Райнер Мария Рильке. Часослов ---------------------------------------------------------------------------- Книга первая. Об иноческой жизни. Перевод А. Прокопьева Книга вторая. О пути на богомолье. Перевод В. Топорова Книга третья. О юедности и смерти. Перевод В. МИкушевича Рильке Р.М. Часослов: Стихотворения. - Харьков: Фолио; М.: ООО "Издательство АСТ", 2000 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- КНИГА ПЕРВАЯ ОБ ИНОЧЕСКОЙ ЖИЗНИ 1899 x x x Час пробил, упал, отдаваясь в мозгу, сметая сомнения тень: и в дрожь меня бросило: вижу: смогу - схвачу осязаемый день. Ничто - вне прозрений моих - не в счет: застыв, каменеет путь. Лишь к зрелому зрению притечет вещей вожделенная суть. _Ничто_ мне - ни что. Но любя его, я на фоне пишу золотом: чью душу восх_и_тит? - и тьма ли Твоя? - огромный неведомый дом... x x x Круги моей жизни все шире и шире - надвещные - вещие суть. Сомкну ли последний? Но, видя в мире суть, я хочу рискнуть. Покуда вкруг Господа, башни веков, не вскинется дней моих тьма... Не важно кто - сокол я, вихрь с облаков, высокий ли стих псалма. x x x Я помню братьев, что в сутанах строгих, в монастырях, где лавр цветет весной... О юных грежу Тицианах многих, Мадоннах их. - И в них пылает Бог их Неопалимой Купиной. А в самого в себя склоняясь, вижу: _Мой_ темен Бог: в меня пустивши корни, безмолвно ими пьет мои же соки. Всего и помню я, что к выси горней _Его_ теплом расту, оставив _ниже_ побеги - там, где ходит вихрь высокий. x x x Тебя писать нельзя нам своевольно, Ты - Лоно Дня, Заря! И, возлюбя, из тех же чаш, где краски богомольно мешал святой, лучи сияют больно: берем их - в них он умолчал Тебя. Перед Тобой мы громоздим иконы, как в сотни стен - один иконостас. И если сердцем видим, умиленны, - в ладони лик Твой прячем в тот же час. x x x Люблю мечтать на грани помраченья, когда в глубины погружаюсь духа, что жизнь прошла, как в давних письмах глухо упоминание, как без значенья туманный смысл преданья и реченья. Тогда пространства вечного черты я вижу вдруг, где жизнь вторая в силе. И я расту из темноты, шумя ветвями на своей могиле, где вечен сон, что знал ребенок, или - так схвачен мальчик теплыми корнями - забыл, что знал во сне: лишь голос с нами. x x x Господь, сосед, когда Тебя бужу сердцебиеньем, Боже, - замираю: услышу ли Твое дыханье? Знаю, ведь Ты один. Я в зал вхожу. Кто даст воды Тебе? Я - рядом, весь вниманье, слух. И - жаждущий - Ты всюду. Не сплю я, слушаю. Яви мне чудо. Я - здесь, я - здесь! Случайно мы разделены стеной, но тонкой, Боже. Слух что страх: я позову, иль это голос Твой - она во прах падет, хоть голос тих. Стена во тьме - из образов Твоих. Имен Твоих. Икон. И вот - лампада: чуть вспыхнет свет, каким должны гореть глубины духа, чтоб Тебя узреть, - свет бьется тщетно в серебро оклада. И чувствам, вне Тебя, погаснув, надо, как на чужбине, тихо умереть. x x x Когда б хоть раз так в сердце тихо стало... И все случайное, все, что мешало, все приблизительное, хохот рядом, все чувства с их неугомонным адом, я смог бы выгнать бодрствующим взглядом. Тогда б я мог Тобой, единым садом тысячелистным, на краю Вселенной - на миг улыбки мимолетной - стать, чтоб жизни всей вернуть Тебя мгновенно, как Благодать. x x x Живу, под веком подводя черту. И слышу вихрь в странице бытия. Бог, я и ты - ее писали. Чья рука листает книгу на лету? Сверкнет зарница со страницы новой - и снова целого даны черты. Безмолвные, друг друга силы Слова оглядывают, как из темноты. x x x Я вычитал из Слова Твоего безмолвного, из