чемодан, потом на другой, потом на меня... А потом заметил свои пижамные брюки и сразу заторопился: -- Я больше не нужен. -- Спасибо тебе, -- сказала Людмила. Они были на "ты". Еще с детства. Мы с Людмилой пошли провожать дядю Леню. В коридоре он засунул дужки очков в рот, словно нарочно, чтобы было не очень ясно слышно то, что он скажет: -- По-моему, это инфаркт... Надо бы "неотложку". -- Уже позвонили, -- сказала Людмила, -- Значит, ты думаешь?.. Войдя в комнату, сестра улыбнулась отцу: -- Вот видишь: все не так страшно. Первый раз в жизни она сказала неправду. А я опять пошел в коридор. Я там ждал "неотложку", чтобы она при отце подтвердила слова Людмилы: "Все не так страшно..." 10 Иван уехал один. После того, как отцу разрешили повернуться набок. Отец так и лежал на диване, куда принес его на руках Иван. Приходили врачи, один раз мы с Иваном привезли профессора на такси. Нам советовали отправить отца в больницу: -- Теперь мы транспортируем инфарктников. Новый метод! После врачей мы бежали за дядей Леней, -- Видите ли, -- говорил он, -- новые методы не хочется проверять на близких. Лучше уж дома обеспечить уход... Я буду к вам заходить. Он заходил каждый день. По вечерам, когда дома была Людмила. У себя, на втором этаже, он все время теперь был в таком виде, будто собирался на концерт или в театр: а вдруг мы за ним прибежим? Дядя Леня был всего лишь зубным врачом, но мы делали то, что советовал он. -- Да-а... Транспортировка инфарктников? -- рассуждал он, засунув в рот пластмассовые дужки очков. -- Это слишком серьезно. Нельзя рисковать. -- Если б у вас было что-то серьезное, -- объяснял потом отцу Иван, -- вас бы сразу же отвезли в больницу. Все познается в сравнении! Знаете ли вы хоть одного инфарктника, которого бы не отвезли? Я говорю о последнем времени, когда победил новый метод. -- Убедительно, -- говорил отец. И напевал из "Сомнения" Глинки: -- Усни, беспокойное сердце!.. -- Правильно, -- соглашался Иван. -- Повернитесь на правый бок и усните. Благо вам теперь можно ворочаться. Сон -- лекарство номер один! Профессор советовал: -- Надо сказать ему, что это инфаркт. Тогда мобилизуются нервы, он устремит себя на борьбу! Профессор был стар, но отстаивал новые методы. -- Видите ли... -- рассуждал дядя Леня, когда профессор ушел. -- Человеку свойственно верить в лучшее. И надеяться... Есть точка зрения, что и о самых ужасных недугах следует сообщать. Но ведь даже врачи забывают о симптомах страшной болезни, когда сами ею заболевают. Мы всегда оставляем место надежде. Не хочется верить в худшее. Так зачем сообщать7.. Нужны положительные эмоции! -- Все познается в сравнении! -- объяснял позже отцу Иван. -- Хоть от кого-нибудь из ваших знакомых-инфарктников разве скрывали диагноз? Нет, не скрывали? Вот видите. Новые методы побеждают! И для вас бы не сделали исключения. Значит, нет никакого инфаркта. Обидно, конечно, болеть не самым серьезным образом. Но что тут поделаешь? Просто спазмы сосудов... На всякий случай вас выдерживают в постели. Верней сказать, на диване! -- Да-да... Я понимаю, -- соглашался отец. В присутствии дяди Лени Иван и Людмила всегда оказывались в разных концах комнаты. И вроде бы не замечали друг друга. Они не сговаривались, так само собой получалось. В день отъезда, уже на вокзале, Иван сказал Людмиле: -- Писать буду регулярно. Но коротко! На бумаге все как-то не так получается... Но ты не считайся с этим -- пиши подлиннее! Ведь вы тут все вместе, а я буду один... -- Потом повернулся ко мне. -- Тебе, Ленька, буду писать отдельно. И ты мне пиши почаще: о доме, о школе, об отце, конечно. Сам понимаешь! И о Людмиле. Это все меня особенно интересует... И постарайся переселить нас с Людмилой поближе к вашему дому. Людмиле хотелось по привычке сказать, что Иван обращается не по