граниченном пространстве сражается, как росомаха, осажденная собаками; он ложится на бок и беспрерывно выбрасывает все шесть длинных лап. Пробраться сквозь такое заграждение немыслимо. Зато ему самому очень удобно после на редкость короткой борьбы зацепить шипами передних лап паука - и жертве конец. Медведки в долине Амбинанитело большие, толстые, вооружены огромными когтями для неутомимой работы в земле. Такими когтями они могли бы в клочья разодрать любого богомола, если бы знали об этом. Увы, не знают. Погибают все. Зло иногда берет, когда видишь, как громадную, но мирную медведку побеждает организованное хищничество богомола. Медведки, схваченные стальными клещами богомола, смешно болтают в воздухе тяжелыми когтями. И кончается это всегда смертью жертвы. И вот, когда сравниваешь грубоватых медведок с богомолом, замечаешь удивительное явление - богомолы нелепо красивы. Очень хороши самочки, самцы - много хуже. К тому же они трусы. Я невольно начинаю восхищаться богомолами. Ничего не поделаешь: преклонение перед красотой. Длинные, стройные ноги, изящное туловище, раскрытые крылья напоминают кружева балерины. Но самое замечательное - движения: гордые, изысканные, почти театральные. Все это однажды бросилось мне в глаза, и я с удивлением замечаю, что мое первоначальное впечатление ужаса исчезает и я смотрю на них по-иному: богомолы-самки - амазонки. Бессердечные, но великолепные; жестокие, но очаровательные; кровожадные, но привлекательные. Самые интересные бои происходят у богомолов между собой. Они никогда не кончаются вничью, результат всегда одинаков: победа одного и смерть другого. Правила жестокого сражения необычны и соблюдаются в строгой последовательности. Это в буквальном смысле состязание. Борцы не кусаются, а стремятся обхватить друг друга. Побеждает тот, кто первый захватит передними лапами голову или шею противника. Попавший в объятия теряет силы, и победитель пожирает его живьем. Когда борьба ведется между богомолами одинаковой величины, трудно предвидеть, кто победит; решает случай. Но если только один чуточку больше - борьба становится неравной. Преимущество всегда на стороне большего, и больший всегда побеждает. Здесь нет исключений, случайностей не бывает. Тисма - самый большой из всех богомолов в Амбинанитело. Властвует он на вершине хищнической иерархии, удерживает первенство жестокости, всегда пожирает других богомолов. Всегда? Я долго наблюдал за ними и открыл удивительную особенность, управляющую миром ужасов. Оказывается, хищник-победитель должен сам погибнуть. Даже больше: он должен погибнуть именно потому, что стал победителем. Вот уже несколько дней я слежу за насекомыми, забыв о деревне и обо всем на свете. Исследую, проверяю и сам себе не верю. Но как не верить опытам? А все они точно доказывают, что даже в этом пекле хищных инстинктов существует своя закономерность. Богомолы обладают особенным свойством: победив врага, они должны сожрать его целиком, без остатка. Это биологическое, деспотическое насилие впоследствии оказывается гибельным для них же самих. Вот идет бой. Мощная тисма с крыльями рыжеватого цвета сражается с богомолом поменьше, зеленого цвета. Судьба зеленого предрешена. После короткой разведки тисма крепко обхватывает шею своего противника и, не обращая внимания на резкие движения лап, разделывается с ним. Пожирает, как обычно, все по очереди: голову, туловище, брюшко. Проделывает это быстро, злобно, точно борьба все еще продолжается. Никакой силой не остановить богомола, пока от жертвы не останутся только рожки да ножки. Богомол жесток, но еще более жесток закон, заставляющий глотать добычу за один раз. Несчастный триумфатор не в силах прервать трапезу, он обжирается до отвала, ужасно раздувается и, обессиленный, падает. Я пускаю в коробку другого богомола, зеленого. Зеленый боится рыжего чудовища. Но сейчас чудовище странно ведет себя: не наступает, не защищается и даже больше - он неподвижен. Зеленый осмелел, ринулся в бой и сразил рыжего. Тисма, несколько минут назад непобедимое страшилище, позорно погибает. Ее тоже сжирают дотла. Вот так погибают хищные тисмы, жертвы собственного обжорства. Я искал у богомолов законы, которые помогли бы мне лучше распознать извилистые тропинки жизни в Амбинанитело, а осознал великий закон природы, дерзкий, потрясающий, радостный и окрыляющий самой большой надеждой: жестокий хищник должен погибнуть! ВЕЛИКОЕ КАБАРИ Свершилось: я, наконец, взбунтовал! Надоели хитрые, якобы доброжелательные нашептывания, обманчивые, скользящие взгляды и предсказания всяческих бед. Я хочу идти прямым путем: прижму к стенке недружелюбно настроенных жителей Амбинанитело и заставлю их посмотреть прямо в глаза. Деревня разделилась на два лагеря, которые относятся к нам, белым людям, по-разному. В одном - несколько верных и искренних друзей: учитель Рамасо, степенный Джинаривело, Берандро, Тамасу и Манахицара, знаток старинных легенд. В другом - по-прежнему недоброжелательный сотский Безаза и многие его сородичи племени цияндру. Правда, Безаза сдержал обещание и отправил своего сына Зарабе на отдаленные рисовые поля, но война из-за угла нисколько не утихла. Иногда нам кажется, что злобная волна захлестывает всю деревню и проникает даже в семьи преданных друзей, вызывая недоверие в сердцах их жен, детей и внуков. В течение нескольких дней я одурманивал себя жестокостью богомолов. Вероятно, опыты пошли на пользу: я стал зол, как оса, и готов перевернуть небо и землю, а прежде всего Амбинанитело. Решаю поставить вопрос ребром. Китайскому булочнику в Мароанцетре велю приготовить два мешка сладких сухарей, у другого китайца заказываю несколько бутылок отменного рома и в один прекрасный день собираю у себя великое кабари. Кабари - значит общественное собрание. Слежу, чтобы пришли не только друзья, но и сотский Безаза и другие важные лица из рода цияндру, молодые и старые. Приглашаю, разумеется, старосту Раяону. Раяона хочет показать себя хитрым дипломатом и рядится в шкуру лисы. Собственно, относится он ко мне не плохо, но я все время чувствую себя с ним как-то неуверенно. Жаль, что не будет врача Ранакомбе - он уже уехал. Смелый и искренний хова, наверно, поддержал бы меня. Раяона, заметив серьезные приготовления, старается выведать, что я затеваю. - Хочу со всей остротой поставить вопрос об отношении деревни к нам! - раскрываю свои намерения. - И вы готовите большую речь? - Да. - Я с удовольствием буду вашим переводчиком. - Благодарю, охотно воспользуюсь вашей помощью... Правда, я уже просил об этом Рамасо, но двое еще лучше. Деревня догадывается о надвигающейся грозе. На меня смотрят еще подозрительнее. Жители Амбинанитело решают обезоружить меня. В назначенный день кабари ко мне с утра стали приносить дары природы: кокосовые орехи, рис, плоды хлебного дерева, бананы, овощи, кур, яйца, сахарный тростник. Громадная гора снеди высится на веранде моей хижины, но я не даю сбить себя с толку. Хочу довести дело до конца. Гости стали собираться тотчас после обеда. Первыми пришли учитель Рамасо и староста Раяона. Вскоре уже не хватало скамеек и табуреток, и вновь прибывшие стали располагаться где попало, прямо на циновках. Повар Марово с помощью Богдана ловко обслуживает гостей, каждому подает рюмку рома и несколько сухарей. Всем очень интересно, что произойдет; слегка обеспокоены ожиданием, почти не разговаривают. Приход сотского Безазы вносит оживление. Кабари еще не открываем, ждем нескольких запоздавших, а пока Безаза рассказывает последние новости: в приморском районе Анталахе на ванильных плантациях произошли стычки между мальгашскими рабочими и белыми хозяевами, многих туземцев арестовали. - А правда, что моего внука Разафы тоже забрали? - спрашивает Джинаривело. Разафы уже несколько месяцев работал на побережье. - Да, я слыхал об этом, - отвечает Безаза. При этом сотский взглянул на старика с глубоким уважением, и в его взгляде мелькнуло сочувствие. Помедлив, Безаза протянул руку Джинаривело и сказал: - В нашей семье тоже есть пострадавшие. Рукопожатие взволновало присутствующих. Все удивленно смотрят на них, словно протянутые руки прекращают давнишнюю вражду между родами заникавуку и цияндру. - Говорят, одного из наших убили, - восклицает кто-то, сидящий у стены. - Нет, это болтовня! - заверяет староста Раяона. - Но ведь стреляли!.. - Правильно, стреляли, но в воздух, для устрашения. Воспользовавшись молчанием, спрашиваю, что, собственно, случилось. Рамасо объясняет вполголоса. Километрах в ста к северо-востоку от Амбинанитело, на восточном берегу острова, расположен порт Анталаха. Там на прибрежных склонах прекрасно созревает ваниль. Благородное и ценное растение из семейства гиацинтов, напоминающее лианы, очень прибыльно, но требует тщательного ухода - искусственного опыления цветов и сложной обработки созревающих стручков. Богатые французские компании и отдельные белые предприниматели владеют в Анталахе плантациями, на которых трудится много местных рабочих. Права рабочих защищают трудовые договоры и уставы колоний. Они хороши на бумаге, но на каждом шагу беспощадно попираются эксплуататорами. Несколько месяцев назад плантаторы самовольно снизили заработную плату и наполовину уменьшили дневную порцию риса, предусмотренную договором. Когда пострадавшие взбунтовались и прекратили работу, местные власти, вопреки существующим законам, объявили всех мобилизованными на принудительные работы на плантациях, и теперь уже за сущие гроши. - Но ведь к принудительному труду относятся только общественно полезные работы, а не частные плантации, не правда ли? - говорю я. - Конечно... по закону. Но власти в Анталахе дудят с плантаторами в одну дудку; это