жестов понял, какими Ты лепил нас, мял в ладони (лучистые, теплы, премудры жесты) - вслух было: _жить! А умирать_... и здесь Ты запнулся, тихо повторяя: быть. Но человек не _умер_ - нет, его _убили_. Бездна нам открылась вместо сфер, не сумевших всплыть: ведь только крик был, больше ничего. А голоса, которых ждал Ты столько, провидя в них опору себе в ту пору, над бездной мост, - снесло стремниной крика. С тех пор наш лепет - жалкие осколки Праимени велико- го, и нам, заикам, эти крохи впору. x x x _Померкший отрок Авель рек в ответ:_ Аз есмь? Нет. Не существую. Что-то мой мне сделал брат. Собой мне Божий свет затмил, своим лицом, а как был мил мне Божий свет. Но он теперь один, как есть. Я мыслю - он же где-то есть. Ему-то свет не застят. Обойти его нельзя! и все пути ведут к нему, от гнева все бегут: и гибнут в нем, и он как суд. Он - здесь, не спит, ему уснуть невмочь - что он в ответ? Обо мне позаботилась Ночь, а о нем - нет. x x x Ты - тьма, я рос в Тебе веками, люблю Тебя я, а не пламя, одевшее в границы мир и чей эфир в какой-нибудь из сфер прольет свой свет, а тварь о нем не знает тыщу лет. Но все гребет, все подгребает тьма: меня и зверя, пламя и дома, свечу - под спуд, земное ли, небесное - молюсь ночам: быть может, рядом, тут, незримых сил непостижимый труд. Ты - тьма чудесная. x x x Я верю не в то, что гремит с колоколен. Дать волю тишайшим чувствам хочу. На это не каждый отважиться волен, - а я невольно Тебя получу. И если я дерзок, Господь, прости. Я только хочу, чтобы знал Ты наверно: это лучший порыв мой, о, не упусти, инстинкт и влеченье, без страха и скверны. Так молятся дети - лицом в горсти. И если подымется - устьем ли к морю - как чувств переполненность, волн толкотня, растущим в прилив возвращеньем пьяня, - я верю - Ты здесь, я хвалам своим вторю, как никто до меня. И если я высокомерен, молитву наполни мою по высокой же мере: и одна она, с сим - в заоблачной сфере - предстанет пред Ликом ненастным Твоим. x x x Я в мире совсем одинок, но все ж не совсем, не весьма, чтобы каждый мне час был, как Бог. Я в мире и мал, и ничтожен, но все ж не совсем, не весьма, чтобы лечь Твоим промыслом, Боже, во мглу ума. Вольно мне быть вольным, я Воле позволю деяньем стать без помех: когда же и время замрет, беременное ожиданьем, быть хочу среди тех, кто тайн Твоих господин, или - один. Хочу быть подобьем Твоим, во весь рост тебя несть, о, дай не ослепнуть - от вечности глаз не отвесть, образ Твой удержать, не сгибаясь, не падая. Весна среди сада я. И мне не склониться вовеки. Ибо там я не с Богом, где я согбен. Я хочу, чтобы тлен не коснулся ума. Я ведь образ, я - некий лик, я пишу на стене, крупно, медленно, как во сне, слово, что я постиг в ежедневной земной жажде, мать улыбается мне, это парусник, бриг, он пронесся со мной через вихрь, через смерть, через крик. x x x Ты знаешь, чего я хочу. Быть может, всего - во Вселенной: в падении - тьмы неистленной, во взлете - сияния... но умолчу. А сколько же тех - не хотят ничего - кто княжит и княжит, а чувство - мертво - сужденьями мысль утюжит. Но всякое рад Ты принять существо, что в жажде лицо заслужит. И всякому рад Ты, кто мнит Тебя чашею - ныне и впрок. Еще не остыл Ты, чудесный урок, и я окунусь в Твою глубь глубочайшую, где жизнь обнаружится тихо и в срок. x x x О, нерукотворный, но - год за годом - но - атом на атом - Тебя мы творим. Ты, Вечный Собор, кто сомкнет Тебя сводом? Ты ль - зрим? Что, Господи, Рим? - Повержен кумир. Что, Господи, мир? - Он рухнет под нами прежде, чем