инул брови. Девушка ему не понравилась. "Прошлый раз в городе вклинилась в разговор дочь Аруна-тюре, здесь околачивается среди нас какая-то татарка. Неужели без этой красавицы не решатся мужские дела?" - раздраженно подумал он. - Брат Нурыма, оказывается, жених нашей девушки-доктора, - объяснил Орак. - Вполне возможно, вам, Маке, еще придется стать главным сватом. - Брат - ученый джигит? - пробасил Мамбет. - Образованный. Открылась дверь, и вошел Азмуратов. Все уставились на него. Был он среднего роста, строен, худощав, серолиц, нос небольшой, крючковатый, глаза глядят в упор, по виду за тридцать, в новой совершенно шинели, с блестящими золотом погонами. Вслед за ним вошел юный джигит и остановился у порога. Минуты две стояла настороженная тишина. Азмуратов обвел острыми глазами сидящих командиров, недоуменно скользнул по фигуре девушки. Он не поздоровался. - Проходите, - сказал Орак, кивком указывая на передний угол. - Мне и здесь неплохо, - кичливо ответил Азмуратов. Воцарилась неловкая тишина. - Садись! - грубо бросил Мамбет. - Я пришел не сидеть, а говорить с начальником дружинников. Кто из вас командир? - невозмутимо спросил офицер. - Я, - стараясь смягчить голос, отозвался Мамбет. Азмуратов недоверчиво посмотрел на огромного человека, разлегшегося на ковре, заметил его изуродованное ухо. "Как отметина у верблюда", - подумал офицер и неожиданно спросил по-русски: - Какое училище вы окончили? Ваше звание? - Окончил Мергеновский кадетский корпус с отличием. Офицер действующей дружины, - ответил Мамбет тоже по-русски. - Такого кадетского корпуса не было. - Я его сам создал. И сам закрыл. Орак не удержался, хмыкнул. По вызывающему тону Мамбета Азмуратов понял, что говорить с ним будет трудно. - Я об этом спросил потому, что в военное время за жизнь солдата отвечает командир. Знания и способности командира решают исход боя. Мне хотелось бы знать о маршруте вашего похода и о ваших целях. Мамбет ответил прямо: - Я не умею красиво говорить. Весь твой отряд пойдет с моей сотней, а ты останешься с моими джигитами. Сколько вас человек? - Чтобы объединиться с вашей сотней, мне нужно знать о ваших целях. - Ты мне скажи короче: хотят офицеры Уила объединиться с нами или не хотят? - Офицеры Уила примкнут к вам или, наоборот, вы примкнете к нам - это должна решить степень боеспособности каждого отряда. Но вы не ответили на мой вопрос: какая у вас цель? Какой маршрут? Мне, как командиру отряда, это необходимо знать. - Как ты сказал? - недобро переспросил Мамбет, приподнимаясь. - Какова ваша конечная цель? - повторил Азмуратов. Батырбек опасался, что вот-вот вспыхнет скандал, поэтому, выждав момент, он заговорил: - Маке, насколько я понимаю, офицер Азмуратов хочет сказать, что оба отряда состоят из казахов, жаждущих свободы. Но какой путь окажется наиболее верным - вот о чем надо поговорить... Мамбет оборвал Батырбека: - Ты, парень, не вмешивайся... Я хорошо понял, что хочет сказать господин офицер. Он, мол, офицер, а мы должны перейти под его командование, он будет нас обучать. Вот что хочет сказать офицер! - Правильно говорите, - согласился Азмуратов. - Вы только вчера взяли оружие в руки, а мои офицеры знают военное дело, должны основательно обучить ваших солдат. Для этого нам следует всем вместе отправиться в Уил, где есть условия для военных учений... Мамбет вскочил. - Я хочу привести джигитов туда, где казахи поднимут знамя свободы. Я не желаю отправлять их в Уил, с поклоном к Кириллову! Поэтому, господин Азмуратов, ты распределишь людей по моим сотням и сам поедешь с нами. Не желаешь - скажи прямо! Азмуратов понял, что этого упрямца не удастся склонить на свою сторону и лучше прибегнуть к последней уловке: - Ладно, я разделю офицеров по твоим сотням. Но для этого мне нужен недельный срок. - Да одного часа хватит! - одновременно воскликнули Мамбет и Батырбек. - Самое меньшее - неделя, - твердо сказал Азмуратов. - Здесь всего лишь пятьдесят юнкеров, остальные двести пятьдесят в Уиле. Два дня на дорогу туда, денька два-три на сборы, два дня на обратный путь. Значит, самое меньшее - неделя, а то и целых десять дней. Орак и Жоламанов глянули на Мамбета. - Маке, мы тогда сами... - начал было Батырбек; но Мамбет не дал ему договорить. - Даем неделю! Чтоб через неделю были здесь. Без всяких опозданий и оправданий. - Я сам приведу офицеров и постараюсь за неделю успеть, - пообещал Азмуратов. - Встретимся здесь или в тридцати пяти верстах отсюда, в Шынгырлау. Там стоит полк Айтиева. - Нет, лучше дождитесь здесь. Сначала объединимся, хорошенько подготовимся к дальней дороге. Военный поход - это не перегон скота на базар. Неделя не такой уж большой срок, вы пока отдыхайте. Лицо Азмуратова смягчилось. Внимательно наблюдавший за ним Жоламанов заметил, как на бескровном лице