оображает, будто он "дар провидения", ниспосланный немцам. Жалкий хвастун!.. Гаусс усмехнулся, повернулся на бок, носом к стене, как любил спать дома, причмокнул губами и закрыл глаза. 21 Гаусс уже спал, когда к вилле Вахенфельд подъехал автомобиль. Из него вышел невысокий человек, пряча лицо в поднятый воротник пальто. Одет он был в штатское платье, и разве только очень близко знакомые с этим путешественником могли бы узнать в нем полковника Александера - начальника разведывательного бюро рейхсвера. Полковнику Александеру было известно многое из того, что высшие офицеры рейхсвера считали никому неведомой тайной. Ему было известно и то, что этой ночью должен был состояться разговор между Гитлером и генерал-полковником фон Гауссом, поехавшим в Баварию, чтобы выразить взгляд генералитета на положение в стране. Штурмовые отряды во главе с Ремом грозили выйти из повиновения. Лавочники, мещане и мелкобуржуазные маменькины сынки были обмануты в своих надеждах в несколько дней стать богачами. Они надели коричневые рубашки не для того, чтобы таскать из огня каштаны главарям крупной промышленности и финансовым тузам. Они намеревались всерьез заняться подведением более прочной базы под свои собственные лавочки и предприятия. Их не удовлетворяли кустарные экспроприации еврейских магазинов от случая к случаю. Они стремились к обогащению быстрому и солидному. Они поверили, что им действительно будет разрешено грабить кого угодно. Честолюбивому и жаждущему власти над вооруженными силами Рему было нетрудно дать своей коричневой армии лозунги, которые вывели бы ее на улицу. Но на пути Рема стояли соперники. Этими соперниками были Герман Геринг и новый глава черной армии СС и начальник имперской тайной полиции Генрих Гиммлер. И то, что именно эту парочку Гитлер спустил теперь с цепи для того, чтобы вцепиться в глотку Рему, означало, что рурские князья индустрии испугались выпущенного ими на свободу коричневого зверя. Разорившиеся в годы кризиса мелкие бюргеры, все отребье Германии, жадное и грубое "болото", на плечах которого Гитлер пришел к власти по приказу магнатов железа, угля и химии, желало играть в новом рейхе роль, не предназначавшуюся ему режиссерами гитлеровского переворота. Крупны и тиссены сами искали теперь управу на тех, чьими руками разгромили Веймарскую республику. Но, однажды получив оружие, штурмовики не хотели его сдавать. Обе борющиеся группировки отлично понимали, что власть в стране будет принадлежать тому, на чьей стороне окажется реальная сила. А эту реальную силу олицетворяли собою те, в чьих руках находились ключи к немецким сейфам, то-есть киты тяжелой промышленности, хотя они, эти истинные хозяева и нацистов и рейхсвера, стремились остаться за кулисами событий. На этот раз посланцем, который должен был напомнить Гитлеру ясный приказ хозяев о том, по какому пути "фюрер" должен итти, и был полковник Александер. Едва ли имелся в Германии человек, теснее связанный с магнатами германской промышленности на всем протяжении своей негласной, многосторонней деятельности в области как внешнего, так и внутреннего шпионажа, диверсий, тайных убийств и подкупов, чем полковник Александер. Если Тиссен и Крупп были "капитанами" промышленности, то Александер был их верным "штурманом". Этот ореол безошибочного знатока темных дел он сумел сохранить, несмотря на ошибки и провалы руководимой им службы, более многочисленные, чем ее успехи. Для тех, кто знал пружины закулисной игры германской политики, одно появление Александера в Берхтесгадене послужило бы поводом навострить уши. А таких, кто дорого дал бы за то, чтобы знать, о чем он будет говорить с главарем нацистов, было немало в обоих лагерях. На этот раз начальник разведки привез Гитлеру доказательства существования "заговора" Рема. С помощью своих новых коллег (остававшихся в то же время и его соперниками), Гиммлера и Риббентропа, Александеру удалось добыть эти доказательства. Как известно, дипломатические депеши шифруются каждой страной по-своему. Александер и Гиммлер уверили Гитлера в том, что они нашли способ проникнуть в тайну этих шифров, - способ, оказавшийся столь же простым, сколь и остроумным, хотя, по понятиям международной этики, он не был бы назван особенно красивым. Но такого рода "моральные" препятствия не могли их остановить. Бюро Риббентропа состряпало документ, имевший вид чрезвычайной важности и секретности, адресованный разным правительствам. Этот документ был вручен иностранным послам. Заработали посольские шифровальщики, застучали телеграфные аппараты. И вот перед Александером оказался зашифрованный всеми важнейшими посольствами текст того документа, что состряпал Риббентроп. Немцам оставалось просто сличить подлинник с зашифрованным текстом, чтобы получить в свои руки ключ шифра каждого из