на площади - он сам за ней прибежит. Мать сразу заметила, как переменился в лице Валерий, когда он, уже в пальто, заглянул к Марине Петровне. - Мама, - заговорил он быстро и возбужденно, - я сейчас вернусь!.. Нет, ничего не произошло. Сейчас ко мне зайдет мой товарищ, с которым мы на одной парте сидим. Вот и все. Почему-то он говорил о Лене в мужском роде, несмотря на то что соседям предстояло, конечно, ее увидеть, и вообще не к чему было напускать туман. - А как фамилия товарища? - спросила мать. - Это не Гайдуков? - Его фамилия Холина, - ответил Валерий, продолжая упрямо говорить о Лене в мужском роде. - Мы сейчас придем. - И, желая показать, что во всем этом нет решительно ничего потайного, добавил, убегая: - Женька, ты заходи! Мы тебе по алгебре поможем. Чего хотелось Валерию в тот вечер? Его желания были определенны: чтобы Лена понравилась матери сильно, восхитила бы ее, чтобы мать не показалась Лене замкнутой, суховатой и непременно приглянулась; чтобы все втроем они о чем-нибудь весело беседовали - пусть, например, мать примется подтрунивать над тем, как косноязычно он выражается: это у нее получается забавно и необидно. Но вышло все немного по-другому. Мать, как это случалось с ней только в минуты большого смущения, была церемонно и как-то даже старомодно вежлива. Стол оказался очень хорошо сервированным - так хорошо и тщательно, что это ошеломило в первую очередь самого Валерия, который и разостланную узорчатую скатерть и расставленную на ней посуду - ободок черный с золотом - видел до этого в употреблении не более трех раз в жизни. Ольга Сергеевна угощала Лену, чересчур часто осведомляясь, не подлить ли ей чаю, а Валерий, морща лоб, силился вспомнить что-нибудь очень смешное. Ему казалось, что сейчас самое важное - рассмешить мать и Лену: это разрядит напряжение. Но он не мог ничего припомнить. Внезапно вошел Женя, причесанный и одетый так, как мальчики его возраста бывают причесаны и одеты лишь в дни именин. Поздоровавшись, Женя сел за стол напротив Лены и стал молча в упор на нее смотреть. - Тебе задачу помочь решить? Мы это в два счета... - сказал Валерий, объясняя Женино появление. - Задача решена, - кратко ответил на это Женя, не отрывая от Лены внимательных глаз. "Черт, как его вытурить? - подумал Валерий, готовый провалиться сквозь землю. - Он, кажется, рано спать ложится..." Тут Валерию повезло. Постучала Марина Петровна: - Женечка, домой! Пора спать. Женя покорно встал. Но, прежде чем увести его, Марина Петровна стала зачем-то оживленно рассказывать, каким был Валерия в детстве. Она сообщила, что он не терпел купаний в корыте, что он - удивительно! - охотно раздаривал свои игрушки друзьям, что он был задиристым, но на редкость рассудительным мальчиком, и, наконец, что он совсем не играл с девочками - никогда их не принимал в мальчишечьи игры. - Ни в какую не принимал, стороной обходил! - И Марина Петровна рассмеялась, оттеняя этим смехом ту разительную перемену, которая с тех пор произошла. После этого Ольга Сергеевна коротко, но опять-таки неизвестно зачем, поведала о том, как Валерий, семи лет, заболел дифтеритом, который сперва приняли за ангину, а встав в первый раз с постели, спросил: "Мама, я теперь больше не пациент?" Валерию подумалось, что, слушая все это, Лена, наверное, жалеет о потерянном вечере. А она видела его смятение и сочувствовала ему. Марина Петровна и Женя ушли, Ольга Сергеевна не мешала сыну и гостье, только изредка вставляла свое слово, но все-таки Валерий вел себя несколько принужденно, потому что вспоминал все время о речи Зинаиды Васильевны, напастях, грозящих Хмелику и Борису, о дурацком примирении с Игорем по телефону... Но обо всем этом неудобно было говорить в присутствии матери - и не потому даже, что не улыбалось ее в это посвящать: слишком долго пришлось бы вводить Ольгу Сергеевну в курс событий. И он ждал: может, мать отправится сейчас на кухню с посудой, и они останутся одни. В это время явился Игорь. Он взросло поздоровался с Леной - пожал ей руку, учтиво поклонившись всем корпусом, - отчетливо произнес: "Добрый вечер, Ольга Сергеевна!" - и, как бы покончив на этом с торжественной частью, шумно похлопал Валерия по спине. - Был сегодня в ТЮЗе, - сказал он. - Открывается занавес, приглядываюсь: очевидно, на сцене педсовет, а может, собрание родительское - тетеньки в белых блузочках про что-то рассуждают резво так, правда... Потом одна говорит: "Честное пионерское!" В чем, думаю, дело? Оказалось, совет отряда изображается. Пожилые артистки представляют пионеров. Нельзя, понимаешь, на это из первых рядов глядеть - а я как раз во втором сидел... Игорь рассказывал о спектакле гораздо свободнее и комичнее, чем по телефону. Валерий слушал его со смешанным чувством: и признателен был за то, что тот всех развлек, и претило немного то, что у