а сам отправился в Щецин. - Что оставил? - удивился Кос, застыв с ножом в руке, которым собирался вскрыть конверт. - Шкатулку, - повторил генерал, рассмеявшись. - Вы же помните, как во время гулянья в Гданьске начали собирать деньги на танк. Это когда еще Франек Вихура и Григорий Саакашвили влюбились в двух хорошеньких сестричек-близнецов. Они и фотографии с твоим отцом прислали. - Генерал шарил в своей полевой сумке. - Новый? Наш? Где? - как скорострельная пушка, Григорий выпаливал свои вопросы, еще не веря, но уже млея от радости. - Во дворе, - ответил генерал с деланным безразличием. - Я думал, вы слышали, когда мы подъехали. Саакашвили бросился к окну, а за ним и весь экипаж. Возле дома стоял танк, новенький, прямо с завода, даже краска, цвета весенней листвы, нигде не была поцарапана. На борту белела надпись - "Рыжий", и не хватало только отпечатков рук. В открытый люк механика высовывался Вихура и, задрав вверх голову, кричал: - Привет, братцы! - Он хотел помахать им рукой и, по обыкновению, стукнулся головой о длинный ствол мощной пушки. Первым из застывшего у окна экипажа пришел в себя Саакашвили, он метнулся к двери и, не заметив Лидки, хотя едва не сбил ее с ног, исчез, словно его сдуло ветром. За ним, отдав на бегу честь генералу, затопал Елень и, пробегая мимо, потрепал по волосам девушку. Томаш сунул в карман консервы, схватил из угла вещмешок, а с карты ротмистровскую фуражку; поскольку обе руки у него были заняты, виновато улыбнулся в сторону высокого начальства, расшаркался, поклонившись телеграфистке, и поскакал вниз по лестнице. Боевая задача была поставлена, официальная часть визита генерала завершена, и Лидка, слегка поправив волосы, подошла к Косу, все еще стоявшему у окна с письмом в руке, которого он так и не успел прочитать. - Здравствуй, Янек, - протянула она руку. - Я очень беспокоилась. Радиограммы такие поступали... - Привет. Как видишь, все целы, - ответил он с улыбкой и, обращаясь к генералу, спросил: - А откуда надпись на броне? - Вихура рисовал, я разрешил. Я вижу, ты что-то не очень рад. В один миг слетела сдержанность. Янек сунул письмо в карман, извиняющимся движением коснулся руки девушки и прямо с места, почти без разбега, прыгнул в окно на броню башни. Шарик, не отходивший до этого от своего хозяина, выглянул в окно, заскулил, но, видимо поняв, что этот путь не для него, с лаем помчался к лестнице. Подхорунжий Лажевский, разглядывавший уже несколько минут Лидку, расправляя под ремнем гимнастерку, тоже перегнулся через подоконник, словно намеревался выпрыгнуть. - Ура! - гремели внизу ликующие крики экипажа. - А вы, девушка, почему не радуетесь вместе с ними? - подступился Даниель. - Вам так идет улыбка. - Радуюсь, - проглотила она слезы в голосе. - Даже очень. - Готов три танка подбить за такую улыбку. - Пусть гражданин подхорунжий до осенних холодов подождет, сейчас слишком жарко, - фыркнула она на него, как кошка. - Ура! - орал басом Густлик, а Томаш пронзительно свистел в два пальца. - Ну прямо как дети, - неодобрительно произнес поручник Козуб. - Точно, - поддержал его генерал. - А если подведут? - Нет, Испанец, не подведут. Лучших разведчиков среди танкистов днем с огнем во всей Польше не найдешь, - произнес генерал. Внизу, во дворе, зарокотал двигатель - и гул пятисот лошадиных сил заглушил все остальные звуки. Начало наступления возвещают артиллеристы. Из орудийных, гаубичных и минометных стволов, с направляющих ракетных установок выбрасываются на позиции противника десятки, сотни и тысячи тонн начиненного тротилом металла. На глубине почти двадцати километров от линии фронта они распахивают окопы, разрушают укрепления, уничтожают огневые позиции. Авиация наносит удары еще глубже по узлам автомобильных и железных дорог, разрушает мосты, рассеивает скрытые группировки резервов, охотится за штабами. Однако, каким бы сильным, продолжительным и страшным ни был этот огненный ураган, когда пойдет в атаку пехота, оживут здесь и там молчавшие до того бетонные доты, отзовутся необнаруженные батареи, из засыпанных укрытий выползут автоматчики. Пехотинец должен эти позиции уничтожить и захватить, доставая гранатой и автоматной очередью туда, куда не попал артиллерийский снаряд или бомба. При поддержке артиллерии, в сопровождении минометов, противотанковых пушек и танков непосредственной поддержки солдат уничтожает точки сопротивления, отражает неожиданные контратаки и в сотнях схваток расчленяет оборонительные линии, которые еще сохранили живучесть и способность к сопротивлению. Командиры напряженно следят за этим этапом боя, зная, что приближается минута, когда под очередным ударом, равным по силе ста предыдущим, лопнет какая-то главная артерия, сдаст психологическая выдержка обороняющихся. Этой минуты нельзя упустить. Именно в этот момент, не раньше и не позже, следует с максимальной энергией и мощью