на Сечи с посольством... И хорошо запомнил тебя. - Гм... И решил, значит, прикончить? Гамид молчал. Бросал взгляды на казаков, словно затравленный волк. - Секач, отведи его в холодную, - сказал Серко. - Это, видать, важная птица! За него мы выменяем немало наших людей. - Батько! - кинулся к кошевому Арсен. - Нельзя отпускать этого пса живым! Если б ты знал, кто он такой, то сам немедля отсек бы ему башку! - Кто же он? - Гамид. Мой бывший хозяин. Я рассказывал тебе о нем... Злобная бестия!.. Дозволь рассчитаться с ним! Гамид только теперь узнал Звенигору. Безысходность, ярость, отчаяние слились в зверином рыке, что вырвался из его груди. Неожиданно для всех он метнулся к казаку и вцепился ему руками в горло. Но Арсен резким ударом отбросил его назад. Гамид не удержался на ногах и упал в снег. - И вправду злющий, - произнес Серко. - Но как-то не лежит сердце рубить безоружного... Арсен протянул спахии отобранную у него саблю: - Бери! Защищайся! - Бога ради, Арсен! - выкрикнул Метелица. - Еще, чего доброго, поранит тебя! - Зато, когда попадет к своему аллаху или дьяволу, не скажет, что с ним поступили у нас бесчестно! Гамид вначале не понял, что от него хотят. Страх смерти помутил его разум. Затем, увидев протянутую к нему рукоять сабли, пришел в себя, схватил оружие и вскочил на ноги. Вмиг развязал башлык, скинул бекешу. Торопился, словно боялся, что казаки передумают. Блеснули, скрестились сабли. Заскрежетала крепкая холодная сталь. Гамид сразу же ринулся в наступление и немного потеснил Арсена. Отчаяние придало ему силы. Ага понимал, что терять ему нечего; так или иначе - конец! Единственно, что он неистово жаждал, - прихватить на тот свет и своего злейшего врага, запорожца, которого считал виновником всех своих теперешних невзгод и несчастий. Серко, Метелица и Секач стояли в стороне, спокойно наблюдая за поединком. Никто из них не знал, что еще один человек, тесно связанный судьбой и с Гамидом и со Звенигорой, следит не менее внимательно, хотя и не так спокойно, за этим единоборством. Сафар-бей даже затаил дыхание. Он понимал, что Гамид обречен, но жалости к нему не чувствовал. Скорее, наоборот: боялся, что неожиданным, отчаянным ударом он нанесет смертельную рану Звенигоре и Златка останется на чужбине вдовой. С некоторых пор он стал привыкать к мысли, что у него есть сестра, и даже стал ощущать нечто похожее на братскую любовь. Поединок продолжался с переменным успехом. Арсен был молод, крепок, быстр и прошел хорошую школу у старого Метелицы, зато Гамид набрасывался на него с ожесточением загнанного в угол зверя и был потому очень опасен. Однако опытный взгляд старых бойцов заметил, что казак бьется не в полную силу, а играет с ожиревшим и неповоротливым спахией. Наконец Серко надоело мерзнуть в одной сорочке на морозе, и он крикнул: - Кончай, Арсен! Звенигора сразу подобрался и пошел в наступление. Сабля его стала мелькать с молниеносной быстротой. Гамид еле успевал отбивать яростные выпады казака и отступал все дальше и дальше к середине площади с трупами янычар. Это еще больше осложняло положение обоих бойцов. Стало необходимым, ни на мгновение не прекращая боя, следить и за тем, чтобы не споткнуться, ибо малейшая ошибка, глупая случайность могла стать роковой. - Гяур! Собака! - цедил Гамид, сдерживая стремительный натиск своего бывшего раба. - Раб! Сейчас ты будешь с глазу на глаз с аллахом! - А может, ты, Гамид? - усмехнулся Арсен, перепрыгивая через трупы двух янычар. - У тебя больше возможностей встретиться с ним сегодня! Он сделал глубокий выпад и почувствовал, как сабля туго вошла в грудь спахии. Гамид охнул и покачнулся назад. Но, видно, рана оказалась неглубокой, он собрал все остатки сил и, словно дротик, метнул свою саблю в Арсена. В последнее мгновение