и... интеллектуальные ценности, мы сохраняем их для будущего. Поймите, это не эмоциональный вопрос. Это - требование военного времени. Он говорил твердо, но медленно, с паузами, тщательно обдумывая каждое произносимое им слово. И именно это обстоятельство, именно ощущение, что Васнецов недоговаривает нечто очень важное, решающее, поразило Валицкого больше всего. Наконец он тихо спросил: - Вы считаете положение столь серьезным? - Да, - прямо глядя ему в глаза, ответил Васнецов, помолчал немного и добавил: - Вы же требовали от меня правды. - Но почему же... - начал было Валицкий и умолк. