роны стояло по дежурному, иначе ферму легко могли застать врасплох невидимые в темноте враги. Когда Кэрби встал на место Виллиго, Дик быстро прошел по веранде и сделал наставление Оливье и Лорану, чтобы они все время глаз не сводили с вверенных их надзору сторон палисада фермы. Для большего доказательства, что ферма окружена врагами, канадец выстрелил из винтовки. Не успел замолкнуть гул выстрела, как в окрестном лесу послышался треск сучьев и шорох ветвей. Это значило, что нирбоасы тесно обложили блокгауз, готовые напасть на него при малейшей оплошности гарнизона. - Ты слышишь? - спросил Дик Виллиго. - Да. Нирбоасы убежали, трусливые псы! - отвечал вождь с презрительной улыбкой. Он сошел с бельведера, по жердочке перебрался через ров, хорошенько приладил за плечами винтовку, чтобы удобнее было ползти, и с минуту постоял на месте, приглядываясь к темноте. Дик тревожно следил за ним глазами, готовясь каждую минуту бежать к нему на помощь. Но вот Виллиго выдвинулся вперед, прислушиваясь к смутному говору в неприятельском лагере, чтобы не наткнуться как-нибудь на враждебный пикет. Число пикетов было так велико, что Виллиго сейчас же догадался о присутствии около фермы чуть не всего наличного войска нирбоасов. И он не ошибся. Нирбоасский поселок находился на берегу Сван-Ривер в нескольких милях ниже блокгауза. Трупы убитых, выкинутые в реку, принесло течением в нирбоасскую деревню, и дикари поголовно восстали для того, чтобы отомстить. Нирбоасы предварительно послали к своим союзникам-нготакам требование, чтобы те присоединились к ним для нападения на ферму. Но последние отвечали, что они вступили в союз с нирбоасами вовсе не для войны с белыми, что с белыми они воевать не желают и потому расторгают союз. Таким образом, устроенный дундарупами с великим трудом союз трех племен против нагарнуков совершенно неожиданно распался. Теперь нагарнукам уже нечего было бояться; они были гораздо сильнее дундарупов и нирбоасов вместе взятых. Известие о расторжении союза пришло как раз в то время, когда Виллиго задумал пробраться через нирбоасские аванпосты. Воины так заволновались, что начали сходиться кучками, перебегать с пикетов и вообще позабыли о предосторожностях. Это и дало Черному Орлу возможность благополучно пробраться через их ряды, да вдобавок еще подслушать их разговоры. Радуясь тому, что он случайно узнал, Черный Орел продолжал тихо ползти мимо пикетов. Судьба Тиданы и прочих защитников фермы нисколько не беспокоила его. Он знал, что теперь нирбоасы сами получат новый тяжелый урок. Когда Виллиго достаточно удалился от неприятельского лагеря, он встал на ноги и со всех ног пустился бежать к Лебяжьей реке, до которой и добежал в каких-нибудь полчаса. Тщательно обследовав местность, он, должно быть, остался вполне доволен осмотром, потому что спрятался за куст на берегу и начал очень похоже подражать пению ночной птицы. Не долго пел он. Ему вскоре отвечали точно таким же криком в лесу. Виллиго вышел из-за куста, встал на самом берегу реки и подождал немного. Слабый крик гопо повторился ближе, где-то в листьях деревьев. - Кто идет? - вполголоса спросил вождь. - Коанук! - было ответом. - Давно ли дожидается меня здесь Сын Ночи (перевод имени Коанук)? - С заката солнца. - Нирбоасы напали на ферму Кэрби, и Тидана с друзьями пошел к нему на помощь. - Я это знаю! - Оставшись один с Воанго, Черный Орел вынужден был бежать от нирбоасов. - Я это знаю! - А знает ли Коанук, что сделалось с Воанго? - Воанго увели нготаки в свои деревни. - Где Нирроба, Вайя-Нанди и Ви-Вага? - Нирроба здесь и ждет твоих приказаний. Вайя-Нанди и Ви-Вага остались в лагере лесовиков. - Далеко ли отсюда? - Два часа ходьбы. Ты сам велел их вождю подойти поближе. Он так и сделал! - Хорошо. - Но только вождем у лесовиков теперь не Вилькинс. - Не Вилькинс? Кто же? - Вчера прибыл из Мельбурна сам мистер Боб. Он привез с собой Отуа-Но. Это слово по-нагарнукски значит "двойное лицо". Так называли туземцы замаскированного незнакомца. - Отуа-Но, который похищал друга Тиданы? - Он самый. И они оба желают тебя видеть. - Хорошо. Виллиго пойдет в лагерь лесовиков. Позови ко мне Нирробу. - Я здесь, Виллиго! - отозвался, подходя, молодой воин. - Слушай хорошенько, что я тебе скажу, да не позабудь моих слов, когда побежишь. - Нирроба ничего не позабудет; он запрет свою память на ключ. - Беги ты в наши большие деревни, перебравшись вплавь через Лебяжью реку, потому что иначе тебя схватят нирбоасы. Когда ты придешь, тебя позовут на великие советы, и ты скажешь: "Вот что Черный Орел поручил мне сказать: пусть воины прекратят войну с нготаками, потому что те уже прекратили войну с нами. Завтра от нирбоасов не останется почти ничего. Когда солнце закатится дважды, Черный Орел с Тиданой и белыми придет