олчания. Факир понял, что он погиб безвозвратно... Никакая человеческая сила не могла поднять изнутри обе гранитные плиты, закрывшие отверстие подземелья. Будь еще положена одна только нижняя, Утсара мог бы взобраться на плечи падиала и с помощью своей геркулесовой силы поднять ее плечом; но давление верхней, большей по величине и толщине, делало невозможной всякую надежду на успех... Вот почему пленник без всякого колебания позвал на помощь, предпочитая опасность, которая явилась бы следствием этого, ужасной смерти от голода, ждавшей его в Колодце Молчания. Крики его превратились мало-помалу в рев, в котором ничего не было человеческого; и - странная вещь, - несчастному казалось при этом, что кричит не он: вследствие особенного устройства этого мрачного подземелья звуковые волны, ударяясь во все стороны полукруглого свода, возвращались обратно к центру, где находился Утсара, и оглушали его, точно звуки трубы, раздающиеся прямо над его ухом. Факир подумал сначала, что падиал пришел в себя и кричит вместе с ним; но когда, выбившись из сил, он замолчал, то понял, что один он только зовет на помощь, которая не является и не явится никогда. Сколько криков уже заглушали эти мрачные стены! Утсара поддался в первую минуту весьма понятному чувству страха, над которым скоро взяла верх его закаленная натура. К нему снова вернулось обычное хладнокровие, не покидавшее его ни при каких обстоятельствах. - Невозможно, чтобы падиала не было здесь, - сказал он себе, - ведь я поднял вторую плиту, закрывшую отверстие. Надо только отыскать его и привести в чувство от обморока, который, по-моему, длится слишком долго... А там увидим. Предвидя возможность борьбы с кем-нибудь, Утсара, как помнят читатели, снял с себя всю одежду. Теперь он пожалел об этом; страстный курильщик, как все индусы, он мог бы зажечь огонь... Он решил воспользоваться единственным средством, которое ему оставалось, - и придерживаясь стены, приступил к обходу своей тюрьмы... Под ногами его трещали и стучали друг о друга кости скелетов, катились со всех сторон черепа и, заставляя его спотыкаться, напоминали ему каждую минуту, что ни один из тех, кто вошел сюда, не вышел живым. Тошнотворный запах, который душил его, еще более увеличивал непреодолимое отвращение, какое все индусы питают к останкам мертвых... Напрасно, однако, факир осматривал подземелье, - он ничего не нашел! Он начал тот же осмотр второй раз, затем третий, но по-прежнему без всяких результатов. - А между тем, - говорил он, сдерживая овладевшее им бешенство, - он не мог убежать. Ему не под силу было открыть отверстие; даже если бы падиал открыл его, он не мог бы выйти из коридора, который ведет в зал, где находится эта страшная тюрьма. Попасть туда возможно только через потайные сообщения, которых падиал не должен был или не мог ни в коем случае знать. Суеверный, как и все его соотечественники, он готов был уже допустить чудесное вмешательство какого-нибудь духа, покровителя семьи Хамедов, когда вдруг ему пришла в голову мысль, что ночной сторож Беджапура, имея при себе, вероятно, чем зажечь огонь, нашел одно из боковых помещений, которых факир не заметил при осмотре Колодца Молчания. Он снова принялся за исследование и, вспомнив вдруг, что в одном месте у стены он заметил довольно сильное понижение в куче костей, поспешил туда. На этот раз он не удовольствовался одним только поверхностным осмотром, а протянул руку, ощупывая стену и отстраняя кости, которые при малейшем прикосновении скользили вниз. Наконец он нащупал верхушку отверстия, настолько большого, - как ему показалось, - что человек свободно мог пройти через него. Продолжая удалять препятствия, состоящие из остатков скелетов, которые в этом месте лежали более плотно, чем где-либо, (факир объяснил это тем, что падиал нарочно стащил сюда эти кости, чтобы в случае осмотра скрыть вход в найденное им убежище) - он кончил тем, что совершенно очистил проход. Радость, овладевшая им, тотчас уменьшилась тем обстоятельством, что хотя отверстие прохода и было свободно, но в нем, по-видимому, никогда не было закрывавшей его створки; в этом он убедился с помощью рук. Приходилось заключить, что подземелье предназначалось для заключенных, осужденных на голодную смерть: проход этот должен был кончаться тупиком и не иметь никакого сообщения с другими частями здания, чтобы не дать несчастному возможности убежать. Тем не менее это не лишило факира последнего проблеска надежды. Зная все способы запоров, употребляемых здесь, он надеялся еще, что выберется на свободу. Кончив очистку отверстия, он осторожно, придерживаясь за стену, протянул вперед ногу, - потому что отверстия в таких подземельях часто бывали лишь приманками, предназначенными для того, чтобы осужденные падали в отвесно вырытую