офицера проскользнуло подобие улыбки. - Ладно! - решил Мамбет. - Место встречи - здесь! Азмуратов чуть заметно наклонил голову, неопределенно сказал: - До встречи! - и повернулся к двери. Мукарама молча слушала разговор командиров. Резкие слова, властный тон, еле сдерживаемая бесшабашность Мамбета привлекали девушку больше, чем кичливость и высокомерие офицера, но тем не менее она обратилась к Азмуратову: - Господин офицер, не могли бы вы прислать сюда Сальмена Аманбаева? Тот круто повернулся к девушке, поклонился и, не задумываясь, ответил: - Время не позволяет, красавица, извините. Аманбаев сию же минуту отправится со мной в Уил. Как только вернемся, я отдам его в полное ваше распоряжение. - Тогда я сама зайду к нему. Вы, конечно, разрешите? - улыбнулась Мукарама. - Личные разговоры во время похода не к лицу ни офицеру, ни военному врачу. А вы, как я догадался, врач, - сухо ответил Азмуратов, звякнул шпорами, еще раз поклонился и вышел. Мукарама растерянно замолчала. Единолично приняв решение, Мамбет хмуро оглядел товарищей, мрачно помолчал, потом прогудел: - Я поеду в Шынгырлау. А вы дождитесь офицеров из Уила. Пока они притащатся, и я вернусь. Чем здесь валяться неделю, я попытаюсь разузнать, где сейчас Айтиев и Галиаскар. Может быть, даже встречусь с ними. Мамбет решительно поднялся. Жоламанов укоризненно покачал головой, но Мамбету ничего не сказал, зная, что любые разговоры теперь бесполезны. 3 Мамбет разозлил Азмуратова. "Или моей, или твоей голове быть притороченной к седлу! А тут еще Аманбаев оказался предателем", - негодовал офицер. Придя на квартиру, он тут же приказал своему новому вестовому Жанкоже: - Зови Аманбаева! И сам готовься в путь. Жанкожа услужливо побежал. Загадочность военных походов всегда волновала юношу. - Сальмен-ага, вас зовет старшина Азмуратов, срочно! - доложил он. Заметив, что прапорщик чем-то подавлен, юноша решил порадовать его новостью: - Сальмен-ага, мы объединяемся с дружинниками. Жанкожа сиял, но те, кто сидел в комнате, по-разному восприняли эту весть. Таинственный офицер с повязанной головой сверлящим взглядом уставился на Жанкожу, а на лице Сальмена выразилось удивление. Оба, не сказав ни слова, встали и пошли к выходу. - Сальмен-ага, - шепнул уже на улице Жанкожа, - берегитесь перевязанного, он следит за вами. Чем-то озабоченный Сальмен ласково взглянул на юношу, но промолчал. "Спасибо, родной, я и сам догадался, - хотелось ему сказать, но слова застряли в горле. - Неужели правда, что мы объединимся с дружинниками? Неужели раб валаята отказался от своих черных намерений? Как неожиданно все обернулось. Где правда, где ложь?" Но ответа Сальмен не находил и поспешил к командиру, чтобы узнать от него все. - Господин Аманбаев, срочно отправляйтесь за остальными офицерами в Кара-Тобе. Мы договорились, - сказал Азмуратов. На сухом, словно онемелом лице командира мелькнула улыбка. Жанкожа, вошедший вслед за Сальменом, вспыхнул от радости. - Я не понял, господин старшина, с кем вы договорились? Азмуратов улыбнулся еще шире: - С братьями. Я понял, что враждовать несправедливо. Надо немедленно привести сюда остальных офицеров и создать один мощный отряд. "Он клялся уничтожить бунтовщиков. Только вчера отправил меня с приказом обмануть джигитов. А теперь... За один час вдруг отказался от злодеяния?!" - Среди них, оказывается, есть красавица, - продолжал Азмуратов. - Ее можно пригласить к офицерам. Сальмен догадался, что он имел в виду Мукараму. - Я вас не понимаю, господин Азмуратов, - твердо сказал Сальмен. Улыбка сошла с лица офицера. Помрачнев, он сдавленно проговорил: - Господин прапорщик, вы имеете полное основание обвинить меня в предательстве и с этого часа считать, что наши пути разошлись. Сальмен не сдержался: - Вы хотите проверить меня? Гонец Аруна-тюре из Джамбейты тоже следит за каждым моим шагом. - А, - поморщился Азмуратов, - с ним разговор короткий. Один полицейский - небольшая потеря. Никто его оплакивать не станет. - Ну, а дальше что? Как я все это объясню офицерам? Если они не поверят и оторвут мне голову? Азмуратов понял, что Сальмен попался в его ловушку. Теперь надо было только уследить, чтобы жертва не сорвалась с крючка. - Справедливые опасения, господин Амамбаев. Об этом, признаться, я не подумал. Офицерам лучше не объяснять, а приказывать. Поэтому, видать, мне лучше самому ехать. Вас посылать опасно. Офицеры, связанные клятвой перед валаятом, могут взбунтоваться. Чувства радости и досады одновременно мучили Сальмена. Неужели мечта, лишившая его покоя со вчерашнего дня, так легко, неожиданно осуществилась? Неужели теперь они будут вместе с теми простодушными, добрыми джигитами в походах и на привалах? Вместе будем бороться, чтобы горе никогда больше не омрачало лица наших детей и жен. Протянем руку дружбы