мелодиона я не мог расслышать, о чем они говорят. Миссис Копрой увела мою матушку в уголок, и там они стали что-то с большим увлечением обсуждать. Отец пошел к играющим в карты, и я оказался предоставленным самому себе. Меня, как магнитом, потянуло к Пэту, и я двинулся к нему вдоль стены. Рядом с Пэтом в кресле-качалке сидел Голландец, он не спеша раскачивался, попыхивая трубкой, и улыбался всем своей широкой улыбкой, наблюдая, как танцующие выстраиваются парами для первого тура. Джон заиграл кадриль, и на пороге как раз в эту минуту появилась фигура Майка Коффи. Взгляд его тотчас упал на качалку, и лицо от досады пошло морщинами, как пенка на скисшем молоке. Голландец не обратил на его гримасу ровно никакого внимания. Весь его вид говорил о том, что он устроился в этой качалке до конца вечера и никому не собирается ее уступать. Как только мы с Пэтом встретились взглядами, я едва заметно кивком указал ему на дверь черного хода. Он в ответ кивнул, продолжая описывать бабушке самый захватывающий момент ловли угрей. Танцы были уже в разгаре. Я проскользнул за спинами наблюдающих к черному ходу. Игроки, увлеченные игрой, даже не взглянули на меня, и я беспрепятственно выскочил на улицу. Вечерняя заря еще догорала. Я прислонился к стене дома и стал ждать Пэта. Дом Пэта стоит довольно высоко, и отсюда хорошо видна деревня Темплбриди, лежащая на другом конце острова. В той стороне тянулась в море полоса рифов и горел маяк, предупреждающий корабли об опасности. Сейчас его огонек весело мигал на спокойной глади моря. Вдали на горизонте, темнел силуэт Лошадиного острова. Появился Пэт. Мы спустились коротким путем на дорогу, ведущую в деревню, и сели на поросшую травой обочину как раз на повороте. Здесь обычно собирались поговорить наши деревенские, но сейчас мы были совсем одни. И все-таки я огляделся кругом, нет ли кого случайно рядом. Убедившись, что никого нет, я начал: -- Пэт, мы должны рассказать, где мы нашли жеребенка. -- Рассказать и выдать тайну? -- Пэт очень удивился моим словам. -- Рассказать только родителям. Ты скажешь своему отцу, а я -- своему. -- У тебя, конечно, должна быть веская причина, чтобы это предлагать,-- заметил Пэт. Но так как я, подыскивая слова, молчал, заговорил он, волнуясь все сильнее: -- Ведь мы решили никому ничего не рассказывать, а то все понаедут туда, переловят коней и увезут. Мы ведь договорились: Лошадиный остров -- наш и никто, кроме нас двоих, ездить туда не должен. -- Но туда все равно ездят,-- сказал я. -- Кто ездит? От кого ты это слыхал? -- Ни от кого я не слыхал. А дело в том, что некоторые лошади на острове были подкованы. Пэт так долго молчал, что я легонько тряхнул его. Пэт упавшим голосом проговорил: -- Такого идиота, как я, Дэнни, на белом свете еще не было! А когда ты это заметил? Я понимал, что Пэта мучает мысль, вдруг у жеребенка есть хозяин, и старался говорить как можно мягче: -- Когда мы вышли из хижины в первое утро и увидели на земле множество следов, мне уже тогда показалось в них что-то подозрительное. Но что, я никак не мог понять. Меня осенило, когда Дерри Фолан сказал, что жеребенок еще не подкован. Да, наш жеребенок не подкован, это верно, но некоторые лошади там были подкованы. -- Ничего не понимаю! -- пожал плечами Пэт, и мы оба замолчали надолго, ломая голову над этой загадкой. Мы, наверное, так бы и просидели до восхода солнца, если бы позади нас не послышались чьи-то тяжелые шаги со стороны дома Конроев. Я обернулся и стал вглядываться в темноту. С тропы послышался грубый, но сдобренный притворной веселостью голос Майка Коффи. Он, конечно, уже давно нас заметил. -- Ну конечно, это они. Два храбреца, которых танцы не интересуют. Он вынул из кармана старый клетчатый носовой платок, аккуратно расстелил рядом со мной и тяжело на него опустился. Чувствовалось, что он изо всех сил старается подольститься к нам, и я все ждал: вот-вот вынет из кармана какой-нибудь товар и начнет опять предлагать. Майк Коффи был не из тех, кто скоро забывает виденные в чужих руках деньги. Но ничего подобного. Он привалился спиной к поросшему травой крутому склону и заложил руки за голову: нате, мол, глядите, моя любимая поза. -- Какое славное путешествие вы совершили! -- воскликнул он.-- Ваши матери могут гордиться вами. "Ну вот,-- подумал я,-- начинается". Но Майк Коффи продолжал совсем в ином духе: -- А они спрашивали вас, где вы взяли жеребенка? "Так вот оно что, Майк позарился на жеребенка",-- подумал я и ответил: -- Моя мать спрашивала. -- И что ты ей ответил? -- полюбопытствовал Майк. -- То же, что и вам. -- То есть что он плыл в море и вы его подобрали? -- подчеркивая каждое слово, проговорил Майк.