редственных конкурентов. Невозможно понять информационную революцию, не учитывая того, что она является информационным выражением начинающейся революции всеобщего доносительства. Действительно, надо же следить за начинаниями конкурентов на другой стороне планеты и получать образцы продукта, способного соперничать с вашим! Французское общество Pick Up в 1991 году создало с этой целью сеть информаторов в 25 странах: журналистов, интервьюеров и консультантов, по большей части уроженцев этих стран, в обязанности которых входила технологическая слежка всеми средствами.3 Более того, некоторые агентства, занимающиеся опросами, становятся сейчас настоящими мультинациональными корпорациями по продаже приватных сведений, ценимых во всем мире на вес золота. Таковы, например, американское агентство Kroll и британские компании Control Risk и DSL, a также южноафриканское агентство Executive Outcomes.4 На рынке инвестиций существует множество подобных компаний, с охотой использующих методы тоталитарного шпионажа. После первой бомбы, атомной, способной разрушать материю с помощью радиоактивности, в конце тысячелетия появился призрак второй бомбы, информационной, способной уничтожить спокойствие наций с помощью интерактивной информации.5 "Интернет постоянно искушает легкой возможностью нанесения ущерба и безнаказанных террористических действий -- заявил один бывший хакер, ставший директором компании, -- и опасность терроризма увеличивается с появлени- 54 ем новых интернавтов. Наиболее опасными являются не радикально настроенные элементы, как можно было бы подумать, а мелкие бизнесмены без царя в голове, готовые на любую подлость, чтобы обставить ближайшего соперника". Их излюбленные средства? -- Современное программное обеспечение, в большом количестве предоставляемое предприимчивыми рекламистами и способное буквально затопить какой-нибудь сервер, провести настоящий mail-bombing, акт "кибертерроризма" с минимальным риском. Отметим еще раз: экономическая война ведется под эгидой расширения свободы коммуникаций и для того, чтобы отвечать требованиям "информационной" войны, рекламные стратегии должны быть пересмотрены и подкорректированы. Так, президент агенства Jump Мишель Эбер в книге "Реклама как абсолютное оружие" пытается продемонстрировать необходимость партизанского бизнеса и подчеркивает, что для этого придется перестроить всю систему коммуникаций.6 Поэтому в последнее время нас заваливают так называемой "интерактивной рекламой" -- развлечением, способствующим в то же время продвижению товаров на рынке. Во Франции, благодаря программам Open TV (на канале TPS)ii и Media Highway (на спутниковом канале) уже 700 000 семей могут сегодня выразить свой интерес к рекламируемому в ролике продукту: достаточно лишь нажать "ОК" на пульте управления. Таким образом, новый тип рекламы, ранее существовавший только в Интернете, появился на телевидении, в средствах массовой коммуникации. От интерактивной рекламы к рекламе негативной один только шаг: маленький шаг для человека, но один огромный шаг к нечеловеческому! Один большой шаг к "всеобщему доносительству" и индустриализации разоблачений. 55 "Сравнение -- не доказательство (raison)", -- гласит изречение. Сегодня всеобщая конкуренция на едином рынке сделала сравнение глобалитарным явлением, предполагающим засвечивание всего на свете: не только автодорог под теленаблюдением, но так же и людей, их поведения, действий, их скрытых реакций. Так безумие (deraison) насильственной конкуренции начинает подчинять себе нашу экономическую, политическую и культурную жизнь... Наибольшее безрассудство, начинание муль-тинационального масштаба, обуславливается легким нажатием клавиши "ОК" "гражданином мира", увлеченным игрой в общество, где условные рефлексы значат больше, чем обмен мнениями, где феномен омассовления социального поведения охватывает все большее количество людей и угрожает демократии. Альбер Камю как-то с усмешкой сказал: "Когда все мы будем виновными, тогда-то и наступит истинная демократия!" После эпохи проговариваемых доносов, злословия и клеветы, губительных для общества слухов, бесплатного телефона для доносчиков и прослушивания подозреваемых наступает царство оптического доноса, эра повсеместных cameras live в Интернете и камер слежения, устанавливаемых не только на улицах, проспектах, в банках или супермаркетах, но и в жилых помещениях, в муниципальных квартирах неблагополучных кварталов. Благодаря Earthcam -- серверу, оснащенному сто семьюдесятью двумя камерами в двадцати пяти странах мира, -- можно путешествовать по планете, оставаясь на месте, a Netscape Eye обеспечивает доступ к тысячам сайтов с cameras on line, служащих не только для туризма и коммерции, но и для всеобщего разлядывания. Образы, к которым, как к избранным