адресу, что я не смогу, не сумею: ребенок! Я чувствовал, что она хотела это сказать, но не сказала. Вообще с приходом Ивана я в глазах всех домашних вдруг повзрослел. Он разговаривал со мною, как с равным, и все ему начали подражать. -- Значит, постарайся переселить, -- повторил Иван. -- Иначе я останусь холостяком! Людмила утвердительно кивнула: да, мол, останешься. Иван уехал. Дней через десять пришли два первых письма: "Людмиле Нечаевой (лично)", "Леониду Нечаеву (лично)". Иван писал, как устроился, как начал работать, В письме, адресованном мне, на отдельном листке он обещал отцу, что научит его играть в теннис и волейбол. В тот же день я послал ответ. Иван просил меня писать о доме, о школе, об отце, о Людмиле. Я решил в первом же письме выполнить все его просьбы. Письмо получилось длинным. "Другие будут короче, -- решил я. -- Это же самое первое!.." Потом сел и переписал. Но все равно на бумаге получается как-то не так... Иван абсолютно прав! "Дорогой Иван! Твое письмо получил. Расскажу обо всем по порядку. Сперва об отце. Ему уже разрешили садиться. Он мне сказал: "Никогда не представлял себе раньше, что это так здорово, так приятно: просто сидеть на диване. Как будто начинаю жить заново!" Как только мама чуть-чуть нахмурится, он сразу поет: "О братья, довольно печали!" Он вообще теперь больше всего поет не из опер, а из этой самой Девятой симфонии. Значит, думаю, поправляется. Вчера к нему товарищи приходили с работы. Трое с цветами. Цветы отцу принесли, но как Людмилу увидели, так сразу ей передали. И весь вечер возле нее вертелись, как будто забыли, зачем пришли. Сперва сказали: "На пять минут! Не будем его утомлять!..", -- а просидели до позднего вечера. "Ну, -- говорят, -- иметь такую дочь и болеть -- просто стыдно! Иметь такую дочь и не выздороветь -- невозможно!.." Потом дядя Леня пришел. И сказал: "Видите ли, ему пора отдохнуть..." Наверно, из ревности это сказал. Тогда они сразу ушли. Теперь расскажу немного о школе. У нас было родительское собрание. Мама не смогла пойти: она все время с отцом. И пошла наша Людмила. А на следующий день математичка (самая строгая в школе!) сказала: "Сестра-то у тебя, оказывается, интересная женщина. Такое значительное лицо! А это гораздо больше, чем просто красивое!.." Я даже представить себе не мог, что она об этом заговорит. А потом и ребята стали подходить: "Слушай, Ленька, наши родители в твою сестру вчера все влюбились!" Ну, я стал с ними спорить, сказал, что они немного преувеличивают. Но они даже слушать меня не хотели. "Мы, -- говорят, -- своим родителям больше верим. Они лучше в таких делах разбираются!.." А в доме у нас, в помещении красного уголка, товарищеский суд состоялся. Объявление повесили, что в тридцать пятой квартире ссора произошла и что ее будут в красном уголке обсуждать. Все за два часа начали места занимать, как будто на заграничную кинокартину. А к нам домоуправ специально зашел. "Вы, -- говорит, -- Людмила Андреевна, как член товарищеского суда, обязательно должны быть. Вас ведь избрали единогласно!" Людмилу действительно все избрали, еще полгода назад. Хоть она ужасно отказывалась, отбивалась. Она тебе об этом из скромности не рассказала. На другой день после суда все во дворе восхищались: "Как ваша Людмила выступила, так сразу нам ясно стало, кто прав, а кто виноват. Совсем молодая, а так во всем разбирается!" И дядя Леня на другой день приходил смотреть отца не один раз, а целых три. И тоже хвалил Людмилу. Ну, он-то понятно: влюблен в нее с детского возраста. А вот другие... Совсем же чужие люди! И в таком были восторге. Мне во дворе уже второй день уступают очередь на бильярде. Из-за Людмилы! Дорогой Иван! Ты просил написать о доме, о школе и об отце. Я все это выполнил. Ты просил еще о Людмиле. Но она же сама тебе пишет. Стараюсь переселить вас с Людмилой поближе к нам. Объявления написал большими печатными буквами и расклеил почти во всех домах нашего тупика, кроме одноэтажных. Отец и мама тебя целуют. И я тоже! Леня". В конце месяца Людмила меня спросила: -- Ты сколько писем получил от Ивана? -- Два. -- Что ж, пять -- два в мою пользу. Как будто она была на волейбольной площадке!.. 