у стены. Можно представить себе состояние духа заключенных, которые жили в страшной тесноте, скудно питались, спали еще хуже, находились в постоянном страхе перед возможной казнью. Послушаем свидетельство того, кто до мятежа был гражданским губернатором, - Сесара Торреса Мартинеса: "Все это было так страшно, кошмарно, непостижимо, что забыть это невозможно. Морально нас растоптали. Конечно, были там люди особой закалки - такие всегда бывают, конечно, - но в основном все мы пали духом, находились в постоянном страхе, непрекращающейся тревоге. Почти невозможно было сохранить достоинство. Все это было словно в сумасшедшем доме, все полностью перевернулось с ног на голову. Правда, было несколько исключительных случаев. Рассказывали об одном юноше лет двадцати, которого расстреляли. Как раз в тот день мать передала ему дыню. Это правда. Похоже на выдуманную историю, но это истинная правда. И вот, значит, в часовне этот мужчина - хотя он был молод, но уже был настоящим мужчиной - говорит: "Не окажете ли вы мне любезность сходить ко мне в камеру за дыней? Эту дыню послала мне мать, и я хочу съесть ее до того, как меня убьют". Это правда, чистая правда. И он съел дыню в часовне. Я совершенно уверен, что 99 процентов из нас пали духом, абсолютно пали духом. Иначе я не могу объяснить себе, почему мы, тысячи людей, знавшие, что всех нас должны убить, не сделали никакой попытки вырваться оттуда. Даже если бы большая часть нас погибла - ведь все равно умирать! Но на деле в каждом теплилась надежда: а вдруг я не погибну? И страх. Люди были смертельно запуганы. Это для меня совершенно ясно" {Свидетельство Сесара Торреса Мартинеса, записанное на магнитофон 15 октября 1977 г.}. По словам Торреса Мартинеса - и их подтверждает адвокат Антонио Перес Фунес, который был вместе с ним в тюрьме, - большинство служащих в тюрьме были добрыми людьми, они старались сделать все возможное, чтобы с заключенными обращались прилично. Но и эти люди должны были действовать с максимальной осторожностью, так как они сами могли в любой момент стать жертвами мятежников. Торрес Мартинес продолжает: "Сами служащие тюрьмы в большинстве своем были ошеломлены, действительно ошеломлены происходящим. Я говорю за себя и за своих друзей, но в целом тюремные служащие вели себя очень человечно и понимали - может, были исключения, не знаю, - что все ужасно, все это-варварство. Они были потрясены. Они служащие и не могли поступать иначе, если бы они отказались, их бы тоже посадили и расстреляли, но они - во всяком случае, те, кого я знал, - делали все, испытывая настоящую боль. Вообще они все были добры. Да и. нельзя было не сочувствовать: все было так бессмысленно, так чудовищно, так жестоко, что невозможно было, если ты человек, не сострадать". Помимо обычных ночных выводов на расстрел, в тюрьму иногда являлись молодчики из "черного эскадрона" в поисках своей личной жертвы, которую они либо уводили с собой, либо избивали до потери сознания тут же, в камере. Некоторые пытались покончить с собой, как адвокат Вильослада, выступавший в марте 1936 г. на большом политическом митинге на стадионе "Лос Карменес". Он вскрыл себе вены проволокой, но не умер и вскоре был расстрелян. Узники гранадской тюрьмы почти не имели связи с внешним миром, особенно в первые дни репрессий. И потому особенно трагично звучит помещенное в "Эль Идеаль" 8 августа 1936 г. письмо, подписанное группой выдающихся республиканцев, находившихся в тюрьме. В этом послании они протестовали против воздушных бомбежек, в результате которых страдало гражданское население и заложники: "Радио Гранады передало вчера среди других новостей следующее письмо: "Ваше превосходительство сеньор военный комендант Гранады! Мы, нижеподписавшиеся, лично и от имени всех политических заключенных, находящихся в провинциальной тюрьме, сообщаем, что категорически протестуем против воздушных бомбардировок Гранады. Мы выразили наш протест сразу же после первых бомбежек, от которых страдают ни в чем не повинные гражданские лица, непричастные к войне, искалечившей и наши судьбы. Наше возмущение по этому поводу может подтвердить директор этой тюрьмы - мы выражали его неоднократно. Наша боль достигла предела, когда из утренних газет мы узнали о варварском покушении на бесценное сокровище Гранады - Альгамбру - и о новых жертвах. Мы, враги любого насилия и жестокости, выражаем свой протест против убийств и разрушения и посредством этого письма хотим довести это до сведения общественности из тюрьмы, где переживаем тягостные дни, хотя уверенно полагаемся на рыцарские чувства испанских военных. В связи со всем вышеизложенным направляем Вашему превосходительству этот документ, заверенный нашими подписями, доверяя Вашему превосходительству использовать его, как Вы сочтете нужным, в том числе и передать его по радио, чтобы весь мир знал: мы осуждаем подобные