точкам, "точкам зрения", универсальный вуайеризм приковывает взгляд, множатся на глазах и в будущем, в 56 эру новейшей глобализации, глобализации взгляда единственного глаза, станут "точками продажи". Активная (волновая) оптика, полностью изменила использование традиционной пассивной (геометрической) оптики эры трубы Галилея, как если бы утрата линии горизонта пространственной перспективы привела к появлению замещающего горизонта -- искусственного горизонта экрана или монитора, свидетельства приоритета медийной перспективы.,. где на первом плане находится "телеприсутствующее" событие, а не наличествующие здесь ландшафт и трехмерные объекты. Поэтому постоянно растет число "новых светил" -- спутников для наблюдения и передачи информации, -- способных полностью заполнить орбитальное пространство планеты: совсем недавно были запущены проекты Iridium "Моторолы" и Teledesic и Skybridge компании "Алкатель". "Быстрее, меньше, дешевле" -- этот девиз НА-СА, несколько иначе понятый, в скором времени может стать девизом глобализации. Миниатюрность и скорость характеризуют уже не летательные аппараты, созданные для покорения внеземного пространства, а географию нашей планеты в эру резкого временного сжатия. На смену обществу тюрьмы, чья механика была раскрыта Мишелем Фуко, приходит общество контроля, предсказанное Жилем Делезом. Во Франции решили фиксировать на условно досрочно освобожденном электронный браслет-радиопередатчик, позволяющий определять его местонахождение в каждый момент времени, тем самым сокращая количество людей в переполненных тюрьмах. Сегодня эти нововведенные практики называют "гуманными", однако, можно не сомневаться, что вскоре они будут применены и к другим категориям людей, отклоняющимся от нормы. Стоит также сказать о сотовых телефонах, распространенных на постиндустриальных предпри- 57 ятиях, которые стирают грань между частной жизнью и рабочим временем. В Великобритании даже стали заключать контракты не с временной, а с нулевой занятостью и необходимостью быть на мобильном телефоне: как только вы понадобитесь фирме, вам позвонят и вы придете\ Подобная практика имеет, в конечном итоге, ту же природу, что и "крепостное право" или электронное заточение преступника в замкнутом округе полицейского участка. Чем больше за счет релятивизирутощего эффекта коммуникаций мир сужается, тем более жестким становится теленаблюдение и все более реальной опасность экономического и социального краха, всего лишь продолжающего визуальный крах "рынка видимого", где виртуальный мыльный пузырь взаимосвязанных финансовых рынков следует за визуальным мыльным пузырем пан оптической и кибернетической политики. Наша параноидальная американка Джун Хьюстон стала, таким образом, невольной героиней только начинающейся игры, где каждый наблюдает и проверяет всех остальных, каждый находится в поисках призрака, бродящего теперь не только по Европе, но и всему миру бизнеса и всемирной геополитики... Впрочем, эта неуравновешенная особа полностью соответствует настроению Уолл-Стрит, когда каждые две-три минуты обновляет виды комнат дома на своем сайте Fly Vision, побуждая охотников за призраками к постоянному выслеживанию. Хотя этих наблюдателей, как и нью-йоркских трейдеров, вряд ли что-то может разочаровать, тем более, что симпатичная американка периодически вывешивает на сайте свои фотокарточки -- самые обычные фотографии, конечно VIII Вследствие жалобы на сексуальное притеснение от группы феминисток, афиша, расхваливающая 58 известную марку шоколада, была мгновенно изъята, а рекламодатель принес публичные извинения. На этой афише была изображена чернокожая супермодель Тайра Бэнкс, на обнаженном теле которой расползались белые пятна -- крема, конечно? И рядом -- большие буквы: "Не говорите "нет", все равно услышат "да". Лигу защиты от сексуального насилия возмутило не столько изображение замаранного женского тела, сколько сопровождающий его комментарий: "нет", услышанное как "да". Метафора голоса, который пытаются заглушить. Однако это явление присуще коммуникации и в масс-медиа и, в особенности, на телевидении воспроизводится каждый день: редактор запускает в сводке новостей кадры насилия, секса, крови... а комментатор в это же время вынужден употреблять вычищенный язык, для того, чтобы не задеть, но и не пропустить какую-либо группу населения, какую-либо общность (экономическую, расовую, сексуальную и т. д.) и сохранить постоянный процент телезрителей. В прямом включении (live) (в реальном или слегка искаженном времени) журналисты уже не могут корректировать это внутреннее противоречие, так как привычные технические помехи трансляции сочетаются теперь с опасностями непосредственного комментария. Отныне они находятся на границе сообщения и картинки, заключены между soft (политически корректным) языком и hard (визуально некорректными) образами "see it now" телевещания. Так возникает дилемма языка, ставшего мешающим и смешанным с другими категориями репрезентации. Так, например, когда у известного кутюрье недавно спросили, почему в популярной рекламе актрисы и кинозвезды уступили место топ-моделям, он лишь отметил: "Потому что они не разговаривают!". Для международного модельного бизнеса дилемма общения с помощью образа и речи разрешилась простым исключением речи. 59 Можно ли теперь удивляться новым визуальным тенденциям высокой моды, ставшей вавилонской, и дефиле, где, как нам говорится, кутюрье отваживаются на все перед камерами целого мира, как эти английские rude boys, принимающие на некоторое время руководство старыми домами моды в Париже, такими, как Диор или Живанши. Один из них, к тому же, -- создатель коллекции под названием "Изнасилование в Хайленде", где женская верхняя и нижняя одежда разорваны и запачканы кроваво-красными пятнами.... В начале этого века романист Поль Моран сказал: "Поспешность, оскорбляющая два движения нежности, оказывается для них смертельной".... Насилие, становящееся привычным, не есть ли оно непризнанный продукт технологической срочности? С июля 1962 года, года удачного запуска спутника "Телстар" компании American Telephone & Telegraph, впервые обеспечившего прямую телевизионную связь между Соединенными Штатами и Европой, и до повсеместных мультимедиа наших дней мир скоро осуществил переход из состояния "hear it now" к окончательному "see it now". С тех пор, хотим мы этого или нет, любое межличностное отношение, всякая попытка коммуникации, любая мыслительная операция подсознательно подвергают нас несанкционированному насилию всеобщего оптического шока. Революционная эстетика воспринятого в реальном времени [hard) образа вскоре вызовет снятие еще существующих моральных запретов на порнографию и непристойные сцены на экранах. Исчезновение запретов объясняет также расширение рынка этой продукции в локальных сетях и в Интернете. Вынужденные хранить молчание топ-модели перестают быть соблазнительными. Их тела не только разоблачены -- они без единого слова подвергаются лабораторным испытаниям: от пластической хирургии до введения тестостерона... Не надо заблуждаться: если они и определяют моду, то это уже не мода на одежду, -- топ-модели 60 являются мутантами, предвещающими неслыханное событие: Преждевременную смерть всякого живого языка. Нынешняя электронная Вавилонская башня должна разрушиться не из-за множества языков, а вследствие их исчезновения. Речь уже не идет о том, чтобы изъясняться, писать и думать на стандартном псевдоанглийском, как это делают североамериканцы, но о том, чтобы делать все это одновременно и как можно быстрее. "Brevity is the soul of e-mail"i -- провозгласил перед интернавтами Николас Негропонте в "Being Digital". Что и подтвердил миллионер Джордж Сорос: "Я способен свести самую сложную ситуацию к самому простому выражению". Технологическое ускорение проявилось в переходе от написания к говорению: от письма и книги -- к телефону и радио; логично, что сейчас слова уступают место непосредственности картинки в реальном времени. Неграмотность и малограмотность предвещают наступление эпохи молчащих микрофонов и немых телефонов. Это произойдет не из-за технической поломки, но из-за нехватки общительности; скоро нам уже нечего будет сказать друг другу и у нас не будет времени это делать, потому что мы разучимся слушать или говорить, как сейчас мы уже не в состоянии хорошо писать, несмотря на революционное изобретение факса, который был призван, так сказать, возродить эпистолярный жанр. После быстрого растворения множества родо-племенных диалектов в академическом языке развитых наций, сейчас уже забытом в угоду всеобщему словарю e-mail, жизнь планеты становится все более похожей на историю без слов, немое кино, роман без автора, комиксы без реплик... Распространение насилия ускорения несет в себе страдания без жалоб, ужас без крика и того, кто его услышал бы, тревоги без молитв и даже без размышлений! 