одна шайка! Им наплевать на закон. - А вышестоящие власти, например в Тананариве, никаких мер не принимают? - Да поймите вы, вазаха, подлинную сущность колониализма: защищать интересы только хозяев. Ну, если насилие над туземцами достигнет таких размеров, когда могут пострадать интересы колонизаторов, например в случае вооруженного восстания, только тогда вмешиваются власти. Рабочие, вынужденные насильно работать на плантациях в Анталахе, продолжали бунтовать и избили некоторых слишком ретивых надсмотрщиков. Тогда были призваны на помощь войска и произведены дальнейшие аресты. Предполагалось изъять руководителей сопротивления. Дело дошло до террора и пыток над некоторыми заключенными. В настоящее время в Анталахе внешне как будто спокойно, но население взбудоражено, множество людей заключено в тюрьмы и обстановка весьма накалена... - Как вы считаете, Рамасо, чем это кончится? - Чем кончится? Тем, чем всегда. У плантаторов - деньги и помощь властей, рабочие же еле перебиваются и плохо организованы. Конечно, проиграют. Будут радоваться, если арестованных выпустят из тюрьмы, и станут работать на еще худших условиях. Но одно несомненно: сознание обиды растет. В то время, когда Рамасо рассказывает эту грустную историю, приходят опоздавшие гости. И тут у меня возникают мучительные сомнения. Ведь у племени бецимизараков сейчас тяжелые заботы в связи с событиями в Анталахе. Удобно ли в такое время навязывать жителям Амбинанитело свои заботы? Мои волнения по сравнению с делами туземцев кажутся ничтожными и эгоистичными. Не лучше ли отказаться от кабари и отложить его на более подходящее время? Говорю обо всем Рамасо. Но он другого мнения. Кабари должен состояться, это не только мое личное дело. Речь идет о моральном облике всей деревни. Люди должны доказать, что умеют уважать доброжелательно настроенных, хотя и чужих людей, приехавших сюда в качестве друзей. Именно сейчас подходящий момент заклеймить темноту и суеверие. - Только не давайте обмануть себя, - предостерегает Рамасо, - подарками. Ведь вам нужны другие проявления гостеприимства! Кажется, наступает время начать собрание. Но меня опережает Безаза. Он гладит рукой курчавые волосы, нервно трет подбородок, покрытый редкой растительностью, наконец, торжественно встает и обращается ко мне. В очень длинной и туманной речи, изобилующей цветистыми оборотами и медовыми словечками, он просит, чтобы я отведал все, что принесла деревня, и признал ее дружбу. Слова, слова, слова... - Попробую даже твой мед, Безаза, и утолю голод. Но гостеприимство разве на этом кончается? Нет, бананы и кокосовые орехи не одурманят меня своим душистым запахом. Довольно играть в кошки и мышки. Чувствую, гости озадачены. Они научили меня своим приемам: призываю на помощь соседнюю гору Амбихимицинго, гору Беневского. В жизнь коричневого человека постоянно вплетается природа: птицы, хамелеоны, лемуры, деревья, горы, реки. И вот теперь гора Беневского вошла в хижину и зачаровывает собравшихся мальгашей. - Дух Беневского, - говорю им, - по сей день обитает не только на этой горе, о чем прекрасно знают Берандро и Джинаривело, но и на севере, на моей далекой родине. Беневский сперва боролся за наше дело, а потом за ваше, он стал вашим великим королем - ампансакабе и оставил потомкам завещание - книгу. В этой книге он рассказывает о своих друзьях, ваших предках, и особенно расхваливает их гостеприимство. Мой народ очень интересуется вашей историей и послал меня сюда, чтобы я мог рассказать, все ли еще жизнь бецимизараков так достойна, как во времена Беневского. Что я должен им сказать о вашем гостеприимстве? Я приехал к вам с дружески настроенным сердцем и карманами, наполненными подарками. А с чем вы меня принимаете? Сегодня, через столько недель знакомства, вы предлагаете мне рис, кур, бананы, то есть то, что можно всегда достать за деньги. И это все, что может дать ваша дружба? А где же ваш древний, святой мальгашский обычай?! Слова, которые переводит Раяона с французского на мальгашский, обрушиваются на них как удары и затрагивают самые чувствительные струны мальгашской души. Старейшины озабоченно молчат. Только один Безаза осторожно спрашивает: - Скажи нам, чего же ты хочешь? Взгляды всех напряженно устремляются в мою сторону. - Убедительного доказательства, - отвечаю, - что вы нас обоих считаете настоящими друзьями. Нужны поступки, а не слова, даже если они приправлены сладчайшим медом или украшены цветами. Но Безаза с невинным видом упрямо повторяет тот же вопрос: - Скажи ясно, какие поступки тебе нужны? Хитрец думает втянуть меня в западню!.. Если я открыто выложу сейчас свои желания - совершу огромную бестактность и нарушу этикет. И я молча перевожу вызывающий взгляд с одного на другого. - Разрешите мне, - подает голос Рамасо, - выяснить некоторые вопросы. Вазаха приехал в нашу