11 -- Мне кажется, что время остановилось, -- сказал как-то отец. -- Это даже хорошо, -- тихо сказала мама. -- Значит, мы не будем стареть. Ты ведь всегда горевал, что годы, как шофер-лихач, "превышают скорость". -- Да-а... Мчатся годы, вьются годы, -- переиначил отец романс на стихи Пушкина. Иногда он и Пушкина переделывает по-своему. -- А теперь вот сутки кажутся мне целой неделей. Я знал, что, когда ничего не ждешь, время катится очень быстро, а если чего-нибудь ждешь, то оно ползет, как улитка. И все-таки я решил утешить отца. -- Все познается в сравнении! -- сказал я. -- Вот вспомни: что было месяц назад? Тебе разрешили выйти на улицу! Но ведь это было буквально вчера. Правда? -- Действительно... Будто вчера, -- согласился отец. -- Значит, Иван вернется к нам завтра! Потому что это будет как раз через месяц. Все познается в сравнении! -- Умный, мерзавец! -- восхитился отец. -- Просто философ!.. На самом деле я почти слово в слово повторил то, что говорил мне перед отъездом Иван. Но я не сказал об этом отцу: пусть думает, что сын у него философ. Ему нужны положительные эмоции. -- Когда есть какое-нибудь дело, дни идут гораздо быстрее, -- продолжал я философствовать. -- Ты сейчас ничего не делаешь, и поэтому тебе кажется, что время остановилось. Помоги мне переселить Ивана!.. -- Я готов, -- согласился отец. -- Пожалуйста... Я готов. Но радиус моих действий очень уж ограничен: двор и бульвар. -- Вот и прекрасно! -- воскликнул я. -- Там гуляют пенсионеры. Старые, усталые люди... Они вполне заслужили отдых с видом на реку и с дачным воздухом! Зачем им жить в Машиностроительном тупике? Они с удовольствием переедут. В тот же день вечером отец грустно пропел из "Евгения Онегина": -- Привычка свыше нам дана... -- В каком смысле? -- спросил я. -- Пенсионеры не желают покидать насиженных мест. -- Плохой тот мельник должен быть, что век свой хочет дома жить! -- не пропел, а со злостью прокричал я. -- Ты это им объяснил? -- Объяснил. -- А они? -- Привычка свыше нам дана, замена счастию она!.. -- Действительно, отказываются от своего собственного счастья! Это же глупо! Ты как считаешь? -- Надо искать среди молодых, -- ответил отец. Я искал среди людей всех возрастов. Всем одиноким я объяснял, что, переехав к Ивану, они будут жить одновременно и в городе и на даче, что им не придется покупать путевки на курорт. Иван дал мне задание, и я должен был его выполнить. Но оказалось, что люди не любят переезжать с места на место. И еще оказалось, что они почему-то очень ценят разные удобства. Для них имеет большое значение, например, чтобы остановка троллейбуса была рядом. Как будто трудно пройти один километр по свежему воздуху! Но особенно для них важно, чтоб в квартире был телефон. В объявлениях, которые я расклеил по всем подъездам нашего тупика, было крупными печатными буквами написано: "Телефон под самыми окнами". -- Что это значит: под самыми окнами? -- несколько раз спрашивали меня. -- Вы его там повесили, что ли? -- Нет, это телефон-автомат. -- Ах, автомат? Тогда вопрос отпадает. -- Отсутствие телефона -- это же величайшее из удобств, -- повторил я как-то дяде Лене слова, которые услышал от Ивана. -- Сколько можно сберечь времени! Кого не хочешь слышать -- того не слушаешь, а кого хочешь -- тому звонишь из автомата. Он под самыми окнами. Очень удобно! Почему люди не понимают? -- Видишь ли, телефон -- это для некоторых избавление от одиночества, -- сказал