тем смелым джигитам, нашим братьям, которые мужественно перенесли на чужбине все лишения ради свободы своего народа! Но почему мы раньше об этом не думали? Ради чего мы клялись проливать невинную кровь? Над кем занесли шашки, на проклятие друзей, на смех врагу? Хорошо, что мы все же опомнились вовремя. Нас, кстати, осенила мудрость предков: тот не заблудился, кто снова пристал к своему косяку. Создатель не покинул нас, озарил наш путь... Сальмену вспомнился дом в Уиле, двухлетний сын, молодая жена, отец с матерью... - О чем задумались, господин прапорщик? - насмешливо спросил Азмуратов. - Я сам поеду, не беспокойтесь. Но Сальмен не расслышал насмешки в голосе офицера, счастье ослепило его. Он порывисто подошел к Азмуратову, стоявшему к нему спиной у окна, и заговорил со всей искренностью: - Я не могу себе простить, господин командир, что так поздно понял всю правду. Так тяжело было на сердце, будто я совершил ужасное преступление. Вы сделали первый смелый шаг навстречу справедливости. Не все отдают себе отчет в том, что такое гражданский долг. Извините, я не думал, что вы один из этих немногих. Вы оказались истинным сыном народа. И я рад и горд, что в вашем лице нашел старшего брата, который удержит меня от ошибок, а в трудный час защитит... Я ждал и верил, что найдется такой человек, который вырвет из когтей опасности невинных, тихих и скромных сынов степи. Когда я вместе с отрядом выехал из Уила, не думал, что встречу безобидных людей, единокровных братьев. И только сегодня ночью понял, что считать врагом обездоленных, лишенных знания и культуры, бесправных людей - кощунство, подлость, преступление. Поднять на них руку все равно что поднять руку на родную мать. Вы с меня сняли тяжкий грех, тысячи благодарностей вам! И если для такого единения потребуется моя маленькая жизнь - я готов ею пожертвовать. Я готов поехать за остальными офицерами и уговорить их. - Нет, нет, я сам поеду, - резко сказал Азмуратов. Сальмен волновался, лицо его горело. "Подлец! Предатель! - думал между тем Азмуратов. - Прав был Аблаев. Оказывается, мерзавец пакостил втихомолку. Не зря ходил к дружинникам..." - Собери юнкеров перед домом! - приказал он Жанкоже. Его продолговатое бледное лицо осталось непроницаемым, горячие слова Сальмена даже не задели его. Он по-прежнему смотрел на прапорщика, как змея на завороженного воробья. Когда Жанкожа, торопливо объехав пять зимовий, собрал юнкеров, Азмуратов вышел из дому, сел на темно-мухортого коня. - Славные офицеры! Я отправляюсь в путь, чтобы привести сюда всех наших джигитов. В мое отсутствие командовать вами будет офицер Аблаев. Он старше всех вас и по возрасту и по званию. Выполняйте его приказания беспрекословно. До встречи, джигиты! Азмуратов пришпорил коня, за ним следом поехал Жанкожа. Отъехав на несколько шагов, офицер придержал коня, обернулся. - Капитан Аблаев! - крикнул он. - Вместе с прапорщиком Аманбаевым проводите меня до устья реки. - Хорошо! - откликнулся Сальмен. Аблаев только кивнул и направился к оседланному коню. За речушкой Ащисай возвышался Черный бугор. Его хребтина за знойное лето высохла и побурела. Легкой рысью подъехал Азмуратов к бугру и остановился у подножия. Быстрая породистая кобыла Сальмена могла доскакать сюда раньше, но прапорщик был так восхищен Азмуратовым, что счел неприличным обогнать командира. Он ехал рядом с Аблаевым и Жанкожой. Как только Азмуратов остановился, Сальмен придержал коня и стал чуточку за ним. - Симпатичная докторша вам, случайно, не знакома? - спросил Азмуратов. - Да, господин старшина! Только она не доктор, а медсестра. Я еще в Уральске знал ее. Она невеста моего друга, с которым вместе учились. Сестра известного в Уральске Курбанова. Брат отправил ее в больницу Шугулова для хирургической практики. А сейчас она вместе с дружинниками. Хорошая девушка... - Значит, невеста, говорите? - Да, невеста. Оба красивы. Оба друг друга любят. Прекрасная пара! - А где этот ваш друг? Как его фамилия? - Жунусов, зовут Хаким. По слухам, он сейчас в полку Айтиева. Весной во время мятежа атаманов сидел в тюрьме. - Разве у Айтиева есть полк? - Да. И дружинники хотят примкнуть к нему. Азмуратов насупился. - А откуда этот полк возьмет оружие? - Чего-чего, а оружие раздобыть нетрудно. По слухам, они бьют атаманов их же оружием. - Давно ли вы сочувствуете Айтиеву?! Сальмен рассмеялся. - Быть сторонником Айтиева разве не счастье, господин Азмуратов?.. - Значит, красавица-девица тоже большевичка? И, не дожидаясь ответа, Азмуратов подозвал к себе Аблаева. Бледный капитан одним прыжком подскочил к командиру. - Через два дня на третий рано утром я буду здесь, господин капитан. Ваши опасения подтвердились. Сальмен Аманбаев оказался другом большевиков. Аблаев отъехал и остановился сзади Сальмена. Азмуратов