ротянул тетрадный лист Покойнику. Принц никогда не читал своих стихов сам: он стеснялся. Покойник громко, нараспев, подражая настоящим поэтам, продекламировал: Этот день для нас так много значит: Мы давно стремились к старой даче! II хотя закрыли тучи небо, Едем мы под руководством Глеба! Сквозь дождя и ветра кутерьму Он ведет нас к деду своему!.. Добрый Принц учел, что уже давно никто не просил Глеба вспоминать истории из жизни его дедушки, читать письма. Давно уже никто не разглядывал фотографии из семейного архива Бородаевых. Прослушав стихи, Глеб как-то приосанился, лицо его просветлело. Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что Глеб вспомнил о тех днях, когда им интересовалась вся школа. Добрый Принц призвал его руководить нами, и Глеб сразу заговорил громче и уверенней, чем обычно. - Неизвестно, поедем ли мы,- сказал он.- Нинель Федоровна заболела. - Чем? - спросила Наташа Кулагина. - Переезжала в новый дом... И вот... Простудилась,- пояснил Глеб. - Может быть, надо помочь? - "Где эта улица? Где этот дом?.." - лениво пропел Покойник. - Адрес?.. Его, наверно, никто...- сказал Глеб. И твердо добавил: - ...не знает! Он старался дотягивать фразы до конца: ведь Принц назвал его нашим руководителем. - Поедем на дачу сами!-твердо сказал я, обращаясь сразу ко всем. Пока не было Наташи Кулагиной, меня полчаса терзали сомнения. Но как только она появилась, решимость немедленно овладела мною: "Не ехать нельзя! Когда я еще смогу быть целый день рядом с нею? Сама судьба буквально подсовывает мне этот счастливый случай! Смею ли я отказаться? А вдруг я в ее присутствии и правда что-нибудь дорасследую, распутаю что-нибудь такое, чего не дораспутали следователи и родственники? Она поймет, что я ношу свое прозвище не из-за синего мешка с галошами, а по более серьезным причинам. И наконец-то оценит..." - Люблю грозу в начале мая!-сказал Покойник.-По в двадцатых числах сентября... Вялым жестом он указал на окно. - И еще неизвестно, как Нинель Федоровна отнесется,- сказала Миронова.- Она хотела сама лично погулять с нами по лесу. Подышать! - Нас там очень... Я вчера вечером по телефону, по междугороднему...- сказал Глеб. И решительно дотянул: - ...предупредил, что мы сегодня приедем. - Да-а, ехать или не ехать - вот в чем вопрос! - воскликнул Принц Датский. Тут раздался телефонный звонок. Глеб все еще чувствовал себя нашим руководителем и поэтому схватил трубку. - Да! Кто? Это вы, Нинель Федоровна?..-Нежная, бархатная кожа его лица покрылась румянцем.- Да... Мы все... Вот не знаем, ехать ли...- И он решительно дотянул: - ...или без вас не ездить? Внезапно глаза Глеба вспыхнули немыслимой радостью. Острая наблюдательность подсказала мне, что Нинель говорит ему что-то приятное. - Ага, понимаю... Хорошо, мы поедем. Раз вы разрешаете... Передать трубку Алику? Я выхватил трубку. Она была слегка сыроватой - так Глеб волновался. - Слушаю вас, Нинель Федоровна! Ах, ангина? Ладно, я помогу Глебу. Обещаю вам! Спасибо, что доверяете! Мне хотелось, чтобы Наташа Кулагина по ответам моим поняла: Нинель Федоровна именно меня попросила помочь Глебу, именно мне сказала, что доверяет. Чувство законной гордости переполнило мое сердце. - Какая у вас температура?- крикнул я весело: у меня было отличное настроение. Но сразу же спохватился и с тревогой добавил: - Надеюсь, что невысокая? - Тридцать восемь и пять,- сказала она. И повесила трубку. - Мы должны оправдать доверие,- сказал Глеб четко и громко. - Да? Ты считаешь?- промямлил Покойник. - Теперь уже надо ехать,- сказала Миронова.- Раз она сама позвонила!.. - Слушайте все внимательно! - скомандовал Глеб.- Электричка уходит в девять пятнадцать. Все за мной, чтобы не потеряться. Не отставайте! Куда я, туда вы!.. - Ты сказала как-то, что слава излечивает от робости и застенчивости,-прошептал я Наташе уже в вестибюле.-Верная мысль! Глеб опять излечился!.. - Очень жалко,-сказала Наташа. Мы вышли на улицу. А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью... Погода была отличная! Лил дождь, ветер хлестал в лицо, земля размокла и хлюпала под ногами... "Это создаст нужное настроение,-думал я.-Ведь мы едем не развлекаться, а на место таинственного преступления!" - Пушкин любил осень,- сказал промокший Покойник.