боролись два чувства: желание отомстить и страх. Жажда мести за разоренные улусы, за тысячи пленных, за позор, который он пережил во время бегства из Бахчисарая. Это чувство было в нем настолько сильно, что хан готов был немедленно бросить свои чамбулы на проклятого Урус-Шайтана, чтобы разбить его наголову. При этом он не думал, что Серко и его воины, как и весь народ урусов, имеют гораздо больше оснований ненавидеть крымчаков и мстить им не за один, а за сотни кровавых набегов на Украину, вытоптанную ордынскими конями. Сам хищник, он руководствовался законом хищников - нападать на слабого и убегать от более сильного. Но от необдуманного, опрометчивого нападения удерживал Мюрад-Гирея страх. Он боялся опытного казачьего вожака, боялся огнестрельного оружия запорожцев и особенно их артиллерии. Наконец, боялся испытывать судьбу вторично в течение одной недели: вдруг фортуна отвернется от него и сейчас? Что тогда? Когда хану доложили, что прибыли гонцы от перекопского бея, у него точно гора с плеч свалилась. - Слава аллаху, как раз вовремя! - воскликнул он, не скрывая перед мурзой Измаилом и турецким агой, которые поклонились ему, своего удовлетворения. - Сколько всадников бей привел с собой? - Пять тысяч, великий хан, - ответил мурза, радуясь уже тому, что разговор начал Мюрад-Гирей и приходится лишь отвечать на вопросы. - Почему же он сам не прибыл ко мне? Мурза не знал, что ответить, и только растерянно моргал. - Великий хан, - вмешался в беседу Арсен, - бей не хочет неосторожным маневром нарушить строй ханского войска, готового к бою... Он ждет приказа - где ему стать? - Это хорошо. Бей - опытный воин, - похвалил хан. - Передайте ему, чтобы присоединялся к моему чамбулу. Мы в центре нанесем Урус-Шайтану мощный удар, разобьем его лучшие курени, расколем его войско пополам... Но кажется, бей и сам уже поворачивает сюда, - добавил Мюрад-Гирей, всматриваясь в отряд Палия. - Нет, великий хан, он перестраивается, - возразил Арсен, опасаясь, что хан не отпустит их назад. - Да, да, - согласился Мюрад-Гирей. - Немедленно передайте ему, чтобы держался моего бунчука! Мы сейчас же начнем! - Хан, поднявшись на стременах, махнул саблей и крикнул: - Вперед, правоверные! Вперед, доблестные сыны Магомета! Смерть гяурам! Орда всколыхнулась и тяжелой лавиной двинулась на запорожцев. Мурза Измаил расширенными от ужаса глазами смотрел на бесчисленные чамбулы хана и думал: "О аллах, что будет со мною, если ты принесешь победу моим единоверцам и они узнают про мою измену? Мюрад-Гирей прикажет живьем сварить меня в котле. Вай-вай!" Он порывался было что-то сказать хану, но язык не повиновался ему. Мюрад-Гирей заметил душевные переживания мурзы, его необычную бледность и растерянность. - Что с тобою, мурза? Ты болен? - У него страшное горе, великий хан, - поспешил с ответом Арсен. - Урусы захватили в плен всю его семью... - Мы освободим их сегодня же! Не сомневайся в этом, мурза! - самоуверенно произнес хан. Мурза пошлепал губами, но Арсен дернул его за рукав. - Поехали! Нас ждут! Дорога каждая минута... Он хлестнул коней, и они поскакали от бушующей орды в степь, к стоящим в удалении казакам Палия. На полпути Арсен сорвал с головы чалму, взметнул ее вверх на острие сабли. Это был условный знак, что все в порядке - можно начинать атаку. И сразу же пятитысячный отряд пришел в движение, сорвался с места и, высоко подняв малиновые прапоры и сверкающие на солнце сабли, помчался на врага. - Мурза! - крикнул Арсен, придерживая коня. - Теперь ты свободен. Можешь ехать к своей семье! Я тебя отпускаю, но знай: жизнь и безопасность твоих родных зависит от того, не отнимет ли аллах у тебя рассудок. До сих пор ты вел себя разумно... - О аллах! - простонал мурза и быстро поскакал в сторону, чтобы успеть выбраться из узкого пространства, которое еще разделяло орду и отряд Палия. 7 Бой начался стремительной атакой татарской конницы. Многотысячная лавина ордынцев ринулась на неглубокие казачьи шанцы. Над степью поднялась пыль. Застонала земля. Грохот конских копыт отдавался даже на пологих берегах Сиваша. Опережая лавину, неслось грозное "алла", звеневшее натянутой струной и сжимавшее сердце. С высоты кургана Серко видел все поле боя. Он сразу мысленно отметил неслаженность татарской атаки. Казалось, что приказы к чамбулам доходили с запозданием, поэтому орда шла тупым клином, вернее, туго натянутым луком. "Мюрад-Гирей хочет рассечь наши силы надвое, - подумал кошевой. - Хитро, но не очень. Наши пушки заряжены картечью. Если метко пальнуть по коннице, то..." Он поднял шапку и махнул над головой. В тот же миг прогремел залп из пушек и мушкетов. Будто неведомая сила разом остановила передние ряды врага. Споткнувшись, тяжело упали на землю татарские кони. Через их головы