ков". Вскоре, однако, обнаружилось, что Дефо в полемических целях пародийно утрировал, доводя их до абсурда, ортодоксальные аргументы столпов англиканской церкви. Против него было возбуждено судебное дело. Дефо пытался скрыться, но был схвачен (правительство объявило за его поимку награду в 50 фунтов стерлингов) и брошен в тюрьму. Кроме того, его трижды выставили у позорного столба. Популярность Дефо в народе была, однако, такова, что, вопреки расчетам правительства, эта гражданская казнь превратилась в триумф писателя: толпы восторженных единомышленников демонстрировали свое сочувствие осужденному; к подножию позорного столба бросали цветы; тут же распространялся и сатирический "Гимн позорному столбу", который Дефо успел написать в тюрьме в разъяснение своих взглядов. За этим триумфом, однако, последовала вынужденная тайная капитуляция. Оценив по достоинству способности дерзкого публициста, торийское правительство продолжало держать его в тюрьме (что означало неминуемое разорение Дефо и обрекало его жену и детей на голод и нищету). После секретных переговоров премьер-министру Харли, графу Оксфордскому, удалось заставить Дефо взять на себя роль негласного агента правительства. Под видом коммерсанта или коммивояжера он разъезжал но северной Англии и Шотландии, устанавливая контакты с различными общественными кругами, выясняя их настроения и соотношение политических сил! Как видно из частично сохранившихся донесений {"The Letters of Daniel Defoe", td. by G. H. Heayley. Oxford. Clarendon Press, 1955.}, Дефо сыграл немалую роль в подготовке и осуществлении акта об Унии 1707 г., включившей Шотландию в состав Соединенного королевства. Как ни тяжела была для Дефо эта двойная жизнь, она обогатила его опытом, далеко не безразличным для его позднейшего творчества. Постоянные разъезды по стране, беседы с людьми самых различных состояний и профессий, необходимость вникать в их скрытые интересы и мотивы их действий обострили его наблюдательность и расширили его кругозор. Что касается английской парламентской системы, то он укрепился в глубочайшем презрении к обеим политическим партиям, которые оспаривали друг у друга власть в тогдашней Англии: "Я видел изнанку всех партий, изнанку всех их притязаний и изнанку их искренности, и, подобно тому, как пророк сказал, что все суета сует и томление духа, так и я говорю о них: все это простое притворство, видимость и отвратительное лицемерие со стороны каждой партии во все времена, при каждом правительстве, при любой перемене правительства... Их интересы господствуют над их принципами" {Цит. по кн.: James Sutherland. Defoe. London, Methuen, 1937, p. 187.}. Одним из замечательных начинаний Дефо-публициста было в эти годы издание политико-экономического журнала "Обозрение", выходившего трижды в неделю на протяжении девяти лет, с 1704 по 1713 г", и составлявшегося единолично самим "мистером Ревью", как именовал себя Дефо {См. новейшее факсимильное переиздание этого журнала: "A Review. . .", a complete facsimile edition in 22 vols., ed. for the Facsimile Text Society by A. W. Secord. New York, Columbia Univ. Press, 1938.}, В этом журнале, как и в примыкавших к нему памфлетах, Дефо вступал в полемические схватки, в частности, с самим Свифтом, и вписал важную главу в историю английской журналистики. Смерть королевы Анны и падение тори означали новый крутой поворот в судьбе Дефо. Негласные "хозяева" Дефо, торийские министры, принуждены были либо бежать из Англии, либо (как Роберт Харли) были заключены в Тауэр по обвинению в государственной измене. Дефо, как пишет его биограф Сузерленд, "оказался почти в таком же одиночестве, как его собственный Робинзон Крузо" {Sutherland. Defoe. London, Longmans, Green and Co. 1956, p. 13.}. Здоровье его пошатнулось. В автобиографическом памфлете "Воззвание к Чести и Справедливости" (1715), - где он предпринял попытку объяснить свою политическую эволюцию, он писал, что находится "на самом краю великого Океана Вечности". В примечании издателя сообщалось, что автор только что перенес тяжелый апоплексический удар. А между тем впереди был новый, поистине беспрецедентный взлет творчества Дефо - те "изумительные годы", как называют их его биографы, когда он с поразительной быстротой пишет и издает одну за другой книги, на которых основывается его всемирная известность. Эти изумительные годы открываются изданием в 1719 г. (когда автору было уже без малого шестьдесят лет) "Удивительных приключений Робинзона Крузо", сенсационный успех которых заставил Дефо поспешно опубликовать в 1719-1720 гг. их продолжение и заключение. Вслед за этим, пробуя себя в различных повествовательных жанрах, он создает "Записки кавалера" (1720) и "Дневник чумного года" (1722) - отдаленные прообразы исторического романа; авантюрный "морской" роман "Жизнь, приключения и пиратства знаменитого капитана