- Спрашивается: за что?.. Глава V, которая подводит нас буквально к самому порогу страшной истории Пока мы ехали на электричке, погода испортилась. Выглянуло солнце. Природа явно заигрывала с нами: она кокетничала осенними лучами, забиралась к нам под пальто прохладным ветерком, махала нам обнаженными ветками... Разве можно в такую погоду как следует настроиться на мысль о преступлении?! Но я все же настроился... Накануне я услышал по радио, что, оказывается, когда композитор Бородин умер, его друзья закончили за него оперу "Князь Игорь". Это было для меня абсолютным открытием! Оно натолкнуло меня на идею. И даже на несколько идей сразу... Может быть, мне удастся закончить повесть Гл. Бородаева? Вдруг я сумею разгадать тайну, куда девался тот человек? И напишу вторую часть "Старой дачи". Я прочту ее на литературном кружке. И Наташа Кулагина запишет в свою тетрадку какую-нибудь замечательную новую мысль. "Конечно, его нельзя сравнить ни с Покойником,- напишет она,- ни даже с Принцем. И вообще ни с кем!.." Я не знал, не мог даже предположить, что в тот день, в то самое обычное воскресенье... Но не буду забегать вперед, хотя мне очень хочется забежать. Бледный Покойник ожил под солнечными лучами и произнес: - "Да здравствует солнце!"-сказал как-то Пушкин. И в этом я с ним согласен. Когда мы сошли с поезда на дощатую платформу маленькой дачной станции, Наташа стала оглядываться. - Кого ты ищешь? - спросил я с тревогой. - Вон расписание... Я должна вернуться к шести или семи часам. Не позднее! Чтобы мама не волновалась. - Она все еще не встает? - Нет,- сказала Наташа.- Сердце... Я бросился к расписанию. Мне казалось, что кто-то хочет меня обогнать. Так всегда бывает, всегда: если какое-нибудь существо становится небезразличным, думаешь, что оно нравится всем вокруг и все испытывают те же чувства, что ты. Эта мысль не дает покоя! - Есть электричка в семнадцать ноль-ноль! - доложил я.- А потом в двадцать десять. - Нам надо в семнадцать! Мы успеем? "Нам... мы..."-Я готов был слушать эти слова бесконечно! - Идемте! - скомандовал Глеб. От станции шли минут сорок, не более. Но и не менее, потому что я следил по часам. Специально взял у Кости часы, будто заранее знал, что они в этот день... Нет, забегать я не буду. Не буду! - За мной! За мной!-командовал Глеб. Ему нравилось быть начальником,- Только не отставать! Я его просто не узнавал. Судьбе было угодно, чтобы дорога к даче была очень запутанной. Это мне нравилось: мы двигались, словно по лабиринту,- то сворачивали в лес, то шли между дачными заборами, то петляли вокруг каких-то сараев, то опять углублялись и лес... Казалось, удирая от кого-то, мы старались запутать следы. Я подумал, что без Глеба нам ни за что не добраться обратно па станцию. - За мной! За мной!..- поторапливал Глеб. И вновь куда-то сворачивал. Наконец он остановился. И мы тоже. - Пришли! - сказал Глеб. Я взглянул-и увидел ее. Она выходила одной стороной прямо на дорогу, а другой - прямо в лес. Меня сразу поразило то, что старая дача вовсе не была старой. - Ее покрасили, что ли? - спросил я у Глеба. - Нет, она всегда такая была. - "Тайна старой дачи" - это звучит? - спросил у меня Покойник. - Звучит. - А "Тайна новой дачи"? - Не очень. - Теперь понял? Знаешь, что такое авторский домысел? Принц Датский смотрел на Покойника с уважением. А я лично терпеть не мог, когда Покойник начинал изъясняться вопросами, будто устраивал кому-то экзамен. - Почему не видно доски? - сказал он. - Какой? - спросил Глеб. - Мемориальной, конечно! "Здесь жил и умер..." - Л он не здесь... - Тогда по-другому: "Здесь жил и не умер писатель Гл. Бородаев"! "Может, Покойник все-таки хочет поставить над своим очередным стихотворением буквы Н. К.? - подумал я.- Чего вы вдруг в Наташином присутствии так старается?" Принц Датский продолжал смотреть на него с уважением. Я решил немедленно перехватить инициативу. - Больше я не могу молчать. Вы должны узнать кое-что важное,- сказал я.- То, что написано в повести Гл. Бородаева,- это не авторский домысел. Здесь, на этой вот даче, исчез человек... Как будто его и не было! Мы с вами пойдем не по следам повести, а по следам преступления... Покойник притих. - На даче кто-нибудь есть?- спросил я у Глеба. - Дачники все уехали. - До одного?..- прошептал Покойник. - Ну да, это же видно! - бодро ответил я.- В поселке сейчас ни души. Кричи не кричи, никто не услышит. - А зачем нам кричать? - спросила Наташа. - О, не бойся!-воскликнул я.-Конечно, всякое может случиться. Но я... то есть мы тут, рядом. Все-таки исчез человек... "Если бы мне представился случай от чего-нибудь ее защитить!" - подумал я в ту минуту. Миронова подняла руку. - Нинель Федоровна сказала: "Подышим, погуляем в осеннем лесу!" Острая наблюдательность подсказала мне, что Миронова не боится: она просто и на расстоянии подчинялась классной руководительнице. Такой у нее был характер. - Сначала подышим воздухом, которым дышал Гл. Бородаев! - ответил я ей. - А как мы туда попадем, в эту дачу? - спокойно спросил Принц Датский. - Дверь открыта,- сказал Глеб.- Я же предупредил, что мы будем. Вчера по междугородной... - Пошли! - крикнул я.- Не боитесь! Н первым вошел в дачу. Там было тихо. Только кверху раздавалось какое-то бормотание. Все застыли. Я тоже вздрогнул... Но даже опытный глаз не смог бы этого определить: я вздрогнул внутренне, про себя. - Это племянник хозяйки, Григорий,- сообщил Глеб почему-то не сразу.