Храм Твой блеснет куполами, прежде, чем Лик Твой, лучистая пыль, сверкнет на мозаике в тысячи миль. Но, бывает, во сне я Твой Трон созерцаю со всех сторон, будто строю, от начала, подножия, до венчика золотого. Вижу, Боже, я: силы утрою - и ляжет камень замковый. x x x Ведь был же Один, кто возжаждал так, Боже: значит, можем и мы, значит, мы плодоносим. Пусть даже все копи Твои забросим: коль в горах моют золото, что же, не найдется охотника на лоток? - Даже если и так, то прорвется поток и, взболтав сокровенную взвесь, вынесет слиток. Пусть бы мы не хотели, устав от попыток: _Бог здесь_! x x x Кто миротворцем ублажил нелепость своей судьбы, и благодарно плоть постиг, изгнав ее хохочущую хоть: тот празднует _иначе_ - Ты, Господь, Ты - гость его, покуда вечер тих. Ты - собеседник, одиночеств друг, в покоящейся точке монолога, и всякий круг, - где циркуль ищет Бога, - вращаясь, время раздвигает вдруг. x x x С какой за кисти я хватаюсь блажи? Когда _пишу_, не замечает Бог. Тобой _дышу_. На грани чувств, далек, Ты островками проступаешь. Я же - Твоим очам, и не мигнувшим даже - пространства ток. Отныне нет Тебя в Твоем сиянье, где даль мелодией в напоминанье, как ангелы, еще Тобой звучит... Живешь в последнем Ты своем дому: во мне - ждать эха небу Твоему. А сердце умное молчит. x x x Аз есмь, Господь, Ты слышишь? Вечный Страх, не слышишь, как пылаю страха ради? И окрыленны, чувства в горнем граде, что белый свет в Твоих очах. Моя душа в молчанье, как в лучах, к Тебе припала - ах, Ты не глядишь. Моей молитвы зреющую тишь не видишь? - деревом, цветущим к маю. Ты спишь? - я сон Твой, но не донимаю. Вольно не спать? - Что ж, я - Твоя же Воля. И крепок ей. И властвовать я рад, молчаньем звезд покоясь и глаголя, объемля времени чудесный град. x x x Нет, жизнь моя - не этот час отвесный, где - видишь Ты - скорей к Тебе спешу. Я - дерево в пейзаже духа, тесно сомкнув уста, я - голос бессловесный, тысячеуст я, и Тобой дышу. Я - немота между двумя тонами, они так плохо ладят меду нами: неверный _тон_ - смертный стон кругом. Но в темном интервале, временами - Дух говорит. И вот: горит псалом. x x x Когда б ребенком рос я где-нибудь, где час все тоньше, день все невесомей, Тебя я праздновал бы в их проеме, и пальцами Тебя касался чуть, а не сжимал испуганно - поверь. Там я бы мог Тебя терять всечасно, Ты, безоглядное Здесь и Теперь. Бросать, как мяч, в волнующий, прекрасный миг, чтоб другой, вдруг, покорясь минуте, летел, горяч, с Тобою падая в веселой жути, ведь Ты - Суть Сути. Клинком во тьме Ты б мог сверкнуть, и золотой каймой кольца, и будь я там, замкнул бы Твой - печаткой четкою - огонь, чтобы рука еще белей была. Я б начертал Тебя - стена мала! - на небесах - цвети, моя хвала! - Твои, Господь, вершил бы я дела, титан, колосс: тут пламя, там скала, а там самум, сжигающий дотла - не так, иначе все: Тебя нашла моя печаль... Друзья все дальше - смех теряется в саду, везде - щеколды, а Ты... Ты выпал из гнезда, щегол Ты, птенец, и клюв свой раскрываешь желтый - мне хуже всех теперь, тоскливей всех (рука моя огромна, как на грех). Я палец к Тебе подношу с каплей воды из ключа, и жду, не заставит ли жажда Тебя потянуться за ним, и чувствую: наши сердца наполняются вместе, стуча, страхом одним. x x x Я нахожу Тебя во всем, что стало, как брату, близким мне, почти моим: зерном лучишься Ты в пылинке малой, величественно Ты в великом зрим. Легчайшая игра, всегда на страже сил, проступающих сквозь вещь и суть: взойдя в корнях, в стволах исчезнуть