. я хочу спросить тебя... Скажи, как ты сюда попал? Аким понял ее. -- Меня отпустили, Наташа... всего на пять часов. Один час я уже провел в дороге. Осталось четыре. Там ждут меня товарищи... Теперь она, счастливая, смотрела на него. Перед ней был Аким, такой, каким она его всегда знала и любила, -- прямой и честный. -- Глупая, злая... Как я могла так подумать о тебе! Разве мой Аким способен на такое!.. Ведь ты разведчик, правда? Аким молча и медленно кивнул головой. -- Не спрашивай меня больше об этом, Наташа. Ладно? Она рассмеялась. -- Не бойся, родной. Наш отряд в ту ночь делал то же, что и вы. -- Откуда ты знаешь, что мы делали? -- Ну ладно, не будем об этом... -- Скажи, Наташа, в селе есть немцы? -- Нет, сейчас нет. Они боятся в селах... Ну, я пойду, помогу маме... Наташа оставила его и вместе с матерью начала хлопотать у печки. Потом не вытерпела и подбежала снова. Пыталась стянуть с него сапоги, но в этом не было никакой необходимости: сапоги сами слетели, едва Аким тряхнул ногами. Девушка захохотала: -- Где ты достал такие броненосцы, Аким? -- А что, разве плохие? -- Нет, ничего, я так... -- она улыбалась, тащила его за руку к столу, вся пылая. -- Потише, Наташа, могут услышать, -- предупредила мать, приподнимая кончик занавески и посматривая на улицу. Наташа как-то сразу погрустнела, словно беззаботная юность, вернувшаяся вместе с Акимом и во власть которой она попала на минуту, испугавшись, ушла от нее. Через некоторое время Аким уже сидел за столом, уминая за обе щеки кашу. Наташа, глядя на него, вновь оживилась... -- Аким, а помнишь нашу избачиху? -- Шуру-то? Ну а как же!.. -- Мы с ней вечно из-за книг ругались... -- Помню, конечно. А почему ты -- об этом?.. -- Не знаю... -- А ты помнишь, Наташа, пионерский лагерь? -- Еще бы!.. Пионервожатой у нас была Шура. Какая девушка! Сколько она рассказывала нам интересного, а сколько песен мы пропели с ней!.. Вот так и стоят передо мной -- Шура, пионерский галстук... И все такое -- наше... -- А где теперь Шура? -- спросил Аким. Губы Наташи покривились, дрогнули. -- В Германию угнали, на каторгу. Аким обнял девушку и крепко прижал к своей груди. -- Не надо, Наташа. Не плачь, родная. Вернется Шура. И будут опять книги, и все будет... Утирая слезы и глядя ему в лицо, Наташа попросила: -- Ты прости меня. Уж очень все обидно, больно... Я сейчас... Ведь я только ночью прихожу к маме, да и то не всегда. -- Что так? -- удивился Аким. -- Фашисты на девушек облавы устраивают. В Германию увозят. Ты слышал песню "Раскинулись рельсы далеко..."? -- Конечно, слышал. У нас красноармейцы ее поют. Аким увидел, как губы девушки опять дрогнули. Должно быть, ей стоило больших усилий, чтобы сдерживать себя и не расплакаться. -- Так что же?.. Всех девушек и ребят они угоняют? -- Аким озабоченно посмотрел на Наташу. -- Нет, не всех. Есть еще лазейка, в которую ускользают наши ребята и девушки. Женятся и выходят замуж. Таких фашисты пока не увозят. Горе одно. Пятнадцатилетние женятся... Аким насторожился. Об этой "лазейке" он не раз слышал в освобожденных селах. Уж нe хотела ли Наташа воспользоваться ею? Но она отгадала его мысли: -- Ты, пожалуйста, не подумай, Аким, что я хочу заставить тебя остаться. Я ведь комсомолка, врагам не поддамся. Мне в лесу дела найдутся. Сейчас мы получили приказ побольше беспокоить фашистов... Ой, Аким, и несдобровать же им на нашей земле!.. -- Разумеется. А помнишь, Наташа, как директор школы нам говорил, когда мы еще были маленькие: "Завидую вам, ребята!" -- Павел Федорович жив. Он партизанит. -- Увидишь -- привет ему от меня самый большущий. -- Обязательно. А как он возил нас в Харьков на экскурсию!.. На Тракторный... Павел Федорович в белом костюме -- светлый такой!.. Шли по городу и все время пели!.. О, до чего ж было хорошо, Аким!.. -- И опять будет так. Еще лучше будет, Наташа!.. Ох, чего только мы не понастроим!.. А как мы с Колькой Володиным мечтали... -- Не говори о нем, Аким, забудь его, -- торопливо перебила Наташа. -- Не стоит он того, чтобы о нем вспоминали... -- Почему? -- удивился Аким. -- Он ведь погиб на фронте. -- И вовсе не погиб. Он жив. Женился на Стешке Лунченко и теперь живет в ее доме... Это не укладывалось в голове Акима. В сентябре 1942 года они вместе с Николаем ходили в разведку. Не вернулся тогда только один Николай, и все были убеждены, что он либо убит, либо тяжело ранен, лежит где-нибудь на сухой земле, задыхаясь в горькой полыни. В ту же ночь все отправились на поиски. Аким вместе с другими разведчиками исползал под огнем вражеских пулеметов всю нейтральную полосу. Володина так и нe нашли. Тогда разведчики потеряли двух бойцов, наскочивших впотьмах на немецкие