счезновении Златки и Стехи, покинул с товарищами крепость. От руин церкви небольшой конный отряд должен был повернуть на восток, к старому городищу, лежащему в низине в нескольких верстах от Немирова. Там была назначена встреча с Иваником и другими дубовобалчанами, которые решили присоединиться к казакам, чтобы сообща бежать из-под власти турок. Звенигора попросил Яцько, чтобы он присмотрел за дедом Оноприем и матерью, убитыми горем, помог им в тяжелом пути. Паренек солидно ответил: - Не малый - сам понимаю. Будь спокоен, Арсен. Не оставлял вниманием Яцько и своего нового друга, Василя Семашко. Утешал его, как умел. Сподручничал во всем, что требовалось Феодосии. Расставались в темноте. Младен обнял Арсена, поцеловал в обе щеки. - Прощай, сынок, - сказал глухо. - Мы с Ненко остаемся здесь... Не уберегли Златку... Нет сомнений, что ее захватил салтан Гази-бей, мы постараемся вырвать ее из Крыма. Ненко снова пойдет на службу в янычарский корпус, и ему будет легче начать хлопоты перед султаном или великим визирем о наказании Гази-бея и возвращении Златки... Не забудем, понятно, и про Стешу... - Спасибо, батько, - грустно ответил Арсен. - Верю, что вы сделаете все, чтобы освободить девчат... Я тоже не стану сидеть сложа руки: отыщу путь в Крым, разыщу там Гази-бея, и горе ему! - Его не придется долго искать. Это ак-мечетский салтан... - В самом сердце Крыма укрылся хищный ястреб! Но я найду его и под землей. Будьте уверены!.. Если вам посчастливится обнаружить след Златки и Стеши, то дайте мне знать в Сечь. - Обязательно дадим... И от тебя будем ждать радостных вестей. - У Младена дрогнул голос. Старый воевода умолк, потом, поборов минутную слабость, взял Арсена и Палия под руки, отвел в сторону, сказал совсем тихо, но твердо: - А теперь, друзья, слушайте внимательно. От каменецкого паши к гетману вчера прибыл чауш с вестью чрезвычайной важности... - Какой?! - воскликнули одновременно казаки. - Весной этого года, самое позднее - летом визирь Кара-Мустафа бросит свое войско на Киев! Если ему удастся легко и быстро взять город, он перейдет на Левобережье... - Вот как! - Палий и Арсен не могли скрыть удовлетворения. - Ведь этому известию цены нет! - Но это не все... Перед походом визиря крымский хан с ордой должен потрепать Левобережье, а буджакские татары вместе с янычарами - восстановить разрушенные запорожцами турецкие крепости в низовьях Днепра... Думаю, вы и сами понимаете, что эти вести надо немедленно передать кому следует! - Спасибо, батько. - Арсен крепко прижал к груди Младена, потом обнял Ненко. - Спасибо, брат... Все сделаем, как нужно! Повернувшись к Якубу, он хотел обнять и его, но тот вдруг сказал: - Нет, Арсен, не прощайся со мной... Я еду с вами. Возглас удивления вырвался у Арсена, Младена и Ненко. - Якуб, что ты надумал? - накинулся на него старый воевода. - Так нужно, Младен, - спокойно ответил тот. - Если Златка окажется на Украине, я заменю ей тебя, буду отцом... Да и к Арсену приросло мое сердце, как к сыну. В Немирове мне делать нечего. Если спросят, куда девался, скажете - погиб... На родине у меня никого нет, никому я там не нужен. А здесь... Я верю, что найдется Златка, а у нее путь один - к Арсену! Ну, и я с ними! Растроганные Младен, Ненко и Арсен обняли старого друга. Потом постояли молча. Младен поднял руку: - Все... Поезжайте! Да не забывайте, что мы можем передать для ваших воевод не одну интересующую их новость! - Мы найдем вас, батько, - сказал Арсен и первый тронулся в ночную тьму. 12 Оглушенный и до смерти напуганный, Юрась долго лежал на груде гнилой соломы. Когда сознание прояснилось, он поднял голову, пошевелил руками и ногами, чтобы убедиться, что они целы, а потом сел и прислонился спиной к мокрой, ослизлой стене. Сидел неподвижно, отупело уставившись в мрак, пока тошнотворно-удушливый смрад и сырой могильный холод, начавший забираться под жупан, окончательно не привели его в чувство. Он вскочил на ноги. Неистовая злоба вмиг переполнила все его существо. Дикий крик вырвался из горла: - А-а-а!.. Он кричал и колотил кулаками в стену, задирая голову вверх, как волк, и тогда крик походил на волчий вой. - У-у-у!.. Но его, конечно, никто не мог услышать. Вопль напрасно бился о покрытые изморозью стены, его заглушал толстый камышовый мат, которым была прикрыта яма. Юрась понимал, что его не услышат, но животный страх и злоба вынуждали кричать. И он кричал. Кричал до хрипоты, пока совсем не обессилел, а затем сел в изнеможении на солому. Некоторое время молчал, не зная, что предпринять. Проще всего было ждать утра, ведь его, безусловно, кинутся искать... Но мысль, что ему придется всю ночь просидеть в этой вонючей яме, приводила его в бешенство. Кроме того, он представил, как будет вылезать отсюда, грязный, вывалянный