Игоря такое прекрасное расположение духа, когда в школе вчера все вышло довольно нескладно. Тем не менее Валерий временами фыркал, а Лена даже хохотала. И, смеющаяся, так нравилась Валерию, что, в конечном счете, он получал от шуток Игоря истинное удовольствие. О теме спектакля Гайдуков говорил немножечко свысока, а когда Лена от спектакля перевела было разговор на последние школьные новости, взмолился: - Ребята! В воскресенье - увольте! - и прижал руку к груди, на миг изнеможенно уронив голову, - жест, к которому куда чаще прибегают актеры на сцене, чем люди у себя дома. Валерия покоробило. Он увидел, что и лицо Лены стало неприязненным. И не в наигрыше было дело. Игорь, если "декламировал", сам обезоруживающе над собой подсмеивался; кому-кому, а ему рисовка не была свойственна. Задевала самая суть слов Гайдукова. И, оставшись с Леной наедине - после того как все трое вышли на улицу, Игорь тотчас простился, - Валерий недобро сказал: - Вот какой молодец! - Он кивнул в сторону, куда удалился Гайдуков. - А у Кавалерчика небось перерыва на воскресенье не было... - И у нас с тобой! - отозвалась Лена, и Валерию стало жарко от радости, что она объединила их в этой фразе. Остаток вечера ему везло. Было скользко. Прохожие осторожно ступали по прозрачной наледи, тускло отсвечивающей лишь вблизи от фонаря. Какая-то женщина опрокинулась навзничь; коробка консервов, выпавшая из ее рук, пролетела по мостовой целый квартал со стремительностью шайбы. Возле них кто-то судорожно дернулся, сохраняя равновесие. Был веский повод взять Лену под руку. Валерий им воспользовался. Они шли не торопясь. - А вы с Игорем дружите? - спросила Лена. - Да, - ответил Валерий. - Наверное, так с класса шестого приятели. Он здорово начитанный парень, но не задается, не строит из себя, знаешь... - А ты начитанный? - прервала Лена. - Я приключенческую литературу почти всю прочитал, - ответил Валерий. - И, кроме того, классическую, конечно... Но классическую не всю, - добавил он честно. - Классическую - "кроме того"? - переспросила Лена голосом, хотя и не столь беспощадным, но все-таки смахивающим на тот, которым осведомлялась когда-то насчет Макаренко. - Классическую тоже люблю... - сказал он, как тогда теряясь от ее почти надменного тона. - Тоже так тоже... - Лена помолчала минутку, погоняла перед собой уголек, точно в "классы" на ходу поиграла. - А мне твой Игорь что-то не очень... - Она скроила гримасу. - Мой! - Он усмехнулся. - Я вчера решил: отрезано, был ты мне другом, хватит! - Это когда он на комитете с Галиной в "балду" сражался? - Да. Ты откуда узнала? - Оттуда! Ты волком на него смотрел - вот откуда!.. А потом ничего не сказал? - Почему? Сказал. - Что же, интересно? - Что, мол, дружба врозь. Ну, не в таких, может, словах... Да он понял. - Ого! - произнесла Лена. В ее голосе было чуть-чуть завистливое уважение к такой прямоте и одновременно робость перед нею. - Что же он тогда к тебе сегодня явился? - Так мы днем вроде помирились, - неохотно ответил Валерий. - Помирились? Это как же? - И, так как он запнулся, ответила сама: - Я знаю - так! - Лена высвободила руку, согнутым мизинцем зацепила мизинец опешившего Валерия и, откровенно издеваясь, пропела младенческое заклинание: - "Мирись, мирись, никогда не дерись! Если будешь драться - не буду играться!.." Вот так вы и помирились, - уже не дразня, спокойно закончила она. - Значит, думаешь, я на попятный пошел, да? - спросил он тоном мальчишки, ударяющегося в амбицию. - Думаешь, да? - повторил он, цепенея от сознания, что ведет себя несолидно, неуместно и падает в глазах Лены. Она не ответила, только взглянула на него, точно не узнавая. И тогда Валерий, желая погасить этот взгляд, следя больше за ее глазами, чем за собственными словами, рассказал, каким скоропалительным и случайным было его примирение с Игорем, почему он скомкал разговор. Где-то в середине последнего слова его точно опалило: выдал себя! Проболтался! Она, конечно, все поняла... Он шел и смотрел неотрывно себе под ноги, потом скосил глаза на Лену. Она тоже смотрела себе под ноги, лицо ее было темно-розовым от смущения... И выглядела не увереннее его. - Чудак, - сказала наконец Лена, - я же тебе все равно дозвонилась бы! Он был счастлив. Ведь Лена сказала это, не пропустив мимо ушей его слова, нет, а в ответ на них! Ее ответ значил, что ей не надоело б еще и еще раз опускать в прорезь автомата монету, слышать короткие гудки, снова занимать очередь к будке и опять набирать его номер... Это было замечательно! Это была почти что взаимность! - Валерий, - проговорила Лена, - а мы так и не придумали, как защитить твоих малышей. - Вероятно, она вспомнила об этом потому, что они прошли мимо той подворотни в школьном переулке, где всегда топтались подростки, которых невольно сторонятся прохожие. - К завтраму будет придумано! - пообещал Валерий. Ему сейчас все было под силу. - И тогда мне скажешь? - Конечно. - Уж, пожалуйста, меня как члена комитета держи в курсе деля. Ладно?.. - спросила она, улыбнувшись ему. - Ладно, член комитета, - ответил он ворчливо и все-таки очень мягко. Ему хотелось немедля о ней позаботиться, сейчас же от чего-то оберечь, и тяготило, что нет для этого повода. - Не холодно? - спросил Валерий. Гуляя, они сделали изрядный крюк и только теперь повернули в сторону ее дома. Навстречу порывами дул ветер, взметая сор и даже дробленый шлак, которым посыпали наледь. - Нет, что ты... Ой!.. - Лене что-то попало в глаз - должно быть, частица шлака. Она стала спиной к ветру, и Валерий скомандовал, повторяя то, что, бывало, говорила ему мать: - Не три! Надо хорошенько поморгать! Она покорно и старательно заморгала, потом сказала: - Кажется, прошло... - Ну, больше тебе ничего не попадет в глаз, - заявил Валерий. Он крепко взял ее под руку, и они зашагали: Валерий - лицом, а Лена - спиной к ветру. Когда у Валерия заслезились глаза, Лена предложила перемениться ролями, однако он не согласился. Он вел Лену так, что режущий ветер не касался ее лица. И он был горд, точно способ ходьбы задом наперед являлся важным изобретением, к тому же ему принадлежащим. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Валерий действительно придумал, как защитить малышей, и очень скоро - на другой день. Когда, насвистывая, подбрасывая и ловя только что купленный батон, он шел из булочной, его остановил тренер юношеского спортивного общества. Так как Валерий пропустил несколько последних тренировок, то встрече не обрадовался. Но тренер ругать его не стал. - Смотри, сегодня обязательно приходи, - только и сказал он, не очень-то сурово грозя Валерию пальцем. - Летом зачастил, теперь манкируешь. - Точно приду! Я не манкировал, Федор Васильевич... - начал Валерий, которого проняло, как всегда, если с ним говорили менее резко, чем он заслуживал. - Тут получилось то... Но Федора Васильевича отвлек проходивший мимо знакомый, а повернувшись через минуту к Валерию, он спросил: - Теперь-то здоров? - Будто Валерий только что жаловался ему на хворь. И Валерий, опустив голову, как если б перед этим наврал про болезни, ответил: - Теперь - да. На занятии боксерской секции, когда он снова после перерыва молотил по "груше", а слева и справа делали то же другие ребята, ему как раз и пришла в голову мысль... Вечером, когда к парням, роившимся, как всегда, у ворот большого двора в школьном переулке, присоединился Шустиков, - закурил, сплюнул, вообще начал было неторопливо обживаться в приятном обществе, - перед воротами остановился маленький отряд. Это были десять юных боксеров с одинаковыми чемоданчиками и руками, тяжелыми даже на вид. Предводительствовал отрядом Валерий. - Есть разговор! - обратился он к Шустикову и прочим. Боксеры окружили их полукольцом и опустили чемоданчики на землю. - Значит, вот, - сказал Валерий. - Если мальцов из нашей школы кто тронет... Ясно? - А ты и есть защитник юных пионеров? - спросил парень, в котором Валерий узнал того самого, что осенью пристал к нему и Игорю. - Вот-вот, защитник, - сказал из-за плеча Валерия товарищ по боксерской секции. - А дело так будет поставлено: юный пионер, допустим, сам себе ненароком шишку набьет, а мы вас за бока будем брать. Вот как будет дело поставлено! - Ты сперва до боков доберись! - хорохорился тот же парень. - Хук - справа, хук - слева, и ты повис на канате, - пояснил Валерий. - Хватит справа, слева - не надо, - сказал коллега Валерия. - Все понятно? - осведомился Валерий. Юные боксеры сделали шаг вперед и сжали кулаки. На языке военных это называется демонстрацией силы. - Нужна нам ваша мелюзга! - осторожно огрызнулся кто-то. - А тогда - р-разойдись! - скомандовал Валерий. Приятелей Шустикова было не меньше, чем боксеров, но они оценили силы противника. Со словами: "Неохота связываться, а то б я им..." - парни стали независимо оттягиваться в глубь двора. И тут Шустиков, который в продолжение всего обмена любезностями помалкивал - покуривал, чмокая при затяжках, с видом бесстрастного наблюдателя распри, - поднялся на крыльцо и хрипло крикнул Валерию: - Довоюешься, сволочь! - и рванул на себя большую, обитую войлоком дверь. Но то ли дверь отсырела (крыльцо было запорошено снегом), то ли, против обыкновения, заперта - так или иначе, она не распахнулась. А Валерий в несколько прыжков достиг крыльца, обхватил Шустикова, повернул к себе спиной и прижал грудью к скрипнувшим, качнувшимся перильцам. Высвободиться Шустиков не мог. Заступничество приятелей выражалось в покрикиваниях, вроде: "Че те от него надо?!" - бодрящих, но, в сущности, безрезультатных. На секунду Алексею показалось, что Валерий, навалившийся на него всей тяжестью, его отпустил. Однако через мгновение Саблин внезапно приподнял Шустикова за штаны и ворот над перильцами, встряхнул, багровея от усилия, и разжал пальцы. Расстояние до земли, вернее - до мягкого сугроба, равнялось полутора метрам. Лететь было недалеко, хотя и унизительно. Нырнув в снег (он ударился только коленями), Шустиков сразу же вскочил, равномерно облепленный снегом. Валерий, отступивший к своему отряду, сказал: - Пока! И тут заливисто захохотал трехгодовалый мальчонка, насыпавший совком снег в игрушечный грузовик, который он, сопя, тащил за собой на тесемке в глубь двора. Мальчонка движением, уморительно-неожиданным для такого маленького, кинул в сторону совок, сел в снег (а пропади все пропадом, дайте посмеяться вволю!) и захохотал безудержно, как хохочут маленькие в кукольном театре, когда разойдутся. Он смеялся, конечно, не посрамлению хулигана, а просто тому, что большой дядя вывалялся в снегу, как маленький, и вытаскивает снег из-за пазухи, из карманов, из рукавов, где никогда у больших не бывает снега. Шустиков подскочил к нему, рявкнул что-то и вдруг пнул ногой грузовичок, так что тот упал в угольную яму. Няня поспешно сказала маленькому: - Пускай... подумаешь! Он уже плохой был, этот грузовик, старый совсем, а у тебя новый есть, и еще заводной папа тебе купит. Посадишь в него солдатиков - ка-ак помчит твой автомобиль! Малыш страдальчески сдвинул светлые брови, решая, горевать ли. Потом глотнул, встал, крикнул Шустикову вслед: - У него все равно колеса не крутились! Шустиков буквально ворвался к Костяшкину. Он редко заходил к нему раньше, потому что Костяшкин каждый день сам являлся к Алексею и они вместе проводили время во дворе. Но всю последнюю неделю Костяшкин почему-то носа не казал. Это озадачивало Шустикова, он подозревал, что тут что-то нечисто, так как Костяшкин избегал его и в школе, однако спрашивать, в чем дело, из самолюбия не желал. Много чести для Васьки Костяшкина!.. Но, после того как Валерий на глазах всей компании бросил его в снег, Шустиков побежал к Костяшкину. Не затем, чтоб узнать наконец, почему Васька отбился от компании, а затем, чтобы выместить на нем злость, "психануть" всласть... Что Костяшкин снесет, стерпит, в этом он не сомневался. Васька был тряпкой. - Ты где пропадаешь? - с порога накинулся Шустиков на приятеля. - Когда надо - тебя нет! - Он громко выругался, не заботясь о том, что его могут услышать Васькины соседи. Он был действительно вне себя. Костяшкин знал, что Алексей не бранится, когда поблизости незнакомые люди, он дает себе волю лишь в тесном кругу "своих" ребят. - Чего к нам ходить перестал, а? - наседал Шустиков. Алексея возмущало, что Костяшкин, обладавший немалой физической силой и только за то пользовавшийся его уважением, не оказался рядом с ним как раз тогда, когда мог пригодиться. - Я, Леша, потому не хожу... - начал Костяшкин и забегал глазами по комнате, точно ища лазейку. - Вообще я решил кончать бузу! - закончил он. Бухнулся на диван и небрежно засвистел. Шустиков сел рядом. - Ты про что? - спросил он. - Про то. Я в комсомол, может, вступать буду, - сообщил Костяшкин с улыбкой, чтобы, в случае если Алексей впадет в ярость, можно было обратить все в шутку. Шустиков отозвался презрительно: - Примут тебя, как же! - А чего ж! Заслужу - примут. - Чем же ты заслужишь? - Шустиков насмехался. - Заслужу, Не бойся. - Потому ты, значит, и решил бузу кончать? - Правильно. - Это Костяшкин сказал облегченно и благодарно. Вот, мол, своим наводящим вопросом ты мне помог все объяснить без лишних слов. - И когда ж, думаешь, тебя примут? - Может, в мае, - неохотно ответил Костяшкин. Он как будто жалел, что сказал когда; наверное, боялся сглазить. Шустиков с сосредоточенной прищуркой смотрел на приятеля. Как так? У Васьки появились свои планы. И Васька без него их составляет, не открывает их ему. А он-то уверен был, что у Костяшкина не может быть в голове ничего, кроме того, что внушал ему он, Шустиков. Алексей был удивлен, как человек, который обнаружил бы в ящике своего стола незнакомые вещи, неведомо кем и когда туда положенные. Ведь ключ от ящика был у него... - Я тоже в комсомол вступать буду, - сказал неожиданно Шустиков. - Ну и все! - Костяшкин просиял. - Значит, на пару! Я ж говорил: кончать бузу! А ты волком глядел! - Я, между прочим, ничего кончать не собираюсь, ясно? - сказал Шустиков холодно. - А в комсомол меня, будь уверен, примут не когда-нибудь, как тебя. Очень скоро примут! Понятно? Алексей с удовольствием взглянул на обалдело вытянувшуюся физиономию Костяшкина и шагнул к двери. - Постой! - остановил его Костяшкин. Он ничего не понимал. Он до сих пор считал, что можно выбрать что-нибудь одно. Можно бузить (это означало для Костяшкина бить баклуши, озорничать, совершать поступки, за которые приглашают в милицию) и можно взяться за ум (это означало готовить уроки, читать книжки, жить так, чтобы никто худого слова о тебе сказать не смел, и, наконец, вступить в комсомол). Но вот Шустиков за ум не берется, а в комсомол подает. Нелепо. Хотя Костяшкин не раз в своей жизни поступал скверно и глупо, ему всегда было противно притворство. Если его справедливо в чем-нибудь упрекали, он отмалчивался, отпирался односложно, но ничего не сочинял в свое оправдание. Точно так же он не таил от домашних, с кем водит компанию, хотя бы у его приятелей и была дурная слава. В своей неправоте Костяшкин был прям, а не изворотлив. Действий ловчилы он не понимал, если тот сам их ему не растолковывал. - Врешь ты, - сказал он Шустикову, - что в комсомол подашь. Тебя, конечно, все равно не примут. Да тебе самому не нужно. На кой? - Значит, нужно, - ответил Шустиков. Костяшкин смотрел на приятеля, и впервые тот раздражал его так... - Не может быть, чтоб тебя приняли, - сказал Костяшкин. - Поглядим. Костяшкин отвернулся. Шустикову не о чем больше было с ним говорить. Васька вышел из повиновения. Он держался настолько независимо, что и цыкать на него было бесполезно - Алексей чувствовал: не помогло бы. Нужно что-то изобрести... - Ну ладно, - сказал Шустиков. - Пока, - не оборачиваясь, ответил Костяшкин. После стычки с Шустиковым у Валерия было победное настроение. Рассказал он о случившемся сначала одной Лене - чтоб знала, что он не только придумал, но предпринял кое-что для защиты своих пионеров. О поединке с Шустиковым он умолчал, не желая оттенять собственной доблести. - Так они и капитулировали, даже отомстить не посулили? - переспросила Лена. - Нет, - ответил он, дивясь, что Лене недостает именно конца истории, им обрубленного. - М-да, - сказала Лена. Она не осуждала и не восторгалась, и Валерий, который ожидал, что она разделит его настроение, был обескуражен. Встретив на перемене Леню Хмелика и Гену Конева, он рассказал всю историю им. О том, как бросил Шустикова в снег, он тоже упомянул, но без подробностей, чтоб не получилось хвастливо. Мальчики пришли в восхищение. История распространилась со скоростью звука. Валерия обступили. Нарушилось нормальное движение по коридору. После замечания дежурного толкучка прекратилась, но пятиклассники следовали за Валерием цепочкой, выспрашивая подробности, которые тотчас передавались по цепочке же из уст в уста. Они допытывались, с какой высоты летел Шустиков, получил ли он предварительно тумака, не схлопотал ли напоследок по шее. Они торжествовали, но им было мало того, что произошло. На следующей перемене Валерий походя услышал всю историю в пересказе Гены Конева. Со слов Гены выходило, что он поднял Шустикова за штаны и за волосы, а на прощание "так звезданул по уху, что тот зарылся носом в снег". - По уху я его не бил, - заметил Валерий, сдержанно отклоняя такое преувеличение своих заслуг. - И этого не говорил. - Нет, говорили! - пылко возразил Хмелик. - Я сам слышал! - И я тоже, - присоединился Конев. - Вы сами сказали. - Я очень хорошо помню! - с горящими глазами твердил Хмелик. И, хотя Валерий знал наверняка, что это не так, он не стал отпираться. Глупо и бесполезно было спорить, призывать кого-то в свидетели... - Ладно, говорил, - буркнул он и улыбнулся, уступая ребятам вымышленную оплеуху. На него смотрели уважительно до обожания, чуть приоткрыв рты, а Хмелик - как-то нестерпимо преданно. - Я пойду, - сказал Валерий. В противоположном конце коридора его нагнал Гена Конев. - Мы вас, имейте в виду, тоже не подведем, - заговорил он торопливо. - Вы, наверное, знаете... Вам, наверное, уже наша классная руководительница сказала, да? В общем, я двойку на географии схватил... Так я завтра исправлю. А там еще с одним Хмель возится... Зазвенел звонок. Конев, махнув рукой, убежал. И Валерий вошел в класс, весело раздумывая о странном способе повышения успеваемости, который нечаянно применил. Победное настроение Валерия рассеялось на большой перемене. Передавался первый выпуск радиогазеты "Школьные новости". Не меньше половины выпуска занял фельетон Зинаиды Васильевны Котовой о нарушителях дисциплины. Может быть, помещенный в стенгазете, фельетон не приковал бы к себе внимания ребят, как не вызвала бы особого интереса речь Котовой о том же на собрании. Но первая передача по школьному радио - это было событие. К тому же фельетон читала девочка-диктор, подражая дикторам настоящего радио, и можно было гадать, чей это голос. Словом, передачу, шикая друг на друга, слушали на всех этажах. В фельетоне говорилось сначала об уже, засунутом кем-то в портфель учительницы русского языка и литературы. Хозяин ужа был назван "воскресителем нравов дореволюционной гимназии". "Воскресителю" предлагалось повиниться. Дальше фельетон посвящался "дикарству" ученика 5-го "Б" Хмелика. Получалось, что Хмелик метил со двора снежком не только в форточку, но непосредственно в классный журнал. Для уничижения Хмелика, а также потому, что это был фельетон, употреблялись славянизмы: "притча во языцех", "витать во облацех" и "иже с ними", на которых неопытная дикторша всякий раз спотыкалась, "Притчей во языцех" объявлялся поступок Хмелика, "витал во облацех" (и притом, как ни странно, "оказался не на высоте"!) совет дружины; кто такие "иже с ними" - уточнено не было. За передачей последовал звонок на урок, так что Валерий не успел даже повидать Хмелика. Жалея, что не может сейчас же чем-то его подбодрить, он со злостью думал: "Стоило трудиться столько, радиоузел этот сооружать, чтоб голос Котовой теперь на всю школу гремел!" Это было до того досадно, что Валерий вспомнил с оттенком неприязни даже об общей благодарности Станкину за то, что тот наладил узел... "Да ведь Станкин же редактор "Школьных новостей"! - всплыло у него в голове. - Ну, подожди, я тебе мозги прочищу!" Он немедленно написал Стасику записку: "На перемене обязательно нужно поговорить о весьма серьезном. Валерий". Станкин, не скользнув по записке взглядом, сунул ее в парту. Это был его обычай - он не отвлекался на уроке ни на что постороннее. К этому привыкли так же, как к тому, что Стасик Станкин не подсказывает, ни при каких условиях не передает шпаргалок, не признает почти общепринятого у ребят отрывисто-грубоватого тона. Ко всему этому привыкли не сразу. Валерий учился со Стасиком в мужской школе и видел, как трудно приходилось ему, когда он ни за что не отступал от "принципов". На Станкина многие одноклассники смотрели косо. Можно считать шпаргалку злом и все-таки негодовать, что в исключительный момент тебе ее не передали, хотя это было просто и безопасно сделать. А Станкин не передавал... И не по зловредности - это скоро все поняли, - а потому, как выражался он, припертый к стене, что "это шло бы вразрез с принципами, которые считаю верными". Уважая Станкина за эту стойкость, Валерий до последнего времени не считал его "своим". В последний год Станкина резко отличало от других ребят (хотя сам он этого совсем не подчеркивал) то, что будущее его было определено. Он занимался физикой, помимо школы, в кружке при физическом факультете университета, участвовал в олимпиаде и был награжден вузовскими учебниками по физике. Никто не сомневался, что его примут на физфак, как и в том, что "Станкин идет на медаль". Сам он, когда говорили об этом, скромно пожимал плечами, хотя чувствовал себя, вероятно, довольно уверенно. На уроках физики он никогда не "выскакивал", несмотря на то что в решении задач, например, был искушен никак не менее преподавателя. И все-таки если что и отделяло сейчас Стасика от ребят, то не его свободная, взрослая речь (многие в девятом классе стали говорить свободнее и взрослее) и не его особая непримиримость к шпаргалке, а именно предрешенность его послешкольной судьбы. Для остальных то, что последует за экзаменами на аттестат, было в совершенном тумане. Не то завод, не то институт, может, техучилище, может, отъезд на необжитые земли... Неизвестно, кем станешь... А в лице Станкина, безусом и безбородом, казалось, были уже черты, которые и в облике будущего профессора могли бы остаться неизмененными. - Слушай, редактор, а ведь ты сегодня в первом выпуске такую ерунду напорол!.. - сказал Валерий Стасику, когда урок кончился и учитель вышел из класса. - Теперь распутывай, друг! - В каком отношении? - хладнокровно спросил Станкин. - В том! - раздраженно ответил Валерий. - В фельетоне. - Что касается этого материала, - с расстановкой произнес Стасик, - то его, к твоему сведению, моя редакторская рука вообще не касалась. Я там, между прочим, намеревался придаточное предложение переделать в причастный оборот, а потом не стал, знаешь ли... - Плевал я на причастный оборот! - вспылил Валерий. - Какую вы загнули ерундовину со снежком! - Ты считаешь, раздули? - осведомился Станкин, неумолимо оставаясь в рамках мирной беседы. - Возможно... Но лично я, вообще говоря, не сочувствую тем, кто забрасывает в класс снежки. - Я, что ли, им сочувствую! - заорал Валерий, выведенный из себя спокойствием и округлыми фразами Стасика. - Да Хмелик-то тут при чем?! - А, так конкретно Хмелик, по-твоему, зря попал в фельетон? - Правильно, Стасик, - сказала Лена вкрадчиво, ласково и жалостливо, как говорят взрослые с маленьким несмышленышем. - Правильно, умница!.. А сейчас я тебе лучше еще объясню. Икс кинул в окно снежок. Так, Стасичек?.. А Валерий - видишь этого мальчика, его зовут Валерий Саблин - Валерий утверждает, что икс не найден, что икс не есть Леня Хмелик. Видишь, как просто?.. - Я этого парнишку как раз не знаю, - слегка растерялся Станкин. - Я его знаю! - с вызовом ответил Валерий. - Погоди, - отстранил Валерия подошедший Гайдуков. - Кончайте вы воду в ступе толочь!.. Станкин! Ты