- Он сторожит все дачи в поселке. Он ждет нас... И все нам расскажет. "Та самая лестница! - подумал я.- "Ворчливо-скрипучая", как написано в повести. По ней в новогоднюю ночь шел Дачник после своей последней прогулки. Больше он не гулял!.." Мы стали подниматься по "ворчливо-скрипучей" лестнице. Она не скрипела. "Понятно: авторский домысел!"-сказал я себе. Сверху, из комнаты, стали ясно доноситься слова: - Вы так?.. А мы вас - бац по загривку! Вы все-таки трепыхаетесь? А мы вас по шее - трах!.. Покойник остановился. За ним и все остальные. Сверху неслось: - Ах, вы еще живы? Тогда получите! И еще, и еще, и еще!.. - Что там происходит? - спросил Покойник. - Может быть, надо помочь? - воскликнул я. Бросил прощальный взгляд на Наташу и кинулся наверх. Дверь угловой комнаты была приоткрыта. Племянник Григорий играл сам с собой в "дурачка". Он "ходил" и за себя и за противника, которого не было. - Ах, вы еще дышите? Вот вам! Вот вам еще! Он стал подкидывать королей. - Сюда! Смелее сюда! - крикнул я, словно взобрался на вершину горы, а остальные были еще где-то на склоне. Миронова зашагала: она подчинялась командам. Глеб тоже взбежал наверх. Поднялась и Наташа. Принц Датский прикрывал собою Покойника. Племянник Григорий повернул голову к нам и погасил папиросу прямо об стол, на котором лежали карты. Это было огромное существо лет двадцати пяти, не более. - Он вырос на глазах у дедушки,- сказал Глеб. Я часто стараюсь представить себе взрослых людей детьми, которыми они были когда-то... Григория я почему-то представить себе ребенком не смог. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что почти в каждом человеке на всю жизнь остается что-нибудь детское: или взгляд, или смех, или какой-нибудь жест. У Григория ничего детского не осталось... И я не мог вообразить себе, как Гл. Бородаев таскал его на руках. Я уже говорил, что прозвища стали у нас в школе "повальным бедствием": почти никого не называли по имени. Я до того привык к этому, что, знакомясь с каким-нибудь человеком, сразу же мысленно давал ему прозвище. Григория я стал про себя называть Племянником. Очень как-то не подходило к нему это милое семейное слово, вот я его и прозвал: мы часто давали прозвища как бы в насмешку. Низкорослому кричали: "Эй, Паганель!", а длинному: "Пригнись, Лилипутик!" Племянник поднялся со стула. Можно было подумать, что ему от рождения досталась не своя голова: она была очень маленькой. И на лице было так мало места, что на нем не умещалось ничего, кроме усмешки. Усмехался Племянник все время. - Ну, чего вам показывать? - Нам все интересно! - сказала Миронова. - В этой комнате тот самый чудак жил, который пропал. Залез сюда под Новый год - и баста. Провалился, как будто мать родная не родила. Соображаете? Миронова сразу стала записывать. Она на всяких докладах, лекциях или творческих встречах записывала буквально каждое слово. Скажет докладчик: "Здравствуйте!"-она начинает писать. Скажет он: "До свидания!"-она тоже запишет и захлопнет тетрадь. "Туго, как струны, натянутые провода чуть не касались окна ею комнаты..."-вспомнил я строки из повести. Провода в самом деле "чуть не касались". Тут не было домысла. "Пора уже наконец по-настоящему оправдать свое прозвище!" - решил я. И произнес: - Мне помнится, в повести сказано: "В полночь на даче потух свет. Утонул во тьме и весь дачный поселок..." - Слушай, парнек, ты не выскакивай!..- Племянник отмахнулся, будто на том месте, где я стоял, вдруг зажужжал комар. В слове "паренек" он почему-то пропустил первое "е". Я очень любил, чтобы на меня при Наташе Кулагиной поглядывали девчонки и чтобы она это замечала. Я был счастлив, если при ней ко мне обращались за помощью, просили что-нибудь объяснить: задачку или там теорему... Но когда при ней ко мне относились пренебрежительно, я ужасно страдал. - Понимаете,- стал я объяснять сразу всем,- напрашивается такая догадка: раз электричества не было, Дачник мог вылезти через окно, схватиться за провода (они были в тот миг безопасны!), потом мог долезть, цепляясь за них, как циркач, до первого столба, а потом спуститься на землю. И навсегда скрыться от родственников! Поэтому и следов на дачном участке не было. Это, как говорят, гипотеза... То есть предположение. - Окно было заперто изнутри,- сказал Глеб. - Тогда гипотеза отпадает! - Если ты, парнек...