пропасть. Невыразимая тревога охватила его в тот момент, когда вытянутая вперед правая нога его попала в пустое пространство... Никакого сомнения больше! Перед ним находилась ловушка и ему стало понятно молчание несчастного Дислад-Хамеда, который свалился, вероятно, на дно пропасти... Но это оказалось ложной тревогой, так как нога его скоро уперлась в твердую поверхность и он, удостоверившись предварительно, так ли это, понял, что ступил на первую ступеньку лестницы. Прежде чем двигаться дальше, он сложил обе руки в виде трубы и крикнул во весь голос: - О! Э! Хамед!.. Это я, факир Утсара! Затем он внимательно прислушался. Ни звука голоса, ни малейшего шума не донеслось к нему из глубины... После нескольких минут молчания он стал спускаться, считая ступеньки. Зная количество ступенек лестницы, шедшей из залы, где находился колодец, до земли, он мог приблизительно составить себе понятие о длине и глубине ее залегания. Он прошел шестьдесят две ступеньки и заключил из этого, что находится наравне с внешней почвой. Прежде чем продолжать спуск, он повторил свой зов делая ударение на своем имени, которое только одно и могло внушить доверие падиалу, - если только тот был еще жив. Попытка его на этот раз увенчалась успехом; громкий крик удивления и невыразимой, безумной радости раздался в ответ. Чтобы избежать пытки, угрожающей ему, падиал скрылся в этом длинном проходе, который он неожиданно нашел. Имя факира Утсары было для него символом спасения. - Где ты? - крикнул ему факир. - Внизу под тобой... Погоди, я подымусь. - Нет, оставайся там, где стоишь; я сойду к тебе. И факир продолжал считать ступени; он так хорошо знал внутреннюю и наружную топографию всего громадного здания, что надеялся установить положение, направление, глубину и назначение этой лестницы, - ибо ничто в этом таинственном здании не было сделано без определенной цели. Падиал с большим нетерпением ждал его, не зная, что факир в данный момент с неменьшим, чем он, нетерпением, ждал возможности выйти из этой мрачной тюрьмы. После сто двадцать пятой ступени Утсара был подле падиала. Дислад-Хамед схватил его за руки и стал целовать их с восторгом, называя его спасителем, плакал, бормотал бессвязные слова, готовый каждую минуту снова упасть в обморок. - Мужайся, мой бедный падиал! Я заперт здесь, как и ты, и не знаю еще, как мы выйдем отсюда. И в нескольких словах он рассказал ему все, что случилось. В противоположность тому, чего можно было ожидать, Дислад-Хамед не был слишком поражен этой печальной новостью. Он глубоко верил в находчивость Утсары и был убежден, что последний избавит их обоих от этого ужасного положения. - Есть у тебя огонь? - был первый вопрос факира после рассказа. - Да, - отвечал падиал, - у меня, к счастью, есть с собой небольшой ящик восковых свечей, которыми я пользовался, когда надо было взбираться по лестнице в башню пагоды. - Хвала Шиве! - воскликнул Утсара. - Мы можем познакомиться с расположением этих мест. Но почему ты сидел все время в темноте? - Несколько минут слышал я какой-то шум наверху; я предположил, что факиры Кишнаи ищут меня, и боялся, чтобы свет не выдал моего присутствия. - Хорошо! Давай сюда ящик; только смотри, не урони... от него зависит, быть может, наше спасение. - Вот он, - сказал ночной сторож. - Хорошо! Я держу его. Ты дошел до конца лестницы? - Нет, я не посмел... я боялся, что упаду в какую-нибудь пропасть. Утсара зажег огонь и при его слабом, мерцающем свете бросил беглый взгляд кругом себя... Он увидел перед собой черное, зияющее отверстие сечением в два квадратных метра, сделанное из камня и идущее в том же наклонном направлении; казалось, ему не было конца. - Надо дойти до конца, - сказал факир после минутного размышления. - Пусти меня вперед, я должен осмотреть каждый камень в стене. Во всем замке не знал я подобного места; да даст нам Брама, бессмертный отец богов и людей, чтобы оно соединялось с подземельями... Мне это кажется возможным, - а если это так, то мы выйдем отсюда еще до восхода солнца. Одно обстоятельство, однако, крайне беспокоило факира: в этом проходе не чувствовалось ни малейшего сквозного ветерка, очевидное доказательство того, что ни с какой стороны не было с ним сообщения извне. Что мог он, в таком случае, найти в конце этого длинного спуска? Ночной сторож шаг за шагом следовал за своим другом, с тревогой следя за малейшими его жестами; но лицо факира оставалось непроницаемым... По мере того, однако, как он подвигался, в руках его и на губах все больше появлялось нервное подергиванье... Неужели он прозревал ужасную истину?.. Сырость, смешанная с смрадными испарениями, в течение нескольких минут подымалась к ним снизу и не предвещала ничего доброго Утсаре, который привык принимать во внимание самые ничтожные