стовать можно и по-другому, завхозу до конца жизни так никто и не рассказал. Если на работе бывало людно, Орехов затаскивал Фомината к нему домой и не выпускал сутками. Девушки из бухгалтерии по очереди таскали еду и напитки. Иногда они задерживались после ужина. Орехов вел себя корректно -- от марьяжей всегда сносил в прикуп по даме, а разыгрывая третью, ходил неизменно с нее. Вскоре в расписании комитета появилась новая штатная единица -- наперсник председателя. Это радовало. Но то, что за пулями приходилось познавать историю болезни Фомината, затмевало любую финансовую приятность. А история была такова. В старину Фоминат вершил дела диаметрально противоположные -- тянул на себе ирригацию. Когда из Москвы по вертикали сошли бумаги насчет натурного ведомства -- комитета по охране окружающей среды -- власти велели Фоминату осваивать идею. Потому что основные вывихи природа региона получила от его же, Фоминатова, осушения. Управляя полчищами мелиораторов, Фоминат перекрыл малые реки, выкопал из недр ископаемые, сгреб торф, высосал и спустил налево весь сапропель. И уже факультативно, не считая это должностной обязанностью, разнес в пух и прах непромысловую дичь и вытер сетями всю чешую. Теперь, после экоцида, лишь по сусекам да в местах недоступных, где губить было не с руки, только очень пытливому натуралисту удается наскрести толику красот и горстку былого величия Тверского края. Назначая Фомината на должность, губернатор Платьев прямо так и сказал: "Кому, как не тебе, товарищ Фоминат, идти в это пекло! Ты запорол природу, тебе ее и отпаривать. Партия зовет устранить, в натуре, допущенные ранее недостатки. Так что давай, дерзай!" Что устранять, Фоминат знал назубок. Знал он и то, что ничего уже не устранить, -- поздно. Мыслил он остронаправленно: раз удалось вынуть из казны за растление природы, то наверняка перепадет и от симулятивных попыток ее сохранить. Профильная схожесть мелиорации и экологии позволила Фоминату перевести свой гарем на новое место работы почти без потерь. Сметы на его содержание походили на полотнища по строительству БАМа. Размеры месячных бонусов лаборанткам увязывались с толщиной труб на химкомбинате, а квартальные поощрения выводились из поголовья гадящих в Волгу хряков совхоза "Заволжский". Орехов чувствовал, что деньги близко и что их много. -- При работе со спонсором главное -- угадать сумму, -- накачивал его Артамонов накануне главного удара. -- Правильная жизнь -- не что иное, как соблюдение пропорций. Как-то раз, открывая конференцию на тему "Мытье ковров в водоохранных зонах", Фоминат возбужденно заговорил про овощные десанты и расчувствовался до того, что задрожало веко. "Пора, -- подумал Орехов. -- Теперь даст точно. Уж больно горяч сегодня!" По завершении диспута Орехов подловил Фомината с двумя водомерками в обнимку и произвел спешную выкладку сути. Интуиция не подвела Орехова -- Фоминат подмахнул лотерейные бумаги не глядя. -- Выделил! -- доложил Орехов подельникам. -- Йес! Фоминат натрия выделил целое облако денег! Суммы хватило на телесного цвета "Волгу" и гору бытовой техники. Часть затрат ложилась на спонсора на невозвратной основе. В дележе будущей прибыли стороны сошлись на пополаме. Фиксированная сумма направлялась -- как ловко придумал Артур -- на спасение стерхов в Якутии. Печатание билетов увеличивало затратную часть лотереи. Требовался безбилетный вариант. Родилась универсальная таблица, которая, будучи вырезанной из газеты, становилась билетом. Участие в лотерее оплачивалось почтовым переводом в адрес организаторов с ограниченной ответственностью. Условия розыгрыша были гибче, чем российская политика в отношении Курил. К лотерее допускались и юридические лица -- это было изюминкой. Только чудо могло уберечь руководителей от растраты. Им предоставлялась полная свобода: зачеркивай цифру и получай выигрыш -- автомобиль, радиотелефон -- чего пожелает душа! Самый мощный гипноз исходил от мысли, что, уплатив троекратно, можно выиграть три посудомоечные машины. Одну оставить себе, вторую подарить хорошей знакомой, а третью продать теще. В довершение игроки жестко предупреждались, что получить выигрыш деньгами нельзя. Выпал автомобиль -- и уж, будь добр, забери его как есть! Стоимость участия была отградуирована в зависимости от того, на какой дороговизны приз посягает игрок. В этом сквозило уважение к слоям населения. -- Можно начинать, -- дал отмашку Артамонов. Редактора "Губернской правды" Шимингуэя уболтали на удивление быстро. Он был изначально готов не только опубликовать таблицу, но и повторить ее в пяти ближайших номерах. -- Заведомо ложная реклама -- по двойному тарифу, -- пояснил он с придыханием и выписал нереальный счет. -- Хоть по тройному, если с отсрочкой платежа, -- высказал первую дельную мысль Варшавский. По утрам город имел низкий