-угрожающе начал Племянник. Слово "паренек" он упорно сокращал на одно "е", и слово звучало пренебрежительно. Сердце мое сжалось от боли: ведь рядом была Наташа. - Гипотеза отпадает! - громко повторил я, трепеща всем телом при мысли о том, что он совсем уж унизит меня при н е и. И я не смогу потребовать удовлетворения: все-таки он был в два раза длинней меня. Он снова махнул ручищей, словно прогнал комара. Но все-таки оскорбительные слова не слетели с его насмешливых губ. Мы спустились по "ворчливо-скрипучей" лестнице, которая не скрипела. Племянник распахнул какую-то дверь, пригнулся и вошел в комнату. Мы тоже вошли. Комната переходила прямо в террасу, а терраса выходила прямо во двор. - Хороший был писатель,-сказал Племянник.-Он у тетки дачу сразу на полгода, а то и на год снимал. И деньги вперед платил. Хороший писатель! - В этой комнате он создавал "Старую дачу"?- спросил я. - Слушай, парнек, если ты будешь выскакивать... Если ты будешь... - Понятно! Понятно! - перебил я.- Я нарушаю ваш план? Это, поверьте, от нетерпения! Опять он не успел унизить меня при н е и. - Писатель здесь не писал,- сообщил нам Племянник.- Он про Дачника в подвале писал. В подземелье-Миронова продолжала записывать. - Здесь есть подземелье? - шепотом спросил я. - Он утром залезет туда - и баста. До обеда не видно, будто мать родная не родила... Соображаете? - Философ Диоген сочинял в бочке,-лениво изрек Покойник.- А этот, значит, в подвале? - Он там страху на себя нагонял,- объяснил нам Племянник.-Там сыро, темно... - Понимаю: входил в настроение! - продолжал выхваляться Покойник, Племянниц Григорий почему-то не крикнул ему: "Слушай, парнек!.." - а рассказывал дальше: - Я там бумажки какие-то нашел, листочки... Хотел выбросить, а тетка говорит: "Снеси-ка в музей!" Я и снес. Есть у нас музей на соседней станции. - Видимо, краеведческий,- высказал предположение Покойник. Племянник и тут не цыкнул на него, а спокойно сказал: - Ага, этот самый. Мае благодарность в письменном виде выдали! Бумажки эти под стеклом разложила и написали: "Найдены и доставлены Григорием Шавкиным". Теперь все читают. Экскурсантам про меня рассказывают... Соображаете? - Еще бы: рукописи, черновики! - снова вмешался Покойник. - Они самые! - согласился Племянник. Я давно заметил, что личности вроде Племянника обычно выбирают одного какого-нибудь человека и начинают к нему придираться: "Ну, чего смотришь? Чего уставился? Чего тут стоишь? Чего тут сидишь?" Хотя все остальные тоже смотрят, тоже стоят и тоже сидят. Но типы вроде Племянника выбирают кого-нибудь одного и, как правило, самого симпатичного, самого интеллигентного человека. Племянник выбрал меня... - Слушай, парнек, чего в пол уставился? Слушать не хочешь? - Он, вероятно, задумался,- сказал Покойник. Все посмотрели на него с благодарностью: он вроде бы меня защитил. Это было невыносимо! - Скорее туда! - крикнул я.- В подземелье!.. К рабочему месту писателя! - Если не дрейфите, то айда! - сказал Племянник. Это мое предложение его почему-то не разозлило. Позже я узнал почему. Но в ту минуту... В ту минуту догадка не захотела меня озарить, хотя вообще она делала это очень охотно. Бледный Покойник топтался на месте. - Боишься? - спросил я шепотом, но так, чтоб услышала Наташа Кулагина. Я должен был раскрыть ей глаза! Мы. стали спускаться по ступеням, на которых скользила нога: может быть, это была сырость, а может быть, даже плесень... Радостное волнение охватило меня; по таким вот ступеням спускались в подземелья настоящие сыщики. Они спускались, зная, что могут уже никогда не подняться!.. "О, если бы вас поджидала там какая-нибудь опасность! --мечтал я.- Наташа бы в страхе бросилась не к Покойнику, а ко мне, и я бы нашел выход из положения. Я спас бы ее! Но, к несчастью... Раз туда каждый день залезал Гл. Бородаев, значит, ничего опасного там быть не может. И я не смогу доказать ей..." - Эй, парнек, опять ты того... поперед батьки в подвал лезешь! Я свет зажгу. Он повернул выключатель. И сквозь приоткрытую дверь, обитую, как и полагается, ржавым железом, выползла полоска тусклого света. В повести Гл. Бородаева свет всегда "выползал" из приоткрытых дверей или "мрачно выхватывал" что-то из темноты, а потом, когда двери закрывались, он "уползал" обратно. Это я хорошо помнил. Племянник с трудом раскрыл дверь до конца. Она завизжала на плохо смазанных петлях. В повести у Гл. Бородаева все дверные петли были обязательно плохо смазаны и визжали. Это я тоже помнил. Итак, все было прекрасно, как в самых настоящих детективных произведениях! - Валяйте! - сказал Племянник. Миронова опередила всех: она любила выполнять приказания. Племянник пропустил нас в подвал. Последним вошел Покойник... На меня приятно пахнуло гнилью и плесенью. Я вдыхал полной грудью! Внезапно дверь с визгом захлопнулась. Потом железо проехало по железу - это Племянник задвинул щеколду. Он остался по ту сторону двери, которая, как мне показалось, захлопнулась навсегда!.. Глава VI, из которой становится ясно, что мне ничего не ясно Невольный страх овладел мною. Но лишь на мгновение. А уже в следующую секунду я отбросил его. Верней сказать, отшвырнул. Тем более, что Наташа сделала шаг по направлению ко мне. Совсем незаметный шажок, но я-то его заметил. Точнее сказать, почувствовал. Вообще, когда есть существо, которое тебе нравится, следишь только за ним и говоришь для него, хотя делаешь вид, что для всех. И наблюдаешь, как оно на все реагирует. И подсчитываешь, сколько раз это существо на тебя посмотрело. Тот, кто любил, поймет меня без труда! "В эту опасную минуту она хочет быть рядом со мной! - решил я.