мины. А тот, которого они так разыскивали, оказывается, к Стешке... -- Так что же он делает в селе? Наверное, в полицейские пошел? -- Нет. Он не стал полицаем. Живет затворником. И непонятно, кого больше боится -- своих или немцев. Наташа смолкла. Молчал и Аким. Потом он поднялся и через силу улыбнулся. -- Ну, Наташа, мне пора... Вот и повидал тебя... Она побледнела, темные глаза ее заблестели. Глотая слезы, она не отпускала его руку, прижимала ее к себе. -- Как же это?.. Так скоро... Ведь ты мне еще ничего не сказал о себе. Останься, Аким!.. Ну еще немного!.. Плечи девушки затряслись. -- Не надо, родная. Помнишь, мы обещали быть сильными. Он смахнул с ее горячих щек слезы и крепко поцеловал в мокрые ресницы, в припухшие теплые губы. Говорил уже ровно, спокойным голосом, хотя это ему стоило больших трудов: -- Школу сохранить надо, Наташа. Подбери смелых ребят... Пусть организуют охрану, когда фронт будет приближаться к селу. Как бы фашисты не взорвали в последний момент... А за меня не бойся. Меня пули за километр обходят... -- Я провожу тебя до леса, Аким. -- Не надо, Наташа. Мы будем скоро вместе и уж тогда никогда не расстанемся. Они обнялись в последний раз. Наташа слышала, как в коридоре прогрохотали его сапоги. Потушив лампу, она подбежала к окну. Но на улице было темно, и девушка ничего не видела. До нее доносились только сдержанные голоса -- это Аким прощался с матерью, еще раньше вышедшей посторожить. Затем скрипнула калитка, и сразу все смолкло. Стешкина хата стояла на отшибе, у самого берега реки, скрытая вишневыми деревьями. Ее не было видно со стороны. Но Аким нашел хату без особого труда. Постучал. Новая дубовая дверь глухо и тревожно загудела. Странное дело, Аким сейчас не испытывал того страха, который пришлось ему испытать во дворе, перед крыльцом Наташиной хаты. Сердце его как бы окаменело. -- Кто там? -- послышалось за дверью. -- Полиция. Открывай!.. -- У меня жена больная тифом... -- Открывай!.. Заскрипели крючки, звякнула щеколда. Тяжелая дверь медленно, со стоном, открылась. Перед Акимом стоял человек с длинной бородой, в белой исподней сорочке и подштанниках. От него веяло теплым запахом постели. Должно быть, ему очень не хотелось вылезать из-под одеяла. -- Веди в дом! -- Милости просим... "Милости просим" -- откуда у него это?" Аким первый шагнул в темную комнату. За ним вошел Володин. -- Что вы хотели, пан полицай?.. Николай сказал это с жалкой дрожью в голосе. -- Зажги свет. -- Стеша, где у нас спички?.. Стеша!.. Из-за перегородки раздался сонный голос женщины: -- За образами, Коля, возле лампадки. "За образами... Иконы, значит, выставил..." -- подумал Аким. Вспыхнула спичка и, помаргивая, поплыла за перегородку. Оттуда послышался испуганный шепот: "Кто это?.. Господи, спаси, помилуй!" Затем появился хозяин с лампой в руках. Он осторожно поставил ее на стол и лишь теперь решился посмотреть на вошедшего. -- Аким? -- карие красивые глаза Николая удивленно раскрылись. И вдруг безумная радость отразилась на его лице. Он ринулся навстречу Акиму: -- Значит, и ты того... Вот и правильно! Пусть воюют те, кому жизнь не дорога!.. Как я рад... раздевайся... проходи сюда!.. Стеша, да это же Аким!.. Он тоже вернулся!.. Ну, проходи же, дружище!.. Аким не шевелился. Володин посмотрел на его лицо и опешил. Борода его затряслась. Глаза испуганно забегали. Однако ему не хотелось выпускать из рук слабую надежду. -- Да проходи же, Аким!.. Аким молча подошел к столу, присел. Володин вертелся возле него. Он приблизился к другу, хотел помочь ему раздеться. Аким холодно отстранил его руки. -- Так ты, Аким, какими же судьбами?.. -- Разные судьбы привели нас в родное село! Сказав это, Аким пристально поглядел на Володина. Наступили долгие и тягостные минуты молчания. Аким осмотрел комнату. На столе, в овальной рамке, стоял портрет Николая. Здоровое, улыбающееся лицо. Как не похож был на этот портрет стоящий перед Акимом бородатый человек в подштанниках, с издерганным, бледным, каким-то совершенно бесцветным лицом. Взгляд Акима, холодный и тяжелый, -- куда только делась постоянная кротость в его вечно спокойных голубых глазах, -- переходил от одного предмета к другому. Аким снова долго и пристально посмотрел в жалкое, болезненное лицо Володина. -- Почему ты... -- голос разведчика был сейчас глухой. -- Почему ты... сбежал?.. Володин вздрогнул, долго молчал, не смея поднять глаза на Акима. Потом он быстро, захлебываясь, трясясь всем телом, заговорил: -- Не мог я!.. Понимаешь, не мог!.. -- он заметался по комнате...-- Ты скажешь, трус!.. Да, трус, предатель... Все это так... Но я не мог больше ни одного дня, ни одного часа там быть... Эти стоны, кровь... Меня рвало от запаха человеческой крови!.. Помнишь, там, под Абганеровом, когда бомбой разорвало на куски у нас в роте сразу пятерых. Я неделю не мог ничего взять в рот. Я ненавижу фронт... войну... людей, которые убивают друг друга... И я... бежал от войны... -- И вот она вновь пришла прямо к тебе в дом, -- как-то удивительно спокойно возразил ему Аким. -- Убивать друг друга... -- продолжал Володин, но резкий окрик Акима остановил его. -- Замолчи ты... гадюка!.. Хватит!.. -- в руках разведчика блеснула вороненая сталь пистолета. Дикий, нечеловеческий крик раздался за перегородкой, и в комнату метнулась растрепанная Стешка. Аким поднял пистолет перед мертвенно-бледным, изуродованным страхом лицом Володина и вдруг -- Аким и сам не мог бы в ту минуту объяснить, отчего это произошло, -- опустил оружие. Спрятал пистолет в карман, повернулся и пошел к двери. Не сказав больше ни слова, он вышел во двор. Володин, бессмысленно моргая глазами, тоже зашагал было к двери своими надломленными ногами, но Стеша повисла на нем: -- Не ходи... Коля, милый!.. Он убьет тебя!.. Аким миновал улицу и теми же огородами, по которым шел к Наташе, направился к лесу. Ему хотелось поскорее оказаться среди товарищей, развеять угнетенное состояние после этой встречи. По улице, вдоль речки, промчались какие-то всадники. До Акима донеслось звонкое цоканье конских копыт. Вскоре послышались грубая ругань, вопль женщины. Где-то на окраине села громко и озабоченно затоковал пулемет. Темную крышу неба лизнула красным языком ракета, выхватив на миг несколько кирпичных труб, безмолвно и тупо смотревших вверх. За спиной Аким услышал приближающиеся шаги. Со всего размаха упал в грязь, вынул из кармана пистолет. Уже поднял его, чтобы выстрелить в темный силуэт, если он будет приближаться. Но человек резко повернул вправо. Аким облегченно вздохнул и спрятал оружие. Не знал он, что это возвращалась в лес его Наташа. Через два часа он уже был в доме деда Силантия. Не отвечая на расспросы разведчиков, повалился на пол, в солому, и тут же заснул тяжелым сном. Однако его скоро разбудили. Разведчики собирались в обратный путь. ГЛАВА ВТОРАЯ 1 Лейтенант Марченко вышел из блиндажа майора Васильева. Он спешил в подразделение. Сегодня ночью с того берега должны были возвратиться разведчики. Захватив с собой несколько солдат, Марченко отправился к Донцу встречать группу Шахаева. С молодых дубов, раскинувших нежно-зеленые резные листочки, лился на землю птичий перезвон. Из глубины урочища, как из подвала, ползла вечерняя прохлада. Марченко передернул сухими, острыми, чуть выдававшимися вперед, как у ястреба, плечами. По глубокой извилистой траншее лейтенант и сопровождавшие его солдаты вышли к реке, укрылись в мокром, полуобвалившемся окопе. Немцы по обыкновению для острастки постреливали и пускали в небо ракеты. Около лодки, спрятанной в камышах, хлопотал низкорослый сапер. Наладил уключины, вставил весла и бесшумно оттолкнулся от берега. Вскоре лодка исчезла в темноте. -- Что же такого малосильного послали? -- спросил один разведчик своего соседа. -- Выбрали было другого, посильнее, так вот этот парень чуть не расплакался. Пчелинцев это. Дружка своего, Уварова, хочет встретить. -- Может, их и в живых уже нет... -- кивнул в напряженную тишину боец-разведчик. Марченко сердито посмотрел на него. Боец замолчал. Разведчики ждали, всматриваясь в темноту. Над самым Донцом, чуть ли не касаясь глади реки, с металлическим звоном пролетел железник. -- Тю ты... проклятый. Не боится... -- Закурить бы... -- Этого еще не хватало!.. И опять тишина. Натянутая, звонкая. Когда перевалило за полночь, на той стороне легонько всплеснула вода -- так плещется на зорьке сазан. И сразу все поняли: "Едут!" Сначала на воде показалось темное пятно. Оно медленно приближалось. Потом вырисовалась форма лодки, бугрились над ней фигуры разведчиков. -- Едут, они!.. -- Тише ты!.. Лодка, прошуршав в камышах, мягко ткнулась в песчаный берег. Солдаты вбежали в воду, подхватили разведчиков под руки, утащили в окоп. Только о сапере забыли. А Пчелинцев не спеша укрыл лодку, забросал ее срезанным камышом, постоял в глубокой задумчивости и медленно пошел от реки. Вскоре его маленькая фигура растаяла в темноте. Разведчики гуськом шли по окопам. Где-то, казалось совсем рядом, раздались пушечные выстрелы, и несколько снарядов, мигом перемахнув Донец, один за другим упали неподалеку. В траншеях разведчиков встретил боец, посланный командиром стрелковой роты. -- Я вас проведу, -- сказал он. -- А где командир роты? -- спросил Марченко. -- У себя в блиндаже, -- ответил солдат. -- Что же тут у вас произошло без нас? -- спросил у бойца Шахаев, снимая сапог и выливая из него зачерпнувшуюся еще у того берега воду. -- На ту сторону переправлялись. Бой вели. -- Ну и как? -- Что -- как? -- Как же бой-то? -- Оно бы ничего. Переправились как есть все. И высоту отбили. И вдруг приказ -- отходить. Зачем переправлялись, не понять. Только кровь пролили... Скоро, должно, опять пошлют туда... -- А может быть, нужно было вести этот бой? -- Может, и нужно, кто знает,-- быстро согласился солдат.-- Только людей-то жалко... Он не договорил. Снова раздались пушечные выстрелы, и опять несколько снарядов один за другим упали неподалеку, обдав своим горячим дыханием лица солдат. Молодой пехотинец уже лежал на дне окопа, уткнув голову в патронную нишу. -- Ну, веди. Эй ты, орел! -- Сенька не совсем ласково пнул бойца в спину. Тот встал и, ошалело взглянув на Ванина, проворчал: -- А куда торопишься? Думаешь, там не стреляют? -- Я ничего не думаю. Веди к командиру роты. -- Что ж, пошли... Только вы у него все не поместитесь, тесно там. Наконец добрались до блиндажа командира стрелковой роты. Вход в этот блиндаж был закрыт трофейной плащ-палаткой, сквозь которую чуть-чуть пробивался свет. Кто-то, должно быть сам ротный, разговаривал по телефону. Доносился хриплый, простуженный голос: -- Сорок активных... Что?.. Уже проверил... Да, да, пришлите побыстрей... Говорю, что еще днем все проверил!.. Хорошо... -- Здесь можете передохнуть,-- сказал разведчикам Марченко.-- А вы, товарищ Шахаев, пойдете со мной. Доложите о выполнении задания.-- И, не заходя в блиндаж, лейтенант в сопровождении Шахаева пошел дальше. Боец-проводник просунул голову под плащ-палатку. -- Товарищ старший лейтенант! Разведчики с того берега тут. -- Хорошо! Пусть заходят, майор Васильев уже звонил, спрашивал о них,-- раздался в ответ хриплый голос. Отогнув плащ-палатку, разведчики один за другим пролезали сквозь светящуюся щель. Кряхтел Пинчук, в три погибели изогнулся Аким, и только Сенька проскочил в эту дверь без всяких затруднений. Маленький, наскоро сооруженный и так же скоро обжитый блиндаж походил на коробку с сардинами -- так много было в нем людей. Добрая половина бойцов уже спала. Возле лампы, сделанной из снарядной гильзы, сидели друг против друга двое, сложив калачиком ноги, так как вытянуть их было некуда. -- Ну вот, товарищ Финогенов, поздравляю вас с получением комсомольского билета. Надеюсь, оправдаете высокое доверие... Сказавший это приветливо смотрел на бойца; солдат держал в руке новую серую книжечку и как-то робко улыбался. В говорившем Сенька узнал капитана Крупицына -- помощника начальника политотдела по комсомолу. Это он, когда были тяжело ранены командир батальона и его заместитель, взял командование на себя и овладел высотой. Ванин познакомился с ним еще на Волге, когда Саша Крупицын вот так же, в крохотном блиндаже, вручал и ему комсомольский билет, а потом вместе с разведчиками ходил за "языком". Крупицын считался самым оперативным работником политотдела. Его редко видели в штабе дивизии. Целыми сутками пропадал он в окопах, среди солдат, без которых, казалось, он не мог прожить и одного дня. Захватив с собой полевую сумку, туго набитую членскими билетами, он отправлялся в полки, пробирался прямо на передовую, в роты, и тут же, где-нибудь в траншее или окопе, помогал комсоргам организовывать прием молодых бойцов в комсомол. Нередко он помогал писать заявления, находил рекомендующих, а иногда и сам рекомендовал. Заполняя членские билеты, Крупицын ставил свою заковыристую подпись и тут же их вручал. Иногда это происходило перед самым боем, и часть выданных им книжек на другой же день возвращалась обратно. Эти билеты были новенькие, бережно обернутые в пергаментную бумагу, с короткой пометкой: "Убит". Здороваясь с Крупицыным, Сенька неожиданно сообщил: -- А у нас погиб один... Уваров его фамилия. -- Я знаю, слыхал уже,-- сказал капитан. -- От кого это? -- удивился Ванин. -- Сапер один сейчас сюда забегал. От него и узнал. -- А-а, Пчелинцев... Мы ему еще на том берегу об этом сказали. Встречал он нас. Дружил с Уваровым...-- голос Ванина оборвался. Как ни тесно было в блиндаже, нашлось место и для разведчиков. Стиснутые со всех сторон бойцами-пехотинцами, разведчики, несмотря на усталость, перебивая друг друга, рассказывали о своем походе в тыл врага. В эту ночь долго коптил фитиль, всунутый в стреляную гильзу, и мало кто спал в блиндаже. На рассвете, простившись с командиром роты и с Крупицыным, разведчики покинули блиндаж. За изгибом траншеи вдруг встретили того самого бойца, который рассказывал им про старшину роты, когда группа Шахаева уходила на задание. Боец тоже узнал разведчиков и весело улыбнулся. -- А где же ваш скандальный старшина? -- спросил его Сенька. -- У себя, должно быть. -- Он на Акима нашего не набросится, случаем, как тогда? -- Что вы!.. Да и не до этого ему сейчас. Раненный он немного, наш старшина Фетисов. -- Это как же? Блиндаж, что ли, накрыло?.. -- В атаку нас повел, когда ротного не стало... -- Так... Сеньке почему-то стало неловко, и он опустил голову. Недалеко от рощи, к которой подошли разведчики, в неглубокой балке, изрытой блиндажами и щелями, укрывались "катюши". Вокруг тупорылых грузовиков в предрассветной мути суетились бойцы в чистеньких ватных куртках и новых пилотках. -- "Катюши"! -- с восхищением закричал Ванин, видя, как бойцы стягивали с аппаратов покрывала. "Катюша" была Сенькиной слабостью. Чего бы не отдал он, чтобы только попасть хотя бы самым что ни на есть последним номером в батарею "эрэсовцев", как гордо называли себя гвардейские минометчики. Профессию "эрэсовцев" Сенька считал даже более ценной, чем профессию разведчиков. -- Глянь, глянь, ребята!.. Расчет убегает... Сейчас заиграет!.. Страшный скрежет заглушил последние слова Ванина. Огненные смерчи сорвались с дырявых металлических рельсов и полетели куда-то за Донец, оставляя за собой красные следы. Минуту спустя послышались разрывы. Семен посмотрел на то место, где только что стояли "катюши", и ничего не увидел: гвардейские минометчики исчезли. Только белый дым клубился, колеблемый теплым весенним ветром. Внезапное появление в самых неожиданных местах и столь же быстрое исчезновение "эрэсовцев" делали их службу еще более заманчивой для Сеньки -- этого неутомимого любителя приключений. -- Уже пропали! -- с восторгом крикнул он, прислушиваясь к далекому ворчанию моторов. -- Хлопци, а ну давай тикать звидциля? Бо нимец минами пулять будэ! -- предупредил Пинчук.-- Вин всегда по "катюшиному" месту бье... Едва разведчики отбежали метров на полтораста, как в балке, там, где стояли "катюши", запрыгали огненные фонтаны разрывов. -- Давай, давай! Лупи по пустому-то месту! -- торжествовал Сенька. -- Ишь, потревожили, -- залезая в подвернувшуюся щель, заметил Пинчук. -- "Катюши" пристрелку производили, -- рассудил Аким, -- обратите внимание, машины новенькие, только с завода. Новая часть, наверно, прибыла к нам... Да и в окопах что-то солдат густовато стало... Обычно большие события на фронте назревают постепенно. Солдаты догадываются о них по множеству самых различных признаков. Пехотинцы, проводившие дни и ночи в своих земляных норах, вдруг приметят, что их становится больше; в окопы чаще заглядывают представители других родов оружия; над позициями противника не переставая кружатся самолеты-разведчики; пулеметчики получают новенькие "станкачи"; в нишах неожиданно увеличивается запас патронов, а командира роты чуть ли не каждый день вызывают на какие-то совещания, -- приметят все это бойцы-пехотинцы и насторожатся: быть большим боям! Артиллеристам подвезут несколько боевых комплектов, или "быков", как они называют это на своем фронтовом языке, и этого, конечно, достаточно, чтобы догадаться о приближении больших дел. А разведчикам и того легче понять, что назревает буря: их чаще обычного посылают за "языком". Появление "катюши" на участке фронта в спокойное время также было вернейшим признаком надвигающихся событий. Вот почему разведчики встретили гвардейских минометчиков с таким восторгом. -- И правда, новенькие! -- вспомнил Сенька. -- И "юбки" у "катюш" с иголочки. И когда только в нашем тылу успевают все это делать? -- удивлялся он. -- Вся Украина, Белоруссия, Прибалтика в руках врага, и все-таки... Теперь разведчики двигались быстрее. Обветренные, заскорузлые лица освежал предутренний влажный воздух. До деревни Безлюдовки, что жалась к Шебекинскому лесу, дошли, когда стало уже совсем светло. Возле штабных блиндажей еще никого не было. Только у одной землянки сидел на корточках солдат без погон и старательно мыл котелки. -- Так это ж Бокулей! -- узнал Семен и прибавил ходу. Ему хотелось скорее поговорить с румыном, который вот уже второй год исправно служил переводчиком у работника политотдела капитана Гурова -- плотного и лысого человека, с черными подвижными и умными глазами. Бокулей был мобилизован в румынскую армию на четвертый день войны с русскими. В день мобилизации, когда еще не успели на него надеть военную форму, он бежал, скрывался сначала в лесах, недалеко от своего родного села Гарманешти, Ботошанского уезда, а затем, опасаясь преследований, в одну июньскую темную ночь переплыл Прут и ступил на советскую землю. С той поры он добровольно вместе с советскими войсками совершил путь от Прута до Волги и теперь шагал обратно. К нему уже давно все привыкли, считали надежным парнем. Бокулей