в нечистотах и в полуистлевшей соломе, на глазах множества воинов, как завтра весь Немиров станет потешаться над его приключением, и вновь волна злобы и отчаяния поднялась в груди. Встав машинально на ноги и выставив вперед руки, быстро пошел вдоль стены, надеясь в темноте нащупать лестницу, хотя знал, что ее здесь нет... Неожиданно споткнулся и упал, зарывшись руками по самые локти в жидкую холодную грязь... Бр-р-р... Как из огня, выдернул руки, попятился назад, вытерся мокрой соломой, лег, свернулся, как щенок, и тихонько заплакал... Вытащили его из ямы лишь на следующий день. А до этого перепуганный Азем-ага перевернул всю Выкотку и весь Немиров, послал конные татарские отряды в степь, думая, что Хмельницкий сбежал. Но все напрасно. Гетман исчез, как в воду канул. Отряды возвратились ни с чем: метель замела все тропинки и дороги, все человеческие и звериные следы... И только тогда, когда кто-то из гетманских охранников наткнулся на засыпанный снегом труп часового, Азем-ага догадался заглянуть в яму. Его удивлению и радости не было конца: внизу один-одинешенек лежал, скрючившись на соломе, гетман и стонал... НА РУИНАХ 1 Когда после полуночи беглецы собрались, наконец, в условленном месте, укрылись под защитой высоких земляных стен старого городища от ветра и снегопада, никто не представлял, сколько людей тронулось в путь. Думали прежде всего о том, чтобы поскорее подальше отъехать от города и оторваться от погони. Им посчастливилось: метель не утихала два дня и быстро заметала их следы. Только к концу второго дня в каком-то разоренном хуторе с несколькими заброшенными хатами остановились на ночлег. Арсен и Палий, обойдя все подводы, выяснили, что с ними ехало, включая тех смельчаков, которые вместе с Саввой Грицаем помогали в Немирове, и дубовобалчан во главе с Иваником, сто семьдесят человек. Это уже была порядочная группа людей, которых объединяла общая цель - уйти из-под власти турок и неистового Юрася Хмельницкого. Все они сразу признали Палия своим вожаком и прислушивались к каждому его слову, тем более что он был казачьим полковником. Пересчитав людей и проверив, сколько съестных припасов - муки, крупы, пшена, мяса и солонины - оказалось при них, Арсен и Савва поспешили к Палию. - Что будем делать, батько Семен? Припасов всего на неделю... Ну, если животы подтянуть, на две... А до весны далеконько! - сказал Арсен. - Коней совсем нечем кормить... - И куда путь держим? Люди должны знать, - добавил Савва. Они стояли поодаль от всех. Промерзшие люди начали собирать сухой хворост для огня и сдирать с уцелевших хлевов соломенную кровлю, чтобы покормить лошадей. Женщины и дети разбрелись по хатам. В одну из них молодой Семашко с матерью, Якубом и Яцько перенесли из саней тяжело больного отца, угасавшего на глазах. Палий задумчиво смотрел на заснеженные просторы, над которыми опускались синие сумерки, на уставших людей. Глубокие заботы волновали его. - Сейчас у нас единственный путь - на север, к Полесью, - сказал он. - Таков приказ Серко... А оттуда - к Киеву. Мы должны предупредить киевского воеводу, что турки готовятся напасть на город... Думаю, за неделю доберемся туда. - Кто там нас ждет, на Полесье? - разочарованно протянул Савва. - Так, может, ты предложишь что-нибудь другое? - Да нет. - Доберемся до Киева - там видно будет, что делать, - сказал Палий. - Среди своих людей не пропадем... А харчи надо экономить. Ночью их позвали к Семашко: Мирону стало хуже. Помимо того, что сильно распухли и почернели ноги, у него началась жестокая лихорадка. Его уложили на теплую лежанку, прикрыли кожухом, но ему все равно было холодно, от озноба зуб на зуб не попадал. И сын, и жена, и две маленькие дочурки не отходили от больного. Губы его пересохли, глаза горели страшной болью. Видно, болело у него не только тело, но и душа. Он метался на облупленной, давно не беленной лежанке и ежеминутно просил пить. Феодосия и дети подавали ему глиняную кружку, и он пил, стуча о нее зубами. Когда Семен Палий, Арсен и Савва остановились у изголовья, Мирон открыл глаза, слабо улыбнулся. - Помираю я, - послышался его тихий голос. - Доконали меня проклятые янычары... Доконали, черт их побери! Спасибо тебе, Семен, друг мой давний, за то, что с друзьями вызволил, спас меня... За то, что помру я не в смрадной яме, а на руках у любимой Феодосии и деток дорогих... Спасибо вам, друзья. Казаки печально стояли возле больного. Чем могли они помочь ему? Ведь смерть витала над ним и тень ее уже коснулась лица. Отдохнув и собравшись с силами, Мирон пристально посмотрел на жену с детьми и голосом, не терпящим возражения, приказал: - Феодосия, выйди с детьми на минуту! Я должен сказать кое-что Семену и его другу... А также Савве... Феодосия и дети вышли. Мирон немного