нанести удар, который превратит отступление противника в бегство, а наше наступление - в преследование. В такие моменты командующие фронтами вводят в бой танковые армии, а командующие общевойсковыми армиями - свои танковые бригады, механизированные танковые дивизии и усиленные полки; и тогда, в грохоте брони и гуле сотен тысяч механизированных лошадиных сил, выступают ударные войска. Они сметают остатки обороны и мчат вперед во всю силу моторов: захватывают дороги и мосты, молниеносными рейдами овладевают узлами коммуникаций, форсируют водные преграды, взламывают оборонительные линии в глубине, прежде чем противник успеет занять их своими войсками. Танковое преследование для командиров - примерно то же, что сбор урожая для крестьянина: в течение нескольких часов и дней оно приносит плоды, которые взращивались месяцами тяжкой подготовки. И ничего удивительного, что генералы выводят полки, укрытые сталью, на передовую линию и вводят их в бой лично, как некогда в прошлом воевода вводил свои отборные резервные дружины... В нескольких километрах западнее Ритцена, там, где асфальтовое шоссе, выпутавшись из леса, взбегает на возвышенность, в глубоком эскарпе у самого горизонта укрылся бронетранспортер. Над ним сквозь маскировочную сетку поблескивала антенна радиостанции, рядом стоял генерал, глядя в бинокль. По мере того как по шоссе подтягивались все новые батальоны, танки, противотанковые орудия, пехота на бронетранспортерах и автомашинах, он разворачивал их либо влево, либо вправо и бросал в бой, через высоту, в сторону перекрестка дорог, над которым стлался дым пожаров и взлетали столбы разрывов. Дивизион полевой артиллерии въехал на высоту и развернулся на обратном ее скате. Отцепленные грузовики вернулись в укрытие. Правофланговый расчет начал пристрелку, а минутой позже уже гремели залпы всех двенадцати стволов. К помощи радио генерал старался не прибегать. Не в его обыкновении было подгонять своих подчиненных и мешать им в пылу боя. Он только прислушивался к обрывкам хриплых команд, несшихся из громкоговорителя установленной на бронетранспортере радиостанции, и наблюдал. Два первых столба дыма на поле были черными - это противник подбил из укрытия наши атакующие машины. Но вот теперь выросли три, нет, уже четыре светлых шлейфа над горящими машинами немцев, заправленными бензином. Еще минута - и вал разрывов перескочил на перекресток дорог. Быстрее поползли вперед наши танки и бронетранспортеры. Значит, все-таки сбили и пошли вперед... Генерал повернулся, посмотрел на шоссе за собой, а потом, отнимая бинокль от глаз, спросил, обращаясь в сторону транспортера: - С Испанцем связь есть? - Так точно, - ответила Лидка и подала через борт транспортера трубку радиотелефона. - Испанец, тебя вижу. Поворачивай на запад - два километра впереди свободны, а дальше действуй по обстановке. - Я "Передовой", понял, прием, - доложил голос поручника Козуба. С минуту генерал и девушка наблюдали, как колонна отдельного разведотряда, не доходя до высоты, поворачивает вправо: впереди двигались мотоциклы, ощетинившиеся стволами ручных пулеметов, потом два тяжелых танка с длинными стволами мощных орудий, за ними "Рыжий" и опять мотоциклисты. Однако замыкающий не свернул вправо, а продолжал на полной скорости мчаться вперед. - Лидка... Старик положил трубку? - раздался нерешительный шепот в громкоговорителе. Генерал отдал микрофон телеграфистке: - Разговор, кажется, не для меня. - Лидка, ну и мировой у нас танк. Ты слышишь нас? - конспиративным шепотом болтал Кос. - Молчать, - раздался голос Козуба. Косясь, не смотрит ли командир, Лидка показала микрофону язык и решила, что поручник настоящий солдафон. "Так бы уж ему помешало одно-два слова. Кто знает, когда теперь снова откликнется экипаж "Рыжего". Резко, так, что скрипнули тормоза, остановился мотоцикл. Солдат спрыгнул с сиденья и, сдвинув очки поверх козырька, протянул конверт. - От сержанта Коса, - доложил он. - Хорошо. Возвращайтесь, - отпустил его генерал. Водитель, описав полукруг, вскочил на сиденье и включил газ. - Спрячь это в мою полевую сумку. - Генерал протянул девушке бумагу. - Только не к донесениям, а в то отделение, где мои личные бумаги. Она взяла вскрытый уже конверт, не отрывая взгляда от рыжеватых клубов пыли, скрывших передовой отряд. За ним мчался мотоцикл. Рядом все еще били залпами полевые пушки. От резких хлопков болели уши, ломило виски. Слева от орудий еще одна рота танков разворачивалась из колонны в боевой порядок и, увеличивая скорость, двигалась в направлении на Берлин. В шести километрах на северо-запад от той высоты, с которой генерал вводил в бой армейский резерв, все грунтовые дороги, вьющиеся среди полей и густого кустарника, дружно сворачивали к шоссе, чтобы потом вместе с ним пройти между торфяным болотом и высоткой. Это узкое дефиле прикрывалось каменным строением на