подал ему знак. "Что это значит?" - молнией промелькнуло в голове Сальмена. Он не успел повернуться, как за спиной раздался выстрел. Сальмен вскрикнул и наклонился к гриве коня. Породистая кобыла встала на дыбы. - Сальмен-ага! - истошно крикнул Жанкожа, бросаясь к прапорщику... Хмурый офицер, преследовавший Сальмена со вчерашнего дня, сам вынес приговор и сам же привел его в исполнение. Сальмен, однако, не свалился с коня; будто стараясь усесться поудобней в седле, он уперся обеими руками о шею кобылы и поднял голову. - Эх!.. Жаль! Обманули меня, Жанкожа!.. И снова бессильно припал к гриве. - Сальмен-ага! - не слыша себя, прокричал юнкер. - Прощай, ага!.. Сальмен простонал, с усилием поднимая голову, посмотрел на юного джигита. Ветер относил в сторону его предсмертные слова: - Обманули меня... Жанкожа... Расскажи Жунусову... и всем... прощай!.. Я чист перед вами, Хаким! Проща-а-а-ай!.. Раздался второй выстрел, но Сальмен уже не видел, как упал с коня его юный друг Жанкожа и как из его детского рта тонкой струйкой потекла кровь. Часть пятая ГЛАВА ПЕРВАЯ 1 Из двадцати пяти пухлых папок генерал Емуганов выбрал одну - желтую. Вновь и вновь листал председатель военно-полевого суда анкеты и протокол допросов, уточняя что-то для себя. "Тридцать пять лет на поприще адвоката! - Он покачал головой. - Султан! Член Государственной думы. Депутат Степного края! Гхм-м!.." Не отрывая глаз от толстой папки перед собой, генерал нашарил на старом дубовом столе серебряный колокольчик. Почти одновременно, как бы слившись с переливчатым звоном колокольчика, послышался подобострастный голос офицера у двери: - Что прикажете, ваше превосходительство? Генерал не поднял головы. - Приведите ко мне заключенного Каратаева, капитан. - Слушаюсь, ваше превосходительство! Отдавая приказание, генерал ни на мгновение не оторвался от дела. Перед ним лежала анкета: "...Родился я в 1860 году. Женат. Дети: сын гимназист, дочь во втором классе городской школы..." - В прошлом кадет! Хм-м... Сейчас член Российской социал-демократической партии! Выбран в Уральский Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Комиссар... Решительно перелистав несколько страниц, Емуганов увидел знакомое прошение степных биев. Он покачал головой и, шевеля губами, принялся читать: "Ваше превосходительство! Высокочтимый, славный генерал казачьего войска господин Емуганов! Во многих добрых деяниях принимала участие казахская степь с тех пор, как оказалась под сенью благословенного белого царя. Она искренне желала владыке-царю могущества и славы перед лицом других государств, способствовала обогащению России. Старые времена распрей и бесконечной вражды канули в вечность. Сейчас время изменилось, изменились законы, свергнут и белый царь. Поэтому, воздав должное прошлому, мы с мольбой обращаем взоры к новым временам. Казахская степь и ныне ни на шаг не отступила в своем глубоком почтении к исконным соседям. Мы по-прежнему желаем нашему благожелательному соседу больших новых успехов и достижений. Ибо развитие, прогресс России означают, по нашему мнению, расцвет казахской степи. Поэтому при новой власти необходимо возродить, восстановить те порядки и законы правления, которые в прошлом были насильно изменены угнетателями Степного края. В этом - доброе стремление, желанная мечта всех казахов от мала до велика. То, что в казахской степи мало образованных сынов, Вам, уважаемый господин генерал, хорошо известно. Людей грамотных и опытных в общественной деятельности, сочувствующих простому народу, у нас можно пересчитать по пальцам одной рукой. Султан Бахитжан Каратаев является всеобщим любимцем, советчиком для старших, добрым примером для молодых, человеком глубокого ума и большого сердца, надежной опорой и защитой своего народа, красноречивым и дальновидным мудрецом. Вот этот достойный сын отечества, наш мудрый старец томится сейчас в Уральской тюрьме. Он стал жертвой клеветы, жертвой произвола, ибо мы убеждены: султан Бахитжан Каратаев стремится только к добру и справедливости; он не позволит себе бесчеловечного поступка. Простые сыны казахов никогда не поверят в то, что он может стать бесчестием родного края, не усомнятся в праведности его пути. Поэтому мы, высокочтимый господин генерал, смеем надеяться, что Вы освободите из заключения почтенного советчика народа, его заступника султана Бахитжана Каратаева. Мы не сомневаемся в Вашей справедливости и доброте. С большим уважением обратились к Вашему превосходительству, бии рода Байбакты - Анжан Жубаналиев и Кенесары Отаров; народные учителя - Хабибрахман Казиев, Ихсан Изкулов и другие..." То ли подобрев в душе к заключенному, то ли удивившись тому, что заключенный этот оказался весьма дорог для степняков, генерал благодушно откинулся в кресле, принял обычную позу. Чуть наклоня