-Хочет, чтоб я уберег ее, заслонил собой!" О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!.. - Я должна уехать электричкой, которая в семнадцать ноль-ноль,- сказала Наташа. "Должна уехать..." Даже не сказала, что "мы должны". "Волнуется за свою маму",- подумал я. И вот удивительно: в ту минуту я позавидовал ее маме, хоть у нее было очень больное сердце, а у меня сердце было абсолютно здоровое, и, если как следует рассудить, ее мама должна была бы завидовать мне. Но я не подчинялся рассудку! - Племянник Григорий шутит,-сказал я Наташе.-Неужели ты не видишь, что он пошутил?.. - Тогда пусть откроет,- сказала Наташа. Ее желание было для меня законом! Но для Племянника оно законом не было. - Откроите, пожалуйста,-попросил я его. - Это ты, парнек?-послышалось из-за двери.-Опять тебе больше всех надо? Все сидят тихо, будто мать родная не родила... А ты один ерепенишься! Он тихо и противно засмеялся. ~ Откройте сейчас же! - приказал я ему. И посмотрел на Наташу. Она стояла, опустив голову. Лица ее я не видел, потому что тусклая лампочка, которую зажег Племянник, была где-то далеко, в глубине подземелья. - Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? - спросил Племянник.- Вот теперь и узнаешь! - Что он хочет сказать? - Я толкнул Глеба в плечо. - Не знаю,- ответил Глеб. И вдруг мы услышали за дверью шаги: Племянник поднимался наверх. Он уходил, оставляя нас в подземелье. Страшная история началась! - Остановитесь! - умоляюще воскликнул Покойник. Громкие шаги Племянника были ему ответом. Я снова схватил за плечо Глеба. - Верни! Задержи!.. - Разве его задержишь? - Кричи! - шепотом, чтобы не выдать внутреннего волнения, сказал я Глебу.- Ори на всю дачу! - Не услышит... Он ведь уже наверх... Там ни слова... Дверь-то железная... Кричи ее кричи... - А ключа у тебя нет? - Ни у кого... Потеряли... Английский замок: дверь захлопывается-и все... Открывается о той стороны... Он ведь и на щеколду... - Погребены? - тихо спросил Покойник.- Живьем? Я вспомнил про Аиду и Радамеса, которых замуровали живьем. И снова взглянул на Наташу. Как мне хотелось, чтобы и она мысленно сравнила нашу судьбу с их судьбой! Но она думала только об электричке. Это мне было ясно. Да и можно ли было сравнивать? Ведь Аиду и Радамеса замуровали вдвоем, а нас было целых шесть человек. - О, не печалься! - сказал я Наташе.- Я выведу вас отсюда. Вы снова увидите солнце! Она взглянула на меня с легким испугом. И тогда я добавил: - Все будет в порядке! Мне так хотелось, чтоб опасность сблизила нас. Но Наташа никак не сближалась: она думала об электричке. - Я должна быть дома не позже шести. - И будешь! Я огляделся... Тусклая лампочка мрачно выхватывала из темноты отдельные предметы. Она выхватила таинственный круглый стол, который раньше, в дни своей молодости, я думаю, назывался садовым и стоял где-нибудь в беседке. У стола было три ноги, и он угрюмо кренился на ту сторону, где когда-то была четвертая. Лампочка выхватила из темноты и таинственный стул, у которого тоже было всего три ноги, чтобы столу было не так уж обидно. Непонятная, жестокая сила зло разбросала по земле странные ящики... К одной из стен загадочно прислонился кусок фанеры, с которого на нас всех угрожающе глядели одни лишь зловещие слова: "Опасно! Не подходить!" А чуть пониже свирепо чернели на фанерном листе череп и кости. Проходя мимо фанеры, Наташа случайно коснулась ее, и на пальто остался черный след краски, которая, видно, никогда не высыхала в этой могильной сырости. - Осторожно! Не подходите! - крикнул Глеб. Все вздрогнули и подавленно замолчали. Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что настроение у всех было ужасное. Я для вида пошептался с Глебом и громко, весело объявил: - Вот Глеб говорит, что племянник Григорий часто так шутит: сначала запрет, а потом отопрет. - И через сколько же времени он отпирает? - спросил Покойник. - Через час. Максимум через два!-бодро сообщил я.- А пока давайте осмотрим окрестности .