го выделывать самые трудные па. Зачем? Может быть, она хотела выставить его на посмешище перед своими приятелями? Они ведь тех, кто плохо танцует, вообще за людей не считают. По крайней мере десятиклассники уже поглядывали на моего брата свысока и даже с насмешкой: в танцах они были сильнее его. Алина дала им возможность почувствовать пре- несходство над моим братом, и за это. тоже я ее ненавидела. Я мечтала, чтобы наш школьный эстрадный оркестр, который я всегда любила слушать, поскорее умолк. Но он не умолкал до тех пор, пока снизу не пришла гардеробщица и не сказала Роберту-организатору: - Я ваши вещи до утра караулить не собираюсь... Тогда вечер закончился. Ко мне подошел Лева и протянул руку за старинным дедушкиным футляром. Я спрятала футляр за спину и сказала: - Кажется, он тебе уже не пригодится. - В каком смысле? - В том смысле, что ты, кажется, собрался поступать в хореографическое училище? Но лучше поступи в цирковое: там учат на клоунов. Ты сегодня неплохо выступал в этом жанре. Может быть, я. говорила с Левой слишком прямо и резко. Но я имею на это право. Ведь я решила посвятить ему всю свою жизнь. И я должна спасти его от Алины! Чему она может научить моего брата? Петь эстрадные песенки? Что между ними общего? Да и вообще Лева сейчас не имеет права влюбляться! Он должен готовиться к конкурсу. И заниматься с утра до вечера. А не влюбляться! Я должна спасти его, уберечь. И я это сделаю! Но спасти Леву будет не так легко. Ведь он "весь в себе". А когда люди, которые "все в себе", втемяшат что-нибудь себе в голову, им невозможно ничего объяснить. Они как очумелые прут на рожон. - Алина одна. А сейчас уже поздно,- сказал Лева.- Мы проводим ее до дома. - Единственное, что ей не угрожает,- это одиночество!- воскликнула я.- Вот увидишь: все наши кавалеры за ней поплетутся... Зачем я произнесла эту дурацкую фразу? На мужчин, я заметила, ничто так сильно не действует, как успех женщины сразу у многих. Это и на мальчишек тоже распространяется. Поэтому-то, я заметила, почти в каждом классе обязательно есть какая-нибудь общепризнанная красавица. И чаще всего она ничуть не красивее других. Просто однажды в нее случайно влюбились двое мальчишек сразу. А остальные подумали: раз за ней бегают сразу двое, значит, она того заслуживает. И пошла цепная реакция! Когда я произнесла роковые слова о том, что Алине не грозит одиночество, Лева как-то болезнен но улыбнулся, беспомощно развел руки в стороны (дескать, что тут поделаешь!) и сказал: - Да, я понимаю... Она пользуется успехом. - Дешевым успехом!- воскликнула я. Но исправить ошибку уже было нельзя. И мы пошли провожать Алину. А дом ее находится в совершенно противоположной стороне от нашего дома. Я почти всю дорогу молчала. По правде сказать, я в присутствии Алины почему-то робела. И даже помимо воли иногда ей поддакивала. И Лева поддакивал всякой ее ерунде. Я поглядывала на него с изумлением. И даже с испугом: мне казалось, что он поглупел и вообще стал каким-то совсем другим человеком. Впрочем, я вспомнила, что многие великие люди любили ничтожеств и в их присутствии изрядно глупели. Неужели и моего брата ждет такая судьба? Алина же просто не закрывала рта. Но говорила она в свой меховой воротник. - Берегу горло,- объяснила она. Вы слыхали? Значит, она воображает себя певицей! Ее горло представляет, видите ли, такую огромную ценность, что его надо беречь! В общем, мне пока что так и не посчастливилось услышать ее настоящий голос: пела она в микрофон, а говорила в меховой воротник. - В принципе вам всегда следует держать горло в тепле,- изрек мой брат Лева. Эта фраза Алине очень понравилась, и она в благодарность призналась Леве, что кларнет - ее самый любимый музыкальный инструмент. Представляете? Она, оказывается, может слушать кларнет с утра и до вечера. И еще может сутками слушать саксофон. Хорошо, что она не сравнила кларнет с барабаном. Или с какими-нибудь другими ударными инструментами. Я думала, Лева содрогнется оттого, что его любимый кларнет поставили в одни ряд с саксофоном. Но Лева не содрогнулся. А наоборот, согласился с Алиной: - Да, саксофон обладает оригинальными средствами музыкального выражения.,. Но самое непонятное было то, что и я зачем-то сказала, что люблю саксофон. У этих красивых девчонок удивительная власть над людьми! И способность превращать всех кругом в абсолютных кретинов! - Сразу после Нового года,- сказал Лева,- у нас будет концерт студентов второго курса, В Малом зале Консерватории... Меня раздражает Левина манера все уточнять. Ну какая разница, в Малом или Большом зале будет концерт! Можно было просто сказать: "В зале Консерватории". И обязательно надо уточнять, что он учится па втором курсе, а то, не дай бог, подумают, что на пятом! И свой будущий конкурс он всегда величает полным именем: Всероссийский конкурс музыкантов-исполнителей па духовых инструментах. Хотя можно сказать престо, гораздо короче: конкурс музыкантов-исполнителей. Пусть думают, что вообще всех музыкантов, и не всероссийский, а всесоюзный или даже международный! Нет, Лева должен сказать все точно, как есть. Странный характер! - Для меня будет большим подарком, если вы придете на этот концерт,- сказал Лева, Можно было подумать, что он приглашает Мстислава Ростроповича: большим подарком! - Дайте мне свой телефон: я позвоню накануне,-сказала Алина. Как всякая красавица, она, конечно, очень занята! - Нет, вы можете не дозвониться. Лучше договоримся прямо сейчас,-настаивал Лева.