Синглтона" (1720); "Радости и горести знаменитой Молль Флендерс" (1722); "Историю и замечательную жизнь достопочтенного полковника Жака, в просторечии именуемого Джеком-полковником" (1722) - и, наконец, последнюю книгу, выходом которой завершаются эти действительно изумительные годы, - "Роксану" (1724). На этом цикл больших повествовательных произведений Дефо был закончен. Каковы бы ни были труднообъяснимые психологические причины такого решения, писатель, сохраняя свою редкостную неутомимость, посвящает оставшиеся ему годы жизни другим жанрам. Как истый просветитель, он много занимается вопросами воспитания и образования; издает трехтомное "Путешествие через весь остров Великобританию" (1724-1727), поныне сохраняющее ценность для историков; разрабатывает проект, как "сделать Лондон самым процветающим городом вселенной" (Augusta Triumphans, 1728); составляет руководство для молодых коммерсантов - "Совершенный английский негоциант" (1726-1727). А одновременно, разделяя интерес своей публики к сенсационному, таинственному и "страшному", предлагает ей "Политическую историю дьявола, как древнюю, так и современную" (1726), - "Систему магии, или историю чернокнижного искусства" (1727) и "Исследование истории и подлинности привидений" (1727), а также многое другое. Судеб таких изменчивых никто не испытал; Тринадцать раз я был богат, и снова беден стал. В этом "двустишии", как писал Дефо в "Обозрении", он "подытожил превратности своей жизни". Но итог был неполон: на склоне лет его ждали новые испытания. Казалось, неустанные литературные труды обеспечили ему не только популярность, но и покой и достаток. Из шумного Лондона он перебрался с женой и дочерьми в загородный особняк с большим садом и превосходной библиотекой (о составе которой можно судить по объявлению о ее распродаже, напечатанном после смерти Дефо). Но - точно так же, как это бывало в жизни его героев и героинь, - прошлое неожиданно и фатально напомнило о себе: наследница давно умерших заимодавцев, с которыми, как считал Дефо, он поладил еще в 1704 г., когда расплачивался с кредиторами после своего второго банкротства, внезапно возбудила против него иск. Чтобы спастись от конфискации, имущества, Дефо, по-видимому, перевел свое состояние на имя старшего сына, а сам бежал, чтобы скрыться от ареста. Последнее из сохранившихся писем, написанное за несколько месяцев до смерти автора, дает представление о смятении и тревоге, которые омрачили закат его бурной жизни. Дефо пишет своему зятю Генри Бейкеру, глухо обозначая свое местонахождение: "около двух миль от Гринвича, в Кенте" {"The Letters of Daniel Defoe", p. 476.}. Он пребывает "in tenebris" (во мраке), "под гнетом невыносимой скорби" {Ibid., p. 474.}. Дефо просит передать своей любимой дочери Софии (жене Бейкера}, что дух его "был сломлен не тем ударом, который нанес ему злобный, клятвопреступный и презренный враг" (очевидно, подразумевается Мери Брук, наследница его кредиторов). "Она хорошо знает, что мне случалось переносить и худшие несчастья. Нет, несправедливость, недоброта и, я должен сказать, бесчеловечные поступки моего собственного сына - вот что разорило мою семью и, одним словом, разбило мое сердце...; ничто другое не сразило бы и не могло бы сразить меня. Et tu, Brute! {И ты, Брут! (лат.).}. Я положился на него, я доверился ему, я предал в его руки двух милых моему сердцу беспомощных детей; но он чужд сострадания и предоставляет им и их несчастной умирающей матери молить о куске хлеба у его дверей и выпрашивать как милостыню то, что он обязался обеспечить им самыми священными обещаниями, за собственной подписью и печатью; а сам, тем временем, живет в роскоши и изобилии. Простите мне мою слабость, я не могу продолжать; слишком тяжело у меня на сердце" {"The Letters of Daniel Defoe", pp. 474-475.}. Это письмо, подписанное: "Ваш несчастный Д. Ф.", датировано 12 августа 1730 г., когда Дефо было около семидесяти лет. 26 апреля 1731 г. он скончался. Малограмотный писец на кладбище в Банхилл-филдс занес в свою конторскую книгу запись о погребении некоего "мистера Денбоу": жизнь разыграла свою последнюю горькую шутку над великим мистификатором Даниэлем Дефо. "Роксана" во многом следует той жанровой схеме, которая была разработана Дефо в его предшествующих романах. Необходимо, впрочем, оговориться - сам Дефо никогда не пользовался применительно к своей беллетристике этим определением. Ни теория, ни поэтика романа еще не были в ту пору разработаны в Англии; только позднее, начиная с Ричардсона и Фильдинга, этому жанру предстояло занять почетное место в английской литературе. Автору "Робинзона Крузо", "Молль Флендерс" и "Роксаны" казалось необходимым прежде всего сохранить у читателя иллюзию полной достоверности, "всамделишности" всех этих "историй", "дневников" и "записок". Он печатал их как подлинные документы, не ставя на титульном листе