дядя Леня. -- Я предполагаю, что у Ивана комната не очень большая... -- Не очень. При чем тут это? -- Значит, на твои объявления откликаются главным образом одинокие люди. Телефон для них особенно важен. Им ведь дома не с кем поговорить. Они хотят иметь связь с внешним миром. -- Внизу автоматная будка! -- Видишь ли, это односторонняя связь... А люди предпочитают двустороннюю. -- Пусть выйдут в коридор или на кухню и Taw связываются с внешним миром. У Ивана ведь не отдельная квартира, в которой можно сдохнуть со скуки. У него есть соседи! Кажется, даже две или три семьи. -- Сосед -- это тот, кто оказался рядом случайно. Друзья и соседи -- понятия разные. Мне стало ясно, что выполнить задание Ивана будет совсем нелегко. Часто я слышал, как Людмила рассказывала по телефону о комнате "на краю города". Она говорила вполголоса, словно стеснялась, словно боялась, что кто-нибудь из нас услышит. Я злился! Ну зачем было подчеркивать, что Иван живет так далеко? И что в квартире много соседей? И что до троллейбусной остановки нужно идти пятнадцать минут? А может, кто-нибудь дойдет за десять! Или даже за пять! "Мастер четких линий"! -- злился я про себя. -- Прямота многое искупает! И так далее... Но если она уж такая прямая, то почему не говорит о дачном воздухе, о реке, о курортном климате? Почему это скрывает? Неужели она не хочет, чтоб Иван переехал? Неужели не ждет?.." Однажды я полез в ящик Людмилиного стола за бумагой: мне казалось, что письма, написанные на тетрадных листах в клеточку или в линейку, выглядят как домашние сочинения или как контрольные по математике. В ящике были аккуратно сложены в стопку все письма, полученные от Ивана, и на каждом конверте четким Людмилиным почерком были обозначены месяц, число. Сестра не любит хранить то, что ей не нужно. Она всегда с удовольствием рвет на мелкие клочки старые записи и тетради: "Человечеству это не пригодится!.." Прогулки отца по двору и бульвару становились длиннее. Дядя Леня сказал тихо и даже с грустью: -- Заметное улучшение. -- А потом добавил: -- Но еще долго будет необходим ежедневный врачебный контроль. Он привык бывать у нас ежедневно. Один раз я заметил, что у дяди Лени совсем уж грустное настроение. "Может, отец уже выздоровел? -- подумал я. -- И ему не нужен ежедневный врачебный контроль?" -- Что с обменом? -- спросил меня дядя Леня в коридоре, возле самой двери, -- Никто не хочет ехать туда, на край города? -- Нет, не хотят! -- с досадой ответил я. -- Видишь ли, больше по этому поводу можешь не волноваться. -- Почему? -- удивился я. -- Видишь ли... я все продумал... И согласен туда переехать. -- Вы?! -- Ну да, готов обменяться с этим самым молодым человеком, которого ты выдал за двоюродного брата. -- Как это в_ы_д_а_л? -- Видишь ли, получилось не очень удобно... Мне нужно было оставить памятку: как принимать лекарства, в какой последовательности. Отец попросил меня открыть ящик стола, где лежит бумага. Там я увидел... Случайно, конечно. Как-то неловко вышло... Я вроде бы подглядел. Хотя это не очень существенно... Видишь ли, от двоюродного брата так много писем не получают. И их так бережно не хранят. Но, в общем, это все несущественно. Я согласен отсюда уехать... Я обрадовался. А потом спохватился и стал отговаривать дядю Леню: -- Мы к вам привыкли!.. Он решительно распахнул дверь и сказал каким-то не своим, твердым голосом: -- Значит, считайте, что я согласен. Иван и Людмила будут жить прямо под нами, на втором этаже! -- В нашем доме, в нашем доме!.. -- весело переиначил отец арию из "Евгения Онегина". -- Мы будем перестукиваться по трубе! -- крикнул я. Мама стала искать тряпкой пыль там, где ее никогда не было. А Людмила начала чертить что-то на своей доске, хотя за пять минут до этого сказала, что весь вечер будет свободна, -- Надо