полетели вниз всадники. Крики ужаса и боли понеслись над степью. Однако задние ряды, растоптав копытами тех, кто упал, продолжали неистово мчаться вперед. Серко второй раз махнул шапкой. Пушки молчали: пушкари еще не успели зарядить их. Зато дружно ударил мушкетный залп. И снова поредели ряды вражеских всадников, снова забились в смертных судорогах низкорослые лохматые лошади. Но залп не задержал атаки. Всадники неслись вперед и кое-где уже достигли казачьих позиций. И вдруг в тылу татарского войска затрепетали малиновые запорожские прапоры, раздался боевой казацкий клич: "Слава!" Вопль ужаса потряс ханское войско. Мюрад-Гирей побледнел. Проклятье! Как его обхитрили! Только сейчас ему стало понятно, почему заикался мурза Измаил и выглядел, как приговоренный к смерти. Гяуры принудили его стать на путь подлой измены! Что ж теперь делать? Атака почти захлебнулась, сотни воинов корчатся в страшных муках. И то, что чамбулы пока еще движутся вперед, не спасет дела. Из оцепенения его вывел голос Гази-бея. - Великий хан, позволь мне и салтану Бекташ-бею отбить атаку презренных гяуров, оказавшихся у нас в тылу. Пока ты будешь расправляться с Урус-Шайтаном, мы уничтожим тех! Мюрад-Гирею стало стыдно. Хотя хитрый Гази-бей ни словом не намекнул, что заметил испуг на лице своего повелителя, уже одно то, что его вассал проявил в критический момент больше мужества и самообладания, больно хлестнуло хана по самолюбию. Но он сказал, торопясь: - Да, да, салтан, атакуй и отбрось гяуров в степь. Не дай им соединиться с Урус-Шайтаном! Салтан Гази-бей отделился от орды и ринулся наперерез Палию. А Мюрад-Гирей начал поощрять своих воинов к новой атаке на позиции урусов. Тем временем в казачьем стане царило совсем другое настроение. Увидев, как позади орды внезапно появился отряд Палия, Серко возбужденно воскликнул: - Братья, Палий прибыл! Да еще как одурачил хана!.. Вот молодец! - И приказал джурам быстро мчаться по куреням и оповестить, что бахчисарайский отряд в тылу татар. - Как только я подам знак, всем конно атаковать орду! Джуры кинулись выполнять приказ кошевого. - Коня мне! - крикнул Серко. Ему подвели коня. Он вскочил в седло и выдернул саблю. Взглядом скользнул по черной массе крымчаков, которые уже не стояли стройными рядами, как это было перед боем, и не рвались безоглядно в атаку, как это было в начале битвы, а сбились в отдельные группы, которые, не имея от хана четких указаний, действовали каждая по своему разумению. Одни из них продолжали еще продвигаться вперед и вступали с запорожцами в рукопашную, другие остановились в нерешительности, не зная, что делать - атаковать дальше или бежать, третьи развернулись назад, чтобы отбить атаку запорожцев, которые неизвестно как оказались у них в тылу. Сердце старого кошевого радостно билось. Чаша весов явно стала клониться в его сторону. Как раз пора ударить так, чтобы ошеломить врага и заставить его показать спину. Он посмотрел на тылы ханского войска. Там разгорелась страшная сеча. И хотя сквозь пыль невозможно было увидеть что-либо определенное, было ясно: Палий своим неожиданным нападением разрушил боевые порядки ордынцев, сбил с них боевой задор. "Ей-богу, хорошо, сынок, что ты малость запоздал и выкинул такой фортель! - подумал о Палии Серко. - Зря я на тебя гневался..." Еще раз прогремел пушечный залп. А из мушкетов казаки стреляли теперь беспрерывно. Уже сотни лошадей и всадников лежали по земле перед шанцами, но новые и новые тысячи продолжали наседать на казачьи позиции и все чаще схватывались с запорожскими куренями врукопашную. Серко выждал еще некоторое время, пока не убедился, что большинство казаков уже сели на коней, а потом махнул саблей в сторону вражеского войска. Дружно, разом опустились длинные казацкие копья, и запорожцы тяжелой темной лавиной поскакали в атаку. Степь вздрогнула от грозного топота и крика. Крымчаки оказались между молотом и наковальней. Поначалу они пытались дать отпор, и много десятков запорожцев полегло от острых кривых сабель и тонких оперенных стрел. Но крымчаки уже утратили веру в победу. Слух о том, что в тылу появился большой казачий отряд, внес смятение, породил панику. Одиночные всадники начали разворачивать коней в степь. Мюрад-Гирей метался от одного чамбула к другому, но его голос терялся в криках, топоте, лязге сабель, ржании коней. Ханские военачальники - калга, салтаны, мурзы - тоже не могли уже справиться со своими людьми. Наспех собранное войско без четкого руководства распадалось. Запорожцы не ослабляли натиска. Сам Серко кинулся в гущу боя. Его высокий конь появлялся то в одном, то в другом месте, где было трудно. - Дружней, сынки! - гремел голос кошевого. - Отомстим хану за прошлогоднее нападение на Сечь! За кровь товарищей наших и