ранов дружески потрепал морехода по плечу и, пользуясь тем, что внимание хозяина и застольных гостей было отвлечено пляской и пением, выскользнул из трапезной в верхние гостевые горницы. Шелихов остался в раздумье за столом. Видно, нужны тысячи "немереных верст" тундрового сухопутья, чтобы человек пробежал их и убедился: да, никакого другого пути не осталось, как принять предложение и перебраться через новые тысячи верст, и уже по океану, в Америку. 3 Екатерина II давно лелеяла мечты о третьей столице империи - Константинополе, с собственным внуком Костенькой на греческом престоле. Это был мираж, которым трезвая немка позволила увлечь себя Потемкину. Мираж этот ничего, конечно, не дал ей, но Россия после Кучук-Кайнарджийского мира с Турцией оказалась наводненной греческими беглецами. Близкий к трону, советник в политической игре самодержицы, украинец Александр Андреевич Безбородко, достигший впоследствии высших почестей в государстве за передачу секретнейших планов своей покровительницы наследнику престола Павлу, превратил подаренный ему, вельможе на правах феодала, бойкий украинский городок Нежин в пристанище предприимчивых греческих изгнанников. Один из таких пронырливых македонских выходцев Евстрат Иванович Деларов расположил к себе имперского вельможу и с его помощью докатился до Восточной Сибири. Этого Евстрата, а по русскому просторечью - Истрата, потянуло в Сибирь золото, рассказы о нем. Но по прибытии в Иркутск Деларов, оглядевшись, быстро сменил ориентацию в поисках наживы. Золото, добываемое в глухой тайге личной отвагой и бесстрашием одиночек-старателей, показалось уроженцу безлесной Греции делом сомнительным и слишком опасным. На родине Деларов кормился ловлей кефали и дельфинов в Ионическом море, а сейчас перед ним была пушнина. И он сделал для себя вывод: промысел морского зверя у берегов Камчатки и в заморских странах, найденных сибирскими промышленниками, - вот то, что должно стать его истинным призванием, здесь именно и путь грека к богатству! Рассказы о своем опыте и подвигах рудоискателя находчивый македонец сменил теперь на еще более фантастические повести о подвигах и опыте бывалого морехода Деларова Евстрата Ивановича. И о чем бы он ни говорил, могло казаться достоверным, поскольку и в рекомендательном письме самого Безбородко значилось: "В доверии к сему человеку не ошибетесь и отменно обяжете принимающего участие в его судьбе..." Избрав себе новую дорогу, Деларов, естественно, обратился к купцу-мореходу с предложением своих услуг, но не снискал доверия. Впоследствии Селивонов, дальновидный и тонкий политик, внушил Шелихову, что грек, как управитель русских поселений в Америке, привлечет к этим поселениям симпатии самого Безбородко. А Безбородко ведает канцелярией прошений на царское имя. Через эту канцелярию рано или поздно предстоит пройти и Шелихову. Да и кто знает - может быть, здесь откроются симпатии и самой государыни, особенно благосклонной к босфорским верноподданным. Так или иначе договор между Шелиховым и Деларовым был заключен без согласования с компанионами. Деларов принял на себя обязанности передовщика и морехода на время плавания, а по прибытии в Америку - должность главного управителя, с жалованьем по три тысячи рублей в год и долей в промысле в четыре валовых пая. - Ежели, от чего боже сохрани, за присталью лошадей или же по каким другим причинам вся следуемая в Америку кладь после Троицы, к двадцатому числу июня, в Охотскую область не прибудет, разорви наш контракт, Истрат Иванович, и считай, что, коль этого не сделаешь, не премину на всю Сибирь непригодность твою ославить, - бесцеремонно прервал Шелихов при своем отъезде в Охотск разглагольствования Деларова об опасностях плавания в Эгейском и Черном морях. - Приравнял свои лужи к Восточному океану! "Промедление смерти подобно", говаривал великий государь Петр Алексеевич, а мне непременно сего лета надобно подкрепить припасами компанию... Заручившись содействием Селивонова на выдачу с охотских казенных складов необходимого заморским поселениям провианта и снаряжения - якорей, меди, смоленых корабельных снастей, - Шелихов не решился доверить получение их по ордеру новоназначенному управителю. Шелихов знал, с кем Деларову придется иметь дело в Охотске. Там Кох. Этот Кох, можно не сомневаться, сумеет отправить самонадеянного грека за океан с пустыми руками, а ордер с кляузной отпиской о причинах невыполнения вернуть в Иркутск. Единственным виновником гибели русских людей, оставленных на американских островах и материке, в глазах современников и потомства останется тогда Григорий Шелихов. Под влиянием этих мыслей, не считаясь с тем, что при тяжбе с компанионами ему надо быть в Иркутске - собственное благосостояние его висит на волоске, - Григорий Иванович решил бросить все и ехать в Охотск, чтобы лично наблюсти за снаряжением "Святителей" и