все же какая интересная настала жизнь! Честное слово! Вот только язык чешется, не выдержать просто, чтоб не рассказать кому о наших тайнах. И я шепчу себе: "Клянусь - молчу... Клянусь - молчу..." "НАУЧИ МЕНЯ ЛЕТАТЬ!" От нашей школы до нашего дома - пять домов. Я прошел три дома и ахнул: в нашем дворе творилось что-то интересное. Без меня! А все Мария Сергеевна виновата, из-за нее опоздал... Наш двор начинается от середины квартала, там, где спины гаражей соседней улицы и электробудка с человеческим черепом на железной двери. Череп пронизывает красная молния, под ним надпись: "Не трогать, смертельно!" Сейчас около этой будки машин и людей - как на субботнике. И ребята все наши, да еще чужих сколько пришло. У будки пофыркивал автокран, на стреле крана медленно покачивался и поворачивался подвешенный на тросах жестяной домик без окон. Не в кабине автокрана, а в какой-то небольшой будочке, там, где должен быть кузов, сидел Жорин папа и нетерпеливо выглядывал в окошко. Ждал сигнала, чтоб повернуть куда следует стрелу. Задом к крану стоял грузовик с опущенными бортами. Наверное, он и привез этот коричневый жестяной домик. Немного поодаль, в сторонке - коротенький "Москвич". К "Москвичу" прислонился девятиклассник Женя Гаркавый с лопатой. - Что здесь такое? - торопливо спрашиваю у него. Женя преспокойно чистит ногти. - Мы свой гараж перевезли. Под висящим гаражом расчищена площадка - рядом с электрической будкой. Под стрелой крана с надписью "Не стой под грузом!" стоят и спорят Иван Иванович Дервоед и Женин отец - невысокий, все лицо в шрамах. - Я первым облюбовал это место для своего гаража! - тычет в землю палкой с набалдашником профессор. - Зачем вам место для гаража, если машины нет? - Женин отец не смотрит на Дервоеда, а смотрит вверх и разворачивает подвешенный домик-гараж. - Нет теперь, так будет в четверг! Две даже будут! И вы не имеете права... - И право имею, и разрешение из горсовета. Отойдите, милый человек, не нарушайте правил безопасности! - указал Женин папа на надпись на стреле. - Давай! - скомандовал Жориному отцу. Гараж закачался, начал опускаться на землю. - И вы тоже думаете здесь свой гараж ставить? - тихо и с укором говорит Ивану Ивановичу дядя Левон. - Надо, чтобы во дворе побольше зеленая зона была. А тут вон... - обвел он широким жестом сарайчики-гаражи. - И куда только горсовет смотрит, домоуправление? Надо жаловаться, весь двор заняли... - Я сам буду жаловаться в домоуправление! - пристукнул палкой Иван Иванович. - Дядя Дервоед, а вы сказали: "Чур, мое!"? - сунул я нос в разговор взрослых. - Брысь! - замахнулся на меня профессор. Кто-то засмеялся. Сразу заговорили несколько человек. Но о чем шел разговор, я не знаю. Появилась внезапно бабушка, вытащила меня за рукав из толпы. - Умываться надо, есть надо, а он ворон считает! Бабушка почти бегом тянула меня. Если б я мог оторваться от земли, полетел бы, как планер. И зачем так спешить? Мне совсем не хотелось домой. Во дворе так интересно! Да разве может хотеться домой, если надо отдавать записку от Марии Сергеевны, учительницы. Будет родительское собрание в шесть часов. А еще в записке приписано снизу: "Поговорим и о поведении вашего Жени". Я все разобрал, все прочитал - потом уже, когда из школы выскочил. А сначала стоял, зажав записку в кулаке, и слушал, как стыдила меня учительница. Что я такой и сякой и что она будто бы не верит, что я этакий... "Поговорим о поведении..." А что я плохого сделал, чтобы говорить о моем поведении на родительском собрании? Ну, не писал на первом уроке, рассказывал соседу, что вступил в "Артек". А он: "Куда, куда ты поступил?!" И тут я опомнился и шепчу: "Нигде, никогда, никому и ни за что..." Четыре "ни". Он вытаращил глаза, покрутил пальцем у моего виска, а учительница пересадила меня к Зине Изотовой с Надречной улицы. На втором уроке я никому не мешал, сидел тихо-тихо, как мышь. Правда, я не писал и не слушал, о чем говорила учительница, и опять попался. Я думал о том, чем бы на перемене удивить Жору и товарищей, чтобы и в классе все поверили в мой чудесный дар отгадчика. И за это - "поговорим о поведении"? Бабушка сначала взяла записку, а потом взялась за сердце. - О, боже! Что ты там натворил? Ой, да ведь я уже опаздываю на собрание!.. - засуетилась она. - А Марина из садика не приведена, не накормлена. А он разинул рот, забаву во дворе нашел! Ему, видите, хоть трава не расти! - Бабушка! Я приведу и накормлю! Подумаешь, важность. Я уже однажды ее приводил. А покормить - тоже раз плюнуть. - Да-да, приведи, Женик. Ты уже большой, и здесь близко. - Бабушка начала перед зеркалом рисовать себе губы помоложе. - Кашу я сварила, остывает... Вот тебе ключ от квартиры, не потеряй, смотри... Бабушка схватила сумку и - за дверь. Я вышел за ней во двор. Около