действия. Если бы все испанцы прониклись нашими чувствами и на благо Испании прекратилось бы пролитие крови невинных людей! Желаем Вашему превосходительству долгих лет жизни. Гранада, 7 августа 1936 года. Подписи: Франсиско Торрес Монарео, Пабло Касирай Ньева, Хосе Вильослада, Фернандес Монтесинос, Хоакин Гарсия Лабелья, Хосе Мехиас, Луис Фахардо, Мельчор Рубио, Энрике Марин Фореро, Мигель Лосано, Хосе Валенсуэла, Рафаэль Вакеро, Максимилиана Эрнандес, Пласидо Э. Варгас Корпас (и другие - неразборчиво)". Три дня спустя, когда некоторые из подписавших письмо уже были расстреляны, несмотря на их протест против бомбардировок и веру "в рыцарские чувства испанских военных", Мануэль Фернандес Монтесинос, в ужасе от того, что происходило в тюрьме, срочно написал своему брату Грегорио, тоже врачу. Читая эти строки, понимаешь, в каком страшном состоянии находились невинные узники: "Дорогой Грегорио! Пишу тебе под кошмарным впечатлением от того, что здесь происходит уже несколько дней и сегодня ночью опять повторилось: заключенных расстреливают из-за бомбежек как заложников. С теми, кого уведи сегодня, казнили уже 60 человек {Судя по цифрам, приведенным в регистрационной книге гранадского кладбища, между 26 июля и 11 августа на кладбище было расстреляно 180 человек.}. Почему выбор падает на тех или иных - непонятно, но среди расстрелянных есть и находившиеся под предварительным следствием, и не представшие перед судом. Переписка нам запрещена, потому передаю тебе через верного человека этот горестный призыв. Первые казни были столь чудовищны, что мы думали это больше не повторится, но сегодня все повторилось снова {12 августа 1936 г. на кладбище было похоронено по меньшей мере 12 человек.}. Не знаю, о чем просить тебя. Только сообщаю: если так будет продолжаться, мы все скоро один за одним погибнем, и неизвестно, что лучше - умереть сразу же или мучиться этим трагическим ожиданием: чья очередь наступит этой ночью? Сделай что-нибудь, узнай, скоро ли кончится эта мука. Договорись с Диего {Мануэль Гарсиа Монтесинос сообщил нам, что не смог установить, о ком идет речь.}, отыщи дядю Фраскито {Франсиско Гарсиа Родригес, брат отца Федерико и Кончи Гарсиа Лорки.}, пусть они поговорят с Росалесом, ведь он один из руководителей Фаланги. Если будешь говорить с дель Кампо {Мы полагаем, что Фернандес Монтееинос пишет о подполковнике Мигеле дель Кампо, который был алькальдом Гранады после ареста Монтесиноса.}, не давай понять, что я тебе написал. Здесь степень важности заключенного не играет роли, те, чей черед уже настал, ничем особенным не выделялись среди остальных. Достаточно сказать, что среди последних расстрелянных был Луис Фахардо {Советник от Левой республиканской.}. Маме и Конче ничего не говори обо всем этом. Я бы не хотел, чтобы они узнали, в каком ужасном положении мы находимся. Я уже смирился с тем, что никогда больше вас не увижу, и только желал бы, чтобы вы поменьше страдали. Прощай. Крепко обнимаю тебя. Твой брат Маноло. 11.VIII.36 Провинциальная тюрьма" {Сердечно благодарим Мануэля Фернандеса Монтесиноса Гарсиа за то, что он любезно предоставил нам это письмо для опубликования в книге.}. Через пять дней, на рассвете 16 августа, Фернандес Монтесинос был расстрелян. В тюрьме много говорили об одной осведомительнице, известной как Дама (или Тетушка) с веером. Эту женщину, о гнусной роли которой пленники в первые недели не знали, звали Алисия Эрреро Вакеро. Республиканцы направили ее вместе с мужем, Луисом Тельо, из Хаэна в Гранаду как разведчицу, видимо, готовясь организовать народное восстание против националистов. Но Мариано Пелайо из жандармерии, теперь ставший уполномоченным по охране общественного порядка, разоблачил ее и обещал не казнить при том условии, что она будет работать на контрразведку и выдавать левых. С этой целью Пелайо помог ей оборудовать бар на улице Пуэнтесуэлас, Э 11, где скоро начали собираться левые. Они еще не успели понять, в какую ловушку их заманили, как многие из них были арестованы и расстреляны. Адвокат Антонио Перес Фунес, социалист, проведший много лет в заключении, говорил нам, что Тетушка с веером много народу отправила в тюрьму {Свидетельство Антонио Переса Фунеса. Гранада, 1965.