-Правда, Женя, так лучше? - Конечно,- сказала я. Мне хотелось обругать брата за его приглашение, а я сказала: "Конечно". Мой язык просто сошел с ума! Я была под сильным гипнозом. Наконец Алина согласилась прийти. Еще бы: ведь она так любит кларнет! - Мы будем ждать вас у входа,- сказал Лева. Сомнений не оставалось: он был влюблен! - А вы мне преподнесите ответный подарок!-уже прощаясь, кокетливо сказала Алина. Лева сделал такое лицо, словно готов был отдать ей все, что она пожелает. - Согласитесь солировать в нашем эстрадном оркестре! Это будет так оригинально: музыкант-профессионал выступает со школьным джазом!.. Я поперхнулась холодным воздухом. А Лева преспокойно ответил: - В принципе это возможно... - Заметано!-сказала она. И скрылась в дверях. Я тут же освободилась от ее гипноза. - Ты еще будешь играть в фойе! Как наш бедный дедушка!-крикнула я Леве.-Помяни мое слово: этим все кончится!.. 29 декабря Вся моя жизнь под смертельной угрозой. Вся моя жизнь! Если Лева станет играть в школьном джазе, ему это может понравиться: ведь у него такая опасная наследственность по линии дедушки. И потом, он в самом деле может захотеть выступать в фойе, перед началом сеансов. А люди будут жевать бутерброды. Тогда я уже не смогу посвятить ему всю свою жизнь. Музыканты, которые играют в фойе, не имеют права быть "не от мира сего", и им как-то не принято посвящать свою жизнь. На это имеют право только великие музыканты! А если Лева не станет великим или но крайней мере известным? Что я тогда буду делать? Тогда все мои планы летят кувырком. Я, как мои одноклассницы, должна буду придумывать себе будущую профессию, и зубрить, и гоняться за отметками. Я должна буду стать такой же, как все... Но я думаю, конечно, не о себе. Дело в Леве! Ради него я пойду на все! Настоящие сестры часто вмешиваются в личную жизнь своих братьев. И не требуют благодарности. Я тоже вмешаюсь! Лева забудет Алину, и хорошо подготовится к конкурсу, и завоюет там первое место! И тогда я смогу посвятить ему всю себя, без остатка! - Неужели ты не видишь, что она вся неискренняя и фальшивая? Вся насквозь!-сказала я Леве.-Кларнет-ее любимейший инструмент! Да есть ли на свете хоть один нормальный человек, для которого кларнет был бы самым любимым инструментом? Есть ли такой человек? Нету такого! - Это твоя личная точка зрения,- сказал Лева. - Это факт, а не точка зрения! Я надеялась, что ты станешь первым в мире великим кларнетистом! Но напрасно... И неужели ты думаешь, что она в самом деле знает польский язык? Просто выучивает слова и бессмысленно их повторяет. Сейчас любой певец, даже откуда-нибудь из Гваделупы, поет "Подмосковные вечера" по-русски. И что же, по-твоему, он знает русский язык?.. Так и она. Просто глупо было подумать, что она понимает по-польски. И волосы у нее крашеные... - А может быть, у нее вообще парик?-с улыбкой перебил меня Лева. Он готов был ее защищать. Это было ужасно.- Раньше ты говорила другое: и про волосы и про польский язык. Нельзя же так быстро менять свое мнение. И поддакивала ей, когда мы ее провожали. - Я иронически ей поддакивала. Как бы в насмешку... - Прости, я не почувствовал этой иронии. К тому же она бы была неуместной. - Ты ее любишь?!- воскликнула я. Он ничего не ответил. Но я понимаю: разговаривать с ним бесполезно. Я должна действовать! И я буду... 30 декабря Сегодня последний день второй четверти. Мы, конечно, написали на доске мелом: "Последний день-учиться лень!" Учителя читают и делают вид, что сердятся. Завтра каникулы! Я обожаю каникулы. Учителя отдохнут от нас, а мы отдохнем от них. И у всех поэтому хорошее настроение. На переменках старшеклассницы носятся по коридору, шушукаются, договариваются, кто с кем будет встречать Новый год. Я давно заметила, что о самых простых вещах они почему-то любят говорить шепотом и с таинственным видом. Так им интереснее! И учителя, конечно, тоже будут встречать Новый год. На уроке литературы я старалась представить себе, как они это будут делать. Я вообще часто стараюсь представить себе жизнь наших учителей. Особенно учительниц. Какие у них мужья? И как у них дома? Неужели даже наша химичка, которая ни разу за два года не улыбнулась и называет нас всех на "вы", дома