деревню несколько недель назад, и мы все ежедневно видим его. Никто не может теперь сомневаться, что вазаха наш настоящий друг. И именно сегодня, когда на наше племя свалились беды, его дружба для нас тем ценнее, что он как писатель может защищать наше дело во всем мире. Разве в этом кто-нибудь сомневается? Все молчат, никто не возражает. - И неумным кажется, - продолжает Рамасо, - недружелюбие тех из нас, кто хмуро смотрит на него. - А имеются ли доказательства такого недружелюбия? - спрашивает Безаза. - Да, вот хотя бы такое: хижина вазахи все еще пустует, до сих пор у него нет подруги... - Может быть, ему не нравятся наши рамату? - замечает какой-то шутник, однако никто не желает слушать насмешника, и все громко протестуют. - Ты, Рамбоа, лучше всех знаешь, где собака зарыта! - восклицает Рамасо. - Ты и твои дружки распеваете по ночам всякий вздор, а девушки верят вашим бредням и боятся вазахи. Не знаю, хорошо ли поступил Рамасо, подняв вопрос о девушках. Я немного смутился. Правда, несколько дней назад учитель мне втолковывал, что необходимо заключить временный союз, воламбите, с какой-нибудь девушкой: мол, это укрепит связь с деревней, но говорить об этом теперь, на таком многочисленном собрании, мне казалось неуместным. Рамасо замолчал, и все уставились на меня, словно требуя объяснения. Я, как полагается по хорошему тону, обращаюсь к истории и отвечаю аллегорией: - Прежде в вашей реке Антанамбалана не было совсем крокодилов, и только полтора века назад король Рабе привез из Анталахи первого живого крокодила. Вам известно, как король Рабе высоко расценивал гостеприимство: даже такое страшное чудовище он считал своим гостем и отдавал дань святому обычаю, ежегодно торжественно дарил ему девушку... Люди долины Амбинанитело знакомы с удивительной историей короля Рабе и крокодила. Знают ее и охотно слушают снова, а некоторые признательно кивают головой. Слушать старинные легенды коричневым людям нравится всегда не менее, чем вкушать сладкий плод манго. Помолчав немного, добавляю с улыбкой: - А мы, двое белых людей, ваши гости. Мы не крокодилы и, вопреки пению глупого Зарабе, девушек пожирать не собираемся. Тут встает старик Джинаривело, мой добрый друг, который знает, что такое труд писателя и что значит книга. Ведь в моей книге его некогда поразили фотографии деревьев в канадских лесах, и он изрекает властным голосом: - Ты наш друг! И на своей родине ты должен хорошо написать о нас. Наклоном головы благодарю его, но пожимаю плечами и показываю глазами на угол хижины, где сидит группа мужчин с осовелыми лицами, родственники Безазы. Они тоже пьют ром, но угрюмо молчат и, притворяясь задумчивыми, упорно не отрывают глаз от пола. Видно, строптивые противники. Если они не поднимут глаз и не примут участия в общей беседе, сегодняшние труды пропадут даром. Богдан не спускает с них глаз и все подливает ром. Но ничто не помогает: сидят нахмурившись. - Смотрите, смотрите, гора! - кричит мой приятель Берандро и как безумный бросается во двор. Солнце садилось за горами. В долине протянулись вечерние тени, ближайшая гора Амбихимицинго, которая стоит против моей хижины, охвачена последними лучами солнца и горит красным пламенем словно зачарованная. На склонах ярко сверкают деревья гвоздичных плантаций, на вершине золотится старый лес. Всю природу вокруг, даже цепь ближайших, более низких вершин, покрыл спокойный фиолетовый полумрак; тем призрачней пылает только одна гора. Великолепное зрелище, которое повторяется почти ежедневно в это же время, сегодня, после моих слов и возгласа Берандро, приобретает новое, таинственное значение. Гора кажется мальгашам ожившим призраком. Им чудится, что она бросает кому-то грозный вызов, подает таинственные знаки. - Гора Беневского! - взволнованно восклицает Берандро. Не уловка ли это доброжелательного мальгаша? И вдруг мои гости, возбужденные и будто разгадавшие таинственные знаки горы, громко выражают свои чувства, некоторые даже кричат. Все возбуждены, у всех блестят глаза. Раяона и Рамасо не могут перевести ни слова; все говорят одновременно. Даже родственники Безазы сорвались с места, смотрят на гору как безумные и высказывают свои догадки. Какой-то массовый психоз. Он прошел так же быстро, как и вспыхнул. Все успокаиваются, замолкают и, немного смущенные, садятся на свои места. После короткого, негромкого разговора между собой мальгаши приходят к какому-то решению и старик Джинаривело говорит: - Деревня Амбинанитело признает и любит своих белых гостей и в честь древних обычаев и в знак прочной и искренней дружбы желает дать тебе в жены мальгашскую девушку. Ты согласен, вазаха? - Если таков ваш обычай и таково доказательство дружбы, я, разумеется, согласен. - А есть ли у тебя, вазаха, определенное желание в отношении вади? Я подумал об одной милой девушке, но, боясь