иностранных послов. На некоторый срок, до перемены шифров, для нацистской разведки перестали существовать дипломатические тайны иностранцев. А при перемене шифров трюк мог быть повторен. По уверению Александера, переписка иностранных дипломатов дала ему доказательство того, чему Гитлер долго не хотел верить: заговор Рема. В руках Александера был список будущего правительства, составленный генералом Шлейхером. Рем был назван в этом списке министром рейхсвера. Это доказательство и привез Александер в подкрепление приказа рурских промышленников: Гитлеру опереться на рейхсвер с его старым генералитетом и покончить с Ремом. Знай Гаусс о таком обороте дела, он, может быть, и не поехал бы к Гитлеру. Никто пока не знает, привез ли Александер расшифрованные подлинные депеши иностранных дипломатов или ловко сфабрикованные фальшивки и убедили ли Гитлера представленные Александером доказательства измены старых сообщников. Как бы там ни было, Гитлер жадно впился в бумаги. Он читал их и перечитывал. Снова, в который раз уже в эту ночь, наливалась жила на его лбу и его пальцы впивались в скатерть. Наконец он испустил хриплый рев и тут же затих и сжался. Минуту он сидел скорчившись, потом медленно поднялся и, шаря в воздухе, как слепой, пошел по комнате. Его глаза были устремлены в пространство, губы шептали что-то бессвязное. Он вернулся к креслу, схватил документы и с воплями: "Ложь!.. Ложь!.. Ложь!.." - принялся рвать их. Когда клочья бумаги усеяли пол у ног невозмутимо стоявшего Александера, Гитлер выбежал из комнаты. Вошел Гесс. Прислонившись спиной к двери, как бы для того, чтобы никто не мог войти следом за ним, он вопросительно поглядел на Александера. Полковник пожал плечами. - Я так и не получил ответа. - Он показал взглядом на клочья разорванных документов. - Это были подлинники. Гесс понимающе кивнул головой. - Это обходится чрезвычайно дорого, а мы вечно нуждаемся в деньгах, - с укором продолжал Александер. - Скоро деньги будут... Александер ответил пожатием плеч, выражавшим сомнение, взял шляпу и перчатки и вышел. Гесс сам запер входную дверь за полковником. В эту беспокойную ночь дверь виллы Вахенфельд не долго оставалась закрытой. Едва успели исчезнуть в темноте огни автомобиля Александера, как в дом вошел новый гость. Его голос звучал уверенно и громко, и держался он здесь, как свой человек. Это был Геринг. Он первым долгом подошел к зеркалу, и было непонятно, к кому он обратился - к Гессу или к своему отражению: - Как дела? Гесс пожал плечами и кивком головы указал на дверь, за которой отчетливо слышались беспокойные шаги Гитлера. Геринг рассмеялся. Он держался так, словно ему все было нипочем. Но Гесса нелегко было обмануть. Сквозь напускную веселость Геринга он угадывал нервное напряжение, во власти которого находился министр. - Здесь был Гаусс, - сказал Гесс. Геринг звучно ударил ладонями по кожаному поясу, стягивавшему его живот. - Александер здесь был?.. Надо подумать о Реме. - У вас есть новые доказательства? - Неужели фюреру еще мало? - Я его понимаю. Кроме меня, Рем - единственный, кому он мог верить... Геринг насмешливо взглянул на Гесса. - Значит, Рем и вы самые доверенные люди фюрера?!. Браво, Гесс. И все-таки Рем должен быть уничтожен! Вместе со всеми этими хайнесами, эрнстами и прочей сволочью... - Что вы предлагаете? - Разделить задачу. Я возьму на себя Берлин. Он, - Геринг кивнул на дверь, - должен взять Мюнхен. Удар нужно нанести неожиданно. Иначе они будут сопротивляться. - Так или иначе, сопротивления не избежать. - Ничего подобного: в Берлине все подготовлено. - А Мюнхен? - Фюрер должен вместо Висзее приехать туда и выступить перед штурмовиками. - Он не согласится. - Это уж ваше дело. - Все-таки... постарайтесь добыть еще какие-нибудь доказательства. Геринг вынул из нагрудного кармана большой лист, сложенный в несколько раз, и торжественным движением развернул его перед Гессом. Это был плакат с портретом Гитлера. На груди портрета фюрера виднелось несколько характерных отверстий, какие образуются от пуль на мишенях. Гесс вопросительно поднял брови. Геринг рассмеялся. - Хайнес тренируется в стрельбе. - Странно! - Стреляя в присутствии Рема, он сказал: "Так же мы поступим и с оригиналом, если он посмеет предать штурмовые отряды". - У вас есть доказательства? - Донесение собственного адъютанта Рема. - Кто такой? - Ну, это не ваше дело! - Не верю анонимам. - Шверер, капитан Отто фон Шверер, - убеждающе сказал Геринг. - Не сын ли того Шверера, из старой академии? - Чорт его знает! Может быть. - Ну что же, если Адольф поверит... Геринг хвастливо щелкнул пальцем по лбу портрета: - По-вашему, и это недостаточно убедительно? - Это производит впечатление!.. Пройдемте к нему? - спросил Гесс. - Сначала глоток чего-нибудь. Гесс вышел. Геринг бережно сложил