тоже целует мужа? И он целует ее?.. Интересно, как это все происходит? Но это же происходит, потому что у нее на руке кольцо. Толстое, старомодное, но все-таки обручальное! Значит, дома она целуется... Представляете? И у нее, может быть, даже есть дети... У всех хорошее настроение. Даже химичка пожелала нам полезного отдыха. Не счастливого, а полезного! Но у меня на душе тяжело. Что-то висит. Это висит Алина! Я ведь нарочно развлекаю себя разными посторонними мыслями, чтобы забыться. Но забыться я не могу: Лева будет играть с нашим школьным джазом! Солировать! А потом докатится до фойе. Если я его не спасу! Пишу па уроке... Я заметила: последние дни и часы (в пионерлагере, пли в поезде, или в школе) всегда тянутся страшно медленно. Просто сил нет. Но вот наконец звонок! Не забыл нас, родименький! Иду на перемену... Начался самый последний урок. Математичка терпеть не может, когда отвлекаются. Если заметит, тут же вызывает отвечать. Конечно, обидно погибнуть в последнем бою, но я должна немедленно записать все в свой дневник. Я должна рассказать о том, что произошло буквально минуту тому назад, на перемене. Я сделала смелый, решительный шаг! Ради Левы, ради его музыкального будущего! Оценит ли он это когда-нибудь? На последней перемене старшеклассницы продолжали носиться по коридору, шушукаться и обниматься (они очень любят обниматься друг с другом). Алина ни к кому не подбегала: все подбегали к пей, потому что она у нас прима, она вне конкурса. Но ко мне Алина направилась сама, и я даже не шелохнулась, ни одного шага не сделала ей навстречу. Она улыбалась мне своим длинным и красивым глазом, который почему-то напоминал мне вытянутую голубую раковину. А второго ее глаза я никогда не видела: он всегда закрыт прямой, золотистой прядью волос. Она притянула меня к себе, чуть-чуть нагнулась и прижалась ко мне щекой. Представляете? Наши семиклассницы просто попадали от зависти. Мысленно, конечно, попадали. А я даже не шелохнулась. - Какие у нас показатели? Дед-Мороз будет доволен?- спросила Алина. Я решила на этот раз ни за что не поддаваться ее гипнозу. Ни за что! Показатели, то есть отметки за вторую четверть, у меня очень неважные. - Какое это имеет значение?- ответила я. Она снова прижалась ко мне щекой. И наши девчонки слова попадали. Но я была холодна и спокойна. Я знаю, что невесты обычно хотят подружиться с родителями своих женихов, заполучить их себе в союзники. Алина до мамы с папой еще не добралась, она начала с меня. Это мне было понятно. И я к ней прижиматься не стала. - Поздравляю тебя с Новым годом,-сказала Алина.- И всех наших общих знакомых! На общих знакомых она сделала такое ударение, что мае стало просто не по себе. Никаких общих знакомых у нас не было: она говорила о Леве. - Увидимся в новом году,- продолжала она.- Место встречи и время все те же? Тут я и сделала свой решительный шаг. - Вы знаете, Лева очень просил извиниться...- сказала я ей тихо, чтобы не слышал никто другой.- Наша встреча не состоится:. - Не состоится?- Словно желая разглядеть меня получше, она отбросила золотистую прядь, и я первый раз увидела оба ее глаза одновременно. Но они в этот миг не были похожи па голубые вытянутые раковины. Они были круглыми от удивления. И мне ее стало даже немножко жалко. Но я подавляла в себе эту слабость. Если Лева действительно правится ей, то тем хуже: не хватало еще, чтоб у них началась любовь накануне конкурса музыкантов-исполнителей! - У него есть невеста,- сказала я.- И ей было бы неприятно... Вы понимаете? - Он обручен?- спросила она уже с насмешкой. Но эта насмешка была какая-то неспокойная, нервная. - Ну да... Можно сказать, обручен. Очень давно, прямо с детского возраста. Со своей аккомпаниаторшей. - С этой... - Ну да,-перебила я,-она некрасива. Но у них общие идеалы! Их сблизила музыка. Они любят друг друга... Это была ложь во имя спасения брата. Оценит ли он это когда-нибудь? 3 января Вчера был концерт студентов Консерватории... Он начался в семь тридцать вечера, но мы с Левой пришли на час раньше и мерзли на улице. Лева, видите ли, боялся, что Алина может перепутать и тоже прийти на час раньше, потому что некоторые концерты начинаются в шесть тридцать. Представляете? Мы бы, наверно, совсем окоченели, если бы Леве не казалось, что каждая со вкусом одетая девчонка, которая появлялась вдали, это Алина. Мы бежали навстречу, девчонки испуганно останавливались или шарахались в сторону. А мы извинялись а возвращались на свой пост к подъезду. Так мы хоть немного согрелись. - Интересно, как ты будешь держать кларнет замерзшими пальцами?-сказала я.