}. Среди жертв этой женщины были две девушки по прозвищу "девочки с источника" - дочери дона Хесуса Пейнадо, владельца особняка, находившегося у Фуэнте-де-Авельяно. "Девочки" поддерживали связь с республиканцами, бежавшими в Сьерра-Неваду и часто по ночам спускавшимися к дому Пейнадо и даже заходившими в бар на улице Пуэнтесуэлас. "Девочек" выдала Тетушка с веером, мятежники тут же расстреляли их. В начале октября 1938 г. на имя Тетушки с веером пришел пакет со взрывным устройством. Пелайо, тщательно следивший за ней, перехватил пакет и вскрыл его. Устройство взорвалось, и жандарм лишился руки. 4 октября была проведена акция возмездия - на кладбище расстреляли 60 заключенных. Разумеется, в Гранаде было много предателей, которые старались спасти свою шкуру, занимаясь тем же грязным делом, что и Тетушка с веером. Кроме них, существовали и другие, которых ничто не вынуждало заниматься доносительством, но они получали удовольствие от того, что обрекали на гибель "красных" Однажды к Торресу Мартинесу явился неожиданный гость. "Мне сказали, что Нестарес желает поговорить со мной в зале свиданий. Отказать ему я не мог, не мог сделать то, что сделал Осорио-и-Гальярдо* в тюрьме во время диктатуры - к нему явился некий сеньор, которого он не желал видеть, и тогда он велел тюремщику: "Скажите ему, что меня нет дома; не знаю, как это принято говорить у вас в тюрьме". В общем, я должен был выйти и разговаривать с ним. Он был низкого роста и, как мне показалось, довольно крепкого сложения. Он поздоровался. Зачем он пришел, я не знаю, у него не было никаких причин посещать меня. Может быть, он просто хотел увидеть человека, который был гражданским губернатором до мятежа. Не знаю. Он поздоровался, мы немного поговорили, а потом он завел речь о либерализме, об интеллигенции и об ее ошибках, которые нанесли вред родине. Он сказал, что мы ошибаемся, что служение родине требует полной отдачи и не терпит заблуждений, подобных тому, которые допустил дон Антонио Маура*, сказав однажды, будто бы мыслить - не преступление. "Конечно, это преступление", - заявил Нестарес. Он сказал, что, по его мнению, мозги интеллигенции должны служить родине, то есть родине в его понимании, разумеется. А я, естественно, не мог ему сказать, что мы такие же патриоты, как и он!" Несмотря на суровость по отношению к врагам, капитан Нестарес (тогда ему было около 25 лет) попытался спасти нескольких выдающихся гранадских республиканцев, в частности Хоакина Гарсиа Лабелью, преподавателя административного права в Гранадском университете и руководителя Левой республиканской; советника Фран-сиско Рубио Кальехона, который был гражданским губернатором Хаэна до Торреса Мартинеса; Хесуса Йольде Беро, преподавателя фармакологии в университете; советника Мануэля Салинаса. Все четверо были арестованы в самом начале репрессий, но в середине августа Нестарес вызволил их из тюрьмы, переодел в голубые рубашки и отвез в Виснар, где командовал отрядом фалангистов. Но его усилия оказались напрасными. Торрес Мартинес вспоминает: "15 августа, в день святого Хоакина, Гарсиа Лабелья попрощался со мной, сказав, что благодаря Нестаресу проведет именины дома, а потом поедет в Виснар. Но через несколько месяцев он вернулся в тюрьму. Увидев меня, Лабелья сказал: "Не знаю, не знаю, зачем меня привезли сюда и почему". Естественно, он был встревожен. Он ушел в свою камеру, а через два часа, в восемь или в половине девятого вечера, двери в мою Камеру открыли, и Лабелья пришел прощаться. В ту же ночь его расстреляли. Прощание наше было очень трогательным, нежным. Мы обнимались, оба плакали. У меня к Хоакину Гарсиа Лабелье особое отношение - я ведь был одним из первых его студентов, когда он, совсем еще молодой, начал преподавать в Сантьяго. И с того дня, как он стал моим учителем, нас всегда связывала глубокая, искренняя дружба. Он всегда относился ко мне очень тепло и ласково, а я видел в нем обаятельного, доброго, уравновешенного человека. И вот такой ужасный удар. В ту ночь его расстреляли". В тот же день из Виснара привезли Франсиско Рубио Кальехона. Торрес Мартинес его не видел, но ему сказал об этом Лабелья. Рубио расстреляли на следующее утро. Стоит остановиться на этом эпизоде, так как он показывает, что даже Нестарес, несмотря на высокое положение, которое он занимал среди гранадских мятежников, не мог спасти жизнь тем, кому хотел помочь, особенно если они были республиканцами, занимавшими видные посты в политике или образовании. Кто же не хотел, чтобы Нестарес спас их? Утверждать мы ничего не можем, но в Гранаде называют несколько человек, которые обращались к Вальдесу, выражая недовольство тем, что Нестаресу дозволено покровительствовать врагам, в то время как значительно менее опасных расстреливают у стен кладбища. Поэтому можно быть полностью уверенным в том, что люди Вальдеса подождали момента, когда Нестарес уедет из Виснара, чтобы явиться туда за своими жертвами. Так и иначе, но совершенно точно подсчитано, что из гранадской тюрьмы мятежники вывезли на расстрел более двух тысяч "красных". ГЛАВА ШЕСТАЯ  КЛАДБИЩЕ В ГРАНАДЕ Большинство своих жертв, а также приговоренных к смертной казни мятежники в Гранаде расстреливали у стены муниципального кладбища. Вся прилегающая к нему зона была объявлена запретной с первых же дней мятежа. На дороге к кладбищу был выставлен жандармский пост. Тех гранадцев, которые умерли естественной смертью, провожали в последний путь лишь двое-трое наиболее близких. Гранадское кладбище