с прятаться в пещере. Шум волн, разбивавшихся о берег, в первое время наводил на нас невольный ужас. Я ожидал этих бурь только к началу июня, но они разразились гораздо раньше, и целые двенадцать недель мы вынуждены были оставаться в своем зимнем помещении. При нас остались только четыре скотины: корова, ради своего молока; Онагр, кормивший осленка; буйвол и осел, которые должны были служить для неотложных поездок к Соколиному Гнезду, где находились остальной скот, живность и запасенное нами сено. Само собой разумеется, что при нас же были собаки, орел, шакал и обезьяна, выходки которой немало нас забавляли. Хотя мы и очень заботились об устройстве нашей пещеры, но она нуждалась еще во множестве улучшений. Три отверстия в скале освещали внутренность пещеры очень слабо. Мы порешили исправить этот недостаток по окончании дождливого времени. Еще более пугала нас мысль оставаться долго в темноте. Придумывая средство помочь горю, я остановился наконец на плане, в исполнении которого мне сильно помогла ловкость Жака. Выбрав длинную и толстую трость бамбука, я накрепко всадил нижний конец ее в почву пещеры, тогда как верхний касался свода. Жак влез по этой мачте и сильными ударами молотка вбил в бывшую в своде трещину колышек с прикрепленным к нему блоком, в который была продета длинная веревка. Между тем мать вычистила и снабдила маслом большой фонарь, найденный нами на корабле. Мы зажгли все три светильни фонаря и подтянули его на веревке к своду, кристальные площадки которого отражали свет тысячью огоньков. В течение нескольких дней мы были заняты устройством нашего жилища. Эрнесту и Франсуа было поручено снабдить палками отделение, назначенное для библиотеки; мать и Жак занялись сборной комнатой и кухней; Фрицу и себе я назначил устройство мастерской, требовавшее наибольшего труда. В этом отделении были помещены токарный станок капитана, столярный станок и все плотничьи и бочарные орудия, спасенные нами с корабля. Соседнее отделение мы обратили в кузницу. У нас были меха, наковальня и молоты; но нам недоставало еще многих орудий, чтобы достигнуть хоть малого успеха в кузнечном деле. Каждый день мы замечали отсутствие каких-либо вещей или удобств, которых европеец даже и не ценит, потому что никогда не испытывал лишения их; например, стульев, столов, мебели с ящиками и прочее. Чтобы предохранить детей от влияния праздности, я занимался с ними изготовлением недостававших нам вещей, и если усилия наши не всегда венчались успехом, то мы все-таки прогоняли ими скуку. Из обломков скалы мы навалили, перед входом в пещеру, небольшую насыпь, а на ней построили из толстых бамбуковых стволов и досок высокий балкон, с которого мы могли смотреть вдаль. Благодаря усилиям нашего ученого, Эрнеста, и маленького Франсуа библиотека приобрела вид музея. На полках стояли ряды книг, принадлежавших капитану и другим офицерам корабля. Между этими книгами было несколько сочинений по естественным наукам, с раскрашенными рисунками, руководство по ботанике и зоологии и других, не менее полезных изданий. В другом месте стояли математические и астрономические инструменты и прекрасный глобус. Между учебными книгами я нашел и несколько грамматик и словарей по иностранным языкам, и это подало нам мысль усовершенствоваться в тех языках, которые мы знали плохо, и изучить вовсе нам неизвестные, чтобы иметь возможность войти в сношение с первым кораблем, который пройдет мимо нас, какому бы народу он не принадлежал. Французский язык мы знали; двое старших детей решились выучиться английскому; Жак выбрал итальянский и испанский, преимущественно по их благозвучности. Эрнест хотел заняться латинским языком, обещавшим большую пользу для изучения естественных наук и медицины, по которой в нашей библиотеке оказалось несколько сочинений. Эрнест занялся также обучением маленького Франсуа и взялся за это дело так хорошо, что ребенок не только перестал по-прежнему бояться книг, но ожидал урока с нетерпением. Что касается до меня, то я решил изучить малийский язык, на случай, если бы к нашему острову пристали какие-нибудь туземцы Ост-Индии. По окончании наиболее спешных работ мы вскрыли ящики, перевезенные нами с корабля, а также выброшенные волнами. Мы увидели себя вдруг обладателями нескольких зеркал, двух пристенных столов с мраморными досками, одного комода, двух письменных конторок и прочее. Первый выбор из этой неожиданно доставшейся нам мебели был предоставлен жене. Благодаря этому и усердной помощи своих трех сыновей она убрала маленькую комнату, которой дети очень гордились, а жена была весьма довольна. В числе найденных вещей было несколько отличных стенных часов и одни морские часы. Последними, сознаюсь, я не умел воспользоваться. Словом, мы стали богатыми. Все вещи нужно было, правда, немного