-Хорошо еще, что ты играешь не на рояле. И не да скрипке. Иди!.. Я сама ее встречу, Куда там! Лева и слышать об этом не хотел. Мама всегда говорит, что он очень цельный человек. Вообще-то это неплохо. И даже хорошо. Но когда цельный человек влюбляется, с ним ничего невозможно поделать. Ему ничего нельзя объяснить. Великие люди имеют право на странности, и эти странности им надо прощать. Потому что великий человек, с одной стороны, "весь в себе", а с другой-немножечко не в себе. Это я понимаю. Но ведь Лева вчера был не в себе не как выдающийся человек, а гак же, как все наши мальчишки-десятиклассники, которые тоже влюблены в Алину. Вот почему я не хотела прощать! У необычных людей должны быть необычные странности. Когда у Левы появятся такие странности, я их сразу буду прощать! Не задумываясь... Честное слово! А вчера я не прощала... Лиля считает, что настоящий артист не должен появляться среди зрителей в день своего выступления. А Лева прямо-таки бежал навстречу зрителям, чуть не сшибая их с ног, если ему казалось, что вдали появилась Алина. Среди зрителей было много Левиных знакомых, и все они спрашивали: - Кого ты туг ждешь? И Лева начинал подробно объяснять, что ждет одну десятиклассницу, которая учится в моей школе. Знакомые ухмылялись и глупо подмигивали. Но Лева и в следующий раз отвечал подробно и точно. Он всегда говорит чистую правду, одну только правду. Как будто нельзя было сказать, что мы ждем тетю, дядю или каких-нибудь других родственников. Или, например, маму с папой. Если Леве звонят по телефону, оп всегда подходит, как бы ужасно он ни был занят. Я ему говорю иногда: "Можно сказать, что тебя нет дома?"-"Но я ведь дома",-отвечает оп. И подходит, хоть ему очень не хочется. Представляете? Человек не может всю жизнь говорить одну только правду. Мало ли какие бывают случаи! Я уже твердо решила, что во всех этих случаях я буду врать за брата. Раз он сам не умеет! Что тут поделаешь? Пусть это будет еще одной жертвой! - С пей что-то случилось,- сказал мне Лева.- С пей что-то случилось... А? Как ты думаешь? - Ничего цс случилось!-ответила я.-Она терпеть не может классическую музыку, и кларнет! Ведь я говорила тебе. Предупреждала! Я была уверена, что она не придет... В этот момент появились мама и папа. Они были торжественные, нарядные и так гордо поглядывали по сторонам, будто все вокруг должны были знать, что их Лева выступает сегодня в Малом зале Консерватории. А этот Лева, которым они гордились, прыгал на одном месте, как воробей. Папа, когда волнуется, всегда начинает шутить. Но волнение мешает ему быть остроумным. - Боюсь, твой кларнет будет сегодня чихать и кашлять,- скатал он. - В чем дело?- воскликнула мама. Что бы стоило Леве сказать, что мы ждали на улице своих любимых родителей! Что мы продрогли, но ждали! Как бы им это было приятно. Но, к несчастью, Лева всегда говорит одну только правду. И он снова стал объяснять, что мы ждем одну десятиклассницу, которая учится в моей школе. Мама ничего не поняла. Но она была в ужасе от того, что Лева еще не за кулисами. Ему пришлось отправиться за кулисы. А я обещала подождать Алину. - Она не придет!-сказала я Леве.-Ей противны классическая музыка, и твой кларнет, и Малый зал Консерватории... И даже Большой тоже противен! Но я подожду. Раз ты просишь, я подожду! Я постояла на улице еще минут пять или десять. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь спросил: "У вас есть лишний билетик?" Мне очень хотелось, чтобы на концерт, в котором участвует Лева, стремилась попасть вся Москва. Но никто за билетами не охотился, и мне оставалось только мечтать. Я мечтала о том дне, когда Лева будет выступать не в общем концерте, а один, в сопровождении большого оркестра. Государственного оркестра СССР! Мы подъедем с Левой к служебному подъезду, там будут его поклонники (не какие-нибудь девицы, которые охотятся за тенорами, а серьезные пожилые люди-ценители музыки!), и я услышу за спиной шепот: "Это его сестра! Она посвятила ему всю свою жизнь. Он без нее, как без кларнета!" Представляете?! Но вчера "лишних билетиков" никто не искал. Хотя когда я вошла в зал, он уже был абсолютно полон. Ни одного свободного места! Нет, одно свободное было... Рядом со мной, где должна была сидеть Алина. Мама, конечно, стала тут же упрекать меня за то, что я заставила Леву ждать на улице какую-то свою подругу. Я заставила! С ума можно сойти! И еще она возмущалась тем, что из-за меня в зале "зияет пустое место". Так она и сказала: "Зияет"! Я, конечно, ничего ей объяснять не стала. Ей вчера вообще ничего нельзя было объяснить. Она была очень напряжена. И все делала неестественно: неестественно долго и внимательно читала программу, в которой было указано, что Лева выступает предпоследним в первом отделении, неестественно улыбалась родителям других участников концерта, которые все сидели в нашем ряду. Весь ряд состоял из одних только родственников. И это было как-то противно. Не могли уж рассадить нас по разным углам. Мама все время, словно какой-нибудь гид в музее, сообщала мне: "Вон там сидит лауреат! А там сидит трижды лауреат! И там профессор Консерватории..." Мамочка очень волновалась. И мне хотелось успокоить ее. Но я не могла ее успокоить, потому что она ничего не слышала и не воспринимала. И вдруг она схватила меня за руку: - Что это? Что это значит?! Я увидела, что из-за кулис выглядывает наш Лева. Оп искал нас глазами. Потом нашел, увидел рядом со мной пустое место... Помрачнел, то есть буквально изменился в лице. И скрылся. Мама взглянула на меня. Но что я могла ей объяснить? Наконец начался концерт. На сцену вышел мужчина с усталым, красивым лицом и седой шевелюрой. - Он всегда ведет симфонические концерты,-шепнула мне мама.