электробудки уже не было ни машин, ни людей, стоял только один "Москвич". Женя с отцом подсыпали землю к стенкам своего гаража, притаптывали ее ногами. У соседнего дома что-то горячо доказывал незнакомым тетям профессор Дервоед, чертил палкой на асфальтированной дорожке. В садике я сразу оглох и обалдел. Гам, грохот ложек о тарелки, чашки. Дети ужинали, и такие, как Марина, по три годика, и постарше. За своим столиком верховодила Марина, визжала во все горло: "Ти-иш-ше!!!" Из-за столика малыши встали по команде, а бросились из столовой без команды: из передней уже заглядывали к ним папы и мамы. Маринка скомандовала мне: "Марш умываться!" - и повела за палец в умывальник. Как будто она меня забирала из садика, а не я ее. Пришлось показать пример, помыть руки с мылом. На всех шкафчиках в умывальнике были наклеены картинки. Марина дернула ту дверку, что с вишнями. Полотенца на крючке не было! Рванула соседнюю, с яблочком, - есть. Быстренько перевесила на крючок в свой шкафчик и деловито вытерла руки. В передней опять повела к вишням. - Когда я была большая, а ты маленький, я тебе всегда помогала обуваться... - начала договариваться она. - Ладно, не ной - помогу. Я знал, как она обувает ботинки: час пыхтит над одним, час - над другим. А зашнуровывает - то узел сделает, зубами не разгрызешь, то палец привяжет к ботинку да еще и кричит: "Что, так и буду ходить в три погибели, привязнутая?" А то разозлится, сбросит ботинки - "Пойду босяками!" Только дяди, тети и старшеклассники забирают из садика детей, один я из второго класса. Галдеж - как в школе на перерыве! - Носка одного нет! - захныкала Марина. Я обыскал шкафчик, заглянул в соседние, ощупал рукава и карманы пальто, проверил ботинки - нет! - Пойдешь в одном, подумаешь... - говорю я. - Тебе лишь бы похныкать. - У-у-у... Как я буду жить с одной ногой! На ногу без носка ботинок обулся легко. А вторую, наверно, целый час обували. На лбу и носу у нас повисли капли пота... И хоть бы уж Марина молчала, а то: "Ой, нога хрустнула! Ой, нога покрошилась!" Надевали пальто - бант развязался. - Не хочу ходить махлатая! - затопала ногами Марина. Не стал завязывать бант - оторвал совсем, немножко с волосами. Спрятал в карман. Без банта дойдет, принцесса такая... Марина шла и хромала, как инвалид войны. Но шла - начал накрапывать дождь, и все дети попрятались в подъезд. Один Вася шлепал по лужам, расплескивая сандалетами воду на асфальте. На крыльцо и первый этаж я нес Марину. Если б имел еще две руки, зажал бы ей ноги, а то колотила меня ботинками по коленкам. Ух!.. Наконец-то мы дома... Раздел, снимаю ботинки... Что такое? На правой ноге два носка. Сунул Марине под нос оба. - Видела? "Носка-а-а нет..." Если б десять было, тоже на одну ногу напялила? - А я не виновата, они оба правые. - Правые, левые... Скажу маме, чтоб в ясли тебя отдала, а не в сад. Осталось только одно - покормить. Чтоб не гоняться за ней с ложкой по квартире, я усадил Марину на подоконник. Будем смотреть, с какими зонтиками ходят тети, и кормиться. - Синий... Красный... Черный... - называла Марина. Ложку с манной кашей увидела уже у самого рта. Круть! На щеке начертилась белая полоса, а ухо манка замуровала ровно с краями. - Ой, ухо сварится! - Каша не горячая, не ври! А будешь вертеться, то и другое залеплю. - Да-а, не горячая! Если б сам был залепнутый, то знал бы... Что, я так и буду с вареным ухом жить? На щеку и на ухо я израсходовал две мои промокашки - из письма и из математики. Принес еще и папины "качели". Есть у него такие, из пластмассы, снизу, наверно, сто промокашек нацеплено. - Ой, я оглохнутая! А-а, еще и в ухе каша осталась. Ну, это пустяк. Найти бы только булавку. У мамы, кажется, где-то была... Выбрасываю из маминого шкафа платья, ощупываю их. На некоторых остаются белые пятна от каши... Ура, есть! Все... Порядок... Можно набирать вторую ложку. Марина зажимает рот руками, наклоняется. - Разогнись, а то в волосы накапает. - Не в волосы, а за воротник. Постуди! Стужу, дую на кашу. Не поворачивается ко мне. - Ой, ракета летит! - кричу я. - Где? - вскинулась Марина. Р-раз! - кашу в рот. Попал!.. Марина не глотает, держит кашу за щекой, как обезьяна, стучит ногами по подоконнику. Подношу третью ложку... - У-у-у-м-м... - вертит она головой. - Что ты мяукаешь, как кошка? Раскрывай рот, некогда мне с тобой возиться. - Я не клошка... У меня не-э-ту хлоста. И улши, видишь, где? А у клошков сверлху... Пока говорила, каши во рту стало меньше. Ем сам, показываю пример, причмокиваю. - Ах, как вкусно! Съем все сам. - Не воспитывай у ребенка жадность. - Я не воспитываю, ешь быстрее! - Сам ешь, поправляйся. А то кожа да кости. - А ты почему не хочешь? - Потому что круглая земля... - Кто тебя научил так отвечать? - Сама научилась. В садике