гемоглобин, но в этот день были потрясены даже спальные районы. Жители, преследующие по субботам личные цели, отправились по первой пороше кто до киоска, кто к почтовому ящику. И что же они нашли? Под рубрикой "Это вы можете" зияла выстраданная лотерейная таблица -- ни дать ни взять перечень льгот. В примечании сообщалось о стерхах. -- Насчет стерхов -- славненько! -- ликовал Орехов. -- Если написать, что деньги пойдут на очистку города, не поверят. Потому что город не очистить ни за какие деньги. А со стерхами -- нормально. Поучаствовать в непонятном хочется каждому. Договоренность с прессой придала лотерее официальный прикид. Ошарашенные горожане, ознакомившись с таблицей, не знали, как себя вести. Морально они всегда были рады отдать деньги первому встречному, но так красиво и настолько ясно жизнь перед ними еще не распахивалась. Прежние лотереи погружали в трясину безыдейности. Призы в них разыгрывались курам на смех: фотоаппарат "Зоркий", мануальная мясорубка, один рубль. Было не обидно, если не выиграешь. И розыгрыши проводились так нескоро, что билет успевал потеряться, пока газета с таблицей попадалась на глаза. Получения выигрыша ждали месяцами. Но самым страшным было то, что уже при покупке билета по толщине стопки угадывалась безнадежность дела. Если в городе скупить все билеты -- а произвести это так и подмывало -- то по стране все равно останутся лежать горы невыкупленных. Эта мысль делала одиноким и беспомощным даже самого дерзкого. А тут -- розыгрыш через месяц и ощущение, что участников немного, а призов хоть отбавляй. И какие призы! Глаза разбегаются! -- После такого зазывного текста меня самого тянет на почтамт, -- признался Орехов, поглаживая газетную полосу. Область лежала у ног. Из районов звонили фермеры, доярки и добивались аудиенции. Даже звонарь Ниловой пустыни прорвался по ручному набору через заслон местных АТС. В отделениях связи выстроились очереди. Люди спрашивали у контролеров, как правильно заполнить бланк. Те кричали в крик, чтобы от них отстали, потому что сами жаждали посидеть наедине с газетой и со смаком заполнить заветные пустоты в таблице, которые через месяц превратятся в соковыжималку или кофемолку. Расчетный счет "Ренталла" находился в банке "СКиТ", название которого, по слухам, расшифровывалось как "Сам Капитон и товарищи". Это был первый коммерческий банк в городе. Телефоны в учреждении трещали и плавились. Участники лотереи требовали от банковских работников всяческих справок: где будет розыгрыш, кто в тиражной комиссии, можно ли сдать деньги непосредственно в банк. Служащие банка ничего ответить не могли. Истерика длилась, пока управляющий Капитон Мошнак не отыскал возмутителей спокойствия. Мошнак носил фамилию имени улицы. Была такая в городе улица -- имени купца Мошнаковского. Банкир уверял, что его фамилия идет от древнего купеческого рода, который занимался поставками вин ко двору Его Императорского Величества еще в Византии. Постепенно род хирел, буквы отпадали одна за другой, и фамилия от поколения к поколению становилась короче. С этой политинформации началась беседа банкира с организаторами лотереи. Потом Мошнак в пылу перестроечно-банковской эрекции битый час демонстрировал гостям стеллажи с коллекционными бутылками, которые удалось собрать, несмотря на отсутствие в продаже нормального вина. Экспонаты и картины с их изображениями покрывали все видимое пространство кабинета. Чувствовалось, что Мошнаку есть куда тратить резервный фонд банка. "Жаль, что он не собирает чайники, -- подумал Орехов, -- а то бы мы подарили ему гостиничный титан!" -- Вы бы хоть предупредили, а то мы чуть в лужу не сели, -- посетовал на вынужденных знакомых лысоватый, с жиденькими колосьями под носом Мошнак. -- С одной стороны, это хорошо -- оборотные средства и реклама, а с другой, извините за выражение, -- на фиг это сперлось! Три дня банк чувствовал себя идиотом. -- Приносим извинения. Просто населению лень вчитываться в таблицу. Там все расписано как по нотам, -- сказал Артамонов. -- Банк здесь не при чем. -- Ну, все-таки, -- застеснялся банкир. Он налил себе воды из цветочной вазы и пообещал бланковый кредит, если понадобится. -- Мы стараемся не занимать... много, но в жизни все может случиться, -- сказал Мошнаку Артамонов. -- Так что ловим на слове. -- Кредиты -- это хорошо, -- согласился Орехов, когда вышли от банкира, -- но я чувствую, что Мошнак скрывает от нас какую-то банковскую тайну. -- Да брось ты! -- Я сомневаюсь насчет купеческого происхождения фамилии. -- При чем здесь фамилия?! -- увел разговор в сторону Варшавский. Заведение Мошнака, издававшее доселе невнятный финансовый лепет, поднялось до высот "Креди Лионэ". Народный доход от лотереи составил пять годовых оборотов "СКиТа". Притаившись на задворках сити -- улица Озерная, д. 1, -- банк взмок от пошедших