свершить бестактность, не говорю о ней, а только шутливо объясняю. - Я хотел бы иметь вади молодую, красивую, веселую, здоровую, благородную... Возврат к мирским делам приносит явное облегчение. Обильный поток качеств моей будущей вади вызывает ясную улыбку на всех лицах. Джинаривело спрашивает: - Моя внучка Беначихина подойдет? Он уверен в моем согласии и, не дожидаясь ответа, посылает одного из младших родственников за девушкой. - Постойте! - Я хочу удержать их, но мой голос тонет в общем шуме. Тут же всех поражает новость: возвратившийся посланец сообщает, что Беначихины в деревне нет. Ушла вместе с Зарабе на отдаленные рисовые поля. - Позор на нашу голову! - Джинаривело искренне огорчен, это видно по его глазам. Я кусаю губы, чтобы не расхохотаться. - Прикажу вернуть ее силой! - негодует дед. - Оставь Беначихину в покое! Не надо ее! - восклицаю я и обращаюсь к посланцу: - А Веломоди в деревне? - Да. - Поди спроси, хочет ли она стать моей вади! Мои слова снова поражают присутствующих. Через минуту все узнают: Веломоди согласна стать моей вади. К Джинаривело быстро возвращается хорошее настроение, и он радостно говорит: - Это хорошо! Сегодня вечером семья приведет ее к тебе. День проходил, и солнце клонилось к закату под знаком злых предчувствий, закипавшей в душах бури и сплошной неизвестности. Теперь все ясно: наступает тихий вечер. Гора Беневского, наконец, присмирела, погасла и засыпает во мраке, как и все другие горы. МОЯ ВАДИ С наступлением темноты в хижину приводят Веломоди. Гурьбой вваливается вся родня, не только дедушка Джинаривело и мать, но и многочисленные дяди, тети, племянники и другие родственники. Вежливые, хорошие люди. Вся компания ест, пьет и веселится. Среди приглашенных гостей, конечно, присутствуют Рамасо и Раяона. Сидят на почетных местах вместе с Джинаривело и моей тещей - рафузуко. У всех прекрасное настроение, все развлекаются, произносят подходящие к случаю приветствия. - И чтобы сын твой, - поднимает рюмку Раяона, его слегка затуманенные глаза смеются, - чтобы сын твой, вазаха, стал знаменитым вором скота. Известное и излюбленное мальгашское напутствие, направленное в мой адрес, вызывает у присутствующих бурю восторга, тем более, что произносит его шеф кантона, блюститель законов. Гости наклоняются к Веломоди, сидящей тихо и скромно у стенки в тени. За весь вечер она не проронила ни слова. Одной из старших теток, сестре моей тещи, не нравится молчание Веломоди, и она с лицом сердитого лемура говорит: - К ней трудно применить нашу поговорку: не уподобляйся сверчку, голос которого наполняет весь лес, хотя сам он крошечный... Голос Веломоди что-то не заполняет хижины. А ты, вазаха, знаешь подходящие поговорки? - Знаю. Все с большим любопытством смотрят на меня. - Я знаю много растений, - повторяю услышанную когда-то мудрость, - но только сахарный тростник мне по вкусу. Другими словами: много девушек существует на белом свете, но только одна мне нравится. Гостям по душе такая учтивая аллегория. На прощание молодая еще теща обнимает мою голову и крепко целует в щеку; это вызывает сильное удивление семьи. Прежде они совсем не знали поцелуев, да и теперь не слишком увлекаются ими. Потом теща совершает обряд, который всем, кроме Рамасо и Раяоны, кажется существенным дополнением к торжеству. Рафузуко приносит из кухни горящие головни и выбрасывает их из обеих дверей хижины далеко во двор. Головни описывают дугу, рассыпается фонтан ярких искр. - Зачем это? - спрашиваю. - Чтобы отогнать злых духов, кружащихся вокруг хижины, - объясняет теща. - Около моей хижины духов нет, - успокаиваю я ее. - О, вазаха, откуда ты знаешь? Духи есть везде! - Не беспокойся. Я защищу Веломоди. Около полуночи семья попрощалась, и хижина опустела. Вскоре я проводил последнего гостя - Богдана. Вернувшись в хижину, я застал Веломоди на том же месте - в темном углу у стены. Она просидела там весь вечер, тихая, как мышонок, и скромная, как овца. Теперь она смотрит на меня, и я вижу только ее глаза, вернее два ярко горящих уголька, пронзающих меня из мрака. Я понял, как удачно складываются события: Веломоди в роли моей вади - старый обычай гостеприимства в Амбинанитело, проявление искренней доброжелательности, подлинная живая связь между мной и жителями деревни. ЗЛАЯ РЕКА Цапли вурумпуцы - белые, нарядные, парящие высоко в небе птицы. Их всегда восемь. Ежедневно, вероятно с незапамятных времен, подчиняясь извечному инстинкту, они в одно и то же время появляются над долиной: за полчаса до захода солнца. И всегда летят над рекой, словно связаны с нею. А когда проносятся над деревней, их бесшумный белый полет напоминает мелькание светлых мыслей. Цапли - прекрасные существа. Мальгаши любят их. Птицы с достоинством шагают по рисовым полям, точно хозяева. Белые цапли на полях так же неотделимы от мадагаскарского