а хоть в фотографии. Я купила тебе аппарат... Сестра говорит очень строго, как бы не мирится, а воспитывает меня. Но подарок остается подарком. Я тоже испортил сестре настроение. Даже хуже: я заставил ее страдать! И чем больше она храбрилась (например, надевала платье, которого я раньше даже не видел!), тем яснее мне было, что ей сейчас не до платьев. В тот день, когда я случайно подслушал ее разговор с мамой, уже вечером, перед сном, я не выдержал и сознался: -- Людмила, это я сказал Ивану, что у тебя есть сын от первого брака. По телефону... Он позвонил и спрашивает: "Это кто говорит?" На меня вдруг что-то такое нашло непонятное... Я и ответил: "Это ее сын". Он говорит: "Какой сын?" А я: "От первого брака!.." Пошутил, понимаешь? Я сказал так и испугался: "Неужели она подумает, что я вовсе не пошутил, а сказал всерьез? Из-за той ее просьбы... в театре..." Но сестра, кажется, так не подумала. И даже не рассердилась. Не рассердилась!.. -- Дело совсем не в этом, -- сказала она. -- Дело в реакции... Впрочем, ты не поймешь! -- Но ведь если человек кричит, значит, он волнуется, а если волнуется... -- Это я уже слышала! Больше я советов ей не давал. Я прекрасно во всем разобрался, все, мне кажется, понял, но, по мнению Людмилы, не должен был разбираться и понимать. Не имел никакого права! И не мог помочь ей открыто. "Почему? -- злился я. -- Почему?!" Я должен был действовать тайно от мамы и от Людмилы. Отец ничего не знал: у него двести двадцать на сто... И вот я начал исправлять положение! Я знал служебный телефон Людмилы и, когда никого не было дома, позвонил. -- Можно Ивана? -- сказал я. -- Какого Ивана? -- ответил смешливый девичий голос. -- Не знаю... -- А фамилия? Я молчал. Это девушку совсем уж развеселило. -- Какой-то ребенок! -- объяснила она сотрудникам. -- Мальчишка или девчонка... Снова ребенок! И неужели нельзя по голосу отличить меня от девчонки? -- Предлагаю на выбор! -- сказал мне веселый голос. -- Ивана Петровича, Ивана Сергеевича и Ивана Ивановича!.. Я выбрал Ивана Ивановича. Но когда он сказал "Алло!", я сразу повесил трубку. Вдруг не т_о_т? А я назову ему имя сестры и начну извиняться!.. И потом, наверное, в мастерской много разных отделов. Откуда я взял, что Людмилин Иван работает с ней в одной комнате? Что было делать? Узнать фамилию у Людмилы? Она мне не скажет: не мое это дело! Спросить тайно у мамы? Она мне, конечно, ответит так: -- Это даже хорошо, что ты волнуешься за сестру. Благородно с твоей стороны! Но в данном случае вмешиваться не стоит. Оставался один только выход... В день, когда у сестры был отгул и она ушла играть в теннис, я отправился к ней на работу. Не совсем "на работу", а к дому, где была архитектурная мастерская. Я знал этот дом -- красивый, из стекла, металла, пластмассы. Таких домов еще мало у нас в городе. Но смешно, если мебельщики будут сидеть на плохой мебели, а архитекторы работать в некрасивом и старом доме. Я пошел пешком, чтоб по дороге набраться храбрости. Но чем дольше я шел, тем страшнее мне становилось: "Как узнаю его? Ивана... О чем я ему скажу, незнакомому человеку?" Делать что-нибудь смелое надо сразу, не думая, раз решил. И мне лучше было бы ехать туда на троллейбусе или трамвае. Слишком уж много времени я оставил себе для сомнений и всяких мыслей. Наконец я дошел... Я знал, что рабочий день кончается в половине шестого. Архитекторы стали сыпаться из подъездов, как мы высыпаемся из школы после уроков. Только немного потише и помедленнее... Двери были из некрашеного дерева, с разводами, напоминавшими мне почему-то водяные подтеки, как на пнях. Эти двери моя сестра распахивала каждый день по два раза. Нет, по четыре: она еще ходит обедать в столовую. Я с интересом разглядывал двери и лестницу... Сперва из дверей посыпались девушки. У нас из школы первыми выскакивают мальчишки. Девушки были в ярких, цветастых платьях, на каблуках, с модными сумочками. У некоторых в руках были рулоны. Все они казались очень красивыми. Это меня огорчило. Но ни у кого из них не было такой спортивной фигуры, как у Людмилы. И такого умного, как говорит мама, значительного лица. Только вот нравятся ли мужчинам значительные лица? Этого я не знал. В мастерской Людмила работает меньше года: раньше она училась в аспирантуре. У нее еще нет здесь близких подруг, которые ходили бы к нам домой. И от этого было спокойнее, никто не мог крикнуть: "Леня, а ты что тут делаешь?.." Потом показались мужчины. Как мне узнать Ивана? По дороге я кое-что изобрел... Наверно, это выглядело очень смешно и глупо, но, как только вышли мужчины, я крикнул, глядя куда-то вверх, словно голубю или скворцу: -- Ива-ан!.. Никто не откликнулся. Из дверей выходили группами: то женщины, то мужчины. Иногда вперемежку, но редко... Будь что будет, я быстро стал повторять: -- Иван! Иван! Иван! Нет, так не годится: собаку я кличу, что ли? -- Ива-ан... Я