всего люда христианского... Достаньте мне, детки, самого хана, я побалакаю с ним в Сечи по-нашему, по-запорожски... А потом отошлю в Москву - царю в подарок. Если ж кто зацепит его саблей, тоже будет неплохо... Вперед, братчики! Вперед! Враг не выдержал и покатился назад. Напрасно злился и ругался Мюрад-Гирей, напрасно размахивал саблей и грозил своим воинам страшнейшими карами. Ему никто не повиновался. Ужас овладел правоверными, заставляя искать спасения в бегстве. Захваченный неудержимым потоком поддавшихся панике воинов, Мюрад-Гирей завертелся в неистовом круговороте и вынужден был отступать вместе с войском. А когда услышал, как кто-то из запорожцев выкрикнул его имя, страх сковал его сердце. С этого момента он перестал думать о войске, ударил коня под бока, чтобы поскорее вырваться из тисков Урус-Шайтана. Ему посчастливилось проскочить узким проходом, остававшимся еще между казаками Серко и Палия. Но с него не сводили глаз бывалые запорожцы, знавшие хана в лицо. - Хлопцы, ловите хана! - крикнул Метелица. - Тикает, клятый! Звенигора со Спыхальским первыми кинулись вслед за беглецом. Им на помощь помчались десятки палиевцев. Конский топот, казачьи крики, свист летели вслед хану и заставляли его все глубже втягивать голову в плечи. Спас хана сильный, быстроногий конь. Прижав уши, вытянувшись как струна, он постепенно уходил все дальше и дальше от преследователей, пока большой чамбул, отступавший с правого фланга, не перерезал путь запорожцам. Арсен со своими спутниками с ходу врезался в гущу вражеских всадников, но те не приняли боя. Заслонив собой хана, они повернули коней и поскакали вслед за ним. - Сбежал, шелудивый пес! - сетовал Спыхальский. - Жаль! Вот была бы добыча! Еден шанс был в жизни самого хана поймать! Эх! Арсен с друзьями потешались над искренне расстроившимся товарищем. - Брось сокрушаться, пане-брат! Добычи и так достаточно! - Добыча, - недовольно бурчал поляк, - то все воронье, а тутай беркута из рук выпустили! Когда еще доведется встретиться с ним с глазу на глаз? - Не тужи, сынку, - хлопнул по спине пана Мартына Метелица. - Вот прибудем в лагерь, покажу тебе такую лялечку*, что враз забудешь про хана, чтоб он скис! ______________ * Лялечка (укр.) - куколка. - Что ж то за лялька? - оживился Спыхальский. - Эге-ге, такую кралю вызволил я в Ак-Мечети, что тебе, пан Мартын, и не снилось! Ну, раскрасавица, белолицая, очи голубые-голубые, как даль небесная, а косы - мягче пряжи льняной, право... К тому ж твоя землячка. Должно, и шляхтянка даже... Эх, будь я помоложе, ни за что б не отдал никому. Но увы! Вот и поступаюсь тебе великодушно. Враз забудешь своего хана, говорю. - А и вправду, Мартын, - засмеялся Роман. - Бери панну, коли дают! Может, это счастье твое? - А я что, разве отказываюсь? - подморгнул лукаво пан Мартын. - Дзенькую бардзо, батько Корней! Хан, конечно, хорошо, а панна, всем известно, лучше! Возбужденно переговариваясь, вспоминая самое яркое из только что пережитого боя, друзья медленно приближались к лагерю. Запорожцы хоронили убитых, подбирали раненых, готовились к далекому обратному пути. Под вечер, перебредя Сиваш, они вступили в неоглядные, поросшие ковылем ногайские степи. 8 Возвращались не торопясь, так как не боялись погони. Хан с остатками своего войска вряд ли посмел бы гнаться за ними. А ногайцы, кочующие между Сивашем и Днепром, напуганные разгромом крымских улусов, сами убегали, чтобы не стать добычей казаков. Когда солнце начало садиться за зыбкий небосклон, запорожцы остановились на ночлег. Лошади, коровы, отары овец паслись вдоль берегов почти пересохшей степной речушки. А люди рвали ковыль, бурьян, готовили себе постели. Кашевары разожгли костры и варили пшенный кулеш с бараниной. До самых сумерек лагерь шумел. Казаки ужинали вместе с освобожденными пленниками и пленницами, рассказывали разные бывальщины, разыскивали земляков. И только поздно вечером улеглись спать прямо под яркими летними звездами. Спыхальский с Метелицей весь вечер бродили по огромнейшему лагерю, пытаясь найти освобожденную польку. - Черт ее знает, куда она девалась! - бурчал Метелица, недовольный тем, что вместо отдыха вынужден слоняться в поисках какой-то шляхтянки. Спыхальский упрашивал: - Ну пройдемся еще вот тут, вдоль долины, не сидит ли где возле костра? И они шли дальше. Подходили к каждой женщине. Но Метелица по-прежнему не мог признать своей "пленницы". Утром, когда лагерь снялся с места и растянулся по степи нескончаемой вереницей, в которой было не менее тридцати тысяч человек, Спыхальский снова подъехал к Метелице. - Поедем, батьку... Может, и найдем тоту пташку! - Вот пристал! - пробурчал казак. - Далась она тебе! - Не сердись, батьку... Для тебя она лишь одна из вызволенных полонянок, а для меня - землячка. Я на родине не был уже вон сколько лет... Знаешь, как мне не терпится перекинуться родным словом с землячкой? - То-то и оно, что с землячкой... Да еще с такой!.. Они пустили коней рысью и поехали к группе освобожденных невольников. Здесь были женщины и дети, парни и пожилые мужчины, даже старые, изможденные деды - с Дона, из Москвы, Польши и Литвы, но больше всего с Украины. Некоторые провели в неволе год или два, другие - все десять, а то и пятнадцать лет. У большинства на лицах отпечаток страдания и... радость. Радость долгожданной свободы, что прилетела на быстроногих казацких конях. Но были и такие, кто не скрывал печали и отчаяния. В их глазах стояли слезы, а из груди то и дело вырывались вздохи. - Что это они? - спросил Спыхальский. - Поди ж, не в неволю идут! - Э-э, сынок, у каждого своя доля, - задумчиво проговорил Метелица. - Одному неволя - лютая недоля, а другому - мать родная... Глянь на ту женщину с черноголовым хлопчиком, она, видать, жена татарина, а хлопчик, ее сын, - тум, иначе - полутатарин-полухристианин... Как ты думаешь, хотелось ей лишиться мужа, отары овец, табуна коней, виноградников и бахчей и идти на свою, уже такую для нее чужую и далекую землю, где у нее, может, нет ни кола ни двора? Вот она и плачет, но идти обязана... - Гм, и верно, то, что мы называем волей, для нее оборачивается неволей... И много таких? - Кто знает... Пожалуй, немало. Они ехали медленно и внимательно всматривались в каждое женское лицо. Метелица напрягал память. Перед ним всплывали только голубые, полные страха глаза да буйные шелковистые волосы, обрамлявшие красивую головку. Но разве среди тысяч женщин только у нее голубые глаза и русые косы? Вон сколько их!.. Как же узнать полячку? Над бесконечной колонной висела тонкая сизая пыль. Палящее солнце немилосердно жгло худые жилистые шеи мужчин, потные спины женщин и открытые головки детей. Идти было нелегко. Мучила жажда. Над ровной, как стол, степью дрожало марево, а в чистом, безоблачном небе спокойно и торжественно проплывали ширококрылые коршуны. Спыхальский потерял уже надежду, что Метелица узнает его землячку, и потому равнодушно ехал следом. Вдруг позади него раздался громкий женский крик. Пан Мартын вздрогнул, как от удара. Ведь это же голос, которого никак не ожидал услышать в этой дикой степи! Он стремительно повернулся. На него смотрела его жена Вандзя. Татарская одежда и какая-то грязная тряпка на голове совсем изменили женщину, но голос, глаза... Пан Мартын даже зажмурился от неожиданности, не веря самому себе. Не сон ли это? Откуда здесь могла взяться Вандзя? Как она попала сюда? - Вандзя! - Он пулей слетел с коня. - Вандзя! Это ты? Золотко мое дорогое! Вандзя стояла, пораженная не меньше, чем Спыхальский. Если бы пан Мартын не был так взволнован, он смог бы заметить, как побледнели у нее щеки, во взгляде что-то дрогнуло, промелькнуло испуганно и тут же исчезло. - Мартын! - прошептала женщина. - О Мартын! Он схватил ее на руки, прижал к груди. - Вандзя! Любимая моя! Разрази меня гром, если я надеялся здесь встретиться с тобой! - Я тоже не ожидала... Вокруг них стали собираться люди. Ошарашенный Метелица от удивления рот раскрыл: "его" шляхтянка оказалась женой Спыхальского!.. Старый казак долго скреб затылок, а потом хлестнул коня и помчался к товарищам, чтоб рассказать поскорее такую необычайную новость. Спыхальский опустил Вандзю на землю, увидев, что на них обращены любопытные взгляды людей, и, не выпуская ее руку из своей, пошел рядом с ней. Выяснилось, что Вандзя уже много лет была в неволе. Когда султан Магомет брал Каменец, несколько татарских чамбулов напали на Галицию и Польшу, тогда и попала она к ним в плен. - Если б я знал, что ты в Крыму, я, не мешкая ни минуты, пошел бы с товарищами вызволять тебя, моя милая!.. У Вандзи вырвался тяжкий вздох, и в голубых глазах задрожали слезы. Мартын расценил это как проявление сожаления по утраченным на чужбине годам, как укор судьбе, так несправедливо и жестоко обошедшейся с ней. Он обнял жену за плечи, горячо прошептал: - Не плачь, Вандзюня, не убивайся! Горе позади, все будет хорошо... - Ах, Мартын, ты ниц не розумиешь! - всхлипнула она. - Что я должен понимать? Мы вместе - для меня этого достаточно. Теперь мы всегда будем вместе, счастье мое! Поедем в наш Круглик... - Там ничего не осталось: все сожжено. - А мы отстроим! Поставим еще лучший дом... - Нет, Мартынчик, не поеду я... - Что? - воскликнул ошеломленный Спыхальский. - Почему? - Кроме тебя, там у меня никого нет... - Кроме меня, говоришь? А кто тебе еще нужен, моя ясочка? - У меня дети, Мартын, - чуть слышно сказала Вандзя. - Холера ясная, какие дети? Откуда? Кровь кинулась ему в лицо, и оно побагровело. Губы задрожали, а руки помимо воли