обстоятельства. - Можно подумать, что мы приближаемся к какому-нибудь зачумленному болоту, - шепотом заметил ночной сторож. Товарищ его оставил без ответа это замечание; он сам давно уже подозревал это. Вдруг впереди них послышался какой-то странный шум. Можно было подумать, что кто-то ударяет мокрым бельем по камням... Они увидели на ступеньках целый легион прыгающих, теснящих друг друга исполинских жаб Индии. Эти нечистые животные достигают тридцати трех сантиметров длины и двадцати пяти или тридцати вышины. Их было здесь так много, что тесно сплоченные ряды их производили впечатление целой волны черной и жидкой грязи, медленно переливающейся по ступенькам лестница... Это отвратительное зрелище могло привести в содрогание даже самого хладнокровного человека. Шум этот сменился скоро другим более резким и напоминающим шум множества тел, погружающихся в воду... Таким-то омутом кончалась длинная галерея, целая треть которой была вырыта в земле. Факир почувствовал, что надежда окончательно покидает его... Случилось то, чего он боялся... Снаружи здания находился колодец, примыкающий непосредственно к стене дворца, из которого во время душных ночей выходили часто языки пламени и дрожа исчезали среди высоких трав. Суеверный народ был убежден в том, что этот колодец сообщается с адом, а потому ни один из жителей Беджапура не посмел бы набрать оттуда воды. Утсара, который давно уже доискивался причин того, что таинственный колодец устроен был у самого замка, - спрашивал себя, совершая теперь этот длинный спуск и сравнивая расположение его с направлением лестницы: не сообщаются ли оба колодца между собой и не служит ли наружный для удаления зловонных газов, скопляющихся в подземельях от разложения трупов?.. И чем дольше он подвигался, тем более убеждался, что расположение мест подтверждает правильность его предположения... Газы, вследствие своей тяжести, скопляясь в резервуаре, находившемся внизу лестницы, насыщали воду, выходя затем через колодец; главная составная часть их, фосфористый водород, воспламенялась от соприкосновения с воздухом и разносилась по траве блуждающими огоньками... Предположение это объясняло также и отсутствие створки, служащей для закрытия двери, ведущей к подвалу над лестницей. Несмотря на то, что мысли эти уже несколько времени мелькали в голове, факир все еще пробовал пробудить в себе хоть какую-нибудь надежду; но встреча с целой армией жаб и звучное падение их в воду окончательно отняли у него и последнюю тень надежды... Скрывать действительность от себя было невозможно. Оба они погибли безвозвратно... Когда они подошли к окраинам этой жидкой массы, последняя жаба исчезла уже на ее тинистом дне, и сотни воздушных пузырей на поверхности указывали, что гады медленно выпускали воздух, собранный ими в своих легких. - Ну! - сказал падиал, тупо уставившись на поверхность воды. - Ну, мой бедный Хамед! К чему скрывать от тебя, - отвечал ему Утсара, - вода эта представляет непроходимую преграду; нам ничего больше не остается, как поискать лучшего и менее болезненного способа покончить с собой, - ибо я не предполагаю, чтобы ты имел намерение претерпевать ужасные страдания смерти от голода... - Смерти! - воскликнул падиал с растерянным видом. - Смерти! Невозможно, Утсара, чтобы ты не нашел способа выйти отсюда. - Не знаю такого... нет его, - отвечал факир с едва слышным рыданием в голосе. Это было единственное проявление его слабости. На затем он продолжал: - Падиал, судьба каждого определена заранее, смотря по заслугам его в предыдущей жизни; надо полагать, что мы тогда совершили какие-нибудь преступления и должны искупить их, ибо с самого дня нашего рождения Исания написал в книге судеб все, что с нами случилось сегодня... Не будем же сопротивляться воле богов, падиал; нам божественный Ману говорит: "Вечная награда ждет того, кто без жалобы перенесет последнее искупление; для него не будет больше земных переселений, и душа его растворится в Великом Духе"... - Утсара! Утсара! - прошептал вдруг падиал. - Слушай! Нас преследуют... вот они идут. Спрячь меня... защити меня... - Ошибаешься, Хамед, никакого шума не слышно... Нам уж не дождаться этого счастья. Там думают, что ты бежал, и плита навеки закрылась над нашей могилой. - Да, я убежал, - прошептал падиал, напевая какой-то странный мотив, - смотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм... - Успокойся, Хамед, - сказал факир, думая, что это обыкновенное расстройство, причиненное страхом. Вдруг падиал вскочил с безумным взглядом, растрепанными волосами и с судорожно сжатыми руками и крикнул ужасным голосом: - Прочь отсюда, факир... уходи! Не знаешь ты разве, что я проклят... Руки мои запачканы кровью моих братьев... Прочь пизатча, ракшаза нечистые, прочь! Ко мне! Ко