новой Величье дикости своей средневековой; Лишь страхом адских кар смутиться может вдруг Железной купиной щетинящийся дух; Им внятен только бог, что в ярости предвечной Греховный создал мир для казни бесконечной, Распятый Иисус, ужасный полутруп, С застывшей скорбью глаз, кровавой пеной губ И смертной мукою сведенными ногами, - Как он немецкими прославлен мастерами, - Великомучеников облики святых, Когда на медленном огне пытают их, Да на песке арен терзаемые девы, Которым лижут львы распоротое чрево, Да тот, кто взял свой хлеб, но, о грехах скорбя, Не ест и голодом в ночи казнит себя. И отживут они в монастырях забытых, Как будто в сумрачных изваяны гранитах. Перевод Н. Рыковой Монахам Благочестивые отшельники, аскеты, В сутаны белые вас облачил мой стих, Вас, побежденных, он привел из лет былых, Чтоб нам предстали вы, безвестные поэты. Мы безразличны вам: что горечь наших слез, Что черный наш покой и алая гордыня? Как встарь, к распятию ваш взгляд стремится ныне. Душою огненный, и я обет принес: Бледнеющий в мечтах, коленопреклоненно Жить буду, преданный искусству, лишь ему. Упорный духом, я, как стяг, его прижму, Со всею силою прижму к груди до стона, Чтоб сердце обожгло, пройдя сквозь плоть, оно. Ведь ныне на земле способно лишь искусство Прельщать могучий ум, питать собою чувства И одинокий дух дурманить, как вино. Когда все рушится иль гибнет постепенно, Искусство свой собор возводит золотой, И по ночам, когда мир погружен в покой, Все выше восстают сверкающие стены И отсветы свои бросают в небосвод. Поэты, опоздав уйти от мира в кельи, Чтобы Искусством жить, иной не зная цели, На свет из витражей во тьме идут вперед. Загадочно высок, мерцает свод собора. Над морем блещущим, где отразился он, Сияет длинный ряд серебряных колонн, И вторит волн хорал молитвенному хору. Из бесконечности идущие ветра Несут неясные напевы неустанно Двум башням храмовым, высоким, как титаны, Чья мощь гранитная сурова и мудра. Тот, кто осмелится войти в безмолвье храма, Увидит лиру там средь факельных огней. Столетьями никто не прикасался к ней, Но струны медные поэта ждут упрямо. Пребудет этот храм навеки, навсегда; Средь сумерек для нас он - средоточье света, А вы, отшельники, все в белое одеты, Печальным шествием, чтоб сгинуть без следа В мистической заре, чужды мирскому счастью, Среди безбожников блуждая без дорог, Пойдете вы туда, где умирает Бог, Чтобы вручить ему последнее причастье. Перевод Ю. Денисова Обочины дороги Декабрь Под бледным небом по полям туман ползет, Земля от холода вся в трещинах глубоких, На рыжих склонах инея налет, И над безмолвием трещат, кричат сороки. Как стая гарпий злобных и жестоких, Кусты сражаются, и ветер листья рвет, Тряпье осеннее, и там, в полях далеких, Как будто кто по наковальне бьет. Зима унылая! Твой холод беспрестанно Сжимает душу мне своей рукой титана, И тот же звон глухой плывет издалека, Тоскливый звон из церковки соседней Твердит, что там собрали в путь последний И в землю опускают бедняка. Перевод Ф. Мендельсона Смутное Цветок увидеть, хрупкий и беспечный, Который на качели стебелька, Раскачиваясь, хрупкий и беспечный, Спит, а потом увидеть мотылька, Как он горит алмазом на лету Иль вдруг в луче закатном замирает; Потом увидеть парусник в порту, - Он в путь готов, лишь ветра ожидает, И моряки-фламандцы, торопливо Прощаясь, выбирают