даже, чтобы, воскреснув, сквозь листву блеснуть. x x x _Голос юного брата_: Истекаю, истекаю, как сквозь пальцы - течет песок. Столько чувств во мне, жажда во мне какая, в каждой жажде, свой промысел: Твой урок. Не одно я знаю чувство больное, что ноет - о, пламенея. Да, но в сердце - всего больнее. Пусть я умру. Один. Пусти. Смогу, я знаю, так страх свой сжать в горсти, что пульс сломаю. x x x Вот, Господи, кто вновь Твой строит замок: вчера дитя, наученный от мамок, как руки складывать пред входом в храм фальшивым жестом из провальных драм. Не знает правая, что делать с левой - дать Богу знак или бежать от гнева? О, слишком много - две руки. Еще вчера - валун на дне реки - был лоб омыт часов потоком, - все только рябь, все волны на широком лице воды, но глянет небо оком, нависнув ненароком, невпопад... тот взгляд сегодня погружен в пучины истории всемирной, дух причины - под следствием до Страшного Суда... Нам явят Лик пространств иных глубины: Свет не от света, Тень - не от лучины, начнешься Книгой Ты, как никогда. x x x Ты - благодать, и Ты ее закон, созрели мы, борясь в Твоем же лоне, святая родина, где мы - в полоне, Ты - лес, в котором мы плутаем, сони, Ты - песнь, молчальники мы в общем стоне, Ты - сеть времен с уловом беглых чувств в конце погони. Так взялся Ты в бесчисленных бутонах, в тот день, как, радуясь, посеял нас, - так зрели в солнцах мы Твоих бездонных, так разрослись, пробившись в щель и в паз, - что мог бы в людях, в ангелах, в Мадоннах Ты в этот тихий завершиться час. Со склона неба простирая длань, прости: во тьме мы строим, Божья Рань. x x x Мастеровые мы: мы строим вместе Тебя, высокий неоглядный свод. Но вдруг однажды, словно блик на жести, блеснет приезжий мастерством предвестий - иначе, с трепетом, он плинф кладет. И мы с лесов сходить не будем шатких, и молот будет бить до ломоты в плечах, пока, лучащийся в отгадках Твой, Боже, час не поцелует хватких, нас, в лоб, в лицо, о, ветер с моря - Ты. И выше гор - гром_а_ и грохотанья, согласный стук кидает стык на стык. Лишь в сумерки оставим темный лик: и, проступив, забрезжут очертанья. Как Ты велик! x x x Ты так велик, что я в Твоей тени не существую, вопреки завету. Так темен Ты, что моему рассвету нет смысла брезжить в те же дни. Высоким валом - Воля эта: рассвет в ней тонет искони! Но до чела Господня доросла моя тоска, мой бедный ангел света, не узнан, не прощен и без ответа... до Господа - концом крыла. Нет, не летать - полет постыл ему, где стаи лун безжизненны и дики и берега скрываются во тьму. Огромных крыльев огненные блики раздвинут дуг Твоих надбровных тень, чтобы открылось вдруг, как ясный день, действительно ль он проклят, светлоликий! x x x Тьмы ангелов на свет слетелись, Бога в сияньи ищут, учит каждый лучик челом здесь бить лучам светил могучих. А я, глагол Твой и Твоя подмога, их вижу: вспять они летят, их много - тех, кто найти Тебя не чает в тучах. Да Ты и сам был золотом пленен, и зазвала Тебя эпоха, спета молитвами из мрамора и света, и Ты явился ей, как Царь-Комета, челом сияющим на небосклон. А вспять летишь - и присный век сметен. Безмолвье уст Твоих во мглу одето, но мной дышал Ты и во тьме времен. x x x В те времена он до небес дорос. О Микеланджело шла речь сейчас. И я читал: властитель глыб и масс, он был колосс, каким громада мира не указ. Еще вернется он, ведь он из тех, в конце эпохи кто с ней делит грех, считая ценности: итог таков! И вот всю тяжесть он берет веков, бросая в бездну духа своего. Печаль и радость знали до него. Но выразил он