ы. -- Но ведь Наливин сказал, что не хочет работать с детьми. Я сам слышал. -- Он пошутил. Кто же не любит детей? Ты пойми... Виктор Макарович -- это пройденный этап. Будущее -- за Наливиным! -- Потому что он -- заслуженный?... -- Заслуженно заслуженный! Как сказал Виктор Макарович, которого я уважаю не меньше, чем ты. К тому же и молодой! Или, как говорят, перспективный. На таком имени наш "костер" взовьется гораздо выше и ярче. Очень довольный последней фразой, Дирдом как бы опять проглотил стакан сладкого морса и заулыбался. -- Но Наливин собирался идти туда, где учат... вокалу. Я сам слышал. -- На наше счастье, там не оказалось вакантного места! -- А Лукьянов? -- Откуда ты знаешь Лукьянова? -- Дирдом внимательно взглянул на меня. -- И он согласился? -- Он всегда исходит из интересов дела. А откуда ты его знаешь? Мне казалось, что ждать нельзя, что дорога каждая минута. Как будто речь шла о спасении тяжелобольного. "Надо разыскать маму и папу! Немедленно!..." -- решил я. И выбежал из кабинета. Бухгалтерия находилась на втором этаже управления строительством, а отец работал на третьем. Но я не только поэтому решил сперва побежать к маме. Просто я знал, что она-то уж не растеряется и найдет выход из положения. И потом... в трудные минуты мама всегда умеет взять себя в руки. "Собраться", как говорит отец. "Этого не может быть! -- рассуждал я сам с собой по дороге. -- Мама придумала все это ради того, чтобы Виктор Макарович... не уходил, не расставался с нами. Разве сможет Наливин?... Но он согласился! А Виктор Макарович обнаружил у него голос... Наливин сам говорил. Называл учителем... Он, должно быть, не знает, что в ад попадают "предатели своих благодетелей". Люди, не помнящие добра... Но не в этом дело! Надо исправить... Пока Виктор Макарович не узнал!" Нужен был пропуск. Я стал звонить снизу... Но телефон бухгалтерии, конечно, был занят. И вдруг я увидел маму. Она шла как ни в чем не бывало, держа в руках пачку бумаг. -- Что случилось? -- спросила она, заранее беря себя в руки. -- Вывесили приказ! Его Дирдом написал... Художественным руководителем будет Наливин! -- Что? Что?! -- Наливин... Он согласился! Дирдом ему объяснил, что это хорошо для афиши. А Виктора Макаровича... мы обманули. -- Не повторяй моей обычной ошибки. Не паникуй раньше времени! На самом деле мама никогда не впадает в панику. Просто в последнее время она все чаще стала приписывать себе то, чего я, по ее мнению, не должен был делать. Маме кажется, что до меня быстрее дойдет, если я буду знать, что она испытала эти ошибки на себе самой и сама убедилась в их ужасных последствиях. -- Надо идти к Лукьянову, -- сказала мама. -- У него совещание. Но это неважно. Пойдем... Ты скажешь свое мнение от имени хора! -- И папу захватим. -- Он разволнуется. А впрочем... Отец переводил взгляд с мамы на меня, будто спрашивал: "Правда ли это?..." -- А Лукьянов разве не знал? -- уже вслух спросил папа. -- Ты не говорила ему о Викторе Макаровиче? -- Говорила... Но не акцентировала на этом. Я знаю Лукьянова. У него свои принципы. Ставку надо было выбивать не ради определенного человека, тем более пенсионного возраста, а ради дела. Но ведь другой кандидатуры и не было! -- Идем к нему! -- решительно заявил отец. И пошел впереди, хотя обычно в таких случаях нас за собой ведет мама. У Лукьянова шло совещание. -- Я загляну... -- сказал папа. Секретарша защитилась от него обеими руками: -- Ну, это уж на вашу ответственность! Через минуту Лукьянов вышел в приемную. Как я и предполагал, он был напряженным, стремительным. Лицо его было не просто приятным и открытым, как у меня на концертах, но еще и красивым. И мужественным. -- Что такое? -- не здороваясь, спросил он. -- Надо вам рассказать... -- начала мама. -- Это срочно? -- Да! -- сказал я. Он взглянул на меня с удивлением, но даже не спросил, кто я такой. -- Давайте! Он распахнул дверь, которая была напротив его кабинета. -- В чем дело? -- Речь идет о художественном руководителе ансамбля, -- сказала мама. -- Этот вопрос