схватили Вандзю за плечи. Не владея собой, он взревел: - Откуда, спрашиваю? Вандзя вырвалась из его рук, гордо вскинула голову. - Не кричи, Мартын! Сам мог бы догадаться, что таких женщин, как я, в неволе не посылают доить кобылиц или полоть бахчу... - Значит, ты... - Да, я стала женой салтана. - О Езус! - А что мне оставалось делать? Виновата я в том, что меня схватили в нашем Круглике, как беззащитную овцу, и завезли в чужой далекий край? Не ты ли должен был защитить меня? Но вы сдали туркам Каменец и сами оказались в неволе... Так почему теперь ты обвиняешь меня? Спыхальский бессмысленно смотрел на жену, не в силах до конца осознать, что произошло. Так внезапно, в один миг разбилось его счастье, о котором он грезил все эти долгие тяжкие годы, рухнули надежды на будущее, взлелеянные в черном мраке каторжных ночей, когда у него было одно-единственное утешение - эта мечта... - Где ж эти... дети? - глухо спросил он. - В Крыму... Салтан, наверно, спас их, моих двух хлопчиков. - А может, они погибли? - Нет, не верю! - крикнула Вандзя. - Не говори так! Не поверю, пока сама не смогу убедиться... Я видела, как он ускакал с ними! - У нас будут наши дети, Вандзюня. - Как знать, будут ли... Ведь не было... А те, двойняшки, уже есть, и я их безумно люблю! Слышишь - люблю! - Ты забудешь их. - Кого? Детей?! Ты думаешь, что говоришь? - Холера ясная! Но ты должна ехать домой! - Я и еду, - безразличным тоном произнесла Вандзя. Пан Мартын вздохнул и ничего не ответил. АРКАН ВЬЕТСЯ... 1 Диван* собрался после обеденного намаза** в малом тронном зале. За окнами сияло палящее солнце, и от горячей духоты поблекли, увяли листья деревьев, а здесь было прохладно и приятно пахло розовым маслом. ______________ * Диван (ист.) - правительственный совет турецкого султана. ** Намаз (перс.) - мусульманская молитва, которую читают пять раз в день. На расшитых золотом и серебром мягких миндерах*, набитых промытой верблюжьей шерстью, сидели наивысшие сановники Османской империи. Немые, безъязыкие черные рабы-нубийцы в белых как снег тюрбанах и таких же белых балахонах бесшумно появились из-за шелковых дверных драпировок и поставили перед каждым тонкой работы пиалу с холодным шербетом. ______________ * Миндер (турецк.) - подушка для сидения. Но никто к шербету не притронулся. Речь шла о важных для будущего Порты делах. Говорил великий визирь Кара-Мустафа. Он утверждал, что этот год для урусов станет катастрофическим. В Валахии стоит готовое к походу, отдохнувшее за зиму и заново оснащенное всем необходимым большое войско. Его должны поддержать Крымская и Аккерманская орды. Правда, недавний налет запорожцев основательно подорвал силы Мюрад-Гирея, но через месяц он сможет, с помощью аллаха, восстановить их и поставить под свой бунчук не менее тридцати - сорока тысяч всадников. Крымчаки ворвутся по Муравскому шляху на Левобережье, карающей бурей промчатся по земле казаков и ударят в тыл урусским войскам, обороняющим свою древнюю столицу Киев. - Я с войском подойду к Киеву с юга и смету его с лица земли! Учиню разгром пострашней, чем при Батые! Я не оставлю там камня на камне! Я не пощажу, как это сделал Батый, их Софию! Она станет мечетью, северной Ая-Софией, оплотом магометанства на диких сарматских землях! А тех урусов, которые не сдадутся, мы утопим в Днепре! - закончил паша Мустафа и низко поклонился султану. - Знамена ислама начнут реять над половиной земель урусов! - Это нужно сделать как можно скорее, - проговорил с трудом султан: он уже вторую неделю был болен. - Нам предстоит большая война на западе. Король Ляхистана вместе с Венецией и австрийским цесарем, как докладывают наши лазутчики, готовит против нас крестовый поход!.. Потому и должны мы одним ударом разгромить урусов, а вторым, еще более могучим, - австрийцев и их союзников... Тогда вся Европа будет у моих ног! - Инчалла! Да свершится воля аллаха! - закивали бородами советники султана. - Покончить с урусами одним ударом! - Неплохо бы перед походом провести глубокую разведку, выведать силы урусов и их укрепления, - предложил константинопольский паша Суваш. - Мы не можем опять, как в прошлом и позапрошлом году, идти вслепую... Замечание задело визиря за живое. Позапрошлогоднее поражение его не касается - оно лежит на совести Ибрагим-паши. Но прошлогоднее... Неужели паша Суваш считает, что в прошлом году он, великий визирь, потерпел поражение под Чигирином? Ведь Чигирин пал! Его уже нет. Он больше не существует... Разве это не победа? Однако ничего подобного визирь вслух не произнес, он знал, что паша Суваш не одинок в мысли, будто в прошлом году урусы остались непобежденными, знал, что глубоко в душе так же думает и султан. Потому ответил сдержанно: - Вскоре, выполняя мой приказ, Буджакская орда ударит