ходил в красноармейской шинели, наверняка нацепил бы на себя и погоны, но этого пока ему не разрешали. Зато на пилотке румына красовалась маленькая красноармейская звездочка -- предмет его большой гордости. За эти годы Бокулей научился сносно говорить по-русски. Сенька подружился с Бокулеем уже давно. Еще под Сталинградом разведчику приходилось выходить вместе с Бокулеем на передовую и через ОЗУ* делать для румынских солдат передачи. * Окопно-звуковая установка. Сейчас, подойдя к румыну, Ванин спросил: -- Пленные были, Георгий? -- Не-ет,-- коротко, не удивляясь появлению разведчиков, ответил румын. Он положил вымытые котелки в сторону и радушно посмотрел на Сеньку, оттопырив большую нижнюю губу. -- Разведчики два раза ходили, а пленных нет. Сенька выругался и смачно сквозь зубы сплюнул. -- Як Забарова поранило -- нэма "языкив",-- заметил Петр. Семен помрачнел. Настроение его быстро испортилось. Почему-то вспомнился маленький сапер Вася Пчелинцев, так тяжело переживавший гибель друга. Злой и колючий, Сенька шагал к своему блиндажу, к которому уже подходил Аким. В довершение всего Сенька попал в старую воронку от снаряда, до краев наполненную водой. -- Чертовы души! Лень закопать! -- ругался он, имея в виду ординарцев: к ним он давно относился с открытой неприязнью. Пинчук догадывался, что причиной Сенькиной ворчливости была гибель Уварова: как ни странно, Ванин тяжелее всех переносил потерю товарища. Не знали разведчики, что на это у Сеньки была особая причина... В блиндаже -- он долго пустовал -- пахло грибами и мышиным пометом. От мокрой соломы несло гнилью. Из-под сырых, темных бревен наката тянулись бледные, хрупкие ростки каких-то растений. Аким сбивал их головой, отыскивал местечко посуше, чтобы прилечь отдохнуть. Пинчук развязал мешок, извлекая из него остатки продуктов. Сенька завалился на нары и ленивым взглядом следил за ним. Он лежал как раз в том месте, куда изредка падали с потолка холодные красноватые капли. Одна такая капля, будто прицелившись, попала прямо в правый глаз Ванину. Сенька шарахнулся в сторону. -- Аким, что ты развалился? Подвинуться не можешь? -- закричал он на засыпающего товарища. -- Тебя що, мабуть, бисы мучають? -- вступился за Акима Пинчук. Аким недовольно пробормотал что-то себе под нос, прикрывая рукой очки и нехотя уступая место Сеньке. Вскоре все трое спали уже крепким сном. Разбудил их Шахаев, вернувшийся от лейтенанта. По его взволнованному голосу разведчики догадывались, что предстояло что-то необычайное. -- Подшить подворотнички, почистить обувь! -- громко и торопливо скомандовал он.-- К генералу пойдем!.. Пинчук крякнул от удивления. -- Сам комдив вызывав? -- Сам. -- Оце дило! -- А ты думал как? -- ответил Семен. После крепкого сна и от такой приятной новости он уже успел прийти в обычное свое веселое расположение духа. Ванин сделал вид, что его нисколько не удивило сообщение Шахаева.-- Таких героев, как ты, Петр Тарасович, не то что генерал, сам Калинин скоро в Москву позовет. Пинчук хитро ухмыльнулся и, чтобы подзадорить Семена, спросил с сомнением: -- Так уж и позовет? -- Позовет, позовет, я-то уж это наверняка знаю. У меня родственник один в секретарях у Калинина служит. Так что ты это учти... -- Придется вчесть... Тильки ты не очень брешы. -- В жизни не врал!.. Ежели насчет табачку и всего прочего не поскупишься, то Семен Прокофьевич, то есть я,-- уж так и быть -- устроит тебе свидание с Калининым!.. -- Ладно, Семен. Я вже був у Михаила Ивановича,-- серьезно сказал Пинчук. Он вспомнил, как еще до войны Михаил Иванович пригласил к себе лучших председателей колхозов Украины и вел с ними задушевную беседу. В числе этих председателей был и Пинчук. Встреча со Всесоюзным старостой навсегда осталась в памяти образцового "головы колгоспу". О ней-то и рассказал сейчас Пинчук своим друзьям. -- А награды какие-нибудь выдавал вам Михаил Иванович? -- Цього не було. -- Ну вот! -- словно обрадовавшись, заговорил Ванин.-- А теперь -- по моей протекции, конечно,-- Калинин вызовет тебя для вручения боевых наград. Понял?.. Пинчук добродушно смеялся. Он уже давно обнаружил, отчего это заговорил с ним так саратовец. На гимнастерке Ванина не хватало одной пуговицы. Пойти к генералу в таком виде он, конечно, не мог. Раздобыть же пуговку можно было, разумеется, только у запасливого Пинчука, к которому Сенька и не замедлил обратиться: -- Одолжи, Петро Тарасович, одну пуговку. В Москву-то ведь вместе поедем. Одолжи! Пинчук достал пуговицу. Однако Ванину пришлось при этом выслушать длиннейшее наставление о бережливости и аккуратности. А пуговку он так и не пришил -- поленился. Нашел другой выход, использовав старый и давно