помолчал, потом протянул руку Палию: - Семен, друг, дни мои сочтены, и не сегодня-завтра я предстану перед богом. Помирать мне не страшно. Жаль только так рано расставаться с белым светом... Но и это пустое!.. Мучит меня лишь мысль: как жить Феодосии с малыми детьми? Пропадут они одни... Знаю, Савва будет помогать, он добрый... Но у него своя семья... - Зачем об этом думать, брат? Даст бог, не помрешь, - постарался утешить больного Палий. - И не год, и не два побродишь еще по свету! - Э, братик, чует моя душа, что и этой весны уже не увижу. Вот лучше послушай, что я тебе скажу... - Говори. - Семен, пообещай, что после моей смерти ты не оставишь на произвол судьбы жену и детей моих... Возьми их под свою опеку... Ты вдовец, я знаю... И тебе, еще не старому человеку, тоже нужен домашний уголок и заботливые женские руки. Поверь мне, лучшей женщины, чем Феодосия, на всей Украине не сыщешь... Так поженитесь если, конечно, она захочет, и будьте счастливы! - Мирон, о чем ты говоришь?! - воскликнул потрясенный Палий. - Ты еще живой. И мы надеемся, будешь жить. - Нет, я уже собрался ad patres*. Больше того, мне кажется, я говорю с тобой уже с того света... Поэтому не перечь мне. Будь настолько добр, пообещай, что сделаешь так, как я прошу... ______________ * Ad patres (лат.) - к праотцам. - В этом можешь не сомневаться: я позабочусь о твоей семье. Вот только что касается Феодосии... - Что именно? - Ты не имеешь права навязывать ей свою волю. Сам знаешь, жена, мать у нас на Украине - всему голова. - Я не навязываю. Я же сказал - если она захочет... Спасибо тебе, брат. Теперь мне и помирать будет легче. Идите! А Феодосия пускай войдет... Казаки вышли. Под утро беглецы были разбужены громким плачем Феодосии - Мирон умер. Похоронили его здесь же, на безымянном хуторе, в старом погребе, ибо нечем и некогда было выкопать в мерзлой земле могилу. Поставили над ним наскоро сколоченный крест, постояли немного, пока Феодосия и дети, обливаясь слезами, припадали к дорогой могилке. Метель утихла, над бескрайним заснеженным полем всходило слепяще-холодное солнце. Начинало морозить. Обоз опять шел на север. 2 Снега выпали в ту зиму такие, что лошади проваливались по брюхо. Поэтому только на десятый день вконец обессиленные беглецы добрались до Фастова. Древний город встретил их мертвой тишиной. На заснеженных улицах - никаких следов человека. На месте домов - обгорелые черные остовы, а те, что уцелели, стояли без окон и дверей. В закопченных каменных стенах иезуитского коллегиума и костела, некогда самых больших и красивейших зданий, которые теперь тоже зияли провалами окон, с криком носилось воронье. Обоз остановился на горе. Отсюда открывался широкий-вид на пойму реки Унавы и заунавские просторы. Вдалеке на фоне искристо-белого снега густо зеленела лента старого соснового бора, тянувшегося до самого Киева. - Ох, роскошь какая, матка боска! - воскликнул Спыхальский, воздев руки кверху и нацелив в голубой простор свои рыжие усы. - Имел бы я крылья, то взмыл бы с этой горы и воспарил над всем этим краем аж во-он до того лясу! Эх, и завидую я, панове-братья, птицам, которые носятся высоко в небе и могут всегда, как только захотят, с высоты любоваться красотой этой! - И правда, здесь красиво, - согласился Арсен. - Не хуже, чем у нас в Дубовой Балке над Сулой... Только грустно как - ни одной живой души! - До чего довели землю нашу! - с чувством сказал Палий. - И султаны, и ханы... И свои "янычары"... Вытоптали, выжгли, разорили дотла. Сможет ли она когда-либо подняться вновь? Все молчали. Мог ли кто ответить на этот вопрос? Да разве один только Фастов в руинах? Они уже проехали пол-Украины, и почти повсюду - пепелища и запустение. Сколько народа нужно, чтобы заселить эти пустоши? Сколько сил потребуется для их возрождения? Пока разбитной, вездесущий Иваник, которого Палий в шутку прозвал генеральным квартирмейстером, размещал людей на ночлег в сырых, но все же теплых кельях иезуитского коллегиума, пока мужчины ходили к Унаве за сеном и камышом для коней, а также за дровами, Палий с Арсеном, Спыхальским, Романом и Саввой Грицаем поднялись к фастовскому замку. Перед разбитыми в щепы воротами с остатками брусьев на длинных и крепких железных петлях Арсен, который шел впереди, вдруг замер: по рыхлому снегу петляли человеческие следы. - Эге, да тут кто-то есть! - сказал он и вытащил из-за пояса пистолет. - Интересно, друг или враг? А мы думали, что во всем Фастове ни души! Он осторожно вошел в крепость. Друзья не отставали от него. Следы повели их через широкий двор к противоположной стене, к единственному уцелевшему среди крепостных построек небольшому домику. Крыша его во время пожара, видимо, сгорела, но кто-то уже позднее покрыл ее вязанками камыша и ржаной соломы. Из