отправкой корабля в обратное плавание. Деларов же, как условились, должен был выйти спустя две недели, на спаде паводка Ему поручалась доставка тяжелого груза, главным образом соли. Соль была заготовлена еще в Усть-Куте. Ринувшись тогда по следам ледолома, Шелихов не рискнул ее взять с собой, боясь подмочить и испортить, - достаточно труда и усилий пришлось затратить на сбережение одного только пороха, зашитого в кожаные мешки, втиснутые в двухпудовые бочонки. До Охотска Шелихов добрался лишь в начале июня, преодолев неистовую ярость и препятствия таежной и тундровой сибирской весны. В Охотске он привел в порядок и спустил на воду простоявший зиму на стапелях корабль. С нарастающим нетерпением мореход стал поджидать человека, которому доверял свою открытую землю. О прибытии Шелихова тотчас же узнал асессор Готлиб Кох, уже утвердившийся в должности коменданта Охотского порта. Кох даже воссиял от удовольствия - Шелихов опять очутился в его руках: надо уж теперь как следует поприжать купчишку, не поделившегося тогда добычей. - За вами должок, Григорий Иваныч, - ехидно заметил Кох, когда Шелихов пришел в портовую канцелярию и подал ему бумагу с какой-то, как думал Кох, просьбой. - Ежели заслужите, отдать не откажусь, - спокойно ответил мореход. - Токмо в этот раз я не одолжаться пришел. Его высокопревосходительство генерал-поручик Иван Варфоломеевич Якобия поручает вам для моего судна, отправляемого в Америку... - и не удержался усилить впечатление, - во исполнение монарших предначертаний! - выдать по казенной цене пятьсот пуд муки ржаной, якорей восемьдесят пуд, меди красной в котлах и в листах сорок пуд, снастей в стренгах и в спуске мелком двести пуд. Прочтением прочих мелочишек затруднять вас не буду... Кох даже рот раскрыл от изумления. Ткнулся в ордер - на ордере подпись Якобия. О какой-то необыкновенной перемене обстоятельств, неведомой и непонятной Коху, говорил и внешний вид морехода. Кох видел, как Шелихов нарочито медленно извлекал из глубокого отворота рукава кафтана темно-зеленого сукна бумажку. Кафтан этот фасонный Григорий Иванович заготовил в Иркутске по образцу формы, сохранившейся в русском флоте еще с петровских времен. Бросался в глаза и кортик, длиной в половину палаша. "Морской разбойник, а не купец. Такого, пожалуй, и не обстрижешь", - подумал разом поблекший Кох. Но, вспомнив расшитый золотом мундир и преувеличенные собственным воображением полномочия Биллингса, все же решил не сдаваться. - Все, что в амбарах имеется, - сказал он, - капитан Биллингс за собой оставил для надобностей... - Для промена на чернобурых лис?.. Знаю, и в Иркутске о том знают! - решительно отклонил Шелихов ссылку на Биллингса. - Его высокопревосходительство знал о Биллингсовых надобностях, потому-то и прописал "предоставить мореходу Шелихову право лично на складах отобрать потребное и означенное в ордере". Кох еще раз окинул взором купца и оспаривать подпись генерал-губернатора уже смелости не набрался. Шелихов через неделю погрузил все отобранное на корабль, выведенный на рейд. На погрузке работала артель, собранная мореходом из гулящих людей. Их в Охотске во время навигации насчитывалось иногда больше сотни. Эта вольная и буйная ватага всей своей внешностью как бы говорила о роковых столкновениях с жестокими законами времени. Добрая половина бродяг не имела ноздрей: ноздри были вырваны клещами палача. Немало было и людей, носивших длинные волосы, волосами они прикрывали отрезанные уши, и редко у кого на едва укрытых лохмотьями плечах не проступали следы ссылочного и каторжного клеймения. Всех этих людей называли "храпами", и кличка "храп" ни у кого из них не вызывала ни протеста, ни обиды, разве что заломит кто-нибудь несуразную цену за работу, чтобы только отвязаться от неприязненного человека. Зато расспросы о причине страшных отметин редко сходили благополучно. За неуместное любопытство кое-кто и страдал от храпов. Охотское начальство после нескольких запомнившихся тяжелых случаев вмешательства в жизнь храпов не имело желания отличаться на поимке клейменых. Стороны встречались и расходились, не замечая друг друга. Шелихов хорошо знал этот народ. С ними еще до Кыхтака он провел несколько плаваний в береговых "скорлупках" на Камчатку и Курильские острова. Не было людей надежнее храпов перед лицом опасностей и лишений. Зная, что в Охотске в разгаре лета и за деньги свободных рабочих рук не найдешь - мало ли какие в короткое северное лето возникают среди оседлых жителей заботы: рыбная ловля, сенокос, починка изб, в чем без храпов никак не обойдешься, - Шелихов сразу же, как только заявился в Охотск, закабалил человек пятьдесят этаких охотников до морского дела. - Слушай меня, - обратился он к ним. - На сторону не глядеть, с берега не отлучаться, зато есть ли работа, нет ли работы - до отплытия "Святителей" все равно полтина в день на