почистить, исправить. Вследствие этого двенадцать недель, проведенные нами в пещере, потребовали столько хлопот, что я успел выполнить лишь малую долю предположенных работ. В конце августа наступили ужасные ураганы. Море билось о берега со страшным ревом; гром и молнии, казалось, грозили земле конечным разрушением. Как искренно благодарили мы Проведение, позволившее нам найти нашу вместительную пещеру, - настоящее создание Тысячи и Одной Ночи, - в которой мы были укрыты от ярости стихий. Наконец погода переменилась, небо очистилось, и мы могли отважиться выходить из нашего убежища. Фриц, одаренный прекрасным зрением, заметил в небольшом заливе Краснокрылов, подле островка, предмет, который показался ему выкинутой на берег лодкой; я вооружился подзорной трубой, но не мог ничего разглядеть отчетливо. И потому мы решились посетить залив, чтобы рассмотреть предмет вблизи. Притом же, после трех месяцев заключения, мы нуждались в свежем воздухе и движении. Вылив, наполнившую челнок дождевую воду и оснастив его, Фриц, Эрнест, Жак и я отправились. По мере приближения к месту, наши первые догадки оказывались ложными, и скоро мы уверились, что виденный нами предмет был не что иное, как огромный кит, выброшенный морем на один из выступов островка. Яростно бившиеся о берег волны заставили нас сделать значительный обход, чтобы причалить. Окружность островка не превышала полумили; на нем не было деревьев, но почва была покрыта чрезвычайно разнообразными травянистыми растениями. Дети и я пошли к киту двумя различными дорогами; я взбирался на вздымавшиеся местами скалы. С них я мог обозреть Соколиное Гнездо, палатку, и взор мой терялся в беспредельном море. Моему уму рисовалось, с одной стороны, наша настоящая жизнь и наше будущее, с другой - прошедшее и навсегда утраченная родина. Мной овладели мысли одновременно печальные и сладостные, и я предался бы им надолго с горьким счастьем, если б вид кита не напомнил мне цели поездки. Я пошел быстрее и присоединился к сыновьям, которые достигли места, идя берегом. Они подошли ко мне и стали показывать набранные в шапки раковины и кораллы и расспрашивать меня о них. Я старался удовлетворить их любопытству, и рассказанное мною об этих странных существах, частью животных, частью растениях и минералах, до такой степени заняло внимание детей, что о ките не было уже и речи. И так как становилось уже поздно и с нами не было орудий, необходимых для того, чтобы извлечь пользу из морского чудовища, то я отложил эту работу, и мы возвратились на берег. Младшие мальчики, которых гребля очень утомляла, спросили меня, не придумаю ли я какого-нибудь более легкого способа заставить наш челнок скользить по воде. Я улыбнулся этому безграничному доверию к моему умению. - Я не чародей, - сказал я, - и не знаюсь с волшебниками, но если вы добудите мне большое железное колесо, то я попытаюсь исполнить вашу просьбу. - Железное колесо! - воскликнул Фриц, - да такое колесо есть в одном из наших вертелов. Я не хотел связывать себя обещанием, и потому, переменив разговор, стал ободрять их на борьбу с волнами. Наконец мы добрались до нашего прибрежья, где нас ожидала жена. Она восхитилась красотой привезенных детьми кораллов, и когда я объявил ей наше намерение вторично посетить островок на другой день, вызвалась нам сопутствовать. Я с удовольствием согласился. На другой день я перенес на пинку орудия и продовольственные припасы; кроме того я привязал к ней несколько чанов, оставшихся от плота, и мы снялись с якоря. Море было спокойно и мы без всяких приключений достигли морского чудовища, отвратительный вид которого испугал маленького Франсуа и его мать. Действительно, эта огромная масса - вероятно, не менее семидесяти футов в длину и полуторы тысячи пудов весом, производила очень неприятное впечатление. Дети приходили в ужас от одной мысли, что во время наших поездок по морю мы могли встретить такое страшное животное. Между тем нужно было приступить к сниманию усов и жира. Фриц и Жак, вооруженные топорами и пилами, стали снимать усы. Последние, которых было по нескольку сот с каждой стороны верхней челюсти, удлинялись к середине и достигали десяти футов, а затем укорачивались к углам пасти. Усы кита изогнуты в виде косы и заменяют животному зубы, которые киту бесполезны, так как он питается самыми маленькими животными и глотает их множество зараз. Дети были поражены величиной китовой головы, которая одна составляет треть тела, и малостью глаз, очень похожих на бычьи. Не мы одни трудились над китом; целые стаи хищных птиц ежеминутно спускались на труп, и дерзость птиц доходила иногда до того, что они хватали куски мяса из-под топоров. Дети убили несколько птиц, и так как пух мог пригодиться матери, то и положили добычу в лодку. Мы наполнили чаны кусками жира, снятыми с