к подножию Красных гор. Он требует, чтобы на берегу озера Киуаи его встретили пятьсот воинов. Виллиго скажет им, что делать". Пусть же Нирроба запрет хорошенько свою память и отправляется в путь. Не говоря ни слова, молодой воин повернулся, одним прыжком бросился в реку и вынырнул на гладкой поверхности ее в виде черной плывущей точки. Виллиго провожал его глазами до тех пор, покуда тот не вышел на противоположный берег. После того он обратился к Коануку, говоря: - Теперь пусть Сын Ночи проводит Черного Орла в лагерь лесовиков. И два воина дружным шагом углубились в bush. XVIII Лесные бродяги. - Море огня. - Мщение Черного Орла. После отправления графа д'Антрэга с друзьями в экспедицию произошли чрезвычайно важные события. Знаменитый начальник Невидимых, человек в маске, вследствие смерти своих приспешников и отъезда барона де Функаля в Европу, будучи поставлен в невозможность что-либо предпринять, пришел сначала в отчаяние и уже собирался возвратиться в Россию. Много потратил он денег, коварства, тайной борьбы, и это ни к чему не привело. Сколько раз враг, казалось, был совершенно в его руках, и всякий раз этот враг уходил цел и невредим вследствие какого-то рокового стечения обстоятельств. Теперь замаскированному человеку приходилось ждать... но чего же? Прибытия новых опытных агентов? На это невозможно было рассчитывать. Ему оставалось только со стыдом признать свое поражение и удалиться в Россию. Как? Удалиться в Россию, отказаться от столь долго лелеемой надежды? Никогда! Ни за что! Лучше десять раз умереть. Тогда он ухватился за последнее средство и задумал организовать экспедицию лесовиков с целью захвата графа д'Антрэга. Теперь он давал себе клятву не церемониться с пленником, если тот попадется ему в руки. Теперь уж он не хотел ставить никаких условий, а просто всадить в соперника пулю и тем навсегда от него избавиться. И Невидимый обратился к хозяину "Чертова кабачка" мистеру Бобу, с которым вообще сносился только в чрезвычайных случаях. Боб не отказал в своем содействии, но при этом сделал следующую оговорку: - Мы обещали выдать канадца Дика и европейцев нагарнуку по имени Виллиго, который служит у них проводником и собирается заманить их в ловушку, чтобы насытить над ними свою месть. Мы обязаны исполнить данное слово, поэтому уж вы адресуйтесь к названному дикарю и у него покупайте пленника. Я уверен, что вам не придется дорого платить, да, пожалуй, и покупать не придется, потому что дикарь и сам сумеет справиться с вашим графом. Бумеранг Виллиго действует превосходно. Невидимый знал, что Оливье и Дику в первое их путешествие по лесам Австралии помогли какие-то дикари, но не знал, что то был Виллиго со своими воинами. Вообще, как все европейцы, он презрительно относился к дикарям и не считал их годными на что-нибудь путное. Был первый час ночи, когда Черный Орел и Коанук явились в лагерь бандитов. Их немедленно провели в палатку Боба. Трактирщик был не один: в темном углу палатки сидел незнакомец, заботясь не о том, чтобы скрыть свое присутствие, а только о том, чтобы не дать себя разглядеть. - Да будут времена благоприятны великому вождю и да будет у него в изобилии дичь! - приветствовал Черного Орла Боб. - Да будут благословенны дни твои! - отвечал Виллиго. - Ты желал меня видеть. Я пришел! - Ты удивляешься, что я здесь? - Красный Глаз сам знает, что ему делать, а Черный Орел ничему не удивляется. - Этот джентльмен мой друг и просил меня проводить его по степи. Черный Орел молчал и ждал, что ему скажут дальше. Он отлично знал, что Боб не покинул бы Мельбурн из-за таких пустяков. - Ну, Виллиго, не пора ли тебе исполнить свое обещание? Мы в глуши австралийских лесов, в Мельбурне никто не узнает, что здесь было. - Красный Глаз угадал мою мысль. Я сам сегодня хотел в последний раз уговориться с Вилькинсом, твоим помощником. - Виллиго - великий вождь! Послушаем, что он скажет. - Здесь, в этом месте, действовать нельзя. Тут поблизости есть несколько ферм твоих соотечественников. Могут узнать. А ты вот что сделай. Перейди с воинами Лебяжью реку, а мои люди проводят тебя к Красным горам, которые ты, вероятно, видел на западе. - Да, видел. С самой высокой вершины их поднимается сноп пламени. Эти, что ли? - У подножия горы находится отверстие в огромную кра-фенуа, в которой могут свободно поместиться все твои люди, так что никто не заметит их присутствия. - Понимаю. Виллиго - великий вождь! - Завтра утром Тидана и его товарищи уедут с фермы скваттера Кэрби, чтобы продолжать свой путь. К Красным горам мы прибудем к вечеру, и я предложу европейцам остановиться на ночлег в кра-фенуа. - А так как они не будут ничего подозревать, что очень важно ввиду чрезмерной силы канадца, то мы набросимся на них, обезоружим и свяжем, прежде чем они