высокой кирпичной трубы вился едва заметный сизый дымок. Арсен толкнул дверь, крикнул в темные сени: - Эй, кто тут живой, отзовись! Внутри послышалось неразборчивое бормотание, но никто не показывался. Казаки вошли в полутемную комнатку. Перед печью, в которой малиново догорали дубовые сучки, стояла сгорбившись старушка. Черные сухие руки ловко орудовали рогачом. С печи, давно не мазанной и облупившейся, испуганно выглядывали две пары ребячьих глазенок. Вся комната была завалена старым хламом, дровами, сушеными опятами, дикими грушами и кислицами. В одном углу, отгороженном толстыми сосновыми поленьями, темнела изрядная груда желудей. Всюду по стенам висели пучки красной калины и разных трав. На скрип двери старушка оглянулась, но не тронулась с места, выжидательно глядя на незнакомцев. - Добрый вечер, мать! - поздоровались казаки. - Дай боже здоровья и вам, детки! - прошамкала она в ответ. - Я думала, на этом свете уже и нету никого, ан, люди есть. - Есть люди, бабуся, - сказал Палий. - А вот в вашем Фастове - негусто. Кроме вас вот, - кивнул он на печь, - пожалуй, больше никого? - Больше никого... Осталась одна я с внучатами. А если правду сказать, с чужими сиротами. Бродили по пожарищу... Настеньку тут подобрала, а хлопец сам прибился. - Не прибился, а пришел, - отозвался с печи мальчонка. Все повернулись к детям. Девочка лет семи в смущении опустила большие черные глазки и шмыгнула в закут, за дымоход. А мальчик, которому можно было дать лет десять или одиннадцать, смело смотрел на незнакомцев из-под соломенно-светлой челки. - Как же тебя звать, парубок? - спросил Арсен, протягивая руку, чтобы погладить мальчонку по голове. Но тот отклонился и солидно ответил: - Звать меня Михась. А по фамилии Цвиль. - Ясно. Михайло Цвиль... Откуда ж ты родом? - Из Черногородки... Слыхали? - Это та, что на Ирпине? - спросил Палий. - Прочная крепостца! - Была прочная. Да одни стены остались. А от села - головешки... - И ни одного человека? - Да нет, когда я уходил разыскивать в Фастове своего дядьку Василя, то в Черногородке трое еще жили - бабушка Мокрина с Марийкой и Мелашкой... Они и меня звали к себе, но у них и у самих нечего было есть... Зачем им лишний рот? Михась говорил, как взрослый. От этого страшная, жестокая правда становилась еще более жуткой. Казаки сжали зубы. Спыхальский выругался: - Пся крев, до чего довели народ! Вшистко разорили, вшистких уничтожили... Палий тяжело опустился на топчан за печью, склонил голову, закрыл лицо руками и долго сидел так неподвижно. Никто не нарушал гнетущую тишину. Только бабуся двигала рогачом в печи, доставая горшочек, из которого пахло грибами. Когда же Палий опустил руки и поднял голову, все увидели, что его лицо - мокрое от слез, а глаза светятся каким-то странным огнем, которого раньше никогда в них не было... - Друзья, не удивляйтесь моей слабости... Сейчас я плакал по тому, чего не вернешь, и по тем, кого не вернешь... И я клялся сам себе беспощадно бороться, пока сил хватит, с врагами заклятыми. Бороться, чтобы спасти хотя бы то, что еще возможно спасти. Жизнь и будущее деток этих. Нашу землю... И если недавно я шел в Запорожье, чтобы не остаться одиноким, то теперь я знаю, что иду в Сечь, к Серко, для того, чтобы помочь ему своей саблей защищать свой народ и его землю! Если и вы так думаете, то заклинаю вас, братья, идти вместе со мной. Вы слышите, как взывают эти руины о мести! Вы видите, до чего довели нас неразумные гетманы - до полного разорения нашей державы, до полной гибели... - Ну, виноваты не только они, - вставил Арсен. - Конечно, не только они, - согласился Палий. - Но прежде всего - они!.. Припомните: Юрий Хмельницкий двадцать лет назад владел обоими берегами Днепра и было у него шестьдесят тысяч казаков, кроме запорожцев. Могло бы быть сто двадцать, а то и больше! Стоило только клич кликнуть... А что он имеет теперь из-за своей дурной головы? Тысячу янычар, татар, волохов да сотню продажных лоботрясов... Однако худшее его наследие - разделение Украины на Левобережье и Правобережье. С этого и начались наши беды! И если Левобережье осталось под защитой Москвы и благодаря этому выстояло, выжило в вихре лихолетья, то Правобережье, которое по милости Юрася отошло снова к Польше, начисто вытоптали турки, татары, поляки и свои безголовые гетманята... Казалось бы, насколько был умным Петро Дорошенко, но и у него не хватило умения объединить Украину. А мог ведь! Мог объединить под покровительством России... Все было почти готово, когда он пришел с войском на Полтавщину, и левобережные полки вот-вот должны были вручить ему гетманскую булаву. Так нет! Получив известие из Чигирина, что жинка наставила ему рога с молодым казаком, оставил войско на брата и помчался сломя голову, чтоб покарать изменщицу. И все распалось. И опять начались междоусобицы, раздоры, пока турки, приглашенные им, не доконали Правобережье... Нет, что ни говорите, только они, гетманы, виноваты в том, что произошло... Но нам от этого не легче... Он встал, заглянул на печь, где притихли дети. - Что, милые мои птенчики, тепло вам тут?.. Вот и растите на здоровьице! На вас вся наша надежда... Прощайте! Казаки вышли из домика. 