боков кита, и с этим ценным грузом, запах которого был, однако, далеко неприятен, возвратились к Соколиному Гнезду. Я объявил на завтра другую поездку, но уже без участия жены и Франсуа, так как предстоявший нам остальной труд был слишком отвратителен - мы намеривались проникнуть в самый труп животного. И потому я отправился лишь с тремя сыновьями. Приплыв к острову, мы нашли на трупе такое множество морских птиц, что для удаления их должны были прибегнуть к нескольким выстрелам. Не приступая к работе, все мы переоделись в платья, наскоро приготовленные нам женой. Фриц и я топорами вскрыли живот кита, чтобы добыть печень, кишки, из которых я намеривался устроить меха для ворвани, полученной из жира. После этого труда мы поспешно удалились. Дети повеселели не раньше, как выйдя на ветер, когда чистый морской воздух заменил в их легких испорченный, которым мы дышали на острове. Во время переезда я должен был рассказать детям все, что знал о ремесле китолова. Этот предмет разговора навел нас на более важные и, подъезжая к берегу, мы заняты были беседой о явлениях сравнительной анатомии. Мать приняла нашу вонючую добычу без особого удовольствия. Я успокоил ее, наобещав много пользы от непривлекательной ворвани. На другой день, с восходом солнца, мы принялись за добывание этого вещества. Выжав, сильным давлением, первое количество нежной и чистой ворвани, которую мы влили в два бочонка, мы несколько раз наполняли кусками жира поставленный над огнем котел и добыли с дюжину мехов обыкновенной ворвани. Хотя мы занимались этим делом вдали от нашего жилища, но распространявшаяся от котла вонь доходила до Соколиного Гнезда. - Зачем, - сказала мне жена, когда мы возвратились к обеду, - зачем не покончили вы дела на самом острове? Вы могли найти там достаточно леса, чтобы растопить во сто раз большее количество жира, не заставляя нас дышать вонючим воздухом. Сообщу тебе еще, - добавила она, - мысль, пришедшую мне при виде плодородия этого островка: нельзя ли было поселить на нем часть нашей живности? Там, по крайней мере, она будет безопасна от шакалов и обезьян. - Мысль прекрасна! - воскликнул я, - и я думаю, что мы должны выполнить ее. Молодые люди уже стали говорить об осуществлении плана их матери в тот же день после обеда. Я умерил их рвение словами, что предварительно хочу попытаться облегчить ход нашего челнока и труд гребцов. Я тотчас же принялся за дело. Единственным материалом моим было колесо вертела и двигавшая им зубчатая ось. Сначала я положил поперек челнока железный шест, выдававшийся за края челнока на один фут и представлявший посередине зубья. Этот шест лежал в вырезках, сделанных в бортах и обитых листовой медью, чтобы трение не портило бортов. К концам шеста я прикрепил, вне челнока, по четыре китовые уса, подобные крыльям ветряной мельницы. Затем, на двух сближенных подставках, помещенных в середине челнока, я положил колесо, которое своими шипами захватило зубцы шеста и к которому я приделал ручку. При таком устройстве нам стоило лишь двигать ручку колеса, чтобы площадка китового уса поочередно погружалась в воду и при движении упиралась в нее, сообщая челну довольно быстрый ход. Дети приветствовали опыт криками радости, а когда Фриц и я, проехавшись по окраинам залива, пристали к берегу, они кинулись все в челн, с намерением плыть к острову с китом. Я объяснил им, что для этого оставалось до ночи слишком мало времени, но назначил на завтра поездку к Проспект-Гиллю. На следующий день все поднялись до зари; еще накануне было приготовлено все необходимое для поездки, и нам стоило лишь осмотреть положенные запасы, чтобы убедиться в бесконечной заботливости нашей хозяйки. Мы уселись в челнок; погода стояла чудесная, море было спокойное, и наше плавание, облегченное устроенным колесом, было одним из самых приятных. Плывя мимо леса обезьян, мы высадились на берег для возобновления нашего запаса кокосовых орехов. Отсюда мы слышали пение наших петухов, перекликавшихся по кустам. Нам припомнилась родина, и нами овладели одновременно и грусть, и чувство счастья. Чтобы рассеять грусть детей, я поторопил их к отплытию, и чрез несколько минут мы пристали к Проспект-Гиллю. Прежде всего мы осмотрели ферму. Все устройство ее было в порядке; но козы и овцы до того одичали, чтобы поймать их дети должны были прибегать к помощи лассо. Когда этим способом нам удалось собрать наших животных, мы дали им картофелю и соли; они принялись есть и перестали дичиться. Куры и цыплята оказались более ручными, и жене удалось без большого труда изловить несколько пар, которым мы связали лапы, чтобы перевезти их на Китовый островок. Подробно осмотрев эту часть наших владений и убедившись в исправном состоянии ее, мы собрались к обеду. Он состоял из холодного мяса, парного козьего молока и языка кита; последнее кушанье мы были вынуждены предоставить шакалу, потому что не могли выносить вкуса ворвани. Потом я с Фрицем отправились нарезать сахарных тростей и черенков других местных растений, которые я хотел развести на островке Кита. После этого мы снова вышли в море. Прибыв на островок, я прежде всего стал сажать растения, привезенные с Проспект-Гилля. Мне помогала жена, потому что мальчики разбрелись по островку. Вдруг мы увидели бегущего к нам Жака. - Папа, - восклицал он, - пойдем; я открыл скелет мамонта. Я рассмеялся и ответил, что этим скелетом ему мог показаться только остов найденного нами кита. Но так как мальчик упрашивал меня пойти убедиться в истине его слов, то я последовал за ним. Но на пути я был остановлен криками Франсуа, который звал меня на помощь, чтобы справиться с настигнутой им огромной черепахой. Я поспешил к нему с двумя крепкими веслами и едва пришел вовремя: несколькими минутами позже черепаха ушла бы в море. При помощи весел мы перевернули черепаху на спину; в этом положении она не могла уйти от нас. Так как Жак не переставал просить, чтоб я взглянул на его открытие, то я пошел с ним к пресловутому скелету мамонта, который и оказался, действительно остовом кита. В несколько дней морские птицы успели склевать с костей все мясо, до последнего волокна. Я спросил Жака, что могло внушить ему мысль, что этот остов - скелет мамонта, и из ответов мальчика я понял, что над ним подтрунил наш ученый. Я пошутил над легковерием Жака и при этом случае дал мальчику урок естественной истории, который он слушал с большим вниманием. Разговаривая мы возвратились на ферму. Так как до ночи уже не оставалось времени рассадить все кусты, то их корни были обернуты мокрыми листьями, и я отложил окончание посадки до другого раза. Нужно было подумать о возвращении; но мы недоумевали, как поступить с черепахой, потому что наших совокупных сил было недостаточно для того, чтобы поднять ее. Мне пришло на мысль вторично воспользоваться черепахой как буксиром. Я охватил шею и передние лапы животного веревкой, концы которой привязал к челноку, и чтобы воспрепятствовать черепахе нырять на дно, привязал к ее телу две пустые бочки. Затем мы перевернули черепаху на брюхо, и она тотчас же кинулась в море, таща за собою челнок, в который мы поспешили усесться. Я стал на нос челнока, чтобы в случае опасности перерубить топором веревку, соединявшую челнок с черепахой, которую я направлял длинным шестом. Наше путешествие окончилось счастливо, и по возвращении к пещере первой нашей заботой было привязать к берегу черепаху, судьбу которой мы хотели определить позднее. На следующее утро нужно было произвести приговор. Жир черепахи и ее мясо, вкусом похожее на телятину, обещали нам вкусную пищу, тогда как череп животного должен был образовать новый бассейн около нашей пещеры. Череп был длиной в восемь футов и шириной в три: нами была поймана одна из зеленых или исполинских черепах, водящихся в океане между тропиками. XXIV ТКАЦКИЙ СТАНОК. ПАЛАНКИН. БОА Именно в это время я, при помощи Эрнеста, закончил устройство ткацкого станка, которым намеревался порадовать нашу хозяйку, уже давно тревожимую мыслью об убыли нашего белья. Как радовался я тогда тому, что в юности, посещая мастерские, я старался понять устройство орудий ткача и других ремесленников. За исключением внешней красоты, мой станок был совершенен, и жена долго не переставала благодарить меня, когда я показал ей станок вполне собранным и готовым для работы. Этот успех ободрил меня. Я захотел попытать свое умение в изготовлении седел и уздечек для наших верховых животных. Деревяшки седел были уже вырезаны, и я покрыл их кожами кенгуру и подбил мехом. Я изготовил уздечки и поводья; но, по непривычке к этому новому мастерству, мне приходилось по нескольку раз ходить к животным и, подобно портному, снимать с них мерку. Едва справился я с этими работами, как и в этом году появились сельди, которых я решился заготовить в большом количестве. За сельдями приплыли к острову и тюлени. Мы убили их штук двадцать и посолили их шкуры для сбережения. Мы тщательно сохранили жир и пузыри тюленей, мясо же было брошено в ручей Шакала, и при помощи этой приманки мы изловили множество раков. Я решился изготовить также корзины, в которых сильно нуждалась жена для сбора и сохранения семян, древесных плодов и корней. Мы плели корзины из прутьев обыкновенной ивы. Первые наши изделия были безобразны и годились разве для переноски земли; но мало-помалу мы достигли некоторого искусства. Две изготовленные нами корзины были даже до того красивы, что, любуясь ими, Жак и Эрнест поместили в одну из них Франсуа и, продев в ушки корзины две бамбуковые трости, стали с торжеством носить брата около жилища. - Папа! - воскликнул следивший за ними