а Шилке. Пароход был бы нужен до зарезу. Казакевич строил мой "Байкал" в Финляндии, он тут будет незаменим. Он может быть начальником сплава. И, наконец, в-шестых!.. Осмелюсь представить... - Да будет вам, Геннадий Иванович, запросто, мы свои... - Николай Николаевич! - восторженно воскликнул Невельской.- И это самое важное! По-моему, весь Охотский порт следует перенести прямо на Амур... Для Муравьева такой взгляд был новостью. Неужели этот подлец Вонлярлярский его настроил? Муравьев всей душой был против и даже возмутился. Когда все подготовлено к тому, чтобы исполнить высочайшее повеление и перенести порт па Камчатку и люди подобраны, Невельской говорит такую чушь! Похерить все труды и начинать все сначала? Ввергаться бог 139 знает во что, чуть ли не в авантюру! Да и вообще всю проблему Амура губернатор понимал по-своему. - Я не могу согласиться с вами,- ответил он неодобрительно.- Мне кажется, что ваше мнение ошибочно, быть может, навеяно вам кем-то из личных соображений. Невельской вскочил. Шея его вытянулась, а лицо покрылось пятнами. - Николай Николаевич! Никто не внушал мне и не навязывал, видит бог! Я представлю вам тысячу доказательств, что ото возможно, необходимо, что иначе мы все погубим. Нам нужен, тысячу раз нужен порт в устье Амура, подкрепленный подвозом по Амуру, неуязвимый для неприятеля... - Задали вы мне задачу,- смеясь, сказал наконец Муравьев, подымаясь из-за стола п обнимая капитана.- Да, скажу вам откровенно, если бы даже нечто подобное же пришло и мне в голову, я бы не смел! - повторил он, резко поднимая палец.- И теперь бесполезно говорить об этом. - Так ведь я понимаю, Николай Николаевич. Я же знаю. Я понимаю, что это требует усилий. Но и я должен, я тоже не смею молчать. Это долг мой, ведь иначе все рухнет, мы будем действовать полумерами, а иностранцы... - Еще вообще могут попытаться воспретить нам любые действия на Амуре! Дай бог, чтобы полумеры разрешили! - Но нельзя соглашаться на полумеры! - Я говорю вам, Геннадий Иванович, что все это надо обдумать и обсудить. Мне предстоит представить доклад на высочайшее имя. Многие ваши соображения понадобятся мне. Крейсера нужны. Заселить устье необходимо. Но... вот что я должен спросить вас,- сказал губернатор, приостановившись.- А уверены ли вы, что порт на устье Амура будет удобен? - Да! Вполне уверен, Николай Николаевич. - И суда будут входить и выходить из лимана? - Конечно,- ответил Невельской, несколько удивляясь такому вопросу. - Ну, так идемте, Геннадий Иванович, пока солнце не село, погуляем. Я поведу вас по городу, а дела отложим. Мой отец всегда говорил: "Мешай дело с бездельем, с ума не сойдешь..." Муравьев, Невельской п Ваганов в шинелях и меховых шапках отправились пешком. - Какое тут солнце! - воскликнул Муравьев, выходя на мороз.- Кажется север - тундра рядом, день короткий, а солн- 140 це... Сейчас вы увидите крепость, или блок-форт, как говорит Гиль. С видом гида он повел капитана по улице. - Вот вам и зима! Без малого полтора года не видал капитан зимы и снега. Этот крепкий мороз успокаивал его. Встречные, кто бы они ни были, при виде генерала останавливали лошадей, сдергивали шапки и стояли, несмотря на сорок градусов мороза, с непокрытыми головами, долго кланяясь вслед и удивляясь, что губернатор идет по улице, когда, по убеждению их, начальник не должен ходить пешком. После прогулки Невельской пошел домой. Ему была отведена квартира в две комнаты у вдовы купца. Слуга ждал его. Невельской переоделся, потолковал с хозяйкой и вечером снова был у Муравьевых. - Ну, дорогой Геннадий Иванович! - сказал губернатор, встречая его.- Струве все исполнил. Курьер поскакал, повез Вонлярлярскому распоряжение о "Байкале", а Завойко отправим об Орлове завтра утром... Глава 20 ЭЛИЗ В гостиной пылал камин и горели свечи. Дамы в вечерних туалетах. На Элиз открытое платье и бриллианты в ушах и на шее. Она доказывала губернатору, сидевшему напротив, что Елизавета не то же, что Элиз, и что он не должен ее так звать, а он уверял ее, что Елизавета ото именно Элиз, и она была недовольна, говоря, что это совсем другое имя. Муравьев и сам это знал, но он приходил в отличное состояние духа, когда ему удавалось раздразнить Христиани. Он очень серьезно и терпеливо доказывал свое. Невельской вспомнил, что жеманная Элиз была необычайно спокойна, прощаясь с Мишей. Зная, что Миша и Невельской - оба любимцы генерала и симпатизируют друг другу, Элиз невольно переносила на капитана долю своих добрых чувств. Она привыкла давать тему для разговора и развлекать и в этом видела свою обязанность. Дер- 141 жась этой роли, она сказала, что прочитала книгу про китов... Потом рассказала, что читала однажды про зайцев и про их привычки и что здесь очень много зайцев. Она старалась говорить о чем-либо близком жизни той страны, по которой