надеюсь, что нет. А если выжил, то его ждет гильотина. Это неизбежно. Де Бац отбросил последнюю сдержанность. - К дьяволу ваши надежды! Они меня не интересуют! Меня интересуют факты. Если вы не в состоянии их собрать, так и скажите, и я пошлю за ними другого или отправлюсь сам. Ланжеак обиженно поджал губы. - Я уже сказал, что новостей не привез. - Мне следовало бы сообразить, что вы их не привезете. Вы чересчур озабочены сохранностью своей драгоценной шкуры, Ланжеак. Может, вы соизволите поведать, какого дьявола делали так долго в городе? Их взгляды скрестились над столом. - Во всяком случае, сударь, не заботился о своей шкуре. Ваши слова возмутительны. Вы не имеете права разговаривать со мной в подобном тоне. - Мне нет дела до вашего возмущения! - Барон ударил по столу костяшками пальцев. - Я спрашиваю: что вы делали в Париже? Единственное, что для меня важно - это знать, жив ли Моро. Буассанкур, флегматичный гигант, подле стула которого стоял Ланжеак, перегнулся через стол и прикрыл ладонью руку барона. - Терпение, дружище де Бац, - прогудел он мощным басом. - Вы уже получили ответ. В конце концов Ланжеак не способен творить чудеса. - Вот уж истинная правда! - с желчным сарказмом воскликнул маркиз де Ла Гиш, порывистый молодой человек с тонкими чертами лица и ястребиным носом. Дево попытался восстановить мир. - Не держите на нас зла, Ланжеак. Просто мы все немного не в себе. Де Бац раздраженно пожал плечами и принялся вышагивать по комнате вдоль стены с тремя высокими окнами, распахнутыми на лужайку. Бабетта следила за ним красивыми темными гразами, в глубине которых светилась тревога и боль. Помолчав, она обратила взор на разобиженного Ланжеака и печально улыбнулась. - Что же вы стоите, господин де Ланжеак? Садитесь и поешьте чего-нибудь. Должно быть, вы устали и проголодались. - Устал, еще бы. Бог знает, как я устал. Но у меня слишком тяжело на сердце, чтобы я мог испытывать голод. Благодарю вас, мадмуазель. - Он плюхнулся в кресло и вытянул под столом длинные ноги, обутые в пыльные сапоги. Лицо его выглядело осунувшимся, каштановые волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. - Дайте мне немного вина, Дево. Дево протянул ему бутылку. Де Бац продолжал бегать по комнате, словно зверь в клетке. - Я должен знать, - прорычал он наконец. - Я больше не могу выносить этой неопределенности. - К несчастью, Ланжеак прав, - сказал Дево. - Здесь нет никакой неопределенности. О, избавьте меня от ваших свирепых взглядов, де Бац. Видит Бог, душа у меня болит не меньше, чем у вас. Но фактам нужно смотреть в лицо. Не следует обманывать себя, приходится считаться с потерями. Ларнаш убит, а Моро либо погиб, либо скоро погибнет. Он потерян для нас безвозвратно. Де Бац яростно выругался и заявил: - Если он жив, я вырву его из лап палачей! - Если вы предпримете такую попытку, - возразил Дево, - вы просто сунете голову под ту же гильотину. Мы не можем этого допустить. У вас есть долг перед нами, перед нашим делом. Образумьтесь, друг мой. Это не тот случай, когда мы в состоянии вмешаться. Будь ваше влияние даже в двадцать раз больше, все равно вы ничего не сможете сделать. Кроме того, ваша деятельность выдаст вашу причастность к событиям прошлой ночи. Пока свидетелем против вас может выступить лишь один человек, который мог легко ошибиться в темноте. Смиритесь, мой друг. Битв без потерь не бывает. Де Бац сел и закрыл лицо руками. В комнате повисло мрачное молчание. Дево был членом правительственного департамента и пользовался у своих единомышленников заслуженным авторитетом. Его спокойные трезвые суждения снискали ему известность человека, который никогда не теряет головы. Буассанкур и Руссель поддержали его. На стороне барона остался только импульсивный маркиз де Ла Гиш. - Знать бы хотя бы, как все произошло! - воскликнул он. - Что это было - вмешательство слепого рока или предательство? - Он обратился к Ланжеаку. - Вам не пришло в голову разузнать, как там Мишони? К нему вы не сходили? - Можете назвать меня трусом, - ответил молодой человек, - но, честно говоря, я не осмелился. Если нас предали, то дом Мишони теперь ловушка. Лицо барона стало суровым и непроницаемым. - Вы еще не рассказали нам, чем же все-таки занимались в городе. - Я ходил на улицу де Минар и виделся с Тиссо. Обыска там не проводили. Это обнадеживает. В случае предательства власти должны были бы явиться туда в первую очередь. Барон кивнул. - Так. А еще? - Потом я разыскал Помелля. Ла Гиш метнул в него новую насмешку: - О конечно, вам ведь надлежало отчитаться о нашем провале перед д'Антрагом! - Вот именно, господин маркиз. Если вы не забыли, я, в конце концов, у него на службе. - Вы нравились бы мне куда больше, Ланжеак, если бы я сумел об этом забыть, - заметил де Бац. - И что сказал Помелль? - Он потребовал, чтобы я немедленно отправился