с камер on-line, формирующих паноптическое (и постоянное) теленаблюдение мест и активности на планете, что, вполне вероятно, завершится появлением сетей виртуальной реальности. Кибероптика изменит привычную для нас эстетику европейского модернизма, а кроме того -- и этику западных демократий. "Представительская демократия" вскоре поддастся влиянию ускоряемой исторической реальности, и тогда "торговля видимым" обернется непредсказуемым риском создания того, в чем не преуспел ни один тоталитарный режим с его идеологиями -- единодушного согласия. Что мы выберем: медленную и осмотрительную, обусловленную географическим положением демократию, по типу прямой демократии собраний швейцарских кантонов, или же медиати-зированную live-демократию, по образцу измерения рейтинга аудитории коммерческого телевидения или проведения опросов общественного мнения? Проблема, стоящая перед нами сегодня, не что иное, как проблема непосредственности и мгновенности в политике. Откажемся ли мы от власти человека над своей историей, подчинимся ли мы авторитету машин и тех, кто их программирует? Увидим ли мы механическую передачу власти политических партий электронному или еще какому-нибудь оборудованию? Пережив все бедствия технократии, не попадем ли мы из огня да в полымя в общество социокибернетики, установления которой так опасались создатели автоматики? Пойдем ли мы на то, чтобы отдать управление своей жизнью бездушным, но сверхбыстрым машинам и достичь вершин технологического прогресса -- (виртуальной) автоматической демократии, чья практическая значимость заключается лишь в выигрыше времени, необходимого для оглашения результатов выборов... На самом деле, глобальная скорость телекоммуникаций, сменяющая локальную скорость сообщений, ведет нас к инерции, к нехватке движения. 98 Все более наращивая скорость, мы не только сокращаем протяженность мира и величину перемещений, но и делаем бесполезным передвижение, активность перемещающегося тела. Тем самым мы отказываемся от ценности опосредованного "действия" в пользу непосредственного "взаимодействия". Таким образом, большие расстояния все более замещаются высокими скоростями, а вместо поверхности -- неизмеримых пространств земного шара -- проявляется интерфейс глобальной скорости. Live есть, таким образом, реальное время глобализации. Дневной свет скорости подменяет свет солнца на небосводе и уничтожает чередование дня и ночи. Скорость электромагнитных волн скрывает солнечный свет и тень, когда нет солнца, вплоть до того, что локальный день календарного времени оказывается ничего не значащим, по сравнению с глобальным днем мирового времени. Одним из примеров обесценивания "расстояния", а следовательно, и "действия" является нынешнее пренебрежение мировым океаном -- всеми океанами мира -- после появления сверхзвуковой авиации. Или даже более простой пример: "парадная лестница" после появления лифта стала "служебной" или "пожарной". Гигантские морские поверхности Атлантического и Тихого океанов не принимаются сегодня всерьез из-за возможности передвижения в атмосфере с высочайшей скоростью, и в этом путешествии место моряка занял астронавт; каждый раз, когда мы достигаем все большей скорости, нами дискредитируется ценность действия, мы отчуждаем нашу способность действия (agir) в пользу способности к противодействию (reagir) (другое, менее захватывающее, название для того, что сейчас зовется "взаимодействием" (interaction)). Но все это не идет ни в какое сравнение со скорым введением "автоматизированной обработки знаний" -- распространением всеобщей амнезии, последнего достижения "индустрии забвения", замещающей совокупность аналоговой информа- 99 ции (образной, звуковой и т. д.) цифровой информацией, компьютерным кодом, пришедшим на смену языку "слов и вещей". Итак, цифры готовы установить царство своего математического всемогущества, цифровые операции определенно вытеснят analogon, то есть любую схожесть, любое отношение подобия между несколькими живыми существами и предметами. Все это ведет, понятное дело, к отрицанию какой-либо феноменологии. Теперь надо не "спасать феномены", как того требует философия, а прятать их, оставлять вне расчета, скорость которого не оставляет места какой бы то ни было осмысленной деятельности. В этом контексте кризис современного искусства представляется всего лишь клиническим симптомом кризиса самой современности -- одним из многих предвестников начинающегося распада темпоральности. В конце XX века искусство не обращается к прошлому и не пытается предвидеть будущее, оно становится излюбленным способом изображения настоящего и одновременного (simultaneite). Столкнувшись с индустрией телеприсутствия и live передачами, современное искусство, "искусство присутствия", перестало воспроизводить мир для того, чтобы выявить