косяком денег. Хранилища распирало так, что временами срабатывала сигнализация. Область была поставлена на попа. Население трепетало так, словно его собирался посетить живьем, без всякой "фанеры", сам Хампердинк. Многие игроки вызывались добровольцами на охрану призов. Был звонок из органов по поводу радиотелефона -- как выигравший сможет им воспользоваться? Ведь на это нужно специальное разрешение, а его дают не всем. -- Не волнуйтесь, -- сказал в трубку Артамонов, -- никто ничего не выиграет. У нас безвыигрышная лотерея. -- А-а! Ну, тогда все нормально, -- успокоились на том конце провода. Губернатор Платьев вызвал на ковер Мошнака, Шимингуэя и Фомината, который ни сном ни духом не ведал ни про каких стерхов. Разборки Платьев чинил сам, без подручных. Разложив перед собой газету и нависнув над ней, как над картой, Платьев ждал, кто дрогнет первым. Он затянул галстук так, словно держался на поддуве. Его пастозное лицо, выскобленное изнутри, наливалось венозной кровью. -- Ну?! -- вопросил он. -- Лично выеду на делянку! -- затрепетал Шимингуэй. Чтобы замолить партийный грех, он поклялся выступить с передовицей о заготовке веников для скота в силу преодоления сеновой бескормицы. -- Товарищ Фоминат, -- перевел губернатор все свое существо на экологию, -- вы считаете, что лотерея на самом деле может дать комитету миллион? Вам больше заниматься нечем? И зачем вам миллион? Я вам что, не плачу?! Я отпустил в ваше распоряжение десять процентов экологических сборов! Неужели мало? -- Мечась туда-сюда над ламинированной поверхностью стола, Платьев проворно управлялся с прорвавшимся за флажки событием. Кто зачинщик? откуда средства на призы? снимались ли с расчетного счета лотерейные деньги? кто дал добро на публикацию в газете? -- и так по косточке, по косточке -- до самого ядра. От страха и непонимания Фоминат встал и сказал: -- Ну, это... да. А вдруг прибыль образуется? И она будет направлена на охрану. Ведь мы от этого только выиграем. -- Кто это вы? Они тебе уже величину доли назвали? Ты считаешь, что мухлеж даст прибыль? Это обыкновенная афера! -- Ребята за природу горой, -- послышалось демественное пение Фомината. Совершенно неожиданно он принял сторону ренталловцев. Он полагал, что лотерея заинтересует власти, и пытался доказать, что является ее стержнем. Признаться, что инициатива прошла мимо него, могло означать, что его ведомство, а значит, и он сам, допустили политический пук. -- Они собираются экологическую газету выпускать, -- сообщил Фоминат вдобавок к сказанному. -- Газету?! -- чуть не поперхнулся Платьев и медленно развернулся лицом к Шимингуэю. -- Вам, значит, газет не хватает?! Фоминат с редактором потупили взоры. За такой промах могли снять с работы. -- И немедленно блокируйте счет! -- повелел Платьев Мошнаку. -- Не дай Бог, пропадет хоть копейка! Чтобы не вводить народ в заблуждение и пока информация не ускользнула в столицу, Платьев велел разработать задним числом "Положение о лотерее", подмахнуть его финуправлением, Центробанком и Фоминатом. И только после этого проводить розыгрыш. -- Я же говорил, зарубят! -- заныл Варшавский. -- Какие, к черту, ходы! Тут мышь не проскользнет! -- Пока еще никто ничего не зарубил, -- монотонно пропел Артамонов. -- Надо нанять юристов, -- взялся за свое Орехов. -- Пусть составят "Положение о лотерее". Объявление о приеме вывесили на трамвайной остановке. Желающих откликнулось двое: молодой Отрыгин и Николай Иванович Нидворай -- мужчина в своей поре, с редкой шерстью по всему телу, включая голову. С ними провели собеседование о внеурочной работе. Юристов несколько смущало то, что найм проходил в гаденьком номере, на одной кровати которого шла беседа, а на другой мирно храпела Галка. -- Соблюдение законности -- моя область и моя слабость, -- коротко рассказал о себе Отрыгин. Николай Иванович Нидворай в свое оправдание не сказал ничего и сразу перешел к насущному: -- Какое будет положено жалованье? Ответ конкурсантам обещали дать после закрытых консультаций. -- Отрыгин, на первый взгляд, умный и, по-видимому, знает какие-то законы, -- сделал предварительное заключение Артамонов. -- Умный-то он умный, а спроси среди ночи таблицы Брадиса наизусть, сядет в лужу, -- сказал Орехов. -- Кстати, Брадис жил в Твери, -- припомнил Артамонов. -- Видок у него больно женоненавистнический, -- выкатил Орехов. -- У Брадиса? -- Да нет, у Отрыгина. Никакой жизни за царя с ним не просматривается. Есть ли у вас планы на будущее? Рассчитываете ли вы наращивать бизнес? -- передразнил Отрыгина Орехов. -- Умник нашелся! Все ему расскажи да покажи. Я с ним в одном правовом поле срать не сяду! -- А Нидворай похож на варанчика, -- заметил Артамонов. -- Знаете, есть такой принцип -- принцип варанчика. Реликт хватает кролика за ногу и говорит ему глазами: "Извини, природа берет верх -- я понимаю, что вам неудобно терять ногу, не котомка все же, но поймите и меня -- я ногами питаюсь, поэтому при всем уважении -- а сам зубами перехватывает ногу выше и выше -- вынужден отожрать конечность полностью, раз уж заглотил по колено". Нам такой юрист не годится. К тому же у него ботинки нечищеные. -- Зато просит меньше, -- резонно заметил Варшавский. -- Пока меньше, а потом на голову сядет, -- сказал Артамонов. -- При этом он скрытый алкоголик. От систематического толкования у него изо рта печенкой пахнет. -- Я думаю, небольшие траты на него перебьют запах, -- окончательно высказался Варшавский. -- Проснемся -- решим, -- распустил думу Орехов. Под напором Варшавского приняли Нидворая, у которого было два состояния -- он или заболевал, или выздоравливал. Юрист запросил аванс, сославшись на проблемы с женой, из-за которой ему негде жить. Ну и, чтобы не позорить "Ренталл" костюмом, взял взаймы еще полушку на покупку нового. Как выяснилось позже, все это было нужно, чтобы сводить молоденькую легистку в ресторан "Якорь" по-над Волгой. За пару дней при смутной помощи Нидворая "Положение о лотерее" было составлено. В основе лежала бланкетная норма, согласно которой участник сам устанавливал правила поведения во время розыгрыша. По заверению Нидворая, ни одна морская сука не могла теперь доколоться к организаторам -- настолько все в документе было облечено в правильные слова. Это было не "Положение", а дриблинг. Расписывалось даже то, как маленькая девочка под надзором телекамер тоненькими честными ручонками вытащит из мешка заветные корешки и раздаст подарки везункам. "Ренталл" для урегулирования кислотно-щелочного баланса уступил государству прибыль и довольствовался посреднической десятиной. По инстанциям "Положение" прошло легко и непринужденно -- финуправление и Центробанк ратифицировали документ охотно. А вот Фоминат, ратовавший громче всех, подписать отказался. Уперся -- и ни в какую! -- Зачем мне лотерея?! Возвращайте деньги! -- задергался он, словно ему под хвост попала шлея. -- Вы что?! На них закуплены призы! -- возмутился Варшавский, он воспринял пролет в штыки. -- Продавайте призы и возвращайте! -- не унимался Фоминат. -- Да кто ж их купит?! -- Продавайте! Иначе подам в арбитраж! И предупреждаю -- через неделю закапают пени! -- А как же природа? -- недоумевал сам-Артур. -- Какая? Китайская? -- Стерхи водятся в Якутии, -- всерьез уточнил Варшавский. Как ни крутили, как ни уговаривали -- Фоминат не подписал. -- Ну и не надо! -- сказал Артамонов. -- Нам, Водолеям, чем хуже -- тем лучше! Дадим объявление, что Фоминат не утвердил "Положение" и лотерея отменяется. Деньги будут возвращены участникам. -- Это понятно, но как вернуть деньги Фоминату? Он же прокуроров нашлет! -- метался Варшавский. -- Стерхов жалко! -- вздохнул Артамонов. -- Ну и едкий же этот Фоминат натрия! -- напрягся Орехов. -- Я считаю, за плохое поведение ему надо поставить видеотройку. -- Не жирно ли будет? Его поведение больше двойки не заслуживает, -- скорректировал размер взятки Артамонов. -- Думаете, возьмет? -- спросил Варшавский. -- Попытка не пытка. Орехов придумал, что в момент последней пульки забыл у Фомината очки. Напросившись поискать их по шхерам огромной квартиры, он на пару с Артамоновым потащил технику в жилище генеральному экологу. -- Лифт застрял! -- запыхавшиеся, просочились они в прихожую и грохнули коробки на пол. -- Что это еще за груз?! -- изумился Фоминат, подвязывая халат. -- Со спутниковой антенной. Все западные программы! -- Телевизор, что ли? Вы с ума сошли! Добить меня хотите?! -- начал раскидывать руками Фоминат. -- Вы же говорили, что интересуетесь... -- Но не до такой же степени! -- искоса посмотрел он на коробки. -- Выносите вон! Весь проход загородили! -- Может быть, завтра? У нас нет сил таскать это по городу, -- попытался отсрочить провал Орехов. -- Какое завтра! Мне что, спецназ вызывать?! -- Фоминат поднял и опустил телефонную трубку. -- Я это в момент организую. -- Зачем? Пусть техника временно постоит, -- придумал Орехов. -- Как вам такое в голову приходит?! -- Хотели показать призы. -- Ну раз хотели -- показывайте, -- смягчился Фоминат. -- Что за марка? -- Sony. -- Тринитрон, что ли? -- Он самый. -- И экран плоский? -- внимательно наблюдал Фоминат, как Артамонов вспарывает упаковку. -- Диагональ двадцать пять дюймов. -- А это? Видеомагнитофон? -- С двумя головками. Вынутые аппараты даванули на Фомината свежими матовыми корпусами. Он закурил. А когда в видак воткнули "Калигулу", Фоминат окончательно сдался. -- Ну, хорошо, -- сделал он три глубоких вдоха. -- Пусть постоит. Временно. И по-быстрому разбежались, у меня времени нет. -- Одной рукой он выпроваживал поставщиков, а другой спешно звонил подруге, потому что на экране уже укладывалась под кусты совершенно в одной жилетке