своей фамилии. И хотя предисловие к "Роксане" по-видимому отчасти нарушает этот принцип, автор и здесь старается держаться в тени и умалить свою роль, настаивая главным образом на подлинности записок героини; для большего правдоподобия он даже ссылается на то, что был "самолично знаком с первым мужем этой дамы - пивоваром ***, а также с его отцом"! Сочинитель этих "доподлинных историй" авантюристов обоего пола - пирата Синглтона, карманника Джека-полковника, проститутки и воровки Молль Флендерс, куртизанки Роксаны - во многом опирался на опыт плутовского романа, зародившегося еще в XVI в. в Испании, а затем широко распространившегося и в других странах Европы. Так называемая "пикареска" (от испанского picaro - "плут") давала возможность представить разнообразные и пестрые картины общества, где феодальные связи уже распадались и "интерес чистогана" выступал как основное начало, определяющее взаимоотношения людей; причудливые судьбы "героя", столь же неразборчивого в средствах, как и все, кто его окружает, придавали острый драматизм сюжету. У Дефо (как и у его французского современника Лесажа, создателя "Жиль Бласа") заметно, однако, стремление углубить и переосмыслить жанровую схему пикарески в соответствии с занимающими их социально-этическими и воспитательными проблемами. В "Робинзоне Крузо" для Дефо важнейшей задачей становится определение потенциала "человеческой природы", поставленной в исключительные по своей трудности условия. Своеобразными "робинзонадами" - экспериментами над нравственным складом, характером и поведением людей, проводимыми уже не на необитаемом острове, но в дебрях и пустынях, именуемых цивилизованным миром, являются и позднейшие книги Дефо {О соотношении между плутовским романом и просветительским романом XVIII в" начиная с Дефо, см. в частности, мою книгу: "Английский роман эпохи Просвещения". М., "Наука", 1966.}. В этой сфере Дефо мог опираться и на отечественную традицию, глубоко укоренившуюся в английской буржуазно-демократической пуританской литературе XVII в., - на так называемую "духовную автобиографию" - разного рода дневники, жизнеописания, исповеди, авторы которых, - как, например, Джон Бэньян в "Изобильной благодати" (1666) - подвергали пристальному самоанализу свое духовное "я", раздираемое противоречивыми побуждениями, борьбой греховных помыслов и соблазнов с раскаянием и просветлением {Этому вопросу посвящена книга: С. A. Siarr. Defoe and Spiritual Autobiography, Princeton Univ. Press, 1965.}. Склонность к внимательному, даже придирчивому исследованию своих побуждений присуща Роксане в ничуть не меньшей степени, чем предшествующим персонажам Дефо. И хотя ее раскаяние не бывает ни длительным, ни глубоким, она все же искренне гордится своим протестантизмом: "Пусть я и шлюха, я все же шлюха протестантская, и - каковы бы ни были обстоятельства - не могла вести себя как шлюха католическая". Протестантизм Дефо, который он в известной степени проецирует и в образ Роксаны, носит скорее политический, чем собственно-религиозный характер. В нем живут отголоски революционных общественных конфликтов XVII в. В сознании английского народа католицизм был ненавистным знаменем неограниченной феодально-абсолютистской монархии (недаром зависимость последних Стюартов от правительства Людовика XIV так усиливала их непопулярность в Англии!). Протестантизм ассоциировался с традициями английской буржуазной революции, казался оплотом английских "свобод". Критические суждения Роксаны о государственном строе и общественных нравах католической абсолютистской Франции во многом созвучны публицистике самого Дефо. В "Роксане", как и во всем завершаемом ею цикле "историй", автора занимает прежде всего соотношение между характером и обстоятельствами, в которые поставлены его герои и героини. Он с равным интересом рассматривает и ситуации исключительные (многолетнее одиночество на необитаемом острове или жизнь в Лондоне, пораженном чумой), и ситуации массовидные, но не менее устрашающие по своим последствиям - нищету, бесправие, невежество, разврат, преступность, видя в них как гуманист-просветитель уже не столько акт "божественного произволения", сколько общественно-значимые явления, требующие осмысления и исследования. Его восхищение неисчерпаемым потенциалом "человеческой природы" может показаться безграничным. Дефо славит находчивость, трудолюбие и нравственную силу Робинзона Крузо, мужество и выдержку лондонских горожан, устоявших против чумы; по-своему он любуется даже и пиратской отвагой Синглтона, и воровской изобретательностью и ловкостью Джека-полковника и Молль Флендерс. Но реализм Дефо проявляется и в той неизменной иронической проверке, какой он постоянно подвергает и поведение, и помыслы своих героев. Он показывает, как уживаются прекраснодушие и практицизм в сознании Робинзона Крузо, как недолговечны приступы