холме, окна которого при помощи мешков с песком превратились в бойницы. В шоссе с двух сторон вгрызались короткие преграды - вбитые на расстоянии полутора метров друг от друга двойные ряды балок, в середине засыпанные камнями и песком. Чтобы преодолеть их, надо было на небольшой скорости миновать первый из них по левой обочине, потом круто свернуть вправо и снова влево, чтобы у самого кювета миновать второй. Только описав такой зигзаг, колонна могла прибавить газ. По склону от дота сбегала узкоколейка, а на рельсах притаились ржавые вагонетки, груженные железным ломом и обломками. Достаточно было обрубить канат, удерживающий заднюю вагонетку, чтобы они скатились вниз и завалили проход в баррикаде. В тени вагонеток сидел часовой, седоватый и грузный фольксштурмовец. По всей вероятности, еще во время первой мировой войны он привык к близким отголоскам фронта, и сейчас, несмотря на канонаду, его клонило в сон в этот теплый полдень. Он медленно опускал голову все ниже и ниже, клевал острым носом, с трудом снова поднимал голову, чтобы опять через минуту задремать. Однако, как только поблизости раздался гул моторов, он доложил, подняв трубку к уху: - Мотоцикл. С проселочной дороги на шоссе выскочил на полной скорости мотоцикл с коляской и резко затормозил перед баррикадой. Пока он юрко пробирался на другую сторону, часовой тупо наблюдал за бойцами в стальных касках и наброшенных на плечи плащ-палатках. Ему и в голову не приходило, что это могли быть не свои. Он вторично взглянул на баррикаду и снова покрутил ручку телефона: - Мотоцикл... Нет, еще один. Первый мотоцикл уже выбрался на шоссе с той стороны преграды, второй ее преодолевал, а третий к ней приближался. Об этом третьем мотоцикле часовой уже не успел доложить, так как из здания на холме вышел унтер-офицер и, позевывая и почесывая себе грудь, сам взглянул вниз. Он протер глаза, словно не доверяя им, потом судорожно схватился за ствол автомата, висевшего за спиной, перебросил его на грудь и заорал: - Тревога! - и, не успев выстрелить, рухнул, скошенный пулями. Брызнул песок из пробитых мешков, прикрывавших бойницы. Изнутри откликнулся станковый пулемет, потом второй. Очередью выбило из седла и свалило на землю одного из разведчиков, но на штурм здания уже мчались шесть мотоциклов. Пока ближние вели огонь, остальные продвигались вперед, а потом, укрывшись за скатом рва или за кустами, начинали бить длинными очередями. Мотоцикл, первым преодолевший преграду, воя мотором на полных оборотах, вскарабкался по крутому склону и выскочил с торца к самому дому. Боец с заднего сиденья метнул в окно гранату, потом еще одну. Изнутри рванулись клубы дыма. Стрельба как по команде стихла. Мотоциклы передового охранения, не задерживаясь, помчались дальше, а к преграде на укороченных дистанциях подошли танки. "Рыжий" первым проскользнул между препятствиями, вполз на горку и под защитой с фланга дымящего здания прикрывал остальные машины, поводя по сторонам стволом своей пушки. Подождав, пока оба танка минуют лабиринт, он съехал вниз и помчался вслед за ними. В хвосте тучи поднятой пыли тарахтел мотоцикл с телом погибшего бойца, завернутым в плащ-палатку, лежащим на коляске и заднем сиденье. Возле баррикады остались только одна машина и подхорунжий, докуривавший папиросу. Швырнув затем окурок в пыль, он растоптал его и штыком перерубил канат. Вагонетки скатились по рельсам, с грохотом перевернулись и загородили дорогу. Лажевский вскочил в седло, водитель дал полный газ, и машина скрылась в клубах пыли. Когда гул моторов стих, со дна окопа поднялся часовой, пугливо огляделся по сторонам, потом, обрывая пуговицы, сорвал с себя мундир, сунул автомат между досками забора и в одной грязной, пропотевшей рубахе побежал вниз по холму куда глаза глядят. - В голову колонны! - крикнул Лажевский прямо в ухо водителю. Мотоцикл прибавил скорость, вонзился в густое облако пыли, катившееся за гусеницами, обогнал "Рыжего", с минуту висел на хвосте следующей машины, обошел и ее, промчавшись по дну неглубокого кювета, а потом на повороте, там, где колонна сворачивала с шоссе на заросший травой и темными кустами терновника полузаброшенный проселок, выскочил вперед, обойдя и третий танк. - Ползешь, как черепаха, - нетерпеливо коснулся коленом впереди сидящего подхорунжий. Боец прибавил газ, включил предельную скорость и повернул рукоятку руля до отказа. Мотор взвыл, мотоцикл набирал все большую скорость, швырявшую в воздух на каждой неровности все три его колеса. Даниель приподнялся в седле, словно наездник перед прыжком через барьер, и внимательно осматривал местность: пора было найти какое-либо укрытие, где можно переждать несколько минут, чтобы разведать маршрут до леса на берегу канала. Справа от дороги он заметил старую конную колею, блеклую голубоватость полыни и скорее угадал, чем увидел заброшенный каменный