по Киеву, потреплет его околицы и разведает силы урусов... Султан утвердительно кивнул. Потом поднялся сухой, с темным, изборожденным глубокими морщинами лицом великий муфтий. Сложив молитвенно руки, он поклонился султану и сказал: - Я осмелюсь напомнить повелителю правоверных и всему дивану вот о чем: в тылу наших войск до сих пор остается Запорожская Сечь, это проклятое гнездо гяуров-разбойников, смертельных врагов ислама... Их главарь Урус-Шайтан Серко, воспользовавшись тем, что во время войны Крым, Буджак и все Причерноморье останутся без войск, может напасть на поселения правоверных, как он уже делал это... Или же вырвется в море на своих судах-чайках и сожжет приморские города Крыма и самой великой Порты. - Мы не должны допустить этого! - сухо сказал султан, раздосадованный упоминанием о запорожцах, которых он не раз грозился уничтожить, стереть с лица земли, но живущих до сих пор и наносящих ему чувствительные и тягостные для султанского престижа удары. - Что думает предпринять великий визирь? - Я уже послал отряды для восстановления Кизи-Кермена и других крепостей в устье Днепра. Эти крепости закроют запорожцам выход в море, а их гарнизоны перекроют путь в Крым и Буджак! Великий муфтий удовлетворенно склонил голову, опять молитвенно сложил перед собою руки. - Пусть славится имя пророка! Смерть гяурам! - Великий султан, - вновь поклонился визирь Мустафа, - паша Галиль доносит из Камениче*, что гетман и князь Украины Юрий Ихмельниски не сумел завоевать доверия своего народа. Он сидит в Немирове, как на вулкане. Население восстает, бежит из Подолии... Однажды случилось так, что какие-то разбойники даже самого гетмана бросили в яму, в которой он держал преступников. И только Азем-ага освободил его оттуда... Я не жду от Ихмельниски никакой помощи, ибо гяурское войско при нем насчитывает всего сотню бродяг. А нам приходится держать там больше тысячи воинов, чтобы охранять его от повстанцев и от соблазна перекинуться к урусам или к полякам... ______________ * Камениче (турецк.) - Каменец-Подольский. - А что, есть доказательства такого умысла? - Пока нет, но... - Прикажи паше Галилю и Азем-аге, чтоб не спускали глаз с него! Нам нужно его имя... Как приманка. Но если что-либо будет замечено за ним... - Ясно, мой повелитель. Султан встал, давая понять, что разговор окончен. 2 После похода на Крым Серко похудел, как-то поблек и быстро начал стареть. Под глазами залегли синие тени, на шее и лице резче обозначились морщины. А глаза, еще до недавнего времени светившиеся молодецким блеском, вдруг погасли, померкли. Никто не мог понять, что произошло с ним. - Заболел наш батько, - перешептывались казаки. - Жаль старика, - сокрушались многие. А те, кто был ближе к кошевому, рассказывали: - Не спит ночами, стонет, молится... Просит бога принять его душу... Видать, отжил наш батько свое... Душа и тело хотят отдыха... Однако грозные события, надвигавшиеся на родную землю, заставляли старого кошевого забывать про свои болезни и душевные переживания и заниматься военными и хозяйственными делами. Каждый день с раннего утра до позднего вечера он был на ногах: советовался со старшинами, писал письма, заглядывал в мастерские, где изготавливалось оружие, порох и ядра, в кожевенные и тележные мастерские, торопил плотников, которые чинили старые и ладили новые челны, проверял, сколько пороха, олова и оружия на складах, сколько муки и солонины в кладовых. С молодиками в легком челне объезжал Войсковую Скарбницу - ближайшие острова, где в потайных местах скрыта была запорожская флотилия, хранилось оружие и на которых за многие годы казаки построили небольшие укрепления, защищающие подступы к Сечи. Как-то джура позвал к кошевому Арсена и Палия. - Садитесь, сынки, - указал старый атаман на лавку, когда казаки переступили порог войсковой канцелярии. - Хочу с вами малость погуторить... Арсен и Семен Палий примостились у края стола на лавке с резной спинкой, выжидательно смотрели на Серко. Выглядел кошевой действительно плохо: лицо землисто-серое, заостренное, как после болезни, а из-под сорочки на спине выпирали острые лопатки. - Вот что, сынки, - остановился перед казаками кошевой. - Настало время, когда каждый день можно ждать непрошеных гостей. Есть верные вести, что турки начали восстанавливать крепости Ислам-Кермен и Кизи-Кермен... Зашевелилась Аккерманская орда... Очухался от нашей встряски хан Мюрад-Гирей и собирает под свои знамена остатки своего войска... Но нам не известно, что сейчас делает и что замышляет визирь Кара-Мустафа. А это наш главный враг, и мы должны знать о нем все... - Каким образом, батько? - удивился Палий. - Нужно ехать в Немиров и Каменец... Только там можно добыть необходимые сведения. - Поеду я? - встрепенулся