раскаяния у Молль Флендерс, каким мастером пиратского "дела" становится благочестивейший квакер Вильям, хитроумно оградивший себя от возможной ответственности распиской в том, что его завербовали в пиратскую шайку насильно. В "Роксане" это ироническое начало выражено особенно резко и придает особую выразительность лепке характера главной героини. Автобиография этой "счастливой куртизанки" поражает своей откровенностью, хотя читатель, прельщенный заманчивым титульным листом, обманулся бы в своих ожиданиях, если бы рассчитывал найти здесь соблазнительные альковные сцены и фривольные подробности интимных отношений." В этом смысле записки Роксаны отличаются не только от эротических романов Луве де Кувре или Ретиф де ла Бретонна, но даже от многих рискованных сцен "Памелы" и "Клариссы" высоконравственного Ричардсона своей сдержанностью, даже сухостью. Они заставляют вспомнить любопытные суждения Байрона, который писал в своем дневнике: "...подлинный сладострастник никогда не углубляется мыслью в грубую реальность. Только идеализируя земное, материальное, физическое в наших наслаждениях, вуалируя эти подробности и вовсе о них забывая или хотя бы никогда не называя их даже самому себе - только так можно уберечься от отвращения к ним" {Байрон. Дневники. Письма. М., "Наука", 1965, стр. 77.}. Для Роксаны, напротив, существенна, собственно, только "грубая реальность" заключаемых ею профессиональных любовных сделок. Для этой "жрицы наслаждений" ее ремесло - прежде всего доходное дело. Немолчный золотой дождь гиней, крон, пистолей, ливров сопровождает своим перезвоном все перипетии ее похождений. Начало и конец каждого эпизода ее воспоминаний, сопровождается, как правило, своего рода "инвентарной описью" или краткой сметой: Роксана или подсчитывает свои протори и убытки (как, например, после разорения и бегства ее первого мужа), или - что случается гораздо чаще - перечисляет подарки и денежные доходы, полученные от ее покровителей. По остроумному замечанию М. Э. Новака, посвятившего особое исследование роли экономики в художественном творчестве Дефо, изображение брака Роксаны с ее вторым мужем, голландским купцом, "напоминает слияние двух финансовых корпораций" {М. Е. Novak. Economics and the Fiction of Defoe. Berkeley and Los Angeles, Univ, of California Press, 1962, p. 133.}, - так подробно исчислено все, что вносит каждая из двух сторон в общее "дело". При всем своем женском тщеславии, Роксана гордится своими деловыми способностями ничуть не меньше, чем своими профессиональными "победами". Она с упоением повествует о маскированных балах и приемах, где она, под видом таинственной и обольстительной иностранки, сумела пленить лондонскую знать и даже, как можно угадать по ее намекам, самого короля Карла II. Но ее рассказ о внимании видного лондонского финансиста тех времен, сэра Роберта Клейтона, восхищавшегося ее деловыми способностями и руководившего ее денежными спекуляциями, проникнут, не меньшим самодовольством. Она "намерена быть мужчиной среди женщин", с гордостью провозглашает она, когда этот советчик, не подозревающий о ее тайном "ремесле", предпринимает попытку склонить ее к выгодному замужеству. Сопоставление истории Роксаны с написанной двумя годами ранее историей Молль Флендерс позволяет судить о степени художественной индивидуализации психологического портрета героини последнего романа Дефо. В обоих случаях перед нами - записки женщины, преступившей общепризнанные нравственные законы общества и с цинической откровенностью рассказывающей о том, как сложилась ее жизнь. Обе они - и Молль, и Роксана - ссылаются в объяснении своего первоначального грехопадения на "наихудшего из всех дьяволов - бедность". Обе непрочь посмеяться над теми, кого им удалось одурачить, и - каждая по-своему - гордятся своей профессиональной искушенностью и сноровкой. Но многое и разделяет их. Прежде всего это, конечно, социальный барьер, с большой точностью охарактеризованный писателем. Молль Флендерс, дочь каторжанки, родилась в Ньюгейтской тюрьме и если бы не счастливый случай, там же и кончила бы свой век. Ее нищее, сиротское детство озарено единственной заветной мечтой - "стать барыней"; но, как объясняет она, все, что она подразумевала по этим в ту пору, когда ей было восемь лет, означало: работать на себя и не быть вынужденной идти в услужение. А потому она искренне гордилась тем, что уже могла в эти годы заработать в день "три пенса пряжей и четыре пенса шитьем" {Даниэль Дефо. Молль Флендерс. М., Гослитиздат, 1955, стр. 21.