нос, пятку десятников - по рублю, старосте - два рубля! Идет? - повел глазами Григорий Иванович по лицам собравшихся. - А безносым как? - ввернул кто-то из толпы. - Надо бы гривенник скинуть, да уж ладно, - отшутился Шелихов, - приравняем! Но глядите, мужики, чисто работать, за кражу али подмочку остатки носов сверну... Караван вот-вот быть должен. Погрузка вырванных у Коха припасов прошла с редкой удачей. Шелихов это приписывал своей напрактикованной руке и сожалел, что нет Деларова: ему бы здесь следовало поучиться, как надо браться за работу. Не затонуло ни куска металла, ни мелкой бисеринки или бусинки: мешки с мукой и бочонки с порохом были переправлены через бар и выстроились на палубу без затечин - небывало! Погрузка купеческого корабля испокон веку была в Охотском порту предметом хитроумнейших ухищрений охотской "рвани". За нищенскую оплату трудной и опасной работы она вознаграждала себя подчас чуть ли не открытым пиратством. Но в этот раз на баре в устье Охоты, в каменных челюстях тверди, которые замыкали выход на просторы океана, храпы при малейшей опасности, не ожидая понуканий хозяина, прыгали на камни без оглядки и, рискуя жизнью, глотая воду, на руках и плечах протаскивали тяжелые баркасы и шняки через буруны, кипевшие над подводными камнями. Необычного поведения храпов на погрузке корабля мореход и в этот раз не заметил, не задумался над причинами, отдавшими ему в руки этих людей. Быстроту и четкость погрузки Шелихов приписывал хорошей оплате и своему опыту, хозяйскому глазу. Случай и удача принесли Шелихову богатство и начали кружить ему голову. Войдя в общество людей, видевших дорогу к жизни только в скупом и скучном накоплении - "копейка рубль бережет", - Григорий Шелихов проникся к ним презрением. С дворянством не сошелся - случая не представилось, да и своим достоинством поступаться не умел. Так и дошел в одиночестве до того, что мысленно все чаще стал сравнивать себя с одиноким несокрушимым морскими бурями кедром - таким, как тот, который мореход видел однажды на пустынном американском берегу. Вершина этого кедра стала забывать, чем она обязана корням и побегам подножия, сдерживающим под кедром почву. В конце восемнадцатого века среди сибирских простых людей в дикой глуши далекого востока России народная молва охотно подхватила и высоко подняла имя отважного морехода и землепроходца Григория Ивановича Шелихова. В открытой им никому неведомой и вольной стране одни надеялись найти приют и выход из беспросветной нищеты и унижения - "там вздохнем, без пачпорта и подушных жить будем", другие же в удаче Шелихова и его первых сподвижников видели осуществление собственных затаенных мечтаний и возможностей - "и нас господь крепостью, мужностью и разумом не обидел, найдем и мы себе долю". Много людей из низов искали случая примкнуть к делу Шелихова, чтобы своим самоотверженным трудом и отвагой подкрепить сотню шелиховских удальцов, пробравшихся в Америку. Эти люди мечтали обстроить, запахать и отстоять для России новые американские владения. 4 Храпы и хозяин поначалу были довольны друг другом. Шелихов ежевечерне расплачивался с ними, выдавая по полтине за день, хотя в иные дни люди и не работали, а вылеживали на песке под скупым солнцем и еще чаще под опрокидываемыми при дожде баркасами. Храпы стоически отклоняли самые выгодные предложения охотских жителей - "до спаса поработаешь, зиму в тепле продержу и кормить буду" - и еще более заманчивые посулы вербовщиков Биллингса, который подбирал команды на суда снаряжаемой на Алеутские острова экспедиции. - Мы в поход готовы, хоть на край света, но не под мундирным мореходом, - отвечали храпы к вящему удовольствию Шелихова и после вечерней получки гурьбой валили в кабак Растопырихи послушать "соловья". Такое прозвище получил бывалый мореплаватель Прохор Захарович Пьяных. Потомок вологодских лесовиков, в конце семнадцатого века под предводительством Владимира Атласова добравшихся до Камчатки и открывших миру эту вулканами покрытую страну, Пьяных считал себя кровным русаком, хотя внешность его свидетельствовала о неизгладимой примеси с материнской стороны ительменской туземной крови. Карие, как крупные кедровые орехи, глаза под нависшим надлобием, грива русых волос над желтым, взрытым оспинами лицом падала на крутые плечи приземистого тулова - в груди поперек себя шире. На свои широченные плечи - верхнюю палубу, как он их называл, - Прохор Захарович легко вскидывал "четверть соли" - десятипудовый куль - и с ним по зыбкой доске всходил на борт корабля. С тушей убитого на охоте оленя, присвистывая снегирем, он перепрыгивал через глубокие, кипятком кипящие ручьи, прорезающие подножия действующих сопок, и шел себе как ни в чем не бывало. От людей, с которыми говорить не хотел, отделывался тем, что пожимал плечами: не понимаю, мол, о чем речь, и прибегал к свистящему и шипящему ительменскому