произнес имя протяжно и медленно, словно дальше должно было следовать отчество. -- Вы меня? -- ткнул себя в грудь мужчина. Он сказал "вы", наверно, от неожиданности. Нет, этот был слишком уж старый и лысый. Я помотал головой: не вас! И снова крикнул, глядя на небо: -- Ива-ан!.. -- Вы меня? Если б он и нравился нашей Людмиле, я бы решительно выступил против: он был сестре до плеча. И то бы не дотянулся!.. -- Нет, я не вас... И снова: -- Ива-ан... -- У тебя объявился тезка, -- сказал кто-то кому-то в группе мужчин. Один из них обернулся, взглянул на меня. -- Ива-ан! -- снова крикнул я. Уже, наверное, от испуга. Тогда он пошел ко мне. -- Видишь ли... -- начал он где-то на полпути. Я прямо вздрогнул: "Видишь ли..." -- так часто начинает фразы дядя Леня с нижнего этажа. Но дядя Леня произносит свое "видишь ли" неуверенно, растягивая слоги, словно бы вслух рассуждая, а этот сказал как-то насмешливо. Пока он шел ко мне, я успел подумать: "Наверно, не ниже Людмилы... Ведь мужчина среднего роста, можно считать, равен высокой женщине!" -- Видишь ли, -- повторил он все так же насмешливо, -- у меня к тебе огромная просьба: называй своего приятеля просто Ваней. Чтобы не было путаницы. Первый из трех Иванов, он понял, что не мог его звать незнакомый, а тем более мальчишка. Не стал тыкать себя в грудь и спрашивать: "Вы меня?.." "Настоящий Иван! -- думал я. -- Русоголовый, светлоглазый... Родители, когда давали имя, не промахнулись! Конечно: ведь в сказках Иван если даже Иван-дурак, то все равно далеко не дурак, а сообразительный и красивый. Ну, как же могли родители назвать Иваном того вон, лысого? Или того, низкорослого? Сообразили! Хотя, когда человеку дают имя, трудно с точностью определить, будет он лысым или не будет..." -- Ну, что же, договорились? -- спросил он. -- Поскольку твой Иван пока еще здесь не работает... -- Работает! -- неожиданно для самого себя перебил я его. -- Ну-у, брат! Создается просто безвыходное положение. И часто ты будешь его вызывать? -- У меня тут еще кое-кто работает... -- Тоже Иван? -- Людмила... Я нарочно назвал имя сестры, чтоб посмотреть, какое это произведет на него впечатление. Он не вздрогнул, не побледнел и не схватился за сердце, как делают, услышав имя любимой, герои в пьесах или романах. Просто исчез его насмешливый взгляд, сразу куда-то пропал. И я догадался: это тот самый. Тот! Он глядел уже на меня абсолютно серьезно и даже чуть-чуть подозрительно, будто я мог обмануть его или разыграть. -- Какая Людмила? Я назвал нашу фамилию. -- Ну, брат... -- Вот именно: брат! Я ее брат... И даже похож на нее немного лицом. Так говорят... Присмотритесь! Я забыл, что можно быть похожим не только на сестру, но и на мать. Чтобы он не успел об этом подумать, я стал убеждать: -- Да брат же я, брат! Это я разговаривал с вами и пошутил... У Людмилы нет сыновей! И не было браков... Ей тысячи раз предлагали, но она не хотела! -- Тысячи раз? -- Ну, десятки... Она сама не хотела выходить замуж. И сейчас не хочет. Так мне кажется... А я просто-напросто пошутил. Он мне поверил, потому что обернулся к друзьям и сказал: -- Не ждите меня. Он не повысил голоса, но они услышали, потому что голос у него и так был громкий, отчетливый. "Вполне подходит для нашей семьи!" -- решил я. -- Идите. -- Он махнул сослуживцам рукой. -- Что, отыскал пропавшего сына? -- спросил кто-то из них. -- Вот видите! -- обрадовался я. -- И они пошутили: назвали меня вашим сыном. А кто-нибудь может услышать и подумать, что в самом деле. Как вы подумали... -- Так ты и есть Ленька? -- Она вам рассказывала? -- Говорила, что есть младший брат. А ты, оказывается, вполне взрослый парень! С этой минуты я его полюбил. -- Почему вы ни разу к нам не пришли? Просто так, в гости... -- Не приглашала... Пойдем-ка обсудим с тобой ситуацию. Он обнял меня за плечи. Это было приятно. И мы с ним пошли по улице, не спеша, как ходят приятели, Сперва он молчал. А я обо всем на свете забыл: мы шли как приятели! Потом я взглянул на него и подумал, что он бы ни за что не вышел на лестницу в фартуке, как дядя Леня, с которым я почему-то его мысленно сравнивал. На нем был модный, красивый костюм и рубашка такая белая, что лицо казалось уже загорелым, хотя была еще только весна. А может, и правда успел загореть? -- Мы ведь с Людмилой в мастерской почти друг друга не замечали: она -- на втором этаже, а я -- на четвертом. Познакомились на теннисном корте, -- сказал он. -- Вот уже полторы недели, как забросил ракетку... "Он забросил ракетку, а Людмила стала ходить на корт еще чаще, -- подумал я. -- Значит, он может не видеть ее, а она его, значит, не может?.." -- Людмила тоже не ходит на теннис, -- сказал я. -- Она ходит в театр... В кино! Почти каждый вечер... -- Вот видишь! Я так и знал. Почти каждый вечер? Заволновался! -- Ну, в крайнем случае через день. -- В этом-то все и дело! Не