в Гамм с докладом о событиях. Тут едва сдерживаемая ярость барона вновь прорвалась наружу. - Вот как! Немедленно! И для чего же такая спешка, позвольте спросить? Он предвкушает, как д'Антраг будет потирать руки, радуясь моей неудаче? Ладно. И когда вы намерены выехать? - Сегодня вечером, если вы не возражаете. - Я? Возражаю? Против вашего отъезда? Мой славный Ланжеак, я до сих пор не видел от вас никакой помощи. Надеялся, что получу ее прошлой ночью, но вы показали, насколько смехотворна была моя надежда. Отправляйтесь в Гамм, или к дьяволу, или куда вам будет угодно. Ланжеак встал. - Де Бац, вы несносны. - Присовокупьте это к вашему докладу. Ланжеака уже трясло от негодования. - Вы вынуждаете меня радоваться, что наше сотрудничество кончилось. - Стало быть, у нас обоих есть повод для радости. Счастливого пути. Глава XVIII. Доклад Ланжеака Неделю спустя Ланжеак предстал в Гамме перед д'Антрагом. Молодой человек не простил барону де Бацу обиду, нанесенную ему при расставании, и, возможно, по этой причине не сделал никакой попытки смягчить свой доклад или хотя бы проявить беспристрастность. И д'Антраг, как и предсказывал де Бац, действительно потирал руки. - Я предвидел провал этого хвастливого гасконца, - прокомментировал он, криво улыбнувшись. - Ничего другого от его родомонад ждать не приходится. Хороши бы мы были, если бы понадеялись на его успех. К счастью, освобождение ее величества обеспечено мерами, предпринятыми мной в Вене. Маршал де Кобург получил от нас указание выдвинуть предложение об обмене узниками. Мы хотим поменять господ из Конвента, которых выдал Австрии Дюмурье, на членов королевской семьи. Я слышал от господина де Траутмансдорфа, что предложение восприняли благосклонно, и теперь у нас почти нет сомнений, что обмен состоится. Так что неудача господина де Баца не вызывает у меня слез. - Он помолчал. - Как, вы сказали, имена господ, которых мы потеряли из-за его безрассудства? - Шевалье де Ларнаш и Андре-Луи Моро. - Моро? - д'Антраг покопался в памяти. - А, да! Еще один родомон, которого де Бац завербовал здесь. Что ж... - Он умолк, пораженный внезапной мыслью. Выражение его смуглого худого лица показалось господину де Ланжеаку очень странным. - Так говорите, господин Моро убит? - спросил грав резко. - Если его не убили на месте, что весьма вероятно, то определенно казнили в самый короткий срок. Едва ли революционный трибунал пощадит человека, которому предъявлено такое обвинение. Д'Антраг погрузился в раздумье. - Ну, вот что, - сказал он наконец. Будет лучше, если вы повторите свой рассказ его высочеству. Думаю, ему будет интересно вас послушать. Спустя час или два после того, как граф де Прованс выслушал доклад господина де Ланжеака, его высочество отправился в гостиницу "Медведь" с визитом к сеньору де Гаврийяку. Если учесть, что принц жестко придерживался всех правил и предписаний этикета, этот визит был неслыханной милостью. Но, когда дело касалось господина де Керкадью и его племянницы, его высочество предпочитал забывать о формальностях. У него вошло в привычку заглядывать к ним запросто, без церемоний, и подолгу сиживать в их обществе. В таких случаях принц, если и не сбрасывал вовсе мантию величия, то по крайней мере настолько распахивал ее, что беседовал с дядюшкой и племяннице почти на равных. Он частенько обсуждал с ними новости, делился своими страхами и надеждами. Алине, воспитанной в почтении к принцам крови, добрые отношения с Мосье очень льстили, Настойчивость, с которой он выспрашивал ее мнение, внимание, с которым он ее выслушивал, уважение, которое он неизменно выказывал по отношению к ней, поднимали в ее глазах их обоих. Терпение принца в стесненных обстоятельствах, его стойкость перед лицом несчастий и невзгод укрепляли в девушке веру в его личное благородство и придавали романтический ореол его неказистой, почти плебейской внешности. Истино королевские качества, которые разглядела в Мосье мадемуазель де Керкадью, особенно выигрывали в сравнении со своекорыстием врожденного интригана д'Антрага. Как мы знаем, граф д'Антраг метил высоко. Всеми правдами и неправдами он сумел добиться того, что Мосье считал его незаменимым. д'Антраг стремился укрепиться в этом положении, которое с приходом реставрации должно было сделать его первым человеком в государстве. Единственным препятствием к полному воплощению его честолюбивых замыслов было расположение Мосье к господину д'Аварэ. Последний своим положением был обязан главным образом госпоже де Бальби. Именно она приблизила д'Аварэ к его высочеству, и влияние этой парочки на Мосье стало поистине безграничным. Если бы госпожа де Бальби утратла привилегии maitress-en-titre, положение д'Аварэ тут же пошатнулось бы. Понимая это, д'Антраг прилежно плел интригу против фоваритки. Несколько раз уже случалось, что какая-нибудь