успеют вскрикнуть. Таким образом их плен не будет стоить жизни ни одному из нас... Да, Черный Орел положительно величайший вождь в Австралии! - Это еще не все. Так как мне нужно будет знать, не случилось ли на вашем пути какого-нибудь замедления, то вы, как только закатится солнце и наступит темнота, зажгите немного пороха на камне, поставленном на высоте человеческого роста, и я по тому пламени буду знать, что у вас все готово, что никого из ваших нет в окрестностях и что я, одним словом, могу идти. - Все будет сделано, как ты желаешь. Действительно, тебя нужно будет известить о нашем приходе. - Виллиго все сказал. Ему больше нечего сообщать Красному Глазу. Ему нужно скорее возвращаться, чтобы не возбудить подозрений. - Еще одно слово. Черный Орел может отказаться удовлетворить моему любопытству, это его воля, но мне бы хотелось знать, что он сделает со своими пленниками. - Виллиго всей душой отдался Тидане и его друзьям, он служил им верой и правдой, а между тем эти белые нанесли ему побои на глазах у его молодых воинов... Виллиго помолчал, словно не будучи в состоянии продолжать от прилива ярости, и продолжал с хорошо разыгранной злобой: - Побитый вождь уже не вождь... Виллиго бросит своих пленников в огненное море! Услыхав эти слова, Красный Глаз переглянулся с человеком в маске, как бы желая ему сказать: - Нечего вам и путаться в это дело. Все устроится без вас! Человек в маске, должно быть, понял и согласился с мнением Боба. По крайней мере он не сделал Черному Орлу никакого предложения. - Теперь я понимаю, зачем Черный Орел привел нас к Красным горам! - сказал Боб, радуясь тому, что он услышал от нагарнука. - Прощай, вождь! - отвечал Виллиго. - Да побелеют твои волосы прежде, чем ты переселишься в страну предков! С этими словами дикарь удалился, пристально окинув взглядом фигуру незнакомца с закрытым лицом. - Не забывай моих наставлений! - сказал он Коануку, когда они остались вдвоем. - Черный Орел не на ветер бросал свои слова, когда говорил со мной! - отвечал Сын Ночи. Виллиго пошел по дороге на ферму Кэрби. Между тем защитники блокгауза после ухода вождя провели около часа времени в сравнительной тишине. Хотя опытный слух Кэрби и Дика по тысяче неуловимых признаков угадывал присутствие нирбоасов в густых кустах, окружавших ферму, однако ничто не указывало на близкое нападение. Маленький отряд в нетерпении дожидался рассвета, который обеспечивал им верную победу. Днем нападение врасплох было немыслимо, а винтовки наших пионеров не промахивались никогда. Если подумать, сколько этих отважных и смелых людей, ирландцев и американцев, селившихся на расстоянии пяти или шести сот миль от Мельбурна или Сиднея, чтобы пасти свои стада и возделывать землю, сколько их погибло вдали от всякой помощи, вместе со всем своим имуществом и своими семьями, то невольно приходится удивляться тем, которые после того решались продолжать их дело. И как обидно при этом сознавать, что если бы не англичане, то вся эта страна являлась бы лучшим в мире местом для европейской колонизации: ведь сначала все австралийцы разделяли убеждение, сохранившееся впоследствии только у одних нготаков, что белые люди - их воскресшие и вновь вернувшиеся на землю предки, захотевшие научить их счастью. Благодаря этому убеждению туземцы встретили европейцев с распростертыми объятиями и готовы были служить им с сыновней почтительностью, готовы были во всем повиноваться им, как послушные дети. Но Англия и здесь, как и везде, где только она сталкивается с меньшей силой, проявила свое двуличие, свое бессердечие, свою ненужную, бессмысленную жестокость. Стоило только вспомнить, что делали англичане после возмущения сипаев, когда свыше трехсот тысяч невинных туземцев, старцев, женщин и детей, даже грудных, были беспощадно перерезаны и избиты ими! Таковы действия английского правительства; действия же отдельных англичан еще более возмутительны и бесчеловечны настолько, что они казались бы невероятными, если бы не подтверждались показаниями тех же английских властей. Так, например, губернатор, сэр Артур, единственный честный, порядочный человек, какого видели за все долгое время английского владычества в Австралии, приказав произвести анкету, которую намеревался препроводить своему правительству в метрополию с целью получить полномочия для энергичного воздействия на нравы своих соотечественников, собрал следующего рода сведения. (Мы здесь приводим дословную цитату из составленного им донесения.) "Похищают детей у туземцев, вырывая их силой от матерей и отцов во время их празднеств. В туземцев стреляют, как в воробьев или в ворон, просто ради забавы; убивают мужей, чтобы завладеть их женами, и нередко на шею пленницам вешают мертвые головы их мужей или сыновей... Приковывают этих несчастных