61 Это предчувствовал Каспар Давид Фридрих: "Народы лишатся голоса. Им не будет позволено осознавать и чтить самих себя". "Политика -- это спектакль, который зачастую исполняется на эшафоте", -- примерно так говорил Томас Мор, подтвердивший, на свое несчастье, это личным опытом. Сейчас экран замещает эшафот, на котором, согласно автору "Утопии", когда-то казнили политиков. По существу, дилемма коммуникации стала самой серьезной угрозой, нависшей над нашими старыми демократиями, недаром называющимися представительскими. Главным искусством в политике демократий было красноречие, которое завоевывало голоса и одобрение. Наши государственные мужи были людьми форума, трибуны, собрания. Их речь могла продолжаться в течение трех-четырех часов. Они были адвокатами, публицистами, журналистами, писателями, поэтами... Сегодня мы можем задать себе один простой вопрос: как выглядели бы сейчас великие исторические трибуны, такие, как Клемансо или Черчилль, в телевизионных передачах, типа "Шоу двойников", заполняющих жестикулирующими и идиотствующими политическими клонами экраны во всех демократиях мира? После подобной телевизионной прокачки обладали бы эти государственные чиновники харизмой, делающей возможной мобилизацию населения и спасение демократии от окончательного исчезновения? С полным правом в этом можно усомниться. Если задуматься о будущем представительской демократии, то будет ясно, что большинство крупных партий уже мечтают о настолько soft, настолько молчаливом и soap избирателе, что из него невозможно сделать даже нелепую марионетку, извлечь хотя бы какое-либо идиотское решение. И в этом Соединенные Штаты преуспели: в 1960 году Джон Фитцджеральд Кеннеди -- бога- 62 тый, молодой, загорелый и непринужденный, как Великий Гэтсби, -- выиграл президентскую гонку благодаря тому, что в прямом эфире предстал перед восьмьюдесятью пятью миллионами телезрителей обоего пола рядом с физически менее привлекательным Ричардом Никсоном. Рейган, первый любовник кинематографа, на склоне лет был весьма импозантен и его жена, Нэнси, обладала безукоризненной фигурой. Картер, добрый малый, много занимался джоггингом и к тому же был обезоруживающе похож на Мики Руни, одного из корифеев великого Голливуда. Буш был приятен и очень soap. Напротив, его физически крепкой, как энергичная мать семейства, супруге приходилось извиняться перед целым миром, подсмеиваясь над своей внешностью. Клинтона в первый раз избрали потому, что он напоминал Кеннеди и потому, что его жена Хилари перенесла в свое время множество пластических операций. Потом популярные средства информации принялись за их дочь, подростка тринадцати лет, милого, но физически не очень привлекательного. Ей пришлось изменить свой имидж, чтобы отец смог одержать победу на президентских выборах 1996 года. Можно продолжать подобные примеры, поскольку количество политических супермоделей в мире за последние годы только возросло. Впрочем, уже Никсон в начале 70-х годов понимал, что внутренняя жизнь великих держав уже не испытывает необходимости в могущественном президенте. Сразу после своего избрания президент и представители нации сразу перестают к ней обращаться. Они лишь дрейфуют в общем потоке негласной революции средств коммуникации. Итак, teamii, выдвинувшая Клинтона на последних выборах, заставила его говорить так быстро, как только возможно. Подчиняясь жестким правилам телевидения, он должен был сказать все по данному вопросу менее, чем за девяносто 63 секунд. Чтобы после своего избрания уже ничего не говорить об этом! Кто место свое покидает, тот его теряет. За короткий срок на наших экранах появились новые политические мутанты: Беньямин Нетаньяху, Йьорг Хайдер, Тони Блэр и т. д. Эти персонажи не только обладают пристойным физическим обличьем -- они также понимают, что в мире полной глобализации уже, по сути дела, не существует "правого" и "левого", что после разрушения Берлинской стены эти понятия потеряли буквальный смысл. Остается лишь дилемма средств коммуникации, конфликт между soft (речью) и hard (образом). В отличие от дискурса представителей традиционных партий, полных политических банкротов, дискурс новых политических топ-моделей будет hard и убедительным. Если руководители старого толка для того, чтобы понравиться корректировали свою внешность: танцевали, занимались джоггингом и т. д., то новые топ-модели тоже делают это, но, кроме этого, в атмосфере великого политического и социального безмолвия народов, предоставленных самим себе по воле их собственных руководителей, они еще и говорят, и их речь обращена не к некоторому коллективному бессознательному, но к новому состоянию сознания, предполагающему ежесекундное непосредственное насилие всеобщих коммуникаций. За собирающей и сближающей речью следует разделяющий, исключающий, разъединяющий дискурс -- ответный удар и последействие, присущие, по определению, технологиям ускорения; насилие масс-медиа, доктрину которых долгое время составляли терроризм и реклама. Отныне, хоть вы и скажете "нет", его услышат как "да". 