Друзилла, а к ее эргономической попке пристраивался Макдауэлл. -- Конечно, -- сказал Орехов. -- Будет сподручней. -- А где антенна? -- вспомнил вдруг Фоминат. -- Спутниковая? -- переспросил Артамонов. -- Да, для западных программ. -- Ах да, для западных. Конечно. Она внутри телевизора. Ее долго настраивать. Надо в схему лезть. Прямо сейчас все выключать и часа четыре копаться, -- припугнул Фомината Артамонов. -- Ладно, я поищу. Сам! -- дерзновенно бросил Фоминат, захлопывая дверь, потому что подруга была уже на подступах к логову и там планировалось такое, что Орехову с Артамоновым настаивать на дальнейшем присутствии не было никакого резона. -- Мы к вам завтра на работу зайдем, -- забросил масонскую штучку Артамонов. -- Заходите, -- денеслось из-за двери. -- Ну вот, теперь никуда не денется -- подпишет, -- стер пот с лица Артамонов. -- Заглотил наживку. Когда наутро явились за подписью, секретарша сообщила, что Фоминат отбыл в отпуск, и протянула Орехову листок. Это был приказ об увольнении. Фоминат исчез, не подписав "Положение". Возможно, он выполнял хитрый ход Платьева, который мог мыслить так: вопрос с зачинщиками улажен, процесс улегся в нужное русло, никто из властей в общем-то не против лотереи, даже разработано и почти утверждено "Положение", но по сути злокачественная выхухоль несанкционированной азартной игры рассифонена и спущена на тормозах. -- А может, не возвращать деньги народу? -- предложил Варшавский. -- Давайте отправлять их себе на левые адреса. Никто ничего не заподозрит. Уведем все к черту, раз они все здесь такие умные! -- Не валяй дураков у дятла! -- матернулся Артамонов. На заблокированном счету висели деньги. Единственная операция, которую разрешалось проводить с этими стреноженными барышами, -- отправлять их назад, игрокам. В этом был какой-то сюр. И не то чтобы у Галки руки отваливались заполнять бланки обратных почтовых переводов, просто разбирать почти построенный дом кому охота. Были подавленны и скрипели обе стороны -- и организаторы, и участники. Какой облом был у людей! Они не хотели получать назад свои деньги -- они жаждали выигрышей. -- Зачем нам эти копейки?! Нам нужны призы! -- звонили участники лотереи. -- Мы столько ждали! -- Мы пожалуемся в милицию! Вы не имеете права отменять лотерею! Вы врете, что вам ее запретили! Горстки внезапно обездоленных игроков стали сбиваться в плотные ряды и мерно вышагивать от "СКиТа" до гостиницы "Верхняя Волга" и далее до конторы Фомината. Подзадоривая друг друга, они разбили каменьями экологическое табло, на котором круглогодично высвечивался один и тот же уровень радиации, затем уделили внимание Ильичу, которого продолжали игнорировать таксисты, и на излете буйства столкнули в реку двухтонную скульптуру лежавшей на берегу бабы. Затем толпа проследовала к вокзалу перекрывать движение поездов. Для разгона бунта прибыл конный ОМОН и спросил через мегафон: -- Кто здесь организовал агитплощадку? Вопроса никто не понял. Для острастки толпу протравили газом, потом привели в чувства брандспойтами и разогнали по домам. Возврат денег затянулся до лета. Промотав полученные назад взносы, участники розыгрыша окончательно стихли, а организаторов лотереи продолжали таскать по следственным структурам. -- Пора дергать! -- крутился как волчок Варшавский. -- Нас пересажают! -- Куда? -- поинтересовался Артамонов. -- Что куда? Пересажают куда? -- переспросил Варшавский. -- Да нет, куда пересажают, понятно. Дергать куда? Тополя зацвели без всякого согласования с ЖЭКами. Дворники пребывали в отпусках. Город завалило тополиным пухом. Аллергики чихали и кашляли. Пух забирался в святая святых, и не было от него никакого спасения. -- Сидим, плюемся, -- названивал Орехов Макарону. -- Эта дрянь лезет во все щели. Да еще торфяники горят, в городе задохнуться можно. Первородное уставное дело провалено, во рту сухо. Чертовски хочется "Хванчкары". Ну, а на чем ты там у себя зиждешься? -- Да так как-то все. -- Приезжай в гости и привези питья. Денег не осталось ни копе... -- Может, вам отправить фуру тосола? Продадите, и у вас образуется мелочь на расходы. Мне всучили цистерну вместо гонорара за статью про "Chesnokoil". -- А пить его можно? -- Не пробовал. -- Тогда не отправляй. -- Что ж, в таком случае спешно выезжаю! -- как мина замедленного действия взорвался Макарон. Ожидая его, подельники вытягивались в креслах, водрузив ноги на стол. -- Эх, плакали лотерейные денежки! Сколько газет можно было бы раскрутить! -- фантазировал Орехов. -- Можно было бы раскрутить, -- дублировал Артур. В критические дни у него проявлялась наклонность повторять за собеседником последнюю фразу, как бы поддакивая. -- С долгами бы рассчитаться, -- заунывно исполнил он свою обычную песню. -- А что, они тебя сильно тяготят? Ты их сторнируй -- сделай обратную запись в своей