к деревьям, избивая их хлыстами или палками, чтобы сломить их упорство и сопротивление... Отрубают у мужчин ноги и руки и оставляют этих несчастных валяться на земле среди леса или поля. Нападают на мирно сидящих вокруг своих костров туземцев и, прячась за стволами деревьев, расстреливают их, а найдя беспомощно распростертого на земле ребенка, со смехом кидают его в огонь костра. "И факты эти не единичные", - пишет свидетель в своем показании. Бывают случаи, что туземцев убивают просто ради шутки; берут два пистолета, один заряженный, другой - незаряженный, последний приставляют себе к уху и спускают курок, а заряженный пистолет вручают туземцу, приказывая ему сделать то же, и бедняга пускает себе пулю в голову. Мало того, старые лесные бродяги из бывших каторжан с веселой усмешкой рассказывают, что стреляют в туземцев, чтобы их мясом кормить своих собак..." И такие вещи продолжались в течение целого полустолетия, безмолвно одобряемые британским правительством. "А правительство, к стыду его будь сказано, - как писала в заключение в 1836 году "Times", перечислявшая все эти факты и многие другие, - ни разу и ни при каких обстоятельствах не только не карало за подобные поступки, а даже воспрещало своим представителям строго преследовать виновных". Вот почему честный канадец Дик, бывший свидетелем всех этих ужасов, размышляя об участи, какую им, без сомнения, готовили нирбоасы в случае, если бы им удалось овладеть фермой, невольно спрашивал себя, не вправе ли были эти туземцы поступить с ними так же беспощадно и бесчеловечно, как поступали с ними самими, и внутренне желая теперь только одного - чтобы и в эту ночь, и назавтра дело обошлось без дальнейшего кровопролития. И желание его было услышано. За ночь воинственный пыл нирбоасов мало-помалу остыл. Первые минуты гнева прошли, и заговорил рассудок. Осаждающие не знали числа врагов и предполагали его очень большим ввиду огромного количества убитых во время утреннего штурма. Сверх того их еще более расхолодило недавно полученное известие об отпадении нготаков. Поэтому они начали с того, что отложили приступ до утра, объясняя эту отсрочку желанием узнать предварительно число врагов. Приняв это решение, они спокойно разлеглись на траве, чтобы предаться отдохновению и набраться побольше сил для будущих подвигов. С этой минуты на ферме перестали слышать тот зловещий воинственный гул, который так смущал и беспокоил ее защитников. Вся нирбоасская армия погрузилась в глубокий сон. XIX Изумление осажденных и осаждающих. - Благополучный исход нападения. - Письмо мистера Джильпинга. - Великий день Виллиго. - Месть дикаря. Велико было удивление канадца и его друзей, когда они при первом проблеске утра увидели с бельведера, что страшные враги их преспокойно спят, растянувшись в кустах. После ночной тревоги переход был такой быстрый, что все они невольно рассмеялись. Драма принимала комический оборот. Не менее велико было и изумление бедных нирбоасов, когда они при пробуждении увидали грозного Тидану, стоящего на бельведере. Они думали, что им придется иметь дело только с Кэрби и его семейством, а тут вдруг Тидана, которого весь bush и трепещет, и в то же время уважает, который в бою неумолим, но в обыкновенной жизни так добр, так благороден и великодушен. Бессознательно, дружно дикари приветствовали его громким криком, даже не сговариваясь между собой. Для боя не было места, не было возможности. Война кончилась сама собой. Вне себя от радости, Кэрби щедро угостил недавних врагов ромом, и новый мирный трактат был немедленно заключен между скваттером и его соседями. - Как здесь все странно кончается, - заметил своему другу Оливье, радуясь счастливому исходу осады. - Я был положительно уверен, что пришел наш последний час. - А я напротив! - возразил канадец. - Что же, вы надеялись на благополучный исход? - Да, было какое-то предчувствие, что и на этот раз мы благополучно выпутаемся из беды!.. В это самое время Виллиго возвратился из лагеря лесовиков. Он не верил ни ушам, ни глазам своим. Он рассчитывал пройти на ферму по трупам нирбоасов, среди потоков крови, а между тем нирбоасы плясали и пели песни, попивая крепкий ром. Несколько минут спустя канадец и друзья его увидели свою фуру, покинутую накануне Черным Орлом. Фуру конвоировало человек двадцать нготаков, которые, въехав на двор фермы, торжественнейшим образом заявили, что у них и в мыслях не было грабить своих "белых дедов". При этом они вручили Дику сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было что-то написано. Канадец, очень смутно помнивший грамоту, которой он когда-то обучался в народной школе в Квебеке, передал письмо Оливье, который прочел вслух следующее: "Поселение нготаков, 25 июня 18... Gentlemen and friends, Messieurs et