его "сущность". Сначала в современной абстрактной живописи европейские художники первых послевоенных лет отказались от какой-либо фигуративности, а затем впали в другую крайность в американском гиперреализме, не говоря уж о движущихся компьютерных образах видео-арта с его делокализован-ными инсталляциями и "искусстве движущихся картинок", с XIX века представленном кинематографом. Вернемся, однако, к самому телу, его действительному присутствию в театре и современном танце в эпоху становления виртуальной реальности. Интересно, что здесь проблема времени стала актуальной темой и породила новые формы театрального представления 100 Историчность, одна из форм "сжатия времени", ныне сведена к нулю -- она стала простым "цитированием", растворяющимся остатком, где временная последовательность развертывается в "present continueiii, непреходящем настоящем... "Произошла утрата основополагающего элемента театрального действа -- единства времени, -- представленного началом, серединой и концом", -- пишет Ганс-Тиз Леманн, авторитет в современном театроведении. И добавляет: "Таким образом, между публикой и актерами устанавливается время соучастия, hic et nunc во всех смыслах. Может статься, что действительная длительность вообще перестанет развертываться и все события подвиснут, жестко привязанные к nunc -- непосредственному настоящему -- в ущерб hie -- данной "сцены" и данного "действия", любой сцены и любого действия".1 "Здесь" больше не существует, все существует "сейчас", как мы заметили выше. "Новое театральное представление" -- попытка справиться с временной перспективой ускоряющейся реальности и ее рельефом -- неловко пытается соперничать со спешным представлением событий в средствах массовой информации, где сенсационные новости и клипы предпочительнее невыносимо долгого повествования, где любой ценой избегают необходимости нажимать на кнопки пульта управления, этого нарушения симметрии между приемником и передатчиком. "Парадокс актера" эпохи виртуальных клонов и аватар (на экране), заключается в том, что надо заставить театр не быть театром, то есть представлением тела (на сцене). Драматургия прямого включения сейчас заметна повсюду: в кратковременной занятости, в контрактах на ограниченный срок и долгосрочной безработице, в восстанавливающихся и распадающихся с очередным разводом браках... Страх перед zapping'omiv становится повсеместным. 101 Если "настоящее" -- это ось симметрии проходящего времени, то сейчас его вездесущий центр полностью контролирует жизнь "развитых" обществ, и нам надо всеми силами стараться не разбить ось, поскольку это отбросит нас в прошлое, к омертвевшей памяти и, кто знает, даже к угрызениям совести. Разве мы не наблюдали в последнее время множество покаяний и невиновных чиновников, приносящих извинения, совершенные их предшественниками, но мало обеспокоенных преступлениями, которые они могут совершить сейчас? Мы должны также избегать внезапного "разрыва симметрии" времени, который может отбросить нас в будущее, -- хотя провал экономического планирования несколько снизил эту опасность. Стало быть, по future как нельзя лучше характеризует рельеф реального времени глобализации, где все происходит без малейшей для нас необходимости передвигаться: нам не нужно приближаться к расположенным рядом объектам и к окружающим нас существам. Если когда-то, в эпоху транспортной революции, срок прибытия определялся протяженностью пути и возможностями передвижения, то сейчас, в эру революции коммуникаций, все происходит сразу и немедленно, так как задержек больше нет, а информация передается мгновенным взаимодействием, интеракцией, более быстрой, чем какое-либо конкретное действие (action). Действительность средств сообщения, вытесненная виртуальной реальностью телекоммуникаций, вызывает недоверие, сравнимое только с нынешним пренебрежением к мировому океану, многокилометровым водным пространствам, в той же степени профанированными авиационной скоростью, в какой они загрязнены выбросами нефтяных танкеров, сделавших океан полями орошения. Как летательные аппараты "тяжелее воздуха" держатся на ветру благодаря скорости реактивного движения, так и "ускоренная реальность" 102 удерживается подъемной силой электромагнитных волн, передающих мгновенные сигналы. История конца тысячелетия воспарила и опирается лишь на телеприсутствие событий вне какой-либо хронологии, так как рельеф происходящего прямо сейчас подменяет глубину исторической последовательности. Все окончательно перевернулось с ног на голову. Все происходящее сейчас, внезапно возникающее перед нами представляется гораздо более важным, чем то, что удаляется, осаждается на дне нашей памяти, как бы по краям видимого географического горизонта. В этом контексте интересно вспомнить о закате театрального представления -- ведь конкретный вымысел бытия здесь актера противостоит дискретному вымыслу электромагнитных призраков, заполняющих экраны. В недавних "театральных представлениях постановщики безуспешно пытались перенять и даже превзойти скорость масс-медиа... Реплики следовали с такой быстротой, что создавалось впечатление резкого обрыва трансляции, как случается при переключении каналов".2 "Действия" (actes) театральной пьесы становятся "взаимо-действиями" или, вернее, "междудействиями" ("антрактами") и стирают привычное различие между актером и зрителем. Слияние/смешение "ролей", вернее, взаимопроникновение (surfusion) театрального вымысла и лишенного прошлого и будущего мгновения виртуальной реальности. Мета-стабильность (surfusion) тела, которое внезапно перестало соответствовать условиям сценической среды, однако все еще находится в одном из самых хрупких равновесий в ожидании Катастрофы, которая непременно разрушит этот карточный домик. Как здесь еще раз не вспомнить многозначный образ "финансовой сцены" и мыльный пузырь спекуляций, виртуальный пузырь мировой экономики, зиждущейся сейчас на автоматических интеракциях между рыночными ценами и никак не связанной 103 с материальными ценностями национального производства? Уже лет двенадцать как введены автоматизированные торги, определяющие как действия игроков, трейдеров Уолл-Стрит и других валютных рынков, так и спекулянтский Большой взрыв, за которым вскоре последовал крах 1987 года, а затем установка автоматических предохранителей, препятствующих перегрузке системы. Некоторое подобие переключения программ должно предотвращать повторение "аварии" во время реорганизации локальных финансовых рынков в глобальный рынок. Что, однако, не сработало во время азиатского краха осенью 1997 года. Здесь также сыграла свою роковую роль "драматургия прямого включения", не оставляющая действующим лицам времени, необходимого для размышления. В области культуры, вероятнее всего, произойдет то же самое: упадок "рынка искусства" повлечет за собой не только снижение роли того или иного явно переоцененного художника, но поколеблет все существующие ценности. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно послушать разговоры о кризисе европейского искусства на недавних крупных мероприятиях, вроде последней Documenta в Касселе. После ускорения истории так называемого "классического" искусства появилось "современное" искусство, а теперь происходит ускорение этого "современного" искусства и появление актуального искусства, которое вроде бы пытается противостоять скорому приходу виртуального искусства эры киберкультуры. В начале столетия в кубизме начался распад фигуративности, отразившийся в исчезновении формы в геометрическом и всех остальных абстракционизмах и сейчас, в эпоху виртуального, он оборачивается делокализацией в искусстве интерактивного feed-back'а между художником и зрителем в компьютерных полотнах, изменяющихся и преобразующихся в процессе созерца- 104 ния и в зависимости от точки видения каждого из актеров-зрителей. С другой стороны, декомпозиция фигуративного в пуантилизме и дивизионизме благодаря фрактальной геометрии находит свое завершение в ином типе деконструкции; а именно -- в деконструкции пространственно-временных измерений произведения. В эпоху резкой электронной моторизации произведения искусства распад фигуративности и делокализация "предмета искусства" идут бок о бок с ускорением, но уже не истории, а самой реальности пластических искусств. Сегодня мы вновь должны поставить под вопрос как роль актера и зрителя, так и роль автора и зрителя. Что, в свою очередь, заставляет пересмотреть понятия "места произведения искусства" и "сцены театра". Все это -- предвестники небывалых изменений, установления новой темпоральности, в рамках которой будет существовать культура в эпоху киберкультуры. XIV С XX веком завершается не только второе тысячелетие. Земля, обитаемое небесное тело, тоже близка к своему концу. Глобализация есть, таким образом, не столько завершение ускорения Истории, сколько окончание, замыкание перспективы земного горизонта. Сегодня земной шар заключен в двойное кольцо движением неисчислимых спутников на орбите, и мы, стремясь вовне, как бы наталкиваемся на невидимую стенку, ограничивающую обитаемое пространство, ударяемся об оболочку, упругую, как плоть живого тела. Для нас, мужчин и женщин, земных существ, физический мир сегодня стал преградой, порождающей клаустрофобию и представляющей огромную опасность. Утрата на- 105 дежд на физическое освобождение лишь усугубляется атрофией метафизических устремлений. Перенаселенная Земля становится колонией, местом суровых испытаний. Вавилон вновь возродился, на этот раз как космическое гетто, где град и мир слились воедино, и этот Вавилон кажется нерушимым. Менее чем