сейчас же написать об этом Ивану! -- воскликнул я. -- Напиши, -- сказала сестра. А когда я сел рядом с нею за стол, тихо спросила: -- Сколько ты в этом месяце получил писем? -- Два! -- Значит, два -- один в твою пользу. Я потверже уселся на стуле и гордо огляделся по сторонам. Но мама и отец не слышали Людмилиных слов и не могли понять моей гордости. А через два дня счет в мою пользу увеличился. Я получил третье письмо от Ивана. Правда, оно было совсем коротким: "Здравствуй, Ленька! Я прилечу на один день. Есть важное дело! Пока никто не должен знать об этом. Никто, кроме тебя! Ты помнишь, где я живу? Жду тебя двадцатого в три часа дня. Надеюсь, что самолет не опоздает. Мужской уговор: никому ни слова. До скорой встречи! Иван". 12 Больше всего в письме Ивана мне понравились слова "мужской уговор". Я много читал о священных союзах, которые заключали между собой мужчины. Они всегда договаривались кого-то спасти, выручить или преподнести кому-нибудь неожиданный подарок, сюрприз. "Наверно, Иван тоже решил поразить Людмилу, а может, и маму с отцом чем-то необычайным! И хочет, чтобы я ему в этом помог. Как мужчина мужчине!.. -- так рассуждал я в троллейбусе, конечная остановка которого была примерно за километр от Иванова дома. -- Иван верит в меня. Знает, на что я способен. Он ни разу не сказал; "Ты ребенок! Не поймешь, не сумеешь, не сможешь!" И никогда так не скажет. Все познается в сравнении! Иван прекрасно помнит самого себя в моем возрасте. Разве он считал себя в те годы ребенком?" Я ехал прямо из школы, с портфелем. Дома я сказал, что у нас будет собрание. Многие не любят собраний, ругают их. Но это же просто-напросто черная неблагодарность! Собрания бывают не так уж часто, но зато как часто можно на них ссылаться! Куда бы ни пошел после школы, к товарищу или на стадион, всегда можно сказать: "Было собрание!" И никто не станет ворчать: "Столько часов без обеда! Все ждали, все волновались..." В прошлый раз я ехал к Ивану на такси. Это было летом, дорога была быстрой, приятной. А троллейбус тащился не спеша, потому что была гололедица, и делал слишком уж частые длинные остановки. Потом усы его соскочили с проводов, водитель выскочил из кабины и долго дергал усы за веревку. Потом какой-то грузовик буксовал на дороге. Водитель снова выскочил и вместо того, чтобы подтолкнуть грузовик, зачем-то ругал шофера. Оба раза я выскакивал на улицу вместе с водителем. "Все норовит подсобить!.." -- сказала кондукторша. Она не знала, что я еле-еле поспевал к трем часам. "Ведь никому, кроме меня, неизвестно о приезде Ивана, -- рассуждал я. -- В письме так и написано: "Никто, кроме тебя!" Значит, я один ему нужен. И, может быть, именно в три часа. Ровно в три!.." Чтоб сократить расстояние, я бежал от остановки до дома прямо через сугробы. Падал, проваливался, отряхивался и снова бежал... Дом Ивана нельзя было спутать с другими домами: он стоял один среди белого поля, которое летом было зеленым, С двух сторон от него начинали расти еще два кирпичных корпуса, словно братья-близнецы, родившиеся совсем недавно: летом их не было. Невдалеке, за шоссе, была замерзшая река с невысокими берегами и лес, который летним вечером казался мне совсем темным и мрачным, а в зимний день стал серебристо-синим, нарядным. Вдруг я увидел Ивана. Он стоял на балконе в пальто, но без шапки. И махал мне, будто поторапливал. Зимой редко выходят на балкон, в он вышел. "Значит, не зря я бежал по сугробам. Значит, я нужен ему ровно в три!.." -- так думал я, то и дело спотыкаясь на лестнице: очень спешил. Дверь квартиры была открыта. Иван стоял на площадке. Я гордился, что первым вижу его в день возвращения. Раньше Людмилы! Раньше отца и мамы. Его, которого все так ждали!.. Иван притянул меня к себе и поцеловал. Я тоже вытянул губы, но попал в плечо его