якоря, Чтоб выйти на просторы до отлива. Увидеть все, что мне дала заря Вечерняя, и вопрошать тревожно: Вдруг упадет цветок? Не станет мотылька? Иль белый парусник войдет неосторожно В стремнину бурную, как горная река, И станет жалкою игрушкою стихии Там, где вздымаясь пенятся валы И грозно ходят горы ледяные?.. Воспоминанья о тебе плывут из мглы, Как облака в последний час заката. Цветок, и мотылек, и парус над волной, И ты - все в ночь уходит без возврата, Лишь боль и золото закатное - со мной! Перевод Ф. Мендельсона Гимн I Хотел бы я иметь, чтобы тебя воспеть, Глас торжествующий и грозный океана, Неукротимое дыханье урагана. Хотел бы заглушить гремящих молний медь И грома дальнего в ночи слова глухие, Чтоб славили тебя одну стихии! О как хотел бы я, чтоб разом все моря На берег хлынули, и чтобы пела пена Земле, как ты прекрасна и священна. Еще хотел бы я, чтоб, в небесах горя, Над ревом бурь и грозами шальными Кометой ярче звезд твое сияло имя! II Как ящерицы, те, что солнце пьют, Зеленым длинным телом извиваясь, К тебе мои желания ползут. В полдневный зной я над тобой склоняюсь; Вокруг поля, и полыхает рожь, И не унять томительную дрожь. Ласкает ветер нас, мы от жары устали. Среди холмов Эско сверкает там и тут, Все небо в золоте, и необъятны дали, Как ящерицы, те, что солнце пьют, Ты предо мной лежишь, бесстыдно сладострастна, И снова я горю, и наша страсть прекрасна! Перевод Ф. Мендельсона Артевельде Смерть величавая из глубины органа Под свод готический возносит до высот Вождя фламандского, чье имя каждый год В день поминания горит из-под тумана. Кровавой чередой прошли над ним века, Но в битвах и резне, в отчаянье восстанья Народ хранит о нем священные преданья, - Течет в вечерний час рассказ у камелька... Низвергнув королей, он их топтал ногами. Доверчиво к нему стекаясь без конца, Вручал ему народ и руки и сердца, И бушевало в нем стихий народных пламя. Он знал и помыслы и душу знал народа, И он провидел бунт, что в будущем блеснет Как факел огненный; и рук могучий взлет В грядущем предвещал желанную свободу. Творил он чудеса - легенды в мире прозы, - Преграды все ломал, в борьбе добра и зла, Покуда в саван смерть его не облекла, И мрак окутал лоб, где вспыхивали грозы. Он пал в вечерний час, предательски убитый... А в городе народ восстал в вечерний час. Перевод Б. Томашевского Часы Ночью, в молчании черном, где тени бесшумные бродят, - Стук костыля, деревянной ноги. Это по лестнице времени всходят и сходят Часы, это их шаги! Вокруг устарелых эмблем и наивных узоров Цифр под стеклом утомительный ряд. О луны угрюмых, пустых коридоров: Часы и их взгляд! Деревянный киоск роковых откровений, Взвизги напилка, и стук молотков, И младенческий лепет мгновений, - Часы и их зов! Гроба, что повешены всюду на стены, Склепы цепей и скелетов стальных, Где кости стучат, возвещая нам числа и смены- Часы и весь ужас их! Часы! Неутомимы, бессонны, Вы стучите ногами служанок в больших башмаках, Вы скользите шагами больничных сиделок. Напрасно вас молит мой голос смущенный. Вы сдавили мой страх Циркулем ваших безжалостных стрелок. Перевод В. Брюсова Притча Над золотом глади озерной, Где белые лилии спят, Усталые цапли скользят, В воде отражаются черной. Их крыльев широк размах, Медлительны их движенья; Плывут они в небесах, Гребут в воде отраженья. Но рыбак туповатый