дама из окружения его высочества пробуждала в д'Антраге надежду. Но любовные похождения принца объяснялись не столько его нежными чывствами, сколько пустым и тщеславным желанием покрасоваться перед придворными. Если бы не разговоры, которые вызывала очередная интрижка Мосье, он вряд ли обременил бы себяухаживаниями. Несмотря на все свои измены, принц на свой лад хранил верность госпоже де Бальби. Но сейчас, как подсказывало д'Антрагу чутье. дело обстояло иначе. От проницательных глаз графа не укрылась нежность, которая появлялась во взгляде его высочества всякий раз, когда принц смотрел на очаровательную мадемуазель де Керкадью. Более близкое знакомство с самой Алиной укрепило надежду д'Антрага. Насколько он разбирался в людях, в данном случае победа его высочеству легко не достанется, но уж если девушка уступит, то ее власть над принцем будет абсолютной. И д'Антраг решил, что нашел, наконец-то, особу, способную полностью и навсегда затмить госпожу де Бальби. Но как все удачливые и опасные интриганы, граф никогда не торопил события. Пока они развивались в нужном направлении, д'Антраг хранил терпение, сколько бы ему не приходилось ждать. Он понимал, что привязанность мадемуазель де Керкадью к Андре-Луи Моро служит серьезным препятствием для его целей. Вот почему, как ни раздражало д'Антрага вторжение де Баца в область, которую граф считал своей, он смирился с авантюристичесим планом барона и Андре-Луи ради того, чтобы де Бац на время увез Моро подальше от мадемуазель де Керкадью. Радость д'Антрага по этому поводу перешла в ликование, когда он понял, что сам принц приветствует отъезд Моро. Этим и только этим д'Антраг объяснял внезапную volte-face, неожиданную любезность по отношению к двум искателям приключений, высказанную регентом несмотря на явное недовольство господина д'Артуа. Так что можно легко представить себе, с каким тайным удовлетворением д'Антраг препроводил господина де Ланжеака к его высочеству, с тем чтобы курьер повторил рассказ о внезапном конце Моро. Графу показалось. что взгляд Мосье оживился, хотя вслух принц выразил сожаление по поводу безвременной гибели, постигшей молодого смельчака на службе Дому Бурбонов. Однако, когда регент пришел в тот день с визитом к господину де Керкадью, в его взгляде не было ни малейшего намека на оживление. Напротив, Мосье выглядел столь мрачно, что, когда дядя и племянница встали, приветствуя его высочество, Алина сразу же воскликнула с искренней тревогой: - Монсеньор! У вас плохие новости? Принц печально воззрился на них с порога. Он тяжело вздохнул, поднял правую руку и снова позволил ей безвольно повиснуть вдоль тела. - Как остро вы все подмечаете, мадемуазель! Просто поразительно. - Ах, монсеньор, кто же не подметит признаков расстройства в тех, кого любит и почитает? Мосье тяжелым шагом приблизился к стулу, который поспешил подставить ему господин де Керкадью. Граф д'Антраг остался стоять у закрытой двери. На столе в вазе зеленого стекла стояло несколько роз, которые Алина срезала сегодня утром. Букет заметно украсил скромную комнату и наполнил ее сладковатым ароматом. Его высочество взгромоздился на стул и, повинуясь привычке, стал тыкать наконечником трости в одну из своих туфель. Его взгляд уперся в пол. - И в самом деле, на душе у меня тяжело, - печально произнес он. - Попытка спасти ее величество потерпела неудачу, причем при таких обстоятельствах, что повторная попытка представляется нам невозможной. В комнате воцарилось молчание. Регент вертел в руках трость. Лицо Алины выдавало искреннее огорчение. Наконец, господин де Керкадью нарушил молчание. - А господин де Бац? Что с господином де Бацем и теми, кто был с ним? Мосье избегал напряженного взгляда Алины. - Господин де Бац жив, - ответил он уклончиво, но слегка охрипший голос выдал его волнение. От д'Антрага не укрылась дрожь, охватившая мадемуазель, и внезапная бледность, на фоне которой ее глаза стали казаться черными. - А... остальные? - спросила с запинкой - Остальные? Господин Моро? Что с господином Моро, монсеньор? Ответом ей было молчание. Мосье упорно продолжал изучать вощеный пол. Он явно не мог заставить себя посмотреть на девушку. Тяжелый вздох, опущенные плечи и безнадежный жест пухлой руки говорили красноречивее всяких слов. Наконец, тягостную тишину нарушил д'Антраг. - У нас есть основания бояться худшего, мадемуазель, - осторожно произнес он. - У вас есть основания... Какие основания? Скажите же мне, сударь! - Ради Бога, сударь! - вскричал Керкадью. Господин д'Антраг осознал, что ему легче обращаться к сеньору де Гаврийяку. - У нас нет никакой надежды увидеть господина Моро снова. - Вы хотите сказать, что он... погиб? - Увы, сударь. Керкадью издал нечленораздельное восклицание и вскинул руки, словно защищаясь от удара. Мадемуазель де Керкадью с посеревшим лицом качнулась назад, к стулу и упала на него, как подкошенная. Она безвольно уронила руки на колени и уставилась невидящим взором в пространство. Комната и люди в ней исчезли. Перед глазами Алины возник ноздреватый снег в пятнах солнечного света и тени, обледеневшие голые ветки над чернильным потоком реки; Андре-Луи, примеряющий шаг к ее шагам, такой проворный, подвижный, такой живой. Та утренняя прогулка с Андре, состоявшаяся полгода назад, была последним и самым ярким воспоминанием девушки о возлюбленном. Спустя какое-то время ее сознание снова вернулось в комнату. Алина обнаружила, что принц стоит перед ней, положив руку ей на плечо. Вероятно, его прикосновение и вернуло девушку к страшной действительности. - д'Антраг, вы были слишком резки, - послышался густой, мурлыкающий голос принца. - Неужели вы не могли проявить больше такта, глупец? В следующее мгновение Алина услышала собственный голос, поразительно ровный и безжизненный. - Не вините господина д'Антрага, монсеньор. Такие новости лучше всего сообщать быстро и ясно. - Мое бедное дитя! - Мурлыкающая нотка в голосе Мосье усилилась. Мягкая ладонь легонько сжала ее плечо. Его громоздкая оплывшая фигура склонилась над девушкой. Принц долго хранил молчание, но в конце конов нашел необходимые слова. - Из всех жертв, принесенных во имя Трона, я считаю самой тяжелой эту. - Такое заявление могло показаться чудовищным преувеличением, но Мосье поспешил объяснить свою мысль. - Ибо, поверьте мне, мадемуазель, я снес бы что угодно, только бы боль и горе не коснулись вас. - Вы очень добры, монсеньор. Вы очень добры, - произнесла Алина механически, и мгновением позже, устремив взгляд на д'Антрага, спросила - Как это случилось? - Прикажите позвать де Ланжеака, - распорядился принц. Ланжеак, которого оставили ждать внизу, поднялся в комнату. В третий раз за этот день ему пришлось пересказывать события роковой ночи на улице Шарло, но на сей раз он чувствовал себя особенно неловко перед очевидным горем мадемуазель де Керкадью. Слезы не шли к Алине. Даже теперь она едва ли понимала, что произошло. Все ее чувства восставали против необходимости поверить. Ей казалось немыслимым, что Андре - ее Андре, ироничный, деятельный, полный жизни - мог погибнуть. Но мало-помалу рассказ Ланжеака пробил брешь в ее отрешенности, и страшная правда стала постепенно проникать в сознание девушки. На этот раз курьер придерживался вполне определенной версии. Он утверждал, что Моро убили на месте. Вероятность превратилась в определенность из соображений милосердия. Д'Антраг предположил, а регент согласился, что так мадемуазель де Керкадью будет меньше страдать. Зачем ей терзать себя догадками о том, как погиб Моро? Если он и уцелел в схватке, то лишь для того, чтобы погибнуть под ножом гильотины. - Узнаю его, - тихо произнесла Алина, когда Ланжеак закончил рассказ. - Он пожертвовал собой, чтобы спасти другого. Такова вся его жизнь. Но слез по-прежнему не было. Они пришли позже, когда Алина и госпожа Плугастель, обнявшись, искали друг в друге силы, чтобы вынести это общее горе. Графиня узнала новость от мужа. Не ведая о родстве, которое связывало ее с Андре-Луи, граф сообщил чудовищную весть, не позаботившись о том, чтобы как-то смягчить ее. - Этот хвастливый дурак, де Бац, снова сел в лужу, как мы и предполагали. И его провал стоил нам нескольких человек. Но нет худа без добра. Теперь Алина де Керкадью избавлена от нелепого мезальянса, поскольку Моро убит. Не получив ответа, господин де Плугастель повернулся к жене и обнаружил, что она потеряла сознание. Его изумление смешалось с беспричинным негодованием. Он долго стоял над супругой в хмурой задумчивости прежде, чем предпринял попытку вызвать помощь. Когда госпожа де Плугастель пришла, наконец, в себя, граф раздраженно потребовал объяснений. Графиня прибегла к тому единственному, которое могла предложить. Она знала Андре-Луи с детства и сопереживает горю Алины, сердце которой будет разбито этим ужасным известием. На сем она отправилась к мадемуазель де Керкадью, то ли предложить поддержку, то ли искать ее. Сеньор де Гаврийяк, сам сраженный горем, тщетно пытался успокоить обеих рыдающих дам. Мосье удалился из гостиницы в еще более мрачном настроении, чем пришел. Вероятно, его состояние можно объяснить первыми словами, произнесенными его высочеством, когда они с д'Антрагом вышли на яркое солнце зашагали в направлении шале. - Похоже, она она питала к этому проходимцу очень глубокую привязанность. Элегантный как всегда д'Антраг едва подавил улыбку. - Если все как следует взвесить, то, возможно, и неплохо, что господин Моро убрался с дороги. - А? Что? - Регент испуганно застыл на месте. Что это было? Слова графа или эхо его собственных мыслей? Отношение господина д'Антрага к событию в Париже полностью совпадало с мнением, высказанным господином де