языку, а на нем не разговоришься. На побережье Охотского моря, до самого Гижигинска, и на обоих берегах Камчатки, восточном и западном, все от мала до велика знали Прохора Захаровича Пьяных как желанного и занятного гостя в каждой избе и яранге: Пьяных, как никто, умел расцветить мрак темных жилищ Приполярья рассказами о странствиях и приключениях во всех широтах Великого океана. До отхода в поворотное плавание на Америку Пьяных устроился в кабаке Растопырихи, как в своей штаб-квартире. Не преследуя никаких целей, кроме услаждения себя во хмелю приятными разговорами, Прохор Захарович всегда встречал среди храпов внимательных слушателей. Чудеса и приманки американского рая, открытие которого он приписывал себе и гордился тем, что "первый увидел и закричал "земля", не то бы прошли мимо", увлекали людей. - Не жизнь, а райское житие, - говорил Пьяных. - Рыба, звери сами в руки идут, птицы видимо-невидимо, есть и такие... серенькие, что не худо поют, вроде будто соловушки. Коренья - репа наша, к примеру, - сажали - в голову вырастает. Американцы, алилуты, чугачи и какие там еще есть - люди рослые, становиты, больше круглолицы и живут до ста лет. Женщины, - причмокивает "соловей", - удивительные! Подбородки, грудь и плечи так раскрашены, будто косынки шитые, ходят босы, но чисто, для того умываются своей мочой, а потом водою. К нашему брату, особенно ежели кто русявый и бородатый, привязчивы. Одна такая, в губе фунтовая колюжка, в носу кость рыбья - дворянка, значит, по-ихнему, - ко мне пристала... Страсть ласковая! - не смущаясь общим хохотом, солидно умозаключил Захарыч. - Хвори обнаковенной не знают, кроме примеченной... венерической, завезли треклятые китобои иностранные... Они в те края нет-нет и забегут! Пуще жизни любят эти дикие в гости ходить и гостей принимать, пляски плясать, и первая почесть на пиру в том, что подносят холодную воду... Налей-ка, Родионовна, чепурашечку за алилутов простодушных выпить, вольготная там жизнь! - и Пьяных в волнении от своих воспоминаний, подогретых изрядной долей хмеля, бросил чарку в подол Растопырихи. Та восседала на куче юколы под выставленной на середину кабака бочкой водки. - Чего же ради ты в раю этаком остаться не соблазнился, по морям колесишь, утопления ищешь? - усумнился в прелестях американского рая артельный староста Лучок Хватайка. Полное его имя Лука, но по причине малого роста и едкости характера Хватайку никто не удостаивал этого полного имени. - Гоняет тебя купец твой, Шелихов... Пьяных опрокинул очередной стаканчик, обтер усы и не сразу ответил. - Это ты, - крикнул он, покосившись на Хватайку, - не можешь понимать. Я - мореплаватель, меня и мамка в баркасе под Камчаткой в бурю родила. Оттого не положено мне на суходоле, хотя бы и в ягодах, с бабами сидеть, на суше я цинготной болезни подвержен... А чем в Америке для прочих людей не вольная жизнь? Двести рублей на год жалованья хотя бы такой безмозглый, как ты, получает, да компанейский полупай - Григорий Иваныч всех в компанионы записал, кто в прошедшее плаванье с ним пошел, - пять сот рублей вытянет, а ежели в рубашке родился, и в тысячу обозначится. Пять годков, велик ли срок, отбыл - купцом возвернулся... - Видели, каких ты из нашей породы обратных купцов привез, - не унимался Хватайка, - с цингой и в вередах, хватит пакости на полный пай... Нет, Прохор Захарыч, напрасно ты народ сказками американскими смущаешь, разве что заплачено тебе... - Ты кто т-таков? - вытаращился на Хватайку Пьяных. - Ты в Америке был, чтоб в моих словах сомневаться и марать?.. - Да зачем мне трудиться-то марать, - насмешливо возразил Хватайка, - купцы, куда бы они ни втерлись, сами все замарают, и чиновники к этому делу печать гербовую приложат да отпишут - все, дескать, по закону... Споры Хватайки с Пьяных не всегда разрешались мирно. Храпам не раз приходилось выручать мелкорослого и тщедушного Лучка из могучих рук вошедшего в раж Захарыча. Другому храпы не спустили бы неуважения к своему старосте, а тут - ничего... "Нет нужды, что Прохор Захарыч перехватит лишнюю кружку пенника и прилыгнет что-нибудь. Не любо - не слушай", - утешали они помятого Хватайку. Храпы хотели верить в существование страны, текущей молоком и медом, - страны, где человек мог бы вздохнуть во всю ширь груди, стиснутой от рождения нищетой и бесправием, а у многих и навсегда сдавленной тяжким надгробием каторги. Почти каждый из "клейменых", вступавших в шелиховскую артель, решал для себя попасть в число трех десятков работных, которых, как о том проговорился тот же Пьяных, хозяин имел намерение, присмотревшись, отобрать из артели себе в компанионы. Первый рейс регулярной связи России с Новым Светом, о чем во всеуслышание объявил Шелихов, начинался с отправления в Америку "Трех святителей", а это уже не слепые поиски, - это открытая всем русским людям трудами и заботами