64 IX Драма отделяемой капсулы "Аполлон 13", потом катастрофа челночного корабля "Челенджер", а сейчас -- происходящее на борту станции "Мир" иллюстрируют общий сбой в космических исследованиях. На глазах у всего мира околоземное пространство становится тем, чем оно в действительности и является уже около тридцати лет: космической свалкой, местом для отходов космической индустрии. Однако задолго до серии неполадок 1997 года станция "Мир", этот космический "Титаник", и советская программа "Озон" в 1991 году задали неисправности другого рода: повреждения Времени, исторического времени, последовательные фрагменты которого запечатлены в документальном фильме Андрея Ужика "За гранью настоящего" (Out of Present). В течение долгих шести месяцев вопреки своей воле остававшийся на орбитальном комплексе последний космонавт Советского Союза Сергей Крикалев, можно сказать, предвосхитил "ускорение Истории" своей страны, падение СССР и возвращение к Святой Руси, но и ускорение реальности. По существу, станция "Мир" уже представляет собой космический монумент. Эта космическая развалина становится, подобно египетским пирамидам, свидетельством своего возраста: одиннадцать лет. Она обременена памятью и не скрывает своей обветшалости и смятения находящихся на ней людей, наказанных всеми возможными бедами за орбитальную мощь Звездного городка. Противореча великим мечтам Вернера фон Брауна о звездах, русская станция знаменует собой крайнюю беспомощность касты воздухоплавателей, из которых военно-промышленный комплекс в течение полувека ради собственной выгоды делал героев. Сейчас, после развала Советского Союза реальность восстанавливает свои права. Эра науч- 65 но-политической фантастики закончилась, и сейчас лопается технонаучный миф о всемогуществе человека в космосе. Поэтому русские так ожесточенно бьются за сохранение комплекса "Мир", поэтому американцами запущена программа исследовательского автомата Мars Pa Minder с его "смышленым" роботом. Но это также означает, что время "космических иллюзий" прошло, они оказались никчемными и даже "комическими"! Ржавая и готовящаяся к демонтажу станция "Мир", чьи пассажиры сражаются с многочисленными проблемами, напоминает Мавзолей на Красной площади. Взрыв на Чернобыльской АЭС совпал с развалом СССР, и, подобно этому, руины орбитальной станции суть предзнаменование близкого краха прогрессистского мифа о покорении звезд; конец космизма, наступивший после падения коммунизма. Сегодня последнее слово остается за законами астрофизики: звездная пустота оказалась пустотой, и происходящая демифологизация блистательного будущего астронавтики, вероятно, имеет для нашего общества несравнимо большее значение, нежели разочарование в марксизме-ленинизме. После падения Берлинской стены, с демонта-жом станции "Мир", первого в истории небесного монумента, начался бесшумный развал техно-научного позитивизма. После окончания холодной войны, в начале девяностых мы оказываемся свидетелями не только развала дряхлой советской империи и ее многочисленных подобий, но и крушения империи астронавтики, продолжающегося вопреки развитию спутникового наблюдения и телекоммуникаций.1 Начавшись с исследований Германа Оберта, о работе которого напоминают остатки космодрома Пеенемюнде, индустрия астронавтики вскоре была переориентирована и нацелена на сверхпроизводительность, автоматизацию космических зондов и других средств астрономического исследо- 66 вания. Что подтверждает предположения первооткрывателя телетехнологий 1930-х годов Владимира Кузьмича Зворыкина о том, что, оснастив ракеты телекамерами, электронное телевидение однажды станет "телескопом в будущее"... Таким образом, покорение космоса всегда было лишь завоеванием образа космоса миром телезрителей. И именно поэтому столь широкий отклик вызвали "марсианские хроники" робота Sojourner, поэтому полна опасных случайностей эпопея станции "Мир". "Я ощущаю себя стоящим на баке корабля в момент прибытия каравеллы Христофора Колумба к берегам Америки!" -- восторженно воскликнул французский астроном в момент отправления зонда "Вояджер 2" в сторону Нептуна в 1989 году. Запущенные ровно двадцать лет назад, "Вояджер 1" и "Вояджер 2" прошли уже астрономически большое расстояние -- около десяти миллиардов километров на скорости 60 000 километров в час, цифры, для нас, землян, не имеющие никакого смысла... Согласно НАСА, производившему запуски, достижения этих автоматических кораблей открывают одну из наиболее прекрасных страниц космической эры, "свершение, превосходящее по значению первый полет человека в космос или покорение Луны". Имея стоимость, многократно меньшую, чем расходы на космический корабль, "два робота весом 815 кг дали нам больше сведений о строении Солнечной системы, чем все астрономы после Птолемея" .2 Определенно, в том, что касается космоса, человек с недавнего времени имеет дурную репутации и представляется лишь помехой. Из-за чрезмерных расходов на его содержание, положение астронавта схоже с положением современного пролетария крупного глобалистского предприятия. Сейчас или потом, но его уволят, поскольку для обеспечения сверхпроизводи- 67 тельности здесь необходима автоматизация и сокращение персонала. Согласно словам Эдварда