3 На другой день к вечеру, проехав по бездорожью широкой долины Унавы, а потом - Ирпеня, обоз прибыл к небольшому, живописному селу Новоселки, которое раскинулось на низменной террасе реки, вблизи озера Ракитного. Еще издали послышался лай собак и церковный перезвон. Путники не верили своим ушам: неужели это не мерещится им? Но нет - из труб многих хат вьются вечерние дымы, и звон колокола действительно доносится с небольшой деревянной церкви; заметив чужих, собаки залились лаем еще сильней, на их лай из хат выходили люди. - Даже странно, - сказал Палий. - Это первое село, сохранившее в себе дух людской! Они свернули с луга, проехали широкий выгон и остановились перед церковью. К ним стали подходить мужики в свитках, кожухах и высоких бараньих шапках-бирках, с любопытством рассматривали измученных дальней дорогой беглецов. Заслышав гул голосов, ржание лошадей, из церкви с трудом вышел старенький попик в темной рясе поверх шубейки и с небольшим серебряным крестом на груди. Палий и Арсен подошли к нему и попросили благословения. Попик осенил их тремя перстами и дал поцеловать крест. - Батюшка, мы хотели бы найти у вас приют на ночь. Люди промерзли, изголодались, многие больны, всем нужен отдых, - сказал Палий, опережая десятки вопросов, посыпавшихся со всех сторон. - Вижу, вижу, мил человек. И хотя в селе уцелела лишь треть людей из тех, что жили здесь еще десять лет назад, мы сможем приютить этих несчастных, - ответил священник и сразу же приказал прихожанам принять на ночевку по семье прибывших. Впервые за много недель измученные путники почувствовали уют обжитых хат и тепло добрых сердец. - М-м-м, Панове, жию, как кот на масленицу, - заявил Спыхальский, уминая горячие пампушки и запивая их холодной ряженкой, когда Арсен с Палием и священником зашли в хату, где приняли пана Мартына вместе с семьей Иваника. - Эх, будь моя воля, пожил бы я тутай до весны, Панове, так не знал бы горя! - О, это мысль, знаешь-понимаешь! - подхватил Иваник. - Слышь, Зинка? Останемся? А то куда нам ехать - в Дубовой Балке все спалили нехристи, не осталось ни кола ни двора... Я видел, тут есть пустующие хаты. Если община позволит, можно и поселиться в какой-нибудь... Под боком - речка, лес, луг, поля. И для нас клочок землицы найдется, чтоб весною вспахать и засеять. Арсен переглянулся с Палием. У него тоже промелькнула мысль, что было бы неплохо устроить здесь своих. Ведь ему придется ехать дальше, в Запорожье. А потом - на розыски Златки и Стехи... Палий, понимающе кивнув, шепнул: - Я и сам думал уже... За столом у священника он повел речь о положении беглецов. Рассказав отцу Ивану о бегстве из Немирова, о страшном опустошении, которое они видели повсюду на своем пути, о том, что им, нескольким десяткам казаков, нужно будет еще ехать с важными вестями в Киев и Запорожье, Палий попросил: - Панотче, устройте наших людей! В Новоселках многие хаты стоят в запустении. Дозвольте людям поселиться в них... Без дела не будут сидеть. Да большинство мужчин умеют держать саблю в руках. В теперешнее время это тоже не последнее дело! - Вот соберем завтра сходку, и как община решит... - ответил священник. На следующий день все село собралось у церкви, отец Иван с паперти рассказал о желании и просьбе прибывших поселиться в их селе. - Прихожане, нелегко нам после тяжкого лихолетья живется ныне... Но все же имеется у нас крыша над головой, имеется что поесть и попить... А взгляните на этих вот обездоленных, какая беда у них! Так неужели не пригреем их у себя, дорогие мои миряне? - А как же, почему не пригреем? Пусть остаются! Жить есть где! - раздались голоса. - Свои ведь люди! Так дубовобалчане и немировцы поселились в затерянном между лесов и лугов сельце над тихоструйным Ирпенем. В тот же день они начали устраиваться в облюбованных домах. Арсен выбрал просторную хату, с клуней и поветью, сплетенными из лозы и покрытыми камышом. Посреди двора над срубом колодца высился журавль, а большой огород, который тянулся до самых прибрежных лугов, был обсажен развесистыми вербами. Напротив этого пустовавшего жилища раскинулся широкий выгон, на другой стороне которого стояла небольшая деревянная церковка. Целый день вся семья работала, приводя в порядок новое жилье. Арсен с Романом расчистили снежные сугробы, починили ворота, привезли из лесу фуру сухих сосновых дров и сложили их в клуне. Мать