Арсен. - Да, сынок, поедешь ты, - твердо сказал кошевой. - А что же мне?.. - Палий был немного растерян. Серко улыбнулся доброй стариковской улыбкой: за последнее время он еще больше полюбил этого умного и отважного казака. - Подожди, не спеши, полковник, будет и тебе работа... Подберешь себе сотни две добровольцев - этакий летучий полк - и проводишь Арсена до Немирова. Мы, то есть я, киевский воевода Шереметьев и гетман, должны точно знать, когда выступит Кара-Мустафа. Все, что узнает Арсен, ты немедленно передашь куда следует... Без нужных вестей не возвращайтесь! - Понятно, батько, - ответили казаки. - Погодите, это еще не все... Что-то нужно решить с Юрком Хмельницким. Брать его кровь на свою совесть не хочу. Хватит ее с меня... Память о Богдане не позволит мне отдать такой приказ. Но и мириться с тем, что этот изверг вытворяет на Подолии и на Правобережье, тоже нельзя... Надо устроить так, чтобы ему стало жарко в Немирове... Ему и его союзникам... - Восстание? - сверкнул глазами Палий. - Да, восстание! А твой полк, Семен, поддержит повстанцев, станет их опорой. - Постигаю. - Но не только восстание... Неплохо бы было вбить клин между Юрком и турками. Бывает, что одно слово может сделать больше, чем тысяча сабель... Об этом пускай Арсен со своими болгарскими друзьями помозгует... - Постараюсь, батько, - откликнулся тот. - Нам все ясно. - Ну, а коль понятно, так идите собираться! Чтоб завтра были в дороге! 3 Киев кишел военным людом. Из России по Днепру и Десне плотогоны перегоняли строительный лес, ладьи с железом, войсками, оружием. С Левобережья гетман Самойлович прислал несколько тысяч казаков и еще больше крестьян для выполнения землекопных работ. Днем и ночью на Печерске и Зверинце не утихал людской гомон. Там возводились высокие земляные валы, упрочняемые частоколом, пушкари устанавливали на них пушки, в предполье казаки сооружали волчьи ямы... Укреплялся старый город. Весь Подол тоже был обнесен палисадом. Через Днепр впервые с тех пор, как он нес свои воды, у Киева перекинули большой наплавной мост на байдаках*. Ширина моста такая, что по нему могли ехать сразу четыре ряда возов. ______________ * Байдак (укр.) - большой челн, на котором плавали по рекам и по морю. Генерал Патрик Гордон, или, как его теперь звали, Петр Иванович Гордон, который руководил всем этим огромным строительством, едва успевал побывать за день всюду, где велись работы. Печерские ретраншементы* и мост были в центре его внимания. Особенно мост: вот-вот должны были подойти основные силы с Левобережья. Десятки тысяч воинов, тысячи возов и тысячи голов скота нужно было быстро, без задержки переправить на правый берег. Кроме того, он задумал так укрепить подходы к мосту, чтобы враги не сумели его разрушить или сжечь... Потому и носился непоседливый генерал на высоком тонконогом коне с одного конца города в другой, и везде его острый глаз замечал то, чего не могли или не хотели заметить иные, а резкий его голос подгонял нерадивых. ______________ * Ретраншемент (воен.) - военное укрепление позади главной позиции, усиливающее внутреннюю оборону. Но, несмотря на занятость, генерал нашел время, чтобы позаботиться о семье Арсена. Он послал в Новоселки с припасами Кузьму Рожкова - после чигиринской осады держал его при себе, - и тот в один прекрасный день вернулся в Киев с Иваником, который взял самых сильных лошадей и воз побольше в надежде чем-нибудь поживиться. Не заезжая на генеральский двор, они направились к Софии, побродили перед вычурными домами киевских вельмож, спустились на Подол. Большой шумный город произвел на Иваника сильное впечатление. Сияющие золотом купола церквей, каменные дома, просторные лавки, где можно было купить еду, соль, оружие и сбрую, нарядно одетые горожане и горожанки - все вызывало у него восторг и удивление. Он только причмокивал, глядя на сверкающие топоры и блестящие лопаты, тяпки, серпы и острые лезвия кос, на хомуты и шлеи с уздечками, издающие запах свежевыделанной кожи, то и дело хлопал руками по пустым карманам. - Ай-ай-ай, досада какая, знаешь-понимаешь!.. Все тут есть, кроме птичьего молока. Лишь чепухи не хватает - деньжат. Ай-ай-ай, ни одного шеляга, как на грех, не завалялось в кармане... Тьфу! Кузьма посмеивался про себя, так как знал, что генерал Гордон уже приказал выдать ему деньги и приготовить на складе самый необходимый хозяйственный инвентарь. А кроме того, и соли, и муки, и вяленой рыбы... Радость Иваника была безмерна, когда вечером он увидел такое богатство. - Как бы оси не поломались, - покачивал головой стрелец, видя, как Иваник с жадностью хватает из кладовой всякие железки и укладывает на телегу. - Не поломаются! Они у меня дубовые, знаешь-понимаешь, - отвечал Иваник. - А поломаются - новые в дороге