книжонке. И никаких долгов не будет. -- Никаких долгов не будет. Как бы не так! Я занял массу денег у знакомых, чтобы накупить аппаратуры. -- А куда подевал? -- Куда, куда? Вы прожрали! -- Ну, тогда мы вообще приплыли! -- оплакал безвременную кончину денег Орехов. -- Оказывается, мы в долги успели залезть! Артур, как-то так незаметно ты нарушил наш тройственный уговор -- мы клялись никогда не быть должными друг другу. Это не по-джентльменски! -- Не по-джентльменски! Вы сами нарушили. Надо было не брать! -- Надо было не давать! -- Успокойтесь, -- не переживал Артамонов. -- Не подписал Фоминат, и ладно. Что-нибудь придумаем. И как в воду глядел. Все вокруг забурлило, начались бесконечные обмены денег, один за другим пошли "черные" вторники. Рядовые отечественные товары перекочевали в "комки" и стали стоить впятеро дороже, импортные, которые раньше доставались по блату, появились в открытой торговле. Соотношение старых и новых цен -- или, как любил говорить Артур, котанго -- стало просто невероятным. Одна за другой полезли из земли товарные биржи -- явление, невиданное для социализма. Начались повсеместные гнойные выделения юридических лиц. Страну пучило, она на глазах утрачивала былую яйценоскость, с полей сходил лоск, а с промышленных зон -- налет трудовых вахт. Из паспортов выхолащивалась прописочная оседлость -- вооруженные конфликты на окраинах поднимали волны миграции. Гостиницу "Верхняя Волга" заполонили беженцы со всех концов Союза. На фоне этого работники "Ренталла" сидели на чемоданах и ожидали выселения за неуплату. После знаменательного телефонного разговора с Макароном, в момент которого была брошена сакраментальная фраза "немедленно выезжаю", прошло полгода. Макарон приехал как снег на голову. В компании с огромной псиной по кличке Бек. Это был квартерон -- гремучая смесь волкодава, среднеазиатской овчарки, бульдога с отвисшими брылями и дворняжки. Как и все преданные псы, Бек невероятно походил на хозяина -- он так же молниеносно поедал разрезанные вдоль батоны и, если вставал передними ногами на плечи, сразу лез целоваться. Встретили Макарона как высокого гостя -- растяжкой во всю ширину улицы между гостиницей и "Старым чикеном". Текст на цветастом ситце вывели короткий, но поучительный: "Макарону наших дней". На "Волге", убранной лентами, словно для свадьбы, гостя доставили в люксовые покои гостиницы, на входе в которую в ознаменование приезда дежурил Орехов в ливрее. В рамках культурной программы обвешанная монистами Галка сыграла на хамузе якутскую пьесу. Вместо дебальзамированных цыплят, потребляемых в будни, и домашней колбаски, навсегда свернувшейся в кольца под гербарием сорняков, проходящих по меню как зелень, заказали в "Старом чикене" настоящего молочного поросенка с гречневой кашей. Под вечер Макарон, не снимая плаща, съел выделенные ему квоты по системе Станиславского -- он накладывал горы поросенка прямо в поднос, вмиг уминал и говорил: "Не верю!" В эти минуты Бек старался не смотреть на хозяина. -- Заводчик советовал не перекармливать, -- объяснил жесткость своего отношения к зверю Макарон. -- Пес очень способный. И на молочного секача реагирует, и на наркотики -- парень хоть куда. Но, между нами говоря, до сих пор мне удалось натаскать его только на с-сук! -- Где ты собираешься его держать? -- спросил Орехов. -- Из гостиницы тебя с ним точно попрут. -- В машине поживет -- не барин. Ему теперь любая жизнь медом кажется. Когда я принес его в лечебницу, мне посоветовали сделать укол и усыпить. Чума высосала его дотла. Я послал всех на фиг, выдавил в стакан водки головку чеснока и влил ему в глотку. И вот -- встал из могилы. Бек, Бек! Ко мне! -- позвал собаку аксакал. После поросенка Макарон вытаращил глаза и перестал не только слушать, но и понимать окружающих. -- И пошли к нам все кому не лень, -- ведал ему в "молоко" Артамонов. -- Квартальные надзиратели текли нескончаемым потоком, отдел по борьбе с организованной преступностью -- по плотному графику, муниципалка -- всем составом. Не побывал у нас разве что участковый гинеколог! -- И тут, Макарон, пришла она, спасительница наша, -- продолжил перечень ходоков Орехов. -- Да кто пришла-то? -- Инфляция! -- почти обиженно выпалил Орехов. -- Цены поплыли так быстро, что рассчитаться с Фоминатом хватило телевизора. В нашем распоряжении оказался прямо-таки центр управления полетами: двадцать экранов, штабель видаков, камер, несколько двухкассетников, море кухонной утвари и тачка. Не какие-нибудь тебе там неосязаемые активы, а самые настоящие авуры. Мы предложили государству совместный бизнес -- оно отказалось, это его проблемы. Навар получился феноменальный. Без всяких менеджерских штучек. И тогда наш пучеглазый Артур скупил весь "комок" на первом этаже и отправил в Якутск контейнер техники -- сплошной пал-секам! Галке взял семь пар сапог и пантуфли, а себе -- электробритву с вибратором. -- C вибратором? -- удивился Макарон. -- Да, чтобы доставала до луковиц. -- Я только одного не пойму: кой черт дернул вас с насиженных мест? Это и есть ваша так называемая военная служба? Повествование длилось, пока у Макарона не миновал период социализации, которая заключалась в поминутном хождении в ларек. Кроме этого, ему в обязанность было вменено усваивать и обобщать последние известия. Иногда Макарону удавалось отлучиться, и тогда его можно было видеть коленопреклоненным перед писсуаром, из которого он пытался вынуть душу. Потом Макарон падал в ванну, и объем его тела становился равным объему вытесненной жидкости. -- Ну ладно, я пойду-побегу, -- прерывал действо Макарон, собираясь за очередной нормой. На чужбине он рекомендовал употреблять "отвертку" в щадящем режиме -- бутылка водки на пакет цитрусового нектара. -- И бросай ты свою дурацкую диссертацию! Неужели она тебе не опостылела? -- вербовал аксакала Орехов. -- Переезжай к нам. Золотых гор не обещаем, как Артур Галке, но подходящую работенку подыщем. -- Надо подумать. -- И думать нечего. Без тебя мы тычемся тут, как без анализов. А потом за плохое поведение мы поставили Фоминату двойку. -- Вот ты все говоришь: Фоминат, Фоминат! Кто такой Фоминат? -- отчаялся узнать главное Макарон. -- Экономно это понятие обозначается как сволочь, -- прибегнул Орехов к толковому словарю. -- Но нас выручил. Поэтому никаких претензий. В завершение встречи в верхах Орехов с Макароном набрались пива под селедку, напустили полную комнату бензольных колец и пролежали сутки в агрессивной среде. По истечении времени в комнате было обнаружено два туловища. При них находились личные вещи усопших. Лежащие навзничь, товарищи были настолько высказанными, что Варшавский с Артамоновым не могли придумать, как приступить к реанимации. -- Да у них тут целый газоносный бассейн! -- перекрыл нос Варшавский. -- Орехова точно не поднять -- спит, как рельс. Когда не пьет -- человек, а напьется -- обрубок! -- плюнул Артамонов, развеивая бытовую завесу. -- Их надо отправлять на горно-обогатительный комбинат. Другого способа я не вижу, -- предложил Артур. -- Развели, понимаешь ли, бытие! -- запускал скандал Артамонов. -- Ну хорошо, -- вдруг заговорил Макарон, тщетно усаживаясь а позу лотоса, -- я к вам приеду. Насовсем. -- Он приедет, -- подтвердил Орехов, пытаясь приподняться на локтях. -- Я его уболтал. -- А что ему здесь делать? -- спросил Варшавский и, пособив Макарону сесть на стул, начал хулить тенденцию соратников: -- Юристов набрали, а чем заниматься дальше, никто не знает! -- выпалил он, исследуя будто лунную поверхность только что вынутый из кратера палец. -- Все очень просто, пятачок, -- исторг Орехов горючие пары. -- Берем минимальную конфигурацию... -- И выпускаем газету, -- продолжил Артамонов. -- Вы сойдете с ума, -- предрек Макарон. -- Затевать нынче свое издание -- такая головная боль! -- он достал из-под кровати припасенную специально для пробуждения бутылку сидра. -- Между тем в пустыне Каракумы существует крутой способ выращивать арбузы. Надрезают стебель саксаула, расщепляют его и вставляют в расселину семечко арбуза. И саксаул начинает качать своим сорокаметровым корнем-насосом влагу для паразита. Арбуз вырастает огромный, как кубометр! Артамонов не даст соврать. -- Не дам, -- подтвердил Артамонов. На бутылке сидра Макарон смог лишь приблизительно показать, как корень цедит жидкость сквозь толщу песка. -- Поэтому будет сподручнее, если присосаться к существующей газете и провернуть дело изнутри, -- продолжил Макарон. -- А демократия пусть пока сгущается, пусть нагуливает жир. -- Идея через арбуз была высказана настолько развернуто и метафорично, что с Макароном согласились все, и даже стоявшая в дверях Галка. Чтобы возразить ему вот так же широко и размашисто, а главное -- образно, нужно было как минимум на час отложить поход в "Старый чикен", на что никто не отважился. -- Правильно! -- поддержал Орехов. -- Предложим газетам компьютерные услуги. Может, кто и клюнет. -- Вот это разговор! -- присоединился к нему Артамонов. -- Что бы мы без тебя делали, аксакал?! -- И главное, господа, -- подвел черту Макарон, -- нас не должно покидать чувство локтя, -- и, передернув желваками, поставил точку: -- Чувство локтя в собственном горле! Глава 5. ПОПЫТКИ ЗАКРЕПИТЬСЯ НА ИНФОРМАЦИОННОМ ПРОСТРАНСТВЕ Исследование газетных территорий проводилось методом исчерпывания. Начали с самого крупного издания -- партийной газеты "Губернская правда". В разгар исторических катаклизмов, когда страна утопала в путчах и народ жаждал информации, редактор "Губернской правды" Асбест Валерьянович Шимингуэй начинал писать рубленым боргесом о тереблении льна в Андреанаполисе и еловых балансах Максатихи, а по выходным соблюдал по