-- Прекрасный, исчерпывающий ответ. И спрашивать больше нечего. Плыл себе, и все. Но если вы хотели, чтобы вам поверили, вы бы хоть догадались искупать его, чтобы он был мокрый. -- А он успел обсохнуть за время пути,-- не очень уверенно возразил я. -- Промокшая до нитки лошадь обсыхает долго,-- наставительно заметил Майк. -- Но, кроме того, разве вам под силу втащить в лодку из воды даже маленького жеребенка? Я представить себе не могу, как вы это проделали, не перевернув лодки. -- Он долго плыл и очень устал. Увидел нас, сам в лодку запросился. Пэт легонько толкнул меня локтем в бок, чтобы я не очень-то завирался. -- Так ты говоришь, он сам в лодку прыгнул? -- с насмешливым удивлением переспросил Майк. -- Я этого не говорил! -- крикнул я. -- Ну-ну, полегче! Он положил свою руку на мою, и я едва удержался, чтобы не ударить его по этой руке. Убрав руку, он продолжал дальше: -- Ну, а угрей вы где наловили? -- А вам-то что до этого? Мы, конечно, могли бы вскочить и убежать, но мы почему-то сидели и слушали. Скорее всего, нас удерживало любопытство: что он еще скажет? Пропустив мимо ушей грубость, Майк Коффи продолжал как ни в чем не бывало: -- Меня ведь тоже интересуют угри. Так вот, рыбаки из Темплбриди ходили вчера за угрями к Голлем-хеду и ничего оттуда не привезли. Я промолчал. Без сомнения, весть о нашем богатом улове очень скоро облетит остров. И, конечно, кто-нибудь из Темплбриди не сегодня-завтра заглянет к нам и скажет отцу, что они вернулись пустыми с того места, откуда мы привезли две полные бочки. Я сидел как на иголках. Скорее бы уж Майк уходил! Я немедленно вернусь в кухню Конроев, позову отца и все ему расскажу. Но тут вдруг из темноты донеслось громкое, визгливое хихиканье, точно поблизости заржала лошадь, и рядом с Майком на траву неуклюже опустился его сын Энди. -- Вот ты, оказывается, где, отец, вот ты где,-- зачастил он захлебываясь.-- Ты нашел этих мальчишек; конечно, ты их нашел. -- Садись и попридержи язык! -- с холодной злобой проговорил Майк. Энди издал короткое блеяние, внезапно оборвав его, точно кто стал его душить. Я подумал, что Майк, наверное, бьет сына, когда они остаются одни на шхуне в открытом море. Энди наконец уселся, с трудом подобрав тонкие, длинные, как у паука, ноги, и замолчал. -- Я-то знаю, где вы были,-- как бы между прочим, сказал Майк. -- Вы плавали на Лошадиный остров. Последовало долгое молчание. Энди привстал и по очереди заглянул в наши лица: как, интересно, мы воспримем эти слова отца. Но Майк огромной ручищей спокойно усадил его на место. Меня слова Майка как громом поразили. Я хотел было что-то возразить, раскрыл рот, но не мог произнести ни звука. Майк был явно разочарован. Он думал, что мы будем с ним горячо спорить. Не дождавшись от нас возражений, он принялся по пунктам доказывать, что мы просто не могли никуда больше плавать. Как будто мы оспаривали каждое его слово. -- Во-первых, вас не было дома два дня. А мы уже знаем, что у мыса Голлем-хед вы не могли быть, потому что угрей там сейчас и в помине нет. И на Аранах вы не были. Я спрашивал одного приятеля из Инишмана, он сказал, что ни на одном из трех островов вас не видали. -- Очень много знает этот ваш приятель! -- ехидно заметил я. -- Не знал бы, не говорил,-- отпарировал Майк.-- Два дня назад он рыбачил в море в своем кураке (курак -- плетенная из ивняка лодка, обтянутая брезентом или шкурами - прим.автора) и видел парусник, который шел в сторону Лошадиного острова. Он очень испугался: неминучая беда грозит тем, кто отважится пристать к Лошадиному острову. Потому-то он и приплыл сегодня в Инишрон: хотел узнать, вернулись ли вы живыми. Когда его курак подплыл к причалу, мы с Энди кончали у себя на шхуне нашу скромную трапезу. По его виду я сразу понял, что его привело к нам нешуточное дело. Он мне все рассказал, и я посоветовал ему ехать обратно, не волновать понапрасну ваших матушек. Я сказал ему, пусть не беспокоится: таких храбрецов не испугает и целый полк испанских привидений. Пэт слегка поежился. Я знал, о чем он сейчас думает: мы должны благодарить Майка за то, что он отправил назад этого паникера. Он наверняка переполошил бы весь остров, и, чего доброго, наши отцы снарядили бы на поиски целую экспедицию. Майк почувствовал, что наше отношение к нему смягчилось. -- Я люблю храбрых ребят, которые не боятся приключений,-- проговорил он дружелюбно.-- Если в юности держаться за юбку матери и сидеть дома, ничего в жизни не добьешься, ведь правда, Энди? С этими словами он ткнул Энди кулаком в бок, и тот тихонько заблеял, как недужная коза. -- Но одно дело храбрость, а другое -- безрассудство,-- продолжал Майк назидательно.-- Я знаю вас обоих с пеленок и, если бы не считал себя вашим другом, ни за что бы не стал вмешиваться. Вот вам мой совет: пусть ноги вашей больше никогда не будет на Лошадином острове. -- Почему это? -- спросил Пэт таким будничным голосом, что патетическое предупреждение Майка прозвучало очень глупо. -- Пожалуйста, смейтесь, если хотите. Можете считать все рассказы о Лошадином острове выдумкой. Но вспомните хотя бы Пэтчина Молони или Джерри Саливана. А Морти О'Нейл? Вы их всех хорошо знали. Все они были храбрецы, каких мало; все трое плавали, как и вы, на Лошадиный остров. И все трое не вернулись назад. -- Но ведь они утонули, когда рыбачили,-- возразил я.