amis, Милостивые государи и друзья! Почтенные австралийские джентльмены, которые вручат вам это рекомендательное письмо, мною им выданное, были так добры, что взяли на себя труд доставить к вам от меня фургон с военными и съестными припасами, включая ящик с оружием, найденный в одной роще, но выключая вещи, принадлежащие лично мне. Это та самая фура, которую благородный Виллиго потерял вместе с упряжью на большой дороге во время своего слишком поспешного бегства. Достопочтенные австралийские джентльмены пригласили меня провести у них в деревне несколько дней. Я принял их любезное предложение, рассчитывая отыскать у них в стране знаменитую ящерицу с хоботом, которой до сих пор еще нет в моей коллекции. Не беспокойтесь обо мне; я в скором времени увижусь с вами в стране нагарнуков, куда мои новые друзья обещали меня проводить". Это тяжеловесное послание было подписано: "Джон Джильпинг, эсквайр, будущий лорд Воанго из Воанго-Голля". Чтецом овладел неудержимый хохот, который быстро сообщился его друзьям, потом Кэрби, потом нирбоасам, которые захохотали из учтивости, сами не зная чему; чудовищный смех, точно буря, потрясал окрестности в течение по крайней мере пяти минут. - Не переводите письма Черному Орлу со всеми подробностями, - сказал канадец графу, когда смех несколько утих. - Он никогда не простит его Джильпингу. - Почему же? - А потому, что Джильпинг позволил себе выразиться непочтительно о великом вожде. - Ну? - Поверьте мне: у Черного Орла щекотливое самолюбие. - Хорошо, будь по-вашему! Возвращение фуры и весточка от почтенного Воанго донельзя упрощали вопрос об отъезде. Времени и так было потрачено много, нужно было спешить поскорее на Лебяжий прииск, чтобы прибыть туда по крайней мере в одно время с Коллинзом и его отрядом, которые теперь наверное успели далеко уйти вперед. К счастью, мустанги, быстроте которых обязано было своим спасением семейство Кэрби, отдохнули в конюшнях фермы и снова были годны к службе. Однако, чтобы дать благородным животным время хорошенько оправиться после бешеной скачки, друзья решили в первый день не садиться на них, а вести их за собой в поводу. После трогательного прощания с Кэрби и его домашними канадец, Оливье и Дик поместились в фуре, чтобы отдохнуть немного после ночных треволнений. Что касается Виллиго, то его железное тело не нуждалось в отдыхе. Он встал во главе каравана, который под его предводительством снова двинулся в путь. Мог ли спать Виллиго, когда для него наконец настал желанный, великий, давно им ожидавшийся день? Пятнадцать лет ждал он его с тех пор, как, возвратившись с охоты, нашел у себя дома мертвую молодую жену и сожженную хижину. Мог ли он спать, когда он готов был плясать, петь, выделывать всевозможные дурачества, когда ему казалось, будто вся природа сочувствует его торжеству? Нет, это для него было совершенно невозможно. Пятнадцать лет кряду он то надеялся, то впадал в отчаяние, то снова надеялся и опять отчаивался. Он дал себе страшную клятву остаться без погребения, остаться блуждающим каракулом до тех пор, покуда смерть его жены не будет кроваво отмщена. И теперь, когда наконец наступил этот великий день, неужели Виллиго был бы способен хотя на миг забыться сном, хотя на миг отрешиться от радости, охватившей все его существо?.. Нет, это было немыслимо. Сердце его билось от восторга, голова трещала от дум, в ушах раздавался милый голос его покойной жены. Образы прошлого, образы быстро промелькнувшего недолгого счастья вновь восстали в душе дикаря, и он мыслями и чувствами вступил в беседу с мертвой подругой. Долго беседовал он с нею среди степного безмолвия, и под конец ему стало казаться, что солнце слишком медленно двигается по синему своду. Сделали привал для завтрака. Но Черный Орел не ел. Радость сама по себе питает, а мщение может насытиться только мщением. - Да что это сегодня с Черным Орлом? - спросил Оливье у канадца. - Не находите ли вы его каким-то странным и таинственным? Он все бормочет... точно говорит с каким-то невидимым лицом. Посмотрите, как он бьет себя в грудь и обращается к солнцу с какими-то заклинаниями. Он положительно в экстазе. - Сидя нынче ночью на веранде Кэрби, я припомнил многое из прошлых лет. Сегодня для Виллиго очень грустный день... Бедняга, мне жалко его! - Что же это такое? - Тяжело рассказывать, дорогой Оливье! - Все-таки расскажите! - Трудно! Легко ли изложить в нескольких словах драму, тяжелую, кровавую драму, воспоминание о которой и до сих пор волнует кровь моего названого брата?! - Дорогой Дик, вы начинаете говорить загадками! - Вовсе нет! - Но я ничего не понимаю!.. - Поймете, когда я скажу вам, что пятнадцать лет тому назад Виллиго потерял свою молодую жену, павшую жертвой мести лесовиков. - Ах, что вы говорите!.. Как же это