Шелихова широкая дорога к привольной жизни в сказочной стране. Перед Шелиховым после разрыва с купцами-компанионами встала задача освоить американскую землю собственными силами и средствами. Поначалу он радовался создавшемуся положению: представлялась заманчивая возможность одному присвоить блага Славороссии. Для этого, казалось бы, нужно было только самому, - а не управителей посылать, - сесть на берегах Америки и самолично повести все дела. Но деловая трезвость купца сильнее порывов мечтателя. Деньги! Где взять для этого деньги?.. Все дары и блага американской земли - это ведь тоже деньги. А как их без денег достать, прежде чем они, эти дары и блага, превратятся в звон подлинного золота?.. - Не безумствуй, Гришата, - останавливала мужа Наталья Алексеевна, когда он в разгаре мечтаний выкладывал перед нею свои расчеты. - Где видано, чтоб один человек силы набрался такое дело поднять?.. В Америке зажить - капитал нужен, люди нужны, а у нас с тобою... - Яков Строганов с братанами Сибирь завоевал! - с запальчивостью кричал Григорий Иванович, как бы пытаясь отогнать этим криком не раз встававший перед ним вопрос о средствах и людях. - Когда это было и так ли было? Ермак Тимофеевич, да и он не в одиночку, а с народушком Сибирь покорил. Строгановы царю ее передали, а себе оставили одно только право ясак собирать да ясырь в рудники гнать - это, поверю, купеческое дело. В Ермаках ты побывал, с тобой и я судьбы-доли ермацкой отведала... Много довольна! Но искушать волю божью в другораз тебя не пущу. Чтобы в силу войти, нам крылья надобно - капитал приобрести... Ты в большие годы вошел, сорок, почитай, стукнуло, а какая у нас сила?.. Мечтанья, пух!.. Сидя на берегу Охотского моря, можно сказать, на пороге новооткрытой земли и вертя так и этак мысли о способах овладения ею, Шелихов вспоминал бархатный, певучий голос Натальи Алексеевны и высказанные женой жесткие, но правильные, как он понимал, слова. Все права имеет Наталья Алексеевна купчихой именитой век доживать. Держит он себя на людях, что и говорить, хозяином, а настоящей-то силы в нем, денег-то нет, - одни птичьи слезы. Деньги-то в мягкой рухляди, сваленной на пол иркутских амбаров. Даже при благоприятном решении совестного суда рухлядь эта превратится в деньги не раньше чем года через два: ее ведь еще надо доставить в Китай, Москву, Петербург. Да там и продать, а до той поры варись в собственном соку. Нет и кредита, - в глазах купечества имя Григория Шелихова стоило не много. Кладовые в Америке пусты. Люди, людские пополнения? Они еще нужнее американским поселениям, - а где их взять? Да и чем платить им будешь, владетель новой земли, пустой шиш Григорий Иванович?! Выходит, прав Селивонов: "Сколько шкур ни добывай, американские земли шкурами не удержишь. Закрепить ее за Россией мочно токмо пахарем, землепашеством да мастеровым человеком с рукомеслами". И эти слова правителя дел канцелярии губернатора не выходили из памяти морехода. Ими Селивонов в один голос с Натальей Алексеевной неизменно заканчивал продолжавшиеся после первого знакомства встречи и разговоры. "Вольных сибирских мужиков, чалдонов, в Америку не сманишь, - не раз говорил Селивонов, - не захотят люди от добра добра искать. Ты "несчастненьких", тех, что из кулька в рогожку переходят, подбирай, их тысячи по нашему краю перекатываются. С умом да заботой на землю сажай, тогда лет за десять Америку, глядишь, и освоишь". "С умом и заботой - сказать легко, а как выполнить!" Ценой великих усилий и жертв Григорий Шелихов, не смущаясь окриками и недовольством своих алчных к наживе компанионов, только и мог доставлять в Охотск пока один порох да пули, - Сибирь и сама-то едва зачинала земледелие. И все же он из Сибири через тысячи верст океана перебрасывал на Аляску семена невиданных на американском побережье растений. "...Остается мне сказать вам, - писал он на обороте реестра каждой посылки, как бы незначительна она ни была, - что вы и без назначения моего о времени посадки семян сами знаете по имеющимся уже на Кадьяке опытам, когда, в какие месяцы положить начало сему преполезнейшему делу. Господину Поломошному, вашему сотруднику, я вручил здесь хлебных семян: ржи 59 п. 39 ф., овса 2 п. 4 ф., ячменю 7 п. 12 ф., семени конопляного 33 ф., гречихи 23 ф., пшеницы 10 п. 35 ф., а сверх того огородных всяких семян: редьки, репы, свеклы, капуст разных и огурцов, луку, дынь, арбузов; да таковыми же в изобилии снабжен отец архимандрит. Опытность ваша, как и святых отцов и посланных хлебопашцев, научит вас поступать в сем важном деле со всею осторожностью и по лутчей методе". На доставку семян, перевозку их через океан в двойных рыбьих пузырях, заботы у Шелихова хватило. Не хватило лишь заботы о людях, о пахарях, сеятелях, руки которых только и могли обсеять русскими семенами новооткрытую землю. Золото не ржавеет, но человека ржавит. Случайное