-- Ушли далеко в море, их застиг шторм. Упокой господь их души. -- Аминь! -- подхватил Майк, и вслед за ним заблеял бесконечное "аминь" Энди, пока отец не дал ему тычка. -- Вас просто не хотели пугать,-- продолжал Майк.-- Но теперь вы уже взрослые, и вам можно рассказать правду. Эти трое, как и вы, плавали на Лошадиный остров просто для забавы. Но в отличие от вас они плавали поодиночке и провели каждый на острове ночь. Вы, наверное, потому и остались живы, что вас было двое. -- А что с ними случилось? -- спросил я, от страха выбивая зубами дрожь, так напугали меня эти слова Майка. Майк схватил мою руку и крепко сжал ее. -- В полночь верхом на конях вышли из морской пучины привидения -- испанская конница, которая утонула два столетия назад. Увидев на острове человека, привидения очень рассердились, окружили его, таращили пустые глазницы, лязгали челюстями, хотели что-то сказать. Бедняга стал кричать, звать на помощь, но никто его не услышал, ведь рядом никого не было. Тогда привидения подхватили его, посадили на круп коня и ускакали вместе с ним в море. Все глубже и глубже, наконец волны над ними сомкнулись, и человек утонул. Так было со всеми тремя. Меня по коже мороз продрал: значит, мы чудом остались живы! То-то, находясь на острове, я все время ощущал вокруг себя чье-то зловещее присутствие. Я оцепенел от ужаса, как вдруг раздался спокойный, чуть насмешливый голос Пэта: -- А вам откуда все это известно? В мгновение ока Майк был на ногах. Мы почувствовали, как вокруг нас закрутился вихрь ненависти. -- Ладно, поступайте как знаете,-- сказал он сухо, не повышая голоса.-- Плавайте куда хотите. Посмотрим, чем все это кончится. Идем, Энди! И отец с сыном зашагали вниз по дороге, ведущей в Гаравин. Мы слушали, пока не стихнут шаги. Тогда Пэт сказал: -- И откуда он взялся со своими советами? Я просто не мог больше выносить его гнусную болтовню. Ты слышал, что он тут городил про испанские привидения? Как будто они чем-то хуже ирландских или турецких. Я видел этих испанских духов. По-моему, такие славные, мирные призраки! "Славные, мирные призраки!" -- эти слова так просто и естественно прозвучали в устах моего друга, что у меня опять волосы на голове зашевелились от ужаса. Темень была вокруг, хоть глаз выколи. Ни луны, ни звезд, только луч маяка вдали да желтые четырехугольники окон в доме Конроев. Ночные тени казались от этого полными тайн. Сверху из окон лились слабые звуки музыки. Я вдруг озяб -- ночь была холодная. -- Да,-- сказал Пэт, когда мы шли обратно,-- я скажу отцу, что мы поймали жеребенка на Лошадином острове. И ты скажи своему. Мне теперь совершенно ясно: вороные на острове дикие, а все остальные, даже если забыть о подковах, несомненно ходили в упряжи. У них, по-моему, даже гривы и хвосты подстрижены. Но маленькие черные -- дикие. В этом нет никакого сомнения. -- А как туда могли попасть эти лошади? -- спросил я. -- Надо было спросить об этом Майка Коффи,-- ответил Пэт.-- Сами-то они не могли туда доплыть. Теперь я понимаю, почему он отправил назад своего приятеля с Аранов. Побоялся, что тот раструбит всему свету, куда мы уплыли. Не знаю, что за игру он ведет, но, как видно, ему не очень улыбается появление инишронской флотилии у Лошадиного острова. Взглянув в сторону дома, мы увидели, что в комнате рядом с кухней зажегся слабый огонек свечи, едва заметный сквозь штору. -- Бабушка, кажется, уже легла,-- сказал Пэт.-- Но завтра, когда все в доме приведут в порядок, я попрошу ее, чтобы она рассказала мне о диких лошадях. Больше пока нечего было делать. У самого дома мы услыхали, как Джон запел очень красивую песню "Марин де Бара". Ни одна мелодия в жизни не звучала для меня более сладостно. Помню, я буквально прыгнул в светлую, уютную кухню из зловещей черноты, как кот зимой на теплые кирпичи лежанки. За мной по пятам гналось по меньшей мере семь привидений. Глава 6 БАБУШКИН РАССКАЗ И ПЛАВАНИЕ В РОСМОР Справедливо говорят: утро вечера мудренее. За завтраком я рассказал отцу и матушке о том, что мы с Пэтом были на Лошадином острове и поймали там черного жеребенка. Мой отец, слушая рассказ, удивился только тому, как ловко одним ударом я отсек верхушку сваренного всмятку яйца. -- Я-то сразу почувствовала, что вы что-то скрываете,-- спокойно заметила матушка.