мне! Они идут грызть мои внутренности... И прежде чем Утсара успел придти в себе от удивления, несчастный одним прыжком бросился в цистерну и исчез в грязной воде, которая обрызгала факира с ног до головы и погасила огонь. Несчастный падиал впал в безумие от страха... - Так будет лучше! - воскликнул Утсара, когда волнение его несколько улеглось. - Человек этот сумел умереть... Теперь моя очередь. Но он не хотел бросаться в эту грязную клоаку, а взял кинжал и поднял руку, чтобы нанести себе удар в сердце. Верный слуга, умиравший в эту минуту за великое и благородное дело, которое защищал его господин, - ибо он предчувствовал, как трудно будет победить Кишнаю - не дрожал, принося эту жертву. Факир знал теперь, что туг не проникнет в планы браматмы; он умирал даже с радостью, уверенный в том, что падиал не будет больше говорить... Рука его была уже готова опуститься; еще две секунды, и он перестанет жить... Вдруг среди цистерны послышалось бульканье и затем донесся голос Дислад-Хамеда, хриплый и глухой, как у пловцов, которые долго оставались под водой... Ощущение холодной воды, видимо, успокоило волнение падиала. Превосходный пловец, как большинство индусов, он инстинктивно задержал дыхание, когда почувствовал прикосновение воды, и пошел таким образом ко дну, не сознавая, что делает... Опомнившись, он мгновенно всплыл на поверхность... Он не помнил больше, что сам бросился в воду и думал, что случайно упал туда, поскользнувшись на ступеньках. Первые слова его были: - Ко мне, Утсара!.. Зачем ты погасил свет, я не знаю, куда пристать. Факир колебался с минуту. - Где ты? - воскликнул несчастный, и голос его снова начал дрожать от ужаса. - Зачем помогать человеку, осужденному на смерть? - говорил себе Утсара. Тут он понял, что не имеет права насильно заставить падиала умирать, и, когда тот вторично обратился к нему, отвечал: - Сюда, Хамед... Лестница должна продолжаться под водой. Ночной сторож, плывший в противоположную сторону, вернулся к своему товарищу, руководствуясь его голосом; он вышел из воды с глубоким вздохом облегчения... Давно установлен тот факт, что раз человек избег смерти, то каково бы ни было его положение потом, он с удвоенной силой привязывается к жизни. - Уф! - сказал он, сделав несколько глубоких дыханий, - скверная смерть, когда тонешь! - Ты предпочитаешь кинжал? - холодно спросил его факир. - Я не хочу ни того, ни другого, Утсара! Что ни говори, а мы выйдем отсюда! Я чувствую это... - В таком случае, так как я не разделяю твоей уверенности, ты останешься здесь один в ожидании чудесной помощи, на которую ты надеешься... Прощай, Хамед! - Ради самого Неба, остановись, Утсара! Послушай меня, я хочу только одно слово сказать тебе, а там делай, что хочешь... Прежде только дай мне ящик со свечами, я хочу засветить огонь и еще раз взглянуть на тебя. Оба стояли снова друг против друга, освещенные слабым светом восковой свечи. - Говори, чего ты хочешь от меня? - сказал факир. - Только предупреждаю тебя, что я не изменю своего решения. - Выслушай меня, - продолжал падиал с такою важностью, какой факир никогда не замечал у него. - Ты знаешь, что боги запрещают посягать на свою жизнь; божественный Ману, которого ты, кажется, призывал всего только минуту тому назад, наказывает за это преступление тысячами переселений в тела нечистых животных, и только после этого получишь ты снова человеческий образ. - Боги не могут осудить человека за желание его избежать ужасных и унижающих его достоинство мук голода. Неужели ты хочешь дожидаться той минуты, когда мы, обезумев от страданий, дойдем до бешенства и один из нас бросится на другого, чтобы насытиться его мясом и кровью?.. - Боги не простят нам того, что мы с первого же дня выказали сомнение в их доброте и справедливости. Ты не подождешь ни дня, ни даже часа - и посмеешь сказать Жаме, судье ада, что ты исполнил высшую волю? А если он ответит тебе: "Боги хотели только испытать твое мужество; помощь уже готова была, если бы ты не отчаивался". Послушай, Утсара, что говорит священная книга, и трепещи, что ужасный приговор ее не исполнен на тебе. "Тот, кто посягнул на свою жизнь, будет присужден к следующим мукам. Тысячи раз побывает он в телах пауков, змей, хамелеонов, водяных птиц, зловредных вампиров; затем он перейдет в тело собаки, вепря, осла, верблюда, козла, быка и, наконец, в тело парии". Так говорит Ману... Где же ты тут видишь, чтобы человеку позволено было уничтожить себя для избежания страданий и испытаний, посланных ему богами? Все ничтожное образование, получаемое индусами, заключается в знании стихов Веды и Ману, которые их заставляют учить на память с самого раннего детства; факир, так же хорошо знавший эти стихи, как и падиал, глубоко задумался, когда последний напомнил ему о них. Слова священной книги всегда производят сильное впечатление на индусов. После нескольких минут размышления Утсара отвечал: - Ты, быть может, прав; чего же ты хочешь от меня? - Чтобы ты вместе со мною терпеливо ждал и обратился к духу - покровителю твоей семьи. Я поступлю так же. И если при первых муках голода к нам не явится никакой помощи ни с неба, ни от людей, ну, тогда, клянусь тебе, страшной клятвой, я первый убью себя на твоих глазах, - ибо не думаю, чтобы боги радовались, когда два человека, точно хищные звери, набросятся друг на друга. - Пусть так! Я согласен, - отвечал факир, пересиливая себя, - но когда наступит час, вспомни свою клятву. Вера преобразила падиала; это был уже не тот человек. Как все слабые и суеверные люди, он не размышлял о безысходности своего положения, нужно было чудо, чтобы спасти их, но он глубоко верил в такое чудо - и этого было достаточно, чтобы к нему вернулось мужество, на которое факир, привыкший к его трусости, не считал его способным. Он хотел отвечать своему товарищу, что тот может рассчитывать на его слово, как вдруг остановился в самом начале своей фразы и так громко вскрикнул от удивления, что факир вздрогнул. - Что с тобой еще? - спросил он. - Смотри, смотри! - воскликнул падиал с невыразимой радостью. - Куда? - спросил факир, который успел уже потушить свою свечу. - Туда! Туда! В воду! Факир взглянул на указанное ему место и не мог удержать крика удивления. На двадцати метрах глубины под водою виднелся на ровном месте светлый круг, окруженный лучами. - Видишь, факир! Видишь! - кричал падиал вне себя от восторга. - Не сами ли боги посылают нам этот знак, чтобы показать нам, что они слышали и одобряют наше решение? - Увы! Еще одна мечта, мой бедный Хамед! - отвечал факир, сразу понявший причину этого явления. - Это напротив уничтожает последнюю надежду, которая нам оставалась, ибо указывает на то, что длинная галерея, в которой мы находимся, устроена для проветривания, как я и предполагал. Солнце, проходя в эту минуту прямо над колодцем, бросает свое изображение, видимое нами на дне. Смотри! Вот круг меняет уже свою форму по мере того, как светило дня дальше совершает свой путь... Он появится завтра и даст нам возможность - жалкое утешение! - точно определять дни, оставшиеся нам для жизни... Был действительно полдень, и, как сказал факир, светлый круг постепенно изменял свою форму. Затем он исчез, и они снова остались среди безмолвной и зловещей темноты... III Смертельная тоска. - Тяжелые сны. - План факира. - Две минуты под водой. - Бегство. - Замурованный в погребе. - Браматма. - Спасение. - Отъезд. Остаток дня прошел, не принеся никакой перемены в положении пленников; кроме уверенности в том, что никакая помощь не придет к ним извне, их воображение поражала еще зловещая тишина, царствовавшая кругом. Тишина эта в конце концов привела их в состояние, близкое к кошмару. Им стало казаться, что они слышат странный шум и жужжанье и видят перед собой фантастические призраки; казалось, к лицу их и к полуобнаженному телу прикасаются холодные, костлявые руки скелетов. Они пробовали кричать, но голос, парализованный страхом, останавливался у них в гортани; покрытые холодным потом, еще более увеличивающим муки голода, которые начинали терзать их, несчастные впали в полное физическое изнеможение, перешедшее, к их счастью, в глубокий сон. Утсара проснулся первый. Он не мог дать себе отчета, сколько времени он спал. Он чувствовал только, что отдых этот подкрепил его силы. Ровное и спокойное дыхание товарища указывало на то, что тот еще спит, а потому, оставив его в этом счастливом забвении своего положения, факир стал в сотый раз обдумывать средство выйти из этой адской тюрьмы. Он приступил к этому без особой надежды, ибо ему казалось, что им исчерпаны уже все разумные предположения. Не могло быть сомнения, что на помощь извне нечего надеяться, и в сотый раз уже приходил факир к сознанию полной беспомощности. Число трупов, скопившихся в верхнем подземелье, говорило ему ясно, что подземелье не возвращало жертв, доверенных ему. Вдруг в уме его, более спокойном и более ясном, чем накануне, возникла мысль, которую он с первого раза оттолкнул от себя, как совершенно неприменимую. Затем, - как это всегда бывает, когда долго ломаешь себе голову над одним и тем же вопросом, который представлял сначала одни только затруднения, - последние мало-помалу стали казаться менее ужасными, а шансы на успех более возможными. Результатом такого размышления у факира явилось желание попытаться привести в исполнение задуманный им план, хотя бы даже с опасностью для жизни. Не лучше ли умереть, пробуя спастись, чем ждать терпеливо неизбежного конца? Придя к такому заключению, он решил разбудить Дислад-Хамеда и сообщить ему о задуманном; он