в том, что ты пошутил, а я ей устроил сцену... Дело в том, что она даже не хочет мне объяснить... -- У нее есть сознание собственной правоты! -- сказал я. -- И потом... Должна у нее быть гордость? -- Ну-у, брат, ты меня удивил! Разве можно с этим считаться? Подошла бы и объяснила: так, мол, и так, мой брат пошутил, А то ведь даже слова не произнесла! Ничего объяснить не пожелала... И спокойно ходит в кино! "Людмила считает, что он не имел права разволноваться и накричать, -- размышлял я. -- Он считает, что она обязательно должна ему все объяснить... Почему взрослые придают такое значение мелочам? И все усложняют?.. Они слишком много думают -- вот в чем несчастье. А иногда надо поступать не думая, просто как хочется! Я вот, например, не могу быть в ссоре с друзьями больше чем день или два... А взрослые все усложняют! Иногда я могу им помочь. Но они не верят, что я могу. И я не могу! Хотя Иван, кажется, верит..." -- Слушай, ты сам-то влюблялся? -- спросил он меня, Сам-то? Влюблялся?.. Значит, он в Людмилу в_л_ю_б_л_е_н! Я улыбнулся, хоть не хотел улыбаться. -- Вижу по твоей блаженной физиономии, что уже успел! -- Я? Нет еще... -- Ну-у, брат! Неужели ни разу? -- Точно не помню... Но, кажется, нет... -- Вспомни! Не может быть!.. -- То есть однажды я испытывал кое-какие чувства... Но потом это прошло. -- Ну, конечно. Почему же к_о_н_е_ч_н_о? Может быть, и у него чувства всегда проходят? Когда я ответил, что не влюблялся, я сказал Ивану неправду. Потому что не привык, чтоб взрослые задавали мне такие вопросы. А на самом-то деле почти все мальчишки у нас в кого-нибудь влюблены. Один мой друг даже остался на второй год из-за любви. Абсолютно ничего не соображал: не мог писать диктантов, контрольных по математике. Разве нормальный взрослый в это поверит? А Иван бы поверил... Я чувствовал это. И все-таки не смог ему честно ответить. -- А я, знаешь, где первый раз влюбился по-настоящему? -- спросил вдруг Иван. -- По-настоящему? Должно быть, в этой самой архитектурной мастерской?.. -- Знаешь где? -- Нет, я не знаю... -- В детском саду! Мы выезжали летом за город. И там одна девочка заболела. Ее звали Норой. Даже имя запомнил! Необычное такое легче запоминается. Ей было шесть лет. В нее были влюблены все поголовно. Ну, конечно, из тех, которые умели влюбляться в шесть лет! Она заболела, и я ей носил в изолятор букетики ягод. Огромное счастье, что она меня презирала! -- Почему? -- Оказалось, что я ей носил волчьи ягоды. Дикие! Они были очень красивыми. Внешне очень мне нравились! Всю дорогу я мечтал сказать что-нибудь умное. -- Внешняя красота не всегда совпадает с внутренней, -- сказал я. -- Она поняла это еще раньше, чем ты: в шестилетнем возрасте. И выбрасывала мои подарки. Иначе бы ей не выздороветь никогда! Сообразительная была девчонка... И все-таки я к ней охладел. Тогда все было просто. "Теперь уже, значит, не просто!" -- с радостью решил я. И сказал: -- Это нельзя назвать серьезной любовью. Ну, увлечение... Такое со мной бывало сколько угодно раз! -- Тогда ты должен меня понять! И помочь!.. Я читал в книжках, что ребята во время войны часто помогали взрослым. Иногда даже спасали от смерти! А так, в обычные дни, взрослые почти никогда не обращаются к нам за серьезной помощью. Сбегать за чем-нибудь, что-нибудь принести -- это пожалуйста. А по серьезному делу, от которого зависит их жизнь, не обращаются. Иван обратился... И я готов был сделать для него что угодно! -- Разве у вас сейчас... увлечение? -- А у нее? Раньше мне очень хотелось сказать ему, что Людмила абсолютно спокойна, совсем не страдает. Но теперь я не мог соврать и сказал правду: -- Она тоже переживает. Он даже остановился. -- Где же логика? -- вроде бы злился он. Но голос был радостный. -- Где же простая логика?! Ничего не сказала... Не объяснила! Обычно, когда я мирюсь с приятелем, то для начала предлагаю ему что-нибудь приятное. Подхожу и как ни в чем не бывало говорю: "Пойдем на каток! Пойдем играть в чехарду!" -- А вы бы просто так подошли к ней и сказали: "Пойдем в кино!" или "Пойдем играть в теннис!". -- Я предлагал. -- А она? -- Не реагирует. Зачем все так усложнять?! -- Она очень переживает? -- тихо спросил он. -- А вы думали нет?.. -- Кончай с этим "вы"! -- крикнул он, вот как обрадовался. -- Говори просто "ты"! Я -- за полное равноправие. Равноправие... Вот чего мне всегда не хватало! Часто взрослые говорили мне: "Давай побеседуем как мужчина с мужчиной!" Или: "Поговорим с тобой как приятели!" Это самое к_а_к подчеркивало, что на самом-то деле я не мужчина и мы еще пока не приятели. Разве может быть равноправие на какое-то определенное время? Разве можно быть приятелем на одну беседу? Иван предлагал равноправие навсегда. Так мне казалось. Мне захотелось немедленно отблагодарить Ивана. И я рассказал о плане, который придумал еще до нашей с ним встречи, дома: -- Сделаем так!.. Я скажу, что пригласил к себе друга. Нового... Совсем нового! Все будут дома: они любят изучать моих новых друзей. А придете к нам вы! -- Я?.. -- Ну, да! А потом уж я все объясню: разыскал вас и пригласил. Так я им объясню. Дома Людмила не сможет пройти мимо и не ответить. Она очень гостеприимная. На себя все возьму. Раз из-за меня это случилось! Я боялся, он скажет так, как сказала бы мама: "Это хорошо, что ты обо мне заботишься. Благородно! Но в данном случае твой план не подходит..." Он ничего подобного не произнес. Обнял меня посильнее за плечи, и мы снова пошли. -- Я всегда говорю, что нет безвыходных положений! -- воскликнул Иван. -- А до этого заговаривать с Людмилой не надо! -- сказал я. -- Она ведь может опять не ответить. Пройдет мимо, и все! Вполне может быть... Она у нас тоже с детского сада пользуется огромным успехом. Как ваша Нора... Мне мама рассказывала. И поэтому она очень гордая! -- А я ведь ей не сказал про тебя ни слова. Не выдал! -- похвастался он, как мальчишка. -- Она так и не знает, кто это мне наврал про сына и двух мужей. -- Я сам сознался... -- Значит, ей известно, как все получилось? И все-таки не подходит? Не объясняет?.. И мириться не хочет? Ну, это уж слишком! Ну, знаешь, брат, это уж... -- Она первая не подойдет! Потому что она очень многим нравится. Вот, например, дяде Лене, который под нами живет. Он очень известный врач: все болезни умеет лечить. А недавно мы с ней шли в театр, так все кругом на нее смотрели. И оборачивались... -- Это я сам замечал, -- грустно сказал Иван. И добавил: -- Она уж, наверно, дома? Ты ее скоро увидишь? Он мне завидовал! И я его понимал... Вот, например, когда я в последний раз был влюблен, то очень завидовал брату этой девчонки. Ему было всего лет семь или восемь, а я к нему даже подлизывался. Заговаривал с ним. И очень ему завидовал: ведь он видел ее каждый день -- и утром и вечером, с ней вместе обедал и ужинал. И вместе ездил на дачу, а я летом с ней разлучался. "Он всегда будет знать о ней -- через десять лет, через двадцать... Куда бы она ни уехала!" -- так думал я. Ведь я же не знал, что скоро к ней охладею. А если бы кто-нибудь мне сказал, я б ни за что не поверил. Мне, когда я влюбляюсь, всегда кажется, что это до самой смерти, на всю жизнь, до конца. -- Значит, договорились? Вы приходите к нам в гости, потому что я вас пригласил! -- Не в_а_с, а т_е_б_я! Кстати, я часто думал о том, что неравноправие между нами и взрослыми начинается с этого самого; они нас -- на "ты", а мы их -- на "вы". 7 Мама, отец и Людмила, как я уже говорил, очень любят изучать моих новых друзей. Если приятель им не понравится, они обязательно дадут мне это почувствовать. Конечно, каждый по-своему, потому что у каждого из них с_в_о_й характер. Отец постарается, чтоб то, что мой новый приятель ему неприятен, мне было приятно. Или по крайней мере, чтоб я не очень расстроился. -- У тебя же есть просто замечательные друзья, -- скажет он. -- Слишком уж расширять этот круг -- все равно что разбавлять вино водопроводной водой: оно крепче от этого не становится. У тебя же есть такие отличные друзья. Такие надежные! Все к тебе тянутся... Любят тебя, мерзавца! -- Это даже хорошо, что ты прощаешь ему все недостатки, -- скажет мама про моего нового друга. -- Значит, ты добр... Таким образом я пойму, что у приятеля есть недостатки. Ну, а Людмила и в этом случае не станет переиначивать арии. -- Что касается друзей, то тут я не за количество, а за качество, -- скажет она. -- Не знаю, так ли уж великолепны твои другие товарищи, но этот проверки на качество не выдерживает. Ну, а если я все равно захочу проводить время с новым приятелем, они начнут отвлекать меня от него всеми существующими на земле удовольствиями: фильмами, пьесами, футбольными матчами. В общем, я знал, что в тот вечер, когда должен будет прийти мой новый товарищ, они все трое окажутся дома. -- Надень, пожалуйста, свой тренировочный синий костюм, -- попросил я Людмилу. У нее был новый спортивный костюм, который мне очень нравился. -- Зачем? -- спросила сестра. -- Ходить по квартире в спортивном костюме? -- Он тебе очень идет. Гораздо больше, чем платье. Людмила пожала плечами. -- Понимаешь, я рассказывал этому другу, что ты спортсменка... что играешь в теннис и волейбол. Я хочу, чтобы он поверил. -- А он считает тебя лгуном? За полчаса до того, как должен был явиться мой друг, Людмила стала заниматься гимнастикой, хотя всегда занимается ею по утрам. Нет, она и не думала выполнять мою глупую просьбу, но, когда Иван позвонил к нам в дверь, она случайно оказалась в" том самом спортивном костюме. Я побежал открывать... Когда Иван вошел в комнату, все усиленно занимались своими делами: отец, прикрыв глаза, слушал музыку (в этот день он купил огромные пластинки, на которых умещались целые оперы и симфонии), мама вязала мне свитер, а