зимнего пальто. Я никогда еще не видел его в этом пальто. Как все, что он носил, оно было красивым и выглядело совсем новым. "Почему все на нем кажется только что купленным?" -- не раз уже думал я. Он не был дома больше пяти месяцев, а комната была убрана, растения в горшках были зелеными, свежими. На тумбочке возвышалась кипа несмятых и, видно, нечитаных газет и журналов. -- Соседка следит, -- объяснил мне Иван. -- Я оставил ключи. Он бросил свое пальто на диван. Потом бросил туда мое пальто и мою ушанку. "Наверно, волнуется, -- решил я. -- А то бы вынес пальто в коридор и повесил на вешалку". -- Как здоровье отца? -- спросил он. Я ответил, что отец целые дни дышит воздухом на бульваре и во дворе. -- Хорошо, что мы тогда не разрешили испытывать на нем новые методы, -- сказал Иван. -- Молодец этот ваш дядя Леня!.. -- Он согласен переехать сюда, к тебе! -- торжественно сообщил я. -- А вы с Людмилой переедете к нему, на второй этаж. Будем перестукиваться по трубе! -- Как мама? Чуть-чуть успокоилась?.. -- За дядю Леню переживает... Он согласился из-за Людмилы. А мама его с самого детства знает, и ей его жалко. Столько лет любит Людмилу! -- Ты бывал без меня на стадионе? -- Один только раз. Мы пришли с Людмилой, а тот красавчик в белых трусах спрашивает: "Где ваш партнер?" Людмила сказала: "Уехал". Он взмахнул ракеткой и крикнул: "Это прекрасно! Я чувствую себя в блестящей спортивной форме!" Людмила его быстренько обыграла, и мы ушли. Иван забыл закрыть балконную дверь. Наверное, от волнения. "Все-таки мы не виделись целых пять месяцев. Разволновался!" -- думал я. Мне было холодно, но я терпел и молчал. А он подошел прямо к открытой двери и стал смотреть туда, куда мы смотрели с ним летом: на речку и лес. -- Видишь ли... Он произнес это "видишь ли" не твердо и не насмешливо, как всегда, а медленно, растягивая слоги, как дядя Леня. -- Видишь ли... -- повторил он. -- Все познается в сравнении. Ты сам был влюблен, а потом... Нет, не то! Стыдно, брат, просто стыдно: никогда ничего не боялся, а сейчас не знаю, как тебе объяснить. Страшное дело, Ленька... Честное слово! Встретил я девушку... Понимаешь? Пошло звучит, а иначе не скажешь: в_с_т_р_е_т_и_л. Там, на строительстве. И ничего не могу поделать. Ты понимаешь? Я его понял. "Нет безвыходных положений!" -- говорил он мне раньше. Но сейчас оно было передо мной: безвыходное положение. Разве я мог упросить Ивана? Уговорить?.. "Если бы он переехал к нам, на второй этаж, хоть на время, -- думал я. -- Просто так, чтобы попробовать... Он бы остался. Я бы все сделал, чтобы ему там понравилось. Я бы все сделал... Все!.." -- Вы уезжаете прямо сегодня? -- спросил я. -- Почему "вы"? Я еду один. А я и спрашивал про него одного... Раньше мне казалось, что мы с Иваном будем друзьями, что бы там ни случилось! Что бы ни произошло... Но только не э_т_о. Это вообще казалось мне невозможным. Ну, как если бы мама сказала вдруг: "Я в_с_т_р_е_т_и_л_а другого мальчишку. Он лучше тебя. Теперь он будет моим сыном". -- Людмила поймет, -- сказал Иван. -- Конечно, со временем. А как быть с отцом? Ему нельзя говорить. И матери тоже. Я сам к ним привык. Нарочно продлил командировку еще на полгода. Чтоб отец совсем уж поправился. Ты подготовь их. Так, постепенно... -- Как... подготовить? -- Нет, ты не думай, что я собираюсь взвалить на тебя все это. Я сам все скажу. Но не сейчас. Сейчас не смогу. Когда отец забудет про сердце... тогда... Отвлеки их немного... подготовь. Этим ты мне поможешь. Как мужчина мужчине. Ведь ты уже совсем взрослый! -- Какой же я в_з_р_о_с_л_ы_й? -- Теперь должен им быть! Ты и сам ведь хотел... Часа через полтора я возвращался домой. Первый раз в жизни я должен был подняться к нам на третий этаж взрослым, совсем взрослым. Я никогда не думал, что это так трудно...