плакат и сунул в карман. Затем вынул из ящика, стоявшего на столике, сигару и стал старательно слюнить ее конец. Вошел Гесс с подносом, на котором стояло несколько бутылок. - Вам что? - спросил Гесс. - Что-нибудь покрепче... - Хотите импровизацию? - Отлично. Что-нибудь из вашей африканской серии. - Геринг весело потер руки. - Давайте "Устрицу пустыни". Это у вас здорово выходит. Благодаря тому, что внимание его было сосредоточено на руках Гесса, готовивших смесь, Геринг не заметил быстрого пристального взгляда, брошенного на него из-под косматых бровей при словах "Устрица пустыни". - "Устрица"?.. - "Устрица пустыни", - повторил Геринг. - Вы же сами поили меня. Гесс в сомнении покачал головой: - Первый раз слышу... - Несколько мгновений он испытующе смотрел на Геринга, преодолевая желание спросить, откуда тот знает это название. Но только сказал: - Звучит это, во всяком случае, здорово. - Зверская штука. Из-за двери донеслись звуки не то радио, не то граммофона. - Это единственная пластинка, которую он признает? - спросил Геринг. - Фюрер часто слушает этот марш. - Похоронный марш?! Скверная склонность. - Вагнер! - Не спорю, но почему именно траурный марш? Почему "Гибель богов"? - Он любит это без всяких ассоциаций... - А я люблю пластинки только с веселыми названиями! - Кажется, фюрер хочет переписать эту музыку по-новому. Геринг громко расхохотался. - Когда я жил в Швеции, там тоже был один оригинал, писавший симфонии, не умея прочесть ни одной нотной строки. Гесс хмуро посмотрел на собеседника, а Геринг снова расхохотался и подошел к двери, из-за которой доносились звуки вагнеровского марша. Гесс остался сидеть в глубоком кресле, потягивая коктейль, и, прищуря один глаз, словно целясь при стрельбе, глядел на жирный затылок Геринга. Его подмывало крикнуть Герингу что-нибудь обидное, так как он ненавидел его и боялся. Можно было бы напомнить, что в Швеции "господин министр" сидел в сумасшедшем доме и лично он, Гесс, не уверен в том, что лечение там было доведено до конца... Вероятно, и тот сумасшедший творец симфонии был его коллега по дому умалишенных... А может быть, даже то был сам Геринг? Геринг постучал и вошел к Гитлеру, не ожидая ответа. Гесс подошел к двери и прислушался. Доносившиеся голоса были не очень ясны, но, напрягая слух, можно было разобрать почти все, что говорилось. Слышались взволнованные шаги Гитлера, часто останавливавшегося, выкрикивавшего чье-нибудь имя и снова принимавшегося ходить. Гитлер: - Хорошо, я согласен. Теперь запишите: Хелльдорф. Геринг: - Хелльдорф служит у меня по коннозаводству и совершенно безвреден. Гитлер: - Человек, знающий о поджоге рейхстага столько, сколько знает этот ваш граф, не может быть безопасен! Геринг: - Я за него ручаюсь: Гитлер: - Час тому назад я тоже готов был прозакладывать голову за Рема. Геринг: - Есть кое-что поважней этого Хелльдорфа... Наступило молчание. Не было слышно даже шагов Гитлера. Гесс представил себе, как тот остановился около склонившегося над списком Геринга. Наконец Гитлер нетерпеливо крикнул: - Ну?! Кого вы еще имели в виду? Геринг: - Я говорю о... Папене. Снова воцарилось молчание. И снова Гесс представил себе, как пораженный Гитлер, раздвинув короткие ноги, стоит перед Герингом. Молчание не прерывалось, пока Геринг не спросил: - Как же с Папеном? Гитлер: - Он не лучше других... Он никогда не примирится с тем, что мы сели ему на шею. Геринг: - Вероятно. Быстрые шаги Гитлера приблизились к двери. Гесс поспешно вернулся в кресло. Когда Гитлер вбежал в комнату, Гесс беззаботно рассматривал свои карманные часы. - Что вы об этом думаете?! - с порога крикнул Гитлер. - О чем? - недоуменно спросил Гесс. - Что делать с Папеном? Гесс пожал плечами. - Если бы не был жив Гинденбург, я бы не колебался. - Я того же мнения. Гесс понизил голос до шопота, которого не мог слышать Геринг. - Дайте приказ, но только устный, так, чтобы... - Гесс кивнул в сторону двери, за которою остался Геринг, - отвечал он. Гитлер круто повернулся на каблуках и выбежал из комнаты. Сквозь незатворенную дверь Гесс слышал, как Гитлер спросил Геринга: - Вы вписали Папена?.. Хорошо, необязательно писать. Достаточно того, что я вам говорю. Хотя я уверен, что второго такого помощника себе не найду. Во всяком случае, пошлите ему вот это письмо... Гитлер умолк. Гесс слышал, как перо царапает бумагу, под нажимом нервной руки фюрера. Через минуту Гитлер громко прочел свое письмо Папену, кончавшееся словами: "...