и важный На них расставляет сети, Не видя, что птицы эти Гребут в высоте отважно, Что в мокрые сети скуки Птицы не попадают. Напрасно он в тине их ищет, - Птицы все выше взмывают, И мчатся, как призраки, мимо, Безумны и неуловимы! Перевод Ф. Мендельсона Не знаю, где Это где-то на севере, где, я не знаю, Это где-то на полюсе, в мире стальном, Там, где стужа когтями скребется по краю Селитренных скал, изукрашенных льдом. Это - холод великий, едва отраженный В серебряном зеркале мертвых озер; Это - иней, что точит, морочит - бессонный, Низкорослый, безлиственный бор. Это - полночь, огромный скелет обнаженный Над серебряным зеркалом мертвых озер, Это - полночь, что точит, морочит, хохочет, Но раздвинуть руками гигантскими хочет Холодный и звездный простор. В дали полуночной безвольной Это смолкнувший звон колокольный, Это убранный снегом и льдами собор. Это хор похоронный, с которым без слов я рыдаю, Литургия Великого Холода в мире стальном. Это где-то, - не в старом ли северном крае? - не знаю! Это где-то, - не в старом ли северном сердце? - в моем! Перевод В. Брюсова Дурной час С тех пор как схлынули прощальные огни, Все дни мои в тени, все тяжелей они. Я верил в разум мой, где не гнездились тени, И мысль моя (в ней солнца шар пылал, В ней гнев светился, яростен и ал) Кидалась некогда на скалы заблуждений. Надменный, радость я немую знал: Быть одиноким в дебрях света; Я верил лишь в могущество поэта И лишь о творчестве мечтал, Что нежно и спокойно возникает И движется (а путь широк и прям) К тем очагам, Где доброта пылает. Как темен был тот вечер, полный боли, Когда сомненьями себя душа сожгла Дотла И трещины разъяли стену воли! Вся твердость рухнула во прах. Персты? Без сил. Глаза? Пусты. Надменность? Смята. Стучится кровь печальная в висках, И жизнь, как пьявками, болезнями объята... Теперь, сходя во гроб, летя невесть куда, О, как хотел бы я, чтобы над мглой бездонной, Как мрамор, пыткою и славой опаленный, Мое искусство рдело бы всегда! Перевод Г. Шенгели Ноябрь Вот листья, цвета гноя и скорбей, - Как падают они в моих равнинах; Как рой моих скорбей, все тяжелей, желтей, - Так падают они в душе моей. Лохмотьями тяжелых облаков Окутавши свой глаз слепой, Поник, под ветра грозный вой, Шар солнца, старый и слепой. Ноябрь в моей душе. Над илом ивы чуть видны; в туманы, Мелькая, черные уносятся бакланы, И льется крик их, долгий, точно вечность, Однообразный, - в бесконечность. Ноябрь в моей душе. О, эти листья, что спадают, Спадают; О этот бесконечный дождь И этот вой средь голых рощ, Однообразный, рвущий все в душе!.. Перевод Г. Шенгели Вечера Человечество Распятые в огне на небе вечера Струят живую кровь и скорбь свою в болота, Как в чаши алые литого серебра. Чтоб отражать внизу страданья ваши, кто-то Поставил зеркала пред вами, вечера! Христос, о пастырь душ, идущий по полянам Звать светлые стада на светлый водопой, Гляди: восходит смерть в тоске вечеровой, И кровь твоих овец течет ручьем багряным... Вновь вечером встают Голгофы пред тобой! Голгофы черные встают перед тобою! Взнесем же к ним наш стон и нашу скорбь! Пора! Прошли века надежд беспечных над землею! И никнут к черному от крови водопою Распятые во тьме на небе вечера! Перевод В. Брюсова Под сводами Сомкнулись сумерки над пленными полями, Просторы зимние огородив стеной. Мерцают сонмы звезд в могильной