а. Шабрийанн, побелевший от гнева, взглянул на него сверкавшими глазами: - Пусть выговорится. Не думаю, чтобы сегодня его вновь услышали, - предоставьте это мне Латур д'Азир вряд ли смог бы объяснить, почему о с чувством облегчения откинулся на сиденье. Он говорил себе, что нужно принять вызов, однако, несмотря и ярость, ощущал какое-то странное нежелание это делать. Да, этот малый умел пробудить в нем неприятные воспоминания о молодом аббате, убитом в саду позади "Вооруженного бретонца" в Гаврийяке. Не то чтобы смерть Филиппа де Вильморена отягощала совесть господина де Латур д'Aзиpa - oн считал, что его поступок полностью оправдан. Нет, дело было в том, что память воскрешала перед ним неприятную картину: обезумевший мальчик на коленях возле любимого друга, истекавшего кровью, умолявший убить и его и называвший маркиза убийцей и трусом, чтобы разозлить его. Между тем, покончив с темой смерти Лагрона, депутат на трибуне наконец подчинился порядку и заговорил на тему, которая дебатировалась. Правда, он не вы сказал ничего заслуживающего внимания и не предложил ничего определенного. Речь его была очень краткой - ведь она послужила лишь предлогом для того, чтобы подняться на трибуну. Когда после заседания Андре-Луи покидал зал сопровождении Ле Шапелье, он обнаружил, что его со всех сторон окружают депутаты, в основном бретонцы. Они, как телохранители, защищали его от провокаций, неизбежных после его вызывающей речи в Собрании. На минуту с ним поравнялся огромный Мирабо. - Поздравляю вас, господин Моро, - сказал великий человек. - Вы прекрасно держались. Несомненно, они будут жаждать вашей крови. Однако возьму на себя смелость дать вам совет: будьте осторожны, не позволяйте себе руководствоваться ложным чувством донкихотства. Игнорируите их вызовы - именно так поступаю я сам. Я заношу каждого, кто меня вызвал, - а их уже пятьдесят - в свой список, и там они навсегда останутся. Отказывайте им в том, что они называют сатисфакцией, и все будет хорошо. Апдре-Луи улыбнулся и вздохнул. - Для этого требуется мужество. - Конечно. Но, по-моему, вам его не занимать. - Возможно, это не так, но сделаю все, что в моих силах. Они прошли через вестибюль, и хотя там уже выстроились привилегированные, нетерпеливо поджидавшие молодого человека, который имел наглость оскорбить их с трибуны, телохранители Андре-Луи не подпустили их близко. Андре-Луи вышел на улицу и остановился под навесом, сооруженным у входа для подъезжавших экипажей. Шел сильный дождь, и земля покрылась густой грязью, так что Андре-Луи стоял, не решаясь выйти из-под навеса. Рядом с ним был Ле Шапелье, не покидавший его ни на минуту. Шабрийанн, зорко следивший за Андре-Луи, увидел, что момент самый подходящий, и, сделав ловкий маневр, оказался под дождем, лицом к лицу с дерзким бретонцем. Он грубо толкнул Андре-Луи, как будто желая освободить себе место под навесом. Андре-Луи ни на секунду не усомнился относительно цели этого человека, не заблуждались на этот счет и те, кто стоял поблизости, и сделали запоздалую попытку сомкнуться вокруг нового депутата. Андре-Луи был горько разочарован: он ждал вовсе не Шабрийанна. Разочарование отразилось у него на лице, и самонадеянный Шабрийанн ложно истолковал его. Ну что же, Шабрийанн так Шабрийанн - он не ударит в грязь лицом. - Кажется, вы толкнули меня, сударь, - очень вежливо заметил Андре-Луи и так толкнул Шабрийанна плечом, что тот вылетел обратно под дождь. - Я хочу укрыться от дождя, сударь, - резко сказал шевалье. - Для этого вам необязательно стоять на моих ногах - мне почему-то не нравится, когда мне наступают на ноги. Они у меня очень чувствительны, сударь. Возможно, вы этого не знали. Пожалуйста, ни слова больше. - Да я ничего и не говорю, грубиян вы этакий! - воскликнул шевалье, не вполне владея собой. - Неужели? А я полагал, что вы собираетесь извиниться. - Извиниться? - засмеялся Шабрийанн. - Перед вами? А знаете, вы просто смешны! - Он снова шагнул под навес и на глазах у всех грубо вытолкнул Андре-Луи. - Ах! - закричал Андре-Луи с гримасой. - Вы сделали мне больно, сударь. Я же просил не толкать меня! - Он повысил голос, чтобы его все слышали, и еще раз отправил господина де Шабрийанна под дождь. Хотя Андре-Луи был худощав, у него была железная рука благодаря ежедневным усердным занятиям со шпагой, к тому же он вложил в толчок всю свою силу. Его противник отлетел на несколько шагов и, зацепившись за бревно, оставленное каким-то рабочим, сел прямо в лужу. Все свидетели происшествия разразились смехом, а нарядный господин встал, с ног до головы обрызганный грязью, и в ярости подскочил к Андре-Луи. Этот бретонец сделал его смешным, что было абсолютно непростительно. - Вы мне за это заплатите, - захлебывался Шабрийанн. - Я убью вас. Андре-Луи рассмеялся прямо ему в лицо, и в наступившей тишине прозвучали слова: - О, так вот чего вы