Ваше сотрудничество в имперском кабинете, которому вы посвятили столько сил, чрезвычайно ценно. Мое отношение к вам истинно дружеское. Я буду рад помощи, которую буду получать от вас и впредь. Гитлер". - Непременно перешлите это ему, - сказал Гитлер. - Сегодня же. Слышите? - У вас есть еще кто-нибудь? - спросил Геринг. - Мы забыли Кара. - Записываю. - И оба Штрассера, конечно. Гесс принялся смешивать коктейль. Со стаканом в руке он подошел к окну и растворил его. Утренний воздух вместе со щебетаньем птиц ворвался в комнату, как дыхание другого мира - светлого, удивительного, почти неправдоподобного. Над миром поднималось солнце. За темными силуэтами гор его еще не было видно, но серебро их снежных вершин уже стало розовым. За спиною Гесса послышались шаги. Когда Гесс обернулся, у столика с бутылками стоял Геринг и приготовлял себе напиток. - Ну? - спросил Гесс. - Кажется, договорились! - Геринг старательно встряхнул стаканчик и, отведав смеси, прищелкнул языком. Он допил смесь и облизал липкий от ликера палец. Как большинство наркоманов, он не курил, но зато любил сладости. - Дело Гиммлера - не прозевать, кто из этого списка будет в Мюнхене, кто в Висзее. - Геринг с минуту помолчал. - Надо проследить и за самим Гиммлером. Что бы вы ни говорили, я ему не очень верю. Гесс кивнул. - От имени фюрера прошу вас наблюдать за Гиммлером. У вас для этого найдутся люди... Сколько в списке? - спросил Гесс. - Около полутора тысяч, - сказал Геринг и, попрощался. Но прежде чем он вышел, Гесс тихо спросил. - Вы так и не показали ему плакат? Геринг рассмеялся. - Еще пригодится. Он может заколебаться в последнюю минуту. Несколько мгновений Гесс стоял задумавшись, словно забыв об окружающем. Его маленькие глазки, спрятавшиеся в глубоких глазницах, прикрытых клокастыми бровями, уставились в угол. Тонкие губы сжались еще плотней, чем обычно, так что рот казался старчески провалившимся. Гесса привело в себя шуршанье автомобильных шин за окном. Уехал Геринг. Гесс пошел к кабинету, за дверью которого все еще слышались тяжелые, торопливые шаги Гитлера. При появлении Гесса Гитлер резко остановился и чуть-чуть попятился. Его глаза настороженно следили за каждым движением Гесса. - Вы держали себя прекрасно, - с оттенком покровительства сказал Гесс. Гитлер расправил плечи. - Я буду обращаться с ними, как с собаками! - проворчал он. - Не вздумайте тронуть Геринга. - Он мне надоел!.. - Ну вот!.. - Совсем не то... вовсе не то! Я просто ненавижу этого проклятого борова. Я ему не верю! - крикнул Гитлер. - Я не уверен даже в том, что он не ведет двойной игры! Кто мне поручится, что Геринг не держит нож за пазухой! Кто поручится? - Гиммлер! Гитлер рассмеялся тихим, шипящим смехом: - А за Гиммлера? - Гейдрих. - А за Гейдриха? - Кальтенбруннер. - А за него? За всех других? Кто, кто? - Я. - А за генерала? За каждым углом по генералу! И каждый думает только о том, как со мною разделаться, чтобы сесть на мое место. - Не нужно показывать, что вы кого-нибудь боитесь. Старики просто торгуются. Вот и все. - Если бы в этом было все дело. - Только в этом. - Вы всегда во всем уверены. Кто вам сказал, что они не устроятся и без нас с вами? - Ни один здравомыслящий человек не даст ни пфеннига этим людям. - Пожалуй, вы правы, - неуверенно пробормотал Гитлер. - Американцам с ними тоже не договориться. - И вы, мой фюрер, должны твердо усвоить: никто не станет без личного интереса таскать для нас каштаны из огня. По внезапно заблестевшему взгляду Гитлера видно было, что он о чем-то догадался. - Вы видели Шрейбера? - Да... - Что он говорит о займе? - Англичане, как всегда, хотят иметь больше, чем заслужили. - Так пусть он наплюет на них. Пусть ищет деньги в Америке. - Он так и делает. - Тогда и генералы будут нашими. Все! Все до одного! - в восторге воскликнул Гитлер. - Вероятно. - А тех, кто не захочет... к чорту таких! К дьяволу, заодно с Ремом. Гитлер порывисто повернулся и, не прощаясь, пошел к двери, видневшейся в глубине кабинета. Уже взявшись за ручку, он обернулся к Гессу и крикнул: - А этому старому Гауссу скажите: если он вздумает хитрить... И Гитлер быстро вышел, хлопнув дверью. Гесс подождал, пока не затихли его тяжелые шаги, и снял телефонную трубку. - Вы не спали, Гиммлер?.. Геринг передаст вам утвержденный фюрером список наград к тридцатому июня. На вас падает Мюнхен и Висзее. Что?.. Нужно справиться... Фюрер на вас рассчитывает... И вот что... - Гесс сделал большую паузу, как бы подыскивая слова. - Вы должны проследить за тем, чтобы Геринг придерживался списка, - там есть его друзья... Фюрер? Чувствует себя прекрасно... Спокойной ночи. Хайль Гитлер! Он придавил пальцем рычаг телефона и набрал новый номер. - Гейдрих?.. Не сердитесь, что разбудил. Я просил Гиммлера проследить за выдачей наград по списку, который передаст ему Геринг. На вас лежит ответственность за то, чтобы Гиммлер не проявил своеволия в отношении каких-нибудь лиц. Понятно?.. Конечно, мы так и думаем, вы с этим справитесь... Отлично. Спите. Хайль Гитлер! Он потянулся движением уставшего человека. Прислушался. Вокруг было тихо. Из другого мира, за растворенными окнами, доносился едва слышный, множимый горным эхом перезвон колоколов - стада выходили на пастбища. Гесс снова потянулся и вышел. В доме царила тишина. Не нарушая ее, без малейшего звука отворилась дверь, и в комнату вошел человек. На нем был зеленый фартук слуги, в руках - тряпка и метелка из петушиных перьев. Прежде чем приступить к уборке, он внимательно осмотрел корзинку для бумаг, пепельницы, вазы, вынул все бумажки, все обрывочки и сложил в карман. Лишь после этого он принялся смахивать пыль петушиной метелкой. 