богатство и огромное выросшее на нем дело постепенно погасили в душе именитого гражданина Григория Ивановича Шелихова воспоминания о той голодной, бродяжнической жизни, которую он сам испытал в юности. Кусок хлеба из сумы калик-перехожих когда-то ведь поднимал на ноги ослабевшего в дороге от голода мальца Гришку, а черная изба пахаря укрывала до выздоровления пригожего парня Григория от захваченной в скитаниях огневицы. Посылая драгоценные семена на Аляску и давая наставление сеять "по лутчей методе" для обеспечения больших прибылей от хозяйства, Шелихов, этот "вот-вот миллионщик", с большой беззаботностью к жизни человека указывал: "Что же принадлежит до способа, кем орать новую землю, ежели недостаточно будет кадьяцких взрослых быков, то рассуждаю я в сем случае употребить на первый раз и людей, в сем необходимом деле можно и не пожалеть излишних человеческих трудов... Что принадлежит до бережливости хлеба и скота и протчего экономического устройства... во всем на вас полагаюсь". На охотском досуге Шелихов в ожидании каравана Деларова проведал настроения тех самых "несчастненьких", которых Селивонов советовал обратить на заселение Америки. Не расспрашивая в разговорах с храпами, за что тот или другой лишился ушей или носа, мореход успел выведать подноготную жизни каждого и убедился, что артель по первому зову готова сняться в Америку. Добрая половина людей, оказывается, полна одной думой - найти в новой стране семейный очаг и спокойный труд над мирной пашней. Выход, казалось, был найден. "Мужицкое нутро цело. Любови к земле и каты не вырвали. Годятся! - подумал Шелихов. - А фортуна? Не мужицкое дело фортуна, что им фортуна! Их судьба - землю пахать... Попади я в их шкуру, не выдержал бы, в душегубы ушел бы и душегубом до конца живота ходил бы". Душегубом Григорий Шелихов не был и навряд ли мог превратиться в душегуба, слишком жизнелюбив был сам и любил жизнь вокруг себя, но купеческие вороватые повадки, неотделимые, как говорил Хватайка, от природы купца, предпринимателя и всякого человека, стремящегося к богатству, проявлялись в нем легко и бездумно. Эта легкость и бездумность были даже непонятны в Шелихове, человеке большого размаха и добытчицкого пренебрежения к тем же деньгам. "Вот напасть, люди есть - денег нет; нос вытащил - хвост увяз, - растерянно ухмылялся собственным противоречивым размышлениям мореход. - Деньги горы взрывают, безденежье же дела, куда большие, чем гора, в пыль превращает. Ну, ничего, как-нибудь выкручусь, не допущу себя до срама, в Америку же напишу что-нибудь подходящее, а если и останутся недовольны, из-за океана все одно жалобы не долетят..." В конце концов мысль Шелихова остановилась на нанятых работных - валяются целый день на песке да еще посмеиваются над его "позорной" трубой, над тем, что он в ожидании каравана в хозяйской заботе каждодневно обшаривает взгорья. Им что? Вываляются за день до одури, вечером получат по полтине, подтянут портки и закатятся в кабак пропивать хозяйские кровные денежки... На человека истратить полтину в день не жалко, а выкладывать лежебокам тридцать рублей всякий день, тысячу рублей за месяц - покорно благодарю! "Не то что новую землю, портки сам потеряешь... Завтра же скажу: баста!" На другой день с утра Шелихов, выйдя на берег моря к работным, без долгих околичностей объявил: - Распущаю братцы, артель!.. Доверил караван бездельному человеку - не скоро приведет, а я не в силах за ожидание платить по соглашению, кое заключил на срок до отправления "Святителей". Придет же караван, всю артель в первую голову на погрузку приму, до последнего человека, и, как договаривались, - по полтине в день... За сей день плачу так и быть, где наша не пропадала!.. - Фи-ить! - пронзительно, по-разбойничьи свистнул Хватайка. - Уразумели теперь, чья правда была: Прохора али моя? Ах, и слюни-люди, об Америке возмечтали... купец вам покажет Америку! Воистину благодетель: примет, когда горбы наши занадобятся, а жрать что мы будем, пока тебе надобны станем? Отблагодарил уже раз, когда мы тебя замерзлого к бабе твоей привезли, эх ты... миллионщик! Да что с тобой толковать, волк в себе неволен, когда овцу режет, купец есть всегда купец - одна подлость!.. - Хватит бобы разводить! - прикрикнул на Лучка мореход, торопясь не дать Хватайке разжечь страсти. - Подходи за деньгами! - Шелихов, допуская, что его поступок может вызвать возмущение, даже пистолет за пазуху сунул, выходя к артели. Но решение Шелихова при установившихся почти дружеских отношениях между хозяином и работниками было настолько неожиданно, что многие приняли это за испытание их доверия к хозяину и готовности на жертвы и потому молчали, слушая выкрики Хватайки. А кое-кто даже пытался остановить его брань: - Будет тебе, Лучок, будет... Велико ли дело полтина, нам твоя правда обидна... В том же молчании люди брали последнюю полтину