- Ты видела, наверно, по телевизору? Вид у мужчины был такой, будто он был главным участником концерта. II фамилии знаменитых композиторов он выговаривал так, что я не сразу их узнавала. Скрипки, рояли и виолончели казались мне в тот вечор просто невыносимыми. Я впервые заметила, что великие композиторы ужасно затягивали свои музыкальные произведения. Их вполне можно было бы сократить! Когда раздавались аплодисменты, я злилась и думала: "Не хватает, чтобы упросили играть еще!" И стоило только мне так подумать, как обязательно играли еще. Мне казалось, что никогда не дойдет очередь до нашего Левы. Но она наконец дошла. Седой, усталый мужчина произнес и пашу фамилию так, будто это была чужая фамилия. Вышел Лева, а через несколько секунд после него вышла Лиля. Она держалась, как настоящая аккомпаниаторша: не спеша разложила ноты, поправила под собой стул и устремила глаза па Леву, ожидая его команды. А наш Лева выглядел, как и на школьной сцене, каким-то слишком домашним. В нем не было никакой недоступности и загадочности. И костюм его опять казался не новым и мятым, хотя я вчера полдня чистила и отглаживала его. Я не слышала, как он играл, потому что все время тайком разглядывала зрителей. Но трудно было что-нибудь угадать: смотрела внимательно на Лову - и все... А некоторые закатывали глаза. Потом раздались аплодисменты. Хлопали не очень сильно, как всегда бывает после первого номера. Все и так знали, что Лева будет играть еще. Но когда аплодисменты затихли, я услышала сзади глухой мужской голос: - Он сегодня не в форме... И другой голос, тоже старческий, глуховатый: - Да, как говорят шахматисты, играет не лучшим образом. Мама еще до концерта успела мне сообщить, что сзади сидели Левины профессора. Я боялась взглянуть на маму. Но увидела, как она схватилась за ручку кресла. Мне хотелось обернуться к Левиным профессорам и сказать: "Поверьте, это я во всем виновата. Я!.." Ночью я слышала, как Лева ворочался и даже что-то шептал. Вроде бы рассуждал сам с собой. Потом встал и пошел на кухню. Когда он вернулся, я спросила: - Что? Ты плохо себя чувствуешь? - Нет... Просто хочется пить. Жажда какая-то... А почему она не пришла? Как ты думаешь, Женька? И тут я не выдержала. - Все это по моей вине, Лева...- сказала я. - По твоей?.. Мне показалось, что в его голосе была радость. Или, вернее, надежда. - По моей! По моей!-подтвердила я. И все рассказала. В комнате было темно. Я не видела Левиного лица, и так было легче рассказывать. - В принципе ты поступила подло,- сказал Лева. Когда резкие слова произносят громко, это значит, что их говорят сгоряча, И, может быть, вовсе не думают то, что говорят. А Лева сказал совсем тихо, спокойно... Значит, он был уверен, что я совершила подлость. Он был уверен... Мне стало холодно под одеялом. - Но ведь я хочу посвятить тебе всю свою жизнь,- тихо сказала я.- Я готова пожертвовать... - Это манера деспотов,- перебил меня Лева. - Какая манера?-не поняла я.- При чем же тут деспоты? - Она превращают в свои жертвы тех, ради которых хотят всем на свете пожертвовать. - Но ведь любящие сестры часто вмешиваются в личную жизнь своих братьев. Они имеют на это право! - А есть ли вообще на свете такое право?-спросил Лева как бы самого себя.- Хоть у кого-нибудь... Может быть разве такое право? Лева слова лег и поплотней укрылся одеялом. Я села к нему па постель. - Все-таки хорошо, что она не пришла из-за меня... А не сама по себе. Все-таки хорошо?.. Лева пожал плечами. Это было под одеялом, но я почувствовала, что он ими пожал... Потом он вдруг улыбнулся. Было темпе, по я увидела, что он улыбнулся. И пошла к себе... Я больше не буду вести дневник. А то, пожалуй, в книге о брате могут не поместить мой портрет с подписью: "Сестра музыканта". А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ГДЕ-ТО... нас с отцом одинаковые имена: оп Сергей и я Сергей. Если бы не это, не произошло бы, наверно, все, о чем я хочу рассказать. И я не спешил бы сейчас на аэродром, чтобы сдать билет на рейсовый самолет. И не отказался бы от путешествия, о котором мечтал всю зиму... Началось это три с половиной года назад, когда я еще был мальчишкой и учился в шестом классе. 