не знал, обладает ли падиал необходимыми качествами, чтобы следовать за ним в смелом плане, на который он решился. Он уже протянул руку, чтобы пошевелить спящего, и вдруг остановился... Бедный падиал видел какой-то сон и громко говорил... Снилось ему, что он был на башне и исполнял обязанности ночного сторожа; он только что пробил последние часы ночи, объявив о появлении первых проблесков зари, - и Утсара услышал, что он шепчет чудное воззвание к солнцу, молитву из Риг-Веды, которое все индусы читают утром при восходе солнца, когда совершают свои омовения: Дитя златого дня, мать радостной Авроры, Ночь, в усыпальницу проникни божества, Чтоб лучезарный царь из огненных чертогов Восстал сверкающий в молитвах бытия. О, солнце! Восходя, ты озаряешь жнивы, И лотоса несешь тончайший аромат. Чисты в лучах твоих рожденные молитвы, Сменяет времена твой светоносный взгляд. Минувшие века! Да обновит вас Шива, Дыханьем вечности в эфире возродив. Скажите, сколько раз бессмертное светило Ласкало бренный прах в лобзаниях немых? Восстанем, смертные!.. Вот Дух, огонь несущий, От лона Вечности пред нами восстает, И "Все Великое" дыханьем вездесущим Малейшим атомам жизнь мощную несет... Факир при первых же словах падиала вспомнил, что в первый раз в своей жизни, здесь в Колодце Молчания, забыл он исполнить религиозные предписания, которые каждый индус должен исполнять ежедневно при восходе и заходе солнца. Сон товарища он принял поэтому за предупреждение богов и, простершись ниц, прочел громким голосом молитвенное воззвание, первую половину которого произнес во сне Дислад-Хамед. Потом, спустившись по ступенькам до самой воды, омывающей конец лестницы, он совершил предписанное правилом омовение и прочитал обычный речитатив, которым заканчивается утренний церемониал: Божественный зародыш, Дух Великий, Сваямбхува, златого сын яйца, Что озираешь вечно хаос многоликий И смертному даруешь благости творца, Не отвращай молитв наших смиренных! Источник благостный и светлый жизни сей, Прими твоих рабов надежды, гимны тленных У каменных, священных алтарей. Подкрепив себя этой молитвой, которая должна была умилостивить богов, факир почувствовал прилив новой энергии и уверенность, что не пройдет еще этот день, как они выйдут из ужасной тюрьмы. Он поднялся к своему товарищу, продолжавшему спать, разбудил его и сказал: - Падиал, во время твоего сна мысль Вишну посетила меня и внушила мне план, от которого зависит наше спасенье. - Кто говорит со мной? Где я? - спросил сторож, унесенный сном далеко от печальной действительности. - Это я, Утсара, твой друг... Приди в себя, - отвечал факир. - О! Зачем ты нарушаешь мой покой? Я находился в своей хижине, среди своей семьи, приносил богам возлияния и читал священные молитвы. - Падиал, теперь не время снов, надо действовать, если ты хочешь видеть свою семью на яву. - Ты сам знаешь, что у нас нет никакой надежды выйти из этого ужасного подземелья, мы столько раз пытались... А спать так было приятно. Сон это - забвение... - В том состоянии, в котором мы находимся без пищи для подкрепления сил, сон - это смерть, падиал! Я не хочу умирать здесь. - Что же ты хочешь сделать? - Я уже говорил тебе, что получил внушение свыше. Слушай меня и не перебивай! Время не терпит, и если мы пропустим благоприятную минуту, нам придется ждать завтрашнего дня для исполнения моего плана. А кто знает, хватит ли у нас сил на это... - Говори, ни одно слово не сорвется у меня с языка. - Ты заметил вчера светлый круг, - он показал на дне воды в тот момент, когда солнце проходило над отверстием колодца. Нет сомнения, что существует сообщение между водою, омывающей лестницу, на которой мы стоим, и колодцем на поверхности земли. Так вот, когда сегодня снова появится этот круг, мы должны воспользоваться теми несколькими минутами, пока свет его освещает точку сообщения двух резервуаров: нырнув под воду, мы доберемся до светлого круга; а попав туда, нам ничего не будет стоить добраться до выходного отверстия по внутренним выступам стен и выйти на свободу... Что ты скажешь о таком внушении? Не само ли небо послало мне его?.. Ты не отвечаешь! - Увы, мой бедный Утсара! Весьма возможно, что твой план удастся, но... - Ты не умеешь плавать? - прервал его факир. - Плавать я умею, - грустно отвечал Дислад-Хамед, - но я никогда не нырял, и не в силах буду следовать за тобой. - Хорошо, - отвечал факир, - я попробую один. А результатом воспользуемся мы оба; тебе даже легче будет, чем мне... - Как! Ты хочешь меня покинуть и еще смеешься над моей несчастной участью... - Клянусь Шивой, падиал! Ты еще не совсем проснулся... Ребенок понял бы, что я говорю. Неужели ты не знаешь, что мне известны все тайные входы во дворце Омра; чтобы не возбуждать подозрения, я вернусь к тебе