лежит на отшибе, позади дворца Альгамбра. Грузовики с обреченными на смерть должны были добираться до него, минуя центр города по Гран Виа, а затем проезжая по крутой улице Куэста-де-Гомерес. На вершине холма, где дорога сворачивает влево, в красивом доме жил британский вице-консул Уильям Давенхилл с сестрой Маравильяс. Каждое утро они слышали, как грузовики взбирались на холм, как с шумом переключали сцепление на повороте. Однажды Маравильяс решилась осторожно выглянуть в окно. "Это было ужасно, - говорила она нам в 1966 г. - В каждом грузовике было по 26-30 мужчин и женщин, тесно прижатых друг к другу, связанных, словно свиньи, которых везут на продажу. Через десять минут мы услышали выстрелы и поняли, что все кончено". Есть свидетельства и других иностранцев, живших тогда рядом с Альгамброй. Случайно в момент начала мятежа в Гранаде оказалась группа американских туристов, и среди них Роберт Невиль, хроникер рубрики о бридже в известной газете "Нью-Йорк геральд трибюн". Человек либеральный и сторонник республиканцев, Невиль ежедневно и подробно описывал в своем дневнике впечатления тех дней, с 18 июля, когда он прибыл в Гранаду, и до 12 августа, когда его вместе с остальными американцами самолетом отправили в Севилью. В конце августа 1936 г. Невиль уже прибыл в Нью-Йорк, и тридцатого числа его дневник был полностью опубликован в "Геральд трибюн". Невиль остановился неподалеку от Альгамбры в пансионе "Американа" и каждый вечер виделся со своими соотечественниками из знаменитой гостиницы "Вашингтон Ирвинг", расположенной как раз там, где дорога поворачивает к кладбищу. 29 августа Невиль записывал в дневнике: "Теперь мы уже понимаем значение того всплеска выстрелов, который раздается каждый день утром и поздно вечером. Ясно также, почему мимо "Вашингтон Ирвинг" за несколько минут до начала стрельбы и через несколько минут после нее проезжает грузовик с солдатами. Сегодня мы вчетвером играли в бридж на третьем этаже отеля. Мимо проехало два грузовика. Если смотреть снизу, то кажется, будто грузовики везут солдат. Но сегодня мы смотрели сверху и увидели, что окруженные солдатами люди, сидевшие в глубине каждого грузовика, - гражданские. Дорога, проходящая возле "Вашингтон Ирвинг", ведет на кладбище. Больше она никуда не ведет. Сегодня вновь проехали грузовики с гражданскими. Через пять минут мы услышали выстрелы. Пять минут спустя грузовики вернулись, но гражданских в них не было. Мы поняли: солдаты расстреливали, гражданские были приговоренными к расстрелу". 30 июля Невилю, неизвестно каким образом, удалось побывать на кладбище. Утром того дня республиканцы сбросили несколько бомб, и мятежники объявили, что отныне за каждую бомбу они будут расстреливать пять членов Народного Фронта. Невиль видел на кладбище могильщиков, которые, по его словам, "работали вовсю". Грузовики, приезжавшие на кладбище и уезжавшие с него, видел и другой свидетель - американская писательница Элен Николсон. Она проводила июль у своего зятя Альфонсо Гамира Сандоваля (известного гранадского историка и англофила) на его вилле "Паулина" недалеко от Альгамбры. Гамир был женат на дочери писательницы Асте Николсон. В своей книге, опубликованной в Лондоне в 1937 г. под красноречивым названием "Смерть на рассвете" {Н. Nicolson: Death in the Morning. Loval Dickson, London, 1937.} - она мало известна исследователям гражданской войны, - Элен Николсон описывала свои впечатления в первые полтора месяца гражданской войны. Свидетельство Николсон тем более важно, что, хотя она была открытой сторонницей мятежников, она все же пишет о казнях на кладбище: "В воскресенье 2 августа нас впервые бомбили в 4.30, а затем в 8. Потом мы спустились в халатах на первый этаж завтракать. Помню, что все мы были в плохом настроении, ведь четыре с половиной часа сна - это очень мало во время войны, когда нервы постоянно напряжены. После завтрака мы медленно пошли наверх, и дочь с мужем сказали, что они пойдут к мессе. Я не католичка, и потому отправилась в свою комнату, надеясь поспать часок, но, казалось, в тот день мимо нашего дома проезжало больше военных грузовиков, чем обычно. Они все время гудели и скрежетали, а прислуга во дворе подняла такой шум, что мне не удалось подремать и десяти минут. Кроме того, меня беспокоило засевшее во мне ночью смутное ощущение. Оно было связано с тем, что часа в 2 ночи меня разбудил шум грузовика и нескольких машин, которые поднимались по холму к кладбищу, а спустя немного я услышала выстрелы и автомобили проехали обратно. Потом, со временем, я привыкла к этому шуму - даже слишком привыкла - и стала опасаться только наступления рассвета не только потому, что в это время обычно начинались бомбежки, но и потому, что это было время расстрелов" {Ibid., p. 33.