мгле ночной; Пронзает небеса их жертвенное пламя. И чувствуешь вокруг гнетущий медный мир, В который вплавлены громады скал гранитных, Где глыба каждая - каких-то первобытных Подземных жителей воинственный кумир. Мороз вонзил клыки в углы домов и башен. Гнетет молчание. Хотя б заблудший зов Донесся издали!.. Бой башенных часов Один лишь властвует, медлителен и страшен. Ночь расступается, податлива как воск, Вторгаются в нее безмолвие и холод. Удары скорбные обрушивает молот, Вбивая вечность в мозг. Перевод М. Донского Холод Огромный светлый свод, бесплотный и пустой, Стыл в звездном холоде - пустая бесконечность, Столь недоступная для жалобы людской, - И в зеркале его застыла зримо вечность. Морозом скована серебряная даль, Морозом скованы ветра, и тишь, и скалы, И плоские поля; мороз дробит хрусталь Просторов голубых, где звезд сияют жала. Немотствуют леса, моря, и этот свод, И ровный блеск его, недвижный и язвящий! Никто не возмутит, никто не пресечет Владычество снегов, покой вселенной спящей. Недвижность мертвая. В провалах снежной тьмы Зажат безмолвный мир тисками стали строгой, - И в сердце страх живет пред царствием зимы, Боязнь огромного и ледяного бога. Перевод Г. Шенгели Соломенные кровли Склонясь, как над Христом скорбящие Марии, Во мгле чернеют хутора; Тоскливой осени пора Лачуги сгорбила худые. Солома жалких крыш давно покрылась мхом, Печные покосились трубы, А с перепутий ветер грубый Врывается сквозь щели в дом. Склонясь от немощи, как древние старухи, Что шаркают, стуча клюкой, И шарят вкруг себя рукой, Бесчувственны, незрячи, глухи, Они запрятались за частокол берез; А у дверей, как стружек ворох, Опавшие листы, чей шорох Заклятий полон и угроз. Склонясь, как матери, которых гложет горе, Они влачат свои часы В промозглой сырости росы На помертвелом косогоре. В ноябрьских сумерках чернеют хутора, Как пятна плесени и тленья. О, дряхлой осени томленье, О, тягостные вечера! Перевод М. Донского Лондон То - Лондон, о мечта! чугунный и железный, Где стонет яростно под молотом руда, Откуда корабли идут в свой путь беззвездный - К случайностям морей, кто ведает куда! Вокзалов едкий дым, где светится мерцаньем, Серебряным огнем, скорбь газовых рожков, Где чудища тоски ревут по расписаньям Под беспощадный бой Вестминстерских часов. Вдоль Темзы - фонари; не парок ли бессонных То сотни веретен вонзились в темь реки? И в лужах дождевых, огнями озаренных, - Как утонувшие матросов двойники. И голоса гуляк, и жесты девки пьяной, И надпись кабака, подобная Судьбе, - И вот, внезапно Смерть в толпе, как гость незваный... То - Лондон, о мечта, влачащийся в тебе! Перевод В. Брюсова Вдали Вплывают блики крыл в угрюмые ангары, Ворота черные все голоса глушат... Кругом - унынье крыш, фасады, и амбары, И водосточных труб необозримый ряд. Здесь глыбы чугуна, стальные стрелы, краны, И эхом в щелях стен вся даль отражена: Шаги и стук копыт, звенящий неустанно, В быки мостов, шурша, врезается волна... И жалкий пароход, который спит, ржавея, В пустынной гавани, и вой сирен вдали... Но вот, таинственно сквозь мрак ночной белея, В далекий океан уходят корабли, Туда, где пики скал и ярость урагана... Душа, лети туда, чтоб в подвиге сгореть И чтоб завоевать сверкающие страны! Какое счастье жить, гореть и умереть! Взгляни же в эту даль, где острова в сиянье, Где мирры аромат, коралл