Джон Китс. Письма ---------------------------------------------------------------------------- John Keats Poems. "Lamia", "Isabella", "The eve of St. Agnes", and other poems Джон Китс Стихотворения. "Ламия", "Изабелла", "Канун св. Агнесы" и другие стихи Издание подготовили: Н. Я. Дьяконова, Э. Л. Линецкая, С. Л. Сухарев "Литературные памятники". Л., "Наука", Ленинградское отделение, 1986 Перевод Сергея Сухарева OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- 1. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ Сентябрь 1817 г. Оксфорд ...Вордсворт нередко преподносит нам, хотя и с большим изяществом, сентенции в стиле школьных упражнений по грамматике - вот пример: Озеро блещет, Птичка трепещет, etc. {1} Впрочем, мне кажется, что именно таким образом можно лучше всего описать столь примечательное место, как Оксфорд: Вот готический стиль: К небу тянется шпиль, На колоннах - снятые отцы. Рядом арка и дом, 5 Арка тронута мхом, Дом приветствует - "Вильсон. Квасцы". Студиозусов рой: Не увидишь порой Ни единого за день профана; 10 Громоздится собор, Заливается хор, Ну и Ректору тоже - осанна! Очень много травы, Очень много листвы 15 И оленей - не только для лирики; И уж если рагу - "Отче наш" на бегу, И к тарелкам бросаются клирики. (Перевод Дмитрия Шнеерсона) 2. БЕНДЖАМИНУ БЕЙЛИ 8 октября 1817 г. Хэмпстед Хэмпстед. {1} Октябрь, среда. Дорогой Бейли, После довольно сносного путешествия - с пересадками из одного экипажа в другой - я добрался до Хэмпстеда и застал братьев дома. Наутро, почувствовав себя вполне прилично, отправился на Лэм-Кондуит-стрит {2} передать твой пакет. Джейн и Марианне гораздо лучше, особенно Марианне: нездоровая припухлость спала у нее с лица; мне показалось, что выглядит она хорошо, хотя и сильно осунулась. Джона я не застал. Крайне огорчен известием о том, что бедняга Раис, во время своей поездки совершенно здоровый, теперь не на шутку болен. Надеюсь, он тебе написал. Из дома Э 19 я направился к Хенту и к Хейдону, которые теперь живут по соседству. Шелли был там. В этом уголке вселенной я решительно ничего не могу разобрать: похоже на то, что все в ссоре со всеми. Вот Хент, обуреваемый энтузиазмом; вот картина Хейдона in statu quo. {in statu quo - в прежнем состоянии (латин.).} Вот Хент расхаживает по мастерской, обрушивая направо и налево немилосердную критику. Вот Хорас Смит, {3} в изнеможении от Хента. "Наша жизнь соткана из различной пряжи". {4} Поскольку Хейдон окончательно перебрался с Мальборо-стрит, пусть Крипс {5} адресует свое письмо на Лиссон-Гров, Норт-Паддингтон. Вчера утром, когда я был у Брауна, зашел Рейнолдс - в веселом расположении духа - и мы приятно провели время, однако ночью ему пришлось возвращаться домой пешком в этакую даль по лютому холоду. Дети миссис Бентли {6} учиняют чудовищный гвалт - и я сожалею, что нельзя перенестись в твою комнату и там писать это письмо. Я испытываю настоящее отвращение к литераторам и не желаю больше ни с кем знаться, кроме Вордсворта - даже с Байроном. Вот пример их дружеских отношений: Хейдон и Хент знают друг друга много лет, а теперь живут pour ainsi dire {pour ainsi dire - если можно так выразиться (франц.).} точно завистливые соседи. Хейдон говорит мне: - Китс, ни под каким видом не показывайте свои стихи Хенту, иначе он повычеркивает половину. Мне сдается, что Хент не прочь, чтобы так и думали. Он встретил в театре Рейнолдса, и Джон сказал ему, что у меня готовы почти четыре тысячи строк. - Ох! - говорит Хент, - не будь меня, их было бы семь тысяч. Если он говорит подобные вещи Рейнолдсу, то что же тогда он говорит другим? Не так давно Хейдон получил от некоей дамы письмо с предостережением для меня по тому же поводу. С какой стати я должен думать обо всех этих дрязгах? Суть дела станет тебе ясна из следующего отрывка из письма, которое я написал Джорджу весной: "По твоим словам, я - поэт. Могу ответить только, что поэтическая слава представляется мне головокружительной, даже недостижимой для меня высотой. Во всяком случае, я должен об этом помалкивать, пока не окончу "Эндимиона". Он будет испытанием, пробой сил моего воображения и прежде всего способности к вымыслу (штуки действительно редкой). Мне предстоит извлечь 4000 строк из одного незамысловатого эпизода и наполнить их до краев Поэзией. Когда я размышляю о том, как велика эта задача, исполнение которой приблизит меня к Храму Славы шагов на десять, я твержу сам себе: сохрани бог остаться без этой задачи! Хент говорил, да и другие тоже скажут: к чему корпеть над большой поэмой? На это я должен ответить: разве поклонники поэзии не более по душе некий уголок, где они