабеет тело. Один упал -- другие подходи! Но я не побежден: оружье цело, Лишь сердце порвалось в моей груди. ------------------------- 1 Дословно: потерянное дитя (фр.). Так во времена Французом революции 1789 г. в армии назывался часовой на передовом посту КНИГА ТРЕТЬЯ ЕВРЕЙСКИЕ МЕЛОДИИ О, пусть не без утех земных Жизнь твоя протекает! И если ты стрел не боишься ничьих, Пускай -- кто хочет -- стреляет. А счастье -- мелькнет оно пред тобой -- Хватай за полу проворно! Совет мой: в долине ты хижину строй, Не на вершине горной. ПРИНЦЕССА ШАБАШ Видим мы в арабских сказках, Что в обличий зверином Ходят часто чародеем Заколдованные принцы. Но бывают дни -- и принцы Принимают прежний образ: Принц волочится и дамам Серенады распевает. Все до часа рокового: А настанет он -- мгновенно Светлый принц четвероногим Снова делается зверем. Днесь воспеть такого принца Я намерен. Он зовется Израилем и в собаку Злою ведьмой обращен. Всю неделю по-собачьи Он и чувствует и мыслит, Грязный шляется и смрадный, На позор и смех мальчишкам. Но лишь пятница минует, Принц становится, как прежде, Человеком и выходит Из своей собачьей шкуры. Мыслит, чувствует, как люди; Гордо, с поднятой главою И разряженный, вступает Он в отцовские чертоги. "Прародительские сени! -- Их приветствует он нежно,-- Дом Иаковлев! Целую Прах порога твоего!" По чертогам пробегают Легкий шепот и движенье; Дышит явственно в тиши Сам невидимый хозяин. Лишь великий сенешаль (Vulgo 1 служка в синагоге) Лазит вверх и вниз поспешно, В храме лампы зажигая. Лампы -- светочи надежды! Как горят они и блещут! Ярко светят также свечи На помосте альмемора. И уже перед ковчегом, Занавешенным покровом С драгоценными камнями И в себе хранящим Тору, Занимает место кантор, Пренарядный человечек; Черный плащик свой на плечи Он кокетливо накинул, ------------------- 1 В просторечии (лат.). Белой ручкой щеголяя, Потрепал себя по шее, Перст к виску прижал, большим же Пальцем горло расправляет. Трели он пускает тихо; Но потом, как вдохновенный, Возглашает громогласно: "Лехо дауди ликрас калле! О, гряди, жених желанный, Ждет тебя твоя невеста -- Та, которая откроет Для тебя стыдливый лик!" Этот чудный стих венчальный Сочинен был знаменитым Миннезингером великим, Дон Иегудой бен Галеви. В этом гимне он воспел Обрученье Израиля С царственной принцессой Шабаш, По прозванью Молчаливой. Перл и цвет красот вселенной Эта чудная принцесса! Что тут Савская царица, Соломонова подруга, Эфиопская педантка, Что умом блистать старалась И загадками своими, Наконец, уж надоела! Нет! Принцесса Шабаш -- это Сам покой и ненавидит Суемудреные битвы И ученые дебаты; Ненавидит этот дикий Пафос страстных декламаций, Искры сыплющий и бурно Потрясающий власами. Под чепец свой скромно прячет Косы тихая принцесса, Смотрит кротко, как газель, Станом стройная, как аддас. И возлюбленному принцу Дозволяет все, но только -- Не курить. "Курить в субботу Запрещает нам закон. Но зато, мой милый, нынче Ты продушишься взамен Чудным кушаньем: ты будешь Нынче шалет, друг мой, кушать". "Шалет -- божеская искра, Сын Элизия!" -- запел бы Шиллер в песне вдохновенной, Если б шалета вкусил. Он -- божественное блюдо; Сам всевышний Моисея Научил его готовить На горе Синайской, где Он открыл ему попутно, Под громовые раскаты, Веры истинной ученье -- Десять заповедей вечных. Шалет -- истинного бога Чистая амброзия, И в сравненье в этой снедью Представляется вонючей Та амброзия, которой Услаждалися лжебоги Древних греков -- те, что были Маскированные черти. Вот наш принц вкушает шалет; Взор блаженством засветился. Он жилетку расстегнул И лепечет, улыбаясь: "То не шум ли Иордана, Не журчанье ль струй студеных Под навесом пальм Бет-Эля, Где верблюды отдыхают? Не овец ли тонкорунных Колокольчики лепечут? Не с вершин ли Гилеата На ночь сходят в дол барашки?" Но уж день склонился. Тени Удлиняются. Подходит Исполинскими шагами Срок ужасный. Принц вздыхает. Точно хладными перстами Ведьмы за сердце берут. Предстоит метаморфоза -- Превращение в собаку. Принцу милому подносит Нарду тихая принцесса; Раз