-- Ну, теперь уж выкладывай все, раз начал. И я рассказал им, как мы высадились на острове, как покрыли дроком бывшую кузню, как мимо нас в ночной тьме проскакал табун диких коней. Потом рассказал про уединенную долину и про то, как мы поймали и погрузили в лодку вороного жеребенка. -- А я как раз сегодня собирался тебя спросить,-- сказал отец,-- как вам удалось втащить жеребенка из воды в лодку. Отец, усмехнувшись, глянул на меня искоса, а матушка спросила: -- Почему же ты не сказал нам, что вы туда собрались? -- А нам это пришло в голову, когда мы были уже далеко в море. -- Это, конечно, все выдумки Пэта Конроя,-- сухо произнесла мать. -- А у Конроев наверняка говорят, что заводила всему Дэнни Макдонаг,-- усмехнулся отец.-- Кто бы первый ни решил туда ехать, беды никакой не случилось.-- Глубоко вздохнув, отец продолжал: -- Вы сделали крышу, устроили теплый ночлег, напекли картошки в горячей золе.-- Он опять помолчал немного, потом, взглянув на мать, сказал: -- Видать, наш сын стал уже совсем взрослым. -- Что-что, а голодным не останется,-- ответила мать. Я описал долину диких коней, рассказал, как мы посуху проникли в нее во время отлива и как ушли с жеребенком. -- Жеребенок по праву принадлежит Пэтчину,-- решил мой отец.-- Его семья дольше других жила на острове. Они уехали оттуда последние. Красивейшее было место. Зимы, правда, там бывали суровые. Но ведь и лето не может круглый год длиться. Я до сих пор не понимаю, почему у острова такая дурная слава. -- А вчера ты почему молчал? -- спросила матушка. Она у нас очень умная женщина, под землей на пять футов видит. Обращаясь к отцу, я ответил: -- Я пытался оторвать тебя от карт и не смог. Отец заерзал смущенно, а мать знай свое: -- А почему на пристани ничего не рассказал отцу? -- Мы побоялись, что все сейчас же поплывут туда и переловят всех диких коней,-- объяснил я.-- Если бы вы видели, как им хорошо на приволье, и вы бы стали молчать. Пэт очень просил, чтобы вы никому ничего не рассказывали. -- А своим родителям он рассказал? -- строго спросил отец. -- Конечно, но он и их попросит держать наш в секрете. -- Такую тайну хранить трудно,-- сказал отец, покачав головой.-- Самое плохое то, что ваша история очень обрастет самыми невероятными подробностями. День-другой и вы услышите, что на Лошадином острове обитают пятьдесят арабских скакунов, на каждом драгоценная сбруя и что они могут отвезти всякого, кто захочет, в страну вечной молодости. Я вам очень советую не играть в молчанку, иначе хлопот не оберешься. -- Какие там хлопоты! Нет, сейчас лучше никому не рассказывать. Тем более, что Пэт решил подарить жеребенка Джону, чтобы тот отвез его старику Костеллоу. Так что жеребенок на нашем острове пробудет недолго. Услыхав это, мать с отцом очень обрадовались. Отец сказал, что, увидев жеребенка, Стефен Костеллоу перестанет наконец называть инишронцев голью перекатной. Только слепому надо объяснять, каких денег стоит такой конек. Отец прямо-таки ликовал. Куда уж тут решать, что благоразумнее: утаить правду о жеребенке или всем рассказать. Вряд ли надо говорить, что я не стал напоминать ему об этом. Воспользовавшись добрым расположением духа родителей, я попросил разрешения поехать этим утром с Пэтом и Джоном в Росмор, куда они решили не мешкая отвезти жеребенка. Мать с отцом даже заторопили меня: вдруг я опоздаю. И взяли с меня слово, что я буду смотреть во все глаза, когда к Стефену подведут жеребенка: очень им было интересно, какое у него будет лицо. У Конроев я узнал, что родители Пэта отнеслись к его рассказу так же, как и мои: решили, что жеребенок -- законная собственность Пэта, ведь его прадеды были владельцами прадедов вороного коня, А когда Пэт рассказал о своем плане подарить жеребенка старику Костеллоу, Джон с отцом пришли в такой восторг, что ни о чем больше не стали расспрашивать. Мать Пэта, правда, сказала, что ей было бы приятнее, если бы жеребенок остался у Джона, но прибавила, что проку, конечно, будет больше, если его подарят Стефену. -- И то верно,-- сказала она.-- Увидит старик жеребеночка, начнет с ним нянчиться и про свою Барбару позабудет. Пэт все это мне быстренько пересказал, когда мы шли с ним на кухню. Там была только одна бабушка. Она сидела на своем любимом месте, на правой лавке у очага, курила свою глиняную трубку, и вид у нее был на удивление благодушный. Увидев нас, она вынула изо рта трубку и сказала тихо: -- Закройте двери, мальчики, и пойдите сюда. Твоя мать, Пэт, пошла кормить свиней. И, думаю, вернется не скоро. Мы закрыли дверь, подошли. Она велела придвинуть к ее ногам две маленькие скамеечки. Мы так и сделали и уселись на них, уютно устроившись у огня. Глянув с беспокойством на закрытую дверь, бабушка спросила: -- А теперь признавайтесь, вы действительно нашли жеребенка на Лошадином острове? -- Конечно,-- ответил Пэт.-- Все было, как я рассказал. -- Вы нашли его в бухте, отрезанной от всего острова скалами? -- спросила бабушка, явно волнуясь и пристально поглядывая то на меня, то на Пэта. -- Почему ты сомневаешься в моих словах и на этот раз? -- ответил Пэт на вопрос вопросом, и в тоне его прозвучала обида.