могут бродить и выбирать местечки себе по вкусу и где образов так много, что иные забываются и кажутся новыми при повторном чтении, и где летом можно пространствовать целую неделю? Разве это не больше им по душе, нежели то, что они успевают пробежать глазами, пока миссис Уильямс еще не спустилась вниз - утром, за час-другой, не долее того? К тому же большая поэма - пробный камень для вымысла, а вымысел я считаю путеводной звездой поэзии, фантазию - парусами, а воображение - кормилом. Разве наши великие поэты всегда писали коротко? Я имею в виду повести в стихах: но, увы, вымысел кажется давно забытой мерой поэтического совершенства. Впрочем, довольно об этом. Я не возложу на себя лавров до тех пор, пока не окончу "Эндимиона" - и надеюсь, что Аполлон не гневается на меня за насмешку над ним в доме Хента". {7} Ты видишь, Бейли, насколько я независим в своих писаниях. Разубеждения Хента ни к чему не привели; я отказался навестить Шелли, дабы мой кругозор не был ничем скован - а в итоге всего я прослыву eleve {eleve - ученик (франц.).} Хента. Его поправки и вычеркивания в поэме людям знающим сразу бросятся в глаза. Все это, несомненно, мелочи жизни - и я позволяю себе говорить об этом так много только с теми, кто, как я знаю, принимает мое благополучие и мою добрую репутацию близко к сердцу... <...> 3. БЕНДЖАМИНУ БЕЙЛИ 22 ноября 1817 г. Летерхед {1} Дорогой Бейли, Мне хочется как можно скорее разделаться с первой половиной этого нижеследующего письма, ибо дело касается бедного Крипса. - Человека с такой душой, как твоя, письмо подобное хейдоновскому должно было задеть очень больно. - Что чаще всего приводит к ссорам в нашем мире? Все обстоит очень просто: встречаются люди с разным складом ума и им недостает времени понять друг друга - для того чтобы предупредить неожиданные и обидные выходки противной стороны. - Спустя три дня после знакомства с Хейдоном я уже настолько хорошо изучил его, что не удивился бы выпаду вроде того письма, которым он тебя оскорбил. А изучив, не видел бы причины для разрыва с ним, хотя тебя, вероятно, обуревает такое желание. Я хочу посвятить тебя во все свои размышления о гениальности и о жизни сердца, но полагаю, что тебе досконально известны мои самые сокровенные взгляды на сей счет, иначе наше знакомство не было бы столь продолжительным и ты давно перестал бы дорожить моей дружбой. Попутно я должен высказать мысль, которая преследовала меня в последнее время и усилила мою способность к смирению и покорности. Истина заключается в том, что сила Гения действует на скопище неопределившихся умов подобно некоему катализатору, ускоряющему химические реакции, однако сам гений совершенно лишен индивидуальности и сложившегося характера; тех же, у кого развита собственная личность, я бы назвал могучими натурами. Однако я очертя голову вторгаюсь в область, которой, вне сомнения, не смогу воздать должное даже за пять лет трудов и в трех томах in octavo {in octavo - в восьмую долю листа (латин.).} - особенно если завести разговор о Воображении. - Посему, мой дорогой Бейли, забудь об этом неприятном деле; если возможно, - забудь - беды никакой не случится, - уверяю тебя. На днях я напишу Крипсу с просьбой извещать меня время от времени о себе письмом, где бы я ни находился, - и все пойдет на лад; так что гони прочь раздражение и не думай о холодности, на которую ты натолкнулся со стороны Хейдона. Будь спокоен, мой дорогой друг! Как бы я желал убедиться в том, что всем твоим горестям настал конец и что твои минутные сомнения относительно достоверности воображения оказались столь же преходящими. Я не уверен ни в чем, кроме святости сердечных привязанностей и истинности воображения. То, что воображению предстает как Красота, должно быть истиной - не важно, существовала она до этого или нет; ибо все наши порывы, подобно Любви, способны, как мне кажется, в высших своих проявлениях порождать Красоту - подлинную ее сущность. Кстати сказать, мои заветные размышления на эту тему должны быть известны тебе из моей первой книги стихов и по той песне, которую я послал тебе в предыдущем письме: {2} и то и другое - попытка таким вот способом уяснить себе эти вопросы. Воображение можно уподобить сну Адама: {3} он пробудился и увидел, что все это - правда. Я тем ревностней бьюсь над решением этой задачи, что до сих пор не в состоянии постигнуть, каким образом можно придти к истине путем логических рассуждений, - и все-таки, наверное, это обстоит именно так. Неужели даже величайшим философам удавалось достичь цели, не отстранив от себя множества противоречий? Как бы то ни было, я за жизнь чувств, а не мыслей! Жизнь - "видение