путешествовала. Невельскому стало жаль ее. Элиз щебетала и жеманилась, и видно было, что старалась сделать приятное. А ему казалось, что у нее на душе не может быть легко, что вся эта фальшь не так ей приятна. Ее тон переменился и она искренне оживилась, когда разговорились про концерты в Сибири. - Я нашла здесь прекрасную публику. У меня было совсем другое представление об этой стране. В Ялуторовске на мой концерт пришли ссыльные, ваши бывшие князья и графы, отбывающие здесь наказание. Они захотели поблагодарить меня. Я познакомилась с месье Якушкиным и с месье Пущиным. Потом я познакомилась с их милой хозяйкой, мадам Мешалкиной. Простая, но прелестная женщина! Я никогда не встречала людей прекраснее. Вы знаете, капитан, Берлиоз говорил мне, что он нигде не видел такой отзывчивой публики как в России. Мне кажется, то же самое ив Сибири, хотя тут совсем другая страна. В Иркутске тоже много ссыльных! Я не знаю, есть ли ссыльные в Красноярске, но мне тоже очень нравится этот город! Рассуждения ее были немного смешными, но капитан слушал с удовольствием. Несмотря на жеманность и деланные улыбки, Элиз была настоящая артистка и труженица великая. Он рассказал ей про концерт, на котором был в Вальпараисо. Разговорились про Америку. - Вот страна, в которую меня не влечет! Там нет искусства... - Но оно развивается... - Да, может быть. Но пока, как пишут, это страна сильных простых людей: плотогонов, лесорубов, пастухов... "Муравьев ужасно ошибается, если думает, что ее всякий может целовать,- думал Невельской.- Почему он так сказал? Он не уважает ее?" Было очень неприятно, что губернатор, такой прекрасный н умный человек, так ошибочно судит. Ему казалось, что если отбросить служебные соображения и прочие предрассудки, то и Элиз со своим страдивариусом тоже была здесь землепроходцем, первооткрывателем, Куком или Лаперузом в своей сфере, настоящим товарищем и ему, и Мише, и всем... Глава 21 КАЗАКЕВИЧ Нayтpo губернатор вызвал к себе старшего офицера "Байкала" лейтенанта Казакевича. - Прошу вас садиться,- сказал он. Казакевич - плотный и коренастый, с короткими усами и узкими низкими бачками. Он почувствовал, что предстоит серьезный разговор. Муравьев пристально посмотрел в глаза Казакевичу. - Прошу вас иметь в виду и помнить,- быстро и резко сказал он,- что все, что тут будет сказано, вы обязаны хранить в тайне. - Слушаюсь, ваше превосходительство! - ответил Казакевич. Муравьев помолчал, кусая ус и хмуря брови. - Мне сделан донос, что открытия, совершенные капитаном Невельским, ложны. Губернатор быстро обежал взором лицо Казакевича, мундир и руки и снова уставился в его лицо. Муравьев не лгал, такие сведения действительно были у него, и Казакевич это сразу понял. Петр Васильевич - не робкого десятка, в его квадратной голове и в коренастой фигуре были и воля и сила. - Ваше превосходительство! Как участник описи,- не торопясь заговорил он,- я готов под присягой заявить, что все сведения, представленные капитаном, чистейшая правда. Муравьев сощурился. Он сам понимал это. Когда в каюте на "Байкале" Невельской рассказывал об исследованиях, присутствовали все офицеры судна, и все были в восторге, и, будь сведения Невельского ложны, они по-другому бы себя держали. - Вы можете ручаться мне, что все открытия и все карты верны. - приподымая угол рта, спросил он. - Да, ваше превосходительство, я готов поручиться! Я совершенно уверен, что открытия верны. Муравьев молчал. - Хорошо, я верю вам! - сказал он наконец. Ему понравилось, что офицер не дрогнул, не побледнел, а говорил совершенно спокойно. 143 - Расскажите мне подробно, как происходили исследования,- сказал губернатор- Я хочу, чтобы все это вы мне рассказали,- делая ударение на слове "вы", сказал он. Казакевич обстоятельно рассказал о ходе открытий. - Что вы скажете о Невельском? - спросил губернатор.-∙ Я много слышал о вас и вам верю. Казакевич ответил, что Невельской отличный командир и на хорошем счету у его высочества великого князя Константина и его светлости князя Мешинкова. - Л ваше личное мнение? - Он мой старый товарищ,- чуть дрогнув взором, ответил офицер. Губернатор замолчал. "Ага,- подумал он,- тут что-то есть. Нет дыма без огня..." Ему нужен был человек, который знал бы всю подноготную и слабости Невельского и который в душе был бы обижен на него, хоть немного завидовал бы. - Я могу предложить вам службу в Иркутске. По особым поручениям. Вы будете вести подготовку важнейших мероприятий.