произошло?.. Но канадец не мог продолжать. Черный Орел остановил фуру под тенью фиговой рощи и подошел к беседующим. В эту минуту солнце готовилось зайти за Красные горы, голые склоны которых, изборожденные потоками лавы, возвышались в полумиле от наших путников. Уже стали заметны красноватые пары Чертова пика, бороздившие огненными чертами темнеющий горизонт. Гора погружалась в постоянно сгущавшийся мрак, понемногу окутывавший и лес, и долины. - Взгляните! - сказал вдруг Виллиго в каком-то самозабвении. - Взгляните туда, на подножие Большого пика. Вы увидите мщение чернокожего человека. - Что такое? - в один голос обратились к нему наши друзья. - О, чернокожий никогда не забывает оказанного ему добра, но твердо помнит и нанесенное ему зло! - продолжал туземец в диком исступлении. - Успокойся, брат мой! - ласково обратился к нему Дик, кладя свою руку на его плечо. - Тидана скоро увидит своего брата спокойным, но прежде тот утолит свою жажду мести! - И глаза Виллиго вспыхнули мрачным огнем. "Что же это будет такое?" - невольно подумал граф, вслушиваясь в зловещий тон Черного Орла, и хотел обратиться к нему за разъяснением, но Дик остановил его. - Молчите, граф!.. Не надо тревожить старые раны!.. Оливье невольно согласился. - Но скажите же хотя бы, Дик, на что рассчитывает Черный Орел!.. - Увидите сами!.. - Это будет что-нибудь ужасное? - Я сам еще не знаю. Друзья смолкли. Ночь наступила. Вдруг в том направлении, куда указывал Виллиго, мелькнул белый свет. Вслед за тем прогремел ужаснейший взрыв, от которого задрожала земля под ногами у путников. Огромный огненный сноп поднялся над горизонтом и сейчас же потух, как зарница. Газы, скопившиеся в пещере Чертова пика, воспламенились от соприкосновения с порохом, который мистер Боб зажег, по коварному совету Виллиго, и часть горы, приподнятая взрывом, обрушилась на лесовиков. - Что это? - вскричал Дик дрожащим от волнения голосом. - Что это значит? - Это тризна по жене Виллиго, - отвечал Черный Орел в диком исступлении. - Триста лесовиков спят теперь вечным сном под обрушившейся горой. - Да, вот она, месть дикаря! - прошептал канадец, печально потупив голову. Часть третья КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК I Сессия суда в Сан-Франциско. - Капитан Джонатан Спайерс. - Убийца китайца и министр Джонас Хабакук Литльстон. Часы на высокой башне судебной палаты в Сан-Франциско били полдень. Это были замечательные часы: они не только отбивали каждый час, как всякие другие башенные часы, но и еще каждые четверть часа играли прелестные вальсы и польки, увеселяя прохожих обоего пола и всех жителей Калифорнии, так что "Восточная компания" еженедельно по воскресеньям устраивала специальные поезда, для того чтобы окрестные фермеры и их семейства могли приехать полюбоваться этим чудом искусства. Так как творец этого диковинного механизма был большой патриот, то эти национальные часы каждый час исполняли еще один из национальных гимнов различных штатов американской федерации; в то же время изображение одного из президентов, стоявших во главе республики, появлялось в маленькой будочке над часами и торжественно раскланивалось с публикой все время, пока продолжался гимн. А в полдень каждый раз появлялся сам великий Вашингтон на своем боевом коне, с мечом в одной руке и конституционной хартией в другой, и трижды провозглашал "ура", на что в первое время толпа отвечала бешено восторженными криками. Но мало-помалу энтузиазм толпы остыл, и тогда муниципалитет города стал нанимать пять-шесть пропойц, которые ежедневно, ровно к полудню, являлись сюда за вознаграждение в один шиллинг и отзывались на автоматическое "ура" великого Вашингтона патриотическими криками. В тот день, о котором теперь идет речь, муниципальным наемникам не пришлось, однако, исполнять своего обязательства, потому что едва только великий герой независимости появился на башне, как крики "vivat", издаваемые 20000 голосов с неподдельным энтузиазмом, огласили воздух и, подобно урагану, пронеслись над площадью. Вся вашингтоновская площадь и прилегающие к ней улицы, вплоть до Дюпонт-стрит в китайском городе, до такой степени были переполнены людьми, что всякое движение по ним прекратилось; но пригородные трамваи продолжали подвозить все новых и новых любопытствующих граждан, которые положительно заполонили не только залу суда, но и все здание и даже двор его. Судя по такому громадному стечению публики, можно было подумать, что здесь происходит какой-нибудь колоссальный политический митинг. Но так как, несмотря на весьма оживленные прения между отдельными группами, ни один оратор не обращался к толпе, то было ясно, что ни о каком политическом митинге в данном случае не было и речи. В чем же заключался "the great attraction"*, как выражаются