Арсен угадал коварный замысел врага и успел отклониться. Сабля просвистела мимо уха, задев лишь эфесом, и воткнулась в снег. Ответный удар запорожца был неотвратим: Гамид откинул голову, широко открыл рот и тяжело рухнул на утоптанный, бурый снег. - Ну, братья, айда! Будем кончать супостатов! - Серко с Метелицей и Секачом побежали к восточной стене, где еще слышались крики и удары металла о металл. Звенигора вытер саблю и взглянул в неподвижное лицо своего мертвого врага. С Гамидом было покончено. Он лежал навзничь, огромный, тяжелый и совсем не страшный. Стеклянными глазами глядел в чужое небо, которое хотел сделать своим. Позади послышался скрип снега. Арсен порывисто обернулся: к нему медленно приближался турок. Тень от куреня закрывала его лицо. Арсен вновь поднял саблю, но турок вдруг протянул вперед обе руки и тихо промолвил: - Салям, Арсен! Неужели не узнаешь?.. - Ненко?! - Да, я, Сафар-бей... Несчастный Сафар-бей, которому предначертал аллах умереть сегодня от твоей руки, как только что умер Гамид... Арсен, прошу, убей меня. У самого рука не поднимается нанести себе последний удар. - Ненко, о чем ты говоришь? Забудь свое страшное имя - Сафар-бей. Ведь только по вине этого чудовища, - Арсен указал на труп Гамида, - ты стал янычаром... - Мне от этого не легче. Я должен умереть... - Бедняга! Зачем только судьба занесла тебя сюда? - воскликнул Арсен. - Разве что для того, чтобы наконец у тебя открылись глаза?.. Ну ладно. Пошли со мной! - Куда? - Пошли, пошли! Я спасу тебя. Выбраться сейчас из Сечи невозможно. Посажу тебя под замок. Так ты будешь в безопасности. А завтра посмотрим. Он схватил Ненко за рукав и повел с площади. 4 Роман Воинов заметил какие-то две темные фигуры. Они отделились от толпы янычар, наперегонки перебежали улочку и вскочили в открытые двери первого же куреня. "Кто бы это мог быть? Турки? Не похоже. А своим чего бежать и прятаться?" - подумал он и незаметно последовал за ними. В сенях притаился, прислушиваясь к глухому шепоту, что доносился из куреня - Вот подходящий жупан, переодевайся быстрее! - послышался первый голос. - Сойдем за приезжих казаков, взберемся на вал, а оттуда вниз, на ту сторону, - ищи ветра в поле! - Нет, у меня другая мысль, Хорь, - отвечал второй голос. - Мы должны открыть ворота. Хан с войском ворвется в Сечь и затопит ее ордынцами! Их там сорок тысяч! (Ордынец (истор.) - здесь: воин орды.) - Сатана помутил тебе разум, пан Чернобай! - зашипел Хорь. - Запорожцы схватят нас раньше, чем мы успеем открыть ворота! Натягивай поглубже шапку - и айда на вал! - Там нас, дурень, так же быстро схватят! Слушай, что я говорю! С вала скатишься - поломаешь ноги, и тогда не миновать лап запорожцев!.. Нет, единственно, что нам остается, - руками татар уничтожить Сечь! Она для нас как бельмо на глазу... Пока еще янычары как-то отбиваются, надо скорее впустить татар!.. Пошли! Роман выхватил из-за пояса пистолет, взвел курок. Отступил на шаг от двери... Так вот какие птицы залетели сюда! Сам Чернобай со своим сообщником! Дверь широко распахнулась, и на пороге появилась темная фигура. Грянул выстрел. Передний - это был Хорь - упал навзничь, на руки своего спутника. Тот кинулся назад и проходом, между столом и нарами, побежал в глубь куреня. - Стой! Стой, иуда! - прокричал Роман и побежал следом. Чернобай вскочил на нары, пригнулся и внезапно нырнул в выбитое окно. - Не уйдешь, собака! - крикнул дончак, перепрыгивая через подушки, рядна и кожухи, в беспорядке брошенные запорожцами во время тревоги. Он добежал до окна и с разбегу выскочил сквозь него во двор. Позади него кто-то ухнул, словно забивал сваю. Свистнула сабля. Роман, вылетев из окна, кувырком покатился по снегу. Это его и спасло. Чернобай целился снести голову - сабля рассекла воздух