-- Сначала мы говорили неправду: жеребенок и не думал плыть в море. Но сегодня я рассказал все, как было на самом деле. Мы действительно нашли жеребенка на Лошадином острове. -- Не сердись на меня, сынок,-- примирительно сказала бабушка. Она протянула руку, похожую на когтистую лапу, и, как малое дитя, дернула Пэта за пиджак. И тут я увидел, что в глазах у нее стоят слезы. Но лицо не было печальным, оно было скорее торжественным. Она как-то вся подобралась, спина у нее выпрямилась. На один миг блеснула в ее лице былая красота, которую время не пощадило. Мы оба, пораженные, молчали. А бабушка продолжала: -- Я часто рассказывала вам о том, как мы жили на Лошадином острове и как нам пришлось покинуть его, потому что людям уже невмоготу было на нем жить. Они испугались холода и сильных ветров. Это суровый остров, говорили они. Никакая живая тварь не может такое вынести. Я спорила с ними, но они не слушали. И вот однажды мы вынесли из дома на берег все наши пожитки, всю нашу мебель: кухонные столы, шкафы, комоды, кровати. Как это было грустно! Сколько раз я вам об этом рассказывала. Приплыли инишронцы на своих парусниках, потому что наши были все разбиты в щепки той страшной зимой. Мы погрузили в лодки поменьше мебель, в большие парусники -- овец, коров и лошадей. Когда все было готово к отплытию, обнаружилось, что нет нашего вороного жеребца и кобылы. Лодки были так тяжело нагружены, что могли отчалить только во время полной воды. Если упустить полную воду, надо ждать нового прилива. А люди так хотели уехать! Они просто не могли больше ждать. Решили вернуться за лошадьми на другой день, но так больше никогда и не вернулись. Бабушка замолчала, а Пэт спросил: -- Куда делись лошади? -- Только я знала.-- Бабушка прервала себя коротким хриплым смешком.-- Да, только я одна и знала. Пока таскали и грузили мебель, выводили скотину, я отвела их в уединенную бухту неведомой никому тропой. Мужчины во время отлива вывели оттуда всех лошадей. Когда начался прилив, попасть туда можно было только через скалы. Это был долгий и трудный путь. Я поспела обратно в последнюю минуту. И уплыла вместе со всеми. Бабушка опять замолчала, и мы опять не нашли, что ей сказать. Мы оба думали о бесстрашной, решительной девчонке, уведшей через скалы двух лошадей. Бабушка глубоко, с удовлетворением вздохнула и продолжала повествовать: -- Я знала, что наш клочок земли не зря зовется Лошадиным островом. Я была уверена, что мои лошади не погибнут. Сколько раз я хотела вернуться туда и повидать их! Но, увы, женщине одной не под силу такое путешествие. Мой муж Джон Конрой свозил бы меня, но в те далекие дни считалось неприлично молодой женщине плавать в лодке.-- Бабушка с каким-то особым выражением посмотрела на нас.-- Мне было нелегко всегда быть степенной и рассудительной, когда моя душа так и рвалась на волю, обратно на мой родной остров. Но все это было давно. Теперь мне восемьдесят один год. Я могу делать что хочу. И я решила, что поеду с вами на Лошадиный остров. Пэт хотел что-то возразить, но бабушка так на него взглянула, что он прикусил язык. Она уже так стара, сказала бабушка, что поздно учить ее уму-разуму, а если что с ней случится, тоже не беда, она свой век прожила. -- Вы что думаете, я примирюсь с тем, что перед смертью так и не повидаю мой остров! -- воскликнула она, разволновавшись.-- Если вы меня не возьмете, я одна туда уплыву. -- Вот этого не надо делать,-- примирительно сказал Пэт. Вид у бабушки был такой, что не оставалось ни малейшего сомнения: при первой же возможности она уплывет на свой остров. С этим она отпустила нас, и мы отправились на пристань, где Джон с отцом готовили свой парусник к отплытию в Росмор. Жеребенок тем временем пасся на лугу за три поля от дома Конроев. Он заметил нас, когда мы подошли к воротам выгона, и, взбрыкивая тонкими ножками, что было духу поскакал к нам. Ветер раздувал его шелковую гриву и хвост. Старая кобыла, с которой он пасся, лениво подняла голову и невозмутимо наблюдала за ним. Возле нас жеребенок остановился. Пэт ласково погладил его шею, потер лоб, отворил ворота и вывел жеребенка на дорогу. -- Он ведь совсем ручной,--сказал я. -- Знаю,-- ответил Пэт.-- Я думал об этом всю ночь. Вспомни, как он спокойно сходил по ступенькам в лодку. -- А сейчас так и бросился к нам. -- Я был здесь утром, принес ему ведро молока,-- объяснил Пэт.