Людмила водила рейсфедером и линейкой по своей чертежной доске. Одним словом, они и не собирались уделять моему другу какое-то особенное внимание. Иван сказал: -- Здравствуйте! Тогда они все сразу отвлеклись от своих занятий. Мама с отцом переглянулись. А Людмила не удивилась. Как будто знала, что Иван должен прийти... Она никогда не удивляется. -- Заходи, -- сказала она. Потом обратилась к маме, отцу и ко мне: -- Познакомьтесь: это Иван. -- Леня ждет своего друга. Он думал, что ты -- это он, поэтому так разбежался, -- пояснила она Ивану. Иван растерялся. И я решил тут же ему помочь. -- Заходи, Иван, заходи! -- сказал я еще более громко, чем всегда разговаривал дома. -- Мы тебя ждали!.. Накануне я никак не мог произнести это самое "ты", и вдруг оно как-то легко и просто слетело у меня с языка. -- Вы знакомы? -- спросила мама. -- Да, мы знакомы, -- ответил я. Людмила и этому не удивилась. -- Я разыскал Ивана и пригласил... -- Прекрасная инициатива! -- воскликнул отец. Он ничего ведь не знал о ссоре, и Людмила должна была улыбнуться Ивану: -- Я рада, что вы познакомились. Что бы стоило ей сказать: "Я рада, что ты пришел!" Отец выключил радиолу. Мама бросила мой будущий свитер и побежала в соседнюю комнату. А через минуту она вернулась оттуда причесанная и даже губы чуть-чуть подкрасила. -- Мы с Иваном встретились и подружились! -- объяснил я всем членам нашей семьи. -- Это и есть мой новый товарищ. -- Все точно, -- сказал Иван. И тут я заметил, что в руках у него гвоздики и коробка конфет. Он и сам от волнения забыл о них. Я решил разгрузить Ивана: -- Давай это все! -- Ты уверен, что это тебе? -- спросила меня Людмила. -- Нет, тебе! -- сказал я уверенно. -- А может быть, маме? -- Наверно, обеим. Иван, это обеим? Скажи, не стесняйся! Я старался его ободрить: ведь он же был моим гостем. -- Давно вы на "ты"? -- спросила Людмила. Она не могла чертить или читать свои лекции, как делает, если чем-нибудь недовольна. Но обращалась все время ко мне: она не любит встречаться глазами с тем, на кого сердита. -- Это даже хорошо, что вы явились так неожиданно, -- сказала мама. -- С хозяйки нет спроса! У скромного ужина есть оправдание!.. -- Да, прошу вас за стол, -- пригласил отец. -- Садись, Иван, -- поддержал я отца. -- Чувствуй себя как дома! -- Тогда я сниму пиджак! -- сказал Иван так громко, словно знал законы нашей семьи. На буфете у нас стоят фарфоровые фигурки. Их расставила бабушка, которая умерла года три назад. Людмиле фигурки не нравятся, но она их не трогает: это считается памятью о маминой маме. А в тот вечер мама сама вдруг взяла фарфоровые фигурки и унесла в соседнюю комнату. Она все время оглядывала наши стены и вещи, то и дело что-нибудь вытирала. Она, когда нервничает, всегда водит тряпкой по мебели, ищет пыль, которой там нет. Мама не подготовилась к встрече гостя, мнение которого было для нее, оказывается, так важно. Но не мог же я рассказать обо всем заранее! "Не твое это дело! Ты этого не поймешь!" -- сказала бы мне Людмила. Все волновались. Отец снова и снова включал радиолу и каждый раз спрашивал: -- Не мешает? -- Ну что вы! -- отвечал Иван. Тогда отец выключал... Да и сам Иван, я уверен, снял пиджак просто для храбрости. Людмила помогала маме на кухне. Когда они внесли в комнату тарелки с сыром, ветчиной и салатом, мы, все трое мужчин, сидели уже за столом. Людмила взяла пиджак Ивана и, отряхнув рукав, перевесила на свободный стул. С этой минуты всем стало легко. Отец достал графин, в котором плавали желтые корки. Я поймал мамин взгляд. "Надеюсь, ты пить не будешь", -- молча сказала она отцу. А он ответил ей вслух: -- Врач разрешил... в исключительных случаях... -- Но сегодня ничего исключительного не происходит, -- сказала Людмила. Иван взял графин и налил в рюмки всем, кроме отца. Мне тоже... Но я боялся, что Людмила какой-нибудь одной фразой все сразу испортит, и поэтому пить не стал. -- За мир и дружбу! -- сказал Иван. -- Между народами? -- спросила Людмила. -- В том числе и между народами. Людмила улыбнулась и выпила. Мы с Иваном переглянулись. Чтоб моя полная рюмка не мозолила всем глаза, Иван незаметно и ее, как говорят, осушил. Мы долго еще сидели. Отец опять заводил свои огромные пластинки. А Иван терпеливо их слушал. Может быть, он даже получал удовольствие. Потом Людмила переоделась и пошла провожать его. Когда они стояли в коридоре возле двери, я с радостью сказал сам себе: "Все-таки он чуть-чуть выше сестры. А еще ведь надо учесть ее каблуки!" -- Иван и Людмила! -- сказал вдруг отец. "Иван и Людмила... Руслам и Людмила... Отец за весь вечер ни разу не цитировал песни и арии, -- подумал я. -- Ни единого раза! И ни разу не назвал меня гордо мерзавцем. Почему? Наверно, стеснялся Ивана. Дорожит его мнением?.. Значит, Иван понравился?" Но ведь взрослые не торопятся высказывать вслух то, что думают друг о друге. И