и на всю ширину лезвия вонзилась в липовый подоконник. Пока Чернобай выдергивал ее, Роман вскочил на ноги. Лязгнули сабли, высекая сноп искр. Бой между ними был короткий, но яростный. Полученное в Чигирине ранение еще давало знать себя, и Роман, чувствуя, как покачнулась под ним земля, начал потихоньку отступать назад. Ободренный этим, Чернобай усилил натиск, чтобы быстрее покончить с казаком. Одного не учел Чернобай - Роман мастерски владел саблей. Зная, что долгого напряжения ему не вынести, Роман неожиданно развернулся в сторону и тыльной частью сабли снизу резко ударил по сабле противника. Она звякнула и переломилась. Чернобай остолбенел. Роману ничего не стоило пронзить его насквозь, но такую птицу надо было брать живьем. Поэтому приставил к горлу Черновая острие сабли и стал теснить его к куреню, пока не прижал к стене. Так и стоял дончак, боясь хотя бы немного отпустить от стены врага, так как знал: если тот бросится бежать, то сам догнать не сможет. - Роман, ты что тут делаешь? - послышался удивленный голос Звенигоры. - Сюда, Арсен, сюда! - крикнул не оборачиваясь Роман. - Глянь, кого я поймал! Он только краем глаза заметил, как Арсен с каким-то турком приблизился к нему. Чернобай пытался опустить голову, чтобы на лицо не упал свет от месяца, но Роман кольнул его в подбородок, заставив запрокинуть голову. - Чернобай?! - выкрикнул Арсен. - На Сечи?! Как он здесь очутился?.. Тот молчал. - С турками и татарами прибыл, - пояснил Роман. - А сейчас хотел орду в Сечь впустить. Что с ним делать? Прикончить на месте, пса? Звенигора сжал зубы. Медленно произнес: - Нет, пусть судит товариство! Запрем до рассвета в подвал! - Арсен, ты имеешь право судить его сам, так и суди! Я только для тебя задержал его на этом свете... - Спасибо, брат. Но мой суд - все равно что самосуд. А этот изверг перед всем народом виноват. Так пусть все товариство судит... Ну, топай, Чернобай! Утром поговорим с тобой, чертово семя! Чернобай наклонил голову, медленно потащился вдоль куреня. За ним шли трое: Роман, Арсен и Сафар-бей. К утру побоище в Сечи закончилось. Лишь тысячи полторы янычар и спахиев выбралось из западни, которую сами для себя устроили. Первые беглецы еще до рассвета принесли хану известие об ужасной гибели своих товарищей. Забыв о своем высоком положении и о тысячах простых воинов, что темной массой стояли в конном строю вокруг, хан простер к небу руки и страшно, отчаянно завыл, оскалив на месяц острые белые зубы. - У-у-у! Шайтан!.. Урус-Шайтан!.. Горе нам!.. У-у-у!.. Он ударил коня под бока и помчался в степь, прочь от Днепра. За ханом, взбивая ударами конских копыт мерзлую землю, двинулась орда. Посланный Серко в погоню конный отряд запорожцев не смог догнать врага. Преодолев Днепр и подскакав к сторожевой заставе, отряд остановился на холме. Всходило солнце. Внизу расстилалась голая безлюдная степь. На ней, по направлению к Перекопу, лежал широкий - на целую версту - след от десятков тысяч копыт. Вдали по белой снежной пустыне катилось, постепенно уменьшаясь, темное пятно. Это бежала объятая смертельным страхом крымская орда. Звенигора подъехал к казацкой заставе. До его слуха из землянки донесся чуть слышный стон. - Браты, сюда! Наших здесь порезали! - крикнул Арсен. В землянке пахло дымом и кровью. Переступая через трупы, Арсен добрался к лежанке. Там сидел на полу Товкач. Из груди его вылетал глухой, напряженный стон. Арсен поднял товарищу голову, заглянул в полузакрытые стекленеющие глаза. - Брат!.. Товкач вздрогнул, медленно приоткрыл веки, долго, как сквозь мглу, всматривался в лицо, что склонилось над ним. - Ты, Арсен? Звенигора пожал холодеющую руку казака. - Да, это я. Напрягая все силы, Товкач прошептал: - Как... там... Его было чуть слышно, но Арсен понял, что он