1 "Своим поведением ты опрокидываешь все законы наследственности,-часто говорил мне учитель зоологии, наш классный руководитель.- Просто невозможно себе представить, что ты сын своих родителей!" Кроме того, поступки учеников он ставил в прямую зависимость от семейных условии, в которых мы жили и росли. Одни были из неблагополучных семей, другие - из благополучных. Но только я один был из семьи образцовой! Зоолог так и говорил: "Ты - мальчик из образцовой семьи! Как же ты можешь подсказывать па уроке?" Может быть, это зоология приучила его все время помнить о том, кто к какому семейству принадлежит? Подсказывал я своему другу Антону. Ребята звали его Лаптоном-Батоном за то, что оп был полным, сдобным, розовощеким. Когда он смущался, розовела вся его крупная шарообразная голова и даже казалось, что корни белесых волос подсвечивались откуда-то изнутри розовым цветом. Антон был чудовищно аккуратен и добросовестен, по, выходя отвечать, погибал от смущения. К тому же оп заикался. Ребята мечтали, чтобы Антона почаще вызывали к доске: на пего уходило минимум пол-урока. Я ерзал, шевелил губами, делал условные знаки пальцами, стараясь напомнить своему другу то, что он знал гораздо лучше меня. Это раздражало учителей, и они в конце концов усадили нас обоих на "аварийную" парту, которая была первой в среднем ряду - перед самым учительским столом. На эту парту сажали только тех учеников, которые, по словам зоолога, "будоражили коллектив". Наш классный руководитель не ломал себе голову над причиной Антоновых неудач. Тут все ему было ясно: Антон был выходцем из неблагополучной семьи - его родители развелись очень давно, и он ни разу в жизни не видел своего отца. Наш зоолог был твердо убежден в том, что, если бы родители Антона не развелись, мой школьный друг не смущался бы понапрасну, не маялся бы у доски и, может быть, даже не заикался. Со мной было гораздо сложнее: я нарушал законы наследственности. Мои родители посещали все родительские собрания, а я писал с орфографическими ошибками. Они всегда вовремя расписывались в дневнике, а я сбегал с последних уроков. Они вели в школе спортивный кружок, а я подсказывал своему другу Антону. Всех остальных отцов и матерей у нас в школе почти никогда не называли по имени-отчеству, а говорили так: "родители Барабанова", "родители Сидоровой"... Мои же отец и мать оценивались как бы сами по себе, вне зависимости от моих поступков и дел, которые могли порою бросить тень на их репутацию общественников, старших товарищей и, как говорил наш зоолог, "истинных друзей школьного коллектива". Так было не только в школе, но и в нашем доме. "Счастливая семья!"-говорили об отце и маме, не ставя им в вину то, что я накануне пытался струей из брандспойта попасть в окно третьего этажа. Хотя другим родителям этого бы не простили. "Образцовая семья!.."-со вздохом и неизменным укором в чей-то адрес говорили соседи, особенно часто женщины, видя, -как мама и отец по утрам в любую погоду совершают пробежку вокруг двора, как они всегда вместе, под руку идут на работу н вместе возвращаются домой. Говорят, что люди, которые долго живут вместе, становятся похожими друг на друга. Мои родители были похожи. Это было особенно заметно на цветной фотографии, которая висела у пас над диваном. Отец н мама, оба загорелые; белозубые, оба в васильковых тренировочных костюмах, пристально глядели вперед, вероятно да человека, который их фотографировал. Можно было подумать, что их снимал Чарли Чаплин - так безудержно они хохотали. Мне даже казалось иногда, что это звучащая фотография, что я слышу их жизнерадостные голоса. Но Чарли Чаплин тут был ни при чем - просто мои родители были очень добросовестными людьми: если объявляли воскресник, они приходили во двор самыми первыми и уходили самыми последними; если на демонстрации в день праздника затевали песню, они не шевелили беззвучно губами, как это делают некоторые, а громко и ВНЯТНО пели всю песню от первого до последнего куплета; ну, а если фотограф просил их улыбнуться, всего-навсего улыбнуться, они хохотали так, будто смотрели кинокомедию. Да, все в жизни они делали как бы с перевыполнением. И это никого не раздражало, потому что все у них получалось естественно, словно бы иначе и быть не могло. Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете! Мне казалось, я имел право на проступки и ошибки, потому что отец и мама совершили столько правильного и добросовестного, сколько могло бы быть запланировано па пять или даже на целых десять семей. На душе у меня было легко и беспечно... И какие бы ни случались неприятности, я быстро успокаивался - любая неприятность казалась ерундой в сравнении с главным: у меня лучшие в мире родители! Или, по крайней мере, лучшие в нашем доме и в нашей школе!.. Они никогда не могут расстаться, как это случилось с родителями Антона и многих других моих одноклассников и приятелей. Недаром даже чужие люди не представляют их себе порознь, а только рядом, вместе и называют их общим именем - Емельяновы: "Емельяновы так считают! Емельяновы так говорят! Емельяновы уехали в командировку..." В командировки мама и отец ездили очень часто: они вместе проектировали заводы, которые строились где-то очень далеко от нашего города, в местах, называемых "почтовыми ящиками". Я оставался с бабушкой. 