и фимиам - Мечтою жаждущей уйди в зарю скитаний И с легкою душой вручи судьбу ветрам, Где океанских волн блистает свет зеленый... Иль на Восток уйди, в далекий Бенарес, К воротам древних Фив, в руины Вавилона, В туман веков, где Сфинкс, Афина и Гермес, Иль к бронзовым богам на царственном пороге, К гигантам голубым, или во тьму дорог, Где за монахами медлительные дроги Неповоротливо ползут из лога в лог... И взор твой ослепят лучи созвездий южных! О бедная душа, в разлуке ты с мечтой! Уйди же в зной пустынь, в прозрачность бухт жемчужных, Путем паломника в пески земли святой... И может быть, еще в какой-нибудь Халдее Закатный вечен свет: он пастухов хранит, Не знавших никогда и отблеска идеи... Уйди тропой цветов, где горный ключ звенит, Уйди так глубоко в себя мечтой упорной, Чтоб настоящее развеялось, как пыль!.. Но это жалкий бред! Кругом лишь дым, и черный Зияющий туннель, и мрачной башни шпиль... И похоронный звон в тумане поднимает Всю боль и всю печаль в моей душе опять... И я оцепенел, и ноги прилипают К земной грязи, и вонь мне не дает дышать. Перевод Б. Томашевского Бесконечное Ветров осенних псы, охрипшие от лая, Бессилья цепь грызут со злобою тупой, А ночь крадется прочь, глаза им застилая, К луне, скатившейся в бездонный водопой. Там, далеко внизу, огни, огни без счета, А там, вверху, - грома чугунных голосов: От бесконечности уснувшего болота - До бесконечности разбуженных лесов, Где в океане звезд и сумрака сквозного Дороги тянутся, мерцая на свету, Переплетаются и ускользают снова Все дальше - в жуткую ночную черноту. Перевод Р. Дубровкина Крушения Разговор ... Так будь же палачом! Руками собственными сам себя замучай, Не поручай другим пытать тебя - и жгучий Свой поцелуй дари отчаянью; ни в чем Не уступай себе: чем беспощадней горе, Тем легче укротить его - перебори Страданья гордостью, а душу изнури Кощунством - и над ней восторжествуешь вскоре, Вся жизнь - сплошное зло, но кто поддастся злу? - Ах, как бы я хотел последовать примеру Древнейших христиан, страдающих за веру, Бичующих себя в молитвенном пылу! Моих терзаний путь, я знаю, будет долог, Смеясь, я выпью яд обманов и обид: Так сельский колокол рыдает и скорбит, На землю траурный набрасывая полог, - И буду втайне пьян от смелости такой! - Подстерегать себя, себе готовить беды, С остервененьем ждать восторженной победы Над зверем, прозванным бессильем и тоской. Он в сердце метит - пусть! Не примиряться с крахом Надежд, - против себя восстать и стать сильней Кичливой пустоты, быть равнодушным к ней. - Стать мощью собственной, мучением и страхом, И знать, что есть поля, куда влечет вражда, Где люди с каменными жесткими сердцами Посевов гибельных становятся жнецами, Дороги есть в полях, где слышится всегда Тяжелый гул шагов и крики, - все живое Бежит тех мест, когда на жертвенной скале, В густой крови лиан, тускнеющих во мгле, Злодейства лезвие сверкает огневое. Перевод Р. Дубровкина Меч И Некто, меч подъяв, мне предсказал с презреньем: В безвестность канешь ты, ничтожный, поделом - Подточен праздностью, бесплодным самомненьем, В грядущем ты вкусишь лишь горесть о былом. В тебе прокиснет кровь простосердечных дедов - В убогом отпрыске их мощь истощена; На жизнь, ее златых триумфов не изведав, Ты будешь, как больной, дивиться из окна. И нервы съежатся: ни счастья, ни страданий, И скука въестся