}. В регистрационной книге кладбища, о которой мы еще расскажем, за время с 20 июля по конец сентября, когда Элен Николсон уехала из Гранады, лишь три дня не отмечены похороны расстрелянных. Понятно, какое впечатление произвело на Элен Николсон пребывание в прекрасной Гранаде. Процитируем еще один абзац из ее книги, который ясно дает понять, какие жестокости совершали мятежники на кладбище: "Постепенно казни стали настолько частыми, что это не могло не тревожить и не вызывать отвращения у благоразумных людей. Кладбищенский сторож, у которого было всего-навсего двадцать три сына и дочери, попросил моего зятя, чтобы тот нашел ему какое-нибудь место, куда его жена и двенадцать младших детей, пока еще живших с ними, могли бы переехать. В его сторожке, расположенной у ворот кладбища, стало невозможно жить. Они все время слышали не только выстрелы, но и стоны и жалобы умирающих. Из-за этого их жизнь превратилась в кошмар, и он боялся, как бы это не отразилось на младших детях" {Н. Nicolson. Op. cit., p. 82.}. Роберт Невиль тоже упоминает о кладбищенском стороже. 4 августа он записал в дневнике: "Сегодня сошел с ума кладбищенский сторож, и его пришлось отвезти в сумасшедший дом. Его семья переехала в пансион "Альгамбра" неподалеку от нас. Вчера вечером мы видели тридцать семь человек в гражданской одежде, которых везли на кладбище. Утренняя газета сообщает, что вчера было казнено тридцать человек, пятнадцать из которых были заложниками". Подъехав к кладбищу, грузовики сворачивали налево от входа и останавливались. Официальные казни, то есть казни заключенных, доставленных из тюрьмы, производились у наружной стены кладбища. Отделение, производившее расстрелы, обычно состояло из жандармов, солдат, фалангистов и добровольцев под командованием офицера. Приговоренных строили в две шеренги, первую ставили на колени, и офицер саблей подавал сигнал. Известно, что по крайней мере один раз этим офицером был капитан Нестарес. Хотя в соответствии с законами испанского военно-полевого суда приговоренные к казни должны были стоять лицом к стреляющим, их ставили лицом к стене и убивали выстрелами в спину, даже перед смертью нанося им таким образом еще одно оскорбление {Эту подробность мы узнали в 1966 г. от одного из членов "Испанских патриотов". Его заставили принять участие в одной казни.}. Нам удалось выслушать свидетельство Хосе Гарсиа Аркельядаса, бывшего сторожем на кладбище в первые месяцы репрессий. Он уверил нас, что, хотя официальные казни проводились два раза в день, утром и вечером (это подтверждает точность записей в дневнике Роберта Невиля), к кладбищу в любое время суток подъезжали легковые машины с жертвами, которых привозила "черная эскадра". Поскольку они прибывали не из тюрьмы, у них не было удостоверений личности, обычно лежавших в кармане приговоренных (руки у них были связаны): могильщики потом вынимали удостоверения и передавали в контору, где в регистрационную книгу вносились записи о смерти. Этим объясняется то обстоятельство, что на кладбище в Гранаде похоронено намного больше жертв репрессий, чем официально было зарегистрировано. Послушаем Аркельядаса; когда он вспоминает о тех днях, голос у него дрожит: "Могильщики приходили только в 9 утра, и до этого времени трупы лежали просто так - ведь расстрелы начинались с 6 или даже раньше. Они лежали брошенные, никем не охраняемые. Ворота кладбища были закрыты, их не открывали до 9. Это было ужасно. И так все время. И весь день легковые машины сновали туда-сюда. Они привозили все новых людей, некоторых хватали прямо по дороге на работу, вы этого не знаете, а я-то знаю, я это видел: у кого сверток, у кого узелок с завтраком, так их и хватали. Их ловили на дорогах и запихивали в эти грузовики. Сначала я был там, затем меня призвали в армию. Но при мне все это продолжалось и днем и ночью, это было как поток. Одна машина сюда, другая назад. И так днем и ночью. Женщины, дети на коленях ползают, но они никого не щадили: трах-тах-тах - и конец. Одни говорили: "Да здравствует Республика!", другие говорили: "Да здравствует коммунизм!" Всякое было, не у всех мужества хватало, некоторые на коленях ползали и просили пощады. В первые месяцы их привозили только гражданские, потом и в военной форме, о господи, убивали и все, привозили в машинах и сразу же убивали. Днем и ночью. Это было как поток. Ночью зажигали фары, ставили к стенке, и конец. Вы только представьте, и днем и ночью их привозили то по восемь человек, то по девять, четырнадцать, пятнадцать человек, не сосчитаешь всех, в первое время больше пятидесяти за сутки. Это же был поток. Поток - и днем и ночью, и днем и ночью, и тут же с ними кончали, и крик стоял - особенно страшно кричали женщины, - а мы умираем от ужаса, господи боже мой..." {Свидетельство Хосе Гарсиа Аркельядаса, записанное на магнитофон в Гранаде, 25 августа 1978 г. Другими свидетелями этой беседы были Кайэтано Анибаль, гранадский скульптор (родился в Севилье) и Хосе Кастилья Гонсало, судебно-медицинский эксперт и проректор университета в Малаге, сын Вирхилио Кастильи, председателя муниципального совета Гранады, расстрелянного 2 августа 1936 г.