голову к правому плечу, он едва успел пробежать глазами остальные документы, как в кабинет уже постучал конвоир. - Так, та-ак! - протянул генерал Емуганов, рассматривая бледное лицо и нелепо длинный халат арестанта - Юрист Каратаев! Султан Каратаев! Гхм-м!.. Переступив порог, Каратаев, как бы здороваясь, слегка кивнул в сторону стола, за которым сидел генерал, и остановился. Он ждал, о чем заговорит высокое начальство, и молчал. Усаживаясь поудобней, генерал с усмешкой спросил: - Как прикажете понять то, что султан, потомок именитых ханов, образованный юрист, пошел вместе с презренной чернью? "Решил прибегнуть к старому приему допроса - состраданию, - заключил про себя арестант и подумал, что лучше ответить без обиняков, решительно и ясно: - Испокон веков смысл жизни исчерпывался всего лишь двумя словами. Султаны и князья, юристы и генералы становились либо друзьями, либо врагами этих двух слов, господин генерал! Председатель военно-полевого суда навострил уши. - Эти два слова: свобода и равенство. Мы с вами, господин генерал, это хорошо понимаем. Генерал имел странную привычку в разговоре наклонять голову как-то набок, точно прислушивающийся к чему-то фазан. Трудно сказать, было ли это врожденным недостатком или просто-напросто устоявшейся привычкой. Вот и сейчас, не говоря ни слова в ответ, Емуганов склонил голову и уставился маленькими серыми глазками на необычного арестанта, так непохожего на других и речью и всем своим обликом. Только через некоторое время он дал знак двум конвоирам султана. И два солдата, как заводные, точь-в-точь повторяя одни и те же движения и в том же порядке, один впереди, другой позади, приподняв к плечам обнаженные шашки, вывели Каратаева из кабинета. "Старый степной волк!" - процедил генерал после того, как вывели арестанта. "Как ни тряси старое дерево, те листья, которые должны слететь, давно уже опали сами", - подумал про себя заключенный, шагая между конвоирами. Снова "сорокатрубая" разинула свою пасть - тяжелые ворота бесшумно раскрылись, безмолвно проглотили его. Массивная дверь одиночной камеры - два шага в длину, - как бы соскучившись по заключенному, приняла его в свои объятия, цепкий замок щелкнул с лязгом, звуки улицы и тюрьмы мгновенно заглохли. Ни шороха. Заключенный сел на край узкой плоской койки, вросшей железными ножками в цементный пол. Еще густая, еще мало тронутая сединой борода не скрывала красивого, продолговатого и чуть скуластого, худощавого лица. Волосы, зачесанные слева направо, тоже еще густые, как и борода, только слегка посивели; они обрамляли не слишком высокий, но широкий с мелкими морщинами лоб. Соразмерный нос с тонкими ноздрями придавал благородство умному лицу арестанта. Хмурые брови сошлись над переносицей, большие глаза излучали спокойный свет. Бахитжан Каратаев. Баке - как почтительно называют его в здешнем краю. Главный арестант тюрьмы. Каратаев еще не старик. Хотя вот-вот исполнится ему шестьдесят, но годы не согнули Баке, он по-прежнему прямо держит свое сильное, ладное тело; движения легки, уверенны; подтянут и статен. Девять месяцев томился он за железной решеткой, но бодр духом и мысль ясна. Он много читает, много думает. Вспоминает разные события, увиденные, пережитые за много лет. И сравнивает их с рассказами о прошлом, с тем, что поведал ему старый отец. Прошлое и настоящее, как кочевье-караван в степи, снова и снова проходит перед его глазами. Далекое и близкое мерещится ему, как бесконечная горестная дорога. И оттуда, из покинутой дали, доносится глухой стон, слышится пронзительный плач в бескрайней, омраченной страшным горем степи. "Актабан-шубырынды" - годы великого бедствия - вспоминаются старому человеку. Обезумевший народ в панике. Он лишился лучших своих сыновей; среди безутешных женщин и детей тащится сгорбленный старик. Впереди бесконечной вереницы людей облаком висит густая пыль - подняли ее копыта угнанных врагом табунов. Дорога усеяна телами воинов-казахов, пронзенными вражескими копьями. Плач сирот и вдов горестного кочевья, растянувшегося на семь перевалов, казалось, все нарастал под порывистым степным ветром... Это было в прошлом, в далеком. А ближе? Лязг двери соседней камеры перебил думы заключенного. Мысли о прошлом мигом перекинулись к настоящему, к тем, кто сидел в застенке. "Вот и его повели", - беззвучно прошептали губы Каратаева. Тоже, видать, потребовал генерал, хочет прощупать. Неужели Емуганов надеется что-то выведать у Дмитриева, которого выковали сами рабочие Петербурга?! Уж лучше начинал бы сразу свой суд. Следствие окончено. Обвинительное заключение написано. Остался только суд. Военно-полевой суд. А что это такое военно-полевой суд? Это такой балаган, с помощью которого сейчас в России объявляют заранее подготовленный приговор. Выносят известные меры