за тысячу дней до окончания уходящего жестокого века множество событий и отдельных фактов предупреждают нас о появлении новых рубежей и об исчезновении геофизической перспективы, где до сего дня развертывались исторические события. После самоубийства астрофизической секты Heaven's Gate, но до упокоения принцессы Дианы мир был официально извещен о существовании "генетической бомбы", о доселе неслыханной возможности клонирования человека на основе компьютерной расшифровки его генома. Сращивание биологических наук с информатикой породило кибернетическую евгенику, никак не связанную с национальной политикой (лаборатории концлагерей все же выполняли социальный заказ) и все позаимствовавшую у науки, экономической технонауки, от которой единый рынок требует коммерциализации всего живого и полной приватизации генофонда человечества. К тому же, появление стратегического ядерного вооружения у Индии, Пакистана и, вероятно, у ряда других политически нестабильных азиатских стран побуждает Соединенные Штаты, последнюю великую державу, к работе по приближению пресловутого "переворота в способах ведения войны". Формируется новая стратегия под названием "информационная война", когда технологический приоритет перейдет от атомной индустрии к электронике. Таким образом, атомная бомба считается сегодня крайней мерой, в то время как новым абсолютным оружием является бомба информационная.106 В обстановке финансовой и военной нестабильности, когда информация неотличима от дезинформации, возможность общего сбоя вновь оказывается актуальной. Из отчета о саммите в Бирмингеме в мае 1998 года мы узнали, что ЦРУ не только принимает всерьез "всеобщую компьютерную катастрофу" 2000 года, но и указывает дату этого гипотетического события, определяя, что необходимо предпринять различным государствам, чтобы его избежать.1 К тому же, сенат Соединенных Штатов объявил о создании комитета, занимающегося оценкой предполагаемых последствий "электронной катастрофы", а нью-йоркский Банк международных расчетов нанял, в свою очередь, высокопрофессиональных специалистов, способных предотвратить компьютерный крах, когда разрушения, вызванные возможными кризисами азиатской экономики, распространятся повсюду. Первым большим маневром Information Warfarei является внедрение новой логистики -- логистики кибернетического контроля за распространением политико-экономических сведений: так единый рынок обозначает военно-стратегическое значение "информационного обмена". Системный риск цепной реакции банкротства финансовых рынков (долгое время скрытый рекламной шумихой вокруг Интернета) сейчас официально признан, и в обществе происходит использование угрозы сбоя для давления на нации, сопротивляющиеся напору всеобщего свободного обмена.2 Как я и отмечал, мы уже давно имеем следующую ситуацию: если интерактивность информации сопоставима с радиоактивностью вещества, то нам грозит не локальная авария, а глобальная и всеобщая "катастрофа катастроф", способная проявиться сразу и повсеместно. Добавим, что угроза "глобального системного сбоя" необходима для того, чтобы одна из "систем вооружений" получила превосходство в будущей электроэкономической инфовойне, объявленной 107 миру Соединенными Штатами. Угроза глобального сбоя в гораздо большей степени, чем вирусы и прочие "логические бомбы", внедренные хакерами в программное обеспечение, является настоящим детонатором информационной бомбы, и из-за этой угрозы бомба станет устрашающей силой, подрывающей политические автономии наций. Кибермир возник в результате монополистического развития как гипертрофированная стадия кибернетического колониализма. За Интернетом последует кибербомба -- будущие магистрали информации -- и установление под эгидой Соединенных Штатов не только расширенной модели НАТО, но также копии системы защиты любыми средствами периода холодной войны. Информационное оледенение придет на смену ядерному сдерживанию времен холодной войны. 12 мая 1998 года, во время вышеупомянутого саммита в верхах в Бирмингеме в докладе о "стратегиях контроля за киберпреступлениями" американский президент заявил об острой необходимости принятия законодательства против кибер-преступлений мафии, а также закона, снижающего риск ввода в действие "электронных денег", слишком уж легко ускользающих от экономического контроля. "Киберпреступники могут использовать компьютер для нападений на банки или шантажа угрозой внесения вируса",3 -- отметил Билл Клинтон, поведав присутствовавшим главам государств, что Соединенные Штаты одними из первых вступили в борьбу, однако, "международная киберпреступность требует международного отпора; и хотя, если потребуется, Америка готова действовать в одиночку, ни одна нация по отдельности, тем не менее, не сможет контролировать киберпреступления".4 Просто ушам не