Стоуна, директора НАСА, стоявшего у истоков программы "Вояджер" и ответственного за работу автоматических зондов, изначально роботы были предназначены для наблюдения за двумя планетами, однако важность информации, собранной во время облета Юпитера и Сатурна, соответственно, в 1979 и 1981 годах побудила американцев послать их к границам нашей галактики: "Туда, где еще не производил измерений ни один прибор, созданный человеком".3 Речь уже идет не об изучении, а об измерении, и в этой "звездной войне" будущее принадлежит tete chercheusei. Неприятности космонавтов станции "Мир" свидетельствует о недоверии к работе человека -- космонавта пилотируемого полета, который не довольствуется регистрацией измерений, но желает применить свою меру как к этому миру, так и к тому, что лежит за его пределами. Что это, если не пагубная погоня за рекордом? "Постоянное наращивание темпа тяжелее самой работы, -- писал Эрнст Юнгер, -- и возрастающая спешка указывает на процесс перевода мира в цифры".4 Сегодня стремление исследователей к рекордному результату ставит под вопрос не только "прогресс", но и "будущее" науки. Обеспокоенные увеличением "случайностей", некоторые исследователи перестали доверять даже своим собственным работам и тщетно пытаются поставить рамки исследованию, тем самым указывая на "общий сбой" позитивизма... "За ненасытностью научного познания скрывается нечто большее, чем просто любопытство; несомненно, первые шаги по Луне обогатили науку, однако они не оправдали ожиданий -- писал Юнгер, -- таким образом, астронавтика ведет к другим целям нежели те, которые заявляет".5 68 Эпопеи станции "Мир" и зонда Mars Pathfinder отличны друг от друга, однако как первая, так и вторая свидетельствуют о безвыходном положении современной науки. В недавней беседе с журналистами Клод Алегр, министр по "исследованиям и технологическому развитию" Франции заявил: "Пилотируемые полеты -- это неверный путь. Однако я убежден в перспективности исследований Марса и Венеры". Подобное официальное заявление равносильно объявлению войны против старой корпорации астронавтов, что не замедлил подчеркнуть Жан-Лу Кретьен, французский ветеран (пятьдесят девять лет) космических полетов, выражая свою готовность присоединиться к экипажу станции "Мир". А сенатор Джон Гленн (семьдесят лет), один из первых американских астронавтов, выходивших на орбиту, выразил желание принять участие в космической программе, изучающей действие невесомости на пожилого человека. "Изгнание -- это долгая бессонница", -- написал со знанием дела Виктор Гюго. Являемся ли мы свидетелями завершения "внеземного" освобождения, утраты мечты о великом выходе человечества в космос? Если это так, то происходящая глобализация Истории приведет к концу научного позитивизма. Сначала для запуска в космос предпочтение отдавали лабораторным животным (собаке Лайка, обезьянам и другим "подопытным кроликам"), а сейчас, в конце столетия, космонавтам предпочитают автоматы и домашних роботов. В этом контексте более понятна рекламная шумиха вокруг Интернета и "виртуального пространства", призванного в скором времени вытеснить "реальное космическое пространство"... После компьютера и шахматного автомата, не пришло ли время уступить наше место "машинам безбрачия"? 69 X "Самолет касается земли, потом земля расплющивает самолет в лепешку с большим изяществом, нежели гурман очищает фиги... Благодаря замедленной съемке самый сильный удар, самый тяжелый несчастный случай кажутся нам такими же плавными и мягкими, как ласка".1 А еще можно прокрутить фильм в обратном направлении. Обломки самолета станут на глазах собираться с точностью частей головоломки, потом самолет явится целехоньким из рассеивающегося облака пыли и, в конце концов, пятясь, оторвется от земли и, как ни в чем не бывало, исчезнет с экрана. Когда в начале века заявляли, что с кинематографом начинается новая эра человечества, люди даже не догадывались, насколько они были правы. В кинематографе все постоянно движется и, что еще важнее, ничто не имеет определенного смысла и направления, потому что все физические законы обратимы: окончание становится началом, прошлое -- будущим, левое -- правым, низ перемещается вверх и т. д. За несколько десятилетий молниеносного распространения промышленного кинематографа, человечество, не ведая того, перешло в эру бессмысленной истории без начала и конца, эру противоречащих разуму масс-медиа, эру того, что по-английски называется "shaggy dog story". Замедленно или ускоренно, здесь или там, везде или нигде... от кинематографической оптики и все более специальных эффектов человечество не просто обезумело -- у него двоится в глазах. То, что скрывалось от глаз физическим ускорением движения, на экране раскрывается для всех и каждого. Механика полета птицы или