карьер. - Тормози! - приказал он и подал рукой сигнал мчащимся за ним разведчикам. Каменный карьер порос чахлой зеленью. Только в сырых впадинах кое-где темнели кусты ольхи. По дну этой громадной выработки бродило небольшое стадо коров под присмотром старого небритого пастуха, стоявшего метрах в пятидесяти и смотревшего в сторону Лажевского ничего не понимающим взглядом. Если бы не далекое урчание самолетов в облаках, если бы не легкое, идущее с востока гудение земли от тысяч снарядов, если бы не хруст гравия под копытами коров, тишина здесь была бы полной. Новый звук заставил пастуха поднять голову. Шум моторов вырос мгновенно, и на край котлована, на крутую, давно заброшенную и поросшую бурьяном дорогу, на полной скорости выскочил мотоцикл с пулеметом на коляске. За ним второй, третий и еще два сразу. Немец только теперь сообразил, что тут что-то не так, схватил кнут, чтобы собрать скотину и, быть может, удрать, но мотоциклы, развернувшись широким веером, с бешеным ревом моторов вскарабкались по обрывистым склонам и заняли позиции по краю котлована, прикрывая его со всех сторон. Вслед за ними появились танки. Их зеленоватые туши сползли вниз, каждая под отдельный куст ольхи. Машины застыли, моторы замерли, и уже минуту спустя могло бы показаться, что вовсе и не было этого мгновенного вторжения, если бы только не легкие шлейфы пыли, лениво оседавшие в лучах солнца. Крестьянин всматривался в ближайший танк с белым силуэтом орла на броне и, беззвучно шевеля губами, безуспешно пытался прочитать надпись; потом сел, покорившись судьбе, с кнутом в руке и уставился на коров, которые, всполошившись было вначале, принялись теперь за свое наиважнейшее дело - пережевывание жвачки. Из танка высыпал сразу весь экипаж и, ни слова не говоря, тут же принялся срезать густые ветви ольхи и прикреплять их проволокой к броне. Шарик, утомленный долгим бездействием, помчался вперед, потом назад, без особой злобы гавкнул на старика - просто так, чтобы отметить, что он видит чужого, - а потом принялся сгонять в кучу коров. Елень взял топор из рук Черешняка и указал ему на сидящего пастуха. Как только Томаш подошел, тот сразу поднял руки, чтобы дать себя обыскать, - видимо, и у своих ему это не раз приходилось делать. В карманах ничего подозрительного не оказалось. Черешняк обыскивал все медленнее. Он взял из руки пастуха кнутовище. Это был обычный крестьянский кнут - сыромятный ремень на рукоятке из очищенного от коры орешника. Томаш сел и, прищурив глаза, посмотрел на коров. Это длилось всего какую-нибудь секунду. Они переглянулись со стариком; солдат, слегка вздохнув, встал и вернулся к танку, возле которого вполголоса разговаривали Вихура и Янек. - Мое дело довести машину и передать вам. - Но в этой машине пять мест. Ты же согласился подъехать. - Только до командного пункта генерала. - Мы там не останавливались. - Это ты специально делаешь мне назло. Мотоцикл-то ездил к бронетранспортеру. А я под броней не люблю, мне душно... - Возвращайся, Франек, я тебя не держу. - Как? Через фронт... - Ну тогда посиди немного здесь. Коров попасешь и наших дождешься. - Черт! - выругался Вихура и в сердцах сдернул ветку маскировки. - Я не танкист. - Поправь, - приказал ему Кос. - Командир танка, ко мне! - окликнул его, подходя, поручник Козуб. - Слушаюсь! Под крутым откосом мотоциклисты копали могилу погибшему товарищу. Скорбно скрежетали о камни лопаты, горько пахла растертая о щебень полынь. - Как с маскировкой? - Закончили. - Хорошо. По склону сбежал подхорунжий Лажевский, с темным от пыли лицом, на котором струйки пота оставили светлые бороздки. - Дорога к лесу свободна, - доложил он. - Можно двигаться. - Поешьте. Останемся здесь до темноты. - Потеряем часа три, - прикинул Кос. - Генерал говорил, что каждая минута на счету, - вставил подхорунжий. - Я бы мог с тремя-четырьмя машинами... Рука поручника тяжело легла на его плечо, прервав фразу. - Ты давно на фронте? - спросил Козуб Даниеля. - С первого сентября. - А ты? - Тоже примерно так. От Студзянок. Уже больше девяти месяцев. - А я с тридцать шестого. Девятый год. - На мгновение, как пауза между двумя предложениями, наступило молчание. - Эти танки и мотоциклы можно потерять в одну минуту, а они нужны мне все в Крейцбурге. Поручник повернулся и отошел походкой очень усталого и рано постаревшего человека. Оба молодых командира с минуту стояли сконфуженные - правота была на стороне Испанца, хотя и противоречила их стремлениям. Лучше всего, пожалуй, об этом просто не думать. - Мудрит, - буркнул Кос и, увидев, что Густлик с Томашем уже расстелили под кустами чистое полотенце, режут хлеб и открывают консервы, пригласил нового товарища: - Садись с нами. - С удовольствием, - согласился подхорунжий и спросил, подходя к танку: - В штабе говорили, что вы вроде шлюз разрушили? - Да. А ты к нам через Вислу? - В сентябре. Из батальона