бытие в объеме, во всем его единстве кровном, кроме лишь одного: не покорился Бог. И оттого в любви его весомей, сильней и злей был ненависти ток. x x x Итальянский побег, Господь, дерева Твоего уже отцвел. Как хотел он всего лишь пораньше плодами украсить ствол, но цвести устал и остался гол, и не даст уж плода иного. Но весну свою там Ты провел, Господь, там твой Сын одевает в плоть царствие Славы. Слева - Силы - и справа обратились к Младенцу - сиянию Слова, И с дарами текли к нему снова, и шли за ним, и хвалу свою, как херувим, пели всласть. Ароматная Власть, Он был Розою Роз, тем к себе дал припасть, кто без родины рос. Прошумел в маскарадах средь метаморфоз голосами эпохи, сумевшими с Ним совпасть. x x x И было там любимо Древо Плода Бессмертного, там Дева, чей страх так трогательно строг, цвела из девственного чрева, распутав сто к Тебе дорог. Все приходило с ней в движенье, в ней Новый Век - Дитя - воскрес; Была царицею в служенье Мария - чудо из чудес. И в каждом благовесте звонком с ней - каждый дом; и вот, Жена, она была почти ребенком, но так в себя погружена, так им _Одним_ полна, что тыщам спастись хватило бы, и свет свидетельствовал: свет был нищим в сем Винограднике Побед. x x x Но так же, как тяжесть плодов отшумевшего сада, колонны, руины, разрушенная аркада, и псалом без конца и склада гнетут, - она в часы иные ликом своим туманным, не разрешившись еще Вечно Желанным, к будущим крестным ранам обращена. Улегся вихрь, бесшумный и кромешный - а руки пусты. Увы ей, не родившей Свет Безгрешный. И ангелов чужой и безутешный сонм страшен был ей, как во тьме кусты. x x x Такой писали Деву... Тот, чей гений у солнца взял влеченье, тот с тоской - глядел, как зрело в ней самозабвенней и чище всех, хотя в Страстях смиренней, всеобщее: и живописцем пеней он был всю жизнь, и плач водил рукой. Покровом был чудесным скорби алой на горестных губах, когда почти в улыбку обращалась боль, прости, что ангельским Семи Свечам нимало здесь не открылось, хоть века свети. x x x Но несравненной ветвью в тишине Бог, дерево, созреет в той стране, где весть благую - летнюю - однажды услышат в шумных кронах, там, где каждый так одинок, как выпало и мне. Ведь одинокому открыт Господь, и многим одиноким не щепоть - а пригоршни. Лишь одиночке - горе. У каждого - свой Бог. Но станет вскоре понятно всем (и мне - в их хоре), что в бесконечном разговоре, наитьях, плаче, строгом споре, в явленном бытии-просторе _единый_ волен Бог волной. И вот последний гимн земной в пророке, в старце, в духовидце: Плодами Бог укоренится, крушите звонницы - молиться пристало в час, когда в пшенице безмолвие встает стеной. Плодами Бог укоренится. Тобой и мной. x x x Не верю, что ничтожной смерти яд, пусть каждый день над нами торжествуя, - что он несет тщеты и тягот ад. Не верю, что он чем-нибудь чреват; есть время строить мне, еще живу я: роз долговечнее, кровь - вечный сад. Мой глубже смысл, чем наши игры в страх, где смерть сама себе чума и пир. Я - весь тот мир, где ей упасть во прах. ....