Фриц, - нельзя ли сделать подобную корзину для мамы, на случай, когда она захочет отправляться в наши путешествия: ей будет гораздо удобнее сидеть в корзине, чем трястись на телеге. - Правда, дорогой мой; но чьи плечи вынесут тяжесть такого паланкина? - Да его могут понести Вихрь и Мычок! - воскликнул Жак, - их можно припрячь к шестам, которые будут поддерживать корзину. Хочешь, папа, мы устроим такой экипаж? Я охотно согласился. Тотчас же были приведены оба животных, оседланы, и к седлам были крепко привязаны по бокам шесты, поддерживающие корзину. Жак сел на Вихря, а Франсуа на Мычка, между тем как Эрнест поместился в корзине. По первому же принуждению со стороны своих хозяев животные стали на колени, а по второму встали и спокойно пошли. Новая корзина тихо качалась, как коляска на стальных рессорах. Мало-помалу вьючные животные прибавили шагу к великому удовольствию Эрнеста, который, однако, не мог преодолеть в себе страха и при всяком несколько сильном толчке закрывал глаза и хватался за края корзины. Жак и Франсуа, заметив эти проявления братнина страха и потешались над ним, стали погонять животных, которые пустились в галоп. Бедный Эрнест, подкидываемый в корзине подобно резиновому мячу, вопил до тех пор, пока животные, сделав большой круг по лугу перед пещерой, не остановились перед нами. Эрнест красный от напряжения и досады, осыпал упреками братьев, которые ответили ему насмешками. Вмешавшись в спор, я заметил двум ветреникам, что их шутка могла причинить несчастье. Они добродушно сознались в этом и стали извиняться перед братом, который тотчас же простил их. Он не только помог распрячь животных, попросил для них у матери немного ячменю и соли, но даже, как мы слышали, уговаривался с братьями относительно близкой поездки в паланкине. Жена и я спокойно разговаривали у входа в пещеру, когда Фриц, стоявший недалеко от нас и несколько времени пристально смотревший вдоль аллеи, ведшей от моста ручье к Соколиному гнезду, подошел к нам и сказал: - Не знаю, какое-то животное движется сюда и поднимает облако пыли. - Вероятно, это одно из наших животных валяется на песке, - сказала жена. - Нет! - возразил Фриц, - все наши животные заперты, притом же ни одно из них не движется так, как замеченное мною; оно кажется толстым канатом, который то развертывается на почве, то встает на дыбы и колеблется. Это описание испугало жену, и она ушла в пещеру за сыновьями, которых я послал за оружием. Я взял подзорную трубку, направил ее по направлению моста и невольно вскрикнул. - Что ты видишь, папа? - тревожно спросил меня Фриц. - Огромную змею, - ответил я вполголоса. - Нужно убить ее, - воскликнул отважный мальчик, - я побегу за ружьями и топорами. - Нужно быть осторожными! - сказал я ему. Это животное слишком страшно, чтобы мы могли бороться с ним лицом к лицу. - Говоря это, я увлек Фрица в пещеру, где мы все принялись готовиться к встрече чудовища. Ужас наш был совершенно основателен: мы очень хорошо различали страшное пресмыкающееся, которое влачило свое тело по берегу ручья. Оно уже миновало мост, поднимало голову и по временам останавливалось, как бы озираясь. Мы заперли двери, заложили все отверстия и вошли на террасу, откуда могли наблюдать животное, не будучи замечены. Там мы напряженно следили за всеми движениями животного, не выпуская ружей из рук. То был огромный боа. Чудовище направлялось прямо к нам, но вдруг остановилось в нерешительности, как бы испугавшись следов близости людей. В эту минуту Эрнест, чересчур взволнованный, спустил курок. Примеру его тотчас же последовали Жак и Франсуа. При звуке этих трех выстрелов змея подняла голову, - по-видимому, более из любопытства, чем из страха. Но потому ли, что ни один из выстрелов не попал в чудовище, или потому, что пуля не могла на таком расстоянии пробить чешуйчатую кожу животного, змея по-видимому, не была ранена, и пока Фриц и я целились, чтобы вернее попасть в нее, она ловко уползла в болото гусей и скрылась в нем. У нас вырвался крик удовольствия: опасность миновала хоть на время; но соседство боа сильно тревожило меня: с минуты на минуту страшное животное могло появиться, а я не находил никакого средства избавиться от него, не подвергаясь большим опасностям. Я запретил всем выходить из пещеры без моего позволения за чем бы то ни было. Три дня страх держал нас заключенными в нашем жилище. Малейший шум извне повергал нас в смертельную тревогу. Мы едва осмеливались выходить на порог. Однако чудовище ничем не обнаруживало своего присутствия, и мы подумали бы, что оно совсем удалилось, если б необыкновенное беспокойство и страх нашей живности не подсказывали близость змеи. Наше беспокойство час от часу усиливалось и неподвижность змеи только давала нам больше времени обдумывать наше печальное положение. С другой