в образе Юности", тень грядущей действительности; и я все более укрепляюсь в другом моем излюбленном тезисе - в том, что. нам суждено испытать земное счастье заново, только еще более прекрасное. Однако подобный удел может выпасть только на долю тех, кто упивается чувством, а не устремляется жадно за истиной, подобно тебе. Притча о сне Адама тут как нельзя более уместна: она словно бы служит подтверждением того, что воображение и его запредельный отблеск - это то же самое, что человеческая жизнь и ее духовное повторение. Но, как я уже говорил, человек, наделенный даже не слишком богатым воображением, вознаграждается тем, что тайная работа фантазии то и дело озаряет его душу. Сравним великое с малым: не случалось ли тебе, услышав знакомую мелодию, спетую дивным голосом в дивном уголке, пережить снова все те же мысли и догадки, которые посещали тебя тогда, когда ты впервые услышал этот голос? Вспомни: разве ты, мысленно рисуя себе лицо певицы, не воображал его себе в минуту восторга более прекрасным, нежели оно могло быть на самом деле? Тогда, высоко вознесенному на крыльях воображения, тебе казалось, что реальный образ совсем близко от тебя и что это прекрасное лицо ты должен увидеть? О, что это за мгновение! Но я то и дело отклоняюсь от темы: бесспорно, сказанное мной выше не вполне приложимо к человеку со сложным мышлением, наделенному воображением и вместе с тем исполненному заботы о его плодах, - к человеку, который живет и чувствами, и рассудком и ум которого с годами не может не стать философским. У тебя по-моему именно такой ум; поэтому для полноты счастья тебе необходимо не только вкушать тот божественный нектар, который я бы назвал воспроизведением наших самых возвышенных мечтаний о неземном, но и расширять свои познания, постигая все сущее. Я рад, что твои занятия успешно продвигаются: до пасхи ты покончишь со своим нудным чтением - и тогда... Хотя мир полон невзгод, у меня нет особых причин думать, что они слишком мне досаждают. Полагаю, Джейн и Марианна лучшего мнения обо мне, чем я заслуживаю. Право же, я не считаю, что болезнь брата связана с моей: подлинная причина известна тебе лучше, чем им, и мне вряд ли придется мучиться подобно тебе. Ты, вероятно, одно время полагал, что на земле существует счастье и что его можно обрести рано или поздно: судя по твоему характеру, ты вряд ли избежал подобного заблуждения. Не помню, чтобы я когда-нибудь в жизни полагался на счастье. Я и не ищу его, если только не испытываю счастья в данную минуту: ничто не трогает меня дольше одного мгновения. Закат утешает меня всегда; и если воробей прыгает под моим окном, я начинаю жить его жизнью и принимаюсь подбирать крошки на тропинке, усыпанной гравием. Вот первое, что приходит мне в голову при известии о постигшем кого-то несчастье: "Ничего не поделаешь, зато он испытает радость от того, что измерит силу своего духа". И я прошу тебя, дорогой Бейли, коли впредь тебе случится заметить во мне холодность, приписывай это не бездушью, но простой рассеянности. Поверь, подчас целыми неделями я пребываю в полнейшем равнодушии, пока не начинаю сомневаться в искренности собственных чувств и принимать всякое их проявление за вымученные театральные слезы. - Моему брату Тому гораздо лучше: он собирается в Девоншир, куда я отправляюсь следом за ним. Сейчас я только что прибыл в Доркинг - переменить обстановка подышать воздухом и пришпорить себя для окончания поэмы, {4} в которой недостает еще 500 строк. Я оказался бы здесь днем раньше, но Рейнолдсы убедили меня задержаться в городе, чтобы навестить твоего приятеля Кристи. {5} Там были Райс {6} и Мартин {7} - мы рассуждали о привидения; Я поговорю с Тейлором и все тебе перескажу, когда, даст бог, приеду на рождество. Непременно разыщу номер "Экзаминера", если удастся. Сердечный привет Глейгу. {8} Привет тебе от братьев и от миссис Бентли. Твой преданный друг - Джон Китс. Хочется сказать о многом - стоит только начать, и уже не остановиться. Адресуй письма в Бэрфорд-Бридж, близ Доркинга. 4. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 22 ноября 1817 г. Летерхед <...