вытешу! Утром следующего дня он должен был выехать домой. Но это было как раз воскресенье, и когда в церквах зазвонили колокола к заутрене, Иваник почесал затылок и сказал: - А что, знаешь-понимаешь, быть в Киеве и не заглянуть в Киево-Печерскую лавру?.. Кузьма, поведи, будь другом! Они спустились в Крещатый яр, на дорогу, ведущую через Угорское к лавре. Стояло солнечное погожее утро. В яру, среди густой зелени, куковала кукушка, звенели птичьи голоса. В раскидистых ветвях цветущих лип гудели пчелы, а над всем этим плыл колокольный звон: дзень-бом, тили-бом, дзень-бом, тили-бом!.. Дорога выпетляла вверх, на Угорское. Отсюда уже виднелись золотые кресты Успенского собора, руины оборонительных стен, которые со времен нападения Батыя оставались невосстановленными. Старая и Новая Печерские слободы. И вдруг звуки колоколов оборвались. А с валов ретраншемента залпом ударили пушки, послышались далекие крики. - Праздник какой или что? - всполошился Иваник. Кузьма побледнел. Нет, ради праздника из пушек не палят. К тому же ретраншемент еще не закончен и не все пушки установлены... Неужели нападение? Сомнения его рассеялись, когда от лавры донеслись тревожные звуки набата. Большой колокол бил часто, как на пожар: бом-бом-бом! Эти звуки ледяным холодом проникали в самое сердце и разрастались в нем черным ужасом. - Людоловы! - воскликнул Кузьма, выхватывая саблю. - Проклятье! Беги, Иваник! От Новой слободы прямо на них мчались всадники, на скаку выпуская в сторону лавры тучи стрел. Очевидно, они прорвались через Зверинец, где строительство валов только начиналось, и, смяв малочисленную стражу, наводнили Печерск. Спасения не было. Иваник тоже выхватил саблю. - Беги! Я прикрою тебя, Кузьма, знаешь-понимаешь! Задержу их! Беги в заросли на склонах Днепра! - крикнул он. - Я виноват, что потащил тебя сюда... Зачем обоим погибать! Кузьма и не думал спасаться бегством. - Да беги же, холера ясная! - воскликнул Иваник, не замечая, что перенял от Спыхальского его излюбленное ругательство. Но бежать уже было поздно. Ордынцы стремительно приближались. В воздухе просвистели стрелы, и одна из них впилась Иванику в руку. Он неуклюже взмахнул высоко поднятой саблей, вскрикнул и стал медленно оседать на землю. На белой полотняной рубахе быстро расплывалось красное пятно. - Зинка! - позвал Иваник. - Спаси! Погибаю... Кузьма нагнулся, чтобы вытащить стрелу, но не успел: прошелестел аркан и обвился вокруг шеи, затягиваясь. Кузьма задохнулся, выпустил саблю из руки и упал рядом с Иваником. - Прикончить их, батько? - услышал Кузьма юношеский голос. Рожков открыл глаза. Над ними стояли два всадника: один молодой с хищной улыбкой, второй - пожилой человек с густой черной бородой. - Не нужно, Чора, - ответил старший. - За них на невольничьем базаре дадут кое-что... Прикажи связать их! - Хорошо, батько, - сказал молодой и крикнул воинам: - Эй, люди, свяжите их и отправьте в наш стан! Людоловы длинными узкими сыромятными ремнями из невыделанной лошадиной шкуры связали руки Иванику и Рожкову. И тут же нагайки хлестнули их по плечам. Пленники вскочили на ноги. Тугой аркан потянул их за собой... Набег продолжался недолго. Орда налетела внезапно, как вихрь среди ясного дня, но, получив отпор, начала сразу отступать, захватив сотни пленных и подпалив несколько строений. Казаки и стрельцы повсюду выбили ордынцев за границы города, и они, промчавшись по околицам, вскоре исчезли, оставив после себя трупы, пожарища и плач родных по убитым и по угнанным в плен. КАМЕНЕЦ 1 Отряд Палия остановился в чаще Краковецкого леса, самого крупного на Подолии в те времена. Лес не только мог защитить от постороннего глаза и внезапного нападения врага, летом он был для воинов родным домом со щедрым столом. Здесь можно было пасти коней, строить курени и без опасений разводить костры. В лесу водилось множество всякой дичи: зайцы, дрофы, гуси, косули, лоси, медведи. Кроме того, земля была сплошь усыпана ягодами, а на кислицах и диких грушах плодов - как росы поутру. Выбрав у ручья под горой, где били ключи, ровное местечко, Палий приказал казакам ставить курени, а сам подошел к Арсену, который стоял в сторонке с Романом и Спыхальским. Неподалеку на сломанном дереве сидела похудевшая, загрустившая Вандзя. Опустив голову, она потупила взгляд в землю и, кажется, ничего не замечала вокруг. - Ну вот, панове-братья, юж и наступило время нашей разлуки, - с грустью сказал Спыхальский. - Отсюда мы сами будем добираться до Львова... Жаль мне расставаться с вами, но должен... Он обнял Арсена, ткнулся колючими усами в его щеку и тихо прошептал: - Эх, и люблю тебя, холера ясная!.. Нех буду песий сын, коли лжу молвлю... Люблю, как брата... Жалко, Златки и Стехи нема! Но надеюсь - найдутся они... Пан Мартын отст