стороны наши запасы истощались, а мы не могли возобновить их, и все наши работы стояли от нашей вынужденной бездеятельности. Сено было на исходе, и мы предвидели минуту, когда останемся без пищи, если будем по-прежнему делить с нашими домашними животными оставшееся у нас незначительное количество припасов. И потому я решился предоставить скотине свободу, чтобы животные могли сами промышлять себе пищу. Однако мы решили погнать их в сторону истока ручья, противоположную болоту, в которое скрылась змея. Дело это принял на себя Фриц. Он выпустил скотину и намеревался проводить ее, а мы остались на террасе, чтобы наблюдать за неприятелем и, если он будет угрожать Фрицу или скотине, стрелять в него. Уже буйвол и корова были связаны вместе, когда осел, которому три дня отдыха и хорошего корма придали необыкновенную бодрость и игривость, побежал в поле с громкими криками и-а и выделывая такие уморительные прыжки, что мы, несмотря на душевную тревогу, не могли не расхохотаться. Фриц вскочил на онагра и хотел уже пуститься в погоню за ослом, когда я остановил его, указывая на опасность такой погони, потому что осел направился именно к болоту. Мы пытались приманить беглеца, который по временам оглядывался в нашу сторону, как бы издеваясь над нами; мы показывали ему соль, но все было тщетно: ослу хотелось насладиться свободой и, дальше и дальше удаляясь от нас, он направлялся прямо к убежищу пресмыкающегося. Вдруг из тростника поднялась страшная голова змеи. При виде ее осел остолбенел от ужаса, испустил вопль и устремил мертвый взгляд в нашу сторону. Казалось, он был пригвожден к земле: змея приблизилась к нему, а он не сделал никакой попытки спастись. В минуту бедное животное было охвачено кольцами чудовища и задушено в этих страшных объятиях. Мы наблюдали эту сцену в печальном молчании. Дети спросили меня, не выстрелить ли нам в боа, чтобы спасти бедного осла. Я остановил их, возражая, что они только раздражат чудовище, ярость которого может обратиться на нас, а не помогут ослу, который уже не проявлял никаких признаков жизни. - Дадим змее, - сказал я, - проглотить свою добычу: после этого можно будет безопасно напасть на нее. - Да ведь не проглотит же чудовище, - возразил Жак, - нашего осла сразу. - Так как у змей, - возразил я, - нет зубов, которыми они могли бы терзать добычу, то они изламывают ее и глотают целиком. Да вот посмотри сам, как змея своими кольцами сжимает и ломает свою жертву и утончает ее да ширины свое пасти. В самом деле, боа с очевидной алчностью готовил свою пищу. Мать, боясь, чтобы отвратительное зрелище не произвело слишком тягостного впечатления на меньшего сына, да и сама не желая быть свидетельницей его, удалилась вместе с Франсуа. Даже на меня действия змеи нагнали ужас. Труп осла представлял безобразную массу, в которой можно было различить только окровавленную голову. Боа, чтобы придать себе более силы, обернулся хвостом вокруг лежащей тут каменной глыбы и начал мять свою жертву в тесто. Затем змея облила ее густою слюной. Готовясь проглотить свою добычу, она прежде всего вытянулась во всю длину тела против мятой массы осла; потом, схватив его за задние лапы, она стала тащить его к себе и глотать, и мало-помалу задние ноги, туловище и передние ноги исчезали в пасти чудовища, которое по-видимому, утоляя голод, испытывало и страдание, и наслаждение. Но, добравшись до головы, которую змея не позаботилась смять подобно остальному телу, она остановилась и впала в совершенную неподвижность. Этой-то минуты я и ждал. Схватив ружье, я закричал сыновьям: - Теперь чудовище в нашей власти. Смелее! И я побежал к змее, сопровождаемый Фрицем и Жаком, но не Эрнестом, который, всегда боязливее своих братьев, остался на террасе в качестве наблюдателя. В обращенных на нас глазах боа сверкала ярость. Но боа решительно не мог двигаться, и потому Фриц и я выстрелили в него почти в упор и раздробили ему череп. Во взоре змеи блеснул последний луч ярости, затем хвост ее, извиваясь, ударил несколько раз по земле, и чудовище издохло. В эту минуту Жак, которому тоже хотелось принять участие в победе, тоже выстрелил из пистолета в брюхо змеи. Сотрясение произвело род гальванического действия на ее хвост; он поднялся и так сильно ударил нашего ветреника, что свалил его. Само собой разумеется, что, ощущая этот удар, Жак верил в воскресение боа и испытал сильный ужас. К счастью, это было последней неприятностью, испытанною нами от страшного врага. Наши торжествующие крики привлекли мать, Эрнеста и Франсуа. Настоящий порыв восторга заставил нас обнять друг друга. Казалось, нам снова дарована была жизнь. - А я, - сказал Эрнест, всегда готовый воспользоваться своим небольшим запасом учености, - благословляю нашего осла за то, что он пожертвовал собой для нас, как некогда римский