> Видит бог, мне нельзя говорит с тобой о печальном - у тебя и так полно неприятностей. Что ж, больше не стану, а случись мне еще хоть раз начать перед тобой плакаться - прокляни меня (почему бы и нет?). Теперь же я намереваюсь задать тебе довольно глупый вопрос, на который никто на свете не сумеет ответить даже если напишет целый том или на худой конец брошюрку, - суди сам: почему бы тебе не относиться, подобно мне, легко к тому, что точнее всего именуют душевными огорчениями? Они никогда не застают меня врасплох. Боже милостивый! Нельзя обладать тонкой душой и быть пригодным для этого мира. Здесь мне все очень нравится - и холм, и долина, и маленькая речушка. {1} Вечером я взобрался на Бокс-хилл после того, как взошл луна - ты видел Луну? - и написал несколько строк. Всякий раз в раг луке с тобой, когда я не буду занят длинной поэмой, в каждом моем письм ты найдешь стихи, однако мне слишком хочется порадовать тебя цельиу а не посылать по кусочкам. Одна из трех книг, которые сейчас со мной, - стихотворения Шекспира: никогда раньше я не находил такой красоты в его сонетах - они полны прекрасного, высказанного непреднамеренно - редкостной силой, порождающей образы. Как перенести это спокойно? Внимай! Когда листва несется вдоль дорог, В полдневный зной хранившая стада, И нам кивает с погребальных дрог Седых снопов густая борода... {2} Он сказал все обо всем и ничего не оставил недосказанным: возьми, к при меру, улиток - тебе известно, что он сказал об улитках; тебе известие где он говорит о "рогатых улитках" {3} - в одном из сонетов он говорит: "она скользнула в..." - нет, вру! это из "Венеры и Адониса", это сравнение заставило меня вспомнить строки - Audi - {Audi - слушай (латин.).} Коснись рожков улитки, и - о диво! - Укрывшись в тесный домик свой от бед, Она во тьме таится терпеливо, Боясь обратно выползти на свет. Так зрелищем кровавым пьяны, сыты, Глаза уходят в темные орбиты. {4} Он ошеломляет истинного поклонника поэзии потоком негодования, когда говорит о "безумстве поэта и пространном слоге старинных песнопений". {5} Кстати, не будет ли эта строка превосходным эпиграфом к моей поэме? Он говорит также о "тупом резце Времени" {6} - и о "цветах - о первенцах апреля" {7} - и о "холоде извечном смерти"... {8} О властелин всех прихотей! Переписываю для тебя отрывок, поскольку он достаточно независим по смыслу - и, когда я сочинял его, мне хотелось, чтобы ты подал свой голос - за или против. Ты, пояса небес собрат кристальный! Тебе, Акварий, в вышине астральной Сияния потоки вместо крыл Юпитер дал, чтоб ты лучи излил 5 Для игр Дианы; Сквозь льдистую прозрачность небосклона Плеч холод серебристо-обнаженный Взнеси, венчая блеском дольный мир, К Луне-Царице ввысь на брачный пир - 10 Спеши, нежданный! {9} Теперь я надеюсь не оплошать с концовкой, как сказала женщина (нрзб)... Я говорю без экивоков. В "Кроникл" я видел уведомление: они завалены стихами на кончину принцессы. {10} Думаю, у тебя их не меньше {11} - пришли же мне хоть несколько строк - "помоги слегка позабавиться" {12} - "пришли немного зародышей куриных" {13} - пару "яиц зяблика" {14} - и передай от меня привет всем членам нашего игрального клуба. {15} После смерти всех вас превратят в игральные кости - вы будете в закладе у самого дьявола - ибо карты "коробятся", как короли. {16} Я имею в виду короля Иоанна в сцене, к которой причастен принц Артур. Остаюсь твоим преданным другом - Джон Китс. Передай мой поклон "обоим вашим домам" {17} - hinc atque illinc. {hinc atque illinc - с той и с другой стороны (латин.).} {18} 5. ДЖОРДЖУ И ТОМАСУ КИТСАМ 21 декабря 1817 г. Хэмпстед Хэмпстед, воскресенье. Дорогие братья, Умоляю вас простить меня за то, что до сих пор не писал. Я видел Кина в "Ричарде III": он вернулся на сцену - и вернулся блистательно. {1} По просьбе Рейнолдса я написал об исполнении им роли Льюка в спектакле "Богатства". {2} Рецензия появилась в сегодняшнем "Чемпионе" {3}: посылаю его вам вместе с номером "Экзаминера", в котором вы найдете справедливые сетования на забвение рождественских забав и развлечений, {4} хотя изрядная примесь слащавой самовлюбленной болтовни портит все дело. Судебный процесс издателя Хоуна {5} наверняка вас позабавил и вместе с тем обнадежил как англичан: не будь Хоун оправдан, проблески Свободы потускнели бы. Лорду Элленборо отплатили той же монетой; {6} Вулер {7} и Хоун сослужили нам великую службу. Я очень приятно провел два вечера с Дилком {8} - вчера и сегодня; сейчас только что от него вернулся и решил взяться за это письмо, начатое утром, когда он зашел за мной. Вечер в пятницу я провел с Уэллсом, {9} а наутро отправился посмотреть "Смерть на коне бледном". Картина чудная, особенно если учесть возраст Уэста, {10} но ничто в ней не вызывает сильного волнения: там нет женщин, которых до безумия хочется поцеловать; нет лиц, оживающих на глазах. Совершенство всякого искусства заключается в силе его воздействия, способной изгнать все несообразности, связав их тесным родством с Истиной и Красотой. {11} Возьмите "Короля Лира" - и вы повсюду найдете там свидетельство этому. А в картине, о которой идет речь, есть нечто отталкивающее, и