верится. Президент, больше всех способствовавший ослаблению государственного контроля над экономикой, желает быть первым, кто закричал на пожаре "Огонь!" для того, чтобы потом возглавить крестовый поход про- 108 тив беспорядков, организованных им самим и его вице-президентом, беззастенчиво рекламирующим информационные магистрали будущего. Атомная, информационная и демографическая бомбы, эти три исторических разрыва, предсказанные Альбертом Эйнштейном в начале 1960-х гг., оказываются на повестке дня в XXI веке: первая -- из-за продолжающегося распространения ядерного оружия (всем известно об испытаниях в Индии и Пакистане). Вторая -- из-за информационного контроля за политикой государств, проводимого под постоянной угрозой "глобального сбоя", о котором говорилось выше. Что касается третьей бомбы, демографической, то как здесь не вспомнить о том, что компьютер активно задействован не только в разработке ядерного оружия, но и в расшифровке генетического кода человека и в картографировании генома человека. Таким образом, получает "зеленый свет" новая евгеника, основанная на искусственном, а не на естественном отборе.5 Перед лицом значительного роста населения на нашей планете в следующем столетии представляется очевидным, что эксперименты по индустриализации живого не ограничатся помощью больным людям или бесплодным парам и вскоре перекинутся на безумные поиски "нового человека", сверхчеловека, достойного выживания, а человек без особенных достоинств, животное из отряда приматов, "исчезнет", подобно дикарю, чтобы не переполнять нашу маленькую планету и предоставить место последней модели человека -- трансчеловеку, который, как и трансгенетические овощи, лучше приспособлен к среде. Чтобы убедиться в этом, достаточно послушать, например, недавние выступления профессора Ричарда Сида о возможностях человеческого клонирования или разговоры сторонников производства живых мутантов6, ускоряющих пришествие даже не внеземного, а внечеловечес-кого, иными словами, сверхчеловеческой расы, 109 каковое понятие вызывает в нашей памяти зловещие ассоциации. Так или иначе, но уже на протяжении десяти лет в Америке на "проект человеческого генома", расшифровку ДНК, Департаментом энергетики и Национальным институтом здравоохранения выделяется более трех миллиардов долларов. Не подобен ли этот поиск "сведений о жизни" исследованиям Луны НАСА, профинансированным государством США? Но гонка есть гонка\ Разве генетик Грейг Винтер не основал, параллельно государственному проекту, частную фирму, перед которой была поставлена цель за три года расшифровать генетический код человека? На совместный с одним из филиалов фармацевтической группы Perkin Elmer, специализирующейся на машинах по разложению ДНК, проект было потрачено ни много, ни мало -- 200 миллионов долларов.7 После символического поражения Каспарова от компьютера Deep Blue, летней эпопеи автоматического зонда Mars Pathfinder и неприятностей на станции "Мир" мы наблюдаем завершение программ пилотируемых полетов и возрастающую неопределенность по отношению к будущему международных пилотируемых станций. Так заканчивается "внеземное" путешествие нашего поколения, однако, великая "внечеловеческая" эпопея только начинается, и астрофизика мало-помалу передает эстафету биофизике. Появилось множество предзнаменований скорой трансформации макрофизического "экзотизма" в микрофизический "эндотизм", завершения внешней колонизации отдаленных земель и начала опасной внутренней колонизации, колонизации пространства-времени живой материи. Таким образом, технонаука расширяет подвластную ей область. Homo est clausura mirabilium dei,ii -- писала Хильдегарда Бингенская о сущности человека, еще недавно сокрытой изначальным антропоцен- 110 тризмом: человек -- не центр мира, а его завершение, конец мира. Высказывание женщины, рожденной (что примечательно) в 1098 году, противоречит евгеническим мифам и необычайно ярко проясняет истоки нигилистского всевластного бессилия наук, ищущих истоки жизни. Дух генетики пока проявил свой евгенический характер лишь в нацистской программе уничтожения. Однако сейчас, как никогда, сильна угроза отказа не только от пророческой памяти лагерей смерти, но и от самого принципа непрерывности жизни, "принципа ответственности" за будущее человечества. Этот принцип представляется ужасно "консервативным" для тех, кто предвкушает революцию конца, крайнее проявление нигилизма всемогущего прогресса, которое последует за другими событиями XX века: крушением "Титаника" и взрывом в Чернобыле и которое готовит приход Уцелевшего, Мессии, столь ожидаемого культом безумия наших дней. В действительности, после завершения холодной войны мы непрерывно воспроизводим иные завершения: конец Истории, конец представительской демократии и, в конце концов, смерть "субъекта", по типу которого с помощью генетики создается "двойник" (клон) или "гибрид" (мутант). Этот "постиндустриальный" замысел не обещает ничего хорошего, он лишь умножает энергию безысходности, чтобы с ее помощью уйти от благоприятных для жизни условий и прийти к хаосу, иными словами, вернуться в первоначальную среду, царившую, как говорят, до возникновения жизни на Земле. Так называемый "постмодернистский" период не стал преодолением индустриальной современности, а превратился в стремительную индустриализацию смерти, концентрацию всевозможных опустошений, вызванных прогрессом. Постановка на поток живого с помощью биотехнологий, полуофициальный план по воспроиз- 111 водству стандартного индивида демонстрируют, что из смерти сделали промышленное предприятие, прометеевскую фабрику. Уже во время ядерного противостояния между Востоком и Западом военно-промышленный комплекс сумел милитаризовать научные исследования для обеспечения взаимного уничтожения. Сейчас генетика принимает эстафету у ядерной физики с целью создания новой бомбы. Биологические науки, сращенные с информатикой и новыми биотехнологиями, угрожают нашему выживанию уже не радиоактивным заражением, но искусственным оплодотворением и контролем за возникновением, истоками формирования индивидуальности. Очевидно, что проект тотальной войны, обозначившийся в начале первого мирового конфликта, продолжал осуществляться во время второго мирового конфликта 1939-1945 годов в Освенциме и Хиросиме уже не как уничтожение врагов, но как уничтожение самого человеческого рода. Подобно этому, глобальная война, начало которой положено большими маневрами information warfare, опирается на воинственную науку, ныне нацеленную на изведение человека, на прерывание самого принципа жизни, а не на уничтожение населения, как то было бы в случае термоядерной бомбы. В этой войне генетическая и информационная бомбы представляют единственную и универсальную "систему вооружения". С другой стороны, если информация -- это третье, после массы и энергии, измерение материи, то каждый исторический конфликт оказывался приручением одного из измерений. Война массы велась со времен великих нашествий античности вплоть до появления огнестрельного оружия. Война энергии началась с открытия пороха и закончилась изобретением атомного оружия и разработкой сверхмощного лазера. И, наконец, информационная война обобщит то, что было накоплено годами шпионажа и полицейской слежки 112 и преобразует в предельную скорость "мировой информации". "Кто все знает, ничего не боится", -- сказал Йозеф Геббельс, создатель Propagandastaffel. На самом деле, вопрос был и есть не в том, чтобы бояться, а в том, чтобы наводить страх с помощью "тотального" контроля, подвергающего жизнь каждого отдельного человека постоянному засвечиванию, что уже практически стало свершившимся фактом благодаря информатике. Однако вернемся, на мгновение, к третьему измерению организованной материи: идет ли речь о передаче или получении информации, или о скорости ее считывания -- важно лишь энергетическое ускорение информации, а медленная подача информации недостойна теперь даже называться "информацией" -- это обычный шумовой фон. Slow news, no news? -- помнится, спрашивал себя один журналист в связи с созданием CNN. В действительности, предельная скорость волн, передающих сообщения и картинки, -- это сама информация, и она не определяется содержанием. Так что знаменитая формула Маршалла Маклюэна может быть переделана: "Сообщение -- это не средство, а всего лишь его скорость". Конечная, последняя возможная скорость, приближающая к нам "временной барьер", то время, когда фотонный компьютер будет выполнять расчеты синхронно с постоянной скоростью света, которая благоприятствует сегодня передаче мгновенных сообщений. Итак, "информационная война" поддерживается глобальной интерактивностью так же, как атомная энергия была результатом локальной радиоактивности. Поэтому невозможно отличить намеренный поступок от непроизвольной реакции или "случайности", а нападение -- от простой технической неполадки, как это уже было 19 мая 1998 года (практически одновременно с саммитом в Бирмингеме), когда телекоммуникационный спутник Galaxy TV внезапно прекратил передачу 113 сообщений 40 миллионам пейджеров в Америке из-за того, что бортовой компьютер слегка изменил орбиту... Непредвиденная случайность или приближенная к условиям инфовойны проверка? Трудно поверить, но происшествие незамедлительно породило разговоры об уязвимости США перед поломками техники, жизненно необходимой для страны.8 Кажется естественным, что Интернет, прямой преемник Арпанет, разрешил трансляцию нескольких общественных американских служб. Например, радиостанции NPR, которая воспользовалась сетью сетей для установления связи с некоторыми