хотел знать. - Все хорошо! Янычар перебили. Хан удрал. Наших погибло человек тридцать да с полсотни ранено. - Слава богу... теперь... можно... спокойно помирать... Он закрыл глаза. Но вдруг встрепенулся, будто какая-то жгучая мысль пронзила его угасающий мозг. - Арсен... Хорь... Хорь... изменник... берегитесь! Эти слова не удивили Звенигору: он уже знал о предательстве Хоря. Его поразило другое: мысль об изменнике не позволила Товкачу умереть, дала ему силы дожить до утра. Он не мог, не имел права умереть, не предупредив товарищей. Пронзенный ятаганом насквозь, он зажал рану спереди рукой, а спину прижал к лежанке и так сидел всю ночь, чтобы не истечь кровью, чтобы товариство узнало о том, кто провел врагов в Сечь. Теперь, когда, наконец, освободился от страшной тайны, Товкач выпрямился, раскинул сильные, огромные руки - и навек умолк. Запорожцы сняли шапки. Они оценили все величие казацкой самоотверженности. 5 Похоронив с почестями погибших товарищей, запорожцы собрались перед войсковой канцелярией, чтобы судить Чернобая. Три казака вывели его из подвала и поставили на крыльце перед товариством. Он зябко прятал руки в рукава, втягивал острый подбородок в воротник кожуха, устремив тусклый взгляд вниз. Только раз взглянул поверх казацких голов и, заметив замерзшие, скрюченные трупы янычар, что лежали на темно-буром от крови снегу, вздрогнул и закрыл лицо руками. - От правды, Чернобай, не убежишь, не спрячешься! - сказал Серко. - Настало время оглянуться на свою мерзкую жизнь и держать ответ за все перед народом. Народ наш добросердечен и часто прощает проступки сынов своих, наставляет на путь тех, кто оплошал, оступился в горе или нужде. Но тому, кто пролил кровь людей наших, кто ради презренной наживы, ради яств заморских и серебра-злата агарянского торговал детьми нашими, обрекал их на неволю басурманскую, тому, кто вместе с турками и татарами хотел уничтожить славную Сечь Запорожскую - исконную защитницу земли нашей от всех врагов, - тому нет прощения!.. Судить тебя будет все товариство! И еще. Ты был видным казаком: отец твой - полковник, сам ты - сотник, так пусть никто не скажет, что осудил тебя один Серко. Как скажет товариство, так и будет!.. Звенигора, расскажи все, что знаешь о нем! Звенигора поднялся на ступеньку. Начал с первой встречи с Чернобаем на старой мельнице, когда пытался освободить девчат, похищенных сотником для продажи в татарские и турецкие гаремы. И чем дальше рассказывал, тем ниже опускал голову Чернобай. Несмотря на лютый мороз, над ним столбом поднимался пар, а на лбу выступил холодный пот. Когда Звенигора поведал о том, что Чернобай со своим холуем ввел янычар в Сечь и хотел открыть татарам ворота, сотник рухнул на колени. На площади поднялся шум. - Чего там долго судить-рядить - убить, собаку! Палками до смерти забить! - кричали запорожцы. - Привязать коню за хвост и пустить в степь! - Повесить на сухой вербе! - На кол его! Он ведь хотел Арсена посадить! - Четвертовать!.. И ни слова, ни звука в защиту. Толпа клокотала от гнева. Наиболее горячие выхватили сабли - хотели немедленно расправиться с изменником. Тогда Серко поднял булаву. Шум утих. Наступила тишина. Кошевой шагнул вперед, снял перед товариством шапку. Голос его звучал сурово - каждое слово словно вылито из меди. - Братья, атаманы, молодцы, славное низовое товариство! Знаменательный у нас сегодня день: благодаря казаку Шевчику и вашему мужеству мы одержали славную викторию и спасли мать нашу - Сечь! Мы показали и туркам, и татарам, что сила наша неодолима, что верные сыны отчизны - казаки запорожские и на сей раз, как и всегда в прошлом, не жалея живота своего, отстояли землю родную и честь свою, а захватчиков покарали и вечному позору предали! И ни один из вас не прятался за печкой