пейзажа, как крылатые хищники кани, которых здесь называют папанго. Высоко в небе они вычерчивают над каждой мальгашской деревней круги и высматривают цыплят. Цапли охотно ютятся вблизи скота: вероятно, ловят больших клещей и мух, лакомившихся теплой кровью животных. Но основная их еда - лягушки или маленькие рыбки, обитающие в болотах на рисовых полях. Появление над рекой восьми цапель означает, что день в Амбинанитело пришел к концу. Я прекращаю писать, закрываю тетрадь и иду к реке Антанамбалане. Здесь я ежедневно любуюсь одной и той же картиной: поразительной мощью горной реки. Свое начало она берет недалеко в горах, но уже здесь река огромна, не менее Вислы в низовьях. Откуда в этом горном хаосе столько воды? Белые цапли вурумпуцы полетели к истокам реки; мои мысли вплелись в птичий полет и устремились за ними. Тайна истоков всегда манит человека, он тянется к ним, как цапли. Но сумерки густеют, лес на склоне гор темнеет, вершины все острее сверлят небо. И вот тут фантазия мальгашей пробуждается: река уже не река, это зверь. Дикий, страшный, точно вырвавшийся из клетки бешеный пес. Она рвется из клубящих гор и живет, как живут крокодилы, змеи, белые цапли. Чем ночь глубже, тем зверь грознее. И тогда Веломоди, моя вади, толкает меня. Ей страшно, пора возвращаться домой. Когда мы шли к реке, Веломоди, как и пристало хорошо воспитанной мальгашке, шагала позади меня. Вечером же она боится реки и ее духов и осторожно ступает впереди, так близко, что ее спина касается моей груди. Моя близость придает ей уверенности. Такое простое доказательство доверия доставляет мне радость и наполняет гордостью: девушка признает непобедимую силу белого человека, который сумеет защитить ее от грозных мальгашских бед. Весь обратный путь мы молчим и чувствуем, что нас обоих связывает крепкий узел мальгашского союза. На рисовых полях громко квакают лягушки. Как-то Богдан сказал, что мадагаскарские лягушки по внешнему виду мало чем отличаются от наших, европейских, но голоса совсем не похожи. Это верно. Лягушки, которых мы слышим каждый вечер, орут, как многотысячная, разбушевавшаяся толпа людей. Сходство настолько велико, что на ум приходят неожиданные сравнения. Сейчас мне мерещится какой-то бурный митинг в большом городе. - Тысяча людей говорит! - смеясь, обращаюсь я к Веломоди. - Это не люди, это духи разговаривают. - скромно поправила меня девушка и тут же добавила: - Хорошие духи! Веломоди с облегчением вздохнула - хижина рядом и квакают лягушки. Теперь она уже совсем успокоилась: со всех концов деревни доносится лягушачий хор, напоминающий все тот же многоголосый человеческий гул. Наступила ночь, добрые духи окружили селение плотным кольцом голосов и будут так митинговать до рассвета, охраняя покой людей. К утру эти лягушки умолкают, но зато вступают другие, еще более удивительные. Они скрипят, точно несмазанная телега. И снова обман так велик, что можно поклясться: вокруг деревни кружит обоз скрипящих телег. Скрипят они долго, до утра, пока не выглянут первые лучи солнца, тогда телеги умолкают. Однажды утром меня разбудил фальшивый крик, неслыханная какофония. Взбесились лягушки, подражающие людским голосам; орут громче, чем обычно, хотя уже белый день. И немазаные телеги - другая разновидность лягушек - тоже разбушевались не на шутку, и телеги мчатся сломя голову. Шум невозможный. Со двора вошла Веломоди, от волнения с трудом говорит: - Река... Я вышел из хижины, и глазам предстала грозная картина. Вода залила всю долину Амбинанитело, все рисовые поля. Должно быть, где-то в горах разверзлись водные хляби. За ночь река поднялась на несколько метров и затопила все вокруг. Вода повсюду. На сплошном безбрежном озере уцелел только один песчаный островок - наш холм, на котором стоит селение, отрезанное от всего мира. Большая вода изменила всю жизнь. Трудно узнать прежнее Амбинанитело. Растения стали другими и звери тоже. Лягушки на радостях разорались что есть мочи, птицы жалобно щебечут, лемуры воют, даже люди стали какие-то странные. Не узнаю Веломоди. Глаза широко раскрыты, рассеянна, не слушает меня. Когда я хочу подойти к воде за нашей хижиной, девушка вдруг пугается и требует, чтобы я вернулся домой. - Вода сегодня злая!.. - повторяет она. - Река злая!.. Позже Веломоди пошла в деревню и привела дедушку Джинаривело. Обычно он бывает в хорошем настроении, но сегодня у старика измученное лицо и он так неразговорчив и рассеян, словно прислушивается к чему-то. Вероятно, Веломоди говорила ему обо мне, потому что старый друг, уходя, предостерегает: - Не подходи к воде, вазаха! Смотри!.. Река сегодня голодная!.. - Крокодилы, что ли? - спрашиваю недоверчиво. - Нет, нет, нет!.. - шепчет Джинаривело, и лицо его выражает нечто более грозное. Я киваю головой. Деревня погружена в необычное состояние. Около полудня я вышел