неприятное чувство нельзя подавить, углубившись хоть на минуту в размышления, поскольку охоты к ним не испытываешь. По размеру картина больше "Отвергнутого Христа". В следующее воскресенье после вашего отъезда я обедал с Хейдоном - время прошло чудесно; обедал также (в последнее время я почти не бываю дома) с Хорасом Смитом и познакомился с двумя его братьями {12}, обедал с Хиллом {13} и Кингстоном {14} и неким Дюбуа. {15} Все они только убедили меня лишний раз в том, насколько дороже наслаждение от простой веселой шутки, нежели от утонченной остроты. Сказанное ими в первый момент поражает, но нимало не трогает; все они на одно лицо и манеры у всех одни и те же; все они вращаются в свете; даже едят и пьют, соблюдая манеры; соблюдая манеры, берут со стола графин. - Разговор шел о Кине и о его якобы дурном окружении - хотел бы я быть с ними, а не с вами, сказал я себе. Понимаю, что такое общество не по мне, однако в среду отправляюсь к Рейнолдсу. Вместе с Брауном и Дилком я ходил на рождественскую пантомиму. {16} С Дилком мы не то чтоб поспорили, но скорее обсудили разные темы; кое-что у меня в голове прояснилось - и вдруг меня осенило, какая черта прежде всего отличает подлинного мастера, особенно в области литературы (ею в высшей мере обладал Шекспир). Я имею в виду Негативную Способность - а именно то состояние, когда человек предается сомнениям, неуверенности, догадкам, не гоняясь нудным образом за фактами и не придерживаясь трезвой рассудительности. Кольридж, например, довольствовался бы прекрасным самодовлеющим правдоподобием, извлеченным из святилища Тайны - из-за невозможности смириться с неполнотой знания. Развивая эту мысль в многотомном трактате, мы придем к тому же самому выводу: для великого поэта чувство красоты торжествует над всеми прочими соображениями, - вернее, изгоняет все прочие соображения. Поэма Шелли вышла; {17} носятся слухи, что ее встретят столь же враждебно, как и "Королеву Маб". Бедный Шелли! - ведь он, ей-богу, тоже не обделен добрыми качествами. Пишите скорее вашему преданному другу и любящему брату Джону. 6. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ 23 января 1818 г. Хэмпстед Пятница, 23-е. Дорогой Хейдон, Полностью единодушен с тобой в данном вопросе {1} - вот только лучше было бы чуточку подождать, и тогда ты смог бы выбрать что-нибудь из "Гипериона" - когда эта поэма будет окончена, тебе представится широкий выбор возможностей - в "Эндимионе", мне кажется, ты найдешь немало примеров глубокого и прочувствованного изображения - "Гиперион" заставит меня следовать нагой греческой манере - развитие чувств и устремления страстей не будут знать отклонений - главное различие между тем и другим заключается в том, что герой написанной поэмы смертен по природе своей - и потому влеком, как Бонапарт, силою обстоятельств, тогда как Аполлон в "Гиперионе" - всевидящий бог и сообразует свои действия соответственно этому. Но я, кажется, принимаюсь считать цыплят. Твое предложение радует меня очень, - и, поверь, я не за что не согласился бы выставить в витрине лавочки свое изображение, созданное не твоей рукой - нет-нет, клянусь Апеллесом! {2} Я напишу Тейлору и дам тебе знать об этом. Всегда твой Джон Китс. 7. ДЖОРДЖУ И ТОМАСУ КИТСАМ 23 января 1818 г. Хэмпстед Пятница, 23 января 1818. Дорогие братья, Не понимаю, что так долго мешало мне взяться за письмо к вам: хочется сказать так много, что не знаю, с чего и начать. Начну с самого интересного для вас - с моей поэмы. Итак, я передал 1-ю книгу Тейлору, который, судя по всему, остался ею более чем доволен: к моему удивлению, он предложил издать книгу in quarto, {in quarto - в четвертую долю листа (латан.).} если только Хейдон сделает иллюстрацию к какому-нибудь эпизоду для фронтисписа. Я заходил к Хейдону: он сказал, что сделает все, как я хочу, но прибавил, что охотнее написал бы законченную картину. Кажется, он увлечен этой мыслью: через год-другой нас ждет славное будущее, ибо Хейдон потрясен первой книгой до глубины души. На следующий день я получил от него письмо, в котором он предлагает мне сделать со всем возможным для него искусством гравюру с моего портрета, выполненного пастелью, и поместить ее в начале книги. Тут же он добавляет, что в жизни ничего подобного ни для кого из смертных не делал и что портрет возымеет значительный эффект, поскольку будет сопровожден подписью. Сегодня принимаюсь за переписывание 2-й книги - "проникнув далеко в глубь сей страны". {1} Конечно, сообщу вам о том, что получится - quarto или non quarto, {2} картина или же non {non - не (латин.).