англичане и американцы, этого громадного сборища? ______________ * Предмет, привлекающий внимание. В том, что ровно в час пополудни должно было открыться заседание суда над знаменитым Джонатаном Спайерсом, прозванным Красным Капитаном, и его сообщниками. Этот громкий процесс сильно занимал уже более месяца не только все население данного штата, но и всех граждан Северо-Американских Соединенных Штатов. Множество репортеров прибыло и из Сан-Луиса, и из Нью-Орлеана, из Чикаго и Балтимора, Филадельфии и Нью-Йорка, чтобы ежечасно доставлять самые свежие вести о процессе в газеты с помощью телеграфа. Так как было заявлено, что телеграф останется до окончания дела в распоряжении первого занявшего его, то репортер "Нью-Йорк геральд" еще накануне вечером явился в телеграфное бюро с Библией в руках и принялся телеграфировать в продолжение всей ночи стих за стихом Ветхий завет до самого момента открытия заседания, а затем, без малейшего перерыва, перешел к передаче по телеграфу обвинительного акта и всевозможных мельчайших подробностей интересного процесса. Эта изобретательность приобрела находчивому репортеру на всей территории Соединенных Штатов репутацию ловкого и смышленого человека. В то же время по всей стране начались пари, столь любимые янки. Не проходило дня, чтобы в газетах не появлялось нескольких заявлений такого рода: Джон Силливан из Нью-Джерси держит пари на 5 тысяч долларов против оправдания Красного Капитана; вслед за тем являлся ответ: Вилльям Чильдерс из Мэриленда держит пари на 5 тысяч долларов за оправдание Красного Капитана. Словом, дошло до того, что Красный Капитан чуть ли не котировался на бирже. Что же это было за дело? Одни утверждали, что капитан был честнейший, порядочнейший и благороднейший человек, какого только видел свет, и что, вместо того чтобы предавать его в руки правосудия, его следовало бы правительству встретить с музыкой и почтить торжественным банкетом! Другие утверждали, наоборот, что это была темная личность, негодяй и мерзавец чистейшей воды, с которым народ должен был бы покончить судом Линча тотчас по его прибытии. Желая остаться беспристрастными, мы только дословно приведем обвинительный акт, прочитанный при открытии заседания высокочтимым Джонасом Хабакуком Литльстоном, старшим секретарем суда, и составленный не менее высокочтимым мистером Эзекилем Джое Свитмаусом. За несколько минут до открытия заседания мистер Джонас Хабакук Литльстон с озабоченным видом взошел на возвышение, предназначенное для судей, чтобы убедиться, все ли в порядке, и по обыкновению стал распекать своего помощника за недосмотр и непорядки. - Право, мистер Дарлинг, я не знаю, куда вы запрятали сегодня свое соображение и свой ум! Как могли вы допустить, чтобы подле кресла господина председателя поставили точно такую же плевательницу, как подле кресел присяжных заседателей? Вам должно быть известно, что председатель весьма дорожит своими привилегиями! Прикажите сейчас же поставить господину председателю плевательницу стоимостью в 25 долларов с тончайшим песочком, а присяжным - плевательницы стоимостью в 5 долларов. - Нет, право! Мистер Дарлинг, вы совершенно не способны нести обязанности занимаемой вами должности! - вновь начинает высокочтимый мистер Литльстон, продолжая свой осмотр. - Да что я еще такое сделал?! - восклицает негодующим тоном помощник. - Какое новое упущение? - Какое упущение! Вы забыли приказать поставить ящик с карандашами судьи Барнетта: ведь его сын прислал сегодня ящик с 60 дюжинами карандашей; это приблизительно обычная порция мистера Барнетта в те дни, когда у нас заседания затягиваются до ночи! Дело в том, что американцы так строго применяют на деле свою излюбленную поговорку "Times is money", то есть "Время - деньги", что нередко готовы пожертвовать ста тысячами долларов, чтобы только опередить своих конкурентов хотя бы всего только на несколько часов. Чтобы не терять даром времени даже во время заседаний, научных прений и митингов, многие американцы занимаются каким-нибудь ручным, чисто механическим трудом, не отвлекающим их мыслей; так, например, один посредством особого инструмента изготовляет конверты из груды белой бумаги, целые кипы которой лежат подле него на столе; другой, как судья Барнетт, чинит карандаши; третий долбит из дерева маленькие лодочки и оснащает их шелковыми нитями. Пользуясь уже заранее очиненными карандашами, также выигрывается время, и сын судьи Барнетта сберегает время готовыми карандашами, а отец не теряет его даром, слушая прения в суде и очиняя в то же время карандаши. В тот момент, когда часы на здании суда пробили час, двери в зале заседания раскрылись, и помещение, предоставленное для публики, было взято приступом в ту же минуту. Почти одновременно с этим судья Барнетт занял