наказания. Их три: виселица, каторга, ссылка... Они стали обычаем. С тех пор как повесили, заковали в кандалы и отправили на каторгу в Сибирь рыцарей Сенатской площади, прошло девяносто лет. А меры наказания остались теми же. А расстрел 1905 года? А Ленский расстрел, учинителей которого шесть лет тому назад защищал адвокат Керенский?! Нет, царская Россия неизлечима. Режим мракобесия! Палачи прогресса, враги свободы, душители народа, разве они пощадят захваченных совдеповцев?! Дрогнет ли у них рука расстрелять горстку уральских большевиков?! Генерал назвал его с издевкой султаном. Да, томящийся в застенке Войскового правительства Бахитжан Каратаев - внук хана Каратая. Каратай - сын хана Нуралы. Один из четырех сыновей, рожденных пленницей-калмычкой. Нуралы - один из многих сыновей Абильхаир-хана. Генералы, которые служили в этих краях, хорошо знали предков Бахитжана. И казахскую степь знали как свои пять пальцев. И языком владели и разбирались во всех распрях и перемириях. Но могут ли понять те, кто не изведал гнета, что означает неравенство? Чувствуют ли те, кто свободны, как бьется сердце томящегося в застенках? А те, кто, сидя на мягких коврах и подушках, объедаются жирным казы, разве подумают о сиротах, мечтающих о куске хлеба?! Представляют ли казачьи атаманы, как больно жгут душу обидные, издевательские прозвища "дикий киргиз", "орда"?! "Султан, - с издевкой выговорил генерал, - как прикажете понять то, что потомок именитых ханов пошел вместе с чернью?" Да, он султан. Султан, который тридцать пять лет наблюдал, как на чаше весов царского правосудия сторона беззакония всегда тянула вниз, а справедливость неизменно оказывалась легче пуха. Каратаев долго сидел на краю железной койки, объятый думами. Потом достал из-под тощего тюфяка несколько листков бумаги, стал быстро писать. "В борьбе за свободу народ рождает бесстрашных сынов, - писал заключенный. - История тому свидетельница. Не обязательно обращаться в глубь веков за подтверждением сказанного. Наш славный Исатай с отрядом смельчаков девять лет бился с армией царя и хана. Он сложил голову в кровавой битве, как и подобает истинному герою. Ну а то, что было позже, в бурные "Годы гнева", я видел собственными глазами. О беспримерной храбрости Исатая мне довелось услышать от очевидцев. ...С той поры прошло пятьдесят лет. Тогда мне исполнилось девять, и я учился в Оренбурге, в татарской школе, где учили русскому языку. Окончить школу мне не пришлось, меня забрали домой. Покойный отец мой тогда был уже стар и болен, и я сначала подумал, что перед смертью он захотел повидаться со мной. Но не это оказалось главной причиной. "Вся степь взбудоражена, люди в страхе покидают обжитые места, - говорил мне нарочный от отца. - Степь и город будут биться насмерть..." Вести, одна страшнее другой, летели от аула к аулу, предвещая беды. - Отберут землю! - Угонят людей и скотину! - Всю нашу степь отдадут царю! - В аулы придут попы изгонять мусульманскую веру! Встревожилась, всколыхнулась степь. Оставив зимовья, заспешили аулы в глухие места, не стали ждать окота овец, отела коров, наспех собрались и - в степь, подальше от насиженных мест. Наш аул быстро добрался до озера Сулукуль. Со всех сторон стали стекаться сюда многочисленные роды и подроды, и каждый прямо-таки оглушал степь своим боевым кличем. Не стихал топот коней, шум и гам висели над джайляу. Из уст в уста передавались новости: - Род Байбакты поднялся до единого человека. - Сел на коня батыр Сеил из рода Алаша. - Султан Кангали Арысланов собрал войско против губернатора! - Батыр Айжарык из рода Табын с двумя тысячами джигитов перешел реку Жем и направляется к нам! Кипела степь, бурлила. "Скоро битва! Скоро - в бой!" Сорок джигитов нашего аула сели на коней и составили отряд Даулетше. Приготовлены были все пять видов оружия - копье и лук, секира, кривая сабля и фитильное ружье. Все поднялись, даже мальчишки. Ночью вместе с джигитами они стерегли коней, а днем с вершины холма высматривали врага. Был совершен обряд жертвоприношения - зарезано сорок баранов. Старики упали на колени, старухи застыли в причитаниях. Молили Аллаха ниспослать кару на голову царю - извергу. Всю ночь девушки и молодухи жгли костры, стерегли скотину. А утром Даулетше с отрядом вышел в путь, чтобы присоединиться к войску султана Хангали. - Родной мой!.. - Верблюжонок мой ненаглядный... - Да будут с вами все сорок ангелов-хранителей... Бередил душу заунывный плач старух. Степь стонала... Хангали рассказывал... Все началось с того самого злополучного "Уложения". Как образованному человеку родов Тама и Табын губернатор Уральска генерал-майор Веревкин прислал мне в тот год бумагу. В ней говорилось: "Для осуществления мер нового правительственного Уложения в киргизские степи выезжает начальник