2 Мои родители были похожи друг на друга, а я был похож па бабушку - на мамину маму. И не только внешне. Конечно, бабушка была счастлива за свою дочь, она гордилась ее мужем, то есть моим отцом, но, как и я, то и дело опрокидывала законы наследственности. Мама и отец старались закалить нас, навсегда избавить от простуд и инфекций (сами-то они даже гриппом никогда не болели), но мы с бабушкой сопротивлялись. Мы не желали обтираться ледяной водой, вставать по воскресеньям еще раньше, чем в будни, чтобы идти на лыжах или отправляться в летние походы. Мы нечетко выполняли по утрам гимнастические упражнения. Вообще мои родители то и дело обвиняли пас обоих в нечеткости: мы нечетко дышали во время гимнастики, нечетко сообщали, кто звонил маме и отцу по телефону, и что передавали в последних известиях, нечетко выполняли режим дня. Проводив маму с отцом в очередную командировку, мы с бабушкой тут же, как заговорщики, собирались на экстренный совет. Невысокая, сухонькая, с коротко подстриженными волосами, бабушка напоминала хитрого озорного мальчишку. А этот мальчишка, как говорили, сильно смахивал на меня. - Ну-с, сколько денег мы откладываем на кино?- спрашивала бабушка. - Побольше!-говорили. И бабушка откладывала побольше, потому что любила ходить в кино так же сильно, как я. Сразу же мы принимали и другое важное решение: обедов и ужинов не готовить, а ходить в столовую, которая была в нашем доме, на первом этаже. Я очень любил обедать и ужинать в столовой. Там мы с бабушкой тоже вполне находили общий язык. - Ну-с, первого и второго мы не берем?-иногда говорила бабушка. В столовой мы часто обходились без супа и даже без второго, но зато неизменно брали селедку и но две порции желе в металлических формочках. Нам было вкусно, и мы экономили деньги на кино!.. С бабушкой я попадал даже па те фильмы, на которые дети до шестнадцати лет не допускались. - Я очень слаба,- объясняла бабушка контролерам, угрожающе старея и дряхлея у меня на глазах,- он повсюду меня сопровождает... Обещаю вам, что он не будет смотреть на экран!.. - Пардон, почему же ты все-таки смотришь?-лукаво спрашивала она в темноте кинозала. "Я очень слаба!"-эта фраза часто выручала бабушку. - Я очень слаба! - говорила она, спасаясь от того, что мои родители считали совершенно необходимым для продления ее жизни: к примеру, от физических упражнений и длинных прогулок. Мы с бабушкой были "неправильными" людьми. И это нас объединяло. В тот год отец и мама уехали в командировку месяца на два. В неблагополучных семьях родители, уехав из дому, вообще не присылают писем, в благополучных пишут примерно раз или два в неделю,- мы с бабушкой получали письма каждый день. Мои родители соблюдали строгую очередность: одно письмо - от отца, другое - от мамы, одно - от отца, другое - от мамы... Порядок ни разу не нарушался. В конце письма неизменно стояла дата и чуть пониже всегда было написано: "8 часов утра". Значит, отец и мама писали после своей утренней пробежки и перед работой. - Фантастика!-сказала однажды бабушка.-Хоть бы раз перепутали очередь!.. Я не мог понять: восторгается она моими родителями или в чем-то их упрекает. Это было отличительной бабушкиной чертой: по ее тону часто нельзя было определить, шутит она или говорит всерьез, хвалит или высмеивает. В другой раз, прочитав знаменитое "8 часов утра" в конце маминого письма, бабушка, обращаясь ко мне, сказала: - Ну-с, доложу вам: ваш отец образцовый тренер! Моя дочь уже просто ни за шаг не отстает от него. И я опять ничего не понял: хвалила ли она моего отца? Или была им недовольна? Почта не отличалась такой безупречной аккуратностью, как мои родители: письма, отправлявшиеся ими словно по расписанию, попадали в наш облезлый почтовый ящик то утром, то вечером. По чаще все-таки утром... Я сам вытаскивал их и прочитывал по дороге в школу. Это было удобно во всех отношениях: во-первых, я начинал день как бы беседою с отцом и мамой, по которым сильно скучал, а во-вторых, если я опаздывал на урок, то помахивал вскрытым конвертом и объяснял: - Письмо от родителей! Очень важное. Издалека!.. И мне почему-то не делали замечаний, а мирно говорили: - Ну ладно, садись. О себе отец и мама писали мало: "Работаем, но вечерам изучаем английский язык..." Они изучали его самостоятельно и время от времени устраивали друг другу экзамены. Это меня поражало: никто их не заставлял, никто им не ставил отметок, а они готовились, волновались, писали диктанты. Сами! По своей собственной воле! Мы всегда особенно горячо восхищаемся поступками, па которые сами не способны, - я восхищался своими родителями. Рассказав о себе в первых трех строчках, они потом на трех страницах давали вам с бабушкой всякие разумные советы. Мы редко следовали этим советам, но письма читали и перечитывали с большим удовольствием: о нас помнили, о нас заботились... А это всегда так приятно! В ответ мы с бабушкой предпочитали посылать открытки, которые на почте называли "художественными". Мы были убеждены, что рисунки и фотографии вполне искупают краткость наших посланий. "Подробности в следующем письме!.."