Парасоль. Из Чернякува. Они подсели к экипажу. Черешняк протянул гостю громадную краюху с куском консервированной колбасы в палец толщиной, которую солдаты окрестили "второй фронт". Саакашвили налил ячменного кофе из двухлитрового танкистского термоса. - У вас есть связь с генералом? - спросил Даниель, сделав первый глоток. - Старик не любит пустой болтовни, - ответил Кос. - Ты давно его знаешь? - Когда мы с Густликом прибыли в часть на Оку, он был уже командиром. - А телеграфистку? - Ее раньше. С ней мы в одном эшелоне ехали из Сибири. - Хороша... - Местами... Мне нравится тайга, особенно кедры. - Я о твоей девушке, о Лидке. - Почему ты решил, что она моя? - улыбнулся Янек. Слова Даниеля ему польстили. Пусть и не в точку попали, но были они чем-то приятны, как благодарность в приказе. - Я же не слепой, - ответил тот, жуя бутерброд. - Видел, как она на тебя смотрит. Влюбленную дивчину я за километр узнаю. - А ты лучше поменьше поглядывай в ее сторону, - задиристо посоветовал Саакашвили. - Так не так, а Лидка в нашем экипаже на любого может рассчитывать, как на брата. Лажевский вдруг посерьезнел и, внимательно взглянув на грузина, коротко произнес: - Хорошо. Разговор прервался. Чтобы нарушить как-то молчание, Густлик спросил: - А почему тебя кличут Магнето? - Прозвище. Завожусь с пол-оборота. Черешняк поднялся и с куском хлеба в руках направился в сторону пастуха, который так и сидел на прежнем месте, не меняя позы. - Лихо твои ездят, - похвалил Саакашвили, стремясь сгладить впечатление от своих слишком резких слов. - Не поспеешь за ними. - Тех, что медленно ездили, пули догнали. Они внимательно присматривались друг к другу - три часа в совместной операции стоят трех месяцев знакомства. Вернулся Черешняк; подхорунжий ухмыльнулся: - То из-за банки консервов ты, как тигр, дерешься, а то не только меня угощаешь, но и фрицу подносишь, - показал он на хлеб с консервами. - Одно дело, когда хотят силой взять, другое дело - самому дать, - ответил Томаш, кивнув на немца. - На Висле заступом его прибил бы, а здесь - подам хлеба, пусть лопает. - А может, здесь, на Одре, он и сам твоего не захочет. - Густлик попытался сбить с толку заряжающего. - Взял же, однако, - серьезно ответил Томаш. - А мы долго задерживаться здесь не станем. Вот посадим Гитлера в клетку - и сразу оглобли назад, на Вислу. Беседа становилась все ленивее, и под охраной разведчиков Лажевского танкисты позволили себе минут сто с небольшим вздремнуть. Проснулись они от холода. Силуэты мотоциклов и танков, укрытых ветвями маскировки, различались еще четко, но в углублениях карьера уже сгущался мрак. На фоне склона, рыжевшего в свете заката, темнела звезда над свежей солдатской могилой. Возле переднего танка поручник Козуб собрал командиров и механиков на инструктаж. - На каждом перекрестке сверять маршрут по карте. Лучше постоять полминуты, чем заблудиться. Ночью с дороги сбиться нетрудно. Намечали возможные варианты маршрутов, отмечали ориентиры, когда со стороны стада коров к ним приблизился старик пастух, снял шляпу с обтрепанными полями и, опираясь на кнутовище, проговорил, не поднимая головы, но отчетливо и громко: - Я могу показать дорогу. С минуту стояла тишина. Никто ему не отвечал. Козуб не спешил воспользоваться этим предложением. Немец почувствовал настороженность и недоверие, однако сделал еще шаг вперед и, подняв выцветшие на солнце глаза, стал объяснять, стараясь подбирать слова попроще: - Один сын в Польше. - Он начертил кнутовищем на песке крест. - Второй на Крите, третий и четвертый в Сталинграде. - Рукоять кнута заключила в прямоугольник это кладбище из четырех крестов. - Я могу показать дорогу, - повторил он. Козуб кивнул головой, подхорунжий Лажевский взял пастуха под руку, подвел к переднему мотоциклу и, усаживая сзади себя на сиденье, произнес: - В Крейцбург. Заработал первый включенный мотор. Немец поднял кнут и указал вперед. Разведотряд стал подниматься по склону. Машины, выбираясь из карьера, с минуту вырисовывались на фоне неба, затянутого дымом войны, а потом проваливались за линию горизонта и двигались, похожие на темные шапки переплетенных кустов. Вечерело. Двигались сквозь сумрак, сквозь то странное смешение света и тьмы, когда предметы теряют свои очертания, становятся неузнаваемыми, хотя дорога еще ясно различима и можно двигаться на полной скорости. Козуб, как видно, не впервые пользовался этим и еще до наступления темноты вывел отряд к опушке леса. Лес оказался неспокойным. В нем располагались какие-то войска. Чьи-то танковые колонны меняли позиции, тягачи тащили по просекам орудия. Однако это движение, которое при свете дня неизбежно привело бы к столкновению, сейчас, в темноте, лишь маскировало продвижение их отряда. Налетели самолеты, сбросили где-то впереди, неподалеку, десятка два бомб, чем вызвали, на руку танкистам, еще большую суматоху