от смертельной опасности, а храбро бился с врагами. Честь и слава на веки вечные вам, рыцари непобедимые! - Честь и слава нашему батьке кошевому! - Слава Серко! Хотим, чтоб и дальше был кошевым! - Серко! Серко! Слава Ганнибалу украинскому! Снова пришлось кошевому поднять вверх булаву, чтобы восстановить на площади тишину. - Спасибо, братья, за честь! Но выборы кошевого рада старшин назначила на послезавтра. Вот тогда вы и выберете того, кого сочтете достойным. А сейчас не об этом речь. Тяжело нам в такой счастливый день сознавать, что встречаются еще такие выродки, как Чернобай. Не хотелось бы омрачать наш светлый день судом над ним. Но придется. Чтобы ни одной паршивой овцы в отаре нашей не было... Вижу - у всех у нас одно решение, одна мысль: смерть мерзкому псу, вечный позор предателю! Запорожцы снова в один голос закричали: - Смерть! - Позор!.. Кончать его!.. Многие вновь выхватили сабли, и они засверкали на ярком морозном солнце. Серко повысил голос: - Нет, братья, так негоже! Правильно, наверно, придумал Шевчик, вот он что-то шепчет... Ему мы сегодня обязаны честью и жизнью, так пусть будет так, как он скажет... Выходи сюда, Шевчик, герой наш, скажи товариству, что думаешь! Встал дед Шевчик рядом с кошевым. Маленький, в латаной свитке, с большой овечьей шапкой на голове. Лицо как сушеная груша - коричневое и сморщенное. В другое время он мог бы показаться смешным, но сейчас никто из казаков такое и помыслить не мог. Шевчик откашлялся в ладошку, поднял голову и сказал: - Браты, славные казаки сечевые, вот что дурная моя голова надумала, послушайте!.. Никогда не бывало так, чтобы прощали мы предателей. А такого, как Чернобай, не было еще на земле нашей! Он продавал басурманам цвет народа нашего - дочерей наших! Он хотел убить страшной смертью запорожского рыцаря славного Арсена Звенигору! А теперь еще имел злой умысел: вместе с турками и татарами уничтожить нашу мать - Сечь Запорожскую и всех нас погубить!.. Так пусть и в пекло вместе с друзьями своими определяется, с теми, что лежат нашими саблями порубленные на снегу!.. Мы их будем в Днепр под лед спускать... Пусть и он плывет подо льдом с ними до самого моря, а там, если черная душа его пожелает, хоть и до самого султана в гости! Привяжем его к какому-нибудь янычару да и пустим в прорубь!.. - Ай да, Шевчик! Правильно придумал! - Вот так дед! Вот это голова! Шевчик за всю свою долгую, но полную невзгод жизнь не привык к всеобщему вниманию, к таким похвалам, и он смутился, шмыгнул в толпу. Чернобай зло поблескивал глазами из-под рыжих бровей. Руки его дрожали, губы закусил до крови. Он порывался что-то сказать, но не мог разжать судорожно стиснутые зубы и сквозь них вылетало только глухое рычание. Он стал медленно пятиться назад, пока спиной не уперся в стену. Его схватили сильные, твердые руки и потащили на площадь. Звенигора показал на замерзший труп Гамида. - К этому и вяжите! Они друг друга стоят! Чернобай выкатил налитые кровью глаза, что есть силы уперся ногами в жесткий снег. Метелица ударом наотмашь сбил его на землю, прижал коленом к задубевшему телу спахии. Казаки быстро связали живого с мертвым крепкой веревкой. Молодой запорожец подскакал на коне, запряженном в постромки. Секач ухватил валек, накинул на крюк петлю веревки, крикнул: - Вйо! Конь дернул - с треском оторвал примерзший к земле труп Гамида, поволок к воротам вместе с привязанным к нему предателем. Чернобай как-то высвободил из-под веревки руку, стал хвататься ею за шероховатый снег, сдирая до крови кожу, закричал дико: - А-а-а!.. Метелица перекрестился, плюнул: - Собаке - собачья смерть!.. x x x Прошло три дня. Всходило холодное зимнее солнце. После сечевой рады, которая снова избрала кошевым Ивана Серко, запорожцы долго, за