бег лошади, полет сверхскоростного снаряда, неуловимые движения воды и воздуха, падение тел, сгорание вещества и т. д. И напротив, то, что скрывает естественно медленное течение явлений: прорастание70 семян, распускание цветов, биологические метаморфозы... все это по порядку или вперемешку, как угодно. В конце XIX века объективность научного наблюдения была сильно скомпрометирована новой образностью, а задачей "кинодраматической эпохи" (Карл Краус) стало покорение невидимого, сокрытого лика нашей планеты -- скрытого уже не расстояниями, преодоленными к этому моменту, а самим Временем: экстра-темпоральностью, а не экстра-территориальностью. Наблюдая это беспрецедентное слияние/смешение видимого и невидимого, как не вспомнить об истоках популярного кинематографа: с 1895 года он располагался, наряду с мюзик-холлом или ярмарочным аттракционом, между балаганчиками иллюзионистов и настоящих ученых -- "мате-ма-гов" без гроша в кармане, показывавших на ярмарке сеансы "занимательной физической науки ". Прислушаемся к словам Робера Удена, иллюзиониста, придумывавшего в прошлом веке человекоподобных роботов и оптические приборы: "Иллюзионизм -- говорил он, -- это искусство, состоящее в извлечении выгоды из ограниченного видения зрителя путем воздействия на присущую ему способность отличать реальное от того, что он считает реальным и истинным, и заставляя его полностью поверить в то, чего не существует". Сегодня иллюзионисту вроде Дэвида Коппер-филда (ученику и поклоннику Удена) приходится исполнять трюки перед камерами и сталкиваться с серьезными трудностями для того, чтобы в них не только поверили, но и считали выдающимися. И все это не из-за неловкости, а из-за того, что по мере распространения масс-медиа публика становится все более и более легковерной: переход от кратковременного телевещания к круглосуточному, но, в особенности, трансляция see it now на телевидении вызвали у зрителей, в основном -- самых молодых, так называемое "состояние маниакальной убежденности".' 71 Отныне, чтобы удивить публику, Копперфилду недостаточно спрятать голубя, ему надо заставить исчезнуть "Боинг", да и то вряд ли сработает! Аналогично этому, никто не ответил на вопрос по поводу неожиданного массового самоубийства членов секты Heaven's Gate: как группа специалистов по компьютерам сочла возможным так обмануться, чтобы уверовать в физический перенос в вечность во время парада планет? Однако это покажется значительно менее эксцентричным, если вспомнить крылатые слова Нила Армстронга, произнесенные 12 июля 1969 года в прямом эфире, слова первого человека на Луне: "Это маленький шаг человека, но какой огромный шаг для человечества!" На экранах телевизоров реальный шажок астронавта был похож на птичье подпрыгивание. Однако в тот же момент огромный виртуальный шаг, длиной более чем в 300 000 километров, совершили 650 миллионов. 650 миллионов телезрителей испытали действие невесомости у себя дома, "ощущая себя героями грандиозной научной эпопеи", как писал один американский журналист. Сегодня в этом участвовали бы миллиарды. И все потому, что механика, вернее -- все виды механики (кинетическая, волновая, статистическая и т. д.), математически доказывали освобождение человечества от физических ограничений реального мира и его измерений, самым сложным и труднопреодолимым из которых было время. Современная матемагия пытается заставить исчезнуть не "Боинг", а живую Землю; и то, что постепенно прорисовывается перед нами, -- это ее метафизический двойник. Мертвому светилу, прозванному кибермиром или cyberspace (киберпространством), больше подошло бы название cybertime (кибервремени), некоторой туманности, побочного продукта иллюзионизма, который со времен самой ранней античности зарабатывал деньги на ограниченном видении публики, разрушая ее способность отли- 72 чать реальное от того, что она считает реальным и истинным. Как греческие маги, которые, согласно Платону, притязали на то, чтобы однажды воссоздать планету по своей воле. В этой истории в духе Льюиса Кэролла зло становится реальным с помощью многочисленных аналогий. Добро состоит в том чтобы их уничтожать или умножать их до бесконечности. Мы видим, как под давлением рекламы формируется новое воинствующее расположение духа, объединяющее совершенно разных людей. Отныне каждый считает себя обязанным поддерживать один и тот же разговор о внеземном, где, как в свадьбе кролика и карпа, материалист примыкает к теологу, ученый сходится с журналистом, биолог объединяется с фашистом, капиталист -- с социалистом, житель колонии -- со свободным гражданином... После провозглашенного Бакуниным полного разрушения мира прошло уже больше века, вобравшего в себя победные крики безумных европейских футуристов, "рвущих узы подлого и низкого мира"; позднее -- исследователей атомщиков, архитекторов взрыва в Хиросиме, и сменяющий их психокинезический бред ин-тернавтов... Хотите вы того или нет, но война миров уже давно объявлена и в этой войне, быстрее, чем в какой-либо другой, погибает истина.2 Если свирепые гомеровские песни, наполненные фантазматическими образами кровожадных богов, сверхчеловеческих героев и перевоплощающихся чудовищ, предвосхитили великие завоевания суши, моря и воздуха античности и современности, то, с тех пор как наука оказалась фикцией, почему бы не отнестись серьезно к научно-фантастическим рассказам, проникнутым ужасом перед зарождением новой расы безжалостных завоевателей, великих палачей -- героев Временной войны, последней мифической одиссеи, когда воля завоевателей к беспредельному господству оказалась направлена не на географичес- 73 кое пространство, как раньше, а на искажения пространственно-временного вихря. Вспомним еще раз о Хиросиме, ставшей не столько военным преступлением против человечности, сколько преступлением против вещества, -- о бомбе, создание которой было воспринято в Соединенных Штатах, как "подарок Господа", -- и недавние сверхбыстрые конфликты в Фолклендском (Мальвинском) архипелаге в 1982 году и в Персидском заливе в 1991 году, о которых говорили, как о wargames, войне образов, но в которых, кроме того, сказался метафизический конфликт между реальным и виртуальным. Однако вернемся к старому доброму популярному кинематографу, что с конца XIX века приглашает нас по-новому взглянуть на мир в "новостях планеты" и посмотреть не на туристические красоты и чудеса природы, но на обширные пространства, подверженные разрушениям и катастрофам: пожарам, кораблекрушениям, ураганам, цунами, землетрясениям, войнам и геноциду... Редкие в природе, катаклизмы отныне стали неотъемлемой частью нашей повседневности. Более того, с катастрофами происходит то же, что и с самолетом у Поля Морана: происшествие становится объектом визуального наслаждения, оно возобновляется по желанию, но публика в скором времени перестает им довольствоваться. Всеобщее разрушение мира, предназначенное для удовольствия властителей вроде Нерона перестает быть развлечением элиты. Кинематограф сделал разрушение популярным зрелищем, можно сказать, настоящим массовым искусством XX века. В столетие, когда "все, что ранее называлось искусством, оказалось полностью парализованным", как говорили сюрреалисты..." И, действительно, какая катастрофа возможна без движения? Непосредственно перед бойней 1914 года американский кинематограф выпускал бурлескные короткометражки, вроде фильмов Мака Сеннета, 74 предлагающие нам посмеяться над транспортными средствами (поездами, автомобилями, кораблями, самолетами....) во множестве сталкивающимися, разбивающимися, взрывающимися, на полной скорости попадающими в разнообразные крушения, однако, из-под обломков которых появляются на удивление целые и невредимые герои. "Веселая трагедия, предназначенная для нынешнего или еще не созданного человечества", -- пророчески сказал об этом Луис Бунюэль. Поддельное происшествие следовало вскоре за подлинной аварией. Фильмы-катастрофы, рассчитанные на широкую публику", моделируются по гибели "Титаника" и землетрясению в Сан-Франциско, не говоря уж о многочисленных военных фильмах. "Прыгать, падать, работать до седьмого пота!"-- так недавно охарактеризовал свое искусство Харрисон Форд. Становление звезды зависит не столько от таланта или красоты, сколько от способности каскадеров с воскресной ярмарки или из цирка выполнять рискованные трюки перед камерой: конные трюки, падения, воздушную акробатику и имитацию самоубийств, ведущие с появлением прямого эфира к так называемому reality show, зачастую переходящему в snuff movie. Кем бы были для широкой публики Джеймс Дин без своего "Порше", Айртон Сенна без "Фер-рари" или леди Диана без рокового "Мерседеса" в конце своего трагического road movie! Вскоре после исступления похорон бразильского чемпиона по автогонкам, похороны принцессы Уэльской вылились в огромный политический плебисцит: с Юнион Джеком над Букингем-ским дворцом и английской королевой, вынужденной произносить слова извинения перед камерами и называть свой сплотившийся народ примером всему миру. Но о каком мире и каком народе идет речь и можно ли назвать "народом" миллионы растерянных телезрителей, завязших в масс-медиа? 75 Несчастное Ее Величество, она все еще следит за лошадиными бегами, а ее принц Чарльз увлекается акварелью и биологией; они похожи на Марию-Антуанетту, которая когда-то разводила овец в "Малом Трианоне" Версаля. Несчастные лейбористы услышали сигнал тревоги и теперь страшатся услышать похоронный звон по английской монархии, а вскоре и по самим себе -- старому политическому классу. Один из советников Тони Блэра, соци