председательское кресло, а двенадцать присяжных разместились по обе стороны председателя. После обычных предварительных формальностей мистер Дарлинг сообщил о стоящем на очереди деле: - Дело Куанг-тонской китайской переселенческой компании; представитель мистер Эзекиль Джое Свитмаус против высокочтимых джентльменов, капитана Джонатана Спайерса, Самуэля Дэвиса, его лейтенанта, и судового врача парохода "Калифорния" Джона Прескотта. Все трое обвиняемых, оставшихся на свободе благодаря залогу в 20000 долларов, тотчас же вышли и заняли свои места на скамье подсудимых; с ними вошел и их адвокат, мистер Жеробаам Нойстонг, один из наиболее выдающихся юристов в Соединенных Штатах, сенатор штата Нью-Йорк, нарочно прибывший в Сан-Франциско для оказания содействия обвиняемым за вознаграждение в 30000 долларов. - Джентльмены, - начал председатель, судья Барнетт, готовясь очинить первый карандаш, - признаете ли вы себя виновными или нет? - Нет, судья Барнетт! - отозвались разом все трое обвиняемых. - Вы слышите, Литльстон, эти джентльмены не признают себя виновными! Ну, а теперь, мистер Свитмаус, не будете ли вы добры изложить присяжным обстоятельства вашего дела, - продолжал председатель, обращаясь к адвокату обвинителей, - я готов дать вам слово, если мистер Жеробаам Нойстонг ничего не имеет против. - Мы не можем ничего иметь против чего бы то ни было, - возразила знаменитость, сопровождая свои слова великолепным жестом. - Нам даже неизвестно, зачем мы здесь! Досточтимый собрат наш, Эзекиль Джое Свитмаус, пожелал, вероятно, с целью дать работу своим клеркам, изготовить повестки о явке в суд моим доверителям, в которых он именует их злодеями, мошенниками, разбойниками и подобными любезными эпитетами, за которые мы предполагаем полностью рассчитаться с ним, взыскав протори и убытки. Повинуясь предписанию статьи особого уложения штата Калифорния, требующего, чтобы гражданин немедленно являлся в суд по получении установленной повестки о вызове, мы явились сюда и теперь ожидаем, чтобы досточтимый мистер Свитмаус соблаговолил объяснить нам причины и основания, побудившие его к подобному образу действий по отношению к нам, - образу действий, который, я должен в том сознаться, заставляет меня серьезно опасаться за состояние его умственных способностей. Шепот одобрения сопровождал эти слова ловкого оратора, который предоставлял своему оппоненту всю трудную задачу ловкого и остроумного изложения дела, а сам приготовился только слушать, предоставляя Свитмаусу нападать и обвинять, не получая ни возражений, ни немедленного ответа на свои слова, излагать доказательства, приводить аргументы, и все это против совершенно безмолвного противника, подстерегающего малейшую его оплошность, готового воспользоваться каждой его ошибкой, каждым промахом и спокойно выжидающего удобного момента, чтобы несколькими ловкими приемами разрушить все его с таким трудом воздвигнутое здание обвинения. В Соединенных Штатах судебные дела ведутся не так, как в Европе. Здесь это не борьба общества и общественной совести с преступником и преступлением, а просто своего рода словесный турнир между двумя адвокатами, адвокатом обвинения и адвокатом защиты. Присяжные не ознакомляются предварительно с делом, на них не может повлиять ни мнение или взгляд председателя, ни речь прокурора, заинтересованного в обвинении подсудимого. Здесь председатель суда просто судья, который призван только применять законную меру наказания или взыскания после того, как будет произнесен приговор. Ему даже не предоставляется право ставить какие-нибудь вопросы; его назначение. - поддерживать порядок в зале суда, следить за дебатами, давать слово тому или другому из адвокатов и не допускать, чтобы они в пылу соревнования и увлечения делом от слов переходили к действиям и вцеплялись друг другу в горло или в волосы, что в Америке, особенно в восточных штатах, случается нередко. Настоящего обвинительного акта, составляемого судом на основании данных предварительного следствия, здесь вовсе не существует. Вместо него является простое изложение, письменное или устное, самого дела адвокатом обвинения, так что обвинение и защита совершенно равны перед судом, вследствие чего ловкий и умелый адвокат имеет громадное, можно сказать, первенствующее значение в любом деле. При этом публике предоставляется право открыто и беспрепятственно выражать свое сочувствие, свое одобрение или негодование и возмущение; и часто это открыто высказанное общественное мнение влияет на судей, которые всегда прислушиваются к голосу толпы, весьма чуткой, впечатлительной и в большинстве случаев беспристрастной в своих суждениях. Говорят, что тот, кто говорит один, всегда бывает прав; да, но не тогда, когда за ним следит опасный оппонент. Поэтому после перв