- II, не дожидаясь ответа, губернатор сказал: -Подумайте об этом и дадите мне ответ в Иркутске. Губернатор встал, холодно поблагодарил Казакевича и попрощался с ним, еще раз предупредив, что язык надо держать за зубами. Выйдя от губернатора, Казакевич подумал, что с таким человеком служить можно. Разного начальства Казакевич насмотрелся за свою жизнь вдоволь и Муравьева не боялся... Старший лейтенант "Байкала" - старый товарищ Невельского, но в плаванье, когда люди Целый год вместе и оба молоды и один не ищет поддержки другого, часто мнения их расходились. Вообще у Невельского не было, по мнению Петра Васильевича, тех привычных в начальствующих лицах качеств, как, например, у Муравьева. Невельской из корабля устроил какой-то парламент. Каждый мог подать голос и спорить, а вот, бывало, принимая вахту у старшего лейтенанта, поступал невежливо, словно до него пес вахту сопляк. Бывало, натянув фуражку покрепче, оглядывал он взором паруса с таким видом, словно собирался набить всем морду за непорядок. Бывали случаи, что, если судно шло фордевинд, вдруг менял курс, переводил его бейдевинд, а то 144 добавлял косых парусов, убирал прямые или велел зарифить. (ловом, или прибавлял или убавлял парусность, но редко когда продолжал идти так, как шли. "Зачем он уж так себя выставляет?" - обижался Петр Васильевич. Похоже было, что Невельской показывает этим, что управлять кораблем может только он один, хотя никогда капитан не сказал укоряющего слова. Напротив, как знал Казакевич, Невельской всегда на него надеялся как на каменную гору. Казакевич знал, что Невельской совсем не собирался его унижать, что он таков с ранних лет, всегда все делал по-своему, не задумываясь о том, нравится ли это окружающим или нет. Но именно это Казакевичу совсем не нравилось. Несмотря па демократические замашки Невельского, в нем было большое упрямство и бесцеремонность. Но офицеры-то, и команда, и иностранные лоцманы не знали его странностей и видели лишь недоверие капитана к своему старшему лейтенанту. Правда, Петр Васильевич был послан к устью Амура и первым вошел в него. Теперь иногда его до глубины души возмущало, если открытие Амура приписывали целиком Невельскому. По всем этим причинам внимание Муравьева пришлось ему но душе. Он слыхал, что губернатор, если хочет с кем-нибудь служить и собирается приблизить человека, для начала всегда дает острастку... Поэтому происшедший разговор показался ему многообещающим. Он пошел на квартиру к Невельскому. - Какие дочки хорошенькие у твоей хозяйки, ты тут еще влюбишься, - заметил он Геннадию Ивановичу. Разговорились о тех же делах, про которые Геннадий уже говорил и с ним и с Муравьевым,- как занимать устье и спускать по Амуру экспедицию. - И я тебе скажу, Петр, что ты самый подходящий человек для этого! Только ты можешь быть начальником над сплавом и первый займешь край. Ты первый вошел с устья, а теперь спустись но реке до того места, куда поднялся! - засмеялся Геннадий.- Дело это, конечно, далекое и не так все просто сделать, но я снизу, а ты сверху, и мы встретимся с тобой, Петя, где-нибудь на устье Уссури. Соглашайся, брат, на предложение Муравьева. Но ставь условием, чтоб были пароходы. Строй их сам где-нибудь на Шилке. Ты же строил "Байкал", опытность у тебя 145 есть, Петя. Чтоб у Ангуна пройти с гудками, чтоб видна была техника, чтоб мы появились на Амуре не как дикари, не с тем же оружием и не па тех же лодках, что двести лет тому назад Хабаров. Ведь нынче побережье Китая всюду посещается пароходами. Подумай, Петя! Глава 22 ОБЪЯСНЕНИЕ - Нет, Алексей Иванович, позвольте, позвольте, я не согласен с тем, что вы говорите, что мужик Чичикова убежит. Русский человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его хоть в Камчатку, да дай только теплые рукавицы, он похлопает руками, и пошел рубить себе новую избу. Н Гоголь, Мертвые души. Длинные каменные крылья здания Якутской духовной семинарии, казалось, вросли в землю. У толстой стены, из глубины наметанных к ней снегов, торчали толстые березы. Иней обметал их редкие тяжелые ветви. А в небе, из-за крыши, сверкал позолоченный крест миссионерской церкви, и ледяной ветер тянул над ним по яркой сини белые редкие тенета. Попы, чернобородые и безбородые, с якутскими, тунгусскими п русскими лицами, прошли за низкие ворота проводить генерал-губернатора. Его ждали открытые сани, запряженные рысаком. Муравьев снял шапку, перекрестился на икону; в низкой арке каменных ворот, не надев шапки, велел Струве, который тоже перекрестился, садиться, а сам простился с попами. Струве замечал перемену в генерале. Что Муравьев не верил в бога, это знали все его окружающие. Не так давно он не обращал никакого внимания на духовные учреждения. Перемена произошла, кажется, после встречи с Иннокентием, о котором несколько раз заходила речь в эти дни, так как губернатор сочувствовал идее преосвященного о переводе епископской кафедры в Якутск из Аляски. 146 Струве признавал, что Иннокентий замечательный человек. Но ему не нравилось, как язвительно старик именовал "лютеранами" деятелей Российско-Американской компании. Это больно задевало Струве... Вообще, если что-нибудь не сходилось в понятиях Струве, он мучился жестоко. Так было и на этот раз. Он не вытерпел и сказал по дороге губернатору: - Николай Николаевич, я глубоко чту преосвященного Иннокентия, но вот мне совершенно непонятно, почему он так неприязненно отзывается о лицах, возглавляющих Компанию? У Муравьева мерзло лицо, но закрываться пли отворачиваться он не хотел. А рысак набавлял хода, и встречный ветер все крепчал. - Потому что в Компанию налезли все кому не лень! - грубо, но спокойно сказал губернатор.- Заправилам Компании дороже собственная шкура, чем интересы России. Они готовили подставное лицо из Завойко, чтобы плясал под их дудку, но Завойко не дурак и ушел ко мне. Редко Муравьев высказывался так прямо, как сегодня. Струве боготворил его и не смел подумать, что генерал неправ. Но, и обучаясь в Дерпте и воспитываясь в своей семье, он усвоил совершенно противоположные взгляды. Как больно знать, что люди, которых уважаешь и даже любишь, так презирают и ненавидят все то, во что приучен верить с детства. Вопрос, заданный Муравьеву, не разрешил его сомнений. - Погубят и флот и Компанию! Чудовищная рутина! - добавил Муравьев. Но главной причиной его раздражения и озабоченности были не космополитические воззрения Струве, не ионы и немцы и не устройство епископской кафедры в Якутске. Все это были лишь дополнительные поводы. Сегодня он готовился внутренне к серьезному разговору с Невельским. Тот сказал вчера, что хочет представить новые доказательства в защиту своих проектов; он, кажется, по наивности своей еще считает сплетнями то, что было в самом деле решено, и, видно, не понимал, что дело с Камчаткой вполне серьезно, надеялся, что все повернет согласно своим "идеям". Следовало, видно, прямо и откровенно ему все сказать, тем более что изменить он ничего не мог, а считаться с решением губернатора обязан. "Показать, что я ценю его труды и планы, но, к сожалению, па этот раз они совершенно неосуществимы". В глубине души Муравьев был сильно озабочен. Казалось ему временами, что Невельской, быть может, и прав, и это его огорчало. Рысак остановился. Струве спрыгнул. Муравьев, с багровым от мороза лицом, прошел в дом. Губернатор поздоровался с Невельским и прошелся по комнате, потирая озябшие руки. Подали водку и закуску. Генерал и капитан выпили по рюмке и перешли в другую комнату. Там на большом столе лежали карты описи и старые карты. - Итак,- сказал губернатор, как бы продолжая прерванный разговор,- Амур открывает нам путь в мир. Я полагаю, конечно, что порт на Амуре возможен... Невельской светло взглянул на генерала. Он походил сейчас на молодого ученого, который с воодушевлением готов поведать о своих замыслах. - Вот вы спрашивали меня, Николай Николаевич, удобен ли будет такой порт. Вполне удобен. Конечно, устье Амура - это не Авача, но порт на Амуре неуязвим и всегда может быть подкреплен и продовольствием и воинской силой по скрытым от противника внутренним путям. С развитием тоннажа флота и с открытием других гаваней, лежащих к югу от Амурского устья, мы построим порты еще более удобные! Они будут открыты!. Порт - флот, флот - порт! - воскликнул он с таким видом, словно открыл новую формулу. Невельской, при всем своем увлечении Амуром, понимал прекрасно, что вход в лиман через бар северного фарватера не совсем удобен. Он сказал, что очень важно произвести дальнейшие исследования и, главное, искать незамерзающие гавани на юге. Муравьеву эти гавани южнее устья казались ненужной и несбыточной фантазией. Зачем? В то время как есть великолепная Авача п, главное, есть высочайшее повеление; документы составлены, ведется переписка! - Эти гавани есть, Николай Николаевич! О них рассказывали мне гиляки. Мы должны прежде всего искать гавань Де Кастри, описанную Лаперузом. На юге теплее, там удобнее жить людям, видимо, плодороднее земля. - Порт на Амуре в будущем, но сейчас порт на Камчатке! Вот мое мнение, Геннадий Иванович. Главное, ресурсы Охотска сейчас пойдут в Петропавловск. Уже в будущем году Камчатка станет отдельной областью, и Охотский порт целиком переносится туда. На Амуре же поставим пост. 148 Невельской ужаснулся, его руки задрожали. Подтверждалось то, во что он не хотел верить. - Николай Николаевич, Охотский порт нехорош, нездоровый, но переносить его нельзя! - Как нельзя? - удивился Муравьев.- Почему нельзя? - Порт плох, бухты нет, в отлив суда валяются на кошках, но Охотск надо оставить так, как он есть, Николай Николаевич. Пока не трогайте Охотского порта, иначе погубим все амурское дело. Муравьев возмутился. "Да вы в своем уме? - хотелось спросить ему.- Что это, насмешка?" - Только на Амур, но не на Камчатку,- умоляюще сказал капитан.- Вы все погубите! Будет ужасная катастрофа. Вы отдадите все наши средства прямо в руки врагов, а питать Амур, возить туда продовольствие, людей окажется нечем. - Геннадий Иванович, бог с вами! Что вы говорите! - не сдержался Муравьев.