Познакомимся с достопримечательностями этого подземелья... Чтобы потом, когда мы выйдем наверх, было что рассказать! - А мы выйдем? - спросил Покойник. - Конечно! Когда мы увидим родных и близких, они спросят нас... - А мы их увидим? Лампочка все время выхватывала из темноты лицо Наташи Кулагиной. Вернее сказать, я то и дело смотрел на Наташу. - - Кого ты больше всех любишь? -внезапно спросила она. "Тебя!" -хотел я ответить. Но она бы мне не поверила, потому что это была неправда. Больше всех я все-таки любил маму ц папу. Потом Костю... А потом уж ее. Не мог же я это сказать! - Кого ты больше всех любишь? - повторила она. - Вообще... или у нас в классе? - Скажи еще: в нашем звене! - А ты кого? - Маму. - Я тоже маму и папу. - Нет, я не маму и папу, а именно - маму. Я могу за нее умереть. А ты можешь за кого-нибудь умереть? "Могу! За тебя!" -рвался вперед мой язык. Но что-то ему мешало. - Можешь? За маму?.. - Я как-то не думал... - И правильно делал: самое страшное для матери - пережить детей своих... - Эту мысль ты должна записать! - Какая же это мысль! Это истина. Вот и все... Поэтому я должна уехать на электричке в семнадцать ноль-ноль! - Так и будет! Я тебе обещаю!.. Но как я выведу ее из подвала - это было неясно. "О, если я что-то придумаю!-мечтал я.-Она будет считать меня избавителем, героем, спасителем своей мамы, за которую она готова отдать даже жизнь!" - То, что было еще час назад, кажется сейчас таким замечательным. Даже прекрасным,-сказала Наташа.-Хорошее по-настоящему ценишь на фоне плохого. Ты замечал? - Да! Конечно... Еще бы! Сколько раз! Эту мысль ты обязана записать!.. Наташа почти шептала. Но я улавливал каждое слово, потому что, когда она ко мне обращалась, слух мой становился каким-то особенным. И если бы рядом в такие минуты что-нибудь взрывалось и грохотало, я бы этого не услышал, а услышал бы только ее голос. "Странное дело,- лезли мне в голову мысли,- маму я люблю больше, но не думаю целый день о том, что люблю ее. А Наташу люблю меньше, но думаю об этом все время. О, как много в нашей жизни необъяснимого!" Острая наблюдательность подсказала мне, что Наташа разговаривала только со мной. И это вернуло мне силы, которые понемножечку начинали уже уходить. Я снова готов был жить, бороться, искать выход из положения. Верней сказать, из подвала. Лампочка выхватила из темноты лицо Покойника. Но лучше бы она не выхватывала: бледные губы его дрожали. Я решил оживить Покойника! - Снаряжаем спасательную экспедицию,- объявил я. - Сами себя будем спасать? - пролепетал Покойник. - Да! И ты вместе со мной пойдешь впереди! Где-то здесь должен быть выход. В крайнем случае мы будем пробиваться сквозь стену. Как в "Графе Монте-Кристо". Ты помнишь, Покойник? Эдмон Дантес и аббат Фарио пробились друг к другу. А ведь это было не на даче, а в замке Иф: там стены покрепче. - Их обоих кормили. А мы умрем с голоду. Принц Датский положил руку Покойнику на плечо. Глеб, казалось, изучал земляной пол, которого не было видно. - Алик же сказал нам, что племянник Григории будет шутить всего час или максимум два,-объяснила Миронова. Она одна, мне казалось, сохраняла абсолютное спокойствие. Теперь она видела командира во мне, а команды волноваться я не давал: она и не волновалась. - Конечно, Племянник откроет дверь, Ты права,- сказал я Мироновой.- Но мы не обязаны ждать его помощи. Освободиться своими силами - вот в чем задача! Наташа улыбнулась - чуть-чуть, еле-еле, да еще было полутемно, но я заметил ее улыбку. Ну конечно: я говорил, как с трибуны. Но ведь надо было ободрить, у всех поднять дух! - А может, лучше кричать?-предложил Покойник.-Кто-нибудь да услышит... - На даче же... И в поселке тоже...- сказал Глеб. Он вдруг снова перестал договаривать фразы. - Идемте! Вперед! - сказал я. Взял Покойника за руку, и мы двинулись. Мне хотелось взять за руку и Наташу, но я не решился. Мы двинулись по подземелью. Сверху падали леденящие капли. Ноги то и дело проваливались в коварные углубления. Кромешная тьма окружала нас как заговорщица. Неверный свет тусклой лампочки остался в неясной, мрачной дали... Ядовитый запах сырости уже не радовал меня, и мне не хотелось дышать полной грудью. "Читать детективные истории - это совсем не то, что участвовать в них,-рассуждал я.- Я хотел играть во что-нибудь страшное, а тут самый настоящий кошмар обрушился на нас всех. Только я не должен показывать виду, что тоже волнуюсь... Придет ли племянник Григорий? Откроет ли дверь? И зачем он ее закрыл? Зачем?! А что значат его слова: "Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? Вот теперь и узнаешь!"? - Покойник!! -крикнул Покойник. Он весь дрожал. "Наверное, рехнулся,-подумал я.- Нервы не выдержали". - Протяни... Ты сразу... Как я...