Как в тех монахах - смерть глазеет из прорех; ушли, вернулись, напугали всех, кто впрямь боится их, друг с другом схожих, их двое, десять, сотни? без помех сухих, знакомых, вялых, желтых рук вблизи мы видим мертвенный развод - вот, вот: пустой рукав и никого вокруг. x x x Как быть, когда умру я, Боже? Кувшин Твой (я разбит - и что же?) Твое вино (прокисло тоже?) Я смысл и дух Твой, всюду вхожий, как будешь без меня, Господь? Один, отрезанный ломоть, бездомный снова, как вначале. Ведь я - ремни твоих сандалий - спаду с Тебя, теряя плоть. Лишишься Ты святейших риз. Твой взгляд, ложившийся когда-то, устав, мне на щеку - крылатый за мной помчится, но к закату заполыхает мир по скату - и взгляд на камни рухнет, вниз. Как быть, Господь? Мне страшно, Святый! x x x Сквозь сон - х_Р_устящей сажи - шепот, ты - г_Р_усть, нет, б_Р_ось, ты Русь печей. Не знанье, не веков ручей, Ты - _непонятный_, темный опыт, Из ночи в ночь - в ночи ночей. Ты - тот молящийся несмелый, кто всем вещам дал смысл и вес. Ты - звук псалма, Ты нотой целой звенишь, подхваченный капеллой, повторенный в басах небес. Ты сам себе как темный лес: Ведь Ты не из столпов высоких - над сонмом царственных свечей. И не из дам прекраснооких. Мужик заросший - ты исток их, из ночи в ночь - в ночи ночей. x x x _Юному брату_: Вчера, дитя, ты хаосом убит: боясь, что жар растратится незряче - на радость духу? - нет, мой друг горячий, на чувственность... ведь ты из чувства сшит, жених - в душе, что вожделеет стыд. Страсть мучит, виды на тебя имея, и плечи голые в уме встают. В видениях, на лике что лился, горит румянец внешних смут. И змейки чувств, свиваясь в кольца, тлея, от звуков огненных немея, удара сердца, словно бубна, ждут. И вдруг - один ты, жалкий и убогий, и руки опускаются, а ноги не слушаются: чуда нет в любви... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но как в предместье темном слух о Боге, вдруг пронесется жар в твоей крови. x x x _Юному брату_: Тогда молись, как учит тот, кто сам из хаоса вернулся чувств, и там, где были в церкви образы святые, мозаики дополнил золотые прекрасным образом, и меч в персты ей вложил, Воительнице, в помощь нам. Молись хоть так: "Ты - смысл глубинный мой, тебя, поверь, я не разочарую, в своей крови я вихрь и ветер чую, но знаю - создан из тоски немой. Так разыгралась надо мной гроза. Так жизнь строга в тени ее невзгод. Впервые я гляжу в твои глаза, ты - чувств восход. Ты - Дева, ты - чиста. Была и та, что, трепетней листа, меня влекла в осеннем одеянье. Но и с чужбин ты говоришь, Молчанье. И неспроста во все глаза гляжу на холм - в сиянье". x x x Я славлю Господа молчаньем. Немые гимны я вздымал в час откровенный - незвучаньем: велик в очах Твоих, и - мал. Ты отличишь меня в темнотах от тех, что не встают с колен: форм, сбившихся в стада, и вот их пасу под вечер на высотах, язычников, бегущих в тлен. За ними я слежу, томлюсь, и слышу, как мосты запели, и в их топтаниях без цели - залог, что я еще вернусь. x x x Как мне вместить Твой час, чреватый пространством? - этот час, когда Ты весь отдавался голосам. _Ничто_ - как гвозди в язвах, Святый. Творение Тебе - бальзам. Теперь _Ничто_ врачует нас. Нас выпили былые лета, избавив от горячки, - это _м_ы_ в шатком обмороке света пульс бездны чувствуем подчас. _Ничто_ - под нами. Ничего. Лежим, заткнув собою щели. А Ты растешь без всякой цели в тени от Лика Своего. x x x Все те, кто простирает длани, минуя время - нищий град, - все, кто их тянет к тихой рани, в неизреченной глухомани, вдали дорог, в виду утрат, - Податель будничных деяний, Тебя, благовествуя, зрят: "Есть лишь молитва как основа, свята творящая рука; не сотворим себе иного, чем вымолим, что серп, что слово - смиренье набожное снова распустится из черенка. Как многолико время в раме веков шумящих. На века творили вечность мы веками; наш Бог - земля, Он всюду с нами, рубаха, борода, строка. Мы - жилы в камне, камни в храме, твердыня Господа крепка". x x x Нам имя - свет, и каждый блик как пробела в огне. Что мне