Плугастелем. - Если бы этот тип выжил, все могло бы окончиться злосчастным мезальянсом. - А! - Регент перевел дух и двинулся дальше. - - Я придерживаюсь того же мнения. Но мне хотелось бы, чтобы ее горе не было столь острым. - Мадемуазель де Керкадью молода. В таком возрасте горе быстро забывается. - Мы обязаны приложить все силы, чтобы утешить бедное дитя, д'Антраг. - Что ж, вы правы, монсенеьор. В каком-то смысле можно сказать, что это наш долг. - Долг, д'Антраг. Долг. Именно так. В конце концов Моро погиб у меня на службе. Да, да, долг, и никак иначе. Глава XIX. Уплаченный долг Милосердная версия Ланжеака о быстрой гибели Андре-Луи на улице Шарло, версия, которую предложил сострадательный д'Антраг в надежде, что она окажется истиной, ничего общего с истиной не имела. Андре-Луи пришел в сознание задолго до того, как его притащили в штаб-квартиру секции. Более того, большую часть пути туда он проделал на собственных ногах. Когда сознание его прояснилось и помимо чисто физиологических ощущений появилась способность рассуждать здраво, молодой человек же пришел к выводу, который впоследствии высказал господин де Ланжеак: лучше бы с ним покончили во время потасовки. В этом случае неприятный процесс расставания с жизнью уже полностью завершился бы; тогда как теперь его ожидают все прелести крестного пути на Площадь Революции. На этот счет у Андре-Луи не было и тени сомнения. Как бы далеко ни распространялось влияние де Баца, барон не мог сотворить чуда и добиться освобождения человека, пойманного с поличным на таком преступлении. Когда они добрались до штаб-квартиры секции, полночь давно уже миновала. В этот час там не было ни одного представителя власти, уполномоченного проводить допрос. Но Симон, ничуть не смущенный этим обстоятельством, открыл регистрационный журнал, напустил на себя надменный вид и официальным тоном потребовал, чтобы Андре-Луи сообщил ему имя, возраст и род занятий. Андре-Луи удовлетворил любопытство ретивого чиновника, но на остальные вопросы отвечать отказался. - Может быть, вы и полицейский агент, но определенно не судья. У вас нет права меня допрашивать. Стало быть, я не буду вам отвечать. Его избавили от пистолетов, денег, часов и документов и швырнули в темную комнатушку в подвале, где фактически не было окон. Трехногий табурет и груда грязной соломы составляли всю обстановку этой убогой конуры. Здесь Андре-Луи и оставили до утра, предоставив ему размышлять о внезапном и малоприятном конце его деятельности на службе монархии. В восемь часов его вывели из камеры и, оставив без внимания его требование принести пищу, увели под конвоем в составе шести национальных гвардейцев. Гражданин Симон возглавлял шествие. Они перешли Луврский Мост и направились во дворец Тюильри. Там, в просторном вестибюле, гражданину Симону сообщили, что Комитет Общественной Безопасности не будет заседать до полудня, поскольку его члены заняты в Конвенте. Но, если дело не терпит отлагательства, ему следует обратиться к председателю Комитета, который в настоящий момент находится у себя в кабинете. Симон, которого с каждым часом все больше распирало от сознания собственной значительности, громогласно заявил, что речь идет о деле величайшей национальной важности. Секретарь повел их небольшой отряд вверх по роскошной лестнице. Симон шагал рядом с секретарем, Андре-Луи с двумя охранниками по бокам - следом. Четырех гвардейцев оставили внизу. По широкой галерее они вышли в просторный зал с высокими потолками, позолоченной мебелью и обшитыми дамастом стенами, которые все еще хранили следы побоища, состоявшегося во дворце почти год назад. Здесь секретарь покинул их и скрылся за высокой резной дверью. Он отправился доложить председателю о деле гражданина Симона. Некоторое время посетителям пришлось ждать. Помрачневший полицейский агент начал ворчать. Меряя шагами натертый до блеска пол, Симон, не обращаясь ни к кому конкретно, пожелал, чтобы ему объяснили, не вернулись ли они во времена Капетов, раз патриотов заставляют понапрасну торчать в приемной, которую гражданин Симон охарактеризовал непечатными выражениями. Двое охранников от души наслаждались этой колоритной обличительной речью. Андре-Луи никак не участвовал в общем веселье. Мысленно он был далеко, в Гамме, в гостинице "Медведь", рядом с Алиной. Как она воспримет весть о его конце? Сильно ли будет страдать? Вероятно, очень. Остается только молиться, чтобы ее страдания длились не слишком долго. Пусть она поскорее смирится с мыслью о смерти нареченного, пусть на смену боли придет тихая грусть. Позже к ней, наверное, снова придет любовь. Она счастливо выйдет замуж, станет матерью... Тут Андре-Луи мысленно запнулся. Он знал, что должен желать Алине счастья, поскольку любит ее. Но мысль о ее счастье с другим обожгла ему душу. Он так привык считать Алину своей, что просто