-- Но все равно мы только тогда сможем считать его своим, когда узнаем, откуда на острове подкованные лошади. Последнюю фразу Пэт проговорил быстро, тихим голосом, как будто устыдился своих сомнений после рассказа бабушки. Несколько минут мы шли молча, жеребенок доверчиво бежал между нами. Скоро Пэт опять заговорил, на этот раз в его голосе прозвучало множество разных чувств. -- Я знаю, он мой. И он тоже это знает. У меня сердце разрывается оттого, что надо его отдавать. Но брат дороже,-- закончил он решительно, стараясь чем-нибудь себя утешить. И тут мне пришла в голову одна мысль, которую я тут же высказал Пэту: -- В табуне есть вороная лошадка. -- Да, я ее заметил,-- уже спокойно проговорил Пэт. -- Мы можем еще раз съездить на Лошадиный остров. За ней. Мы ведь обещали твоей бабушке свозить ее туда. -- Да, обещали,-- как эхо, откликнулся Пэт. С этой минуты у меня в душе точно огонек затеплился. Мы опять едем на наш таинственный остров! И Пэт сразу изменился. Он даже легонько -- первый раз за все время -- дернул жеребенка за уздечку, точно понукал самую обыкновенную лошадь. Ему, наверное, захотелось победить свою любовь в вороному коньку, чтобы и новой привязанности нашлось место в его сердце. Хотя день был солнечный, в небе стояли пухлые, с серой каемкой облака. Берег нас встретил громким криком чаек, летавших взапуски со свежим западным ветром. Джон с отцом уже подняли парус. Он упруго надулся, стремясь вынести лодку в море. Она еще здесь, в бухте, так и танцевала на волнах. На берегу, как полагается, собрались знакомые и соседи посмотреть, как мы будем отчаливать. Среди провожающих был и Голландец; он молча сидел на швартовой тумбе и жмурился от солнца, как большой добродушный кот. Был здесь и Мэтт Фейерти, без которого не обходились ни одни проводы, ни одна встреча на острове. Из кузни спешил Дерри Фолан, ведя под уздцы наполовину подкованную лошадь: услыхал краем уха, что на берегу собрался народ. Следом за ним спешил хозяин лошади Тим Коркери. Его вид не оставлял сомнений, что он явно предпочитает малолюдство кузни сходке на берегу. Приплелась сюда -- о чудо! -- и старшая мисс Доил, заведующая почтой. Покинула насиженный уголок за медной стойкой. Маленькая, сгорбленная, сморщенная, она куталась в свое городское пальто, точно свежий воздух был ее лютый враг. Она и ее сестра были не здешние, приехали к нам несколько лет назад из Голуэя. И люди говорили про них, что они задирают нос. Но я всегда думал, что они несчастны, потому что одиноки, но никому этого не показывают, потому что очень горды. К ним редко кто ходил в гости: надо было стучаться и ждать под дверью, когда тебя впустят, а у нас к этому не привыкли. На острове никто никогда не запирался: войдешь в любой дом -- иди прямо на кухню, тебе везде будут рады. Их навещал только Голландец, который по очереди бывал гостем у всех инишронцев. Моя мать тоже изредка наведывалась к ним, носила зимой яйца и масло, когда эти продукты трудно достать. Наверное, потому старшая мисс Доил и пришла на пристань проводить нас, хотя всем было известно, что она пуще всего на свете боится, как бы ветер не сдул ее в море. Увидев мисс Доил, Голландец поднялся с тумбы и предложил ей сесть. Она, как королева, опустилась на каменное сиденье, а мы торжественно провели перед ней жеребенка, получив в благодарность холодный, сдержанный кивок. -- Ветер крепчает! -- весело крикнул Джон, увидев нас у сходней.-- Но шторм разыграется не раньше ночи. Давайте сюда жеребенка, и пора отчаливать. Мы осторожно свели малыша по ступенькам на палубу. Он, казалось, нисколько не возражал против второго плавания за такой короткий срок. Провожающие столпились у самой причальной стенки, глядели, как жеребенок ступил на фордек, а затем легко прыгнул на солому, специально для него постеленную внизу. -- Таких красавчиков свет не видывал! -- крикнул Мэтт Фейерти, стараясь осилить ветер.-- Смотрите за ним хорошенько! -- Постараемся! -- крикнул в ответ Бартли Конрой. Минуту спустя мы уже выходили из ворот гавани. Оглянувшись, я увидел на пристани Мэтта. Он стоял, руки в боки, и глядел нам вслед. Только сейчас я заметил, что шхуны Майка Коффи у причала нет. Бартли хотел было осмотреть ловушки на омаров, поставленные в самом конце полосы рифов, ограничивающих гавань с другой стороны. Но я вспомнил, как не понравился жеребенку мой окунь, и посоветовал заглянуть в ловушки на обратном пути. И мы взяли курс прямо на материк. Наше побережье очень изрезано, усеяно скалами и утесами. Там и здесь из моря, как пальцы, торчат рифы, которые зовутся у нас "россы". Крупные россы со временем заносит песком, он обрастает почвой, и получается настоящий остров, где люди строят дома и целые деревни. Самый большой из таких островов -- Росмор. К нему мы и держали сейчас путь. На дальней его оконечности стоял дом Стефена Костеллоу. Дом был большой, двухэтажный, под черепичной крышей. С одного боку в большой холодной пристройке находилась лавка. От ветров дом защищали посаженные для этого деревья. Но стены его забелели сквозь зеленые кроны уже с полпути. Наш парусник шел, подгоняемый свежим западным ветром. На этот раз жеребенок вел себя спокойнее. Видно, просторная посудина была ему больше по душе. -- Еще захочет каждый день выходить в море,-- сказал Пэт -- Пусть и не думает об этом,-- отозвался Бартли. -- Сегодня мы оставим его