}. Сколько человек погибло у стен гранадского кладбища? Один из могильщиков сказал Джеральду Бренану в 1949 г., что в "официальном списке значилось 8 тысяч расстрелянных" {G. Вrenan. The Face of Spain. Turnstile Press, Londres, 1950, p. 130.}. Но мы полагаем, что такого списка никогда не существовало. В 1966 г. нам удалось посмотреть регистрационную книгу кладбища за 1936-1939 гг., в которую вместе с именами людей, умерших своей смертью, вносились и имена казненных. К сожалению, сделать фотокопию регистрационной книги было невозможно, и потому интересующие нас подробности мы переписали от руки. Цифра, которую мы получили, может слегка отклоняться от истинной из-за естественных при переписке ошибок, но мы думаем, что она близка к правильной. Регистрационная книга, которую мы видели в 1966 г. в конторе кладбища в присутствии одного свидетеля, пропала. Несколько лет назад в контору пришли полицейские и забрали ее. По словам нескольких человек, работавших в гранадском аюнтамьенто, тогдашний алькальд дон Мануэль Перес Серрабона приказал уничтожить ее. В регистрационную книгу, которую мы видели, были внесены записи о смерти 2102 женщин и мужчин, расстрелянных между 26 июля 1936 г. и 1 марта 1939 г. Рядом с именами первых жертв репрессий в Гранаде в графе "причина смерти" стояло "огнестрельная рана" (словно речь шла о несчастном случае), затем эта формулировка сменилась другой - "по приказу военного трибунала". Надо подчеркнуть, что это число было почерпнуто из официального источника, и потому мы вправе утверждать, что на гранадском кладбище было расстреляно по меньшей мере 2102 человека. Из только что приведенного свидетельства Хосе Гарсиа Аркельядаса следует, что на кладбище хоронили также жертв "черного эскадрона", имена которых не вносили в книгу. К этим неизвестным следует прибавить трупы, которые подбирали прямо на улицах Гранады, а затем доставляли на кладбище (иногда, как мы уже говорили, их сначала привозили в больницу Сан-Хуан-де-Диос). Кроме того, надо учитывать, что цифра 2102, извлеченная из регистрационной книги кладбища, не включает расстрелянных и убитых в Виснаре и других селениях, расположенных в окрестностях Гранады. По нашему мнению, число расстрелянных в Гранаде и близлежащих деревнях не может быть меньше 5-6 тысяч. Если же брать в расчет провинцию в целом, учитывая населенные пункты, не сдавшиеся до конца войны, как, например, Баса и Гуадикс, то без сомнения, число это еще намного вырастет. Итак, минимум 2102 расстрела на гранадском кладбище. Судя по регистрационной книге, наибольшее количество казней происходило в августе 1936 г., то есть в первые недели репрессий. За это время в книгу внесено 567 расстрелянных. Из-за казней у могильщиков было много работы, им приходилось не только рыть сотни могил, но еще перетаскивать сваленные у стены трупы в патио Сан-Хосе, в дальнюю часть кладбища, где по распоряжению властей хоронили расстрелянных. Тела хоронили в спешке - по два, по три, без гробов, без крестов, без надгробных надписей. Тем не менее скоро пришлось расширить участок, а по некоторым свидетельствам, это делалось несколько раз. Многие жители Гранады не знали, где находится тело их отца, брата, жениха, похороненных без гробов где-то в углу патио Сан-Хосе. Им было запрещено ходить на кладбище, открыто выражать скорбь и даже официально предписано не носить траур. Сочувствовавших мятежникам иногда приглашали посмотреть на казнь. В 1966 г. в доме британского вице-консула Уильяма Давенхилла я говорил с одним гранадцем, который как о чем-то совершенно естественном сказал мне, что не раз поднимался на кладбище со своими маленькими сыновьями, чтобы те увидели, как "враги Испании расплачиваются за свои преступления". Немногие представители гранадской интеллигенции избежали участи политических руководителей левых, обыкновенных республиканцев, многих сотен рядовых членов различных рабочих организаций, пятнадцатилетних юношей, беременных женщин, целых семей. Те, кому удалось вырваться из гранадского ада, рассказали журналистам в республиканской зоне о том, что они видели и слышали, и скоро в Мадриде узнали о событиях в Гранаде. Так, например, в "Ла Либертад" читаем: "Фашистский террор. Массовые расстрелы в Гранаде. На Гуадикский фронт прибывают многочисленные семьи из Гранады, бежавшие от фашистского террора, который господствует и в андалусской столице. Расстреливают в основном рабочих, но к смерти были приговорены и школьные учителя, один инспектор начального образования и другие представители свободных профессий. Приказы исходят от главы Фаланги, который в своей неуемной жажде крови не останавливается даже перед тем, чтобы расстреливать детей и подростков до пятнадцати лет, дабы - по его собственным словам - "уничтожить красное семя". Фашиствующие молодчики выезжают за город в грузовиках и привозят в город свои будущие жертвы. Выдающихся представителей левых убивают, а потом тащат их тела к церкви и молят бога, чтобы он истребил "красную" заразу" {"La Libertad", 26 octubre 1936, p. 2.