желаете? Почему же вы сразу не сказали? Мне бы не пришлось сбивать вас с ног. Я полагал, что господа вашей профессии справляются с делами подобного рода не без изящества, соблюдая при этом правила хорошего тона. Если бы вы вели себя именно так, не пострадали бы ваши панталоны. - Когда мы встретимся? - зарычал Шабрийанн, побагровевший от ярости. - Когда ва м угодно, сударь. Решайте сами, когда вам удобнее меня убить. Мне кажется, вы заявили именно об этом намерении, не так ли? - Андре-Луи был сама учтивость. - Завтра утром в Булонском лесу*. Может быть, вы захватите с собой приятеля? - Разумеется, сударь. Надеюсь, нам повезет с погодой. Терпеть не могу дождь. Шабрийанн удивленно взглянул на него. Андре-Луи мило улыбнулся. - А теперь не смею больше задерживать вас, сударь. Мы вполне поняли друг друга. Я буду в Булонском лесу завтра в девять часов утра. - Это слишком поздно для меня, сударь. - А любое другое время - слишком рано для меня. Я не люблю нарушать свои привычки. Итак, девять часов или никогда - как вам угодно. - Но в девять часов я должен быть на утреннем заседании в Собрании. - Боюсь, сударь, что сначала вам придется убить меня, а мне бы не хотелось быть убитым раньше девяти часов. Поведение Андре-Луи шло настолько вразрез с обычной процедурой, что Шабрийанну трудно было это переварить. В тоне сельского депутата звучала зловещая насмешка - точно так привилегированные разговаривали со своими жертвами из третьего сословия. Чтобы еще больше раздразнить Шабрийанна, Андре-Луи - актер Скарамуш во всем - вынул табакерку и твердой рукой протянул ее Ле Шанелье, а затем угостился сам. По-видимому, Шабрийанну после всего, что он вытерпел, даже не была предоставлена возможность удалиться с достоинством. - Хорошо, сударь, - сказал он. - Пусть будет в девять часов. И посмотрим, станете ли вы потом так нагло разговаривать. И он бросился прочь под презрительными насмешками провинциальных депутатов. Ничуть не умерило его ярость и то, что, пока он шел домой по улице Дофины, ему всю дорогу улюлюкали мальчишки, потешавшиеся над грязью, капавшей с атласных панталон и фалд элегантного камзола в полоску. Надо сказать, что за презрительной усмешкой третьего сословия таились негодование и страх. Это уж слишком! Один из этих задир убил Лагрона, и вот вызов получил его преемник в первый же день, как появился, чтобы занять место покойного, и теперь его тоже убьют. Несколько человек подошли к Андре-Луи, уговаривая его не ездить в Булонский лес и не обращать внимания на вызов и на всю эту историю-ведь это умышленная попытка убрать его с дороги. Он серьезно выслушал советы, угрюмо покачал головой и наконец пообещал обдумать их. На дневном заседании он как ни в чем не бывало занял свое место, как будто ничего не случилось. Однако утром, когда началось заседание, места Андре-Луи и Шабрийанна в Собрании были свободны. Уныние и негодование охватило представителей третьего сословия, н в их выступлениях звучала более язвительная нота, чем обычно. Они не одобряли безрассудство своего новичка. Некоторые открыто осуждали его неосмотрительность, и лишь небольшая группа доверенных лиц Ле Шапелье надеялась когда-нибудь увидеть его снова. Поэтому, когда в начале одиннадцатого появился Андре-Луи, спокойный и сдержанный, и направился к своему месту, депутаты третьего сословия изумились и вздохнули с облегчением. В тот момент на трибуне находился оратор правой. Он резко прервал свою речь и с недоверием н беспокойством уставился на Андре-Луи: уразуметь случившееся было выше его сил. Затем прозвучал голос, презрительно объяснивший изумленному Собранию, что случилось: - Они не дрались. В последний момент он увильнул. Должно быть, это так, подумали все. Тайна разъяснилась, и люди снова начали рассаживаться. Однако Андре-Луи, добравшийся до своего места, услышал объяснение, всех удовлетворившее, и остановился. Он чувствовал, что должен открыть истину. - Господин председатель, примите мои извинения за опоздание. - Не было никакой необходимости извиняться, но Скарамуш не мог отказать себе в удовольствии прибегнуть к театральному эффекту. - Меня задержало одно срочное дело. Я должен также передать вам извинения господина де Шабрийанна. В дальнейшем он будет постоянно отсутствовать в Собрании. Воцарилась гробовая тишина. Андре-Луи сел. Глава IX. ПАЛАДИН* ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ Как вы помните, шевалье де Шабрийанн был замешан в чудовищной истории, стоившей жизни Филиппу де Вильморену. Мы знаем достаточно, чтобы предположить, что он был не только секундантом Латур д^Азира в том поединке, но фактически подстрекателем. Поэтому Аидре-Луи вполне мог ощущать удовлетворение, предложив жизнь шевалье манам* своего убитого друга, и рассматривать это как акт справедливости, которой нельзя было добиться другими средствами. Нельзя забывать и то, что Шабрийаип