еще вдохнуть спешит он Этот запах благовонный; И с питьем прощальным кубок Вслед за тем она подносит; Пьет он жадно, -- две-три капли Остаются лишь на дне. И кропит он ими стол; К брызгам свечку восковую Приближает, -- и с шипеньем Гаснет грустная свеча. ИЕГУДА БЕН ГАЛЕВИ 1 "Да прилипнет в жажде к небу Мой язык и да отсохнут Руки, если я забуду Храм твой, Иерусалим!.." Песни, образы так бурно В голове моей теснятся, Чудятся мужские хоры, Хоровые псалмопенья. Вижу бороды седые, Бороды печальных старцев. Призраки, да кто ж из вас Иегуда бен Галеви? И внезапно -- все исчезло: Робким призракам несносен Грубый оклик земнородных. Но его узнал я сразу,-- Да, узнал по древней скорби Многомудрого чела, По глазам проникновенным И страдальчески пытливым, Но и без того узнал бы По загадочной улыбке Губ, срифмованных так дивно, Как доступно лишь поэтам. Год приходит, год проходит,-- От рожденья Иегуды Бен Галеви пролетело Семь столетий с половиной. В первый раз увидел свет Он в Кастилии, в Толедо; Был младенцу колыбельной Говор Тахо золотого. Рано стал отец суровый Развивать в ребенке мудрость,-- Обученье началось С божьей книги, с вечной Торы. Сыну мудро толковал он Древний текст, чей живописный, Иероглифам подобный, Завитой квадратный шрифт, Этот чудный шрифт халдейский, Создан в детстве нашим миром И улыбкой нежной дружбы Сердце детское встречает. Тексты подлинников древних Заучил в цитатах мальчик, Повторял старинных тропов Монотонные напевы И картавил так прелестно, С легким горловым акцентом, Тонко выводил шалшелет, Щелкал трелью, словно птица. Также Таргум Онкелос, Что написан на народном Иудейском диалекте,-- Он зовется арамейским И примерно так походит На язык святых пророков, Ну, как швабский на немецкий,-- Этот желтоцвет еврейский Тоже выучил ребенок, И свои познанья вскоре Превосходно применил он В изучении Талмуда. Да, родитель очень рано Ввел его в Талмуд, а после -- И в великую Галаху, В эту школу фехтованъя, Где риторики светшш, Первоклассные атлеты Вавилона, Пумпедиты Упражнялись в состязаньях. Здесь ребенок изощрился В полемическом искусстве,-- Этим мастерством словесным Позже он блеснул в "Козари". Но, как небо нам сияет Светом двойственной природы: То горячим светом солнца, То холодным лунным светом, - Так же светит нам Талмуд, Оттого его и делят На Галаху и Агаду. Первую назвал я школой Фехтования, а вторую Назову, пожалуй, садом, Садом странно-фантастичным, Двойником другого сада, Порожденного ютгда-то Также почвой Вавилона: Это сад Семирамиды, Иль восьмое чуда света. Дочь царей Семирамиду Воспитали в дежстве птицы, И царица сохранила Целый ряд привычек птичьих: Не хотела променады Делать по земле, как все мы, Млеком вскормленные твари, И взрастила сад воздушный,-- Высоко на колоссальных Колоннадах заблистали Клумбы, пальмы, апельсины, Изваянья, водометы -- Скреплены хитро и прочно, Как плющом переплетенным, Сетью из мостов висячих, Где качались важно птицы, Пестрые, большие птицы, Мудрецы, что молча мыслят, Глядя, как с веселой трелью Подле них порхает чижик. Все блаженно пьют прозрачный, Как бальзам душистый, воздух, Не отравленный зловонным Испарением земли.. Да, Агада -- сад воздушный Детских вымыслов, и часто Юный ученик Талмуда, Если сердце, запылившись, Глохло от сварливой брани И от диспутов Галахи, Споров о яйце фатальном, Что снесла наседка в праздник, Иль от столь же мудрых прений По другим вопросам, -- мальчик Убегал, чтоб освежиться, В сад, в цветущий сад Агады, Где так много старых сказок, Подлинных чудесных былей, Житий мучеников славных, Песен, мудрых изречений, Небылиц, таких забавных, Полных чистой пылкой веры. О, как все блистало, пело, Расцветало в пышном блеске! И невинный, благородный Дух ребенка был захвачен Буйной дерзостью фантазий, Волшебством блаженной скорби, Страстным трепетом восторга -- Тем прекрасным тайным миром, Тем великим откровеньем, Что поэзией зовется. И поэзии искусство -- Высший дар, святая мудрость -- Мастерство стихосложенья Сердцу мальчика открылось. Иегуда бен Галеви Стал не только мудрый книжник, Но и мастер