уезда подполковник Черноморцев. Окажите ему всемерную помощь". - Лучше смерть, - решил народ. Батыра Айжарыка выбрали предводителем, меня - его советником. - Ведите нас! Мы с вами. Воспользовавшись указанием губернатора, я отправился вдоль реки Елек до Карасу, чтобы выведать об истинных намерениях Черноморцева. Подполковник выехал в степь проводить выборы волостных управителей и аульных старшин согласно "Степному уложению". Комиссия собрала народ, объяснила новый порядок и услышала в ответ: - Убирайтесь своей дорогой! В этом неповиновении Черноморцев обвинил прежде всего меня. Однако не подал виду и решил схитрить: послать меня отсюда в Уральск, якобы с донесением генерал-губернатору Веревкину. - Донесение весьма важное и срочное, - сказал начальник уезда. - Привезешь ответ. Если выполнишь поручение, твои заслуги будут отмечены. Я ответил с готовностью: - Есть, господин подполковник! Отказываться от доброго дела не в обычаях моего народа. Дали мне солдата-калмыка, и отправился я в Уральск. Конечно же, по дороге я вскрыл секретный пакет. "Человек, вручивший вам это письмо, является главным подстрекателем киргизов к бунту", - говорилось в нем. Что было дальше, понять нетрудно. Весть о коварстве Черноморцева облетела степь. - Обезглавить всех! - решил народ. - Нет, уничтожать комиссию не имеет смысла. Лучше отправимся в сторону Уила и поднимем тамошние аулы, - решил я и с отрядом вооруженных джигитов пошел через Елек в Уил. Так начался поход в ответ на коварство царских сатрапов. БИТВА В ДОЛИНЕ ЖЕМА Как только "Степное уложение" было утверждено монаршей волей Александра Второго 21 октября 1868 года, началось его проведение в жизнь с помощью оружия. Из Уральска вышел отряд подполковника барона Штемпеля и, пройдя Анхаты и Шидерты, направился в сторону реки Калдыгайты. А отряд подполковника Новокрещенова из Оренбурга двинулся к реке Жем, в глубь казахской степи. Этот отборный казачий отряд из пятисот всадников решил прежде всего усмирить большой род Байулы. Само собой понятно, грозный отряд с ружьями и пушками устрашающе подействовал на мирных кочевников. К тому же, подобные отряды, как стало известно, появились и в приморских степях за Мангыстау, и возле Калмыкова - среди густо населенных аулов вдоль Яика. Неподалеку от Оренбурга, на землях родов Шекты и Табын также выросли казачьи укрепления. Едва дошел слух о том, что казачье войско вышло из Оренбурга, как мы первым делом расставили по дороге дозорных. - Выследим их, отрежем обратный путь, налетим из засады! - горячились джигиты. Но я думал иначе. - Чем глубже враг проникнет в степь, тем хуже для него. Он не сможет получить оружие, продовольствие, не сможет заменить подводы и коней. Чем длиннее будет их путь, тем больше измотаются солдаты и тем легче будет наша победа, - уговаривал я джигитов. Батыр Айжарык поддерживал меня. Налево от нашей стоянки начиналась бескрайняя степь Мангыстау, а справа лежало низовье реки Жем, травянистое, плодородное. Послав в аулы возле притоков Каракобда и Сагыз нарочных для сбора людей, Айжарык с двумя тысячами джигитов расположился у холма Алкельды. Самое надежное в походе - быстрый и сильный конь. Для смены в нужный момент джигиты держали в поводу еще по одному коню. Основное оружие - кривые сабли и секиры. Фитильные ружья имелись лишь у одного из десяти воинов, у остальных - луки. Густо увешанные колчанами со стрелами лучники были похожи на больших ежей. Среди них было немало искусных стрелков, способных поразить цель в двухстах саженях. Иные стрелы прошивали шею коня. Многие джигиты умели на всем скаку поднять с земли на кончике копья засохший катышок. Но сильнее любого оружия в бою - львиное сердце воина. Немало джигитов с таким отважным сердцем полегло под градом пуль и ядер царского войска... Высокий холм Алкельды стоял на левом берегу Жема. Днем и ночью на его вершине находились дозорные. Стоило появиться облачку пыли вдали, как раздавался крик: "Враг идет!" Этот предостерегающий клич того времени на века дал имя холму: "Алкельды" - "враг идет". Этот холм оказался в руках врага. Отряд Новокрещенова, пробравшись вдоль реки Жем, расположился здесь на стоянку, расставил дозорных и установил пушки, давая понять, что этим местом он завладел навсегда. - Ну теперь уже хватит! - сказал тогда Айжарык своим воинам. - Ни на шаг не пропустим дальше обнаглевшего врага! За детей и жен наших! За землю наших отцов! За веру! За жизнь! Вперед, батыры мои!.. Двухтысячное войско разделилось на четыре отряда, готовясь к битве. Родовой клич раздавался окрест: - Агатай! Агатай! - Каратаз! Поддержи нас! - Жилкиши-ата! - Каракете! Первым ринулся в бой батыр Кейкиман из рода Исык. Почти весь его отряд - триста человек - имел копья, лучников было всего лишь двенадцать. Конник с копьем опаснее, чем с