пошел на дуэль, уверенный, что ему, опытному фехтовальщику, придется иметь дело с буржуа, который никогда не держал шпагу в руке. Итак, с моральной точки зрения, он был немногим лучше убийцы, и то, что он сам угодил в яму, которую рыл для Андре-Луи, было высшей справедливостью. Однако, несмотря на все это, я счел бы отвратительной циничную нотку, прозвучавшую в сообщении Андре-Луи в Собрании о случившемся, если бы поверил, что она искренна. В таком случае было бы справедливым мнение Алины, которое разделяли с ней многие, близко знавшие Андре-Луи, что он совершенно бессердечен. Вы усмотрели то же бессердечие в его поведении, когда он обнаружил измену мадемуазель Бине, однако меры, принятые им, чтобы отомстить за себя, доказывают противоположное. Мне кажется, что его презрение к этой женщине родилось из любви, которую он некоторое время к ней питал. Не думаю, чтобы эта любовь была столь глубока, как он вообразил вначале, но не верю и тому, что она была столь поверхностна, как он пытался доказать. Ведь он прямо из кожи вон лез, притворяясь, что вычеркнул мадемуазель Бине из памяти, узнав о ее неверности. Да и циничное бесчувствие, с которым он выразил надежду, что убил Бине, - тоже притворство. Правда, он знал, что мир прекрасно обойдется без таких, как Бине. Как вы помните, Андре-Луи обладал на редкость беспристрастным видением, позволявшим рассматривать вещи в истинном свете, не прислушиваясь к голосу чувства. В то же время совершенно невероятно, чтобы он мог хладнокровно и цинично размышлять об убийстве живого существа. Вот так же невозможно поверить, что, явившись прямо из Булонского леса, где он только что убил человека, он был искренен, упомянув об этом событии в возмутительно легкомысленных выражениях. Конечно, он был Скарамушем, но не до такой же степени! Однако он был им в достаточной мере, чтобы маскировать истинные чувства эффектным жестом, а истинные мысли-эффектной фразой. Он всегда оставался актером - человеком, который заранее рассчитывает реакцию зала, боится обнаружить свои чувства и вечно озабочен тем, чтобы скрыть свой истинный характер за вымышленным. Тут было и озорство, и еще что-то. Сейчас над легкомысленными словами Андре-Луи никто не рассмеялся, да он и не рассчитывал на это. Он хотел вызвать ужас и знал, что, чем небрежнее будет его тон, тем скорее удастся произвести именно то впечатление, которого он добивался. Нетрудно догадаться, как развивались события дальше. Когда заседание окончилось, Андре-Луи поджидала в вестибюле дюжина дуэлянтов-убийц. На. этот раз люди из его собственной партии не были столь озабочены его охраной - они увидели, что он вполне способен за себя постоять. Он ловко перенес военные действия на территорию противника и полностью перенял методы вражеского лагеря. Андре-Луи оглядел враждебную группу, манеры и одежда которой не оставляли сомнений относительно их принадлежности. Он остановился, ища взглядом человека, с которым ему не терпелось столкнуться, однако де Латур д'Азира среди них не было. Это показалось ему странным: ведь маркиз был кузеном и близким другом Шабрийанна и сегодня должен был находиться в первых рядах. Дело же заключалось в том, что Латур д'Азир был изумлен и глубоко опечален совершенно неожиданным поворотом событий, к тому же какое-то странное чувство сдерживало его желание отомстить. Возможно, он тоже помнил роль, которую сыграл Шабрийанн в той истории в Гаврийяке, и видел в безвестном Андре-Луи Моро, упорно преследовавшем его, рокового мстителя. Собственная нерешительность, особенно после провокации, озадачивала маркиза. Поскольку среди ожидавших Андре-Луи не было Латур д'Азира, ему было все равно, кто будет следующим. Им оказался молодой виконт де Ламотт-Руайо, один из самых смертоносных клинков в этой компании. На следующее утро, в среду, Андре-Луи, снова опоздав в Собрание на час, объявил почти в тех же выражениях, как сообщал о смерти Шабрийанна, что господин де Ламотт-Руайо, вероятно, не будет нарушать согласие в Собрании в течение нескольких недель. Он добавил, что, если виконту повезет, он полностью оправится от последствий неприятного происшествия, совершенно неожиданно случившегося с ним в это утро. В четверг утром Андре-Луи сделал точно такое заявление относительно де Блавона. В пятницу он объявил, что его задержал господин де Труакантен, и, повернувшись к правой и придав лицу сочувственное выражение, сказал: - Я рад сообщить вам, господа, что господин де Труакантен в руках очень искусного хирурга, который надеется вернуть его в ваши ряды через несколько недель. Это было невероятно, фантастично, неслыханно. И друзья, и враги в Собрании с одинаково ошеломленным видом выслушивали эти ежедневные вежливые сообщения. Четверо самых грозных дуэлянтов-убийц выведено из строя, причем один из них убит, - и все это проделал с таким равнодушным видом и объявил небрежным