Арсена затопила печь. Дед Оноприй смастерил стол и лавку, а также топчан за печью, чтоб было на чем спать. Якуб с Яцько поправили хлев и погреб... Арсен работал как в тумане. Он исхудал, лицо почернело. Перед глазами все время стояла Златка. Чернокосая, голубоглазая, улыбающаяся... Где она? Что с нею? Не продали ли девушку куда-нибудь за море, где затеряется ее след?.. От бессильной злости крепче сжимал топорище и рубил топором мерзлое дерево, словно стараясь высечь из него искры. Потом в забытьи мечтал о том, как, найдя Златку, женится на ней, разживутся они своим хозяйством, может, даже здесь, в этом приветливом и живописном селе... А почему бы и нет? Здесь очень красиво! Должно быть, буйно цветут по весне луга! Сколько в окрестных лесах ягод, грибов, орехов, диких груш и кислиц! А речка, наверно, так и кишит рыбой и раками... И земли сколько хочешь, столько и засевай, было бы чем! Ему, утомленному военной службой в Сечи, походами, боями, скитаниями по чужим краям, смертельной опасностью, не раз подстерегавшей его, безумно хотелось пожить мирно, с любимой и со всею семьей, пахать поле, засевать пушистый чернозем отборным зерном, косить и жать, ухаживать за скотиной. А зимними вечерами, когда завывает вьюга, сидеть в теплой хате перед пылающим в лежанке пламенем и держать в своих руках маленькие Златкины руки... Под вечер он зашел на подворье, где остановилась Феодосия с детьми. Здесь тоже кипела работа. Правда, осунувшаяся, угнетенная глубоким горем женщина работала через силу, но ей помогали Палий и Савва Грицай. Молодой Семашко тоже крепился и старался скрыть свою тоску, чтобы не расстраивать мать еще больше. Заскакивал к ним Яцько, то помочь в чем-то, то попросить что-либо. Из соседнего двора доносились голоса Зинки и Иваника. Им вторил густой бас Спыхальского. Арсен покачал головой: ой, неспроста Мартын вызвался помогать именно этой семье! Все заметили, что ему приглянулась сильная, красивая Зинка, ее лукавые глаза и чернявые кудри, выбивавшиеся из-под платка. Одному Иванику, пожалуй, это невдомек. - Ну что, Арсен, свет не без добрых людей? - деланно веселой улыбкой встретил его Палий, показывая рукой на небольшую, приведенную уже в порядок хатку. - Вот и закончилось для многих наших людей тяжелое зимнее путешествие, которому, казалось, не будет конца. Все устроены, у всех есть теплый угол, людоловы сюда, на Полесье, доходят редко, а мы теперь можем трогаться дальше: сначала к киевскому воеводе, а потом в Сечь... Как ты думаешь? - Заметив горестную складку у губ Арсена и боль в его покрасневших глазах, Палий поспешил сам ответить на свой вопрос: - Знаю, знаю, рвешься в Крым... Оно и понятно, у тебя сейчас одно на уме - разыскать и вызволить Златку и Стеху... Но потерпи, друг! Доберемся мы и до Крыма, а потребуется - и к самому Вельзевулу в пекло!.. - Спасибо, батько Семен, - тихо ответил Арсен. - Делайте, как лучше... И верно, у меня сейчас лишь одна мысль. Она, как еж, засела в черепе и ни днем ни ночью не дает мне покоя... И я не успокоюсь до тех пор, пока не найду своих, пока не вызволю их и не отомщу виновникам их бедствий и злоключений... Только прошу, не будем терять времени! Выступим как можно быстрее! Палий обнял молодого друга, прижал к груди. А утром следующего дня, когда солнце едва показалось из-за зеленого бора, из села выехал отряд запорожцев и рысью помчался по Белогородскому шляху на восток. 4 Киевский воевода князь Петр Шереметьев болел, и сотник Туптало направил запорожцев к генералу Патрику Гордону, который прибыл в Киев для проведения фортификационных работ. Крутым подъемом выбрались они с Подола на гору, в Верхний город, и в одном из тихих переулков, поблизости от златоглавого Софийского собора, остановились у большого деревянного дома с крашеными дощатыми наличниками и двумя задиристыми - тоже дощатыми - петухами на крыше. Гордон стоял в жарко натопленной светлице перед широченным столом, на котором лежали карты Киева и его околиц, выполненные им самим, но смотрел не на них, а на только что законченный план большого двухэтажного дома и думал, что этот его дом будет по красоте и пышности не хуже дома воеводы. Слава богу, царь не поскупился на подарки после победного завершения тяжелой чигиринской кампании, и он, простой генерал, теперь может считать себя богатым человеком. Решительный и настойчивый, Гордон никогда не был беспочвенным мечтателем. Но сейчас, когда судьба после многих ударов стала милостивой к нему, почему бы и не помечтать в свои сорок четыре года о собственном уютном уголке? Конечно, здесь, в России, он не достигнет того, чего мог бы добиться у себя на родине, где отец заслужил титул герцога, а двоюродный брат Карл стал королем Англии. Однако и на свою судьбу не мог сетовать... К нему пришли