мой велосипед видал? - Видал, - ответил озадаченно Станкин. - Но, собс... - Подходящая машина? - Да. А, собс... - Нравится? - Безусловно... - Станкин не успевал выразить недоумения между быстрыми, короткими и властными вопросами Игоря. - Так вот: если от забора во дворе ты хоть одним снежком из десяти угодишь в форточку вашего класса - или нашего, все равно, - велосипед - твой! Безвозмездно! За одно попадание... Неожиданное предложение Гайдукова всех развеселило. Ляпунов, который особенно загорелся, настаивал, чтоб после уроков Станкин выполнил упражнение, заданное Игорем, при всем классе, и уже оповещал одноклассников о предстоящей потехе. - Собственно... - сосредоточенно проговорил Станкин только потому, что уже два раза начинал произносить это слово. (Он всегда заканчивал начатое.) - Не исключено, что я... - Стасик с беспокойством взглянул на воодушевленно суетящегося Ляпунова, - не попаду в форточку. Из этого следует... - ...что одиннадцатилетний мальчишка подавно в нее не попадет! - докончил стремительно Игорь, рядом с которым не только обстоятельный Стасик, но и кто-нибудь порасторопнее частенько выглядел мямлей. - Дашь опровержение, понял? - бросил Валерий затюканному редактору и поспешил на третий этаж, в 5-й "Б". ...Пятиклассники интересовались единственно спортивной стороной поступка Хмелика. Они пропустили мимо ушей ядовитые слова, сказанные в осуждение Лени по радио: эти слова были частью чересчур мудреными, а частью привычными - и тоже слишком. Хмелик был для ребят из параллельных классов, сбегавшихся на него поглядеть, пареньком с завидно меткой рукой, который ловко созорничал, но - случается со всеми! - попался. И они спорили без устали: мог Хмелик угодить через форточку в класс с первого раза или не мог? Многие настаивали, что сначала был недолет и только потом уж - попадание... Гена Конев повторял всем любопытным одно и то же: - Хмель ни в какой класс ничего не закидывал. Мы с ним играли в снежки и ни от кого не прятались, его и увидели из окна. А он даже мне снежком не влепил! Иногда Конев еще добавлял: - У него вообще по физкультуре тройка. Увидев вместо мускулистого дискобола худенького, смирного и печального мальчика с тройкой по физкультуре, любопытные расходились. Что касается одноклассников Хмелика, то их не нужно было убеждать, что Леня не виноват. Они сочувствовали ему. И лишь две одноклассницы преследовали Хмелика коварным вопросом: - Леня, почему у тебя в волосах нет пера?.. Если б Хмелик клюнул и спросил: "Почему у меня должно быть перо?" (на это девочки очень рассчитывали), - тут бы они ему великолепно ответили: "А дикари без перьев не бывают!" И получился бы намек на "дикарство", о котором говорилось в фельетоне. Но Хмелик рушил хитрые планы девочек: на их вопрос, такой нарочно нелепый и интригующий, он не отзывался вовсе... Он шагал по коридору и молчал, кто бы с ним ни заговаривал. К нему подошла классная руководительница. - Как это тебя угораздило, Леня? - спросила она, сокрушенно качая головой. Гена Конев тотчас принялся энергично объяснять: - Он никуда ничего не закидывал!.. Мы с ним... - В заключение Гена напомнил о тройке по физкультуре и для наглядности помял в пальцах дряблый бицепс Хмелика. - Пощупайте сами, - предложил он классной руководительнице. Однако классная руководительница не стала щупать бицепс, а продолжала качать головой - совсем слабо, едва-едва: так качают головой уже не в укор другому, но в такт своим мыслям... Учительница оставила ребят, сказав, что вечером зайдет к Хмелику домой. А к Лениному бицепсу протянула было руку староста. Леня резко, обозленно вырвался. - Хмелик, почему у тебя в волосах нет пера? - устало и безнадежно вопросили в этот момент упрямые девочки. - Почему у меня должно быть перо?.. Какое перо?.. - внезапно откликнулся Хмелик, озираясь по сторонам, точно не очнувшийся от сна. - А дикари без перьев не бывают! - дружно, радостно крикнули обе девочки, не веря себе, что Леня все-таки поймался на их удочку. Хмелик прыгнул вперед и без звука, с остервенением дернул за косы обеих девчонок сразу. Те, заголосив, даже присели от боли. Он развязал им ленты и, возмущенно сопя, отошел. Девочки повели себя по-разному. Одна легко отвела душу, произнеся: "Дурак!" - после чего быстро расплела и заново заплела косу. Другая не стала приводить себя в порядок, а, причитая: "Пусть все увидят, что он наделал, пусть ему будет, пусть ему будет..." - направилась в учительскую. Впрочем, она намеревалась скорее попугать обидчика, чем действительно пожаловаться. Эта девочка и попалась прежде всего на глаза Валерию, когда он поднялся на третий этаж. - Кому это "пусть будет"? - спросил Валерий. - А, Ветрова? Девочка подумала, что ответить вожатому, который все-таки тоже школьник, не значит наябедничать, и указала на Хмелика. Тут