}. Роксана - птица гораздо более высокого полета. Дочь состоятельных родителей, она получила прекрасное образование и, принеся мужу богатое приданое, могла рассчитывать на обеспеченную, безмятежную жизнь. У нее никогда не возникало сомнения в том, что она - настоящая прирожденная "леди". Тщеславие ее, пожалуй, еще более ненасытно, чем ее корыстолюбие. Когда второй ее муж предлагает ей сделать выбор - быть ли голландской графиней или супругой английского баронета, она не успокаивается, пока не становится обладательницей обоих титулов. С самой ранней молодости она наилучшего мнения о своих талантах, обворожительности, красоте и уме. Уже к четырнадцати годам, как вспоминает Роксана, она "была смышленой и острой - что твой ястреб"; "немного насмешлива и скора на язык, или, как говорят у нас в Англии, развязна". Ее записки отмечены печатью этой насмешливости и острого, наблюдательного, но холодного ума. Роксана любит щегольнуть своим остроумием. Пользуясь своим положением "независимой" и многоопытной куртизанки, она не щадит самолюбия своих поклонников и непрочь озадачить их своими смелыми парадоксами, опрокидывающими, привычные представления о браке, семье и женском счастье. Иные пассажи ее записок напоминают своим фейерверком сарказмов сцены близких по времени и обстановке действия комедий Реставрации. Таково, например, обращенное к "молодым соотечественницам" Роксаны "предостережение" - не выходить замуж за дурака, включающее в себя и примеры сопряженных с этим бедствий, и целую классификацию "этой породы" мужчин, "разнообразие" которой "столь безгранично и невообразимо", и запальчивый заключительный вывод: "никаких дураков нам не надобно, сударыни, ни бесшабашного дурака, ни степенного болвана, ни благоразумного, ни безрассудного!" Таково же и описание споров Роксаны с ее "другом" - голландским купцом, которого она ставит в тупик своими аргументами в защиту женской независимости, а в заключение лукаво поет ему шутливый куплет: Из девушек любого рода Милее всех мне мисс Свобода. Читая подобные страницы, можно вспомнить пикировки великосветских острословов и насмешниц из комедий Конгрива. А вместе с тем, в горьком цинизме, с каким умудренная жизнью Роксана говорит о неравноправном положении женщины в браке и о выборе, который предоставляет ей общество, уже можно уловить некоторые важные мотивы драматургии Шоу. Роксана и миссис Уоррен (из "Профессии госпожи Уоррен") - образы, во многом родственные, хотя, конечно, и не тождественные. По сравнению с Роксаной Молль Флендерс - проще, благодушнее, покладистей. Как ни исковеркала и ни ожесточила ее нужда и преступная, развратная жизнь, она отзывчивее и добрее, чем героиня последнего романа Дефо: ей не чужды и сердечные увлечения, и чувство жалости и снисхождения. Характерен, например, тот эпизод истории Молль Флендерс, где она оказывается обманутой неким грабителем с большой дороги, который, выдав себя за знатного ирландского помещика, женился на ней, поверив, что она действительно вдова, обладающая значительным состоянием. Взаимный обман не замедлил раскрыться после свадьбы. Но новобрачные остались столь довольны друг другом, что не без приятности провели несколько недель своего медового месяца. Веселый и беспечный Джемми, ее "ланкаширский муж", как именует его Молль, пришелся ей настолько по сердцу, что она "с бесконечным наслаждением вспоминала... очаровательные часы" {Дефо. Молль Флендерс, стр. 146. "Если бы Дефо писал механически, - замечает по поводу этого эпизода известный английский романист XX в. Э. М. Форстер, - то он заставил бы их наброситься друг на друга с упреками... Но он положился на чувство юмора и здравый смысл своей героини". - J. М. Forster. Aspects of the novel. New York, Harcourt, Brace and Co, 1927, p. 91.}, проведенные в его обществе. При всей своей зачерствелости, Молль не чужда и чувства сострадания. Вспоминая, как она сняла дорогое ожерелье с шейки маленькой девочки, которую завела обманом в глухой закоулок, она добавляет, что могла бы, ради большей безопасности, придушить ребенка, - но не сделала этого, пожалев "бедную овечку". Под старость, в Америке, встретив давно покинутого ею сына, она с умилением целует землю, по которой он прошел. Роксане чужда и экспансивность, и сентиментальность Молль Флендерс. Она по праву гордится своим самообладанием: ее саркастический, наблюдательный и холодный рассудок редко изменяет ей. О своих мужьях и любовниках она повествует свысока, с иронической усмешкой, даже и и тех случаях, когда она не имеет повода быть недовольной ими. Она даже не называет их по имени, а обозначает их по их профессии или титулу: мой муж-пивовар, мой ювелир, мой принц, мой купец и т. д. Парадоксальным образом, единственным лицом ей по-настоящему, по-человечески близким является ее камеристка, наперсница и подруга Эми. Тот странный эпизод романа, где, может быть, наиболее резко проявляется развращенность героини (когда она сама почти насильственно способствует сближению Эми со своим любовником-ювелиром), психологически, по-видимому, объясняется ее навязчивым желанием теснее связать с собой эту молодую женщину круговой порукой общего распутства. От Эми у Роксаны нет тайн и ее присутствие ей