воспицацальница Ольга Петровна так говорит. Забыла про ложку Марина... Я р-раз! - четвертую. Под нос! Марина вытаращила глаза, разинула, задыхаясь, рот. Н-на! Сунул и пятую... - Чхри! - чихнула Марина. - У-у, чуть язык не откусила! - завыла она. Каша заляпала стекло, подоконник, Маринины ноги, черный лакированный стол и мне глаза. Схватился за глаза, а кружку с кашей - на окно. Бренк! Мимо, наверно, поставил... Еще два раза по полу перекатилась кружка. Раскрываю обеими руками левый глаз. Мамочки! Какие стали у меня тапки! Какие ножки у стола! Разлепляю правый - и от увиденного опять зажмуриваюсь. Кружка под телевизором, а на полу дуга из каши. - Ау, где ты?! - Иди прямо, прямо... - скомандовала Марина с окна. Нащупываю ее, снимаю с подоконника. - Ой, что ты меня поставил на кашу? - Так ты ж смотри! Я не вижу куда... Веди в ванную умываться. Марина взяла меня за руку. - Холодно... Тепло... Горячо... Огонь! Поздно! Левая моя нога стала на кашу, приклеилась. - Я же говорю - "огонь", а ты ступаешь! - Ты говори - левой или правой, большой шаг или маленький... А то "горячо", "огонь"! Игру нашла... Это из-за тебя все! - Хорошо! Левой!.. Еще раз левой!.. Опять левой!.. - Три раза левой? - Я зашатался, раскоряченный, как циркуль. - А я не виновата. Правой некуда - там каша. - Так что, мне так и стоять? Или подниматься в воздух, лететь? - Ой, и меня научи летать! - Марина бросила мою руку. - Вот так: мах, мах! - Человеки - не птицы... Я шатался так - соломинкой ткни, повалюсь. И вдруг левая нога по-о-е-ехала! - Держи, пополам раздираюсь! Я замахал руками, словно хотел сделать Маринино "мах, мах!", и сел на пол, на что-то мягкое и мокрое... Теперь мне было все равно. Мы были с Мариной с ног до головы в сладкой, вкусной, питательной каше. - Слушай, посмотри в кружку... - Голос мой жалостно задрожал. - Нету больше? Марина постучала кружкой об пол. - Есть немного... - Выскреби, дай мне. Марина начала выскребать и с большой охотой кормить меня из ложечки. Кормила и приговаривала: - Не спи за столом! Не мотай головой, ты не лошадь!.. Не чавкай - ты не свинья! Поставлю в угол! В это время послышался звонок в дверь. Марина бросила мне на колени кружку и необлизанную ложку, побежала открывать. - Мамочка, я тут Женьку покормила! А сейчас поведу умою! Что было потом, когда мама увидела, какие мы и что делается в квартире, я рассказывать не стану. Представьте сами. Что ни придумаете - все будет правда. МЫ ИДЕМ В РАЗВЕДКУ Дождь лил весь вечер. Ночью грохотала гроза. Но я не боялся - привык! Вчера, когда возвратилась мама, потом бабушка с собрания, а потом папа, - грома было достаточно. Хорошо еще, до "молнии", до ремня не дошло. Когда я вышел утром во двор, Вася и Жора пускали по лужам кораблики. Сережа держал под мышкой мяч, а Павлуша - своего брата Генку. Не под мышкой, а так - за руку. В субботу малыша забирают из круглосуточного садика, а в остальные дни Генка домой не ходит. Левон Иванович стоял возле камня-валуна, держал фанерный щиток на длинном колышке и смотрел по сторонам, искал что-то. Фанера с палкой смахивали на лопату, которой зимой чистят снег. Мы подали дяде Левону четыре камня. Он выбрал один и вбил палку в землю. Достал из кармана трубочку бумаги, развернул и прикнопил к щитку. Мы так и ахнули! На бумаге всеми красками сверкал наш будущий сквер. Один только камень-валун и узнали. А за камнем были нарисованы посыпанные желтым песком дорожки, вдоль них росли кусты. Были и скамьи, и песочница малышам, и беседка, и клумбы с цветами, и много-много деревьев. Под деревьями закрашено светло-зеленым - трава. - Ну что, нравится? Пусть все знакомятся с проектом, а вечером будем копать ямки. Завтра, в воскресенье, должны привезти деревья и кусты. К камню прислонен желтый плоский ящик с ремнем и пригнутыми к боку алюминиевыми ножками. Дядя Левон повесил ящик на плечо, поднял руку. Мы сразу вспомнили о нашей клятве и тоже поподнимали руки. - Ну, "артековцы", кто со мной на Неман, в разведку? На Неман захотели идти все. Мы за ним даже на край света пошли бы. Уж очень Левон Иванович нам нравился. - Это у вас в ящике куклы? - догадался я. - Нет. Краски, кисти, бумага. Этюдник это. Попробую на берегу написать этюд. Никто не понял, как это "писать этюд". Жора спросил: - А разве вы художник? - Молодой человек, я - артист. А это - просто так. Учусь... - А разве старики учатся? - удивился Сережа. - Гм, гм... Разве я такой уж старый, что и учиться нельзя? Человек должен всю жизнь учиться - то одному, то другому. Пока мы так разговаривали, вышли со двора на улицу. А наша улица Мира интересная - не улица, а только половинка ее: нет второго ряда домов! Все дома на улице стоят в один ряд и смотрят на нижние улицы и на Неман. С четвертого, нашего, этажа даже воду можно увидеть. Там, где