} картина. Ли Хент, которому я показывал 1-ю книгу, в целом оценивает ее не слишком высоко, объявляет неестественной и при самом беглом просмотре выставил дюжину возражений. По его словам, речи натянуты и слишком напыщены для разговора брата с сестрой - говорит, что здесь требуется простота, забывая, видите ли, о том, что над ними простерта тень могущественной сверхъестественной силы и что никоим образом они не могут изъясняться на манер Франчески в "Римини". {3} Пусть сначала докажет, что неестественна поэзия в речах Калибана: {4} последнее совершенно устраняет для меня все его возражения. Все дело в том, что и он, и Шелли чувствуют себя задетыми (и, вероятно, не без причины) тем, что я не слишком-то им навязывался. По отдельным намекам я заключил, что они явно расположены рассекать и анатомировать всякий мой промах и малейшую оговорку. Подумаешь, напугали! <...> Мне кажется, в моем духовном мире с некоторых пор произошла перемена: я не в состоянии пребывать праздным и безразличным - это я-то, столь долго предававшийся праздности. Нет ничего более благотворного для целей создания великого, чем самое постепенное созревание духовных сил. Вот пример - смотрите: вчера я решил еще раз перечитать "Короля Лира" - и мне подумалось, что к этому занятию требуется пролог в виде сонета. Я написал сонет и взялся за чтение (знаю, что вам хотелось бы на него взглянуть: ПЕРЕД ТЕМ, КАК ПРОЧИТАТЬ "КОРОЛЯ ЛИРА" О Лютня, что покой на сердце льет!.. {*} <...> {* Перевод Григория Кружкова см. на с. 162.} 8. ДЖОНУ ТЕЙЛОРУ 30 января 1818 г. Хэмпстед Пятница Дорогой Тейлор, Вот эти строки о счастье в своем теперешнем виде наполняли слух мой "перезвоном курантов". {1} Сравните: ...Взгляни, Пеона: в чем же счастие? Склони - Это кажется мне прямо противоположным желаемому. Надеюсь, что следующее покажется вам более приемлемым: В чем счастье? В том, что манит ум за грань, К божественному братству - к единенью, К слиянью с сутью и к преображенью Вне тесных уз пространства. О, взгляни 5 На Веру чистую небес! Склони - {2} Вы должны позволить мне сделать эту вставку ради исключения негодного отрывка; подобное предисловие к теме просто необходимо. Все в целом Вам как приученному логически мыслить человеку может показаться обычной заменой слов, но - уверяю Вас - по мере того как я писал эти строки, мое воображение, неуклонно ступая, приближалось к Истине. То, что я сумел столь кратко изложить Содержание своей поэмы, возможно, сослужит мне большую службу, чем все, что я сделал когда-либо раньше. Передо мной возникли ступени Счастья, подобные делениям на шкале Удовольствия. Это мой первый шаг на пути к основной попытке в области драмы - взаимодействие различных натур с Радостью и Печалью. Сделайте для меня это одолжение. Остаюсь Вашим искренним другом Джон Китс. Думаю, что следующая Ваша книга {3} будет интересна для более широкого круга читателей. Надеюсь, что Вы нет-нет да и уделяете хоть немного времени размышлениям над ней. 19. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 3 февраля 1818 г. Хэмпстед Хэмпстед, вторник. Дорогой Рейнолдс, Благодарю тебя за присланную пригоршню лесных орехов: {1} мне бы хотелось каждый день получать на десерт полную корзинку за два пенса. - Хорошо бы превратиться в неземных хрюшек, чтобы на воле поедать духовные желуди - или же просто стать белками и питаться лесными орехами, ибо белки те же самые воздушные хрюшки, а лесной орех все равно что поднебесный желудь. Относительно крепких орешков, которые стоят того, чтобы их раскусить, то сказать я могу только вот что: там, где легко можно извлечь множество восхитительных образов, главное - простота. Первый сонет лучше благодаря первой строке и "стреле, сбитой со следа своей рогатой пищей", {2} только к двум-трем словам я могу придраться, так как у меня самого было немного оснований избегать их, словно зыбучих песков, - во втором сонете слишком привычны определения "нежный и верный". {3} Нам надо покончить с этим и не поддаваться подобным соблазнам. - Могут сказать, что мы должны читать наших современников - что нам следует воздавать должное Вордсворту и прочим. Но ради нескольких прекрасных отрывков, исполненный воображения или рисующих самые привычные для нас картины, могут ли нас заманить в ловушку некоей определенной философии, порожденной причудами эготиста? {4} Каждый мыслит по-своему, но далеко не каждый высиживает свои размышления и чванится ими, а потом становится фальшивомонетчиком и обманывает сам себя. Многие в состоянии добраться до самого края небес {5} - и однако им недостает уверенности, чтобы перенести на бумагу увиденное краешком глаза. С равным успехом пропутешествует в небесные края и Санчо. {6} Нам