возле них очутилась Наталья Николаевна. Наталья Николаевна была учительница. Правда, сегодня она почему-то повязала красный галстук, что удивляло, но все-таки учительница... Ветрова запнулась. - Ну, кто обидел? - спросила Наталья Николаевна, положив Ветровой на голову руку. - Я с сегодняшнего дня старшая вожатая. Мне теперь все надо знать. - Она слегка взъерошила девочке волосы. Участие разбередило почти улетучившуюся обиду, и Ветрова, всхлипнув, призналась: - Хмелик чуть косу не оторвал! - Но тут же добавила: - Его сегодня зря по радио обругали... А вообще-то он тихий. - Приходите ко мне после уроков все - Хмелик, ты члены совета отряда, - велела Наталья Николаевна, - звеньевые тоже. И вы, Валерий. Будет совет дружины. В пионерской. Разберемся в фельетоне, сообщим потом в "Школьные новости", что думаем... Почему без галстука? - Последнее относилось уже к проходившему мимо пятикласснику Тишкову: Наталья Николаевна входила в круг своих новых обязанностей. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Воспользоваться приглашением на совет дружины Валерию не пришлось. После занятий собралась комсомольская группа 9-го "А". Предстояло обсудить поступок Кавалерчика, крикнувшего, когда влетел в класс снежок: "Бомба!" - и уйти было нельзя. "Хорошо, что Наталья Николаевна теперь старшая вожатая, - подумал Валерий. (Прежняя старшая вожатая с начала года много болела, так что пионеры редко ее видели.) - Она и без меня разберется..." Он не забывал откровенного, необычного, хорошего их разговора. Пришли Зинаида Васильевна и Макар Андронович, и Станкин открыл собрание группы. С того дня когда Макар Андронович удалил Бориса с урока, а Зинаида Васильевна упомянула на комитете о "деле" Кавалерчика, все ребята знали, что им тоже придется высказываться о случае на уроке географии. Ждал этого и Борис. ...Зинаида Васильевна встала первой. - Комсомольцы, - сказала она, - нам нужно сегодня настроиться на самый серьезный лад, на очень, очень серьезный лад... И Зинаида Васильевна заговорила. Она говорила о Североатлантическом пакте, Европейском оборонительном сообществе, воинственных речах генерала Грюнтера и непреклонно смотрела на Кавалерчика, который беспокойно ерзал на парте. А ребятам тревожно и неловко было на него глядеть. Ведь если речь о его проступке учительница начинает с Грюнтера и других страшилищ, виденных лишь на карикатурах, то, может быть, Боря, так хорошо знакомый, чем-то им сродни?.. Эта мысль возникала не у всех и, наверное, не дольше, чем на мгновение. Но она мелькала все-таки. Конечно, некоторые из ребят, слушавших Котову, слабо разбирались в международном положении. Конечно, среди них были такие, которые читали газеты только потому, что историчка "гоняет по современным событиям". Они просто не решались сейчас что-либо сказать, считая, что для этого надо быть более сведущими в вопросах мировой политики. И, хотя чтоб догадаться и заявить, что Кавалерчик не имеет отношения к североатлантическому генералу, достаточно было всего-навсего верить собственным глазам, после речи Зинаиды Васильевны воцарилось молчание. Затем, после обычных просьб быть поактивнее, комсомольцы стали подниматься один за другим. Все говорили очень коротко: Борис сорвал урок, он поступил неразумно, ему нужно объявить выговор. Никакие призывы не помогали, подробнее не высказывался никто. - Предоставим слово групоргу... Пожалуйста, Станкин, - предложила Зинаида Васильевна, забывая, что Станкин сам ведет собрание. - Ну, так вот, - произнес Стасик, видимо раздумывая, с чего начать. Макар Андронович скупо, поощрительно кивнул. Так опытный, немолодой учитель на уроке ли, где присутствует инспектор, или на экзамене дает понять хорошему ученику, что вполне надеется на его здравый ум и робеть совершенно не к чему. - Я считаю, - сказал Станкин, - что Борис, безусловно, заслуживает взыскания. Этот его нелепый выкрик на уроке географии... - Стасик развел руками. - Конечно, это такое мальчишество, которое девятикласснику не к лицу! Еще в шестом классе, я понимаю, такое озорство можно как-то, что ли... - Озорству вообще не место в школе, - вставила Котова. - А может быть, и вообще не место, - согласился Станкин менее убежденно. - Так или иначе, но Кавалерчик непроизвольно всегда что-нибудь откалывает. И ставит себя в глупое положение. Ну и, конечно, класс. Что же касается того, будто Борис сеял страх, то тут Зинаида Васильевна, по-моему, неправа: Борис сеял, наоборот, смех. Он это изо всех сил старается делать - и довольно назойливо. Как я уже сказал, это его ставит в глупое положение, - безжалостно закончил Станкин. В общем, все это было правильно, хотя недостатки Бори Кавалерчика были чуточку преувеличены и судил о них Стасик немного свысока. Но на то уж это был Стасик! Главное же, Станкин отверг самое опасное обвинение Котовой.