у Корни О'Ши, а сразу после свадьбы отведем к Стефену. Так что о море ему лучше забыть. Корни О'Ши -- двоюродный брат Бартли. Он живет в Росморе, неподалеку от Стефена Костеллоу. Ветер гнал нас прямо к пристани, где двое или трое росморцев грузили в лодки торф. Они молча помогли нал пришвартоваться, не проронив ни слова. Между нами и росморцами существовала давняя вражда; ее причиной была одна старая история. Когда мои сородичи вспоминали ее, в жилах у них закипала кровь. Но я объяснял эту вражду другим. На нашем остров не было торфа, и мы вынуждены были покупать его у росморцев. А кому приятно смотреть, как твои деньги, заработанные тяжелым, опасным трудом, улетают в трубу. С годами раздражение с той и другой стороны накапливалось. И мы дразнили друг друга, придумывая обидные клички Инишронцы звали росморцев "бадайрами", что всего-навсего означает "лодочник". Но слышали бы вы, как это слово произносилось. Более страшного оскорбления для росморцев чем это, не было. Но и росморцы были не лыком шить Придумали нам прозвище "коса бо" -- коровье копыто. Все инишронцы, от мала до велика, носили только одну обувь: самодельные башмаки из сыромятной кожи, шитые изнанкой наружу. Не будь этих башмаков, все население Инишрона хромало бы на одну, а то и на обе ноги. Да и не надо было торговцам платить втридорога. Так что мы ограничились вежливым "спасибо" и осторожно вывели жеребенка на берег. Росморцы, увидев жеребенка, пришли в такой восторг, точно перед ними был живой слоненок. Только тут я по-настоящему понял, какой из него вырастет прекрасный конь. Лодочники пялили на него глаза. Джон и Бартли Конрои шли, не оглядываясь, но я обернулся. Парни стояли, раскрыв рты, позабыв свой торф, как будто увидели чудо. Внезапно, не знаю почему, я вместо радости ощутил страх, и сердце у меня сжалось от недоброго предчувствия. Неизвестно, чем еще обернется наша поездка на Лошадиный остров. Я медленно повернулся и побрел за Конроями к дому Стефена Костеллоу. Глава 7 ДОМ СТЕФЕНА КОСТЕЛЛОУ Дом стоял, отступив от дороги, в большом дворе, посыпанном песком. У входа в лавку несколько подвод ожидало хозяев. У коновязи стояли еще четыре верховые лошади, беззвучно беседующие между собой по лошадиному обычаю. На них прискакали жители горного кряжа с другого конца острова. На подводах они ездили только в случае крайней необходимости. Почуяв приближение жеребенка, лошади навострили уши и шагнули вперед, чтобы лучше его разглядеть. Потом тоненько заржали, точно обессилели от избытка чувств. Но все-таки из лавки сейчас же послышались шаги, и мы поспешили увести жеребенка на задний двор, в обход дома. Задний двор был вымощен булыжником и огорожен. В глубине тянулись службы: сараи, скотный двор. По двору бродили белые куры, выклевывая что-то в расщелинах между булыжниками и подставив спинки прогретой солнцем тени. Дверь на кухню была открыта, туда мы и вошли. Более красивой и опрятной кухни, чем у Костеллоу, я никогда не видел. Она была очень просторная, а камин так огромен, что вместил бы целый деревенский оркестр. Наверное, он так и был задуман, потому что по обеим сторонам очага вдоль задней стенки тянулись каменные скамьи. К сожалению танцы в этом доме устраивались редко, только когда Стефен Костеллоу уезжал на ярмарку в Голуэй. Говорили, однако что путник всегда мог найти здесь и стол и кров -- об этом заботилась миссис Костеллоу. Ее доброта была так же хорошо известна в наших краях, как и скаредность ее мужа. Их единственная дочь Барбара удалась в матушку, с этим были согласны все. Мебель на кухне была замечательная. Верхнюю полку горки закрывала стеклянная дверца. Нижняя деревянная дверца была резная. Кого только на ней не увидишь, если вглядеться: раковины, водоросли, рыбы, а понизу, запутавшись в сетях, разлеглась пухлая русалка с коротким хвостом. Посредине стоял длинный, узкий, тщательно выскобленный стол на витых ножках, которые оканчивались звериными лапами. Все стулья были с подлокотниками, а большое мягкое кресло, обтянутое зеленой кожей, было собственным креслом старика Костеллоу. Никто, кроме него, в это кресло садиться не смел. Когда мы вошли, самого Стефена в кухне не было. Джон вздохнул с облегчением, увидев только матушку Костеллоу, Барбару и служанку Кейт Фейерти с Инишрона. Кейт тотчас шмыгнула к двери в лавку и притворила ее. Я подошел к Кейт и пустился с ней в разговоры, покуда Конрои объяснят миссис Костеллоу, что привело нас в Росмор. У Барбары было доброе, приветливое лицо с нежным румянцем, обрамленное волнистыми светло-каштановыми волосами. Поглядев на мать с дочерью, можно было сразу сказать, как будет с годами выглядеть Барбара. Миссис Костеллоу пригласила гостей сесть, и Джон тихим голосом рассказал про жеребенка, которого мы привезли в подарок старому Стефену. Лицо у миссис Костеллоу просияло, и все встали и пошли во двор смотреть