решен положительно. -- В том-то и дело, что нет! -- Как нет? Единица утверждена. -- Но персональное назначение... неверное, -- продолжала мама. -- Утвержден не Виктор Макарович, а другой человек. -- Ну, в такие детали я вникать не могу... Тут произошло неожиданное: папа повысил голос: -- Нет, вы прекрасно знаете, что любой проект, любая машина состоит из деталей. И вы постоянно вникаете... Но и художественное произведение, и человеческая жизнь -- все, все состоит из деталей! -- Директор Дома сообщил мне вчера, что Виктор Макарович сам решил отдохнуть. Что ему врачи запретили... -- Дебет с кредитом явно не сходятся! Он обманул вас, -- сказала мама. Отец передвинул письменный прибор на столе. -- Тот же самый директор Дома сказал, что Виктор Макарович -- уже "пройденный этап". Это ваше любимое выражение. Но человек не может быть пройденным этапом! -- Отец решительно вернул письменный прибор на прежнее место. -- И вообще я должен сказать... Что значит "пройденный этап"? Наша с вами жизнь покоится на "пройденных этапах". Как на фундаменте! Не надо быть строителем, чтобы знать, что без фундамента здание рухнет. Недавно я слышал что-то очень похожее. Но Виктор Макарович говорил о книге, а отец -- о фундаменте. Потому что был инженером. Лукьянов папу не узнавал. -- А я считал вас чересчур деликатным человеком. Это мне нравится! Отца многие считают чересчур деликатным. "Ты немного недопонимаешь", -- говорит мне папа в тех случаях, когда я вообще ничего не понимаю. Например, если он помогает мне решать математические задачки. "Вот видишь, как у тебя все получилось!" -- говорит он. А на самом деле все получилось не у меня, а у него. "Это не совсем так", -- говорит папа, когда что-нибудь совсем уж не так. Он умеет подсказать, вроде бы не подсказывая. Так бывает и с моими задачками, и со звонками Лукьянова. -- Вот видите, как вы отлично придумали! -- говорит он Лукьянову по телефону. -- Это же ты придумал, -- возражает мама, когда папа вешает трубку. -- Он и без меня все это знал. -- Знал бы, так не звонил!. И возражает папа людям так, что кажется, он просто дополняет их собственные мысли. А тут он почти кричал. И на кого? На Лукьянова!... -- Разве можно не ценить людей, которые уже сыграли свою роль, выполнили, так сказать, свою функцию? -- продолжал папа. -- Так, простите, и мать с отцом недолго вычеркнуть из памяти. Они ведь тоже выполнили свои функции: родили нас, подняли на ноги. Оглянуться назад -- вовсе не значит отступить! (Лукьянов продолжал не узнавать его.) А Виктор Макарович мог бы еще долгие годы исполнять свою роль. Назвать его "пройденным этапом"?! -- Это не я назвал, а директор Дома культуры. Лукьянов оправдывался перед отцом! -- Виктора Макаровича я давно знаю, -- сказал он, -- очень давно! Я пел у него в хоре. -- Вы... пели? -- переспросила мама. -- Недолго. Певцом я не стал. Так что практически это не имело значения -- Это не могло не иметь значения. -- сказал папа. -- Не надо делать вид, что мы появились на свет такими же, какие мы с вами сейчас. Все имело значение! Мы часто слышим "Никто не забыт и ничто не забыто!" Разве это должно относиться только к военным подвигам? По-моему, ко всему доброму, что делают люди... Я это давно вам хотел сказать. -- Вот и сказали, -- ответил Лукьянов. -- Но как же, если вы пели... можно было не позвонить Виктору Макаровичу? Не проверить?... -- спросил отец. -- Вы знаете, какие сейчас напряженные дни! -- ответил Лукьянов. -- У меня на календаре... там, в кабинете, записано: "Позвонить Караваеву". Хотел узнать о здоровье. В таком вот плане. Потому что директор Дома меня заверил... -- Лукьянов зашагал по комнате. -- Давно я не видел Виктора Макаровича. Должно быть, лет двадцать. В Дом культуры хожу главным образом на совещания. Времени нет. К сожалению... -- Лукьянов остановился. -- А он-то что же, не мог о себе напомнить? -- Неудобно, наверно... напоминать, -- сказала мама. -- У меня тоже одна голова! И в ней иногда не хватает места... -- Сердце в этом смысле гораздо