должен быть второй ряд домов, обрыв. Внизу, под обрывом, огороды и улица с одноэтажными деревянными домами, за той улицей, на этаж ниже, еще одна такая же улица и только потом Неман. Если положить доски с нашей улицы на крыши домов первой нижней улицы, будет ровно-ровнехонько. Мы немного постояли, посмотрели с улицы вниз и во все стороны. Дядя Левон сказал, что когда-то Неман плескался у наших ног, прямо под обрывом. Все эти домики с садами внизу, и пристань за ними, и деревообрабатывающий комбинат левее, напротив школы, стоят на дне былого Немана. Вот это была река! Километр в ширину, не меньше. Наша улица одним концом поднимается в гору, к школе, второй конец тоже поднимается и упирается в старый город. Оба конца на горках, а возле нашего дома низина, и вся дождевая вода мчится сюда. Песка за ночь нанесло, щепок, мусора - весь асфальт укрыт! Дядя Левон смотрел на застывшие струи песка на асфальте, двигал бровями... И вдруг быстро направился через дорогу! - Ах ты, мать честная!.. Ай-я-яй... Мы тоже перебежали через асфальт и увидели, что наделала за ночь вода. Поток выломал цементные плиты бордюра, и вода хлынула с асфальта вниз по обрыву. Ров вырыла - с головой можно спрятаться. Чей-то огород внизу до середины занесло песком. Краешек асфальта навис над рвом, на дне его две цементные плиты валяются... Левон Иванович обернулся - к какому дому подбирается ров? К нашему! А Вася прыг тем временем на провисший асфальт, а потом еще раз ногами - грох! Мы хлоп-хлоп глазами, а Васи - нет!.. Только что-то загудело и по дну рва покатились обломки асфальта, камни мостовой... Дядя Левон склонился над рвом: - Что, испугался, небось? Берись за мою руку! Но Вася за руку не схватился, а выбежал из конца рва, где края пониже, и вскарабкался по зеленому склону к нам. - Ух, здорово! - почесывает спину. А сам белый от страха! - Не надо, ребята, помогать дождю. Еще два ливня, и вся наша улица в тартарары провалится. А там и к дому ров подберется... - И дом перевернется?! С людьми?! - испугались мы. - Не допустим этого! Задавим гидру в зародыше. Обождите меня, я пойду позвоню куда надо. Э-э, а что ж вы руки - забыли? Всем поднять! Ждали мы, ждали дядю Левона - нет. Устали руки, и мы вместо правых подняли левые. А тут и Левон Иванович вернулся, проговорил с досадой: - Суббота... Выходной! Никуда не смог дозвониться. А тут каждый час дорог! Мы начали с ним искать ливневый колодец. Нашли его напротив угла соседнего дома и не в самом низком месте. "Просчет проектировщики допустили..." - заметил Левон Иванович. Колодец был весь, по самую решетку, занесен песком. - Без специальной лопаты и не вычистишь! - вздохнул дядя Левон. А если бы нашлась лопата, так что - тут же начал бы откапывать?! Ну и Левон Иванович! Он уже неохотно шел с нами к школе, все думал, наверно, о том колодце. И не замечал, что мы опустили руки. Совсем немножко осталось до школы, и кончились на первой нижней улице домики, сошли их огороды в клин. В этом месте с нашей улицы вела вниз по скату широкая деревянная лестница с перилами. Длинная, на середине даже площадочка сделана - отдыхать. Сошли мы вниз, а тут и забор деревообрабатывающего комбината. За ним - несколько низких, закопченных и запыленных строений, высокая труба, горы опилок, досок, бревен... Забор длинный, влево тянется почти до окраины города. Между столбиками забора большие пролеты, на каждом висит голубой лист фанеры с большой белой буквой посредине. Одна буква - на целый лист! Мы шли вдоль забора и вслух читали: !АДУРТ ЬТСОНЬЛЕТИДОВЗИОРП ЕТЙАШЫВОП Одно только слово АДУРТ запомнили. - Дядя Левон, это по-какому написано - АДУРТ? - спросил Павлуша. - Не может такого слова быть! Где написано? - А вот, на заборе... Левон Иванович отошел подальше от забора, на другую сторону улицы, читая по одной букве: ПОВЫШАЙТЕ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДА! - АДУРТ - это "труда". Вы не с той стороны идете. Пошли мы по улице дальше, а Левон Иванович все качал укоризненно головой и говорил: - Ай-я-яй, до чего глупо могут делать взрослые люди! С самолета надо их ребусы читать!.. И разве рабочие только в одну сторону ходят? А фанеры сколько израсходовали! Забор комбината кончился. Не кончился, а повернул к Неману. И на этом заборе, что вел к реке, тоже висели буквы, до ворот с домиком-будкой, и после проходной. - Нет, не могу удержаться!.. Побудьте здесь, а я зайду поругаюсь! И дядя Левон исчез в той будке, что у ворот. А мы стояли и не знали, что нам делать. Долго не было дяди Левона, наверно, ругался он не с одним человеком. И я, и Жора, и Павлуша по два раза прочли буквы, что были на этом участке забора. Когда бежишь к Неману - ,ЫЦИНТОБАР И ЕИЧОБАР когда назад - РАБОЧИЕ И РАБОТНИЦЫ, А вместе с теми, что на первом заборе, - "Рабочие и