всегда боятся перехвалить. Обругать они не боятся, а вот прежде чем похвалить, будут долго присматриваться, приглядываться. Даже если все сразу ясно! -- Это хорошо, что ты устроил такой спектакль, -- унося на кухню тарелки, сказала мама. -- И как ты это придумал? -- воскликнул отец. -- Умный, мерзавец! Изобретательный!.. Опять они обо мне! 8 Прошло два с половиной месяца. Иван теперь бывал у нас очень часто. И дом наш как-то повеселел. На окна и двери мама повесила новые портьеры, которые много лет лежали в шкафу. На столе теперь всегда была яркая скатерть, которую раньше мама стелила только по праздникам. Вкуснее всего мама кормила нас теперь по вечерам: Иван иногда ужинал вместе с нами. Однажды дядя Леня с нижнего этажа остановил меня на лестнице и спросил: -- Это ваш родственник? Такой... загорелый... -- Да, -- ответил я. -- Родственник... Мамин племянник. -- Я так и думал: ты с ним на "ты". -- Что, симпатичный? -- Видишь ли, издали трудно определить. Но производит хорошее впечатление. -- Он архитектор. Талантливый! -- Это стало в вашей семье фамильной профессией. Впрочем, это профессия века: строят, строят... -- Дядя Леня засунул дужки очков в рот: призадумался. -- Кем же он Людмиле приходится? Двоюродным братом? -- Ну да. Они дружат с детского возраста. Он долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Мне показалось, от радости... И сказал на прощание: -- Если Людмила захочет, я зайду посмотреть отца. Или привезу к вам специалиста. Если захочет... Я не успел еще похвастаться во дворе, что сестра скоро выходит замуж. Как хорошо!.. Зачем огорчать дядю Леню? Ивану я сказал: -- Прямо под нами живет один врач, Я уже, кажется, говорил... Очень влюблен в Людмилу. -- Давно? -- С детского возраста! Я объяснил, что ты наш двоюродный брат. Чтоб он не расстраивался... Понимаешь? Так что будь в курсе дела. -- Добрый ты, брат! -- улыбнулся Иван. Вместо слова "мерзавец" он говорил мне "брат". Это было приятнее. Дома у нас никто о свадьбе даже не упоминал. Отец и мама боялись спрашивать у Людмилы. Но все время об этом думали. И я думал. Когда сестра возвращалась домой, мы смотрели на нее вопросительно. -- Играли в теннис, -- сообщала она. -- Иван снова выиграл. Или что-нибудь вроде этого. Конечно, я мог бы узнать у Ивана. Но получилось бы, что мы ждем не дождемся. Однажды вечером Людмила сказала: -- Жить я хочу рядом с вами. Где-нибудь здесь, поблизости. -- Какое это имеет значение! -- Отец вскочил со стула. Мы с мамой тоже вскочили. Ожидание прорвалось -- и мы стали убеждать Людмилу, что транспорт у нас в городе работает хорошо, что отцу и маме врачи прописали прогулки и что район поэтому не имеет никакого значения. "Не хватает, чтоб из-за этого она затянула все дело!" -- думал я. Но сестра повторила так твердо, что все мы сразу притихли: -- Нет, я буду жить только где-нибудь рядом. Это уже решено. Кем решено? Ею?.. Или ими обоими? Никто спросить не решился. Ивану недавно дали комнату в совсем новом доме. Это было далеко: минут сорок от центра, если ехать на троллейбусе. Один раз Иван, как он выразился, затащил меня к себе. Правда, я не очень сопротивлялся. Так, для приличия сказал: -- А может быть, лучше поедем к нам? Это было на стадионе, где Иван с Людмилой играли в теннис. -- Нет, -- ответил Иван, -- ты прорубил мне окно в ваш дом, а я должен прорубить тебе в свой. Мы поехали на такси. Первый раз в жизни я в автомобиле не сел рядом с шофером: мне приятнее было сзади, вместе с Иваном. Иван тоже пока холостяк... Как дядя Леня. Но посуда у него стояла там, где должна быть посуда, а книги -- в книжном шкафу. Мы сидели на балконе и видели реку и лес. Иван сказал: -- Вот что значит квартира со всеми удобствами: хочешь -- купайся в ванне, а хочешь -- в реке, хочешь -- дыши газом на кухне, а хочешь -- березой в лесу! Но главное: нет телефона! Это величайшее из удобств: сберегается время. Кого не хочешь слышать -- не слушаешь, а кому надо сказать два слова -- звонишь из автомата. Он под самыми окнами. В тот вечер он еще много раз восторгался: -- Дачный климат! Просто курорт!.. "Захочет ли Иван уехать отсюда? Скажет еще: "Где же логика? Где же простая логика? Здесь лес и река!" Это меня волновало. "И чего сестре взбрело в голову? -- раздумывал я. -- Наверно, потому что у отца двести двадцать на сто. И мама неважно слышит... А может, ей и со мною жаль расставаться?" -- Пусть Иван переедет к нам! -- сказал я однажды, словно был главою семьи. -- Я буду спать на кухне. Пожалуйста... А если хотите, то в коридоре. -- В нашем доме, в нашем доме!.. -- переиначил отец арию из "Евгения Онегина". -- Да, в нашем доме... -- задумчиво сказала Людмила. -- У Ивана есть комната. Он готов обменяться: переехать в любую квартиру нашего дома. На следующий день я сочинил объявление: "Срочно меняю комнату в доме со всеми удобствами: балкон, ванна, душ, газ, лес, река, дачный