герой Курций пожертвовал собой для своих сограждан. - Что мы станем делать с трупом змеи? - спросил Жак, оправившись от ужаса. - Мы выпотрошим ее, - предложил Эрнест, - и набьем, чтобы украсить чучелом наш естественноисторический музей. - А разве этого огромного угря нельзя есть? - спросил Франсуа, - его мяса хватило бы на несколько недель. - Есть мясо змеи, которая, может быть ядовита! - воскликнула мать. - Боа, дорогие мои, не ядовит, - сказал я, - да если б он и был ядовит, то не было бы опасности употребить в пищу его мясо: для этого стоило бы только отрубить и бросить голову змеи, в которой находятся полые зубы и железки, содержащие яд. Дети засыпали меня вопросами, на которые мои познания из естественных наук позволили мне отвечать довольно определенно. Эрнест, всегда любознательный и не упускавший случая научиться чему-либо, спросил меня, правда ли, что некоторые змеи любят музыку. - Это совершенно справедливо, - ответил я, - и они даже до того впечатлительны к музыке, что пляшут под лад ей, поднимаясь на конце хвоста. Индийские фокусники, приучающие змей к подобным движениям, тем самым поражают удивлением малообразованных туземцев. Эти фокусники сохраняют свое искусство в глубокой тайне, потому что она-то и обеспечивает им успех в представлениях перед невеждами. Думают, что они употребляют особые усыпляющие травы, действию которых змеи не могут сопротивляться; кроме того, утверждают, что до приручения змей они вырывают им ядоносные зубы. - Как же они решаются вырывать их и как делают они эту операцию? - спросил Жак. - Я не хотел бы делать ее. - Операция производится очень просто, - ответил я. - Когда змея приближается с враждебным намерением, ей подставляют лоскут полотна; она бросается на лоскут и вонзает в него зубы; тогда лоскут быстро вырывают из пасти змеи; зубы отламываются, и на более или менее продолжительное время животное лишено возможности кусать и вредить. - Но, - возразил Эрнест, высказывая мысль, которую до этого таил про себя, - заклинатели змей, может быть, заколдовывают их? - Я уже ответил на этот вопрос, друг мой, и думал, что достаточно пояснил тебе таинственное искусство заговаривать змей. Твое упорство видеть в нем что-либо сверхъестественное похоже на склонность невежественной толпы верить в чудесное лишь потому, что оно занимает ее более истины. - Я не спорю, - снова возразил наш ученый, - но помню очень хорошо вычитанное где-то, что гремучие змеи обладают способностью покорять свою добычу одной силой своего неподвижного взгляда. - Признавать это - значит принимать следствие за причину. Что кажется чарующим влиянием змеи - есть не что иное, как ужас избранной ею жертвы. Страх приковывает жертву к месту; она не может двигаться следовательно и бежать, и враг ее пользуется этим. Примером тому может служить наш осел. Может быть, впрочем, гремучие змеи издают на близком расстоянии одуряющий запах, который охватывает жертву. Но что допустимо относительно животных, должно быть, как нелепость, отвергнуто относительно человека, который никогда не поддавался ни запаху, ни взгляду гремучей змеи. - Папа, - в свою очередь обратился ко мне Фриц, - что нужно делать укушенному змеей? - Прежде всего, дорогие мои, чтобы быть укушенным гремучей змеей, нужно почти добиваться этого, потому что гремучая ленива и нападает на человека, лишь будучи ранена или угрожаема им. Враг, предостерегающий тебя о своем присутствии звуком ли, издаваемым при движении, или распространяемым неприятным запахом, менее опасен, особенно если ты вооружен. Однако предположим, что кто-либо из вас, по собственной ли неосторожности, или по несчастной случайности, от которой избави нас Бог, был бы укушен гремучей змеей. Самым действительным средством было бы вырезать пораненное место или сжечь на нем кучу пороха. Удаются и другие средства, менее мучительные: следует обмыть рану соленой водой, каким-либо находящимся под рукой щелочным раствором или даже маслом. Советовали также употреблять отвар корней американского растения стода сенеги; но так как я не знаю этого растения, то благоразумие заставляет меня советовать вам в случае несчастья прибегнуть к первым двум средствам, какой бы решимости они не требовали. Из этих двух средств вернее вырезывание раны. - Да средство это, - сказал неженка Эрнест, - хуже самого укушения. - Ты не сказал бы этого, если бы обдумал, что немного часов после укушения гремучей змеи, если рана не вырезана или не прижжена, наступает мучительная смерть, от которой укушенный мог избавиться! - А как не хорошо, что на нашем острове есть змеи, - заметил Франсуа, - в Швейцарии их нет, - там лучше. - Поэтому ты хотел бы уехать с нашего прекрасного острова, - спросил Фриц, - возвратиться в тесные, набитые народом улицы, бросить ананасы, кокосовые орехи, наших