работницы, повышайте производительность труда!" Наверное, все, как только кончат работу, бегут сначала к Неману и уже оттуда идут вдоль забора и читают этот призыв. Пропал дядя Левон, забыл, куда мы и зачем шли... Я подошел к забору и стал на четвереньки, Павлуша возле меня во весь рост, и Сережа вскарабкался вверх, как по ступенькам, - посмотреть, что делается за этим высоким и плотным забором. Он смотрел и мычал, ухал, а нам ничего не говорил. Павлуша дернул плечом, чтобы сбросить его, пусть и другой кто посмотрит. А Сережа не захотел спускаться, еще сильнее уцепился за верх забора. Тогда Павлуша ступил в сторону, и Сережа повис на руках, загрохал ногами по забору. Мы опять стали лесенкой, и наверх забрался уже Вася. Но только он схватился руками за забор, Павлуша из-под него - верть! Двое уже висят, болтают ногами... - И я хочу посмотреть!.. - захныкал Генка. Но мы даже не обратили на него внимания. Жора лезть наверх не захотел, и мы нашли себе дырочки, начали смотреть, что делается во дворе завода. А там ничего не делалось. Вровень с забором лежали в клетках-штабелях доски и брусья, и ничегошеньки не было видно. Гоп! Гоп! - попадали вниз Вася и Сережа, и мы пошли по улице к окраине. Последние деревянные домики - и конец города, пустырь, молоденькие, в пояс, сосенки и елочки - посажен новый лес. Школа осталась слева и сзади, высоко на обрыве. На самом краю обрыва какие-то дяди разбирали последний домик и сарай из досок, сбрасывали под откос хлам, вроде бы расчищали дорогу большому городу. Мы постояли, посмотрели, как нагружают доски на грузовик. Около машины размахивал палкой толстенький человечек в шляпе. Мы узнали - Иван Иванович Дервоед. Только зачем ему эти старые доски? - Простите, молодые люди, задержался... - догнал нас, запыхавшись, Левон Иванович. - Прибавим шагу... А что же руки? Эх, вы! Мы опять подняли правые руки. - На комбинате никакого начальства сегодня... Со сторожами пока поговорил, милые люди... Ну, ничего, доберусь... - вздохнул Левон Иванович. - Телефоны я записал... Шли, взбираясь на холмы, заросшие бурьяном, на холмы с молоденькими сосенками, березками и на такие, что без ничего - один песок. Видели ручеек - из-под горки пробивался родник... Видели несколько больших камней-валунов и заметили, как вздыхал, глядя на них, дядя Левон... Вышли не к самому Неману, а к заливу-рукаву. В заливе у берега стояли две старые коричневые баржи. Стояли немного дальше, вправо, а в начале залива ничего не было. Пара кустиков на нашем берегу, пара деревьев - на том, на полуострове, который врезался в Неман. Левону Ивановичу понравилось это место. Сдвинул на затылок шляпу, руки - в бока, смотрит, ахает. Не знаю, что он нашел в этих деревьях и баржах, в желтом песочке-пляже на том берегу-полуострове. - Вот здесь и будем писать этюд! - снял с плеча ящик. Поставил его на землю, посмотрел на ручные часы... - Батюшки! Так вам же в школу пора собираться! Вас, наверно, уже ищут там, не могут найти... Вася успел залезть в воду и посинеть. Но вылезать не хотел, и Левон Иванович выгнал его хворостиной. Генка не мог идти быстро, он сразу захныкал, начал проситься к Павлуше на руки. - Иди-ка лучше ко мне. Ты меня не боишься? - протянул к нему руки дядя Левон. Генка не боялся. Дядин тяжелый этюдник несли я и Павлуша - вдвоем. Шли мы быстро и жалели: так и не увидели, как пишут этюды! А дома новости. Рядом с гаражом Женькиного отца лежит гора почерневших досок. А около камня-валуна пусто - пропал щиток с рисунком сквера, одна только ямочка-отметинка осталась. И еще следы - большие, от взрослой ноги. Левон Иванович осмотрел эти следы, и лицо его нахмурилось. Сказал, поджимая губы: "Есть люди, а есть и человеки..." - и пошел домой. Васе в школу собираться не надо. Он побежал к Галке-девятикласснице. Не к ней, а к ее Снежку - чтоб понюхал у камня, "взял след". Я похлебал молочного супа, схватил портфель - и на улицу. Вася ползал у камня на коленках, принюхивался к следу сам. - А что же Снежок? - крикнул я от подъезда. Не было времени подходить. - Говорит, выходной день у Снежка. Спит. Галка не захотела его поднимать... - и опять нагнулся к следу - не то рассматривать, не то нюхать. Хэ, не с его носом что-нибудь вынюхать. Тут нужен нос, а не стручок перца... ПОЛКАН С НЕ СВОИМ ГОЛОСОМ Как рыли ямки в скверике, я рассказывать не буду. Все делалось по тому плану, который нарисовал дядя Левон. Он по памяти указывал, где что делать. Много людей работало - и дяди, и тети. Один профессор Дервоед не копал, сказался больным. Все расхаживал вокруг своих досок, рассматривал их и цеплялся к людям: зачем изрыли весь двор? Ни пройти, ни проехать. А сегодня - воскресенье. Я еще и глаз хорошенько не продрал, а уже завопил: - Ура! Ура!! Ура!!! Все сбежались к моей кровати. Высунул из