необходимо; какие бы эмоциональные бури ни разыгрывались между ними, они всегда кончаются примирением. И именно Эми принадлежит важная роль в трагедии Роксаны. Завязка этой трагедии восходит, к тому периоду, когда разоренная я брошенная своим "мужем-дураком" героиня оказывается в одиночестве, в долгах, перед лицом неминуемой Нищеты, с пятью малыми детьми на руках. Именно Эми дает ей роковой совет, исполнение которого позволяет будущей "леди Роксане" начать новую, вольную жизнь. С согласия матери, ее служанка подбрасывает ребятишек в дом их состоятельной родственницы. В округе распространяется слух, что их мать попала в работный дом и умерла; а между тем Роксана со своим любовником уезжает во Францию. Но поруганное материнство мстит за себя. Роксана находится на вершине своей карьеры. Она богата; ей удалось, скрыв свое профессиональное прозвище и, нашумевшие авантюры, вступить в выгодный брак с преданным ей мужем, который не скупится на затраты, чтобы удовлетворить ее честолюбие. - Ее ждет положение знатной, титулованной дамы, роскошь, почет. Но в это время перед нею внезапно встает призрак далекого темного прошлого. Ее старшая дочь Сьюзен {Называя по имени эту дочь, Роксана вскользь упоминает, что та была названа в честь матери. Так, невзначай, во второй половине романа, мы узнаем подлинное имя героини - черта, чрезвычайно характерная для лаконичной, сжатой повествовательной манеры Дефо.} (которой было шесть лет, когда Роксана бросила на произвол судьбы своих детей) случайно нападает на след матери. По иронии судьбы (мотив, характерный для зловещего колорита, который сгущается по мере развития действия), роль решающей вещественной улики; изобличающей героиню, принадлежит тому роскошному, сказочно пышному "турецкому" костюму и драгоценному убору, в котором она пленяла на своих приемах как "леди Роксана" Карла II и королевский двор. Позднейшая бальзаковская формула - "блеск и нищета куртизанок" - кажется воплощенной в этом вещественном образе, который теперь символизирует уже не былые "победы", а разоблачение" и позор, грозящие Роксане. "Поединок" между Роксаной и ее дочерью, в которой она постепенно начинает видеть своего смертельного врага, придает развитию сюжета в заключительной части романа такую драматическую напряженность и психологическую остроту, какие не имели прецедентов в предшествующем творчестве Дефо. С особенным мастерством написаны обе встречи Роксаны с дочерью. Героиня не может побороть в себе сочувствия несчастной девушке; но в то же время, как хищный зверь, почуявший опасность, напрягает все силы, чтобы не выдать себя ни словом, ни жестом. Вторая встреча Роксаны с Сьюзен (в доме квакерши) особенно драматична. Каждая из двух собеседниц предельно взволнованна и, вместе с тем, предельно настороже. Каждая знает, что ее антагонистка проникла в ее тайные помыслы, - но до поры до времени обе говорят обиняками, стараясь поймать друг друга врасплох, обезоружить внезапным маневром... По своему глубокому драматизму эта сцена заставляет вспомнить иные ситуации Достоевского {Любопытный отголосок этой ситуации "Роксаны" можно обнаружить в романе Марка Твена "Простофиля Вильсон" (1894). Героиня, "белая негритянка" Рокси (Роксана) отрекается от собственного младенца-сына, чтобы подменить им барчука, сына своих господ. Узнав много лет спустя тайну своего рождения, мнимый Том Дрисколл спешит избавиться от собственной матери и продает ее в рабство на дальние плантации, в низовья Миссисипи. О романе Дефо Твен узнал из письма своего друга, романиста и критика В. Д. Хоуэллса, который обратил его внимание на высокие литературные достоинства "Роксаны".}. Полон драматизма и рассказ Роксаны о ее бегстве из Лондона и о том, как она, преследуемая доведенной до отчаяния Сьюзен, мечется, одержимая смертной тоской и ужасом, по деревням и опустелым курортам английской провинции, лжет мужу, хитрит и заметает следы, лишь бы скрыться от собственной дочери. Так подготовляется роковой финал. Сьюзен бесследно исчезает; и по прежним угрозам Эми и по страшным догадкам Роксаны читатель может прийти к выводу, что злополучная девушка была убита - если не по прямому приказу, то, во всяком случае, с ведома своей матери. О своих дальнейших несчастьях Роксана говорит лаконично и немногословно. Это давало повод некоторым критикам считать роман незаконченным. В издании 1745 г., через четырнадцать лет после смерти Дефо, прижизненный текст "Роксаны" был дополнен довольно пространным "окончанием". Здесь были подробно описаны злоключения героини и ее пособницы Эми в Голландии, вызванные разоблачениями явившейся туда Сьюзен (исчезновение этой девушки объяснялось тем, что Эми удалось на время заточить ее обманным образом в долговую тюрьму). Этот эпилог завершался сообщением о смерти Роксаны в 1742 г. в тюрьме, в глубокой нищете (так как муж, узнав о ее прошлом, возмущенный