полночь, пили, гуляли, веселились вовсю и теперь спали по куреням как убитые. В утренней тишине громко заскрипели петли крепостных ворот. Они открывались медленно, словно нехотя. Из них выехали три всадника: Звенигора, Роман и Ненко. Да, Ненко!.. Он навсегда распрощался с именем Сафар-бея и ехал начинать новую жизнь. Ненко плохо представлял, как это будет, однако твердо знал, что возврат к старому невозможен, как невозможно вернуться во вчерашний день. Всадники миновали сечевую слободку, что начинала куриться легкими утренними дымками, миновали широкую слободскую площадь, на которой высился красивый посольский дом, и по крутому берегу Чертомлыка поскакали в безбрежную белую степь... ПОСЛЕСЛОВИЕ Вот перевернута и последняя страница книги. Счастливая развязка должна, казалось бы, снять то огромное напряжение чувств, с которым читается от начала до конца весь роман. Мужественные и благородные герои Владимира Малика, пройдя через горнило невероятных страданий, овеянные ратной славой, сумевшие в самые трагические моменты жизни сохранить верность долгу, дружбе, слову, возвращаются к мирной жизни. И все же мне, как и вам, должно быть, дорогие читатели, как-то грустно расставаться со ставшими бесконечно близкими сердцу Арсеном Звенигорой, Романом Воиновым, Мартыном Спыхальским, гайдуцким воеводой Младеном и его дочерью Златкой, турком Якубом и даже Ненко - Сафар-беем, только в самом конце повествования нашедшим путь возврата к родной семье, к Болгарии. В этом сила художественного таланта Владимира Кирилловича Малика (Сыченко), украинского писателя и поэта (род. в 1921 году), впервые выступившего в печати в 1957 году. Роман "Посол Урус-Шайтана" является его самым крупным произведением. На Украине он был издан в двух книгах: первая - "Посол Урус-Шайтана" - вышла в 1968 году в издательстве "Молодь", вторая - "Фирман султана" - появилась в следующем году в том же издательстве. Обе книги нашли самый живой отклик в читательской среде, очень тепло приняла их и критика, сравнивая - и не без основания - творчество В. Малика с историческими романами прославленного Александра Дюма. Мне, впрочем, кажется, что свойства таланта украинского писателя как автора исторического романа ближе к писательскому мастерству Генриха Сенкевича. Дело, однако, разумеется, не в сравнениях. Роман Владимира Малика действительно написан в блестящем историко-приключенческом стиле. События следуют друг за другом с неимоверной быстротой. За трагическими сценами, как правило, наступают короткие разрядки, тут же сменяющиеся новыми картинами борьбы и страданий. Благодаря тому, что рассказ почти не прерывается авторскими отступлениями, читатель все время находится в напряжении. Автор стремится к тому, чтобы историческая действительность XVII века была воспринята читателем не через его, авторские, рассуждения, не через программные заявления государственных деятелей и полководцев, а непосредственно через поступки и мысли героев - простых людей, рядовых участников исторических событий. Историческое прошлое, увиденное глазами этих простых и искренних людей, пережитое вместе с ними читателем, воспринимается как настоящая человеческая правда, а не основанная на документах научная схема. Это не значит, что художественная правда романа противоречит правде исторической. Владимир Малик хорошо, по источникам, знает эпоху. Даже образ Арсена Звенигоры - образ реальный. Такой казак-разведчик (к сожалению, имя его не сохранила история) действительно был, как была и осада Чигирина турками и битва на бужинском поле в 1678 году, закончившаяся победой русско-украинских войск. В данном случае речь ведь идет не только о формальном соответствии художественной и исторической правды. Писатель волен дополнять воспринятую из исторических материалов картину