тоном этот несчастный провинциальный адвокатишка! Он начал приобретать в их глазах романтический ореол. Даже группа философов левой, отказывавшаяся поклоняться какой-либо силе, кроме силы разума, поглядывала теперь на него с почтительным вниманием, которого не смог бы привлечь к нему никакой ораторский триумф. Постепенно слава об Андре-Луи разнеслась по всему Парижу. Демулен посвятил ему панегирик в своей газете "Революции", где назвал его паладином третьего сословия, и эту фразу подхватил народ, который тоже стал его так называть. Его с презрением упомянули в "Деяниях апостолов" - насмешливом органе партии привилегированных, который издавала группа беспечных господ, пораженных редкой близорукостью. Настала пятница той бурной недели в жизни молодого человека, который впоследствии будет столь упорно напоминать нам, что он никогда не был человеком действия. Выйдя в вестибюль Манежа, Андре-Луи, шедший между Ле Шапелье и Керсеном, обнаружил, что там нет ни души, и даже приостановился от удивления. - Значит, с них довольно? - спросил он, обращаясь к Ле Шапелье. - Полагаю, с них довольно вас, - ответил тот. - Они предпочитают заняться тем, кто, в отличие от вас, неспособен постоять за себя. Андре-Луи был разочарован: ведь он занялся этим делом с весьма определенной целью. Правда, убийство Шабрийанна было недурной закуской и принесло некоторое удовлетворение, но трое других были ему вовсе ни к чему. Он шел на дуэль с ними неохотно и постарался, чтобы они легко отделались-насколько позволяла его собственная безопасность. Неужели никто больше не клюнет на приманку, и человек, для которого она предназначена, так и не покажется? В таком случае надо принять меры. Снаружи под навесом стояла группа аристократов, которые о чем-то серьезно беседовали. Среди них Андре- Луи заметил де Латур д'Азира и сжал губы. Ему не следует провоцировать их-они сами должны втянуть его в ссору. В то утро "Деяния апостолов" уже сорвали с него маску, поведав, что он-учитель фехтования с улицы Случая, преемник Бертрана дез Ами. Для человека такой профессии опасно было участвовать в дуэли, а теперь, после разоблачения, целью которого была апология аристократии, - вдвойне опасно. Однако надо было что-то предпринять, иначе все его усилия оказались бы напрасными. Подчеркнуто не глядя на группу привилегированных, Андре-Луи повысил голос, чтобы его услышали: - Кажется, напрасно я опасался, что мне придется провести остаток своих дней в Булонском лесу. Наблюдая за ними краем глаза, Андре-Луи заметил в группе движение. Они повернулись, чтобы взглянуть на него, и только. Ну что же, придется добавить. Медленно шагая между друзьями, Андре-Луи сказал: - Ну разве не удивительно, что убийца Лагрона не предпринимает никаких шагов против его преемника? Впрочем, ничего удивительного. Возможно, на то сеть- причины. Скорее всего, этот господин благоразумен. Андре-Луи уже миновал группу, и его последняя фраза повисла в воздухе, причем он сопроводил ее вызывающим смехом. Долго ждать не пришлось. Позади раздались быстрые шаги, и на плечо легла рука, резко повернувшая его, Он оказался лицом к лицу с господином де Латур д'Азнром, глаза которого сверкали от гнева. Все свидетели этой сцены стояли в замешательстве. - Полагаю, вы имели в виду меня, - спокойно произнес маркиз. - Я имел в виду убийцу-это так, однако я говорил со своими друзьями. - Андре-Луи казался еще более невозмутимым, чем маркиз, так как был опытным актером. - Вы говорили довольно громко, так что невольно можно было услышать. - Тот, кто желает подслушать, часто ухитряется это сделать. - Я вижу, что ваша цель - оскорбить. - О нет, маркиз, вы ошибаетесь, я никого не хочу оскорбить. Однако я терпеть не могу, когда меня хватают руками, особенно если не считаю их чистыми, поэтому от меня вряд ли можно ожидать учтивости. Веки господина де Латур д'Азира вздрогнули, и он поймал себя на том, что чуть ли не восхищен тем, как держится Андре-Луи. Ему даже показалось, что он сам проигрывает при сравнении, поэтому он потерял самообладание и пришел в ярость. - Вы говорили обо мне как об убийце Лагрона. Не буду притворяться, что не понял вас, тем более что вы уже излагали мне свои взгляды раньше. - О сударь, я весьма польщен! - Тогда вы назвали меня убийцей за то, что я воспользовался своим искусством, чтобы избавиться от смутьяна, который угрожал моему спокойствию. А чем же лучше вы, учитель фехтования, задирающий тех, кто, естественно, хуже вас владеет шпагой? Друзья де Латур д'Азира выглядели обеспокоенными. Казалось невероятным, чтобы знатный дворянин настолько забылся, что снизошел до спора с этим презренным адвокатом-фехтовальщиком, да еще выставил себя в смешном свете. - Я их задираю? - с удивлением спросил Андре- Лун. - Но позвольте, господин маркиз, ведь это они задирают меня, да еще так глупо. Они толкают меня, бьют по щекам, наступают