и неразбериху. Передовой отряд просачивался все дальше на запад. Дозорный мотоциклист на полной скорости мчался впереди по лесной дороге от укрытия к укрытию, исчезая на мгновение где-нибудь в тени, высматривая путь, чтобы потом снова рвануться вперед. Выскочил на пригорок. Впереди открылся вид на объятые пламенем строения, вокруг которых суетились солдаты, пытаясь потушить пожар водой из ведер. Пастух, сидевший на заднем сиденье, подал Лажевскому знак поворачивать обратно. Мотоцикл крутнулся на месте и скользнул в боковую просеку. Пулеметчик из коляски, сигналя фонариком, подал знак напарнику, который, укрыв мотоцикл в кустах, выставил регулировщика. Боец указывал направление движения танкам; те, роя глубокие колеи, разворачивались. Отблески пожара скользили по броне с кормы на левый борт. По бокам и позади следовали стороной четыре мотоцикла. Наконец последним, забрав регулировщика, выехал из кустов мотоцикл, шедший до этого вторым. Этот маневр повторялся на каждом повороте, при каждом изменении направления движения. Действовали четко, словно на учениях, выполняя строгий приказ поручника Козуба, который еще в карьере всем объявил, что за малейшее нарушение отдаст виновного под суд военного трибунала. Объезд пожара стороной занял довольно много времени. Но вот наконец мотоцикл Лажевского, разбрызгивая воду, преодолел болотистую низину, выскочил на небольшой пригорок, и отблески пожара заиграли теперь в стоп-сигналах их собственных машин - пожар остался позади. Пастух указал кнутом влево, и снова, послушные его знакам, машины разведотряда одна за другой сворачивали на узкую извилистую дорогу, петлявшую между островками леса, по торфянику, мимо фольварка с темными глазницами окон за разрушенным бомбой забором. Продираясь сквозь заросли густого молодняка, передовой мотоцикл выехал к шоссе, по которому ежеминутно то в одну, то в другую сторону проносились грузовики, бронетранспортеры, тягачи с орудиями. Лажевский соскочил с седла и побежал в глубь леса, чтобы задержать подошедший уже почти вплотную тяжелый танк. Он вскочил на броню и доложил: - Впереди - шоссе. Видимо, близко канал. - Блокируйте с двух сторон. Будем проскакивать. - Да вот старик этот... Подхорунжий хотел добавить еще что-то, но Козуб бросил взгляд на часы и оборвал: - На той стороне шоссе сразу же разведайте переправу. Стиснув зубы, Лажевский отдал честь и молча вернулся к сосне у шоссе, думая по дороге, что хотя у поручника за плечами большая школа войны и солдат он опытный, однако он, подхорунжий Лажевский, предпочел бы во второй раз под его команду не попадать. "Что же это за мода - слова нельзя сказать. Другие, может, и меньше воевали, но тоже кое-что соображают..." Несколько минут он выжидал наиболее подходящего момента, стремясь показать Козубу чистую работу. Но вот в сторону фронта прошла шестиорудийная зенитная батарея, и на шоссе наконец стало пусто. - Вперед! - приказал Лажевский. Из кустов выскочили на асфальт четыре мотоцикла и парами разъехались в разные стороны. Прежде чем они исчезли из виду, из леса выползли все три ваших танка, переваливаясь, преодолели вырубку, перебрались через кювет и вышли на шоссе. Справа раздалась пулеметная очередь, вторая, третья. Вдалеке взметнулось пламя подожженной автомашины, но последние мотоциклы разведчиков уже пересекали асфальт. Едва машины исчезли в лесу на противоположной стороне шоссе, как Лажевский замигал сигнальным фонарем, созывая мотоциклы прикрытия. Обе пары подлетели почти одновременно и скрылись в темноте между деревьями. Единственным свидетелем броска польских разведчиков через шоссе остался на дороге догорающий остов автомашины, вокруг которой, словно ночные мотыли, кружились черные силуэты немецких солдат. 14. Освобождение Разведывать переправы можно тихо, тайком, а можно и с шумом. В первом случае нужно незаметно подползти, всматриваться и терпеливо вслушиваться, пока не шевельнется часовой, не звякнет металл в окопе, не подойдет колонна из-за реки или канала, демаскируя охрану. Второй способ - это молниеносный налет, с тем чтобы вызвать огонь со стороны охранения и мгновенно исчезнуть. Поскольку поручник Козуб о способах разведки переправы ничего не сказал, Лажевский предпочел быстрые действия. Они оказались даже более быстрыми, чем можно было предполагать, поскольку, выходя из-под огня пулеметов и мчась вдоль насыпи, разведчики неожиданно напоролись на охрану второго моста. Возвращаться пришлось вчетвером на одном мотоцикле. Оглушенные стрельбой, ослепленные огнем и угнетенные потерей, они едва не сбились с дороги и только в последний момент заметили притаившегося в кустах связного; притормозили, и тот, вскочив на ходу сзади в коляску, показал рукой направление. - Наши дворец захватили, пан подхорунжий! Похоже, генеральский! - кричал он Лажевскому в самое ухо. - Без единого выстрела... Налево и