-Верхние его зубы не попадали на нижние. И он, как Глеб, не дотягивал фразы до конца. Я протянул руку и нащупал... скелет. Он стоял в темноте. Ребра и череп... Уже не нарисованные, а самые что ни на есть... - Назад! - крикнул я. Мы бросились обратно, к неверному свету тусклой и мрачной лампочки. Но теперь она казалась нам целым солнцем. Внезапно догадка озарила меня: "Так вот как погиб тот Дачник! Вот куда он исчез!.." Неужели и нас ждала та же горькая участь? Глава VII, В которой мы снова знакомимся с героями повести, не все из которых будут героями "Итак, судьбе было угодно, чтоб я понял и разгадал страшную тайну старой дачи, но тайна погибнет вместе со мной",- эта мысль заставила меня похолодеть. Но уже в следующую минуту я отогрелся, поняв, что не имею права поддаваться страху ни на мгновение! Рядом была Наташа и остальные... Я. должен был их спасти. А пока что поднять или хоть чуть-чуть приподнять их дух! Никто не узнал о моей догадке. Я остался с нею наедине. Приятно быть наедине с легкими мыслями. А вот когда приходят тяжелые, хочется, наоборот, не оставаться с ними с глазу на глаз, а с кем-нибудь посоветоваться, поделиться. Но посоветоваться я не мог! Я должен был скрывать правду. - Никакого скелета не было! Покойнику показалось... - Как же не было? - промямлил Покойник.- А ребра? - Галлюцинации! Вот и все. - Какие же галлюцинации... в темноте? - Ты думаешь, бывают только зрительные галлюцинации? О, как ты наивен! Бывают и слуховые. И, как бы это сказать... осязательные. - Зачем же ты тогда крикнул "назад"? - Чтоб твои галлюцинации не передались другим. Дурные примеры, сам знаешь... - Значит, я что же... сошел с ума? Губы Покойника задергались. Принц Датский обнял его за плечи. - Все ненормальные считают себя нормальными,- сказал Прпнц.- А нормальным часто кажется, что они ненормальные. Так что не беспокойся. Вот послушай: мне на ум пришли кое-какие строчки. Может, тебе будет приятно? И он стал декламировать, хотя никогда прежде своих стихов вслух не читал. В этот день, когда мы все в подвале Среди вечной сырости и тьмы, Мы пи капли духом не упали II готовы радоваться мы! Да, пусть даже это подземелье Нам подарит радость и веселье!.. Принц Датский обвел всех застенчивым взглядом. Но никто не веселился. Никто, кроме меня. - Замечательно! - воскликнул я.- Ты очень верно отразил наше общее настроение! Вслед за мной улыбнулась Миронова. Остальные не улыбались. - Какие же галлюцинации? А ребра?..- продолжал сомневаться Покойник. Я отвел его в сторону. - Покойник, будь человеком! С нами женщины. Подумай о них. - Значит, это тот самый... Дачник? - Скелет Дачника. Так я думаю. Все, что осталось... Но держи это в тайне. С нами женщины... Найди в себе силы! - Я поищу...- сказал бледный Покойник. - Фактически мы с вами находимся в кабинете писателя! - воскликнул я, обращаясь сразу ко всем.- Покойник недавно сообщил нам, что один греческий философ сочинял в бочке. Вы слышали? А Гл. Бородаев творил в подвале! Пока Племянник еще продолжает свои глупые шутки, давайте устроим выездное заседание нашего литературного кружка. Прямо тут, возле рабочего места писателя. Возле его, если можно сказать, станка! - Я приподнял бывший садовый столик, потряс им в воздухе и поставил на место.- Покойник, Принц и Миронова пусть что-нибудь сочинят. На тему дня! Они это быстро делают. Миронова подняла руку и сказала: - Принц уже... - Ничего, сочинит еще. Ему ведь недолго! А Глеб вспомнит какую-нибудь историю из жизни дедушки. У Наташи на руке были часики. Другие ребята, которые носят часы, все время о них помнят, то и дело задирают руку, будто всегда куда-нибудь торопятся. А Наташа взглядывала на свои часики незаметно: просто опускала глаза - и все. - Электричка - в семнадцать...- сказала она.- Я надеюсь на тебя, Алик! Она на меня надеялась. Не на Глеба. Не на Принца. Не на Покойника. А на меня! В эту минуту я был благодарен Племяннику, который запер нас в подземелье. Ведь если бы он не запер, я никогда не услышал бы этих слов. - Их надо отвлечь,- сказал я Наташе.- Пусть они сочиняют и не мешают мне думать. Искать!.. Поверь: я оправдаю твои надежды. Мы успеем на электричку! Она ничего не ответила. - Итак, начинаем заседание кружка,- объявил я громко.- Смотрите, у каждого будет свое рабочее место: ровно пять ящиков. Миронова подняла руку и сказала: - Но нас шестеро. - Я не буду садиться. Я буду ходить... Я читал, что у знаменитых сыщиков были разные привычки, которые помогали им мыслить и распутывать преступления. Один, например, обязательно курил трубку. Это ему помогало. А я должен был непременно ходить взад-вперед. И хотя говорят, что "в ногах правды нет", я докапывался до правды именно на ногах. Заложив руки за спину, я стал бродить по подвалу. А все остальные присела на ящики. Наташа просто отдыхала. Глеб пригнулся, будто сидел на своей последней парте в среднем ряду, и боялся, что его могут вызвать к доске. Миронова сразу же раскрыла тетрадку и стала писать. Я был уверен, что она делает очередную зарисовку. Принц Датский шевелил губами, а длинные руки его двигались как бы в такт словам, которых не было слышно, которые оставались где-то внутри и там же складывались в рифмованные строчки. Покойник был похож на покойника. Я подошел к нему. - Все кончено...