- В руки каких врагов? Какие средства? Да поймите, что нельзя далее оставлять такого порта. Мы губим суда, людей... А питать Амур первое время прекрасно будем с Камчатки. Ведь сами же вы, не доверяя Охотску, отправили свой "Байкал" на зимовку в Петропавловск? Этим вы опровергли то, что сейчас говорите! - Это так, но Камчатка оторвана, сама вечно голодная и не сможет питать Амура. И переселенцы там ничего не сделают, пока у них не будет связи со всей Россией. Амур будет питать Камчатку. А без Амура она мыльный пузырь. Николай Николаевич! Христом богом молю вас! Еще два года - и весь порт будет на Амуре. Я знаю, что Охотский порт плох, никуда не годен, знаю все... А два порта - там п тут - мы не создадим, нет судов, людей, средств. - Никогда не думал услышать от вас подобные суждения,- воскликнул Муравьев.- Никак не ждал. Да все возмущены таким портом! Поговорите с любым человеком - все проклинают Охотск! Это позор России, посмешище... Охотску не должно было существовать и сто лет тому назад. - Это напрасно, напрасно! Камчатка сама по себе - без Амура - ничто в ее современном положении, как бы прекрасна ни была Авача,- воскликнул Невельской.- Уж если действовать, так прямо! Занять устье, побережье и Сахалин! - Вы успокойтесь, Геннадий Иванович! Ведь все будет сделано. Будет экспедиция на устье Амура. Орлову уже послано распоряжение. Порт на Камчатке не исключает занятия Амура. 149 Мы пойдем и на то и на это. Что же вам еще надо? - с оттенком досады, словно упрекая Невельского в упорстве, сказал он.- Мы сразу будем занимать два важнейших пункта... - Не надо выделять Камчатку в отдельную область. Это погубит само дело! Я чувствую это. Люди, силы, средства - все пойдет туда. Камчатка не только не поможет Амуру, но будет помехой. Это ясно как божий день! - Одно другому совершенно не помешает. Муравьев сказал, что Федор Петрович ЛИТКР тоже за Камчатку и советует снабжать ее с островов Бонин-Сима. - Только Охотск н может дать Амуру жизнь. Вы погубите Амур! - Руку даю на отсечение - начнись война, англичане пойдут на Камчатку. Иначе их газеты не писали бы про Петропавловск, не расхваливали бы его. - Смотрите: Амур - юг, жизнь, это хлеб, это путь к океану, это леса. Камчатка - чудесная гавань, великий порт будущего. Нынче она почти мертва. - Англичане займут ее... - Англичане пойдут туда, где мы будем,-чуть не кричал Невельской.- Зачем же нам иметь главный пункт там, где мы уязвимее всего? В Петропавловске мы окажемся в безвыходном положении. Мало ли что могут англичане расхваливать! Зачем же нам плясать под их дудку?! А ведь мы именно будем плясать под их дудку, если станем отзываться на всякое их чиханье. Не они, а мы- должны диктовать. Мы должны привлечь их туда, где мы сильней всего. Мало ли какие пустынные бухты могут занять они во время войны. Важно, чтобы они не поразили наши главные силы, чтобы вся война была выиграна. На Амуре мы будем неуязвимы, а на Камчатке - отрезаны... - Я не могу переносить порт на Амур, который еще не занят нами, и не могу возбудить этого вопроса, пока мы не встанем там. Я могу действовать лишь на реальной почве. Ведь я гу-бер-на-тор! - воскликнул Муравьев. "Какое страшное поражение! Камчатка будет областью,- думал Невельской, идя домой.- Вместо того чтобы заниматься исследованиями, начнем возить на судах чиновников, их семьи, попов, кормить всю эту свору, строить ненужные сооружения. Хвастун Лярский или Завойко будет губернатором... А я-то надеялся, я верил ему!.." Он почувствовал, что среди этих лесов и бесконечных снегов, в этой стране он сейчас совершенно одинок и не нужен со всеми 150 своими замыслами, которым он посвятил всю жизнь. Невельской вспомнил, как собирался в путь, объездил весь Питер, искал прессы для тюков, чтобы удобнее все сложить и взять побольше груза, как в Портсмуте стал дальше от порта на Мо-дер-банку, чтобы удобнее было скрыть цель вояжа, как все подчинил любимому делу, н что не было у него иной цели, иной радости... Теперь рушилось все, что он любил больше себя, больше всего на свете. "Я не себе, не себе этого хотел,- с горечью подумал он.- Ради чего я здесь, в юртах, в тайге, бросаю море, позорю себя, становлюсь сухопутным человеком, оставляю все, к чему привык?.." Глава 23 КЛЫК МАМОНТА ...излагали вольные мысли, за которые в другое время сами бы высекли своих детей. Н. Гоголь, Мертвые души На другой день губернатор прислал записку и просил капитана к себе. Через некоторое "время после того, как посланный ушел и Невельской уже собрался, к воротам подкатили сани губернатора. - Геннадий Иванович! Событие! -сказал Муравьев, входя в комнату, по которой разбросаны были книги. На столе виднелась куча исписанной бумаги.- Клык привезли! Мои подарок-графу Льву Алексеевичу! Едем смотреть... "Он, видно, не пал духом и с воодушевлением сочиняет докладную,-подумал губернатор.