в плоть: чуть начал - и устал; Твой лоб надгробием придавит рой мечтаний, И поселится страх во мгле ночных зеркал. Бежать бы от себя!.. Ах, если б!.. Но усталость Уж отпечатала неизгладимый след; Чужая и своя томительная вялость Нальет свинцом твой мозг и размягчит скелет. Пройдешь, с порывами отважных незнакомый, Ты по земле один; твой не зажжется взгляд Сияньем их надежд, - и радостные громы Вдали, не для тебя, победно прогремят. Перевод М. Донского Как горько! Замкнуться навсегда, уйти поглубже в складки, Стать серым, словно холст однообразно гладкий, - Как горько! и, прикрыв собою разный хлам, Пылиться, выцветать и рваться по углам, - Как горько! и в душе не находить отваги Судьбу перекроить на царственные стяги. Свернуться складками и ждать к себе гостей - Детей пустых страстей, ошибок и смертей. Не дрожью шелковой разлиться по прилавку, А чувствовать в груди кровавую булавку И где-нибудь в углу чулана, под замком, Годами пролежать бесформенным тюком, И видеть, как тебе всю душу исчернили Налеты плесени и липковатой гнили. Истлеть под складками и не стремиться прочь, Стать скукой, что не прочь расти из ночи в ночь, И знать, что там внутри, под кожей, в каждом нерве, Скрывается недуг, и ткань прогрызли черви. Перевод Р. Дубровкина Исступленно Пусть ты истерзана в тисках тоски и боли И так мрачна! - но все ж, препятствия круша, Взнуздав отчаяньем слепую клячу воли, Скачи, во весь опор скачи, моя душа! Стреми по роковым дорогам бег свой рьяный, Пускай хрустит костяк, плоть страждет, брызжет кровь! Лети, кипя, храпя, зализывая раны, Скользя, и падая, и поднимаясь вновь. Нет цели, нет надежд, нет силы; ну так что же! Ярится ненависть под шпорами судьбы; Еще ты не мертва, еще в последней дрожи Страданье под хлыстом взметнется на дыбы. Проси - еще! еще! - увечий, язв и пыток, Желай, чтоб тяжкий бич из плоти стон исторг, И каждой порой пей, пей пламенный напиток, В котором слиты боль, и ужас, и восторг! Я надорвал тебя в неистовой погоне! О кляча горестей, топча земную твердь, Мчи одного из тех, чьи вороные кони Неслись когда-то вдаль, сквозь пустоту и смерть! Перевод М. Донского Молитвенно Ночь в небо зимнее свою возносит чашу. И душу я взношу, скорбящую, ночную, О, господи, к тебе, в твои ночные дали! Но нет в них ничего, о чем я здесь тоскую, И капля не падет с небес в мои печали. Я знаю: ты - мечта! И все ж во мраке ночи, Колени преклонив, тебе молюсь смиренно... Но твой не внемлет слух, твои не видят очи, Лишь о самом себе я грежу во вселенной. О, сжалься, господи, над бредом и страданьем, Я должен скорбь излить здесь, пред твоим молчаньем. Ночь в небо зимнее свою возносит чашу. Перевод В. Брюсова Осенний час Да, ваша скорбь - моя, осенние недели! Под гнетом северным хрипят и стонут ели, Повсюду на земле листвы металл и кровь, И ржавеют пруды и плесневеют вновь, - Деревьев плач - мой плач, моих рыданий кровь. Да, ваша скорбь - моя, осенние недели! Под гнетом холода кусты оцепенели И вот, истерзаны, торчат в пустых полях Вдоль узкой колеи, на траурных камнях, - Их рук - моих, моих печальных рук размах. Да, ваша скорбь - моя, осенние недели! В промерзшей колее колеса проскрипели, Своим отчаяньем пронзая небосклон, И жалоба ветвей, и карканье ворон - Стон сумрака - мой стон, затерянный мой стон. Перевод Г. Шенгели Роковой цветок Бессмыслица растет, как роковой