-сказал он. - Значит, сбудется твоя мечта! - Какая? - Ты ведь давно хотел умереть. - Пожить бы еще немного...- прошептал он. -- Я буду искать выход из положения. А ты возьми себя в руки. -- Отвлекись! Сочини стихотворение этой своей В. Э. - Она не прочтет его... - Почему? Может, когда-нибудь обнаружат наши скелеты, и рядом с твоим будет лежать стихотворение. Она прочует - и вздохнет украдкой... - Она не вздохнет. - Почему? - Потому что ее нету... - Как - нету? - Так... Не существует. Я не могу лгать тебе в эти последние часы своей жизни, - А другая? А. Я.?.. Ее тоже нет? - Тоже. - А Б. Ю.? - И ее... - Ты что же, брал первые попавшиеся буквы? - Почему первые попавшиеся? У меня была своя поэтическая система. Свой метод. - Какой метод? Скажи. Раскрой тайну! Все равно нам немного осталось... - Поэтому я и скажу. Да, был у меня свой принцип! Я брал первую букву алфавита и последнюю, потом вторую от начала и вторую от конца, третью от начала и третью от конца. Так и получались: "А. Я.", "Б. Ю.", "В. Э.". Понимаешь? - Ты здорово выучил алфавит! А любви, значит, не было? - Почему? Я влюблялся, хотел умереть, потом охладевал, возвращался к жизни и снова влюблялся! - В никого? О, сколько на свете неожиданного и необъяснимого! - Разве это первый случай в литературе? Разве и другие поэты не придумывали, не воображали себе образы любимых? И разве не поклонялись им как живым людям? - Я об этом не слышал. - И не догадывался? - Нет, не догадывался. - Ну, как же ты так? Разве это не ясно?.. - Что? - А то, что выдуманный образ почти всегда лучше реального. - Ну уж прости... - Разве я могу простить, когда ты не понимаешь элементарных вещей? Он снова заговорил в своей любимой манере, вопросами, чего я просто не выносил. Он все время недоумевал: как это я не знаю, не слышал, не читал! - Слушай, Покойник, хоть в этот последний час разговаривай по-человечески,- сказал я с плохо скрываемым раздражением.- Если хочешь, то объясни, а не хочешь... - Почему бы мне не хотеть? - Опять ты... - Пойми, у каждого человека есть свой стиль разговора; ото его индивидуальность. Разве это... Я решительно сделал шаг в сторону. - Не уходи! - Покойник схватил меня за руку.- Я хочу все объяснить тебе... Может быть, ты случайно спасешься-и тогда откроешь тайну моих "посвящений"! Видишь ли, живые люди всегда обладают разными недостатками, слабостями. А вымышленный образ может быть без сучка и задоринки. Так сказать, идеальным! Ему как-то приятнее поклоняться. Как мечте! А люди всегда с недостатками... - Зато ведь они живые! - Разве это существенно? - А разве нет? Покойник взглянул на меня с жалостью: - Когда-нибудь ты поймешь. В общем, если ты случайно... Тогда прокомментируй мои стихи, чтобы не возникали вопросы. А то станут разыскивать всех этих "А. Я." и "В. Э.", наткнутся на кого-нибудь не того... - Покойник, не будь таким мрачным. Твой вид действует на других. Он изобразил на лице "последнюю улыбку". - Вот видите, какое у Покойника хорошее настроение! - сказал я.- А у тебя, Принц? Что ты там сочинил? Я тоски в сыром подвале Не испытываю, нет! Здесь, в подвале, мы узнали, Как прекрасен яркий свет! Сердце радостное бьется: Все в сравненье познается! Принц Датский виновато развел свои огромные руки в стороны: - Вот... Пришло на ум. Может, вам будет приятно? Физическая сила упорно продолжала сочетаться в нем с детской застенчивостью! Добрый Принц хотел доставить нам радость, но стихи его никому особой радости не доставляли, потому что все уже к ним как-то привыкли. Кажется, первый раз в жизни Принц почувствовал это и, спрятав за спиной свои руки (он всегда не знал, куда их девать), тихо произнес: - Тогда простите... - За что? Ты очень точно выразил наше общее настроение! - воскликнул я с плохо скрываемым сочувствием. Мое сочувствие не понравилось Принцу. Он вдруг разорвал стихи и выбросил в темноту. В ту самую, которая помогла ему оценить свет! - Разве это не обычно? - задал свой очередной вопрос Покойник. - Что? - не понял я. - То, что произошло. Разве классики не уничтожали своих произведений? Не сжигали их? - Но на это всегда были причины,- возразил я.- Их не признавали, не понимали... А мы Принца всегда понимаем. Но ничего... Заседание кружка продолжается! Миронова подняла руку и сказала: - Можно мне? - Конечно. Чем ты нас порадуешь, Миронова? Зарисовкой? ' Названия ее зарисовок всегда начинались со слов "мой", "моя" или "мое": "Мой день", "Мое утро", "Моя сестра", "Моя комната"... Эта зарисовка называлась "Мое воскресенье". - Обычно по воскресеньям я встаю в 9 часов 30 минут по местно