климат, телефон под самыми окнами! С предложениями обращаться в любое время..." И написал номер нашего телефона. Но никто с предложениями не обращался, хоть объявление я расклеил во всех подъездах нашего огромного дома. И еще в доме напротив. Неужели никому не нужен был дачный климат? Никто не звонил... Только дядя Леня остановил меня во дворе и сказал: -- Там висит объявление. И ваш телефон... Я помню его еще с детства. Прочитал и не понял: кто хочет меняться? -- Это двоюродный брат. Хочет быть с нами рядом! Он любит маму... Она его единственная тетя. -- Это понятно: каждый хочет быть рядом с родными людьми. Однажды Иван попросил меня проводить его. На улице он обнял меня за плечи, как тогда, в день знакомства. -- Ну, брат, затеяла Людмила историю. Может быть, ты поможешь? Я говорю: "Давай переедем ко мне, а потом подыщем что-нибудь в вашем Машиностроительном тупике". А она отвечает; "Если мы переедем, тогда уж не обменяемся: стимул ослабнет!" Где же тут логика? Где же простая логика? Может быть, ты что-нибудь придумаешь? Как тогда, с этим твоим приглашением... Уже второй раз он нуждался в моей помощи! -- Ладно, подумаю, -- сказал я. -- Подумай, брат. Очень прошу! Но подумать я не успел. Через три дня вечером сестра нам сообщила: -- Срок поисков продлевается! Мы с Иваном уезжаем на полгода в командировку. -- Вместе? -- переспросила мама. -- Вместе. Конечно! -- сказала Людмила. -- За это время Леня обклеит объявлениями весь наш тупик, и что-нибудь да найдется!.. Она говорила бодро и даже весело, потому что мама начала искать тряпкой пыль там, где ее не было, а у отца по шее и по лицу поползла красная краска. Отец не пропел, а как-то почти прошептал на свой особый мотив: -- В движеньи мельник жизнь ведет, в движеньи... 9 Я уже говорил, что не помню, с какого возраста я себя помню. Но с той поры, с какой помню, никто из нас четверых никогда не уезжал на целых полгода. Сколько написано разных музыкальных произведений про людей, которые уезжают! Отец цитировал сейчас эти песни и арии. Композиторы почему-то очень радуются, когда люди уезжают из дома. Но отец пел эти веселые песни невесело. И мне было как-то не по себе. -- Это даже хорошо, что ты уезжаешь, -- сказала мама Людмиле. -- Наконец мы узнали, как Леня к тебе относится! Чтоб не грустить, я пытался вспомнить все случаи, когда Людмила была несправедлива, а вспоминал фильмы и пьесы, на которые водила меня сестра. Хотел вспомнить приятелей, которые мне нравились, а ей нет, но вспоминал об Иване, с которым никогда бы не встретился, если бы не она. К Ивану мы тоже привыкли. Он все время подбрасывал нам положительные эмоции. -- Вы провожаете нас с Людмилой в наш первый путь, как провожают в последний, -- сказал Иван. -- Где же логика? Где же простая логика? Надо радоваться, а вы?.. -- Чему радоваться? -- спросил я. -- Раньше вы не получали от нас писем, а теперь будете получать! Это во-первых. Во-вторых, до сих пор вы не ждали нашего возвращения, а теперь будете ждать. И в-третьих, мы действительно к вам вернемся. Это же будет праздник! -- Слишком уж до-олго... -- промямлил я. -- Долго? Вспомни какой-нибудь случай, который произошел с тобой полгода назад. Что-нибудь такое... значительное! Я подумал, что примерно полгода назад дал Костику по физиономии. -- Вспомнил? -- Ну, вспомнил... -- Давно это было? -- Нет... как будто вчера. -- Вчера? Значит, мы вернемся к вам завтра! Все познается в сравнении. -- Я понимаю. -- Эти шесть месяцев промчатся так же быстро, как те. Ты хозяин своих собственных мыслей? -- Наверно, хозяин. -- Вот и переключи их с отъезда на возвращение. Переключил? -- Постараюсь. -- Ну, вот! Не существует безвыходных положений. -- О бра-атья, довольно печали! -- пропел отец из той самой странной симфонии Бетховена, в которой поют. И добавил: -- Плохой тот мельник должен быть, что век свой хочет дома жить!.. Иван опять подбросил нам положительные эмоции. Накануне отъезда мы все, мама, отец и я, с его помощью переключили мысли и думали о дне возвращения. Как это будет здорово -- получим телеграмму: "Встречайте! Целуем!" -- и помчимся встречать! Мама опять устроила ужин... Иван пришел с чемоданом, чтобы на следующий день рано утром вместе с Людмилой отправиться на вокзал. Два чемодана стояли возле стены, прижавшись друг к другу: один -- огромный, перепоясанный ремнями и чуть-чуть покорябанный, а другой -- аккуратный, без единой царапинки и даже попахивающий духами (я почувствовал это, когда ставил его к стене). Мне казалось, что кто-то ввинтил в люстру новые лампочки, более сильные: так сверкали на столе рюмки, бокалы, тарелки. Я не видел раньше этой посуды. В последнее время мама доставала из шкафа все, что берегла для какого-то особенного, торжественного события. В центре стола был любимый отцовский графин, в котором плавали желтые корки. Иван поставил рядом с ним