22 Мысль о привлечении через посредство Шверера отставных офицеров к работе штаба подал Гауссу генерал Пруст, состоявший когда-то со Шверером в дружеских отношениях. Каждый, кто видел Пруста впервые, охотно поверил бы тому, что интриганство не только не входило в привычки этого бравого генерала, но, пожалуй, даже было ему противно. Но знавшие Пруста ближе не поддавались обману при виде его широких жестов, громкого смеха и подчеркнутого неумения говорить шепотом. В военных кругах он был известен как один из самых ловких интриганов. Не принадлежа к генеральному штабу, он уже в веймарский период играл кое-какую роль. Слывя доверенным лицом и даже любимцем отстраненного командующего рейхсвером Гаммерштейна, он умудрился в то же время быть в дружеских отношениях даже со Шлейхером. К тому же он занимал должность помощника Гаусса по Берлинскому военному округу. Наигранная жизнерадостность Пруста оказывала, повидимому, мало влияния на сухого, настороженно прислушивающегося к каждому его слову Шверера. Поджав губы, Шверер сумрачно поглядывал на своего бывшего приятеля. Пруст пытался убедить его в том, что настало время перейти к практической работе по сколачиванию армии. Ворчливо, словно сердясь на то, что и он вынужден говорить, Гаусс тоже сказал несколько слов. - Необходимо понять, se figurer bien clairment*, что вопрос поставлен просто: malntenant ou jamais**, сейчас или никогда армия должна остаться нашей, или все мы должны перестать существовать. ______________ * Вполне ясно себе представить... ** Теперь или никогда. - Мое дело - оперативная работа, - возразил Шверер. - Как только мы получим окончательную уверенность в том, что раз и навсегда являемся хозяевами своих солдат, придет и большая оперативная работа! - Гаусс на мгновение замолк и, натянув на сухое лицо нечто вроде улыбки, закончил: - Если, конечно, вы откажетесь от старых бредней о немедленной молниеносной войне на востоке! Il faut abandonner cette ideee absurde*. ______________ * Эту вздорную идею нужно бросить! - Никогда! - с неожиданным жаром воскликнул Шверер. - Вы не имеете права не понимать, что... - Совершенно верно, - несколько более раздраженно, чем ему самому хотелось, перебил Гаусс: - теория блицкрига, вполне оправданная на западном театре, является чистейшей спекуляцией, когда речь идет о России! Вспомним слова Клаузевица, практику Наполеона, заветы Бисмарка. Le vieux comprenait quelque chose en matiere de guerre*. ______________ * Старик тоже кое-что понимал в военном деле! - Спекуляцией является извлечение на свет того, что сдано мною в архив! - запальчиво ответил Шверер. - Вы меня дурно поняли, - желая прекратить спор, проговорил Гаусс. - Я вовсе не имел в виду недобросовестной подтасовки предпосылок для такого рода войны с Россией. Mais non*. Мне только продолжает казаться: в силу факторов, которые не хуже моего известны вам, молниеносная война, пусть даже вначале победоносная, на просторах России является спекуляцией... ______________ * Вовсе нет! - Нужно знать Россию, как я ее знаю по опыту двух войн, которые наблюдал своими глазами, - русско-японской и мировой, - чтобы иметь право утверждать: миллионы мужиков, краюха ржаного хлеба плюс устаревшая винтовка без патронов против лучшей армии - вот соотношение сил! - Шверер сердито сдернул с носа очки. - Я понимаю: нет пророка в своем отечестве! Понимаю так, - позвольте сослаться на иноземных авторитетов, - и прежде чем Гаусс успел сказать, что это лишнее, что он вполне доверяет самому Швереру, тот выхватил с полки книгу и, открыв ее на закладке, медленно, на ходу переводя с английского, процитировал: - "Сила русской армии состоит в том, что ее солдаты - это почти скифы. Они могут питаться тем, что выкопают из крестьянских огородов. Своих лошадей они кормят соломой с крыш изб..." Гаусс заметил: - Но ведь это же все о России: соломенные крыши и прочее. А если война происходит на нашей территории? - Она не может происходить нигде, кроме как на русской земле, - уверенно проговорил Шверер, намереваясь читать дальше, но Гаусс рассмеялся: - Нет, нет - это какая-то "клюква", кажется так говорят сами русские?.. Перенесем этот спор на другой раз и в другое место. Сейчас мы ждем ответа: с нами вы или нет? - Мне кажется, - сухо