}. Казненные, занимавшие высокое общественное положение, пользовались своего рода "привилегиями": родственникам разрешалось хоронить их в семейных могилах. Но сейчас относительно легко можно найти только могилу доктора Мануэля Фернандеса Монтесиноса, алькальда Гранады и шурина Федерико Гарсиа Лорки. Мы уже упоминали Константине Руиса Карнеро, советника от Левой республиканской, главного редактора "Эль Дефенсор де Гранада" и друга Гарсиа Лорки. Руиса Карнеро, республиканца и антифашиста, давно уже взяли на заметку те, кто подготавливал мятеж в Гранаде. Его арестовали в первые часы переворота. Руис был близорук и носил очки с толстыми стеклами - без них он практически ничего не видел. Накануне расстрела его били прикладами и разбили очки, в глаза ему вонзились осколки стекла. Он долго мучился в агонии. На рассвете его втолкнули в грузовик вместе с другими приговоренными, но на кладбище Руис Карнеро был доставлен уже мертвым {Свидетельство Хосе Гарсиа Каррильо, Гранада, 1966 г. Гарсиа Каррильо, большой друг Гарсиа Лорки и Руиса Карнеро, находился вместе с ним в тюрьме. Он чудом избежал гибели. Гарсиа Каррильо, умерший в начале семидесятых годов, предоставил нам фотографию Гарсиа Лорки, которую мы публикуем в книге.}. Блестящего инженера Хуана Хосе де Сайта Крус, тоже уже упоминавшегося нами, обвинили в том, что он заминировал реку Дарро там, где она проходит под улицами Гранады {Н. Nicolson. Op. cit., p. 34: "Аста все повторяла: "Сайта Крус хотел взорвать город, он заминировал русло реки Дарро под улицей Рейес Католикос, главной улицей города. У него нашли бумаги, которые его полностью выдали. У него были очень влиятельные друзья, но его виновность не оставляла сомнений и спасти его не смогли. Для нас, его знакомых, это был ужасный удар". Очевидно, Элен Николсон по политической наивности могла сравниться только со своей дочерью.}. Сайта Крус был создателем великолепного шоссе, которое поднимается на вершину Сьерра-Невады - знаменитый пик Велета. После войны это высокогорное шоссе стало гордостью министерства информации и туризма, приманкой для иностранных туристов. Накануне расстрела он обвенчался в тюрьме со своей давней подругой - цыганкой. Говорят, что он умер "как мужчина". Как мужчина умер и председатель провинциального совета Гранады Вирхилио Кастилья Кармона. Хосе Гарсиа Аркельядас, кладбищенский сторож, свидетельство которого мы приводили выше, говорил с Кастильей за несколько минут до его смерти. На кладбище работал некий Пако Муньос, который раньше ухаживал за садом Кастильи при его доме на Камино-Бахо-дель-Уэтор. "Муньос здесь?" - спросил Кастилья Аркельядаса. "Нет, сеньор, он приходит в девять". "Передай ему братский привет от Вирхилио Кастильи", - и добавил, что идет на смерть. В свидетельстве о смерти, датированном 16 августа 1936 г., написано, что Вирхилио Кастилья "погиб в этом районе 2 числа этого месяца в шесть часов утра от огнестрельной раны". В 1949 г. Джеральд Бренан видел могилу "знаменитого специалиста по детским болезням" {G. Brenan. Op. cit., p. 132.}. Имеется в виду Рафаэль Гарсиа Дуарте, преподаватель кафедры педиатрии в Гранадском университете, президент Академии медицинских наук, очень уважаемый врач, особым почтением он пользовался среди бедняков, которых лечил бесплатно. Вероятно, он был приговорен к смерти за то, что был масоном* (это "преступление" стоило жизни многим гранадцам) {"La Voz", 22 septiembre 1936, p. 2: "Мятежники расстреляли гранадских масонов, предварительно заставив их вырыть себе могилы". В статье, несмотря на большое количество ошибок, утверждается следующее: "В Гранаде были две ложи. Их разгромили, нашли списки членов и всех арестовали. Среди них многие уже отошли от активной деятельности, и почти все они принадлежали к среднему классу".