-Надо брать быка за рога..." Поехали смотреть клык мамонта. Желтый бивень в человеческий рост лежал под навесом на досках во дворе канцелярии областного управления. Чиновники собрались тут же. Урядник, доставивший клык в Якутск из низовьев Лены, давал объяснения. - И хорошо мясо сохранилось? Ты ел мясо мамонта? - спросил Муравьев. 151 - Так точно, ваше превосходительство, шибко даже вкусное. Только вот брюхо заболело! - Как же рискнул? - А что же! Я у чукчей раньше видел, как едят. - Мы с вами зацепим этим клыком великое будущее,- сказал Муравьев на обратном пути Невельскому. Капитан молчал. Приехали к Муравьеву. Губернатор показал капитану последний выпуск известий Географического общества со статьей Берга, видимо, родственника известного ученого. Тот писал об Амуре, что река эта не принадлежит России... Муравьев был возмущен. - Вот вам еще одно проявление петербургского космополитизма! - Доводы этой статьи нетрудно разбить в пух и прах,- оживился Невельской, прочитавши.- Я представлю вам письменные возражения. - Возмутительная пачкотня! - Не оставляйте этого, Николай Николаевич! - У меня к вам еще одна просьба, Геннадий Иванович. Вы когда-то предлагали мне взять на службу своего приятеля, Александра Пантелеймоновича Баласогло. Я встречался с ним несколько раз в Петербурге, и вы, конечно, слыхали об этом... В свое время я не мог принять его на службу и отказал. Должен вам сказать откровенно, были причины, от меня не зависящие, но сам я никогда не забывал о нем. Теперь такой человек будет мне необходим. Он знает восточные языки! Жаль, что он по-китайски не знает. Невельской смягчился. - Он не знает, но изучает китайский язык. - А что вы еще скажете о нем? - Скажу, что жаль, что его не было со мной на описи. - Вы думаете, он вам пригодился бы? - Конечно, Николай Николаевич! Теперь, после открытия, Муравьев был готов в самом деле пересмотреть свой взгляд на эту рекомендацию Невельского. Сейчас кстати было поговорить об этом. - Я не всегда и не все могу сделать, как хочу, Геннадий Иванович. Вот вы полагаете, что я самовластен и действительно все зависит от меня. Нет, это не так! Уже помимо того, что вообще человек ограничен, я завишу от людей, подчиненных мне, 159 не меньше, чем они от меня. Несмотря на, казалось бы, огромную мою власть, я лишь исполнитель... Все мы более или менее отважные исполнители.- Муравьев помянул, как в Аяне он был вдохновлен игрой Христиани, ее переложением Шопена для виолончели.- И я думал, какая же сила мы, если даже Шопен с таким могуществом протестует... Но весь талант его пока бессилен. Наша полиция и Третье отделение сильней. Вот наши боги и ангелы-хранители. Я - патриот, Геннадий Иванович,- сказал он полушутя.- И даже в музыке Шопена вижу величие нашей империи... Не верите? Ей-богу... Впрочем, ваше дело... Так вот, поэтому, прежде чем осуществить свой замысел, я должен принять все меры, чтобы в него уверовал государь и чтобы он почувствовал это своим замыслом... Он заходил по кабинету и заговорил серьезно: - Сибирские чиновники никакого пристрастия к Петербургу не имеют, хотя, будучи страшными кляузниками, всегда готовы писать доносы друг па друга и прибегать в борьбе между собой к помощи Петербурга. Многие - я знаю - ненавидят и меня и петербургское правительство, а всех служащих со мной презрительно называют "навозными", то есть выброшенными к ним в Сибирь из столицы... А я подрываю влияние здешних царьков. Здесь каждый мало-мальски выдвинувшийся или разбогатевший человек хочет стать в своем роде Кучумом. Сибирь нужно завоевать сызнова, культурой и цивилизацией... Вот в Иркутске живут сосланные за четырнадцатое декабря. Они сжились с местными, оказали на них огромное влияние. Подают прекрасный пример! Сибирь - страна пришлых людей, и все пришлое она привычно усваивает. Надо сказать, что сибирское простонародье отлично от европейского. Тут вы найдете качества, необычные для нашего крепостного люда. Сибиряк сметливей и зажиточней. Тут страна без дворян, купцы и золотопромышленники сами управляют своим хозяйством. Страшные условия, в которых выжили предки сибиряков - каторжники, вольные переселенцы, казаки,- закалили их. И эти пионеры задали хороший тон всем, в том числе и нам с вами. Вечная борьба с природой, вечное ружье за плечами - вот каковы здесь люди! Этот парод способен бог знает на что... Скажу вам больше. Я убежден, что Восточной Сибири с ее богатствами суждено когда-нибудь стать отдельной республикой. Как вы думаете? Невельской несколько удивился, что губернатор задает такие вопросы. 