не мог смириться с воображаемым соперником, пусть даже тот появится после его смерти. Но что поделаешь? Надо встречать свою судьбу с большей покорностью. Андре-Луи лихорадочно искал способ перекинуть мостик между собой и Алиной. Как можно связаться с ней, послать о себе весточку? Если бы он мог написать ей и вложить в это последнее письмо всю свою страсть, все преклонение перед ней, которых так и не сумел выразить при жизни! Но как он перешлет письмо из революционной тюрьмы аристократке в изгнании? Даже в этом маленьком утешении ему отказано. Он должен умереть, и наполовину не высказав ей своего обожания. От этих мучительных раздумий Андре-Луи отвлекло появление секретаря. Едва лишь открылась дверь, как брюзжание гражданина Симона немедленно прекратилось. Последние остатки своей гордой независимости этот поборник равенства растерял, когда предстал перед председателем ужасного комитета. С раболепной улыбкой и примерным терпением присмиревший полицейский агент ждал, когда священная особа соблаговолит оторваться от бумаги, по которой увлеченно водила пером. Тишину кабинета нарушали только скрип пера, да тиканье позолоченных каминных часов на резной полочке. Наконец президент кончил писать и заговорил, но даже и тогда он не поднял головы, а по-прежнему сидел, склонившись над столом, закрытым длинным, до пола, бордовым саржевым полотном, и просматривал написанное. - Что это еще за история с попыткой устроить побег вдовы Капет из Тампля? - С вашего позволения, гражданин председатель, - почтительно начал Симон свой рассказ, в котором отвел себе исключительно благородную роль. Ложная скромность не помешала ему воздать должное собственной проницательности, отваге и горячему патриотизму. В тот момент, когда он расписывал, как, благодаря своей бдительности, пришел к выводу о необходимости проверить Мишони, председатель холодно перебил его. - Да, да. Обо всем этом мне уже доложили. Переходите к происшествию в Тампле. Гражданин Симон, выведенный из равновесия столь грубым замечанием, остановившим поток его красноречия, запнулся и умолк, не в силах так сразу найти новую отправную точку для своего повествования. Гражданин председатель поднял, наконец, голову, и подозрение, которое возникло у Андре-Луи, когда он услышал этот характерный голос, подтвердилось. Он увидел узкое смуглое лицо и дерзкий нос Ле Шапилье. Но за те несколько месяцев, что прошли с момента их последней встречи с Андре-Луи, с этим лицом произошла странная перемена. Щеки Ле Шапилье запали, глаза ввалились, кожа приобрела землистый оттенок, между бровями пролегли глубокие морщины. Но больше всего поразил Андре-Луи его взгляд - взгляд загнанного животного. Андре-Луи с сильно забившимся сердцем ожидал взрыва. Но ничего не произошло. Только на мгновение взлетели вверх тонкие брови, но на лицо председателя так быстро вернулось прежнее выражение, что Андре-Луи один и заметил какую-то перемену. Больше Ле Шапилье ничем не выдал своего знакомства с арестованным. Он неспешно поднес к глазу монокль, внимательно оглядел присутствующих и снова заговорил невыразительным сухим голосом. - Кого это вы привели? - Но я как раз об этом рассказываю, гражданин председатель. Это один из тех людей, которые помогли бежать проклятому аристократу де Бацу. Он имел наглость объявить себя агентом комитета общественной безопасности. - И Симон приступил к рассказу о стычке на улице Шарло. Но когда он закончил, никакого панегирика его заслугам не последовало.. Более того, он не дождался ни единого слова благодарности. Вместо этого председатель по-прежнему бесстрастно задал Симону вопрос, от которого пульс Андре-Луи участился еще больше. - Вы сказали, что этот человек объявил себя агентом Комитета Общественной Безопасности. Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что это не так? У гражданина Симона отвисла челюсть. Открытый рот и выпученные глаза придавали ему необыкновенно дурацкий вид. Президент холодно повторил свой вопрос. - Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что гражданин Моро не является одним из наших агентов? Изумление ревностного патриота достигло апогея. - Вам известно его имя, гражданин председатель? - Отвечайте на вопрос. - Но... Но... - Гражданин Симон был ошеломлен. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то чудовищная ошибка. Он запнулся, помолчал, потом бросился защищаться. - Но по моим сведениям этот человек - неизменный помощник ci-devant барона де Баца, которого, как я уже вам сказал, я захватил врасплох во время попытки проникнуть в Тампль. - Я спросил вас не об этом. - Голос Шапилье звучал теперь еще более строго. - Вам известно, гражданин, что вы не производите на меня благоприятного впечатления? У меня весьма невысокое мнение о людях, которые не умеют отвечать на вопросы. По моему убеждению им чего-то недостает - либо сообразительности, либо честности. - Но, гражданин председатель... - Молчать! Вы немедленно удалитесь и будете ждать в приемной, пока я за вами пошлю. Своих людей заберите с собой. Гражданин Моро, вы останетесь. - И звякнул в колокольчик, призывая секретаря. Безобразные губы Симона злобно скривились. Но он не посмел воспротивиться столь определенному приказу, исходящему от деспота, который получил полномочия от новоявленной святой троицы - Свободы, Равенства, Братства. Появился секретарь, и позеленевший от злости и разочарования Симон вышел из комнаты в сопровождении своих гвардейцев. Высокая дверь закрылась, и Андре-Луи остался с Ле Шапилье наедине. Несколько секунд депутат мрачно разглядывал арестанта. Потом его тонкие губы раздвинулись в улыбку. - Мне сообщили, что ты в Париже, несколько дней назад. Я все гадал, когда ты сподобишься нанести мне визит вежливости. Андре-Луи ответил на колкость колкостью. - Не обвиняй меня в невежливости, Изаак. Я боялся навязывать свое присутствие столь занятому человеку. - Понимаю. Ну, что ж, вот ты и здесь, в конце концов. Они продолжали в упор разглядывать друг друга. Андре-Луи находил ситуацию почти забавной, но не очень обнадеживающей. - Скажи мне, - заговорил после паузы Ле Шапилье. - Что связывает тебя с этим де Бацем? - Он мой друг. - Не очень желательный друг в наши дни, особенно для человека с твоей биографией. - Принимая во внимание мою биографию, возможно, это я не слишком желательный для него друг. - Возможно. Но меня заботишь ты, особенно теперь, когда ты так некстати позволил себя схватить. - Я ценю твою заботу, дорогой Изаак. Не знаю, поверишь ли ты, но мне очень жаль, что я стал причиной твоих затруднений. Близорукие глаза президента мрачно изучали стоящего перед ним собеседника.. - Для меня не составляет никакого труда поверить этому. Кажется, судьба преисполнена решимости сталкивать нас всякий раз, когда мы стремимся двигаться в противоположных направлениях. Скажи мне честно, Андре - сколько правды в рассказе этого олуха о ночной авантюре в Тампле? - Откуда мне знать? Если ты склонен верить нелепой байке безмозглого пса, который привел меня сюда... - Трудность в том, что не поверить его истории невозможно. А нам бы этого очень хотелось; не только мне лично, но и моим коллегам по Комитету Общественной Безопасности. Твой арест так некстати подтверждает его рассказ. Ты ужасно несвоевременно попался, Андре. - Прими мои извинения, Изаак. - Конечно, я мог бы без шума тебя гильотинировать. - Если это неизбежно, то я бы предпочел, чтобы шума было как можно меньше. Никогда не любил публичных зрелищ. - К несчастью, я в долгу перед тобой. - Мой дорогой Изаак! Какие счеты могут быть между друзьями? - Ты способен говорить серьезно? - Если ты сможешь убедить меня, что знаешь человека, чье положение серьезнее моего, я буду безмерно удивлен. Ле Шапилье нетерпеливо махнул рукой. - Не притворяйся, будто ты всерьез предполагаешь, что я не хочу тебе помочь. - Я заметил в твоем поведении кое-какие намеки на желание помочь, за что очень тебе признателен. Но твоя власть должна иметь какие-то границы в государстве, где каждый оборванец может диктовать свои условия министру. - В один прекрасный день, Скарамуш, ты поплатишься головой за очередную остроумную реплику. Но пока тебе везет больше, чем ты себе представляешь. Возможно, даже больше, чем ты заслуживаешь. Дело не только в том, что случай распорядился, чтобы тебя привели ко мне, а не на заседание Комитета. Вся сложившаяся обстановка требует, чтобы история Симона не получила огласки. Если ты со своими друзьями пытался спасти бывшую королеву, вы напрасно рисковали головами. Открою тебе один секрет. В Вене успешно продвигаются переговоры о ее освобождении в обмен на выдачу Бурнонвилля и других депутатов, которые сейчас находятся в руках австрийцев. Если станет известно, что была предпринята попытка вызволить королеву, население может взбунтоваться и воспротивиться желательным политическим мерам. От байки о попытке проникнуть в Тампль мы могли бы просто отмахнуться. Но твой арест осложняет дело. Если ты предстанешь перед судом, может всплыть много неудобных подробностей. - Я просто в отчаянье, что подвернулся тебе так некстати. Ле Шапилье пропустил эту реплику мимо ушей. - С другой стороны, если я отпущу тебя на свободу, этот субъект, Симон, начнет мутить воду и объявит, что все мы куплены Питтом и Кобургом. - Мой бедный Изаак! Ты оказался между Сциллой и Харибдой. Твои трудности вызывают у меня сострадание, которое я собирался приберечь для себя. - Дьявол тебя побери, Андре! - Ле Шапилье треснул по столу ладонью. - Может быть, ты прекратишь паясничать и скажешь, что я должен делать?