- неизменно сообщали мы под конец. Но это "следующее письмо" так ни разу и не было послано. Однажды утром произошло неожиданное: я вытащил из ящика целых два письма. И на обоих было написано: "Сергею Емельянову". Этого еще никогда не бывало. Получать каждый день по письму я давно привык, но два в день... Это уж было слишком! Я вскрыл первый конверт. Сергей! Ты понимаешь, что если я пишу тебе, значит, не могу не писать. Мне сейчас очень худо, Сережа. Хуже, чем было в тот мартовский день... Еще тяжелее. Со мной случилась беда. И ты единственный человек, которому я хочу рассказать о ней, с которым хочу (и могу!) посоветоваться: ближе тебя у меня никогда никого не было и не будет. Это я знаю. Я не прошу защищать меня: не от кого. Никто тут не виноват: все произошло так, как и должно было произойти. Все нормально. Все справедливо! Но бывает ведь, знаешь: все справедливо, все правильно, а тебе от этого ничуть не легче. Я возвращаюсь с работы часов около гнести. Если ты зайдешь в любой вечер, я буду очень благодарна. А если не зайдешь, не обижусь. В конце концов, ты не обязан. И вправе просто не захотеть, как уже было однажды... Это нормально, это можно понять. Но если зайдешь, я буду тебе благодарна. Привет жене. Надеюсь, у вас все хорошо. Подписи не было. Внизу стояли лишь две буквы: "Н. Е.". Обычно я читал письма на бегу, иногда спотыкаясь и толкая прохожих. Но тут я остановился. Кто мог называть моего отца Сергеем? Сережей?.. И обращаться к нему на "ты"? На конверте внизу, под чернильной зеленой чертой, был, как всегда, обратный адрес. Но имени и фамилии не было, а стояли все те же буквы: "Н. Е.". Кто эта женщина? II почему ближе моего отца у нее никого нет и не будет? Так могла написать только мама! Но это писала не она... Я перечитал письмо. У меня неприятно дрожали руки. Потом я начал непроизвольно, шепотом повторять последнюю строчку: "Привет жене. Надеюсь, у вас все хорошо". Эта фраза немного успокаивала. "Какая-нибудь общая знакомая - и все,-убеждал я себя.-Конечно... Раз она знает маму! И пишет: "Привет жене". Но постепенно голос мой сам собою стал звучать как-то насмешливо, и эти слова выглядели уже издевательски по отношению к маме. Я вспомнил, что отец употреблял слово "привет", когда хотел упрекнуть меня в чем-нибудь: "Опять принес тройку? Привет тебе!.. Опять подсказывал на уроке? Привет тебе!" Может быть, эта женщина научилась от отца употреблять слово "привет" в таком именно смысле?.. - Ты чего гудишь себе под нос?- откуда-то сверху, спускаясь по лестнице, спросил сосед. Обычно, когда я врал, фразы у меня получались бодрыми, нарочито уверенными, чтобы никто не мог в них усомниться. На этот раз я ответил вяло: - Учу роль... - Тоскливую тебе какую-то роль поручили,- сказал сосед, находясь уже подо мной, этажом ниже. Вдруг я вспомнил о втором письме. В тог день была очередь отца, и мне неожиданно захотелось, чтобы он написал какие-нибудь хорошие, ласковые слова о маме. Но отец ничего такого не писал, он выражал в своем письме много разных надежд: надеялся, что я не буду забывать о математике, а бабушка о своем возрасте... Надеялся, что мы не будем каждый день заказывать селедку, потому что у бабушки в организме происходит вредное отложение солей и забывать об этом неразумно. Как истинный друг школьного коллектива, он надеялся, что спортивный кружок без него не развалится. О маме не было ни единого слова... Это показалось мне подозрительным. Подозрительным стало казаться мне даже то, что отец всегда уходил на работу вместе с мамой и возвращался вместе с ней. В этом была, чудилось мне в тот миг, какая-то нарочитость, как в моих фразах, когда я врал, но хотел убедить взрослых, что говорю чистую правду. В школу я опоздал на целых пятнадцать минут. Но почему-то не стал помахивать в воздухе вскрытыми конвертами... Как назло, был урок зоологии. - Говорят, яблоко от яблони недалеко падает,- сказал наш классный руководитель.- Это, я вижу, не всегда верно: иногда падает очень далеко. Очень!.. 3 До того дня жизнь казалась мне настолько простой и ясной, что я редко в чем-нибудь сомневался. Если же сомнения все-таки настигали меня, я почти никогда не шел с ними к отцу и маме: советы их бы