спальни-кабинета голову папа. - Тише! Маринку разбудишь! - А я уже проснутая... - вышла Маринка из бабушкиной комнаты, сладко потягиваясь. - Женя, ты мой сон видел или ничейный? - Ур-ра!!! - еще сильнее завопил я. - Да здравствует Полкан! Сегодня мне папа купит Полкана! Сегодня воскресенье! - Куплю, только замолчи. И запиши себе на лбу... - ткнул папа в мою сторону чертежным пером. - Я до обеда работаю, а потом поедем. - О-о-о, всех собак разберут... - Не разберут. Ты думаешь, за собаками очередь, как за апельсинами? - повысил голос папа. - Может, сегодня и вовсе не будет собак, - сказала мама. - И я поеду собаку покупать! - начала подпрыгивать Марина. Выпуталась из ночной сорочки и голышом забегала по квартире. Мама с бабушкой бросились ее ловить. - Чтоб до обеда я и звука не слышал про базар! И про собак! - грохнул папа дверью, заперся в кабинете. - Очи черные, очи красные, как люблю я вас! - не давалась Марина в руки бабушки и мамы, пела во все горло. Никто еще не обещал взять ее с собой, а уже радуется, дурочка! Ну, что ж, будем терпеть до обеда. Лишь бы поехать... Лучше поздно, чем никогда. Я вышел во двор. Трое незнакомых дядек стучали топорами, строили из тех черных досок гараж Ивану Ивановичу. Сам профессор или торчал возле них, как сторож, или разгуливал среди выкопанных ямок в сквере и зло пинал ногами и палкою нарытые бугорки земли. Возле гаража Гаркавых стоял "Москвич". Женя накачивал насосом колесо, а его папа что-то заливал в мотор. - Эй, тезка! - крикнул Женя. - Хочешь с нами прокатиться? - Хочу. А куда вы? - На базар. Я потеребил ухо: может, ослышался? - На самый-саменький базар?! Дай честное пионерское. - Ну, наше вам... Можешь не ехать, упрашивать не стану. - Ой, а собаку поможешь мне купить? - Диво какое! Лишь бы деньги - коня можем купить. Привяжем сзади к машине - пусть бежит. Я пустился домой со всех ног. Начал кричать еще на лестнице: - Деньги... давайте! Женя с папой... едут! На базар! Женька поможет мне купить! Папа дал мне десять рублей. Но тут же стал на стул и прокричал в форточку Жене Гаркавому, чтоб забрал у меня деньги. Слез со стула и помахал пальцем перед моим носом: - Смотри же!.. За эти деньги, мне кажется, вполне можно купить хорошую собачку, какой-нибудь малой породы. Лучше щенка - молодых легче обучать. Сказал! Как будто я сам не знаю. Ого, щенок! Если попадется хороший щенок, так это же будет просто блеск! Я бежал по лестнице вниз, а из нашей квартиры доносились грохот и визг Марины: "На базар хочу! Хочу на базар!" Устроила "концерт"... Около "Москвича" уже вертелись рыжий Вася, Павлуши с Генкой, Сережа и Жора. Они не помогали Жене, а только канючили: - Жень, и нас прокати! Дядя Коля, хоть немножко! - Когда-нибудь, когда-нибудь! Спешим... - отмахивался от них Женя. Он спрятал насос в багажник, а его папа сел за руль и начал пробовать сигнал: "Пи-ип! Пи-и-ип!" Женя закрыл гараж, нацепил замок и хотел уже открывать дверку машины. И тут подбежали моя мама и Марина. Задыхаются, пальто надето только на одну руку. - Ой, возьмите, пожалуйста, и эту плаксу... - Мама и улыбалась дяде Коле, и краснела. - Подняла крик, хоть в окно выбрасывайся. Она посидит там в машине, пока вы будете по базару ходить. Ты посидишь, Маринка, правда? Иначе не возьмут... - Посижу... - шмыгнула носом Маринка. Женя раскрыл перед ней заднюю дверцу: - Прошу вас, мадама! Но "мадама" и с места не стронулась. - Ах, простите, ваше величество! - Женя дернул за переднюю дверку. Марина мгновенно забралась в машину. Мы с Женей уселись сзади. Пацаны пробежали за "Москвичом", а потом отстали. Ноги коротки! Всю дорогу Марина спокойно сидела возле дяди Коли, даже глазом, наверно, не моргнула. Остановились на улице возле рынка. - Молодец, Маринка, ты - дисциплинированная девочка, - сказал дядя Коля. - Теперь можешь садиться за руль и вертеть, сколько хочешь. Только больше ничего не трогай, хорошо? Я быстренько куплю картошки, яблок, и мы с тобой еще покатаемся, пока хлопцы вернутся. Марина сразу вцепилась за руль, засопела от удовольствия. Дядя Коля вынул ключ от зажигания, и мы ушли. На рынке отец Жени повернул в одну сторону, мы - в другую. Нас и в бока толкали, и на ноги наступали. Люди растекались в стороны потоками и ручейками, кружили, как в водовороте. С трудом пробрались с Женькой к столам. Много было столов: короткие и длинные, окрашенные и облупленные, с крышами из розового шифера и без них. А на столах! И яблоки, и помидоры, и огурцы! И ни одного щенка... Женя сразу купил себе два яблока и мне два, стакан черных семечек - половину мне отсыпал. Потом начались столы с маслом, творогом, яйцами, с ощипанными гусями и курами. Стояли бидоны с молоком, банки со сметаной, кастрюли с медом. Собак никто не продавал... Вдруг столы кончились, и дорогу нам