ночью через верхнее подземелье, как я это сделал, когда два дня тому назад пришел к тебе. - Прости меня, - сказал бедняга, начавший дрожать всем телом при мысли, что останется один в этом мрачном убежище, - но я так ослабел без пищи, что не понял тебя. - Знай, падиал: Утсара не принадлежит к тем, что бросают своих товарищей в несчастии; хотя ты и повинен во всем, что произошло, но ты будешь спасен, клянусь тебе тенями предков, - если только план мой удастся. Об одном только попрошу я тебя, когда вернусь, - помочь мне отомстить злодею Кишнае. - О! В этом охотно поклянусь тебе, - отвечал падиал вполне искренним тоном, не дававшим возможности усомниться в его правдивости. - Хорошо, Дислад!.. Теперь позволь мне приготовиться... мне нельзя терять ни минуты времени, когда появится светлый круг. Когда факир собирался похитить ночного сторожа у тугов, он снял всю одежду, и на нем оставался только передник, повязанный вокруг чресл. Он снял его и передал товарищу, чтобы ничто не мешало ему, когда он направится вплавь по узкой трубе, служившей сообщением двум резервуарам. Какой-нибудь самый незначительный выступ мог зацепить за полотно и помешать его движениям. Сделав это, он набрал рукой воды и принялся растирать ею все суставы на ногах и руках, чтобы предотвратить возможность судорог в самом критическом месте отважного плавания. - Как жаль, что вчера я из-за тебя потерял свой кинжал, - сказал он падиалу, продолжая размягчать свои члены, - я выйду отсюда без всяких средств к защите. - Я нашел его, - отвечал сторож, - но не говорил тебе об этом, чтобы ты снова не обратил его против себя... Вот он! - Благодарю... он пригодится. Затем он заплел длинные волосы, падавшие ему на плечи и укрепил их узлом на макушке головы. - Вот я и готов, - сказал он, - остается подождать... Главное в том, чтобы не пропустить надлежащей минуты и воспользоваться коротким промежутком времени, когда будет освещено место сообщения. Никогда еще не было так дорого время для меня. Стоя на последней ступеньке и устремив пристальный взгляд на черную глубину впереди себя, оба с лихорадочным волнением ждали появления светлого круга, который должен был принести им освобождение или смерть... Они с нетерпением ждали какого бы то ни было конца; они боялись, что не успеют обменяться впечатлениями до появления солнечного луча, и минуты казались им вечностью... Готовясь прыгнуть в воду при первом появлении света, Утсара сказал своему товарищу: - Как только я скроюсь, подымись по лестнице до того места, где кости: если кругом дворца все пусто и если возможно будет войти в него днем, я сейчас же приду освободить тебя. - А если ты не придешь? - спросил падиал, вздрагивая. - Неужели ты считаешь меня способным забыть свое обещание? - Нет, но мне пришла в голову мысль, которая заставляет меня бояться за тебя. - Какая?.. Ты колеблешься; не бойся, я готов на все. - Не может ли случиться, - продолжал нерешительно падиал, - что сообщение между этим резервуаром и колодцем окажется настолько узким, что ты, попав туда, не будешь в состоянии двинуться ни назад, ни вперед; в таком случае... - Я погибну от удушения! Ты это хотел сказать? - Да, я думал именно об этом. - Так что ж, мой бедный Дислад-Хамед; я также думал об этом, но ни ты, ни я ничем здесь помочь не можем, а потому лучше не заниматься такими случайностями... Я добьюсь успеха или погибну... Если ты не увидишь меня через несколько часов, то напрасно будешь смотреть завтра в эту точку: свет не покажется на дне резервуара, если тело мое закроет собою трубу сообщения. При этих словах, которые факир произнес с беззаботным видом, несмотря на то, что готовился пожертвовать свою жизнь, сторож Беджапура почувствовал, как снова к нему возвращается прежний ужас... И какая, действительно, ужасная смерть ждала его, - медленная, беспощадная и в таком месте, которое воображение его населяло уже призраками и фантастическими существами! - Я присоединюсь к тебе под водою, - прошептал он факиру, - лучше кончить таким способом, чем умереть от голода... Снова водворилась тишина под сырыми сводами погреба, и только у ступенек лестницы слышался время от времени дряблый звук, как бы от падающего в жидкую грязь камня: шум производила какая-нибудь из исполинских жаб, которая, привыкнув к виду двух неподвижно стоящих людей, решалась выйти из воды и принималась за ползанье по ступенькам грязных лестниц. Так прошел целый час, но свет не показывался. Пленники, не имевшие при себе указателя времени, вообразили уже, что они во время сна пропустили благоприятный момент, и с ужасом начинали думать, что попытку факира пожертвовать собой для общей пользы придется отложить до завтра. Но вдруг в глубине воды показалось едва заметное беловатое пятнышко, отблеск солнечного света, лучи