песнопенья, Но и первый из поэтов. Да, он дивным был поэтом, Был звездой своей эпохи, Солнцем своего народа -- И огромным, чудотворным, Огненным столпом искусства. Он пред караваном скорби, Пред Израилем-страдальцем, Шел пустынями изгнанья. Песнь его была правдива, И чиста, и непорочна, Как душа его; всевышний, Сотворив такую душу, Сам доволен был собою, И прекраснейшую душу Радостно поцеловал он,-- И трепещет тихий отзвук Поцелуя в каждой песне, В каждом слове песнотворца, Посвященного с рожденья Божьей милостью в поэты. Ведь в поэзии, как в жизни, Эта милость -- высший дар! Кто снискал ее -- не может Ни в стихах грешить, ни в прозе. Называем мы такого Божьей милостью поэта Гением; он в царстве духа Абсолютный самодержец, Он дает ответ лишь богу, Не народу, -- ведь в искусстве Нас народ, как в жизни, может Лишь казнить, но не судить. 2 "Так на реках вавилонских Мы рыдали, наши арфы Прислонив к плакучим ивам",-- Помнишь песню древних дней? Помнишь -- старое сказанье Стонет, плачется уныло, Ноет, словно суп в кастрюльке, Что кипит на очаге! Сотни лет во мне клокочет, Скорбь во мне кипит! А время Лижет рану, словно пес, Иову лизавший язвы. За слюну спасибо, пес, Но она лишь охлаждает, Исцелить меня могла бы Смерть,--но я, увы, бессмертен! Год приходит, год проходит! Деловито ходит шпулька На станке, -- а что он ткет, Ни единый ткач не знает. Год приходит, год проходит,-- Человеческие слезы Льются, капают на землю,-- И земля сосет их жадно. Ах, как бешено кипит! Скачет крышка!.. Слава мужу, Чья рука твоих младенцев Головой швырнет о камень. Слава господу! Все тише Котелок клокочет. Смолк. Мой угрюмый сплин проходит, Западно-восточный сплин. Ну, и мой конек крылатый Ржет бодрее, отряхает Злой ночной кошмар и, мнится, Молвит умными глазами: "Что ж, опять летим в Толедо, К маленькому талмудисту, Что великим стал поэтом,-- К Иегуде бен Галеви?" Да, поэт он был великий -- Самодержец в мире грезы, Властелин над царством духов, Божьей милостью поэт. Он в священные сирвенты, Мадригалы и терцины, Канцонетты и газеллы Влил огонь души, согретой Светлым поцелуем бога! Да, поистине был равен Этот трубадур великий Несравненным песнотворцам Руссилъона и Прованса, Пуату и прочих славных Померанцевых владений Царства христиан галантных. Царства христиан галантных Померанцевые земли! Их цветеньем, блеском, звоном Скрашен мрак воспоминаний! Чудный соловьиный мир! Вместо истинного бога -- Ложный бог любви да музы,-- Вот кому тогда молились! Розами венчая плеши, Клирики псалмы там пели На веселом лангедоке, А мирянин, знатный рыцарь, На коне гарцуя гордо В стихотворных выкрутасах Славил даму, чьим красотам Радостно служил он сердцем. Нет любви без дамы сердца! Ну, а уж певец любви -- Миннезингер, -- тот без дамы Что без масла бутерброд! И герой, воспетый нами, Иегуда бен Галеви, Увлечен был дамой сердца -- Но совсем особой дамой. Не Лаурой, чьи глаза, Эти смертные светила, На страстной зажгли во храме Знаменитейший пожар, Не нарядной герцогиней В блеске юности прекрасной, Королевою турниров, Присуждавшей храбрым лавры, Не постельной казуисткой, Поцелуйным крючкотвором, Докторолухом, ученым В академиях любви,-- Нет, возлюбленная рабби В жалкой нищете томилась, В лютой скорби разрушенья И звалась: Иерусалим. С юных лет в ней воплотилась Вся его любовь и вера, Приводило душу в трепет Слово "Иерусалим". Весь пунцовый от волненья, Замирая, слушал мальчик Пилигрима, что в Толедо Прибыл из восточных стран И рассказывал, как древний Город стал пустыней дикой,-- Город, где в песке доныне Пламенеет след пророка, Где дыханьем вечным бога, Как бальзамом, полон воздух. "О юдоль печали!" -- молвил Пилигрим, чья борода Белым серебром струилась, А у корня каждый волос Черен был, как будто сверху Борода омоложалась, -- Странный был он пилигрим; Вековая скорбь глядела Из печальных глаз, и горько Он вздыхал: "Иерусалим! Ты, людьми обильный город, Стал пустынею, где грифы, Где гиены и шакалы В гнили мерзостно пируют, Где гнездятся змеи, совы Средь покинутых развалин, Где лиса глядит спесиво Из разбитого окошка Да