и с беззаботной, но смущенной улыбкой, не оглядываясь, исчезали в дверях стоявшего на бугре гостеприимного и столь утешительного кабака Растопырихи. - Дай штоф, Родионовна! - кидали входившие на прилавок последнюю полтину. - На достальные щец с мясом подкинь... Более осторожные хмуро оговаривали: - За полтину неделю строго по чашке подносить будешь... - Ладно, - хрипела довольная Растопыриха, подбирая сыпавшиеся полтины. - Что, охтимнеченьки, пропиваете? - Долю... - Доля - дело наживное, пока воли не пропили, гуляйте... Нет, воли они не пропьют, а в Америку попадут и долю наживут. Однако через неделю всем стало ясно, что суждено им остаться при старой доле. Произвол хозяина, проявленный так грубо и безнаказанно, рассеял розовые облака над Америкой, навеянные волшебными сказками Пьяных. Не приходится ждать добра в Америке, там и податься будет некуда, если купцу-прибыльщику даже шкуру снять с тебя занадобится. Очень немногим удалось найти работу и прокормление. Когда храпы приходили к старожилам и спрашивали что-либо "поработать", те в отместку за отказ пособить в начале летней страды с притворным равнодушием отвечали: - Уж как-нибудь и без вашего брата дело справим. - И, глядя на храпов, на их поникшие головы, отягощенные хмельком, соболезнуя, замечали: - Скажи, пожалуйста, выбросил?.. Вот не зарьтесь впредь на купеческий ярушник,* вырвет с него... (* Ячменный хлеб.) Обманутой и обиженной артели некуда было деваться. Слонялись кучками, как бродят по Охотску стаи собак, которых хозяева отпускают летом на волю кормиться тем, что ни попадет. Хватайка, как староста, считал себя обязанным отстоять права артели, заставить "толстопузого" сдержать уговор. Он глазами, более острыми, чем подзорная труба, и чаще Шелихова вперялся во взгорья и ждал, не покажется ли караван с особо важными для торговли в Америке товарами, ради погрузки которых Шелихов два месяца просидел в Охотске. Невзгоды товарищей терзали Лучка сильнее собственного голода: он, ротозей, договариваясь с купцом, не догадался подписать "бумажку" на уговор. В очищение совести Хватайка тайком от товарищей выдал на себя "запись" Растонырихе на пятьдесят рублей, чтобы она как бы по доброте своей, "Христа ради", давала каждому чашку щей раз в день. Лучок боялся распыления артели. С голодухи и самые сильные, самые отважные могут разбежаться в поисках счастья в тайге или на Камчатке. Кто ему тогда поможет свести счеты с Шелиховым? 5 Караван Деларова прибыл только в конце июня. Караван большой - тысяч двести пудов груза в шестипудовых вьюках, доставленных от самого Якутска на двухстах с лишком лошадях, быках и оленях, с полсотней проводников - якутов и тунгусов, непригодных для какой бы то ни было работы на море. Сразу же по прибытии в Охотск проводники стали торопить с разгрузкой и расчетом. Они спешили еще до осенних дождей вернуться по домам. Дорога им предстояла не только дальняя, но и трудная. Сложность была в том, что вьючный свой скот, поскольку наниматели на обратный путь фуража не давали, проводникам предстояло гнать домой попасом. Щеголеватый грек Деларов, впервые оказавшийся в глуби Сибири, на ее караванных тропах, прибыл в Охотск в неузнаваемом виде. Лицо Деларова, багровое и опухшее от бесчисленных укусов гнуса - бича тайги и тундры, походило на расписанный кровью рыбий пузырь, на какую-то плясочную маску алеутов. Шелихов только охнул, взглянув на него, но послабления решил не давать. "Разве я или Баранов, скажем, допустили бы гнуса обезобразить себя, как этот болван!.." - злорадно подумал мореход и, чтоб подбодрить унылого грека, весело прокричал: - С такой рожей, Истрат Иваныч, алеутские женки тебя вмиг на пляску подхватят и женят, а пока собери моих работных на перегрузку добра!.. Где найти?.. В кабаке, конечно... Вон над нами на бугре стоит... Спроси человечка, Лучком зовут, - он те их и сгонит... Да чтоб сейчас же выходили! Тебе на Петра и Павла надо в море выйти, а мне - на Иркутск, иначе все убытки на твое жалованье поверну... Хватайка, нырявший в пестрой толпе проводников, слышал слова Шелихова и поспешил сторонкой пробраться в кабак, чтобы встретить там Деларова. Лучок сидел уже в кабаке, когда грек показался на пороге. Хватайка молча слушал его и не проявлял никакого интереса. Грек даже растерялся, а потом стал кричать, видя, что Лучок как бы забавляется его горячностью. - Вот что, - сказал наконец Хватайка. - Ты не кричи, господин. Сегодня распочать никак не спроможемся, народ невесть где бродит. Завтра поутру всей артелью на берег выйдем, - ухмыльнулся вдруг Лучок. - Давно ждем... А вечером Лучок рассказал собравшейся артели о том, как рассчитаться с Шелиховым за "подлость", за обманутые надежды и за голодное урчание в брюхе в ожидании каравана. - Вдругораз не дождемся ухватить толстопузого за жабры, а упустим такое, нас комары заедят! - поднимал Лучок дух