бутылку шампанского и коньяк. Мама отозвала меня в сторону, попросила сбегать в магазин за фруктовой водой. -- Для отца, -- шепнула она. -- Я не хочу, чтобы он сегодня пил это... Очень волнуется! Когда я возвращался с тремя бутылками лимонада, меня встретил на лестнице дядя Леня. Мне казалось, он только и делает, что ходит по лестнице, отпирает и запирает дверь: очень уж часто я встречал его. -- У кого-нибудь день рождения? -- спросил дядя Леня. -- Утром мама несла бутылки. Теперь ты... -- Да, день рождения! -- Кто же родился?.. "Если сказать, что Людмила или кто-нибудь другой из нашей семьи, он побежит за подарком", -- решил я. -- У кого же сегодня праздник? -- повторил дядя Леня. -- У маминого племянника. Он одинок. И вот мы устроили... Для него! -- Это понятно, -- сказал дядя Леня. И, как всегда после моего ответа, полез ключом в замочную скважину. Дома все ждали меня. Мама вытерла бутылки лимонада и поставила их на стол. -- Твой напиток, -- тихо сказала она отцу. -- Куда ты, удаль прежняя, девалась?.. -- пропел отец из "Царской невесты". И добавил обыкновенно, по-человечески: -- Да никуда не девалась! Вот она, здесь... Отец взял два чемодана, стоявшие у стены, и вскинул их вверх, как спортсмен, поднимающий гири. -- Иван и Людмила! -- воскликнул он, потрясая в воздухе чемоданами. -- Есть еще порох в пороховницах! -- восхитился Иван. -- Есть! -- ответил отец. Чемоданы рухнули на пол... Отец застыл с поднятыми руками. -- Что такое? -- тихо спросила мама. Отец открыл рот, но не смог ничего ответить. Он шевелил губами, словно вспоминал про себя какую-то арию или песню... Иван подошел к отцу. Я не понимаю, как это получилось, но через какую-нибудь минуту отец уже лежал на диване. Как Иван перенес его? Взвалил ли себе на плечи? Или взял на руки, как ребенка? Я просто не видел. Отец был выше Ивана, шире в плечах, тяжелее, и я не представляю себе, как Иван смог его дотащить. Так быстро, так осторожно... И мы застыли на месте, будто состояние отца передалось нам, и даже не помогли. Потом все трое, как по команде, мы ожили и очутились возле дивана. -- Кол... -- прошептал отец. -- Кол... загнали сюда... -- И положил руку на сердце. -- Не шевелись! -- приказала Людмила. И побежала в другую комнату. Мама стала водить тряпкой по спинке дивана, тихо, бессмысленно. -- Это бывает... -- Иван тяжело дышал, но улыбался. -- Пройдет! Он сказал так уверенно, будто с ним это случалось уже не раз. -- Что же делать? -- спросила мама. Людмила вошла в комнату с пузырьком и кусочком сахара. По всему куску расползлась желтая капля. Отец взял сахар в рот, под язык. -- Сейчас сбегаю! За врачом... -- сказал я. И бросился в коридор, потом вниз по лестнице. Только бы он был дома!.. В этот миг дядя Леня казался мне самым нужным, самым важным, самым значительным человеком на свете. Мне казалось, что все, все в мире зависит сейчас от него! Должно быть, он понял это, потому что не стал задавать вопросов: хочет ли Людмила, чтоб он пришел, или не хочет? Он взял коричневую пластмассовую коробку, потом блестящую, металлическую, еще что-то засунул в карман и побежал за мной прямо в чем был -- в ковбойке с распахнутым воротом и засученными рукавами, в пижамных штанах и тапочках. Когда он вошел к нам, то чуть-чуть зажмурился от яркого света. Все было праздничным и нарядным: рюмки, тарелки, бутылки, графин с желтыми корками, шампанское и коньяк, Людмилино и мамино платья, модный костюм Ивана. Даже отец лежал на диване в каком-то парадном виде: мама гладила сегодня пиджак и брюки, дала ему новую нейлоновую рубашку. Людмила сидела рядом на стуле и держала в своей руке руку отца. Мама присела на край дивана и по-прежнему водила тряпкой по его деревянной спинке. Иван уже отдышался, но стоял все на том же месте. Когда мы вошли, он сказал: -- Вот сейчас врач подтвердит: это спазм. Простая история! Спазм проходит. Вообще нет безвыходных положений. А тут -- простая история... Я верил Ивану. Мне казалось, в его присутствии не может случиться ничего страшного, непоправимого. Людмила выпрямилась, поднялась, указала на стул дяде Лене. Дядя Леня измерил отцу давление. Аппарат был в той самой коричневой коробке. Потом расстегнул отцу нейлоновую рубашку, снял галстук, засунул себе в уши концы резиновых трубок и стал слушать сердце. Наконец он поднялся и спросил у отца: -- Что вы чувствуете? -- Кол... -- прошептал отец. -- Будто загнали кол... -- Так... Понятно. Вы не волнуйтесь. Племянник правильно говорит: это спазм. Просто спазм... Сейчас сделаю вам укол. И все сразу пройдет! Но вставать нельзя. И нельзя шевелиться. В первое время... Никто даже не удивился, что он назвал Ивана племянником. Только я это заметил. После укола отцу стало легче. Он улыбнулся -- так, еле-еле... Тогда дядя Леня увидел чемоданы, валявшиеся посреди комнаты, будто кто-то их расшвырял. Он удивленно посмотрел на один