слава и богатство. На утонченном, выразительном лице Гордона блуждала едва заметная загадочная улыбка, которая так нравилась женщинам, а голубые глаза, затененные густыми рыжеватыми ресницами, затуманились от внезапно набежавших воспоминаний и мыслей. Он не сразу услышал, что в комнату вошел стрелец и дважды позвал: - Господин генерал! Господин генерал! И только немного погодя спросил: - Чего тебе? - К вам запорожцы... Говорят, важная весть. - Пускай заходят! - Генерал поднял взгляд и, узнав Звенигору и Воинова, радостно воскликнул: - Ба, ба, ба! Старые знакомые! Казаки поклонились. - Да, это мы, ваша вельможность, - сказал Арсен. - Ну, если появился ты, казак, со своими друзьями, значит, случилось что-то чрезвычайное. - Да, пан генерал, мы только что прибыли из Немирова... - Ого! - Султан готовит следующим летом поход на Киев и Левобережье. Кара-Мустафа считает Киев ключом ко всей Украине. - Вот как!.. Спасибо, друзья, за известие. Я немедленно доложу и воеводе и гетману Самойловичу. Думаю, они позаботятся о том, чтобы как следует приготовиться к встрече непрошеных гостей... А вы будете награждены. - Мы лично не требуем никакой награды, пан генерал, - сказал Арсен. - Но в селе Новоселки, на Ирпене, за Белогородкой, остались наши семьи без всяких средств... Распорядитесь помочь им харчами и зерном для посева. - Хорошо, я позабочусь об этом... Куда же вы теперь? - На Запорожье... Наши друзья тоже должны узнать поскорее о замыслах турок. - Дорога далекая... Я сейчас прикажу, чтобы из войсковых складов вас обеспечили сухарями, пшеном и солониной. - Большое спасибо... Тогда уж, если пан генерал так любезен, - вставил Палий, - пусть он распорядится, чтобы нас обеспечили также порохом и оловом, а то в степи встречается не только четвероногая дичь... Гордон улыбнулся и крепко пожал казакам руки. - И такое распоряжение отдам! 5 До самого Чигирина лежал глубокий снег, и казаки по бездорожью, напрямик, продвигались с большим трудом. А в последний день внезапно подул теплый ветер, и чигиринская Каменная гора, куда путники въехали в полдень, чтобы взглянуть на руины города, загомонила веселыми весенними ручейками. Отдохнув с полчаса на крутой вершине и с грустью осмотрев мертвые развалины когда-то могущественного замка, разрытые турками, запущенные валы и заметенные снегом пожарища, оставшиеся от домов, всадники тронулись дальше. За Субботовом Роман, который ехал впереди, вдруг крикнул: - Смотрите - ордынцы! Все остановились как вкопанные. И правда, в долине на их пути показалось несколько всадников в лохматых овечьих шапках и таких же лохматых кожухах. За спинами у них виднелись луки и круглые кожаные щиты. Похоже, они были поражены неожиданной встречей сильнее казаков, тоже не знали, что делать - убегать или обороняться. - Нас больше, братья, - сказал Палий, вытягивая из ножен саблю. - Кажись, подмоги им ждать неоткуда - кругом голая степь. Казаки с холма просматривали все на несколько верст вокруг. Нигде никого! Арсен и Роман сняли ружья. - Не будем рисковать, - пояснил Арсен. - Двоих-троих уложим, а остальных возьмем в полон, привезем на Запорожье! Вдруг один из всадников поднялся на стременах и замахал над головой шапкой. - Эге-ге-ей, урус, не стреляй! - донесся его крик. - Моя не татарин! Моя калмык есть!.. Не стреляй!.. Моя друг есть! Арсен опустил ружье. Вопросительно посмотрел на Палия. - Как быть, батько Семен? Может, и вправду это калмыки? В прошлом году их князь с четырьмя тысячами всадников помогал нам под Чигирином. Они люто ненавидят крымчаков и к тому же сами - подданные московского царя! - Чем докажешь, что вы калмыки, а не татары? - крикнул Палий. Всадники залопотали по-своему. Потом неожиданно для казаков поснимали луки и бросили их в снег. - Моя вас не трогай!.. Твоя нас не трогай! - долетел крик. Казаки запрятали сабли в ножны, приблизились. Молодые смуглые и черноглазые батыры настороженно смотрели из-под лохматых шапок, но страха не выказывали. - Кто вы и как здесь оказались? - спросил Арсен. - Наша возвращайся домой... В Черный степь возвращайся, - ответил коренастый, скуластый калмык. По-видимому, он один немного понимал по-русски, остальные его товарищи бесстрастно рассматривали казаков. - Один батыр больной... Сильно больной... Очень сильно больной. Мало-мало не умирай... Не простой батыр... Княжич калмыцкий... - Так, ясно, - кивнул Арсен. - Что же вас занесло в такую даль? Ведь до Черной степи во-он как далеко! - Моя посольство провожай... - Посольство? Какое посольство? - Калмыцкий князь посылай посольство к турецкий султан... Но тут вдруг быстро заговорил молоденький худой батыр. Очевидно, это и был больной калмыцкий княжич, так как его спутники сразу же поклонились ему, а толмач словно воды в рот набрал. - Ну, так какое