цветок На черноземе чувств, желаний, дум гниющих. Героев тщетно ждать, спасителей грядущих, И в разуме родном коснеть - наш горький рок! Иду к безумию, к его сияньям белым, К сияньям лунных солнц, так странных в полдень нам, К далеким отзвукам, в которых гул и гам, И лай багряных псов за призрачным пределом. Озера роз в снегу, и птицы в облаках, На перьях ветерка присевшие, летая; Пещеры вечера и жаба золотая, Задвинувшая даль, у входа на часах; Клюв цапли, в пустоту разинутый безмерно, В луче дрожащая недвижно мошкара; Бессильное тик-так, беспечная игра... Смерть сумасшедшего, - тебя я понял верно! Перевод В. Брюсова Голова На черный эшафот ты голову взнесешь Под звон колоколов - и глянешь с пьедестала, И крикнут мускулы, и просверкает нож, - И это будет пир, пир крови и металла! И солнце рдяное и вечера пожар, Гася карбункулы в холодной влаге ночи, Узнают, увидав опущенный удар, Сумели ль умереть твое чело и очи! Зло величавое змеей в толпу вползет, В толпу, - свой океан вокруг помоста славы Смирившей, - и она твой гроб как мать возьмет, Баюкать будет труп, кровавый и безглавый. И ядовитее, чем сумрачный цветок, Где зреет ярче яд, чем молнии сверканье, Недвижней и острей, чем впившийся клинок, Властней останется в толпе воспоминанье. Под звон колоколов ты голову взнесешь На черный эшафот - и глянешь с пьедестала, И крикнут мускулы, и просверкает нож, - И это будет пир, пир крови и металла. Перевод В. Брюсова Черные факелы Законы Печален лик земли среди угрюмых зданий, Где жизнь заключена в прямоугольный плен, Где предопределен удел моих страданий Всей тяжестью колонн и непреклонных стен. Вот башенки наук, вот лабиринты права, Где человечий мир в законы водворен, Где мозг одет в гранит - и не посмеет он Поколебать столпы священного устава. Гордыня бронзы там нисходит с высоты, Чугунная плита сдавила все живое... О, сколько нужно дум и страстной чистоты, Чтоб волновался ум, чтоб сердцу быть в покое Дабы оно могло багряный купол свой Просторно изогнуть в глубокой, нежной сини, Где б не посмело зло коснуться той твердыни, Той мудрой доброты и ясности живой! Но в бездне вечеров, уже чреватых бурей, Лучами черных солнц охвачен башен ряд, И мчатся тучи к ним толпою грозных фурий, Швыряя молний блеск на крутизну громад. И лунный желтый глаз великой лженауки В тех небесах, куда устремлена сейчас Готическая мощь, ужели не погас От старости своей, от вековечной скуки?.. Перевод Ю. Александрова Мятеж Туда, где над площадью - нож гильотины, Где рыщут мятеж и набат по домам! Мечты вдруг, безумные, - там! Бьют сбор барабаны былых оскорблений, Проклятий бессильных, раздавленных в прах, Бьют сбор барабаны в умах. Глядит циферблат колокольни старинной С угрюмого неба ночного, как глаз... Чу! Бьет предназначенный час! Над крышами вырвалось мстящее пламя, И ветер змеистые жала разнес, Как космы кровавых волос. Все те, для кого безнадежность - надежда, Кому вне отчаянья радости нет, Выходят из мрака на свет. Бессчетных шагов возрастающий топот Все громче и громче в зловещей тени, На дороге в грядущие дни. Протянуты руки к разорванным тучам, Где вдруг прогремел угрожающий гром, И молнии ловят излом. Безумцы! Кричите свои повеленья! Сегодня всему наступает пора, Что бредом казалось вчера. Зовут... приближаются... ломятся в двери... Удары прикладов качают окно, - Убивать - умереть - все