на ноги. Должен ли я на том основании, что я - учитель фехтования, сносить плохое обхождение ваших друзей, не блещущих хорошими манерами? Возможно, если бы они обнаружили раньше, что я-учитель фехтования, их манеры стали бы лучше. Но обвинять меня! Какая несправедливость! - Комедиант! - презрительно бросил маркиз. - Разве это меняет дело? Разве люди, дравшиеся с вами, живут шпагой, как вы? - Напротив, господин маркиз, они умирают от шпаги с удивительной легкостью. Не думаю, чтобы вы желали присоединиться к их числу. - А почему это? - вспыхнул Латур д'Азир. - О! - приподнял брови Андре-Луи и медленно произнес: - Да потому, сударь, что вы предпочитаете легкие жертвы - Лагронов и Вильморенов. Которых вам ничего не стоит прирезать, как овец. И тут маркиз ударил его. Андре-Луи отступил назад, и глаза его сверкнули, но он тут же овладел собой и улыбнулся в лицо рослому врагу: - Ну что же, ничуть не лучше других! Так, так! Прошу вас, заметите, как повторяется давняя история- правда, с некоторыми нюансами. Поскольку бедный Вильморен не смог вынести низкую ложь, которой вы довели его до бешенства, он вас ударил. Поскольку вы не можете вынести низкую правду, вы убьете меня. Однако в обоих случаях низость исходит от вас. Сейчас, как и в тот раз, того, кто ударил, ждет... - Он остановился, - Впрочем, к чему уточнять? Вы знаете, о чем я говорю, - вы же сами написали это слово в тот день острием своей слишком проворной шпаги. Но довольно! Я готов встретиться с вами, сударь, если вы пожелаете. - А чего же другого я могу желать? Поболтать? Андре-Луи со вздохом повернулся к друзьям. - Итак, мне придется еще раз прогуляться в Булонский лес. Изаак, не будете ли вы столь любезны переговорить с одним из друзей господина маркиза и договориться на завтра-как всегда, в девять часов. - Завтра я не смогу, - отрывисто сказал маркиз, обращаясь к Ле Шапелье. - У меня в деревне дело, которое нельзя отложить. Ле Шапелье взглянул на Андре-Луи. - Тогда для удобства маркиза назначим встречу на воскресенье, в то же время. - Я не дерусь в воскресенье. Я не язычник, чтобы нарушать церковный праздник. - Но ведь добрый Бог, разумеется, не позволит себе проклясть такого знатного господина, как маркиз, по столь ничтожному поводу? Ну да ладно, Изаак, договоритесь, пожалуйста, на понедельник, если на этот день не приходится праздник и если у господина маркиза нет других неотложных дел. Предоставляю это вам. Он поклонился с видом человека, утомленного этими пустяками, и, взяв под руку Керсена, удалился. - Ах, черт побери, ну и здорово же вы навострились! - заметил бретонский депутат, совершенно неискушенный в подобных делах. - Да, пожалуй. Я учился у них, - рассмеялся Андре-Луи, который был в прекрасном настроении. А Керсен пополнил ряды тех, кто считал Андре-Луи человеком без сердца и совести. Но если мы заглянем в его "Исповедь" - а именно там обнаруживается сущность человека, свободная от притворства, - то прочтем, что в ту ночь, встав на колени, он беседовал со своим покойным другом Филиппом и призвал его дух в свидетели, что собирается сделать последний шаг, чтобы выполнить клятву, произнесенную над его телом два года тому назад в Гаврийяке. Глава Х. УЯЗВЛЕННАЯ ГОРДОСТЬ Неотложным делом, назначенным у господина де Латур д'Азира на воскресенье, была встреча с господином де Керкадью. Он выехал в Медон рано утром, сунув в карман последний выпуск "Деяний апостолов"-листка, остроты которого, направленные против сторонников перемен, немало забавляли сеньора де Гаврийяка. Ядовитые насмешки, которыми осыпались эти мошенники, утешали его в изгнании из родных мест, которым он был обязан их деятельности. За последний месяц господин де Латур д'Азир дважды наносил визиты сеньору де Гаврийяку в Медоне, и вид Алины, такой прелестной и свежей, такой остроумной и живой, заставил загореться пламенем угольки, тлевшие под золой прошлого, которые маркиз считал потухшими. Он желал ее так, как желают рая. Думаю, это была самая чистая страсть в его жизни, и, приди она раньше, он мог бы стать совсем другим человеком. Когда после скандала в Фейдо Алина наотрез отказалась принимать его, это был самый жестокий удар в его жизни. Маркиз разом лишился и любовницы, которую высоко ценил, и жены, без которой не мог жить. Низменная страсть к мадемуазель Бине могла бы утешить его за вынужденный отказ от возвышенной, любви к Алине, а ради любви к Алине он готов был пожертвовать связью с мадемуазель Бине. Однако события в театре отняли у него обеих. Верный слову, данному Сотрону, он порвал с мадемуазель Бине лишь для тото, чтобы обнаружить, что Алина порвала с ним. А к тому моменту, когда он достаточно оправился от горя, чтобы вновь подумать об актрисе, она бесследно исчезла. Во всех своих бедах он винил Андре-Луи. Этот безродный провинциал преследовал его, как Немезида, - и стал его злым гением. Да, вот