из своих 600 локальных станций. Не надо забывать, что информационная система web была запущена более 20 лет назад в целях предотвращения электромагнитных эффектов наземного ядерного взрыва и как бы предугадала свою роль на случай общего сбоя стратегических телекоммуникаций. Если каждая война была изобретением новых способов уничтожения и распространением намеренно провоцируемых аварий (машина войны всегда была дополнением производственной машины), то в готовящейся информационной войне понятие "случайности" доведено до предела возможностью "глобального сбоя", который соединит в себе -- как вакуумная бомба -- все возможные катастрофы. Глобальный сбой, подобно сбою работы компьютеров, ожидаемому в начале 2000 года, в отличие от недавней местной аварии, способен надолго заморозить жизнь целого континента. В среде information warfare все очень неопределенно, информация и дезинформация неразличимы, и нападение невозможно отличить от непредвиденной случайности... Сообщение не заглушается, как это было в electronic warfare, так как оно стало информационным. Это значит, что "информация" определяет не содержание сообщения, а скорость его feed-back. 114 Интерактивность, мгновенность, повсеместность -- вот действительное послание информационного обмена в реальном времени. Цифровые картинки и сообщения значат меньше, чем их мгновенная доставка; "шоковый эффект" оказывается важнее содержания. Поэтому намеренное действие и техническая неполадка оказываются неразличимы и непредсказуемы. Теперь принцип неопределенности действует не только в квантовой физике, но и в среде информационных стратегий, практически не связанных с геофизической средой воздействия. С помощью настойчивого и повсеместного внедрения интерактивных взаимодействий, information warfare готовит первую мировую временную войну, вернее, первую войну мирового времени, "реального времени" обменов между объединенными сетями. Можно отметить три измерения происходящей глобализации рынка: геофизическое, научно-техническое и идеологическое. Поэтому стремление Соединенных Штатов к установлению мировой зоны свободной торговли к 2010-2020 годам9 неизбежно способствует подготовке к информационной войне. На самом деле, невозможно полностью разделить экономическую войну от информационной, поскольку в обоих случаях речь идет о гегемо-нистском стремлении сделать интерактивными торговые и военные отношения.10 Поэтому Всемирная торговая организация пытается ослабить суверенитет отдельных наций то с помощью Многостороннего соглашения по инвестициям, то с помощью Нового трансатлантического рынка Леона Бритена. Систематическую дестабилизацию рынка можно понять только на основе представлений о системной потере контроля над стратегической информацией. Подспудная цель технических изобретений конца тысячелетия состоит в том, чтобы сделать 115 информационными все военные и гражданские отношения. И последней преградой тому представляется не ЕЭС, но сама жизнь, человек -- отдельный мир человека, -- которого нужно захватить или уничтожить любой ценой ради индустриализации всего живого. Подведем итоги: не так давно минуло время тоталитарной войны, когда все определяло количество: масса и мощность ядерной бомбы. Теперь наступает время глобалитарной войны, когда благодаря информационной бомбе качество будет важнее, чем геофизический масштаб или численность населения. Готовится не "опрятная война", война без убитых, но "чистая война", война без воспроизведения некоторых видов, которые исчезнут из биоразнообразия форм живого.11 Это значит, что завтрашняя война, хоть и сопоставимая с недавними "кабинетными преступлениями", будет разыгрываться не в закрытых кабинетах, а в лабораториях, с дверьми, широко распахнутыми в лучезарное будущее трансгенетических видов, лучше приспособленных к загрязненной среде нашей маленькой планеты, подвешенной в эфире телекоммуникаций . Отцу патрику Жиро Первые три статьи написаны во время вооруженного конфликта в Косове, между 19 апреля и 15 июня 1999 года. Первая глава напечатана 27 апреля во Frankfurter Allgemeine Zeitung. Четверная глава завершена 5 июля СТРАТЕГИЯ ОБМАНА В действительности, Северо-Атлантический альянс -- незаконнорожденный ребенок, коммунистический выродок, а не дитя, рожденное по доброй воле. Поль-Анри. Спаак, генеральный секретарь НАТО. I "Разум вводит нас в обман чаще, чем наше естество", -- писал Вовенарг...1 Во всяком случае, очевидно, что разум военачальников НАТО совершенно не считается с природой Балкан. Стратеги альянса не утруждают себя разграничением практических методов и политических целей и в очередной раз демонстрируют несостоятельность военных теорий и сценариев, выражающих технический иллюзионизм Соединенных Штатов после завершения холодной войны. В одном из интервью Тони Блэр заявил: "В