прямо! - показал он водителю. - Давай в ворота! Лязгнув амортизаторами, мотоцикл перескочил через бетонный порожек, и Даниель увидел густой лесопарк в лунном свете, а в глубине, в конце широкой аллеи, не дворец, а, скорее, современную громадную виллу с прилегающим к ней гаражом и флигелем для прислуги. Возле строений, похожие на густо разросшиеся кусты, неподвижно застыли танки, а рядом прохаживались часовые. Несколько дальше, укрывшись за толстыми стволами деревьев, притаились со своими пулеметами разведчики. Подхорунжий на ходу спрыгнул с мотоцикла перед фасадом здания и взбежал по ступенькам. За двойными дверьми в просторном зале, увешанном звериными шкурами и рогами, ярко горели керосиновые лампы, отражая желтый свет в громадном зеркале напротив двери. На диване, между увешанными оружием колоннами, которые подпирали внутреннюю лестницу, восседали Козуб. Кос и Вихура. На ковре перед ними лежали четыре трофейных автомата, запасные диски и куча гранат. Чуть в стороне с автоматом на коленях сидел на стуле Густлик и охранял пленных, поставленных лицом к стене: четырех солдат, какого-то пожилого гражданского толстяка в спортивном костюме и двух женщин. Подхорунжий, скользнув по ним взглядом, вытянулся по стойке "смирно" перед поручником, но тот придвинул ему стул: - Садись и пей. - Он протянул ему на ладони чашку, просвечивающую на свету. Лажевский, понюхав напиток, расцвел: - Кофе, натуральный кофе. - А ты как думал? У нее все есть. - Кос указал на одну из стоящих у стены. Это была высокая полная женщина в сером, хорошо сшитом костюме, с тщательно уложенной прической. - По какому? - спросил Козуб, переводя разговор на главную тему. - Не знаю. Возле меньшего - дзоты, и на противоположном берегу установлена противотанковая пушка, а к бетонному и вовсе подступиться нельзя. - Он на минуту умолк и поднял голову. - Я потерял мотоцикл, бойца и этого... - Он одним глотком допил остатки кофе и, отставив чашку, вытащил из-за голенища обломок кнута. - Потерял проводника. Козуб стиснул в кулак лежащую на колене руку, потом медленно ее разжал, но ничего не сказал. Есть люди, которые никогда не расстраиваются из-за разбитого стакана, не размышляют над тем, что было бы, если бы не случилось то, что случилось. - Если внезапно выскочить из темноты, ошеломить охрану снарядом, то можно, пожалуй, рискнуть. Мы готовы попробовать, - предложил Кос. - Нет. - Поручник покачал головой и упрямо повторил то же, что и на привале: - В Крейцбурге мне нужны все танки. С минуту все молчали. - Выше головы не прыгнешь, - философски заметил Франек Вихура и сморщил курносый нос. - Может, брод какой... - проговорил Густлик. - У нас около Устроня, на Висле... И тут же в изумлении умолк, так как у стены раздался вдруг высокий резкий взвизг. Елень не сразу сообразил, что звук этот издает та из женщин, стоящих у стены, что была пониже ростом. Он изобразил на лице грозную мину, встал со стула, не зная, однако, что же предпринять. Но прежде чем он успел что-либо сказать, девушка с круглой мордашкой, усыпанной веснушками, обернулась так стремительно, что подпрыгнули вверх две длинные ее косы, и закричала: - Ты из Устроня?! - Из Устроня. - А я из Конякова, из-за перевала! - Она обняла его за шею, смеясь и плача одновременно. - Что ж ты мне раньше-то не сказала? - сердито буркнул Густлик. Она отпустила его, отступила на шаг и зло сказала: - Как же я могла что-нибудь сказать, если ты сразу автомат наставил? Глотку на меня драл, - пожаловалась она, обращаясь к Козубу. - К стене поставил вместе с этой генеральской ведьмой... От слез не осталось и следа. Щеки ее разрумянились, а маленькие ладошки уперлись в бока. Девушка отвернула ногой угол ковра и, указав на металлическое кольцо, вделанное под ним в пол, приказала удивленному Густлику: - Открывай. Тяни сильнее! Елень не без труда поднял плиту, укрепленную на петлях, и, увидев ступени, соскользнул вниз. Повернув колесо, открывающее запоры, он толкнул массивную дверь, ведущую в небольшое убежище, и, подняв над головой сигнальный фонарь, увидел по бокам две кровати. - Убежище, как для штаба, - доложил он, поднявшись наверх. - Все для этой ведьмы. На фронт детей и стариков гонят, а при ней караульные как быки... Не переставая тараторить, девушка подбежала к стене, рывком повернула первого с краю немца и, указывая на открытое убежище, скомандовала: - Лезь! Лезь, ну! Одного за другим она всех затолкала внутрь, помогла последнему коленом и захлопнула дверь. Маленькими, но сильными руками завернула колесо, управляющее замками, а затем, схватив стоящий у порога лом, вставила его внутрь, чтобы нельзя было открыть изнутри. Лажевский, Кос и Вихура встали со своих мест и вместе с Густликом в молчаливом изумлении наблюдали за стремительными действиями девушки. Взбежав по лестнице наверх, она перекрестилась и, поднявшись на носки, поцеловала Янека. - Дала