луком, на ходу из лука стрелять трудно, легче из засады, когда есть возможность спокойно прицелиться. По команде батыра, первый конный отряд наметом ринулся на казачье укрепление. Другой отряд, находясь от первого за две версты, начал приближаться легкой рысью. Казаки тоже разделились и, растянув ряды, застыли в ожидании команды. Мы видели, как они выхватили сабли, приготовились к рубке. "Ну сейчас сойдутся стена на стену, - решили мы. - Наши с копьями и те с саблями". Но казаки почему-то медлили, подпускали наших джигитов все ближе. - Как только ринется в бой Кейкиман, бросайтесь вперед и вы! - распорядился Айжарык. Кейкиман уже подскакал вплотную к цепи казаков. До нас донесся многоголосый крик: - Аруак!.. Аруак! Мы следили, затаив дыхание. "Вот теперь начнут колоть - рубиться", - думал каждый из нас. - Смотри, дрогнули, не выдержали!.. - Убегают, смотри! Бегут казаки! Но казаки не убегали, они лишь расступились и тогда наши джигиты оказались лицом к лицу с солдатами. Ружья их ощетинились штыками. Грохнул залп. Вздрогнула земля. Будто огнем обожгло Кейкимана, с кличем вырвавшегося вперед. Он упал на шею своего скакуна... Вооруженных копьями и секирами степняков солдаты встретили ружейным огнем. Когда дым рассеялся, мы увидели, что передние ряды всадников скошены пулями, смяты. Задние, не удержав коней, хлынули на них, топча раненых и убитых. Ударил второй залп и вторая волна джигитов упала, как подкошенная трава. Погиб батыр Кейкиман, но бездыханное тело его не коснулось земли - два джигита на полном скаку подхватили тело батыра и повернули назад, увлекая за собой остатки отряда. Айжарык с вершины холма видел вражескую западню, он кричал что есть силы, пытаясь предостеречь Кейкимана, но тщетно, - батыр не расслышал его команды. Теперь бросился на врага сам Айжарык, стараясь увлечь за собой столпившихся в растерянности джигитов. И в то же время, с другой стороны на помощь предводителю ринулся в атаку второй отряд, впереди которого на бело-сивом коне несся Кобланды, известный акын из рода Алаша. В яростном намете с кличем на устах мчались за Кобланды шестьдесят его джигитов. Казалось, их бросили в бой яростные пламенные стихи поэта: Когда, по-волчьи нюхая след, По-лисьи скользя всю ночь напролет В броне, на которой - тяжелый лед, Копьем разя и подняв наш стяг, Тебя мы изгоним, коварный враг? Казаки Новокрещенова были уверены, что после гибели джигитов Кейкимана, остатки степняков обратятся в бегство. И вдруг новый отряд вылетел на них. Со свистом полетели стрелы. Боевым кличем, казалось, была оглушена земля. Вздымая пыль, в едином порыве мчались шестьдесят джигитов. Трепыхал на ветру стяг на длинном копье. Цепь конных казаков дрогнула, но солдаты продолжали стоять в боевом порядке. Падучей звездой несся впереди отряда Кобланды, держа в левой руке повод, а в правой боевое копье. Пучок орлиных перьев колыхался у него за спиной. Айжарык пустил своего коня на соединение с джигитами акына. Казаки упрятались за спинами солдат. Офицер что-то орал, размахивая руками. Солдаты стали поспешно перестраиваться, чтобы встретить огнем отряд Кобланды. Дальнейшее произошло молниеносно: недружный ружейный залп, казалось, заглох под топотом коней; пыль, дым, - все смешалось; топот коней, храп, визг, крик - сплошной гвалт стоял над степью. Люди, кони закружились, завертелись, замелькали в куче - так, еле видимая, трепещет в клубах серой пыли только что сваленная бурей юрта... Лишь через некоторое время стало возможным понять, что случилось. На солдат, едва успевших выстрелить, вихрем налетели джигиты. Задние их ряды врезались уже в свалку людей и коней, в огромную пасть смерти. Никто не дрогнул, ни один не повернул обратно. Солдаты рассыпались в панике, пустились, кто куда. Половина из них была заколота копьями, задавлена копытами коней. Но тут опомнились казаки и ринулись на разрозненный остаток отряда Кобланды. Рубились они остервенело... Ни один из шестидесяти джигитов не вышел из боя. Айжарык пал под казачьей шашкой. Дико ржал и кружил в стороне бело-сивый конь Кобланды... Кровавым побоищем обернулась для нас первая схватка. Казалось, не подняться, не опомниться нам больше. Теперь на смену опрометчивой дерзости пришел трезвый рассудок. Потеряв Айжарыка, я призвал верных его джигитов к себе, собрал лучших конников Кейкимана, Тунгамара, батыра Амандыка и сказал им: - Батыры, верный спутник отваги - ум и хитрость. Не только лобовым налетом, но хитростью должны мы теперь измотать врага. Предлагаю небольшими группами, по десять - двадцать человек, двинуться к сопке Майшокы. Сделаем вид, будто удираем. А за сопкой соберемся все вместе и устроим засаду. Не может быть, чтобы враг, опьяненный победой, не стал преследовать нас. Итак, двигайтесь к Майшокы. Сорока отборным смельчакам Д