преградили шеренги людей. Дяди и тети держали в руках мешки, около некоторых стояли сбитые из деревянных планок и досок ящики-клетки, а в них лежали толстенькие, как Нуф-Нуф или Наф-Наф, поросятки. Мешки тоже шевелились, как живые, повизгивали, иногда в прорванные дырки высовывались розовые пятачки, возмущенно хрюкали: как так, почему одним и свет, и воздух свежий, а им грязь и темень? Сколько можно терпеть такую свинскую несправедливость? А о чем только не говорят люди на рынке! Одна тетенька взяла у другой яйцо и встряхивает его: "Что это за яйцо? У голубей и то больше!" А тетка, которая продает: "А вы какие хотите? Страусиные? Едьте в Африку!" А вот два дядьки. Один вытащил за заднюю ногу из мешка поросенка, держит на весу, показывает покупателю. Тот меряет поросенка пальцами от рыльца до хвостика и возмущается: "На землю опусти, на землю! Что ты его растягиваешь, как гармошку?" А продавец ему на это: "Сами вы балалайка!" Откуда-то издалека пробивается сквозь многоголосый шум звонкое: "Кро-о-олики! Белые кролики! Анго-о-ор-ские! Почесал - пуховую шаль связал! Платок - молодице, ребенку - рукавицы! Налетай! Налетай!" Мне сразу захотелось "налететь", дернул Женьку за рукав. Пробрались сквозь толпу... Ах, какие это были кролики! Сидели четыре в ящике из-под посылки - беленькие, как снег, с розовыми глазками, с холодными ушами. И совсем не боятся людей - ручные! Жуют травку, смешно шевеля губками. - Что, малый, нравятся? Пара - десять рублей. Через год можешь иметь пятьдесят, а если повезет, то и сто. За десятку - сто кроликов! А? Дешевка! - улыбался добрый дядька. Я как присел на корточки около ящика, так и расхотел дальше идти. - Поменял собаку на кроликов? - потащил меня Женя за руку. Я побрел за ним. О-ха-ха... И зачем я сказал папе, что хочу только собачку? Можно было еще и кроликов выпросить... Там, где конец рынка, стояли, привязанные к забору, коровы и козы. Здесь же продавали птиц, рыбок, а в стороне - собак. Сначала мы посмотрели "спектакль": пожилой дядька тащил собаку в одну сторону, а она его - в другую. Собака худющая, взлохмаченная, под цвет грязи, злобно кусала веревку. Дядька тоже весь какой-то взъерошенный, небритый. "Тише, тише..." - успокаивал он собаку и криво улыбался людям. - Это вы ничейную поймали? Бродячую? - спросил я. Пусть и Женя знает о моих способностях угадывателя. - Сам ты бродяга! - вдруг вскипел мужчина. - А ну катись, а то как спущу пса с веревки, клочья с тебя полетят. А я нисколечко не боялся, я думал, что сначала собака вцепится этому дядьке в штаны. Я хотел еще спросить, за сколько можно такую бродяжку купить, но Женя в это время подошел к овчарке. Продавал овчарку такой взрослый школьник, как Женя. Хлопец стоял, а овчарка сидела рядом без всякого поводка и была ему по грудь. В наморднике... Ух, красавица! Спина черная, а живот и лапы беловатые, вроде слегка подкопченные. А глаза у овчарки веселые, с хитрецой! Будто хочет сказать: "Что, слабо? Не купите?" - Сколько?.. - спросил Женя, и голос его дрогнул. Понравилась собака и ему! - Шестьдесят. - Что - шестьдесят? - Рублей шестьдесят. - Фью-ю-ю... - свистнул Женя. Овчарка улыбнулась: "Что, обжегся?" - Мне, знаешь, сколько могли б за Джека заплатить пограничники? Минимум - сто рублей! Три года обучал... Любого шпиона или бандита поймает. А мне некогда к пограничникам ехать, мне сегодня надо транзистор купить. Ах, если бы у меня было шестьдесят рублей! Но столько папа никогда не даст, хоть умирай на его глазах. Это же дороже, чем "Орленок" стоит, велосипед. Стоят вокруг овчарки дядьки, хлопцы и мальчишки, даже одна девчонка. Все овчаркой любуются, а овчарка на людей смотрит, хозяину заглядывает в глаза. Грустный уже у нее взгляд, будто хочет сказать: "Ты меня хочешь продать? Предать?! Меня-я, твоего верного дру-уга?!" У всех зрителей, у кого на руках, у кого в сумке, у кого за пазухой, сидят щенки. Только у девчонки - на земле, на поводке и - взрослая. Щенки разные - и белый лохматик, и черный, словно отполированный, с коричневыми пятнышками над глазами, и пестрый, как сорока, и желтый, как лисенок. Мы всех переспросили. Двадцать пять рублей... Двадцать... Пятнадцать... Десять рублей просила только девчонка за свою длинную, как будто составленную из двух (помните, у клоуна в цирке?), собачонку. Ноги коротенькие и кривые, на брюхе, как пуговицы в два ряда, торчат черные сосцы. Я смотрел-смотрел на эту застегнутую на все пуговицы собаку и вдруг как захохочу! Чуть семечками не подавился... - Ты чего? Ты чего? - застукал мне в спину Женя. - Я... Я подумал, как она будет шпиона ловить... Гы-гы... Тут и Женя захохотал как сумасшедший, и все хлопцы и дядьки, что щенков продавали. А девчонка дернула за веревочку свою собачонку - и бегом с рынка. Оставили мы эту компанию, подошли