ее лицемерием, лишил ее в своем завещании всяких прав на его состояние). Сьюзен была выдана им замуж с богатым приданым; а Эми умерла в бедности, заразившись дурною болезнью. Подложность этого окончания не вызывает сомнений. Написанное рыхло и вяло, с множеством громоздких отступлений, ненужных подробностей и повторов, оно составляет резкую противоположность подлинному, лаконичному и полному тревожного драматизма финалу Дефо. Замечательный своей психологической глубиной, последний роман Дефо представляет значительный интерес и в историческом отношении. Историчность романа проявляется не только в точности психологической и бытовой обрисовки характера и "карьеры" Роксаны (в образе которой воплощены черты множества вполне реальных прототипов - см. примечания). Замечателен и весь широкий социальный фон романа, в котором отразилась бурная эпоха первоначального накопления. Дефо показывает, как составляются новые и рушатся старые состояния, как расшатываются устои феодального общества, как проникает во все сферы жизни дух безудержной денежной спекуляции. При первом знакомстве с "Роксаной" читателю бросаются в глаза многочисленные смелые анахронизмы, произвольные "стяжения" или, напротив, "расширения" целых периодов (см. об этом подробнее в "Примечаниях"). Однако в этих нарушениях формальной хронологии есть своя художественная логика. Дефо старается "продлить" "золотые деньки Карла II", ибо, конечно, только в той обстановке, какая существовала при дворе этого монарха в Англии, мог осуществиться во всем своем блеске триумф Роксаны. Казалось бы, Дефо совершает промах, необъяснимый под пером современника, очевидца этого царствования: его героиня является в Англию десятилетней девочкой в 1683 г., за два года до смерти Карла II, - а между тем, блистает при его дворе после семи лет брака и долгих похождений на континенте Европы. Но для Дефо сочетание французского происхождения и английского воспитания было, по-видимому, важным фактором, объясняющим своеобразный характер его героини. А историческая обстановка, сложившаяся во Франции непосредственно перед отменой Нантского эдикта, позволяла естественно. и правдоподобно мотивировать эмиграцию родителей героини, французских гугенотов, в Англию. В "Примечаниях" отмечены многие другие исторические факты, на которые опирался Дефо в своем романе. Здесь уместно, может быть, указать на историческую точность изображения финансовых операций Роксаны, руководимой сэром Робертом Клейтоном {Сэр Роберт Клейтон (1629-1707) - лицо историческое (см. прим. 76). Роксана изображает его как своего доброго гения в мире финансовых спекуляций; однако сам Дефо в других сочинениях резко отрицательно отзывался об этом предприимчивом дельце. В "Дневнике чумного года" Дефо уличает Клейтона в том, что он не постеснялся спекулировать даже кладбищенскими участками, где хоронили лондонцев, умерших от чумы. В одном из своих стихотворных памфлетов он рисует зловещий образ Клейтона "алчного, как Смерть, и жадного, как могила"; это раб скупости, готовый "продать свою жену, властителя и друга". Приятельские отношения Роксаны с этим хищным дельцом вносят выразительные штрихи и в ее характеристику.}, а также и на социальную типичность приобщения Роксаны и ее мужа - голландского купца - к английской знати. Продажа аристократических титулов, имевшая место и ранее, стала знамением времени в эпоху, последовавшую за падением династии Стюартов. Превращение отъявленной авантюристки с темным, чуть ли не уголовным прошлым, в знатную даму, изображенное в "Роксане", по-своему дополняло сатирическую характеристику английской аристократии, данную писателем в начале века, в "Чистокровном англичанине". Психологическая глубина в сочетании с социальной типичностью' характеристик и ситуаций - таковы отличительные черты "Роксаны", позволяющие видеть в этом последнем романе Дефо значительное, новаторское произведение - примечательный памятник западноевропейской повествовательной литературы XVIII в. ОТ ПЕРЕВОДЧИКА Особенности стиля, художественного метода и жизненной установки Дефо ставят некоторые проблемы перед тем, кто. берется работать над его романами. С точки зрения переводчика, самая головоломная из них - подкупающая и загадочная простота повествовательной манеры Дефо. Что это - простодушие человека, который "пишет, как говорит", или изысканное мастерство? В "Роксане", как и в других романах Дефо, автор на первый взгляд полностью сливается с лицом, от имени которого ведется повествование. В книге нет делений на главы; как всякий бесхитростный рассказ, она изобилует повторами, все персонажи - будь то беспутный пивовар, заморский принц, состоящий при дворе Людовика XIV, голландский негоциант или сама англичанка-француженка Роксана - говорят одним языком. Язык этот - разговорный, даже простонародный; некоторая аграмматичность - вернее, синтаксические