- Он встал. - Тут все совсем непросто. В конце концов, я - не Комитет, мне придется представить какой-то отчет своим коллегам. На каком основании я могу тебя отпустить? Он подошел к Андре-Луи и положил ему руку на плечо. - Я сделаю что угодно, лишь бы спасти тебя. Но мне не хотелось бы подняться вместо тебя на эшафот. - Мой дорогой Изаак! - На этот раз в тоне Андре-Луи не было насмешки. - Не очень-то ты лесного обо мне мнения, раз тебя это удивляет. Я еще не позабыл о случае в Кобленце. - Здесь не может быть никаких параллелей. В Кобленце меня ни с кем не связывал долг, следовательно, мне ничто не мешало помочь тебе. Ты же, к несчастью, лицо официальное, и долг перед теми, кто облек тебя властью, едва ли... Долг! Ха! - перебил его Ле Шапилье. - Мое чувство долга изрядно истончилось, Андре. Наша революция сделала полный круг. Из тех, кто стоял у истоков, почти никого не осталось. Меня запросто могли смести вместе с жирондистами - последними сторонниками порядка. Андре-Луи решил, что получил объяснение тому напряженному, затравленному взгляду, который так поразил его в первое мгновение встречи с Ле Шапилье. Его старый друг совершенно извелся, будучи во власти страхов и дурных предчувствий, иначе он никогда бы не позволил себе таких выражений. Ле Шапилье убрал руку с плеча Андре-Луи и прошелся до стола и обратно. Его подбородок зарылся в шейный платок, на бледном лбу собрались тяжелые складки. Вдруг он резко остановился и спросил: - Ты примешь назначение, если я его тебе предложу? - Назначение? - Может, оно и к лучшему, что в разговоре с этим Симоном ты назвал себя агентом Комитета Общественной Безопасности. - Ты собираешься предложить мне должность агента? - В самом тоне вопроса уже содержался отказ. - Мое предложение вызывает у тебя негодование? Почему? Разве ты не агент Бурбонов? Разве среди агентов не обычная практика - служить одновременно обеим сторонам? - презрительно поинтересовался Ле Шапилье. - Я мог бы объяснить Комитету, что поручил тебе наблюдение за контрреволюционерами, которые считали тебя своим. Помощь, оказанная мне тобой в Кобленце, безусловно - ценная услуга для революционной партии. Я доложил о ней перед Комитетом сразу же по возвращении, и теперь она послужит доказательством твоей лояльности. Мне с готовностью поверят, что твое присутствие здесь, твоя связь с известными контрреволюционерами - результат соглашения, заключенного между нами в Кобленце. Ты меня понимаешь? - О, вполне. И благодарю тебя. - Андре-Луи насмешливо поклонился. - Но, по-моему, гильотина как-то чище. - Вижу, что ты ничего не понял. Я не прошу тебя что-либо делать. Ты только подпишешь бумагу. Иначе я не смогу тебя отпустить. Андре-Луи нахмурился. - Но как же ты, Изаак? Что будет с тобой? Если ты поручишься за меня, а я не стану исполнять свои обязанности, если я воспользуюсь данными мне полномочиями, чтобы бежать? Что будет с тобой? - Пусть это тебя не заботит. - Нет, так не пойдет. Ты рискуешь собственной шеей. Ле Шапилье медленно покачал головой и улыбнулся, не разжимая губ. - Им некого будет призвать к ответу. Меня здесь не будет. - Он непроизвольно понизил голос. - В ближайшее время я отправляюсь в Англию с секретной миссией к Питту. Мы попытаемся отколоть Англию от коалиции. Это последняя достойная услуга, которую в наше время может оказать порядочный человек этой несчастной стране. Когда я выполню свою миссию - все равно, успешно или нет - вряд ли я захочу вернуться. Потому что здесь, - добавил он с горечью, - честному человеку больше делать нечего. Это еще один секрет, Андре. Я открыл его тебе, чтобы ты до конца понимал, что я тебе предлагаю. Андре-Луи понадобилось всего несколько секунд на размышление. - При таких обстоятельствах отказываться было бы непростительной глупостью. Я всегда считал, что мне повезло в дружбе, Изаак. Ле Шапилье пожал плечами, словно не хотел принять благодарности. - Я привык возвращать долги. - Он вернулся к письменному столу. - Вот твоя карточка. Я подготовлю документ о твоем назначении агентом Комитета и поставлю вторую подпись, как только все соберутся на заседание. Оно состоится не позже, чем через два часа. Подожди в приемной, я пошлю за тобой. Когда ты получишь документ, ты сможешь защитить себя. - Он протянул Андре-Луи руку. - На этот раз, кажется, прощай, Андре. Глядя друг другу в глаза, они обменялись долгим крепким рукопожатием. Потом Ле Шапилье взял со стола колокольчик и позвонил. Вошел секретарь. Ле Шапилье спокойно и сухо отдал ему распоряжения. - Гражданин Моро будет ждать моих указаний в приемной. Проводите его и сразу же пришлите ко мне гражданина Симона. Колченогий Симон, по-прежнему пребывающий в глубоком оцепенении, вошел в кабинет в надежде получить запоздалую благодарность от председателя Комитета Общественной Безопасности за бдительность, проявленную патриотом на службе Нации. Вместо этого ему пришлось выслушать суровую лекцию об ошибках, к которым может привести человека чрезмерно ревностная д