сказать? - главой поник, я увидал, пускай на миг, Твой темный Лик - (что нас воздвиг) - как в мире вес его велик, как темен он во мне. Из времени сформировав, в котором я взошел, Ты победил меня, поправ, и длится тьма Твоя, и прав Твой гнет, и не тяжел. Не знаешь Ты, кто я такой, я все темней, смысл нежный Твой лелеет жизнь мою. Но я в Твоем краю: Ты слышишь, как вхожу рукой я в бороду Твою. x x x Вначале было слово: _Свет_: все началось. Слова - к разлуке. Второе: _Человек_. И в муке (о, как темны мы в этом звуке!) Твой Лик молчит себе в ответ. Не надо больше слов - их нет. Молюсь ночами: будь растущей из жестов - Немотой Немот, которую так дух проймет в видениях, что станет пуще молчанье ликов, скал и вод. И будь убежищем от злобы, защитой от духовных краж. Уж ночь в раю: так будь же страж... а что рожок Твой пел светло бы - все пустословие, все блажь. x x x Ты входишь и выходишь... Глухо, бесшумно затворилась дверь. Ты - тише призрака и духа, что ходят по домам теперь. Так можно свыкнуться с Тобою, что не подымешь глаз от книг, где странной тенью голубою вновь занялся Твой чудный Лик. Но шепоту, и вслед - прибою дано дышать Тобой на миг. Так часто в мыслимом виденье дробится Твой вселенский шаг: оленей промельк Ты в томленье, а я - тот лес, где только мрак. Ты - колесо, а я - стремленье: темно вращенье средоточий, но - медленней всех спиц - одна вдруг моего достигнет дна, и возрастает ночь от ночи моих творений глубина. x x x Ты - Глубина - растешь искусом: искать ли жемчуг, в небо ль течь собором, Ты - потворство вкусам, завистникам; но перед трусом Твоя, блаженна, молкнет речь. Ты - лес противоречий. Спать я Тебя укладывал, дитя; но все сбываются проклятья, народов судьбы тяготя. И первая из книг, и первый иконописный образ - Твой, в любви и скорби Ты, а нервы, а жилы на висках - пример вы, как правда вьется не из вервий, а плавится во лбах рудой. Пропал Ты в тысячах подобий, напрасны были жертвы все - пока в церковном хоре, в гробе священный ужас, цел в утробе, не встал с тобой, и как в ознобе, лик не облек во всей красе. x x x Ты - Сокровенный: с запозданьем Тебя смыкает время в круг. Каким прекрасным оправданьем Ты был - творением, созданьем - в час по кресту простертых рук. Я рисовал пазы и щели, и слушал, как пустоты пели, - но вот мой замысел угас: как бы волчцы вонзились в глаз - смешались линии, овалы, и тут рука вошла в провалы неведомого, и - отселе - чистейшая из форм зажглась. И вновь не вижу - и молчу. Что труд свершен, вот луч - примета. Но, отводя глаза от света, еще, еще творить хочу. x x x Таков мой труд дневной: над ним, как чаша - тень моя... такую, когда я (глина, но не дым!) пишу, молитвой ли толкую, - как Праздник я тогда ликую - воскресный Иерусалим. Я - Господа премудрый град, тысячеуст, во мне - начала Давидовы: псалтирь звучала в груди и в сумрак излучала звезда мне чудный аромат. Все улицы ведут к восходу, и если я далек народу, то перерос его тщету. Внимаю всем во мне идущим, и одиночеством растущим за утром утро обрету. x x x Неосажденные твердыни, неужто враг вам никогда не снился? Если бы отныне он осадил вас на года. Пока до голода, до страха не доведет вас, паче зол: вкруг ваших стен, золы и праха, - пейзаж ли духа он, иль плаха, - доймет того, к кому пришел. Смотрите с крыш: он здесь и всюду, не слаб, не потерял лица, потворствовать не будет чуду, не шлет к измученному люду парламентера и гонца. Он - стенобит, в камней он груду разносит крепости глупца. x x x На миг забыв о себе самом, во облацех я витал.