}. Среди других казненных врачей были Хосе Мехиас Мансано, ассистент медицинского факультета университета, и Сатурнино Рейсе Варгас. У Рейеса было одиннадцать или двенадцать детей, он состоял членом социалистической партии и МОПР. Были расстреляны и другие известные профессора. О Хоакине Гарсиа Лабелье, преподавателе кафедры административного права, которого Нестарес не смог спасти, уже говорилось. Не смог Нестарес помочь и Хесусу Йольди Беро, преподавателю фармакологии. Погиб и Сальвадор Вила Эрнандес, преподаватель арабского языка и ректор университета с апреля 1936 г., - мятежники арестовали его в Саламанке, а расстреляли в Гранаде; был расстрелян и Хосе Поланко Ромеро, преподаватель истории Испании, проректор университета, советник, депутат в кортесах от Левой республиканской, а также Пласидо Варгас Корпас, преподаватель педагогического института, и учитель Хосе Ревельес. Были казнены многие адвокаты, лишь немногие спаслись по чистой случайности. Среди расстрелянных - Энрике Марин Фореро, советник от Левой республиканской; Хосе Вильослада, который пытался покончить с собой в тюрьме; Антонио Бласко Диас; Анхель Хименес де ла-Плата; Эдуарде Руис Чена. Упомянем также Мануэля Лупанеса, председателя Народного дома в Гранаде, и потому, естественно, подозрительного для мятежников человека; Хосе Гарсиа Фернандеса, протестантского пастора, и его супругу; Хосе Райю, расстрелянного, как писала газета "Эль Соль" 20 октября 1936 г., "за то, что он был теософом"; Эуфрасио Мартина, журналиста из "Эль Дефенсор де Гранада", и его супругу; муниципального судью Антонио Лафуэнте, человека правых взглядов, но не согласного с фашистскими идеями мятежников; братьев Мануэля, Артуро и Хулио Л орсель; Карлоса и Эваристо Сервилья и их отца, коммерсанта Луиса Арису. Думается, сказанного достаточно, чтобы показать: в Гранаде, как и в остальной "национальной" Испании, интеллигентов, которых причислили к "красным", преследовали с методическим упорством. В разгаре яростных репрессий перепутались все оттенки, мятежники уже не способны были отличить "коммуниста", "анархиста", "социалиста", "синдикалиста" от просто "республиканцев". Все они были "красные", всех надо было уничтожить, они все были врагами славного национального католического крестового похода, который спасет Испанию. Теперь, сорок лет спустя, трудно найти следы тысяч людей, погибших на гранадском кладбище. Через пять лет после расстрелов останки большинства погибших были эксгумированы из безымянных могил, перенесены и захоронены в западной стороне кладбища. Во времена мавров недалеко отсюда высился дворец Алихарес. Когда в 1949 г. Бренан посетил кладбище, один из могильщиков показал ему черепа казненных, пробитые пулями, которыми их добивали. Но в 1965 г., когда мы, перебравшись через ограду, побывали в этом мрачном месте, останки расстрелянных уже были покрыты новыми слоями костей и праха. Бренану тогда сообщили - и это было правдой, - что Федерико Гарсиа Лорку расстреляли не на гранадском кладбище, а в селении Виснар, находящемся в девяти километрах от города. Но прежде, чем проследить путь поэта к гибели, мы должны познакомиться с человеком, который сыграл в этой трагедии главную роль, - с бывшим депутатом СЭДА Районом Руисом Алонсо. ГЛАВА СЕДЬМАЯ  РАМОН РУИС АЛОНСО В самый разгар избирательной кампании 1933 г. в газете "Эль Дефенсор де Гранада" 4 ноября появилась следующая заметка: "Вчера вечером стало известно, что координационный Комитет Союза правых сил произвел замену среди своих кандидатов праворадикальной коалиции: снята кандидатура Альфонсо Гарсиа Вальдекасаса и вместо него выдвинут типографский рабочий Рамон Руис Алонсо. Как сообщают, сеньор Вальдекасас исключен из выборного списка за свои фашистские высказывания на митинге в мадридском театре "Ла Комедиа"" {"Defensor", 4 noviembre 1933, p. 1.}. Кто же он такой - этот типографский рабочий, заменивший Альфонсо Гарсиа Вальдекасаса, одного из тех, кто вместе с Хосе Антонио Примо де Ривера провозгласил основание Испанской фаланги на торжественном акте 29 октября 1933 г.? Кто этот человек, арестовавший в августе 1936 г. Федерико Гарсиа Лорку? Рамон Руис Алонсо родился в начале века в селенье Вильяфлорес, расположенном километрах в сорока от города Саламанка. Его родители, Рикардо и Франсиска, были состоятельными людьми и, судя по рассказам, заядлыми любителями азартных игр {Автор посетил Вильяфлорес в октябре 1977 г.}. Руис Алонсо учился в Саламанке в школе "Мария Ауксилиадора", учрежденной монахами-салезианцами. Даже в 1967 г. он с большой теплотой вспоминал своих наставников. В течение многих лет, по его словам, он возглавлял Ассоциацию выпускников этой школы {Свидетельство Района Руиса Алонсо. Мадрид, весна 1967 г.}. Именно в этой школе он познакомился с Хосе Мария Хилем Роблесом, будущим лидером СЭДА, который впоследствии стал для Руиса Алонсо наставником в его политической деятельности, а позднее даже написал предисловие к его книге "Корпоративизм" {R. Ruiz Alonso. Corporativismo. Salamanca, 1937.}. До самой победы Республики в 1931 г. Руис Алонсо работал чертежником в Мадриде. Жизнь тогда складывалась для него удачно. Положение изменилось при новом, республиканском строе, как он пишет в своей книге "Корпоративизм" (книга насыщена автобиографическими сведениями): поскольку Руис Алонсо не вступил в социалистический профсоюз Ассоциации типографских рабочих, который в ту пору возглавлял Район Ламонеда, он в течение девятнадцати месяцев не мог найти работы по своей специальности. Этой обиды Руис Алонсо не мог забыть и с той поры питал ненавис