ж посольство? Калмык молчал, сумрачно поглядывая по сторонам. - Хлопцы, тут не все чисто, - произнес Палий. - Видать, толмач сболтнул лишнее и получил нагоняй за это... Придется выспрашивать иначе... Не думает ли Калмыцкая орда переметнуться к султану? Он вытащил саблю. То же самое сделали и остальные казаки. - Изменники, вы хотите перейти с ордой на сторону султана? Отвечай, батыр! Иначе и тебе, и твоему княжичу - смерть! Палий не шутил. Его серые глаза сверкнули сталью, а в голосе зазвучали суровые нотки. Толмач отрицательно замахал руками. Заговорил по-своему. Княжич, согнувшись и держась руками за живот, слушал своего спутника, а потом нетерпеливо топнул ногой и снова схватился за живот. На его лице появилось выражение острой боли. - Прятай сабля, урус, - сказал, кланяясь, толмач. - Моя все говори... Наша не изменник. Наша хочет мало-мало лучший земля, лучший степь, больше вода... Черный степь - худой земля, мало-мало вода, совсем мало-мало дерево... Тут - красивый земля, много-много вода, а люди совсем нет... Калмык хочет тут пасти своя табун, своя отара, ставить тут своя юрта, ездить тут своя кибитка... Калмык хочет всех поселять тут!.. Казаки переглянулись. - Ну, а дальше? - спросил Арсен. - Зачем вы ехали к султану? - Крымский хан - враг для калмык... Хан рубить, убивать калмык... Наш князь посылай посольство, чтоб султан давай этот земля для калмык... Пустой земля... Ничей земля... Чтоб хан не нападал на калмык... - Постой! - воскликнул Палий. - Ведь эта земля наша! И князь ваш должен знать об этом. Ведь он сам приходил в прошлом году под Чигирин помогать нам в войне против султана и хана!.. Да к тому же надо у царя разрешения спросить, а не слать посольство прямо к султану, черт его побери... В глазах толмача вспыхнул испуг. - Урус, моя - маленький человек... Не убивай, урус! Наша не успел бывать у султан... - Не бойся, не тронем вас... Поезжайте себе, да только домой, как сказал нам!.. И передай своему князю, что царь узнает о его поступке - по головке не погладит!.. Когда лет пятьдесят тому назад ваша орда пришла из Сибири или из Китая, урусы разрешили вам поселиться по эту сторону Волги, с тем чтобы вы защищали рубежи Московской державы и не поддавались турецкому султану... Понял? - Моя понимай, понимай, - закивал головой толмач и рукавом кожуха вытер взмокший лоб. - Моя передавай... Все передавай!.. Моя повертай домой... - Вот и ладно... А теперь можете ехать! 6 Войдя в войсковую канцелярию, Семен Палий, Арсен Звенигора и Роман Воинов поклонились седоусому кошевому, а затем вытянулись, замерли перед ним. Серко обнял каждого, внимательно осмотрел. От его зоркого взгляда не укрылись ни глубокая тоска, затаившаяся в померкших глазах Арсена, ни исхудавшие, обожженные морозными ветрами казацкие лица, ни сосредоточенная озабоченность во всем облике Палия. - Вижу, приехали не с пустыми руками, - сказал он. - Новости привезли?.. И похоже, не только добрые? - Ты угадал, батько, - грустно ответил Арсен. - Ну-ну, не вешай голову! Давай-ка рассказывай. Арсен тяжело вздохнул и коротко сообщил об исчезновении невесты и сестры. Видно было, что это известие расстроило кошевого. Он закусил кончик седого уса и долго молчал. Потом поднял глаза. - Так ты говоришь, они в Крыму? Где именно? - Скорей всего, в Ак-Мечети... В ту ночь уезжал из Немирова ак-мечетский салтан Гази-бей. И трудно поверить, чтобы он вернулся домой с Украины с пустыми руками... - Правда, трудно... - Но клянусь всеми святыми, я доберусь до него и отомщу! - воскликнул Арсен, сжимая в бессильной ярости кулаки. - Мы вместе отомстим! - продолжил Роман. - Погодите, хлопцы, погодите! - прервал их Серко. - Об этом мы поговорим после... А сейчас садитесь, рассказывайте. Мне нужно знать все. Казаки сели к столу. На звонок колокольчика молоденький джура внес большой деревянный жбан душистого пенистого меда, расставил расписанные узорами высокие глиняные кружки с ручками, наполнил их. Палий толково рассказывал о поездке на Правобережье, о произволе Юрия Хмельницкого в Немирове и о его бесчеловечной жестокости, о немировском гарнизоне и намерениях турок летом начать новый поход на Украину, на этот раз на Киев, о приказе султана напасть на Левобережье, о встрече с калмыцкими послами к султану Магомету и о желании Калмыцкой орды перекочевать с Черных земель на Правобережье. Серко слушал не проронив ни слова. Только по тому, как у него блестели глаза, а правая рука то и дело охватывала подбородок и поправляла усы, можно было понять, что услышанное потрясло кошевого до глубины души. Палий живо рисовал страшные картины запустения, всенародного горя и нищеты, которые казаки видели во время своей поездки. А в конце сказал: - Братоубийственные жесточайшие войны между левобережными и правобер