именно - злым гением! И скорее всего в понедельник... Ему не хотелось думать про понедельник. Не то чтобы он боялся смерти - он был так же храбр в этом отношении, как подобные ему. К тому же он был слишком уверен в своем искусстве, чтобы допустить возможность гибели на дуэли. Однако смерть была бы логическим завершением зла, которое умышленно или случайно причинил ему этот Андре-Луи Моро. Маркизу казалось, что он слышит наглый мелодичный голос, небрежно сообщающий эту новость в понедельник утром в Собрании. Он отогнал эти мысли, рассердившись на себя за то, что предавался им. Все это сантименты. В конце концов, хотя Шабрийанн и Ламотт-Руайо были незаурядными фехтовальщиками, ни один из них не мог с ним сравниться. Он ехал по сельским тропинкам, залитым приветливым сентябрьским солнцем, и настроение его постепенно улучшалось. В нем шевельнулось предчувствие победы, и, поняв, что нет никаких оснований опасаться поединка в понедельник, он уже рвался на него. Дуэль положит конец преследованию, жертвой которого он был. Он раздавит эту нахальную и упрямую блоху, которая кусает его при каждом удобном случае. Прибодрившнсь подобным образом, маркиз с большей надеждой принялся размышлять и о своих шансах у Алины. Он был с ней предельно откровенен, когда месяц тому назад они впервые встретились после перерыва. Он рассказал ей всю правду о причинах своего появления в Фейдо в тот вечер и заставил понять, что она была к нему несправедлива. Правда, пока дальше он не пошел. Для начала этого было вполне достаточно. А при последней встрече две недели тому назад она приняла его с искренним дружелюбием. Правда, она держалась несколько отчужденно, но этого и следовало ожидать: ведь он еще не заявил со всей определенностью, что вновь питает надежду завоевать ее. Какой же он дурак, что едет туда только сегодня! Вот в таком приподнятом настроении маркиз приехал в то воскресное утро в Медон. Он оживленно беседовал с господином де Керкадью в гостиной, ожидая появления Алины. Он с уверенностью высказался о будущем страны-в то утро он смотрел на мир через самые, розовые очки. Уже появились признаки, что настроения становятся более умеренными. Нация начинает понимать, куда ведет ее этот адвокатский сброд. Маркиз вынул "Деяния апостолов" и прочел язвительный абзац, Затем, когда наконец появилась мадемуазель де Керкадью, он передал листок ее дяде. Господин де Керкадью, заботясь о будущем племянницы, ушел читать газету в сад, где занял такую позицию, чтобы пара была в поле его зрения, как велел ему долг, но вне пределов слышимости. Маркиз поспешил воспользоваться случаем. Он вполне откровенно объяснился и умолял Алину вернуть ему свою благосклонность и позволить питать надежду на то, что в один прекрасный день она снова подумает о его предложении. - Мадемуазель, - говорил он голосом, дрожавшим от подлинного чувства, - вы не можете сомневаться в моей искренности. Меня справедливо изгнали, ибо я показал себя недостойным великой чести, к которой стремился. Однако изгнание ни в коей мере не уменьшило мою преданность вам. Только представьте себе, что я вынес, и вы согласитесь, что я полностью искупил свою тяжкую вину. Она взглянула на него, и ее красивое лицо стало задумчивым, а взгляд - мягким. - Сударь, я сомневаюсь не в вас, а в себе. - Вы имеете в виду свои чувства ко мне? - Да. - Но ведь после того, что произошло, это вполне понятно. - Нет, сударь, так было всегда, - спокойно перебила она. - Вы говорите так, будто потеряли меня по своей вине, однако это не совсем верно. Позвольте быть с вами откровенной. Сударь, вы не могли меня потерять, так как я никогда не была вашей. Я сознаю, что вы оказьь ваете мне честь, и глубоко уважаю вас... - Но такое начало... - с надеждой воскликнул он. - А кто убедит меня в том, что это начало, а не конец? Если бы я питала к вам какие-то чувства, сударь, то послала бы за вами сразу же после того случая, о котором вы упомянули. По крайней мере, я бы не осудила вас, не выслушав ваших объяснений. А так... - Она пожала плечами, улыбаясь кротко и печально. - Вы меня понимаете? Однако сказанное не обескуражило его, а, напротив, ободрило. - Ваши слова позволяют мне питать надежду, мадемуазель. Располагая столь многим, я могу рассчитывать добиться большего. Клянусь, я докажу, что достоин. Разве тот, кто удостоен счастья находиться рядом с вами, может не стремиться стать достойным? Не успела Алина ответить ему, как из сада ворвался взъерошенный господин де Керкадью с пылающим лицом, в очках, сдвинутых на лоб. Он не мог вымолвить ни слова и лишь размахивал листком "Деяний апостолов". Если бы у маркиза была возможность высказать свои чувства вслух, он бы выругался. Он закусил губу, раздосадованный весьма несвоевременным вторжением. Алина вскочила, встревоженная состоянием своего дяди. - Что случилось? - Случилось? - наконец обрел он дар