прогуляться между хижинами, и всюду замечал угнетенных чем-то людей. Овладевшая ими печаль мне непонятна. Все чего-то ждут и чего-то боятся. Однако грозная опасность миновала. Во второй половине дня вода начала спадать. Люди видят это, но по-прежнему прячутся в хижинах и по-прежнему молчат. Мне даже кажется, что беспокойство их возросло, - они чего-то мучительно ждут; еще мгновение, и что-то должно свершиться: грянет гром, обрушится удар... Мне знакомо такое напряжение. Мальгашские души часто цепенеют в непонятной муке. Настроение их чувствуется даже в моей хижине. Вероятно, присутствие Веломоди подействовало на меня, и я сам возбужден. Вздрагиваю, как от удара, и вдруг слышу отдаленные крики людей и приглушенные голоса. Потом наступает мертвая тишина, но все в Амбинанитело уже знают, догадались: случилось несчастье. Несчастье действительно случилось. Утонул ребенок. Здоровый трехлетний мальчик. Выскочил из хижины и побежал. Мать кричала ему, но он бежал, как во сне, точно его кто-то звал. Мать помчалась вдогонку, но было уже поздно. Когда река опадает, берега становятся скользкими. Мальчик оступился и свалился в воду. Долго боролся - крепкий был. Люди стояли вокруг и видели все. Потом ребенок ослаб. Вода поглотила его. Утонул. - И никто не спасал? - кричу на жителей деревни, которые рассказывали мне об этом, - я не мог скрыть возмущения. - Нет!.. - отвечают они и удивляются моему вопросу. Когда тайные силы требуют жертв, с ними нельзя бороться, спасения нет. Я видел несчастную мать. Она не убита горем, лицо ее равнодушно, и она, как всегда, толчет рис для своей семьи. На ее долю выпала тяжкая неизбежность - гибелью ребенка она оплатила таинственный долг деревни. И теперь спокойна. А вода продолжала быстро спадать. Лемуры умолкли, рисовые поля показались из воды, и снова на них закипела жизнь, бедствие прошло, наступила разрядка. Люди в хижинах, избавившись от кошмара, весело беседуют, смеются и шутят. Солнце еще высоко стоит в небе, а река совершенно успокоилась и вошла в свои берега. Была голодна и зла, схватила свою добычу, - что же тут удивительного? Естественное право каждого дикого зверя. Похищает, но когда насытится - честно уходит. И люди радуются, что река утихла и зверь удалился. Солнце клонится к западу, и, как всегда, вечером пролетают мои крылатые знакомые, - цапли вурумпуцы. Их восемь. Сегодня я смотрю на них с большим, чем до сих пор, облегчением и дружбой. Над изменчивой судьбой людей и случайностями долины летят цапли, всегда чистые, благородные, спокойные, постоянные белые символы мудрости небес. А у людей на земле большая радость. Река оставила щедрый дар - ил. Наводнение покрыло поля жирным слоем удобрения. И люди радуются, потому что будет хороший урожай риса, будет достаток, придут веселые танцы и появятся новые дети. Люди уже танцуют. Рядом с забытой смертью ребенка рождается надежда новой, плодоносной жизни. В этом, пожалуй, мудрость земли. АМОД, СЫН АМОДА У главной дороги против моей хижины возвышается солидное деревянное строение китайца, торговца продовольственными товарами. Он привозит товары из Мароанцетры и вывозит туда большинство сельскохозяйственных продуктов долины. Немного поодаль, в глубине деревни, у той же дороги, стоит лавка другого купца, индуса Амода, торгующего текстильными товарами. Китаец, тихий и скромный человек, всегда честно и по-дружески относится к мальгашам. А индус стал вести себя прилично только после жестокого единоборства, которое он несколько лет назад затеял с жителями Амбинанитело и проиграл. Индус полагал, что раз монополия в его руках, то он может драть шкуру, но мальгаши принудили купца опустить нос и снизить цены. Они приобрели велосипед и сами стали закупать нужные товары в Мароанцетре. Китаец живет здесь постоянно, Амод же обосновался в Мароанцетре, там у него другие, более крупные дела; сюда же он частенько приезжает и задерживается дня на два. И тогда, в хорошую погоду, он садится вечерами у своей лавки на стул, широкоплечий, брюхатый, важный, и, неподвижно уставившись на далекие вершины гор, отдыхает. Большая черная борода делает его похожим на восточного владыку, обдумывающего великие походы. В действительности же он обмозговывает свои мелкие делишки. Разительный контраст составляет его жирная туша и непомерное честолюбие с мальгашами, не имеющими ни того, ни другого. Когда Амод в первый раз увидел меня в Амбинанитело, он тотчас вспомнил наше совместное путешествие из Таматаве в Мароанцетру и приветствовал меня как хорошего старого знакомого. - Вы все-таки забрались в эту ужасную дыру? - воскликнул он. - Куда купец просунет свой нос, туда попадет и естествоиспытатель. Амод схватился за бока и в шутку стал меня корить: - Я с вами должен посчитаться, вы сбиваете с пути сорванца моего сына! - Да неужели? - У него свихнулись мозги: вместо