153 - Но зачем отдельной? - спросил он с улыбкой. Сам он смутно слыхал о существовании автономистских настроений в Сибири, но будущее этой страны представлял в единстве с Россией. Сибирь и Россия - не Америка и Англия. Там свое, а тут другое. - Мы стремимся на океан,- продолжал губернатор,- на другом берегу которого такая великая страна, как Америка. Мы должны завязать связи с Америкой... Великие народы наши окажут огромное влияние друг на друга. Разбои американских китобоев - ничтожно малая помеха, но торговля с американцами выгодна, и мы должны всячески развивать ее. Мы будем снабжать Камчатку из Америки! Вот в чем секрет! Василий Степанович в масштабе Аяна разрешил всю проблему сношений с Америкой, и нам остается шагать по его стопам. Они возят ему вина, мебель с Востока и превосходные сигары. Он прекрасно знает, откуда и что следует заказывать. И в Охотске это знает каждый служащий. Но дружба дружбой, а на ногу себе наступать не позволим... Не только они у нас должны торговать, но и мы у них. Могут все эти наши иркутские Баснины, Нестеровы, Кузнецовы? Наша Компания? - Сами же вы говорите, Николай Николаевич, что сибиряки написали на вас донос, едва вы улучшили положение декабристов. Мало, мало средств в Сибири. Еще меньше - на Камчатке. Она бедна, ничтожна! Богатство ее в земле, и не Америка, а Сибирь должна ее поднять! - Будь в России республика, дело пошло бы по-другому! Петербург Сибири совершенно не знает. Это губит страну! Двадцать лет шла переписка о постройке деревянного госпиталя на Камчатке! А богатства вечно будут лежать в земле при таких порядках.- И Муравьев пошел ругать петербургское правительство. Он обнаруживал себя человеком, который судит совершенно свободно п даже не боится крамольных мыслей. Он вообще любил вести рискованные разговоры, как любил острую игру. Муравьев снова заговорил о враждебности Америки к Англии, заметил, что не идеализирует Америку, зная, что там деспотизм демократии, горлодеров и демагогов и что он не верит в непогрешимость никакого строя... Это было время, когда Штаты бурно развивались, когда их пример стоял перед глазами человечества, когда каждый, кто желал пробуждения родного народа или независимости для подавленной кем-либо страны, не мог не видеть примера Штатов. 154 Уже раздавались голоса, что и в Америке далеко не все совершенно, что в этом новом мире есть свои несправедливости и ужасы, что демократизм американцев по-своему деспотичен. Но все же это был новый мир, и он развивался без королей, дворян и, как казалось некоторым со стороны, без привилегий для отдельных классов и личностей. Нельзя было не видеть этот новый мир, закрыть на него глаза. Невельской тысячу раз встречался с американцами и знал их. Америка не представлялась ему отвлеченным идеалом. Он судил о ней по тем реальным людям, которых встречал... "Нельзя,- полагал он,- из-за того что у нас монархия, а у них демократия, позволить их торговцам, китобоям и шкиперам грабить нас". Муравьев, вернувшись из путешествия и повидавший, как горят подожженные американцами Шантары, при всей своей симпатии к американцам тоже многое понял. Штаты стояли у берегов Сибири, их хищники рыскали всюду. Они быстро распространяли свое влияние на весь океан. Прежде чем завести с ними торговлю и дружбу - знал он теперь,- надо занять твердую позицию... Наконец лед на Лене окреп. Муравьевы уезжали. За последние дни до губернатора дошли новые неприятные слухи. Он получил письма из Иркутска от Зарина, который прямо ничего не сообщал. Но, читая между строк, можно было догадаться об опасности. "Так это или не так, домысел ли это мой или реальная неприятность - узнаем в Иркутске",- полагал Муравьев. Пока что надо было набраться терпения, чтобы опять не мучиться сомнениями всю дорогу, весь этот дальний путь по суровой ледяной реке при леденящих морозах. Правда, возки очень удобные, они походят на маленькие домики с застекленными окнами, в каждом маленькая печка... На прощание губернатор сказал Невельскому, что многое будет зависеть от дел, как они решатся в Иркутске, и что только там он начнет составлять доклад императору и тогда снова вернется ко всем соображениям, которые высказывал капитан. - Ну, а вы следом! - сказал он, поцеловавши капитана. В его расчеты не входило ни огорчать Невельского, ни брать его с собой. Под предлогом, что нет коней, он решил задержать и капитана и всех его офицеров в Якутске, чтобы, явившись в Иркутск, подать новости в Петербург из своих рук. Муравьев никогда и никому не верил. Неизвестно, что ждало его в Иркутске, какой клубок неприятностей свит там за время его отсутствия. "Я должен сам все видеть и сам все сделать,- сказал он себе.