речи. - Негодяй! Лжец! Я согласился забыть прошлое при вполне определенном условии, чтобы в будущем он избегал политики. Он принял условие, и теперь, - тут он яростно хлопнул по газете, - он снова надул меня. Он не только опять занялся политикой, он стал членом Собрания и, что еще хуже, использовал свое искусство учителя фехтования для убийства. Боже мой! Да разве во Франции больше нет закона? Лишь одно смутно омрачало безмятежное настроение господина де Латур д'Азира - сомнение насчет этого Моро и его отношений с господином де Керкадью. Он знал, каковы они были когда-то и как изменились впоследствии из-за неблагодарности Моро, выступившего против класса, к которому принадлежал его благодетель. О чем он не знал-так это о состоявшемся примирении. Дело в том, что последний месяц - с тех самых пор, как обстоятельства вынудили Андре-Луи отступить от слова, данного крестному, - молодой человек не осмеливался приехать в Медон, к тому же случилось так, что имя его ни разу не упоминалось в присутствии Латур д'Азира. Теперь же маркиз узнал сразу и о примирении, и о новом разрыве, благодаря которому пропасть стала еще шире, чем когда-либо. Поэтому он не преминул заявить о своем собственном мнении. - Закон есть, - ответил он. - Закон, который утверждает этот безрассудный молодой человек, - закон шпаги. - Он говорил очень серьезно, чуть ли не грустно, сознавая, что почва все-таки зыбкая. - Не думайте, что ему удастся бесконечно продолжать карьеру убийцы, - рано или поздно он встретит шпагу, которая отомстит за других. Вы, очевидно, заметили, что мой кузен Шабрийанн - в числе жертв. Он был убит в этот четверг. - Если я не выразил вам соболезнования, Азир, то лишь потому, что негодование заглушило во мне все другие чувства. Негодяй! Вы говорите, что рано или поздно он встретит шпагу, которая отомстит за других, Молю Бога, чтобы это случилось поскорее. Маркиз ответил спокойно, и в голосе его слышалась печаль: - Я думаю, что ваша молитва будет услышана. У этого несчастного молодого человека завтра свидание, на котором, возможно, с ним расквитаются за все. Маркиз говорил с такой спокойной убежденностью, что его слова прозвучали как смертный приговор. Бурный поток гнева господина де Керкадью внезапно иссяк, кровь отхлынула от горящего лица, а в бесцветных глазах выразился ужас. Это яснее всяких слов сказало господину де Латур д'Азиру, что все грозные слова господина де Керкадью в адрес крестника произнесены в порыве негодования. При известии о том, что возмездие уже ждет этого негодяя, мягкосердечие и любовь одержали верх, а гнев внезапно утих. Грех Андре-Луи, как бы ужасен он ни был, сделался несущественным по сравнению с тем, что ему грозило. Господин де Керкадью облизал губы. - А с кем у него свидание? - спросил он, пытаясь придать голосу твердость. Господин де Латур д'Азир наклонил красивую голову, опустив глаза на сверкающий паркет. - Со мной, - произнес он спокойно, уже понимав, что эти слова посеют беду, и сердце его сжалось. Он услышал, как слабо вскрикнула Алина, и увидел, как отшатнулся в ужасе господин де Керкадью. И тогда маркиз очертя голову пустился в объяснения: - Зная о ваших с ним отношениях, господин де Керкадью, и из глубокого уважения к вам я сделал все от меня зависящее, чтобы избежать этого, - хотя, как вы понимаете, смерть моего дорогого друга и кузена Шабрийанна призывала меня к действию и я знал, что друзья осуждают мою осторожность. Однако вчера этот молодой человек заставил меня отказаться от сдержанности. Он спровоцировал меня умышленно и публично, грубо оскорбив, - и завтра утром... в Булонском лесу... мы деремся. В конце он слегка запнулся, ощутив враждебную атмосферу, в которой внезапно оказался. Он был готов к враждебности господина де Керкадью, но никак не ожидал ее от Алины. Маркиз начал сознавать, что на пути, который, как ему казалось, он расчистил, возникли новые препятствия. Однако его гордость и чувство справедливости не оставляли места для слабости. Переводя с дяди на племянницу взгляд, всегда такой смелый и прямой, а сейчас странно уклончивый, он с горечью понял, что даже если завтра убьет Андре-Луи, тот отомстит ему своей смертью. Нет, он ничуть не преувеличивал, придя к выводу, что этот Андре-Луи Моро - его злой гений. Теперь Латур д'Азир ясно видел, что ему никогда не удастся победить противника, - последнее слово все равно останется за Андре-Луи. Маркиз осознал это с горечью, яростью и чувством унижения - до сих пор неведомым ему - и еще яростней стал стремиться к цели, понимая всю тщетность своих попыток. Внешне он казался спокойным и невозмутимым, как человек, с сожалением принимающий неизбежное. Господин де Керкадью понял, что его невозможно остановить. - Боже мой! - вот и все, что он произнес чуть слышно, вернее, простонал. Господин де Латур д^Азир, как всегда, сделал то, чего требовали приличия, - он