алогизмы - наблюдается не только в диалогах, но и в тексте, идущем от рассказчицы. Переводчик не пытается их воспроизвести на русском языке; упомянутое явление присуще не одному Дефо - оно встречается в английской литературе его эпохи, и даже последующей, вплоть до конца XVIII в. От подобных погрешностей не свободен даже такой стилист, как Голдсмит. Казалось бы, можно раз и навсегда решить, что метод писателя - сознательно ли им избранный или единственный ему доступный - укладывается в понятие, определяемое термином "сказ". При более внимательном чтении текста, однако, обнаруживается, что дело обстоит не так просто. Дефо перевоплотился в Роксану. Но, кроме того, и сам он - вольно или невольно - передал своей героине нечто и от своей личности, от своих мыслей. На всем протяжении романа она высказывает собственные взгляды Дефо (на такие, например, вопросы, как брак, религия, сословные и национальные предрассудки). Он заставляет эту падшую, хищную женщину, для которой как будто не существует ничего святого, выступать то в роли воинствующего протестанта, каким он был сам, то в роли, как бы теперь сказали, "борца за женское равноправие". И все это почти не меняя языка - деловитого, монотонного и суховатого, на фоне которого время от времени мелькает сочное словцо. Почти не меняя. В этом "почти" один из подводных камней, о который рискует разбиться переводчик. На самом деле, - язык романа гораздо богаче и разнообразнее, чем может показаться поверхностному взгляду. Так, например, язык Эми все же обладает некоторыми индивидуальными особенностями - он грубее, острее и эмоциональнее, чем у других персонажей, а когда опостылевший Роксане вельможа-развратник, убедившись в своей "отставке", выражает досаду, мы слышим стариковское раздражение и в словах его, и в том, как он одну и ту же фразу повторяет несколько раз; в речах квакерши - опять-таки ненавязчиво, почти неуловимо Дефо заставляет нас почувствовать тот особый сплав подлинного доброжелательства, человеческого достоинства и ханжества, который характеризует среду, к какой она принадлежит; достигается это не столько лексикой и введением такого внешнего отличительного признака, - как не принятое в английском обиходе обращение на "ты", сколько ритмом ее речи, плавной, с закругленными оборотами, подчас отдающей книжностью. Донести эти нюансы, не нарушая цельности повествовательной ткани, следовать особенностям стиля автора, не впадая при этом в стилизацию, - таковы задачи, которые ставил перед собой переводчик. Комментатор сталкивается с другой особенностью романа - с его хронологическим своеобразием. В книге как бы сосуществует несколько календарей, или летосчислении. Дефо ведет довольно точный - с отклонениями в 5-6 лет - отсчет событий, касающихся героини. (Наибольшие погрешности с точки зрения ее биографии наблюдаются там, где речь идет о ее детях, что, впрочем, при ее плодовитости, не удивительно - общее число их составляет чуть ли не дюжину!) Этот отсчет можно условно назвать календарем Роксаны. Он охватывает примерно полстолетия (1673-1723) (последняя дата дается условно, исходя из года окончания романа; на самом деле "календарь Роксаны" несколько выходит за этот предел: героиня романа, по ее календарю, продолжает жить еще лет десять после того, как автор поставил точку). И, разумеется, этот календарь ни в коей мере не совпадает с календарем двадцатипятилетнего правления Карла II (1660-1685): для того, чтобы на пятом десятке своей жизни блистать при его дворе, Роксане следовало бы родиться по меньшей мере лет на тридцать или сорок раньше, чем указано в строках, которыми открывается ее жизнеописание. Но эти же первые строки служат как бы камертоном для уха, настроенного на историческую волну. Если внимательно сопоставить рассыпанные по всей книге реалии, обнаружится, что героиня ее жила в определенную эпоху - в ту самую, в какую жил ее старший современник Даниэль Дефо. И если в романе нет прямых упоминаний событий, развертывавшихся в ту эпоху, ассоциации, вызываемые географическими наименованиями, на которые Дефо не скупится, как бы косвенно сигнализируют нам об этих событиях. Поэтому мы находим возможным говорить о втором календаре, лежащем в основе романа, - календаре историческом. И, наконец, в книге незримо присутствует третий календарь: бурная жизнь автора романа, не вторгаясь в фабулу дает о себе знать, как отдаленные раскаты грозы. Назовем его календарем Даниэля Дефо. Все эти - условные, разумеется, - три календаря мы и пытались не упустить из виду, подготовляя примечания. В целях уточнения реалий, встречающихся в книге, составителю комментария пришлось окунуться в мемуарную литературу эпохи. Здесь нужно в первую очередь назвать знаменитый "Дневник" Самуэля Пипса (1633-1703) {"The Diary of Samuel Pepys", ed. R. Latham and Wm. Matthews. London, G. Bell and sons Lmd, 1791 и "The Diary