Косове ведется война нового типа -- война, имеющая целью не захват территории, а утверждение общечеловеческих ценностей".2 Это заявление говорит нам если не о конце геополитики, наступившем после конца истории, то, по крайней мере, о том, что союзники не принимают во внимание условия боевых действий, ведущихся с про- 120 тивником, окопавшемся в геологически и геополитически пересеченной местности. Генерал Уэсли Кларк, ратующий за войну, управляемую через воздушное и космическое пространство, 12 апреля 1999 года в Брюсселе заметил: "В этой войне, как никогда в Истории, главную роль играет высокоточное оружие"... Хотя массированное применение высокоточных технологий якобы уменьшает "сопутствующие" разрушения, главнокомандующему все же пришлось извиниться за некоторые "оплошности", например, за бомбардировку колонн беженцев. Когда генерал Кларк восхваляет техническое превосходство военной авиации, он говорит не как официальный представитель мощи НАТО, а как один из теоретиков задуманного Пентагоном "революционного переворота в ведении войны". Как один из тех, кто уже несколько лет желает неограниченно расширить возможную зону автоматических ракетных ударов, включающую теперь пустыни (операция "Лиса в пустыне" в Ираке) и прилегающие к ним страны (антитеррористические операции в Судане и Афганистане), как если бы теория "Открытого Города" территориальных конфликтов недавнего прошлого теперь распространилась и на воздушное пространство суверенных наций, на "открытое небо" Теле-Войны и послужила стратегическим дополнением экономической децентрализации воздушных перевозок (проводимой в рамках программы под соответствующим названием OPEN SKY). Если близость пустыни во время войны в Персидском заливе еще могла оправдать систематическое использование новых "кораблей пустыни": ракет, запускаемых с авианосцев, беспилотных самолетов и прочих НЛО, вроде F.117, то гористая местность Балкан сделала невозможной "молниеносную войну", окончательно поставив НАТО в тупик... Обращение же Альянса к России лишь подтвердило геополитическую недальновидность операции "Союзные Силы". 121 Уже в 1997 году четырехлетний оборонный план Пентагона продемонстрировал готовность Соединенных Штатов сражаться на двух фронтах и проводить многочисленные краткосрочные операции с целью "восстановления мира" в отдельно взятом регионе, тут или там, в малозначительных государствах... Двумя годами позже пришлось признать если и не крах этой программы, то, по крайней мере, наличие риска символического поражения и падения в глазах общественного мнения, более серьезного, чем неудачная операция в Сомали, а также констатировать возобновление гонки вооружения массового поражения (ядерного, химического и т. д.) среди многочисленных стран, озабоченных сохранением национального суверенитета. Таким образом, изобретение так называемой "гуманитарной войны", ведущейся в Косове, могло только обеспокоить растущее число "слабых" наций и морально поддержать всех тех, кто опасается однажды оказаться мишенью "сильных" наций. Если это действительно так, то нерезультативность воздушных налетов, которые должны были предотвратить гуманитарную катастрофу -- трагедию беженцев в Косове, -- но, в действительности, ее в высшей степени обострили, -- была усилена длительным и непродуктивным процессом -- очередным ростом напряженности, связанным уже не с холодной войной и соответствующем ей ядерным устрашением, а с растущей опасностью распространения ядерного, химического и бактериологического оружия в странах, желающих иметь надежную защиту от нападения (с применением оружия массового поражения) и не имеющих возможности использовать высокоточное вооружение, управляемое из космоса. В этом отношении весьма показательна реакция Индии: "Если нации стремятся сохранить стратегическую независимость и политический суверенитет, у них нет другого выбора, кроме как поддержание собственного ядерного арсенала и наращивание количества бое- 122 головок в целях развития военного потенциала. Последнее требует времени и средств, поэтому наименее дорогостоящий способ в промежуточный период -- до достижения стратегического паритета -- заключается в том, чтобы сосредоточиться на развертывании ракетных баз. Чтобы опередить развитие событий, Соединенные Штаты решили довести до совершенства противоракетную оборону и воспрепятствовать приобретению ядерных технологий третьими странами".3 Опасения по поводу ближайшего будущего выражают не только Россия и Украина, но и Япония, которая вывела на орбиту спутник для наблюдения за ракетными базами совершенно разваливающегося северокорейского государства. Что касается конфликта в Косове, то, каким бы ни был его исход, возникает вопрос, снятый на некоторое время псевдопобедой в Персидском заливе, о нарушении равновесия страха, когда