артели. - Перво дело, скажем, - заплати по полтине в день за прожидание... Целый месяц не жрамши сидели! Друго дело - по рублю в день тому, кто через бар возить будет, а кто утонет али задавит кого на камнях - пятьдесят рублей семейству и... на это на все - словам не верим! - подпиши бумажку на всю артель... По выбору на работу никто не становись - убьем! Не удовольствует нашей обиды, посмотрим, как сам грузить будет с тем компанионом, что ко мне приходил... Купец нам сказал "баста", и мы ему бастанем, а свое получим... Утром на берегу у пристани Шелихов встретился с собравшимися работными и, махнув в знак приветствия рукой, сразу начал: - За три дня погрузите - всю артель в Америку заберу. А перво-наперво баркасы в порядок произвести. - Погоди, Григорий Иванович, перво-наперво договоримся и бумажку подпишем, - остановил его Лучок и тут же не удержался, чтоб не съехидничать: - Тебя с благополучным прибытием долгожданного, а нас с получкою по полтине... за поджидальные дни... - Какие такие поджидальные?.. - До выхода "Святителей" в море! Мы... хоть мы и храпы, уговору держимся... Видишь, все как один, только мигнул ты, явились! Полагаем, что и ты слову своему хозяин... А еще те мужики, коих ты через бар возить назначишь, надумались по рублику спросить, уж больно тяжко и опасно через камни переваливать, сам знаешь... а в случае кто... - А в случае я прикажу тебя за бунт арестовать! - прервал Шелихов Лучка. - Что?! - закричали храпы, окружив Шелихова плотным кольцом. - Не дадим козла! Всех сажай! Гляди у нас: Лучка обидишь - себя пожалей... Шелихов слушал и не верил собственным ушам. Не было никаких сомнений - артель вышла на берег с обдуманным и закрепленным круговой порукой решением сломить его хозяйскую волю, заставить платить по необдуманному обещанию... Положение безвыходное. Люди нужны сейчас до зарезу, и именно эти люди, с их отвагой и сноровкой, столь важными при опасной погрузке, когда дорогу на рейд перерезают кипящие буруны. Мореход был суеверен: в прошлом году, отчасти по своей вине, он не вернул "Святителей" в Америку, а в этом году отправит корабль с летящей ему вслед людской злобой и проклятиями - быть беде в далеком пути, не дойдет корабль до Америки, погибнут оставленные в ней без помощи товарищи и соратники... "Где и когда я людей на погрузку соберу? Дался идолам клейменым себя поймать - надо платить и кончать миром, ежели половину артельных с кораблем отправить хочу", - думал Шелихов, успокаиваясь и приходя к единственно разумному и справедливому разрешению спора. - Признаешь нашу обиду, Григорий Иваныч? - прервал затянувшееся молчание Хватайка. - Решай! Коли не по праву с тебя спросили - откажи, ежели справедливо требуем - плати и прикажи к работе приступать, а пнями перед тобой стоять нас... оторопь берет, - прикинулся простачком Хватайка. - Вот и Кох выручать тебя спешит... при его благородии нам спорить с тобою несподручно... Из-за бугра на котором стоял кабак Растопырихи, показалась в сопровождении вооруженных "братских" - так называли принятых на русскую службу бурят - жердеподобная фигура коменданта порта и совестного судьи Коха, совместившего в своей особе всю полноту власти в городе. Кох издалека уже посылал приветственные знаки Шелихову. - Стервятники завсегда в кучу сбиваются. Сейчас и этот клевать нас зачнет... Держись, голытьба! - букнул Лучок. - Грозы не бойся, гроза не из тучи... на уговоры не поддавайся!.. Подбодренный приближением коменданта, Шелихов решил поторговаться с насевшей на него артелью. И если уж удовлетворять законное требование захвативших его врасплох храпов, то только в порядке добровольном, сделать это как снисхождение со своей стороны. - Не припомню, чтоб обещал поджидальные до прихода каравана платить, но раз уж вы делу моему крепко стояли, не разбежались и на берег как один вышли - верю и должон... наградные платить... По двугривенному за день получайте... - Не согласны! - зашумели храпы. - Не на паперти за милостынькой стоим! Полтина, как договорились! Наше полностью подай... - Зарядила сорока одно про все - полтина, полтина! Вот идет совестный судья господин Кох, вы ему и представьте обещание мое: как он рассудит, так и будет! - поднял голос Шелихов, предвидя не роняющий достоинства выход из положения. Кох, конечно, отклонит претензию каторжных. - Да не галдите, беспорядка, гомона не терплю!.. - Я пришел, Григорий Иваныч, осмотр товарам сделать, - начал Кох, подойдя вплотную к обступившей Шелихова толпе, - не надо ли вывозные пошлины уплатить? Боже сохрани нас государственную копейку упустить, - бормотал Кох, прощупывая глазами сваленные неподалеку горы мешков и ящиков. - Почему крик и беспорядок? Почему не работают, в чем дело? - оглядывая толпу, начальственно приосанился Кох. - В том и дело, что пошлины высматривать вы тут как тут, - в раздражении ответил Шелихов, догадываясь, что