ненавистна поэзия, которая действует на нас откровенным принуждением - а в случае нашего несогласия словно бы засовывает руки в карманы штанов. Поэзия должна быть великой и ненавязчивой, и проникать в душу, трогая и изумляя ее не собой, а своим предметом. - Как прекрасны уединенные цветы! и как померкла бы их красота, если бы они столпились на столбовой дороге, выкрикивая: "Восхищайтесь мной - я фиалка! Обожайте меня - я первоцвет!". Современные поэты в отличие от елизаветинцев грешат как раз этим. Каждый из них похож на ганноверского курфюрста, {7} правящего своим крошечным государством: ему наперечет известно, сколько соломинок сметают по утрам с мостовых во всех его владениях; он места себе не находит, силясь заставить всех верноподданных домашних хозяек начищать свои медные кастрюли до блеска. Древние повелевали громадными империями, об отдаленных провинциях знали лишь понаслышке и даже не удостаивали их своим посещением. Я с этим покончу. Я ничего не хочу больше знать о Вордсворте, ни о Хенте в особенности. Зачем принадлежать к племени Манассии, когда можно выступать вместе с Исавом? {8} Зачем идти против рожна, {9} когда можно шествовать по розам? Зачем быть совами, если можно быть орлами? Зачем гоняться за "остроглазыми вертихвостками", {10} когда нам открыты "раздумья херувима"? {11} Зачем нам вордсвортовский "Мэтью с веткой кислицы в руке", {12} когда у нас есть "Жак под дубом"? {13} Разгадка "кислицы" мелькнет у тебя в голове прежде, чем я напишу эти строки. Несколько лет тому назад старик Мэтью перебросился с нашим поэтом парой слов - и теперь, поскольку ему случилось во время вечерней прогулки вообразить себе фигуру старика, он должен запечатлеть ее черным по белому, тем самым сделав ее для нас священной. Я не намерен отрицать ни величия Вордсворта, ни заслуг Хента; я хочу только сказать, что величие и заслуги не должны досаждать нам, что они могут представать незапятнанными и неназойливыми. Дайте нам старых поэтов и Робина Гуда. Твое письмо с сонетами доставило мне больше удовольствия, чем могла бы доставить четвертая книга "Чайльд Гарольда" {14} и чьи угодно "Жизнь и мнения...", {15} вместе взятые. В обмен на твою горсточку лесных орехов я собрал несколько сережек - надеюсь, они тебе приглянутся. ДЖ. Г. Р. В ОТВЕТ НА ЕГО СОНЕТЫ О РОБИНЕ ГУДЕ О, тех дней простыл и след...* {* Перевод Галины Гампер см. на с. 117.} Надеюсь, это тебе понравится. Во всяком случае, эти стихи написаны в духе старинной вольницы. А вот строки о "Деве Моря": Души бардов, ныне сущих...* {* Перевод Александра Жовтиса см. на с. 116.} Я непременно зайду к тебе завтра в четыре, и мы с тобой отправимся вместе, ибо не годится быть чужаком в Стране Клавикордов. Надеюсь также, что скоро ты получишь мою вторую книгу. {16} В уповании, что сии каракули доставят тебе сегодня вечером хоть капельку развлечения - остаюсь пишущим на пригорке твоим искренним другом и сотоварищем по стихоплетству Джон Китс. 10. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 19 февраля 1818 г. Хэмпстед Дорогой Рейнолдс, Я подумал, как радостно можно провести жизнь: прочитать однажды страницу чистой поэзии или прозрачной прозы - и потом бродить с ней, и размышлять о ней, и погружаться в нее, и уяснять ее себе, и пророчествовать, вдохновляясь ею, и мечтать о ней, пока она не станет привычной. Но разве это может случиться? Да никогда! Для того, чей разум достиг известной зрелости, всякий величественный и одухотворенный отрывок служит лишь отправной метой на пути к "тридцати двум дворцам". {1} До чего блаженно это путешествие мысли, как упоительна прилежная Праздность! Дремота на софе не мешает странствию, а легкий сон на клеверной лужайке заставляет увидеть указующие персты, сотканные из эфира. Лепет ребенка окрыляет, а беседа с умудренными возрастом придает крыльям размах; обрывок мелодии ведет к "причудливому мысу острова", {2} а шепот листьев помогает "опоясать землю". {3} И столь редкое обращение к возвышенным книгам не явится непочтительностью по отношению к тем, кто их написал, ибо почести, воздаваемые человеком человеку, - сущие пустяки по сравнению с тем благом, которое приносят великие творения "Духу и пульсу добра" {4} уже только тем, что они существуют на свете. Память не должна называться знанием. Многие обладают оригинальным умом, вовсе об этом не подозревая: их сбивает с толку обычай. Мне представляется, что почти каждый может, подобно пауку, соткать из того, что таится у него внутри, свою собственную воздушную цитадель. Пауку достаточно кончика листка или ветки, чтобы приняться за дело, однако он украшает воздух чудесным узором. Так же и человек