к двум мальчуганам. Они почему-то держались поближе к забору, подальше от собак. Один, длинный, лупоглазый, как сова, держал в руках дырявый мешок. Через дыры видать было в мешке что-то рыжее и живое, и то живое урчало: "У-у-у-у! У-у-у-у!" Второй парень пониже, носик сапожком. Ему почему-то не по себе: вертит головой, подергивает плечом, стегает прутиком по забору. - Какая порода? - спросил Женя. - А какая вам нужна? - осторожно спросил длинный, который с вытаращенными глазами, а меньшой по очереди подвигал бровями, словно хотел подмигнуть, да ничего не вышло. - Нам нужен хороший щенок, породистый, лишь бы какого мы и задаром не возьмем. - Боксер! - уставился на Женю и даже не мигнул длинный. - Это кличка такая? - спросил я. - Это у тебя кличка, а у него порода - боксер. - Не тот, что морда расплющена, как будто по носу стукнули? - уточнил я. - Тот самый... И уши уже обрезанные, и хвост отсечен... - А ну, покажи! - потребовал Женя, словно и в самом деле разбирался в собачьих хвостах. Лупоглазый сунул в дырку мешка руку. "У-мр-р!" - заурчало в мешке. - Ай! - выхватил вдруг руку продавец боксера. Поперек руки краснели три кровавые полосы. Длинный полизал царапины, сплюнул. - Не обученный еще... А характер - до трех не говори. Вырастет - не собака будет, а находка. Он еще раз, уже осторожно, сунул руку в дырку, вытащил на свет коротенький, с палец, боксерский хвост. Но лохматый какой-то, у собак этой породы таких не бывает. - И уши уже оформлены, как надо... Могу и уши показать... - Пучеглазый опять лизнул свою руку. - Характер! Потому и в мешке держим. - Не надо ушей, и так верим. Сколько хочешь? - спросил Женя. - Дешевка... Червонец. Курносый удивленно взглянул на длинного и опять отвернулся к забору, еще усерднее принялся стегать прутиком по доскам. Я дернул Женю за пиджак - у нас же как раз десять рублей! Хоть бы не передумали. А Женя почему-то медлит... - За породистого, знаешь, сколько люди просят? - кивнул лупоглазый на продавцов собак. - А тут даром отдаешь, и то нос воротят. Во народ пошел! - искренне возмущался он. Ну, сколько за породистых просят, мы уже знали. - Берем. Вот деньги... - Женя отдал десятку, а я взял теплый, шевелящийся сверток. - Не открывайте мешка, пока в дом не внесете! - скомкал деньги в руке длинный. - Чтоб дороги не видел, а то удерет назад. Боксеры, знаете, какие умные? Другой человек того не сумеет... Курносый тронул длинного за локоть: "Кончай..." Мы повернулись и пошли. Пробирались через весь рынок к тем воротам, где оставили машину, а боксер ворочался в моих руках и угрожал: "У-умр-ру!" Но не залаял ни разу. Машина была на том же месте, где и оставили. Около нее стоял дядя Коля и растерянно смотрел по сторонам. Марины возле него не было!.. ЕСТЬ ЛИ ХВОСТ У БОКСЕРА? - Марина не с вами? - сразу спросил дядя Коля. - Не... Она ведь в машине оставалась... - Мы с Женей посмотрели по сторонам, а потом еще и в машину заглянули - пусто! - Прихожу - дверка открыта... - Дядя Коля растерянно разводил руками. - И вот... Одни туфельки стоят на сиденье. - А записки в туфлях нет? - спросил Женя. - От Марины записка?! Студент, у тебя все дома? - повертел пальцем у виска дядя Коля. Студентом Женю назвал! А тот еще девятиклассник. - Украл кто-то Марину. А потом выкуп за нее затребует. В Америке часто так делают... - говорил Женя, а сам ощупывал туфли, всматривался в них. - Ну и сказанул! Это ж тебе не Америка! - разозлился дядя Коля. Шрамы и рубцы на его лице то белели, то делались багровыми. Я захныкал. Что мы скажем маме? Хоть и разбалованная Марина и вечно надоедает всем, капризничает, но ведь она наша. На-ша! Женя старательно обыскивал машину, передвигая с места на место сетки с картошкой и яблоками. - Должна быть записка... Воры должны записку написать, у кого Марина, какой и куда нести выкуп... Дядя Коля нервно смотрел по сторонам. - Следов борьбы не видно... - Женя обошел машину, приглядываясь к земле. - Перестань дергать мне нервы, слышишь? Перестань разыгрывать из себя сыщика! - Дядя Коля мучительно, как от зубной боли, морщил лицо. - Чуяло мое сердце, не бери обузу на шею, не бери... Ты во всем виноват - добренький нашелся, позабавиться ему захотелось. - Дядя Коля, она никуда далеко не уйдет, - сказал я. - Она дома и на ковер боится босиком стать. "Навтыкали иголок!" - кричит. Женя сделал еще один виток вокруг машины и склонился над неглубокой канавкой у тротуара. Выложена канавка камнями, дно занесло песком. - Есть след!!! - закричал он как полоумный и присел на корточки. - Вот! На песке и в самом деле отпечатался след детской ноги, только пальцы не пропечатались, как будто их и не было. И направлялся тот след прямехонько к воротам рынка. - Встань, не молись на этот след... - сказал Женин отец. - Может, это еще и не ее. А е