вместительней, -- уверенно сказал папа. -- Да, понимаю. -- Лукьянов сел за стол, на котором стояли разноцветные телефоны. Он уже не был таким напряженным, стремительным. И хотя в кабинете у него шло совещание, он как будто не торопился. -- Нехорошо получилось... -- Дирдом во всем виноват! -- сказал я. -- Кто? -- Директор... -- Дирдом? -- Лукьянов громко захохотал. -- Это мне нравится! Очень подходит... Я думаю, еще не поздно переиграть! Лукьянов нажал на кнопку. Вошла секретарша, и он сказал, чтобы она соединила его с Дирдомом. Я думал, что Лукьянов будет кричать на Дирдома, стучать по столу. Но он не кричал. Не поздоровавшись, он тихо и четко произнес: -- Вы ввели меня в заблуждение. Виктор Макарович мог остаться! (Дирдом что-то ответил.) Консилиум? (Дирдом опять что-то сказал.) Сейчас у меня нет времени. Потом я вникну во все детали. А пока отмените приказ... То есть как поздно? Дирдом что-то объяснял. Ничего больше не сказав ему, Лукьянов повесил трубку. -- В сегодняшней вечерней газете будет заметка: "Из театра -- в самодеятельность. Заслуженный артист приходит к детям!" Или что-то в этом роде, -- сообщил он. И взглянул на часы. -- Уже пять... Газета печатается. -- Виктор Макарович говорил: "Я счастливый человек: никогда не расстаюсь с детством!" Теперь, значит, придется расстаться... -- сказала мама -- Ни о коем случае! -- Лукьянов поднялся. -- Мы найдем другое место! -- Другого места для него быть не может, -- сказала мама. -- А не вернуть ли его на прежнюю должность? -- Дирижером? Там ведь Маргарита Васильевна... -- осмелился возразить я. -- Она вернется на свое прежнее место. -- Виктор Макарович не согласится. -- Почему? -- Я вам не могу... объяснить. Лукьянов почему-то поверил мне. -- Надо пораскинуть мозгами! -- По примеру отца он чуть не смахнул на пол письменный прибор. И обратился к маме: -- Вы зайдите ко мне завтра по этому вопросу. -- Потом обратился к отцу: -- А вы зайдите сегодня. По поводу третьего цеха... Надо пораскинуть мозгами! Он ушел к себе в кабинет, так и не поинтересовавшись, кто я такой. Может быть, он догадался? -- И все-таки я люблю его, -- сказал папа. -- Он -- голова. -- А душа? -- тихо спросила мама. -- И душа есть. Только ей некогда себя проявлять... 8 Когда я вечером пришел к Виктору Макаровичу, он уже все знал. -- Откуда? -- спросил я. -- Мне позвонил Петя Лукьянов. Своих бывших учеников он называл так же, как называл раньше, когда они были детьми. -- Но почему же вы не сказали нам, что Лукьянов пел у вас в хоре?! -- Он сам об этом никогда не вспоминал... Я думал, что эта страница биографии ему почему-либо неприятна. -- Неприятна? Ничего подобного! Просто он не стал певцом. Значит, практически это для него не имело значения! -- Он был очень способным мальчиком. Не у меня... А потом. Побеждал на математических олимпиадах. Я на него не сержусь. -- А на этого певца? -- На Женю Наливина? -- Виктор Макарович помолчал. -- В ошибках учеников, вероятно, и учителя виноваты. -- Ну уж нет! -- возмутился я. -- Только он виноват. Только он! И еще Дирдом... -- Хорошо, что Маргарита Васильевна дирижирует хором, -- неожиданно сказал Виктор Макарович. -- Она все сбережет... Я уверен. -- Сбережет! Она сбережет, -- закричал я. -- А с этим художественным руководством... Лукьянов сказал: "Нехорошо получилось". Он хотел все абсолютно переиграть. Но опоздал... -- Это было бы невозможно, -- сказал Виктор Макарович. -- Почему? -- Ну, во-первых, Женя Наливин мой ученик. А во-вторых, победа за чужой счет... это почти поражение. -- Он подошел к окну. Мне показалось, для того, чтобы скрыть от меня лицо. -- Кажется, пора подводить итоги... -- Ни за что! -- закричал я. -- Ни за что... Лукьянов с мамой еще такое придумают! А вы пока отдохните... Вот если бы мне предложили сейчас отдохнуть, я был бы счастливейшим человеком! А помните, вы сочинили две песни? Они ведь имели такой успех! Еще сочините... А мама напишет текст. Она сейчас как раз в литературном кружке! -- Добрый ты мой "объявляла", -- сказал он, не отрываясь от окна.