которого падали еще в косом направлении на отверстие колодца. Общий крик вырвался из груди пленников, и в него они вложили всю силу своей души. Факир не ждал больше: схватив в зубы кинжал, он сложил руки и отважно бросился в липкую и грязную воду резервуара, сказав на прощание только два слова Дислад-Хамеду: - Жди и надейся! В течение одной минуты падиал мог следить только за различными движениями, происходившими под водой. Но светлый круг, увеличиваясь в размерах, становился с тем вместе и светлее, и Дислад в продолжение нескольких секунд видел, как к этому кругу приближалась черная масса; вот она остановилась, как бы исследуя место, вот снова двинулась дальше, затем вытянулась, а с тем вместе стало уменьшаться и светлое пространство. Затем все исчезло: факир проник в проход. Дислад-Хамед упал на колени и вознес молитвы за своего товарища, обращаясь к добрым духам, которые покровительствуют людям во всех делах их жизни. Но не успел он произнести и нескольких слов своего воззвания, как с криком радости вскочил на ноги и принялся танцевать, как безумный, - рискуя потерять равновесие на скользкой лестнице и упасть в воду... Все страхи его сразу исчезли. Не прошло и минуты, - наибольший промежуток времени, в течение которого самый здоровый человек может остаться под водой, - как светлый круг снова предстал перед восторженными взорами ночного сторожа... Сомнений нет! Факир успел в своем отчаянном предприятии и с большою легкостью, насколько мог судить падиал... Теперь он мог спокойно ждать прихода своего друга; освобождение становилось вопросом минут, часов, - смотря по тому, когда факир проникнет в замок... Когда прошли первые минуты упоения, падиал поднялся по ступенькам подземной лестницы, вошел в подвал, куда Кишная приказал его запереть, - и ждал там, чтобы быть готовым ответить на первый же зов своего товарища. Утсара провел часть своей жизни в Сальцете и, как все индусы, живущие вблизи океана и больших рек, был превосходным пловцом и водолазом; тем не менее он мог бы потерпеть полную неудачу в своем предприятии, встреть он хоть малейшее препятствие в подводном сообщении между мрачной тюрьмой и колодцем. Сообщение это было устроено на глубине тридцати метров от поверхности воды. Самый искусный ловец жемчуга может нырнуть на глубину не более шестнадцати-восемнадцати метров, а потому Утсара мог только с сверхчеловеческими усилиями, цепляясь за камни промежуточной стены, добраться до сообщения между двумя резервуарами воды... В ту минуту, когда у него не хватало уже дыхания и сдавленная грудь, несмотря на все его усилия, требовала нового запаса воздуха, невообразимое чувство отвращения едва не заставило его открыть рот, и он с трудом поборол это судорожное движение... Он увидел себя среди целой массы огромных и отвратительных водяных саламандр; дрожа всем телом и понимая, что малейшая капля воды, попавшая в бронхи, может вызвать обморок и погубить его, он призвал на помощь последнюю энергию своих сил и благополучно проплыл сообщение между двумя массами воды. Отверстие, сделанное в стене колодца, было настолько широко, что через него могли сразу пройти четыре-пять человек; только благодаря такому расположению проникали сверху лучи солнца и, падая перпендикулярно на дно колодца, отражались во втором резервуаре. Это сообщение, как мы уже сказали, было устроено, чтобы дать выход зловонным газам, продуктам разложения трупов, брошенных в подземелье - иначе они заразили бы весь замок. Никто, конечно, не думал, чтобы при такой глубине всего устройства и той массы воды, которая находилась там, возможно было бегство из подземелья. Как только Утсара очутился в колодце, он тотчас же с помощью рук и ног вскарабкался по стене и очутился на поверхности. Вздохнув, наконец, полной грудью, он едва не потерял сознание и вынужден был ухватиться за один из каменных выступов, которые устраиваются каменщиками в колодцах для облегчения ремонта. После непродолжительного отдыха он начал карабкаться вверх над водой и, достигнув верхушки колодца, прислушался внимательно прежде чем высунуть наружу голову; он хотел убедиться сначала, не рискует ли он жизнью, покидая убежище, доставляемое закраинами колодца. Жгучие лучи солнца заливали всю равнину у подошвы древнего дворца Омра, и земля пылала раскаленным зноем, при котором даже туземцы не выходят без настоятельной необходимости. Было около полудня, час, когда лучи солнца, достигнув зенита, падали в колодец, производя тот странный феномен, которому Утсара был обязан своим спасением. Жар в это время становится в Индии удручающим, и все кругом бездействует; люди и животные отдыхают в тени густых тамаринд, на тропинках джунглей, под лиственной крышей шалашей, внутри дворцов; всякая работа останавливается, всякая деятельность