науке трехпольного земледелия три дачных участка -- под озимые, яровые и под пар. В написании текстов Асбест Валерьянович слыл не новичком. Его перу принадлежало сочинение "Аптека на грядке". На авантитуле книги было указано, что копирайт по наследству не передается. Из произведения не вытекало, кому в своих фитонабросках автор импонирует больше -- себе или грядкам. Своим именем Шимингуэй был обязан станции Асбест Свердловской области, где был произведен на свет старшиной линейной службы и дежурной по вокзалу. Прорезавшиеся сначала молочные -- после ШРМ, а потом и настоящие -- после ВПШ -- литературные наклонности Асбеста Валерьяновича Шимина спровоцировали нарост на конце first name, с которым фамилия зазвучала краше -- Шимингуэй. Асбест Валерьянович считал себя естествоиспытателем. Таскался по еланям, любил поторчать по делу на кочке среди топей, пока не снимут спасатели. По молодости Шимингуэй придумал неплохой ход -- предложил возродить газету, выпуск которой был прерван в годы репрессий. Идея попала в жилу -- всякого рода реабилитации были в большом популяре. Газета получилась патриархальной, в ней публиковались постановления и решения. Ренталловцы долго не могли выловить Асбеста Валериановича. То он был на сессии Верховного Совета, то на охоте. Как-то раз, ожидая его, Артамонов, Орехов и Варшавский курили на крыльце Дома печати. В компанию, под дымок -- не будет ли у вас папироски? а спичек? а сколько времени? -- втесался некто Неудобин, предпенсионного возраста человек в подпоясанной косоворотке навыпуск. Мученики слова разговорились: то да се, трали-вали пассатижи. Выяснилось, что Неудобин -- бывший работник "Губернской правды". -- Ха! -- сказал Орехов. -- Вот, сужусь с ними, -- поведал о себе Неудобин, кивнув головой на окна редакции. -- А вы что, на практику? -- Вроде того. Асбеста Валериановича не можем отсканировать. То он отпуск догуливает, то в творческой командировке в Андреанаполисе, -- признался Орехов. -- Ни в какой он не в командировке! На месте он... -- Секретарша говорит, что нет. -- А вы подойдите под окна. Если доносятся переливы, значит, на месте. Его любимое занятие -- запереться в кабинете и наяривать на баяне. -- Просто так, без свадьбы? -- Вот именно. А зачем вы его вылавливаете? Там есть замша -- Ужакова, -- подсказал самозваный маклак Неудобин. -- Ольга Робертовна. Переговорите с ней. Кстати, на нее я тоже в суд подал. -- Хотелось бы потолковать с первым лицом, -- сказал Артамонов. -- На базе газеты мы намерены создать нечто современное, компьютеры поставить, -- объяснил он тонкости момента. -- Вы что, с ума сошли?! В этот гадюшник компьютеры! Неудобин разнервничался и, как семечки, стал закидывать в себя таблетки. Потом увлек компанию в скверик и, поглядывая на окна, начал живо насаждать почти детективную эклогу: -- Вот они в показаниях пишут, что вор был свой. То есть Неудобин. Представляете! Какая наглость! Я работал при пяти редакторах! Все -- таланты. И только последний -- выродок! Неудобин был вынужден уйти из редакции ошельмованным! -- Рассказчик говорил о себе в третьем лице. -- А в редакции, как до его ухода, так и после, продолжались кражи-пропажи. Ужакова посеяла сапоги, у Жеребятьевой увели кошелек. Да, я занимал один с ней кабинет. Но ведь мог кто-то зайти в кабинет, кроме меня! В редакции всегда полно проходимцев -- Центр занятости на одном этаже. Неудобин -- обеспеченный человек, работал на Колыме! Кстати, о птичках. Их не удивляет тот факт, что человек, знающий из книг, что отпечатки пальцев остаются на гладких предметах -- стекле, полированной мебели, -- вдруг заявляет, что отпечатки могут быть обнаружены на кошельке из шершавой кожи! Я давно заметил двойную игру Жеребятьевой и лицемерное поведение Ужаковой. По столь изысканным фамилиям -- Ужакова, Жеребятьева -- можно было решить, что на первых попавшихся слушателях обкатывается крутая современная пьеса-багатель, где характеры обусловлены не только именами дегероизированных персонажей, но и псевдонимом автора. -- Мне раскрылся авантюрный характер Асбеста, -- продолжал Неудобин свое сказание, чувствуя, что попал в жилу. Похоже, эта повесть доселе не зачитывалась в один присест. -- Асбест с ложным восторгом замечал в разговоре со мной: какой богатый опыт! таких людей надо беречь! А сам обратился в милицию. Будучи уверенным в бесполезности операции, я открыто заявил: не удивляйтесь, если на кошельке обнаружат мои отпечатки! Дело в том, что Неудобин обладает сложным характером. В силу сложности жизненного пути. До журналиста кем он только не работал: музыкантом, в театре кукол, инспектором роно в Сибири. Давайте будем правдивыми до мелочей -- никто никогда не обращался в милицию с просьбой провести обыск на квартире Неудобина... Я сам настоял. Меня возмутила наглость, с которой Ужакова взялась руководить