воображением, вводить вымышленные, но типичные для эпохи персонажи, описывать типичные, хотя и не зафиксированные источниками ситуации. Главное достоинство романа В. Малика как произведения исторического заключается в правильном понимании писателем духа эпохи, смысла и значения изображаемых им больших исторических событий. Автор нисколько не преувеличивает пагубные последствия для исторического развития Украины, России и Польши татарских набегов. Десятки тысяч здоровых и сильных людей почти ежегодно теряли эти страны в результате разбойничьих вторжений крымчаков. Нет никаких преувеличений, сознательного сгущения красок и в описаниях судьбы пленников в турецкой неволе. Трагические последствия турецкого завоевания Балкан, порабощения дунайских княжеств - Молдавии и Валахии - достаточно подробно изучены в исторической литературе. Турецкое завоевание не только затормозило их нормальный исторический прогресс, но и деформировало структуру их экономического и политического строя, подчинив его нуждам Оттоманской империи, превратив целые страны в поставщиков продовольствия и других товаров в столицу и армию, собирая с покоренного населения жестокую подать людьми - мальчиками для пополнения янычарского корпуса. Больше всех страдало при этом население горячо любимой автором Болгарии, оказавшейся в положении главного бастиона турецкого господства в Юго-Восточной Европе. Объективности ради нельзя не отметить, что, рисуя ужасные, но типические, исторически совершенно обоснованные картины турецко-татарского гнета, автор вместе с тем не скрывает ни крепостнических взглядов российских князей и бояр, не щадит жестокое, презирающее трудовой люд польское магнатство, не скрывает, что и в среде борющегося с татаро-турецкой агрессией украинского народа были отвратительные предатели, душонки мелкие и подлые. Историческая объективность автора в еще большей, пожалуй, мере сказалась в выборе им героев романа. Горячая любовь автора к Украине и России, его увлечение героической борьбой болгарского народа за свободу не помешали ему сделать героями повествования, наряду с украинцами, русскими и болгарами, поляка Спыхальского и турка Якуба. Можно было бы сказать даже больше того: подлинными героями романа В. Малика являются все обездоленные и угнетенные, независимо от их национальной принадлежности. И это будет, по-видимому, точнее. Правда, с одной только оговоркой: обездоленные и угнетенные, но с гордым и мужественным, а не заячьим сердцем, с открытой и доброй, а не трусливой и подлой душой. Именно потому, что автор бесконечно верит в единство и братство всех, кто борется за национальную свободу, против социальной несправедливости, многие страницы его романа дышат подлинным интернационалистским пафосом. В книге это не пафос слов, а пафос борьбы, страданий и победы. Выше уже подчеркивалось, что особенностью творческого метода писателя является отказ от авторских отступлений, от многословных программных высказываний высших государственных и военных деятелей. Как уже говорилось, этот метод придал особую убедительность роману. Может быть, однако, В. Малик все же слишком поскупился на обрисовку исторического фона. В романе нет или почти нет дат. Подчеркнув огромное могущество Оттоманской Порты, автор лишь вскользь упомянул Польско-Литовское государство - Речь Посполитую и Австрию - Габсбургскую монархию. Связь этих государств с борьбой на Украине остается не вполне понятной читателю. Именно поэтому, как кажется, краткая историческая справка, которая поставила бы описываемые в романе события в общую восточно-центрально-европейскую рамку, в послесловии все же необходима. Хронологический период, охватываемый стремительным действием романа, определяется двумя событиями: падением Каменец-Подольского (1672) и