животных пещеру, дом на дереве? Прикажешь взять тебе место в почтовой карете? - Ты всегда смеешься надо мной, - сказал Франсуа, - ты злой. А я все-таки не хочу любить змей. Да и я почти соглашаюсь с Франсуа, - заметила жена, - во всякое ваше отсутствие я буду страшно беспокоиться. - Будь мужественна, - сказал я ей, - и надейся на Бога. XXV НАДПИСЬ НА МОГИЛЕ ОСЛА. ЧУЧЕЛО БОА Во время нашего продолжительного разговора мы отдохнули от работы и всех предшествовавших тревог. Мы сидели под тенью огромной скалы; подле нас лежали заряженные ружья и пистолеты. Посмеиваясь над робостью Эрнеста, заставившей его, во время нашей битвы с чудовищным пресмыкающимся, оставаться сзади, я вздумал предложить ему составить эпитафию нашему ослу и тем доказать свое сочинительное дарование. Предмет, конечно, стоил попытки. Эрнест не заподозрил в моих словах ни малейшей насмешки; напротив, он совершенно добродушно принял мой вызов. Минут десять спустя лицо его озарилось довольством. - Эпитафия готова! Но, - прибавил он, - ты не смейся, папа. Я ободрил Эрнеста, и он прочел нам свое произведение не без легкого стыдливого румянца: "Здесь покоится честный осел, жертва своей опрометчивости, которой он спас от жестокой и верной смерти четырех детей, их отца и мать, выброшенных морем на этот остров". - Хорошо, друг мой; мы высечем эту надпись на том обломке скалы, подле которого погиб осел. Говоря это, я вынул из кармана карандаш, который всегда носил при себе, и пошел начертить эпитафию на упомянутом обломке. Когда я кончил писать, к нам подошел Фриц, ходивший в пещеру за вьючными животными, чтоб при помощи их перевезти к пещере труп убитого врага. Но прежде я вытащил из пасти и желудка боа остатки нашего бедного осла, которые мы зарыли в глубокую яму и завалили обломками скал, чтобы предохранить труп от хищных зверей. Потом мы припрягли к змее быков, и они стащили ее к пещере. Прибыв туда, дети спросили меня, - папа, каким образом снять нам шкуру с этого гадкого животного, которое, однако, надобно сохранить как трофей? - Я укажу вам способ, который, может быть, удастся. Вы разрежете шкуру вокруг шеи, немного отвернете ее и прикрепите к земле веревками и колышками. Затем вы припряжете быков к голове и тихо поведете их от змеи; таким образом кожа отдерется от тела. Вывернутую кожу вы натрете солью и золой; потом, вновь выворачивая кожу, вы станете набивать ее по частям мохом, затем зашьете надрез у шеи и, придав чучелу наиболее подходящее положение, дадите ей высохнуть на солнце. Эти указания были вслед затем исполнены четырьмя детьми под наблюдением Фрица. Я же пока вынимал мозг из головы змеи, чтоб он не загнил и в нем не завелись черви. Когда чучело было набито, нужно было придать ему естественное положение, и это нас затруднило. Один предлагал одно, другой другое, и никто не удовлетворял остальных. Наконец я обернул змею около пня, вышиной до трех футов, оперев ее грудь на сглаженный верхний конец пня, таким образом, что голова и шея змеи были вытянуты вперед в угрожающем положении. Разумеется, пасть была открыта и язык высунут, и мы выкрасили их в красный цвет соком индийских смокв. Вместо глаз я вставил, за недостатком стекла, округленные и выкрашенные кусочки гипса, покрытые прозрачным рыбьим клеем. Чучело до того походило на живую змею, что долго возбуждало в нас глубокое отвращение и невольный ужас. Потом оно было поставлено при входе в наш музей, над дверями которого дети сделали следующую двусмысленную надпись: "Ослам вход воспрещается". Мне пришла было мысль пристыдить детей за насмешку над нашим несчастным ослом; но надпись рассмешила и меня самого, и я был обезоружен. XXVI ПОХОД. НОВАЯ ПЕЩЕРА. ВАЛЯЛЬНАЯ ГЛИНА. ГОРНЫЙ ХРУСТАЛЬ Хотя угрожавшая нам опасность миновала, но я не мог вполне успокоиться, довольно правдоподобно рассчитывая, что так как убитая нами змея была самка, то нам, пожалуй, придется еще встретиться с другими особями того же вида змеи - самцом или детенышами. И потому я задумал устроить два поиска: один окрест пещеры, а другой около Соколиного Гнезда; последний поиск надобно было, по-моему мнению, распространить до Проспект-Гилля, по направлению к которому находился скалистый проход, который мог служить дорогой страшному гостю. Отправляясь на поиск к Гусиному болоту, я заметил в Жаке и Эрнесте нерешительность; оба они еще не вполне освободились от тяжелого впечатления, произведенного на них змеею и гибелью нашего осла, что весьма понятно в таком возрасте. - Да, меня пронимает дрожь, - сказал Жак, - когда я вспомню неприятное чувство, испытанное мною благодаря чудовищу. Мне казалось, что оно переломало мне все кости. Я постарался ободрить детей, обращаясь к их сердцу и уму. - Подумайте, - сказал я, - убитая нами змея, вероятно, оставила детенышей, которые могут вырасти