подарок. Пэт тоже было вышел со всеми, но тотчас вернулся, пересек кухню и толкнул дверь в лавку. Секунду помедлил на пороге и устремился внутрь. Я был как на иголках, но Кейт продолжала расспрашивать меня о родне. Я отвечал невпопад, но она не отпускала меня, как видно считая, что нас все это не касается. Даже когда Пэт пронесся обратно, а следом за ним сам Стефен Костеллоу, она взглядом как приковала меня к месту. Но стоило двери за ним захлопнуться, нас с Кейт точно ветром сдуло, и мы тоже выскочили во двор. На сцену, которая там разыгралась, стоило было поглядеть. Пэт держал жеребенка за уздечку, точно на конской ярмарке, а Стефен ходил и ходил вокруг них. Он был коренастый, широкоплечий, лицо суровое, но сейчас я не узнавал его. В маленьких, обычно недобрых глазках горел огонек, которого никогда прежде не было. Миссис Костеллоу с Барбарой держались поодаль. Джон Конрой с отцом стояли у самой двери. Старый Стефен протянул руку и погладил жеребенка. Джон подошел к Пэту, взял у него уздечку и сказал, протягивая шиллинг: -- Ступайте в лавку и купите себе леденцов, а мы тут поговорим. Пэт подошел ко мне, старый Стефен глянул на нас подобревшими глазами и крикнул вдогонку: -- Кейт, скажи Тому, пусть даст им сахарную палочку! -- Хорошо, хозяин,-- прошептала Кейт. -- Да смотри, одну на двоих,-- поспешно добавил он. В лавке Кейт остановилась и подмигнула нам: -- Последних слов я не слышала, верно? -- Само собой,-- ответил Пэт.-- Мы тоже не слышали. Войдя в лавку, мы очутились перед высоким прилавком. На полках за нашими спинами стояли бутылки и банки со сластями. Кейт взяла одну с полки, открыла ее и дала нам с Пэтом каждому по сахарной палочке. Мы тотчас сунули их в карман. Мужчины, пьющие портер за дальним концом стойки, глядя на действия Кейт, засмеялись. Маленький рыжий, похожий на хорька человечек, наполнявший им кружки, со всех ног бросился к нам. -- Кейт Фейерти, ты что, с ума сошла? Хочешь, чтобы нас всех заперли в каталажку? -- прошипел он. -- Не болтай вздора, мой милый,-- хозяйским тоном проговорила Кейт.-- Мне сам велел дать парнишкам по конфете. Они знаешь какой подарок ему привезли! -- Велел дать по конфете? -- повторил рыжий человечек и с почтением поглядел на нас. Но подозрительность тут же взяла верх, и он спросил: -- Какой такой подарок? -- Жеребеночка. Махонького, что твой осел. Но такого красавчика я отродясь не видала. Хотя, может статься, и есть в нем какой изъян. Где мне, глупой, судить! Услыхав слова Кейт, мужчины оставили кружки, поднялись с мест и двинулись к выходу. Их было человек семь, и все они прошествовали мимо окна, направляясь на задний двор, где происходил показ жеребенка. Том, оставшись только с нами и с Кейт, суетливо забегал вдоль прилавка. Ему тоже не терпелось посмотреть на подарок, но он боялся покинуть лавку: вдруг придет покупатель, а за прилавком никого нет. Не успел он решить, что делать, мужчины один за другим вернулись, уселись за стойку, взяли свои кружки и отхлебнули по хорошему глотку. -- Ну, ребятушки,-- спросила, сгорая от любопытства, Кейт,-- что вы о нем скажете? Ближе всех к нам сидел ражий детина с обветренным загорелым лицом, одетый в куртку из домотканой шерсти. Я его видел первый раз. -- Сегодня мне не заснуть,-- сказал он, с завистью покачав головой.-- Конек всю ночь будет блазнить. Мужчины хором подтвердили, что лучшего конька они в жизни не видели. Кейт подняла откидную доску и выпустила нас из-за прилавка, чему Том, по-моему, несказанно обрадовался: его драгоценным банкам опасность больше не угрожала. -- И надо же, чтоб такой конь достался этому старому скряге,-- продолжал ражий детина, -- укуси его отца собака за ногу! -- Ему и без того принадлежит все самое лучшее на Росморе,-- подхватил другой, которого приятели называли Колмэном. Кейт вернулась на кухню, сказав, что ей надо стряпать обед. Мы сели на лавку у входной двери и стали грызть конфеты. Глаза всех присутствующих устремились на нас. Мужчины смотрели внимательно, спокойно, безо всякой враждебности. Только коротышка Том поглядывал на нас с неприязнью. Не знаю, что он имел против нас, но взгляд у него был злой и настороженный. -- Это вы привезли жеребенка? -- спросил ражий детина. -- Мы,-- ответил Пэт. -- Славный конек. -- Неплохой. -- Вырастили его у себя на острове? -- Да. -- Никогда не видел на Инишроне таких красавцев. -- А они у нас есть,-- заверил его Пэт. Все замолчали. Том вышел из-за прилавка и опять наполнил кружки. Из двери на кухню послышались голоса. Наверное, Костеллоу и Конрои вернулись в дом и обсуждают предстоящую свадьбу. Эта свадьба не очень-то радовала богача Костеллоу. Ничего удивительного. В его лавке было столько товару, что, несмотря на внушительные размеры, места для всего не хватало. Полки и прилавки ломились от пакетов и банок со всякой снедью, рулонов сукна и ситца. За прилавком