того чтобы стать настоящим купцом, он мечтает сделаться великим натуралистом. - Не волнуйтесь, купеческой жилки он не потеряет. - Вы меня успокоили. А как он работает? - Необыкновенно! Амод подозрительно смотрит на меня. - А вы им довольны? - Ужасно! - Это слово можно понимать и так и сяк. - Именно! Сын Амода, четырнадцатилетний мальчишка, тоже Амод, постоянно живет в Амбинанитело. После окончания местной школы он должен был помогать отцу в лавке, но вместо этого бьет баклуши. В его черных, похожих на мальгашские, глазах искрится острая любознательность. Глаза красивые, пламенные, алчные. Наш приезд в Амбинанитело вызвал у молодого Амода повышенный интерес, и он первый стал помогать нам. После нескольких испытательных часов я принял его на постоянную работу и назначил высокое вознаграждение. Никогда еще во время экспедиций мне не приходилось встречать такого способного ученика. Он все схватывал на лету, все понимал с первого взгляда, угадывал наши мысли, проявлял старание. На третий день он уже умел препарировать шкурки млекопитающих, а на шестой - птиц. На седьмой день он попросил повысить заработную плату в пять раз. - Во сколько? - спросил я, остолбенев. Когда мальчик повторил, я подсчитал, что сумма будет в два раза больше, чем получает на своем ответственном посту шефа кантона местный сановник Раяона. - Амод, ты сошел с ума! - процедил я сквозь зубы негромко, но выразительно. Молодой индус посмотрел на меня каким-то далеким, мечтательным взором и только потом стал приходить в себя, точно пробудясь ото сна. Отказ принял спокойно, как нечто неизбежное, и продолжал трудиться с прежним рвением. Работал он быстро и ловко. Иногда только заглядится на препарированный экземпляр красивой птицы и стоит, словно восхищенный ее красотой. Позже мы узнали причину его задумчивости. Он подсчитывал. Подсчитывал, сколько прибыли в франках, долларах и фунтах даст эта птица на мировом рынке. В такие минуты Амод становился мечтателем, который с болезненным увлечением погружался в немыслимые расчеты и витал в фантастической стране безумных цифр. Мальчики принесли мне бабочку уранию. Как известно, это одна из самых красивых бабочек в мире, истинное чудо по своей расцветке. Словно невменяемый, Амод не мог оторвать от бабочки горящих глаз и чуть ли не пожирал ее взором. - Пятьсот франков... пятьсот... - шепчет он. Бабочка urania orientalis великолепна, ничего не скажешь, но она не такая уж редкость на Мадагаскаре, поэтому я объясняю Амоду по-деловому: в Париже за нее дали бы самое большее пять франков. - Неправда! - восклицает мальчишка, и его злая усмешка выражает нескрываемое презрение, которое питают к человеку, неловко маскирующему свои делишки. На Мадагаскаре очень распространена птица кардинал. Оперение самцов, особенно в брачную пору, сверкает огненным пурпуром. В районе Амбинанитело их не так много, но все же нам удалось добыть два хороших экземпляра, из которых один немного побит дробью. Богдан пытался привести его в порядок, но, недовольный результатом, отложил препарированную птицу в сторону. - А что, эта птица не нужна? - спрашивает Амод глухим от волнения голосом. - Не нужна, - отвечает Богдан, не поднимая головы от работы. - Так... я могу ее взять? - Возьми, - пробурчал Богдан. Амод решил, вероятно, что это рассеянность или глупость Богдана, схватил кардинала и тотчас унес домой. Домашним он заявил, что получил вещь стоимостью в пять тысяч франков. Хотя мадагаскарский кардинал отличается великолепным оперением, но, так же как и бабочка урания, стоит немного. Амодом овладела денежная лихорадка. Он считает себя богачом, которому работать незачем. И действительно, дни проходят, а молодой индус не появляется. Раструбил по всей деревне, что нашел неисчерпаемый источник огромного богатства, а меня с Богданом называет обманщиками, фокусниками и хитрецами. У жителей Амбинанитело это вызвало раздражение, отголоски которого быстро дошли до ушей учителя. Встревоженный Рамасо пришел к нам с озабоченным видом и спрашивает, сколько правды в болтовне Амода. - Нисколько, - заявляем. Учитель, человек сведущий, быстро разобрался в подлинной продажной и музейной стоимости обычной птицы. - Надеру Амоду уши, - возмущается Рамасо, - и расскажу тем, кто легко поверил в его бредни. Хорошо, что он ушел от вас. Причинил бы немало хлопот. Я согласен с ним, но когда через несколько дней пришедший в себя и покорный Амод снова постучался в нашу хижину, я не смог отказать плуту и снова принял его. Хороший и милый в обычное время, парень делается невозможным, когда его охватывает мания подсчетов. А она нет-нет да и появляется. И в этом неистовстве цифр есть какая-то абсурдная логика: в молодом Амоде растет дух типичного капиталиста. Наша экспедиция разожгла в нем хищнические инстинкты, и Амод, охваченный ими, не находит себе места. Когда е