ответил Шверер, - я должен подождать. Гаусс поднялся и молча протянул Швереру руку. Пруст заискивающе тронул приятеля за пуговицу: - Подумай, хорошенько подумай, Конрад! Упущенные возможности редко возвращаются. Ты должен это хорошо знать по старому опыту с Гофманом. Шверер понял намек на свои прежние неудачи в штабе генерала Гофмана и еще более сухо ответил: - Я и не хотел бы принимать слишком быстрых решений. Он поклонился и быстро вышел. Пруст безнадежно развел руками: - Невозможный упрямец! - И все так же неумен. - Мы найдем путь к отставным офицерам и через его голову. - Сейчас вы опять заговорите о "Стальном шлеме", - проворчал Гаусс, - а мне нужны хорошие офицеры. Нам предстоит не демонстрировать на улицах, а работать, настойчиво работать!.. Впрочем, вернемся к этому позже. Сейчас нужно решить вопрос: что ответить Рему? - А о чем он просит? - Хочет, чтобы мы его поддержали. Я ничего не имею против него. Уверен, что мы легко выкинем его из игры, как только дело будет сделано. Но нужно выяснить его намерения. Не те, о которых он говорит, а те, которые он скрывает. Поезжайте к нему! - Разрешите говорить от вашего имени? - Только не это! - воскликнул Гаусс. Генералы расстались. Пруст в тот же день по телефону назначил свидание Рему. Но прежде чем ехать к нему, решил повидаться с полковником Александером. Пруст думал, что отношения, сохранившиеся еще с прошлой войны, позволяют ему запросто поговорить с "вечным" начальником разведки. Разумеется, Пруст был далек от мысли открывать ему истинную цель своего визита. Он заехал под предлогом справки по служебному делу и скоро понял, что Александер знает не только все, что ему следует знать о Реме и его намерениях, но знает также и то, что эти намерения известны Герингу. Пруст сейчас же сообразил: если все известно Герингу, то непременно известно и Гитлеру. Вывод можно было сделать один: игра с Ремом - игра с огнем. Нет никакого смысла лезть в эту игру. Именно так он и изложил дело Гауссу. От Гаусса Пруст поехал к Герингу. Он счел за благо сообщить ему о предложении участвовать в заговоре, которое Рем сделал Гауссу. Геринг горячо пожал Прусту руку, делая вид, будто впервые слышит о возможности сговора между Ремом и генералами. Он попросил передать Гауссу просьбу не позже чем завтра прибыть для наиважнейшего разговора. Вернувшись под утро домой, Пруст вызвал по телефону Гаусса. - Сожалею, экселенц, что вынужден разбудить вас, но мне только что звонил генерал Геринг. - Вам - Геринг? - не скрывая удивления, спросил Гаусс, силясь попасть ногою в туфлю. - Он приказал передать вам приглашение побывать у него. Какое время визита позволите сообщить его канцелярии? - Пруст говорил официально и сухо, как и должен был говорить человек, знающий, что каждое сказанное им по телефону слово записывается аппаратами подслушивания. Трубка долго молчала. - Вы полагаете, мне следует поехать?.. Может быть, вам? - спросил Гаусс. - Господин министр хотел видеть лично вас! В назначенное время Гаусс входил в особняк Геринга. Его не заставили ждать. Разговор сразу принял деловой характер. Генерал понял, что Геринг в курсе соглашения, к которому Гаусс пришел с Гитлером в Берхтесгадене. - Я хочу, - сказал Геринг, глядя в глаза Гауссу и стараясь уловить впечатление, какое произведут его слова, - действовать рука об руку с вами, как старый боевой коллега! Гаусс еще больше выпрямил и без того прямую спину. Его монокль блеснул так надменно, что Геринг сразу сбавил тон: повидимому, старый осел не желал признать в нем равного! Хорошо, Геринг потерпит. - Между нами не должно быть ничего, кроме полной откровенности, - сказал он. Губы Гаусса оставались упрямо сжатыми. Геринг начинал терять терпение. Он уже отвык церемониться с собеседниками. - Известно ли вам, что на-днях состоится выступление штурмовых отрядов во главе с Ремом? - Я не слышал о том, чтобы предполагались какие-либо парады, - уклончиво ответил Гаусс. - Речь идет не о параде. Рем рассчитывает на то, что войска рейхсвера присоединятся к штурмовикам! - На каком основании? - холодно спросил Гаусс. - Вот именно: на каком основании? - воскликнул Геринг и едва удержался от искушения похлопать генерала по колену. - Мы с фюрером тоже спросили себя: кто дал Рему право впутывать в свои сомнительные комбинации имя нашего рейхсвера? Мысли Гаусса текли не слишком быстро, но ему было ясно одно: то, что предположено сделать руководителями промышленности от имени Гитлера, по существу, является не чем иным, как еще одним переворотом. На это Гаусс согласен при условии: во главе переворота стоит сам Гитлер. Это, пожалуй, и есть та формула, которая устраивает всех. Пусть лучше пока ефрейтор, чем штатский человек. А потом? Потом можно будет снова посчитать, кто кому должен! Несколько мгновений Геринг