должен довольствоваться немногими опорами для того, чтобы сплетать тончайшую пряжу своей души и ткать неземную ткань, вышитую символами для своего духовного взора, нежную для прикосновения души, просторную для странствий и сулящую своей необычайностью многие наслаждения. Но умы смертных настолько различны и устремляются по столь различным путям, что поначалу невозможно поверить в существование общих вкусов и дружеской близости даже между немногими. Однако выходит совсем наоборот. Умы, устремляясь в противоположные стороны, пересекаются множество раз - ив конце концов приветствуют друг друга у конечной цели. Старик поговорит с ребенком и ступит на его тропинку, а ребенок задумается над словами старика. Люди не должны спорить или утверждать, но шепотом сообщать друг другу свои мнения. Итак, всеми порами духа всасывая живительный сок из взрыхленного эфира, всякий смертный станет великим - и человечество, вместо того чтобы быть необозримой "пустошью, заросшей дроком и вереском", {5} где редко-редко попадутся дуб или сосна, превратится в великую демократию лесных деревьев! Наши устремления издавна олицетворяет пчелиный улей, однако мне кажется, что лучше быть цветком, чем пчелой, {6} ибо ошибаются те, кто считает, будто "блаженнее давать, нежели принимать" {7} - нет, то и другое в равно степени благодатно. Пчела, несомненно, с лихвой вознаграждает цветок новой весной его лепестки цветут ярче прежнего. И кто скажет, мужчина или женщина испытывает большее наслаждение от близости? Благородие восседать подобно Юпитеру, чем порхать как Меркурий - не будем ж второпях сновать по сторонам в поисках меда, жужжа как пчелы о наше цели; раскроем же наши лепестки по примеру цветов и пребудем праздными и восприимчивыми, - терпеливо распускаясь под взором Аполлош отвечая взаимностью всякому благородному насекомому, которое соблаговолит навестить нас - земной сок утолит наш голод, а роса - наш жажду. Вот на какие мысли навела меня, дорогой Рейнолдс, красота утр; пробудившая во мне тягу к праздности. Я не читал книг - утро сказало мне, что я прав; я думал только о красоте утра - и дрозд выразил мне одобрение, словно сказал вот что: Ты, чье лицо жгла зимней ночи стужа...* {* Перевод Сергея Сухарева см. на с. 165.} Теперь-то мне ясно, что все это - пустое мудрствование (хотя, может быть, и недалекое от истины) ради оправдания собственной лености; посему я не буду обманывать себя, будто человек может сравняться с Юпитером. Хватит с него и того, что он состоит при олимпийцах простым поваренком или скромной пчелой. Неважно, прав я или нет, лишь бы только снять с твоих плеч груз времени хоть ненадолго. Твой любящий друг Джон Китс. 11. ДЖОНУ ТЕЙЛОРУ 27 февраля 1818 г. Хэмпстед <...> Печально, что читателю моих стихов предстоит бороться с предубеждениями: это угнетает меня сильнее чем самая жестокая критика какого-либо отрывка. Вероятнее всего, что в "Эндимионе" я перешел от детских помочей к ходунку. В поэзии для меня существуют несколько аксиом: вы увидите, как далеко отстоит от меня их средоточие. Первое: я думаю, что поэзия должна изумлять прекрасным избытком, но отнюдь не странностью; она должна поражать цитате, воплощением его собственных возвышенных мыслей и казаться почти что воспоминанием. Второе: проявлениям ее красоты нельзя быть половинчатыми - захватывать у читателя дух, но оставлять его неудовлетворенным. Пусть образы являются, достигают зенита и исчезают за горизонтом столь же естественно, как движется по небу солнце, озаряя читателя предзакатным торжественным великолепием, прежде чем на него снизойдут блаженные сумерки. Однако куда легче предписывать поэзии, какой она должна быть, нежели творить ее самому, и это приводит меня к следующей аксиоме: если поэзия не является столь же естественно, как листья на дереве, то лучше, если она не явится вовсе. Как бы ни обстояло дело с моими собственными стихами, меня неудержимо тянет к новым просторам - и "О, если б Муза вознеслась, пылая!" {1} Если "Эндимион" сослужит мне службу открывателя - что же, наверное, надо этим довольствоваться. У меня вволю причин для этого, ибо, слава господу, я в силах читать и, возможно даже, понимать Шекспира до самых глубин. Кроме того, я уверен, что у меня есть немало друзей, которые в случае моей неудачи отнесут всякую перемену в моей жизни и характере скорее за счет скромности, чем высокомерия; они объяснят это не раздосадованностью, что меня не оценили по заслугам, а желанием укрыться под крыльями великих поэтов. Мне не терпится увидеть "Эндимиона" напечатанным, дабы забыть о нем и идти дальше! <...> 12. БЕНДЖАМИНУ БЕЙЛИ 13 марта 1818 г. Тинмут {1}