откланялся. Он понимал, что не подобает более оставаться там, где его новость произвела такое впечатление. Итак, он удалился, унося в душе горечь, сравнимую лишь со сладостью надежд, с которыми ехал в Медон. Да, последнее слово, как всегда, осталось за Андре-Луи Моро. Когда маркиз вышел, дядя и племянница переглянулись, и в глазах обоих был ужас. Алина, бледная как полотно, в отчаянии ломала руки. - Почему вы не просили его... не умоляли?.. - Она замолчала. - А зачем? Он прав, и... есть вещи, о которых нельзя просить. Просить о них - напрасное унижение. - Он сел со стоном. - О, бедный мальчик, бедный, запутавшийся мальчик! Как видите, ни один из них ни на минуту не усомнился в исходе. На обоих подействовала спокойная уверенность, с которой говорил Латур д'Азир. Он не был хвастуном и считался исключительно искусным фехтовальщиком. - Что значит унижение, когда речь идет о жизни Андре! - Я знаю. Боже мой! Разве я сам этого не знаю? Я бы унизился, если бы мог надеяться, что, унизившись, добьюсь своего. Но Азир - человек твердый и неумолимый, и... Внезапно Алина покинула его. Она догнала маркиза, когда тот уже садился в карету, и окликнула его. Он обернулся и поклонился. - Мадемуазель? Он сразу же догадался, о чем пойдет речь, и уже предчувствовал страшную боль от того, что вынужден будет ей отказать. Однако, следуя приглашению, он вошел за Алиной в прохладный зал с мраморным полом в черно-белую клетку. Посредине зала стоял резной стол из черного дуба, возле которого маркиз остановился и встал, слегка опершись на него. Алина села рядом в большое малиновое кресло. - Сударь, я не могу позволить вам вот так уехать, - сказала она. - Вы представить себе не можете, каким ударом для дяди будет, если... если с его крестником случится завтра непоправимая беда. То, что дядя говорил вначале... - Мадемуазель, я все сразу понял и, поверьте, весьма огорчен сложившимися обстоятельствами. Можете не сомневаться, что это так. Вот все, что я могу сказать. - Неужели это все? Андре очень дорог своему крестному. Умоляющая нота резанула его, как ножом, и внезапно у него возникло другое чувство, которое, как он осознавал, было недостойно его, но от которого невозможно было отделаться. Он не решался выразить это чувство словами и признаться самому себе, что в человеке столь низкого происхождения он видел соперника, и тем не менее приступ ревности был сильнее, чем безграничная гордость за свой знатный род. - А вам он тоже дорог, мадемуазель? Кем является Андре-Луи для вас? Простите мой вопрос, но я хочу понять все до конца. Наблюдая за Алиной, он заметил, что лицо ее залила краска. Сначала он решил, что это смущение, но ее синие глаза сверкнули, и он понял, что это гнев, и успокоился. Раз она оскорблена его предположением, можно не волноваться. Ему и в голову не пришло, что он мог неверно истолковать причину ее гнева. - Мы с Андре вместе играли в детстве, и мне он тоже очень дорог. Я отношусь к нему, как к брату. Если бы я нуждалась в помощи и рядом не оказалось дяди, Андре был бы первым, к кому я обратилась бы. Я ответила на ваш вопрос, сударь? Или вы желаете еще что-нибудь обо мне узнать? Он закусил губу. Конечно, сегодня утром он слишком расстроен, иначе ему никогда бы не пришло в голову глупое подозрение, оскорбившее ее. Маркиз очень низко поклонился. - Мадемуазель, простите, что я задал вам подобный вопрос. Вы дали более полный ответ, чем я смел надеяться. Он замолчал, ожидая, чтобы она продолжила разговор. Некоторое время Алина сидела молча, в растерянности, на белом лбу обозначилась морщина, пальцы нервно барабанили по столу. Наконец она ринулась в бой: - Сударь, я пришла, чтобы умолять вас отложить поединок. Она увидела, что его темные брови приподнялись, а красивые губы тронула полная сожаления улыбка, и торопливо продолжала: - Какую честь может принести вам подобная встреча, сударь? Это был тонкий удар по фамильной гордости, которая, как она полагала, преобладала у маркиза над всем прочим и которая столь же часто заставляла его совершать ошибки, как и доступать правильно. - Мадемуазель, я ищу тут не чести, а справедливости. Я уже объяснил, что не я добивался этого поединка. Мне его навязали, и честь не позволяет мне отказаться. - Но если вы пощадите его, разве это нанесет урон вашей чести? Сударь, никто не подумает усомниться в вашей храбрости и неверно истолковать ваши мотивы. - Вы ошибаетесь, мадемуазель. Разумеется, мои мотивы будут превратно истолкованы. Вы забываете, что за прошлую неделю этот молодой человек приобрел определенную репутацию, из-за которой не каждый отважится на поединок с ним. Она отмела этот довод чуть ли не с презрением, считая его хитрой уверткой. - Да, но к вам это не относится, господин маркиз. Ее уверенность польстила ему, но под сладостью таилась горечь. - Позвольте заверить вас, мадемуазель, что и я - не исключение, но дело не