и Гаусс смотрели друг другу в глаза. Геринг уставился на генерала исподлобья, как рассерженный бык. Неровным от прерывистого дыхания голосом он выбросил: - Вы не выступите ни на чьей стороне?! Гаусс молча склонил голову. - Вы отказываетесь нам помочь?! Геринг вскочил. Гаусс, не поворачивая головы, уголком глаза следил за ним. Волнение министра говорило больше, чем тому хотелось бы. Как сказал Мольтке? "Армия является самым выдающимся учреждением государства, ибо только она делает возможным существование остальных учреждений того же государства: все политические и гражданские свободы, все завоевания культуры, финансы, самое государство существуют и падают вместе с армией". Да, Гаусс полагал, что в отношении Германии это было именно так и так должно было бы оставаться, хотя и во времена Мольтке прусские юнкеры, "капитаны" промышленности и банковские короли стали истинными хозяевами Германии и ее армии вместе с генералами. Гаусс понимал, что как первые без вторых, так и вторые без первых не стоят ничего. Магнатам промышленности а плутократам нужна была вооруженная сила, чтобы держать в узде работающую на них Германию. Генералам нужны были деньги и для армии и для самих себя. В этом смысле они так же, как любой предприниматель, не отделяли интересов армии в целом от своих собственных. Крушение армии было бы их личным крахом - политическим и финансовым. Гаусс отлично понимал, что от решения, которое ему предстояло принять, зависело многое, если не все. Сохранят ли военные ту роль в стране, о которой говорил Мольтке, удержат ли генералы и сам он, Гаусс, то положение, какое всегда обеспечивалось им силою штыков? От правильного решения зависело то, что было недоступно пониманию Мольтке: падение или восхождение к вершинам власти еще более полной, которая в мечтах каждого генерала, и Гаусса в том числе, простиралась далеко за пределы казарм, штабов и прусских наследственных латифундий - к банковским сейфам, к пакетам промышленных акций, к директорским кабинетам монополий и министерским портфелям. Что будет, если Гаусс откажет сейчас в помощи Гитлеру и его клике? Интересы дела диктуют необходимость протянуть руку помощи этому толстому фанфарону Герингу. Но сделать это нужно так, чтобы армия все же оставалась в стороне от драки. Она - единственная сила, способная в любой момент вмешаться на стороне тех, кто возьмет верх. Гаусс отчеканил: - Мы не можем пойти на то, чтобы рейхсвер вышел на улицу. Но это не значит, что мы не имеем средств помочь вам. Оружие штурмовиков на время отпуска сдано на склады. Значит, первая задача: не дать им возможности получить оружие. Геринг с интересом вслушивался в слова генерала. - Второе: ваши эсесовцы располагают только легким ручным оружием, - продолжал генерал, - пистолетами и ограниченным количеством винтовок при почти полном отсутствии пулеметов. - Совершенно верно. - У вас всего несколько полицейских броневиков. - Совершенно верно. - Ни одной пушки. - Вот именно! - Все это я могу дать. - Это может быть спасением! - сказал Геринг и в волнении прошелся по комнате. Потом он остановился перед генералом, молча глядя в пол, как будто изучая узор ковра. Он не знал, должен ли открывать Гауссу карты. - Я решаюсь открыть вам одно обстоятельство, которого вы не знаете, - сказал он. - Рем намерен вывести своих людей на улицу тридцатого июня. Мы не можем ждать, пока он соберет их в кулак. Движение должно быть обезглавлено в зародыше. Мы должны взять их порознь. Фюрер избрал для этого ночь на тридцатое. - Это ничего не меняет, - сказал Гаусс. - Рейхсвер останется в казармах... до моего приказа. Геринг глядел на генерала, не в силах вымолвить ни слова. Потом приблизился к нему, крикнул: - Но почему?! - Car tel est notre bon plaisir*, - иронически улыбнувшись, ответил Гаусс. ______________ * Такова наша воля. - А-а! Ждать и потом нанести последний удар побежденному? Свой генеральский coup de grace?..* - Геринг угрожающе спросил: - Вы не дадите никакого приказа?.. Так вы никогда не выйдете отсюда!.. ______________ * Удар чести. Неторопливым движением Гаусс поднялся с кресла и зашагал прочь. Несколько мгновений Геринг глядел в прямую узкую спину удалявшегося генерала. Потом догнал его и, заглянув Гауссу в лицо, задыхаясь, спросил: - А как же оружие? Гаусс сверху вниз посмотрел на Геринга. - Я пришлю офицера. Он составит список необходимого. - Благодарю вас! - через силу выдохнул Геринг. - Оружие будет отпущено эсесовцам из арсеналов Берлинского округа. - Благодарю вас, - повторил Геринг и, натужась, распахнул перед Гауссом тяжелую дверь. 