я себе слово, что расцелую первого польского солдата... Она снова приподнялась, чмокнула подхорунжего, а заодно и Вихуру, который раскинул ей навстречу объятия. - Гонораткой меня зовут... Первого польского солдата поцелую, пусть он будет даже... Она остановилась перед Густликом, поскольку гвардейский рост парня не сулил успеха ее намерениям без помощи со стороны самого атакуемого. - Пусть он будет даже большевиком... - закончила она. - Какие же мы большевики?! - изумился Елень и подставил ей щеку. - С востока пришли, - значит, большевики, - убежденно проговорила Гонората, поцеловала Густлика и сделала несколько шагов в направлении сидевшего на диване Козуба. - Да мне что, - махнула она рукой, - пусть и большевики, все равно поляки. Она сделала изящный реверанс, присела на диван, одергивая на коленях белый фартучек, и продолжала, понизив голос, словно опасаясь, что кто-нибудь ее подслушает: - Панове солдаты, есть такой мост, который никто не караулит... - Где? - Выражение лица поручника смягчилось. - Хороший мост? Крепкий? - Крепкий, старый. - Она подтолкнула Козуба локтем в бок и засмеялась, словно удачной шутке. - Раньше умели делать... Это такой мост... - Не зная, как объяснить, она махала вытянутой рукой у самого носа командира отряда. - Разводной, - подсказал Янек. - Наверно, он вот так поднимается и опускается. Ему уже сто, а может, и двести лет. Из железа сделан. - Панна Гоноратка нам покажет? - спросил Густлик. - Покажу... Но чтобы вы потом отвезли меня обратно. В гараже стоит автомобиль генерала, можно его взять. - Может, и правда взять? - предложил Франек. - Потом презентуем нашему командиру... - Только к самому мосту не подъехать, там на прошлой неделе вырыли глубокий ров, чтобы русские танки не прошли. - На мотоцикле можно... - принял решение Козуб. - Этих парней под полом я покараулю. Как подойдут остальные наши, я их отдам, пусть их на работы в Польшу отправят, - излагала свои планы на будущее Гоноратка, одновременно и глядясь в зеркало, и приглаживая свою светлую челку, начесанную на лоб. - Какая машина у генерала? "Мерседес"? - допытывался Вихура. - Большая и черная, - ответила девушка. - С флажком. - По машинам! - приказал Козуб. - Отставить разговоры! Он встал и надел шлемофон. Вместе с ним вышли Кос и Лажевский, а за ними, тяжело вздохнув, направился Вихура. Елень сбежал по ступенькам в убежище и еще раз проверил, надежно ли держится в колесе лом. - Панна Гоноратка умеет стрелять? - Умею. У меня дядя охотник... - Это оружие оставим здесь. - Елень показал на автоматы. - Вы бы, Гоноратка, оделись потеплее, ночи еще холодные, - продолжал он, поднимая крышку убежища, чтобы установить ее на прежнее место. - Я, пан Густлик? - рассмеялась она, подходя ближе и прижимая к груди косы. - Да во мне столько жару... - Она расстегнула на шее высокий воротничок. Елень растерялся, выпустил из рук крышку. Она грохнула, как выстрел. В этот момент во дворе загудели заведенные моторы танков и мотоциклов. - Господи! - вскрикнула Гонората, хватая Густлика за руку. - Вот бы они уехали, а мы тут остались... - Было бы неплохо, - набрался смелости Елень и даже прищурил левый глаз, словно прицеливаясь. - Только вот кто тогда дорогу покажет? - И правда, - согласилась она с сожалением. Когда они выбежали, Лажевский уже подкатил к самому входу и помог новому проводнику влезть в устланную ватником коляску. Девушка поджала ноги, чтобы занимать меньше места, и потянула Густлика за рукав. - Он слишком тяжел, - проговорил подхорунжий, - на танке поедет. Елень действительно почти весь путь проделал не в танке, а на башне, и, хотя ветви деревьев порой едва не сбрасывали его на землю, он удерживался и продолжал внимательно всматриваться вперед. Дорога была извилистой, но, к счастью, недалекой. В зарослях остановились, чтобы не обнаружить себя прежде времени. Козуб побежал вперед и скоро вернулся. - Есть? - спросил его Кос. - Есть. Нужно только проверить, какая охрана. - Я пойду. - А я тем временем панну Гонорату отвезу, - попросил Густлик. Ехали быстро и молча по гусеничному следу, в темноте, подсвеченной луной. Гонората, казалось, ждала, что скажет Густлик, а в нем, чем дальше они отъезжали от танка, тем больше росло недовольство собой. Вдруг "Рыжему" придется вступить в бой? В экипаже осталось всего трое, поскольку командир ушел на разведку. Он чувствовал, что спина у него покрылась испариной, хотя было далеко не жарко. - Вы еще приедете? - спросила Гонората, когда они остановились перед генеральской виллой, и заглянула ему в глаза. - Приеду, - заверил он. Он крепко сжал обе ее руки и, не слезая с мотоцикла, умчался. По лесу летел, не разбирая дороги, и с облегчением вздохнул, лишь когда увидел приземистые горбы танков между деревьями. - Где поручник? - Впереди. Густлик отдал мотоцикл разведчикам, а сам отправился на опушку леса. Не доходя нескольк