- И тогда милости просим, господа честные, жду вас в Иркутске". Губернатор уехал. Через две недели, изучивши якутские архивы и наслушавшись рассказов якутских обывателей, вычертив карты начисто, побывав на местных балах и научившись плясать знаменитую сибирскую "восьмерку", Невельской с офицерами также пустился в дальний путь по замерзшей Лене. ВТОРАЯ ЧАСТЬ "И Р К У Т С К" Мне стоит забыться мечтой - И, силе ее уступая Живьем восстают предо мной Картины родимого края . О м у л е в с к и й (11. Федоров), Глава 24 В ПУТИ Невельской ехал в Иркутск в светлом настроении, несмотря на все неприятности, которые он пережил в Якутске. Дорога ли его успокоила, сибирская ли природа, Муравьев ли открыл перед ним завесу, показавши свой внутренний мир, или просто он многого ждал от будущего, но у Геннадия Ивановича было ощущение, что все его многолетние страдания окончились и что произошло это именно теперь. Как ни любил он страстно море, флот и путешествия, но служба всегда ограничивала. Ему запрещено было в течение многих лет исполнить то, к чему стремился. Дальний путь - сплошные заботы и непрерывные неприятности для капитана. Визит к английскому адмиралу, обед и тесть часов непрерывных разговоров с ним, задержка в иностранном порту, липшие расходы по ремонту - ко всему могут придраться по возвращении. Транспорт отпускали с большой неохотой, опасались, что в Европе разгорится революция, вспыхнет война, требовали скорей пройти европейскими водами, как можно меньше задерживаться в портах. Собирались советы стариков адмиралов, решали, что идти судну не под государственным, а под компанейским флагом. Крайняя настороженность, с которой отпускали "Байкал" высшие лица в Петербурге, их придирки, подозрительность побуждали капитана писать в Петербург о каждой мелочи, выказывая верность, уважение и благодарность начальству. Дела в портах, знакомства и встречи в Портсмуте и Лондоне, прием 159 у бразильского императора в Рио-де-Жанейро, розыски бежавшего матроса, сманенного торгашами в Саутгемптоне, заказы и ремонт на верфях - все требовало осмотрительности и такта и обо всем приходилось доносить в Петербург. Невельской был привычен к плаваньям, но служба требует своего, о многом некогда даже подумать. Книги, накупленные в портах, лежали недочитанные, а некоторые и неразрезанные. Не раз казалось ему, что судит он обо всем узко, что даже в Лондоне стремился осмотреть лишь то, что касалось моря, что обычно по традиции осматривали моряки. Все "морское" он знал: новейшие лоции, карты ветров, теории о магнитных аномалиях, о зависимости ошибок разных приборов от разных причин, знал современные корабли и машины, судостроительные заводы и современное оружие. В Лондоне осмотрел многие строящиеся суда, побывал на разных верфях, написал кучу писем в Петербург о своих впечатлениях. Но все это было об одном и том же... Теперь, хотя он стал чуть ли не сухопутным человеком, казалось, у него возникали новые, более широкие интересы, и перед ним открывалась новая жизнь. Он готов был снова, как и всегда, трудиться для успеха флота и мореплавания. Но мыслям стало просторнее, он мог думать о чем хотел и когда хотел. И все значительнее становилась для него не только флотская, а общая жизнь, ради которой он желал развития русского мореплавания на Тихом океане. Несмотря на разногласия с губернатором, он радовался, что судьба послала ему в покровители такого образованного человека, с которым можно свободно говорить о системе Фурье, о декабристах и даже о неизбежности преобразований в государственном строе России. В этой солнечной Сибири оживало в душе все, что прежде казалось загубленным. Капитан вез книги и готов был сызнова учиться по-мальчишески жадно. Он мечтал написать записки о своем кругосветном путешествии. Он решил подробно сообщить о своих замыслах Федору Петровичу Литке и просить у этого старого и благородного ученого, перед которым он благоговел, советов и покровительства. Теперь, когда сделано открытие и совершено труднейшее путешествие, да еще в такой короткий срок, было о чем написать Федору Петровичу. Капитан чувствовал, что входит в общество людей, смеющих иметь свое мнение даже в современных условиях. Былая служба в Средиземном море и на Балтике представлялась тусклой. 160 Прежде над ним довлела нерешенная задача. Он знал, как к ней подступиться, но не смел, хотя и не по недостатку решимости. Все мысли его, особенно за последние годы, были направлены к этой цели. И вот теперь открытие совершено. Найден не только путь к океану, но и открылся новый вид на всю собственную жизнь; он сам себя раскрепостил, исполнив замысел. Ему даже приходило в голову, что, может быть, в тяжести былой жизни повинна была не служба при великом князе, не мнимая узость собственных, а также флотских интересов и не ограниченность своих знаний. Уж зачем нести напраслину: среди моряков русского флота много образованнейших людей. Да и сам капитан знал много, многое видел. А Невельскому всегда казалось, что все тесно, все чего-то мало, не хватает. Он рвался на простор. Виной всему был, конечно, неосуществленный замысел. Из-за него он сам себя ограничил во всем, как монах, посвятивший себя богу. Теперь он прозре