Чигиринскими походами 1677-1678 годов. Итак, речь идет о делах трехсотлетней давности. Падение Каменца открыло путь на Правобережную Украину турецким полчищам. Каменец не случайно часто упоминается в романе В. Малика. Но Каменец в то время принадлежал Речи Посполитой. Его падение, следовательно, было связано с польско-турецкой борьбой, о которой здесь нужно сказать несколько слов. Андрусовское перемирие 1667 года прервало борьбу России и Речи Посполитой за Украину. Хотя оно в немалой мере было обусловлено усилением турецко-татарской агрессии, тем не менее не привело к согласованным действиям России и Речи Посполитой на юге. Польское магнатство, надеявшееся возвратить себе свои поместья на Украине, отвергло предложение русского двора превратить перемирие в прочный и "вечный" мир. В результате, когда в 1672 году началась польско-турецкая война (крымские татары с 1666 года постоянно совершали набеги на Речь Посполитую), ослабленная внутренними смутами страна осталась в одиночестве. В том же году стотысячная турецко-татарская армия осадила и взяла Каменец и двинулась под Львов. Осада Львова заставила правительство Речи Посполитой пойти на позорный Бучачский мир, согласно которому под власть Порты переходила Подолия и большая часть Правобережной Украины, а Речь Посполитая была обязана платить туркам ежегодную дань. Правда, сейм Речи Посполитой отказался ратифицировать Бучачский договор, и в 1673 году польско-турецкая война возобновилась. Отдельные военные успехи великого гетмана коронного, а затем короля Яна Собеского в целом мало изменили положение дел. Без России - а договариваться с ней Собеский не хотел - действительный разгром турецко-татарских сил был невозможен, и в 1676 году был заключен новый, Журавнинский мир между Речью Посполитой и Турцией. Подолия и Каменец остались в турецких руках. Именно этим и поспешила воспользоваться Порта, чтобы с помощью предателей из украинской старшины овладеть Правобережной Украиной, превратив ее в вассальное владение, наподобие беспощадно эксплуатируемых ею Дунайских княжеств. Борьба за Чигирин в 1677-1678 годах и битва на бужинском поле, сорвавшие попытки турок прорваться к Киеву, навсегда перечеркнули эти страшные для украинского народа, опасные и для России и для Польши планы турецких феодалов. Что касается Каменца, то он был оставлен турками только в 1698 году, после длительной Восточной войны, в которой участвовали с 1683 года Австрия и Речь Посполитая, а с 1686 года Россия. Речь Посполитая вынуждена была подписать с Россией в этом году "вечный" мир. Блестящая победа Яна Собеского под Веной в 1683 году, как и весь дальнейший ход Восточной войны, ослабили, но не сокрушили Турцию. Она оставалась могущественной военной державой в течение почти всего XVIII века и даже в XIX веке отнюдь не была слабым противником. Чигиринской войне 1677-1678 годов очень не повезло в нашей историографии. Ею почти не занимались отечественные историки, хотя огромное, переломное значение ее для истории Украины несомненно. Тем более велика заслуга автора романа, сумевшего столь ярко, образно рассказать о ней. Но есть еще одна страна, занимающая в романе большое место, - Болгария. Автор любит ее, ее людей и природу. Он восхищается героической борьбой болгарского народа за национальную свободу. Но ни в XVII, ни в XVIII веках болгарам не удалось добиться независимости. Оттоманская империя, как только что говорилось, была все еще слишком сильной державой. Лишь спустя двести лет после Чигиринских походов, в результате тяжелой и кровопролитной русско-турецкой войны 1877-1878 годов, болгарский народ вышел на путь самостоятельного государственного и национального развития. Мечта воеводы Младена, героя романа В. Малика, сбылась. Доктор исторических наук В. Д. Королюк