равно! Зовут... и набат в мои ломится двери! Перевод В. Брюсова Города Воняет битумом и кожами сырыми, И, как тяжелый бред, гранит вздымают свой Дома, запутавшись в туманах, в желтом дыме И в серых сумерках, пропахнувших смолой И гарью. Черные дороги, словно змеи, Ползут за доками вдоль складов, по мостам, Где отсвет факелов, то ярче, то мрачнее, Безумно мечется по стенам тут и там, Тревожа темноту борьбой огня и тени. Под плеск холодных волн и по ночам, и днем Отплытий медленных и мрачных возвращений Проходит череда; корабль за кораблем Плывут через моря; тем временем заводы Дымят, работая; там молоты гремят, Колеса крутятся и месяцы, и годы, И ходят шатуны весь день вперед-назад; Канаты и ремни натянуты, как жилы, На крючьях и шкивах, и движет их тоска. Канавы тянутся по пустырям уныло, Туннели ночь сосут, но вот издалека Растет железный свист, чтоб ослабеть помалу, - То, сотрясая мост, несутся поезда, Несутся поезда так, что стенают шпалы, И каждого туннель глотает без труда, Чтоб вскоре изрыгнуть, и поезд снова мчится, Вновь бешено летит к далеким городам. Бочонки толстые, в тугих мешках пшеница, Эбен и каучук пылятся, словно хлам; Рога ветвистые навалены повсюду, И шкуры хищников распяты здесь навек; Здесь бивни мощные лежат огромной грудой. Продать за медяки всю славу гор и рек! Гуртом и в розницу! Звериная гордыня Кроваво попрана. Сомы глухих озер, Медведи севера и страусы пустыни, Индийские слоны и львы Атласских гор! Цари! Любой из вас был вольным и могучим, Но жизнь вам не спасли ни когти, ни клыки. Теперь для вас - брезент на кузове скрипучем И склад, где свалены кадушки и тюки. Вот Лондон в сумерках, холодных и обманных, Где солнца старого останки сгноены, Мечты о золоте купающий в туманах, И свой багровый бред, и тягостные сны. Вот Лондон, над рекой неясно проступая, Растет, как сон во сне: вот лодки и суда, Конторы, стройки, верфь, заборы, мостовая, Хибары, пристани и темная вода В туманный лабиринт переплелись, а выше Сквозь воздух цинковый угрюмо вознеслись В страданье каменном, внизу оставив крыши, Десятки башен, труб, чтоб протаранить высь. Жар биржевых боев, горячка, страсть наживы, Молитв о золоте неисчислимый хор, Блеск одержимых глаз, подъем нетерпеливый Мильонов торгашей на золотой Фавор! Душа моя, смотри! С ума на биржах сводит Мечта о золоте, несытая мечта! Гул, гам, тревожный крик - тоскливо день уходит; Приходят с ночью вновь шум, крики, маета Труда полночного, вновь начатых сражений Грядущего с былым, пера против пера, При свете газовом, без устали, без лени, В конторах и бюро, сегодня, как вчера. Бой банков с банками и воротил друг с другом! В борьбе всех против всех вовек душе моей Не выжить! Мне конец! Стальным здесь пашут плугом, Чтоб, сея золото, снять урожай гиней На жарких нивах бирж. Ты треснута, надбита, Душа моя! Твой гнев не удержать в груди! Душа моя, душа, сошедшая с орбиты, В негодовании палящем пропади! Вот город золотой алхимии могучей! Мой дух расплавится в горниле зла, и тут Сведут меня с ума противоречий тучи, Чьи молнии мне мозг и сердце обожгут! Перевод Ю. Денисова Скала На ту скалу, изглоданную морем, Чей шаг, скажи, пойдет за мной, чей шаг? Я заселил ее моей душою. - Скажи, как мне побыть с моей душою? В эбеновых стенах, что мной возведены, Моя надежда зеркалом искрилась, Но вот беззвучно в сумерках разбилась.