23 Генерал Леганье вынул портсигар и закурил, придавая тем самым беседе менее официальный характер. - Довольно трудная ситуация, не правда ли? - Да, мой генерал, - ответил капитан Анри. - Информация становится все более противоречивой. - Значит, атмосфера накаляется. Нужно не пропустить момента, когда наступит взрыв! - Генерал поднял взгляд на Годара. - Что у вас? - В одну из моих контор поступили случайные сведения... - Иногда они бывают ценнее плановых. - На этот раз, мне кажется, именно так и есть: недавно открывшийся великосветский журнальчик "Салон" - почтовый ящик. - Чей? - Англичан. - Точнее. - Пока не могу утверждать, - ответил Годар, - но, судя по тому, что журнал финансирует капитан Роу... - Опять Роу! - Вот именно, мой генерал. Его служба, повидимому, заинтересовалась событиями, назревающими в нацистской партии. - Ага! Наконец-то и англичане сообразили! - Да, мой генерал! Они установили непосредственное наблюдение за штабом Рема. Но все, что поступает от их агентуры, отныне проходит через мои руки. - Точнее! - Мой человек посажен в редакцию "Салона". - Очень хорошо. Смотрите только, чтобы Роу с его фунтами не взял и этого человека на свое иждивение! - Генерал поверх пенсне посмотрел на капитана Анри. - Вам нужно держать связь с Годаром. - Да, мой генерал. Леганье вытянул перед собою руки и погладил полированную поверхность стола. - Вот что, господа. - Генерал быстро окинул взглядом обоих офицеров. - Нам известно, что в черном списке Гиммлера значатся имена генералов Шлейхера и Бредова. Не только потому, что Шлейхер предполагаемый канцлер в случае удачи покушения на Гитлера, а Бредов его друг и доверенное лицо. В тысяча девятьсот девятнадцатом - двадцатом годах рейхсканцлер Гитлер значился в списках агентов нашего бюро. Фон Бредов служил тогда в разведывательном отделе рейхсвера. Ему стало известно, что Гитлер работает и на французов. В то время это Бредову, повидимому, не мешало, и он подшил доставшиеся ему сведения к личному делу ефрейтора Гитлера. Не знаю, с какою целью фон Бредов не выполнил позднее приказа об уничтожении этого личного дела, но факт остается фактом: эти документы - в руках генерала фон Бредова. Бредов показывал их генералу фон Шлейхеру. Тайна "фюрера" стала достоянием уже двух лиц. Впрочем, их, может быть, и трое. - Кто же третий? - спросил Годар. - Трудно предположить, чтобы фон Бредов не сообщил такое открытие тогдашнему главе баварского правительства - Кару. - А имя Кара? Оно тоже в списках Гиммлера? - с интересом спросил Анри. Генерал Леганье пожал плечами. - Сомневаюсь, - сказал он, - чтобы Бредов держал этот документ дома. Возможно даже, что именно он и находился в саквояже, с которым мадам фон Бредов недавно летала в Швейцарию. Документ депонирован в каком-нибудь из швейцарских сейфов. Нужно сделать так, чтобы в случае, если с генералом фон Бредовым что-либо произойдет, документ не миновал наших рук. - Этот документ по праву принадлежит нам! - сказал капитан Анри. - В тот день и час, когда убийцы явятся к Бредову, наш человек с формальной доверенностью, подписанной Бредовым и заверенной нотариусом, должен явиться в швейцарский банк, где лежит документ. Иначе может быть поздно, - сказал Годар. - Так, - генерал с уважением посмотрел на майора. - Вы правы, совершенно правы: нужна доверенность за подписью Бредова. - Нужно принять меры к тому, чтобы документ не перекочевал в Германию, прежде чем Бредов будет убит, - заметил Годар. - Разумеется. Вставая, Леганье в последний раз провел ладонями по лаку стола, как бы отодвигая от себя нечто невидимое, что только что нагромоздили перед ним офицеры. Годар брел не спеша. Он шаркал ногами и горбился, как человек, несущий на себе непомерную тяжесть. Это не был груз лет. Несмотря на наружность пожилого человека, Годару едва было сорок пять. Его состарило бремя знаний, которые можно было назвать отрицательными знаниями. Каждый день в каждой из папок своего регистратора он обнаруживал нечто новое. Однако это новое не только обогащало его, но с каждым открытием делало все бедней и бедней. Это было знание всех самых темных, самых неприглядных сторон жизни. Оно неуклонно вело к духовному обнищанию. Узнавая новое, майор должен был зачеркивать что-нибудь положительное в списке моральных качеств, присущих общепринятому понятию "человек". Сам Годар участвовал в отыскании новых и новых способов культивирования и умножения отрицательных качеств в человеке. Он цеплялся за каждое из них, как за удачное открытие, и старался их использовать в интересах своей службы. Он под микроскопом разглядывал человеческую совесть, отыскивая в ней темные местечки, к которым можно было бы придраться, изъяны, которые можно было бы увеличить, развить до размеров язвы, не дающей жертве жить нормальной жизнью честного человека. Алчность, честолюбие, развращенность, бесчестие, личная вражда и политическая распря, измена, кража, убийство - все годилось на потребу разведке Третьей республики. Подкупом, угрозой, шантажом - всем этим прив