испытанный солдатский прием: закрепил ушко пуговицы спичкой. Осмотрев каждого и не обнаружив Сенькиной уловки, Шахаев собрался было вести разведчиков к генералу. Но не успели они еще выйти из землянки, как в ней появились командир дивизии и начальник политотдела. -- Здравствуйте, товарищи! -- приветствовал их генерал. Солдаты подтянулись и нестройно ответили: -- Здравия желаем, товарищ генерал!.. Неожиданное появление комдива в землянке смутило разведчиков. Но это смущение длилось недолго. Уже через минуту они бойко отвечали на все вопросы Сизова и Демина и оживленно рассказывали о своих похождениях в тылу врага. Генерал любил беседовать с солдатами, он ведь и сам когда-то был рядовым... Летом 1917 года 1-й полк Отдельной Балтийско-морской дивизии, совершив почти стокилометровый переход за одни сутки, ночью подошел к старинной крепости Измаил. Весь марш прошел под проливным дождем. Утром командир полка -- высокий стройный полковник -- осматривал позиции. Проезжая через овраг, по которому неслись потоки желтой холодной воды, он заметил солдата. Тот стоял посреди оврага, по грудь в воде, и что-то искал, шаря под водой руками. -- Кто таков? -- обратился к нему полковник. -- Рядовой Сизов, телефонист восьмой роты. Ищу повреждение провода, ваше высокородие! Полковник внимательно посмотрел на худощавого высокого солдата, промокшего до нитки, и воскликнул: -- Каков молодец! Награду получишь. Георгия! -- Рад стараться! Но не довелось Сизову получить награду. На другой день после встречи с командиром полка заметался он в горячке тифа. Его положили в теплушку, заполненную ранеными солдатами, и поезд медленно пополз на родину. Так бы, наверное, и умер рядовой Сизов в грязном вагоне, не наткнись на него земляк, по доброй воле оставивший фронт. Он-то и привез полуживого Сизова домой, в далекую самарскую деревеньку. Долго промаялась с ним мать, пока не поставила его на ноги. И снова собрался Иван на фронт. -- Неужто опять? -- всплеснула старая руками. -- Солдат я,-- коротко ответил он. И старуха его поняла. -- Уходишь, родимый? -- Да, мать. Но теперь он пошел защищать свою, Советскую власть. Много лет подряд не расставался Сизов с оружием. Побывал почти на всех фронтах. Служил в первых полках только что рожденной Красной Армии, что нанесли сокрушительный удар немцам под Нарвой. Громил Юденича, самарскую учредиловку. Гражданскую войну закончил на Туркестанском фронте. На всю жизнь врезался в память день, когда с ним разговаривал Фрунзе. Плотный, подтянутый, с бобриком седеющих волос на большой круглой голове, с подстриженными густыми усами, он ходил перед строем бойцов, посматривая на них внимательными голубыми глазами. Потом сказал: -- Желающих остаться в кадрах Красной Армии прошу выйти! Первым шагнул из строя правофланговый, высокий сухощавый красноармеец. И когда к нему подошел Фрунзе, попросил, прямо глядя на Михаила Васильевича: -- Товарищ Фрунзе! Пошлите на учебу. Хочу стать красным командиром. -- Образование? -- спросил Михаил Васильевич. -- Два класса приходской. -- Маловато. Коммунист? -- Коммунист. Это был красноармеец Сизов. Кончилась гражданская война, но напрасно мать ждала сына. Заглянул он к ней на недельку проездом только в двадцать втором году. Уже ротным командиром уезжал Сизов на Дальний Восток. Потом, несколько лет спустя, возвращаясь в Москву, снова навестил ее. Мать спросила охая: -- Докель же все будешь маяться по свету-то, сынок? Разве ж так можно? Жениться бы тебе пора. Заждалась Полюшка, извелась бедная. "Жениться? -- задумался Сизов.-- А ведь, пожалуй, мать права. Пора, конечно!" -- Так, значит, она ждет, мама, а?.. -- Все глаза проглядела. Каждый день все спрашивает о тебе. -- Знаешь что, мать, посылай-ка, старая, сватов к Полюшке! -- Какие нынче сваты! Поди к ней, забирай к себе домой. И все тут, живите с богом!.. Так и поступил. К началу Великой Отечественной войны он уже окончил общевойсковую Академию имени Фрунзе и был в звании полковника. Война сделала его генералом. Но, став командиром дивизии, Сизов не прекращал учебы и на фронте. Ночью, возвратившись в свой блиндаж с наблюдательного пункта или из полков, он зажигал лампу, и до самого утра можно было видеть седую его голову, склоненную над книгой; иногда он подолгу что-то вписывал в общую тетрадь, которая всегда лежала рядом со стопкой книг и журналов. Более же всего, казалось, любил генерал солдат и сам с гордостью называл себя солдатом, вкладывая в это слово большой смысл. И генерал сурово наказывал своих подчиненных за невнимание к бойцу. Командиры это хорошо знали и, придя к генералу на доклад, не забывали сообщать о солдатах -- об их обеспечении, настроении, выучке. Сизов любил встречаться с красноармейцами. Он говорил: -- У солдат нам, начальникам, есть чему учиться. И он учился у них, подолгу беседуя с бойцами. Вот и сейчас генерал неторопливо расспрашивал Шахаева о том, что увидели разведчики в тылу у немцев и как они уничтожили мост. Рассказывая обо всем этом генералу, Шахаев не забыл сообщить и о замеченной большой колонне немецких механизированных войск и о необыкновенной ширине гусениц немецкого танка, следы которого разведчики увидели в лесу. -- Не забудьте написать об этом донесение в штаб армии,-- напомнил Сизов майору Васильеву, вызванному в солдатскую землянку вместе с лейтенантом Марченко.-- А на разведчиков дайте представление о награде. Уварова, посмертно,-- к ордену Ленина. А сейчас, товарищ Марченко,-- приказал он лейтенанту,-- пусть разведчики пройдут в мой блиндаж. Там им приготовлен обед. Распрощавшись с солдатами, генерал вышел. Разведчики поспешили к генеральскому блиндажу. Еще издали острый нюх Ванина уловил соблазнительный запах жирных щей и котлет, доносившийся от генеральской кухни. Он потянул воздух носом и, довольный, проговорил: -- Мишка Лачуга для нас старается. Повар генеральский. Подойдя поближе, Семен увидел возле кухни, установленной в кузове машины, хлопотавшую румянощекую девушку. Ее круглые руки с засученными выше локтей рукавами проворно орудовали вилкой и кухонным ножом. Голенища брезентовых сапожек плотно обтягивали икры ее полных и упругих ног. Заметив разведчиков, девушка откинула назад с полного раскрасневшегося лица густые мягкие локоны и приветливо улыбнулась. -- Проходите, товарищи, мы вас ждем,-- сказала она, нимало не смущаясь от нахально устремленных на нее светло-зеленых Сенькиных глаз. "Везет же этому Лачуге",-- подумал про повара Семен. Он не отрывал от девушки тоскующего взгляда. Ему нестерпимо хотелось поговорить с ней, и он вскочил бы в кузов, но в это время из блиндажа вышел адъютант и позвал разведчиков к столу. Сенька сокрушенно вздохнул и пошел в блиндаж. Во время обеда он неотрывно смотрел на девушку, как только она появлялась у стола, и ему даже показалось, что однажды она задержала на нем свой взгляд. После сытного обеда разведчики возвратились в свою землянку. Семен чувствовал себя самым счастливым человеком: от ожидания высокой награды, обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки. -- Знаете, хлопцы, что теперь будет? -- начал он.-- Как узнают, писем мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня родни -- вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть, прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так, Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем, мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают все о награде, и тогда... Семен задумался: он не знал, что будет тогда. Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов. -- Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! -- предложил Ванин и, не дожидаясь ответа,-- был он хороший запевала,-- затянул звонким, высоким голосом: Бьется в тесной печурке огонь... Остальные дружно подхватили: На поленьях смола, как слеза, И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте пел и Шахаев. Чаще -- свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева, понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее тело. То слышал он голос старой матери; тихо и ласково она говорила отцу: "Сахай, погляди, какой у нас большой, крепкий сын. Он будет сильным и смелым охотником!" -- "Да, он будет сильным и смелым!.." -- так же тихо отвечал ей старый Сахай. То вставала картина трагической гибели отца и матери -- их убили кулаки, когда пятнадцатилетний Шахаев учился в Улан-Удэ, при паровозостроительном заводе. Отец был председателем исполнительного комитета аймака, и его убили за то, что он помешал кулакам угнать через границу гурты овец и лошадей... Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой, Я хочу, чтоб услышала ты, Как тоскует мой голос живой. Песня растревожила солдат. Спать никто не хотел. Пинчук первым вышел из блиндажа, сказав, что идет к Борису Гуревичу. Вслед за ним вышли и Аким с Сенькой. -- Посидим малость. Все равно теперь Пинчук раньше утра не вернется,-- добродушно проговорил Ванин, обращаясь к Акиму. Они вышли за село, присели под дубом и долго молча прислушивались к перешептыванию листьев, к заботливому щелканью какой-то пичуги, скрывавшейся в ветвях. С переднего края доносились редкие ружейные хлопки. -- Расскажи, Аким, как встретили тебя в родном селе? -- попросил Семен. Аким ссутулился, будто ожидая удара. Он знал, что его спросят об атом. -- Встретили, как всех встречают, -- уклончиво ответил он и опять задумался. Сеньке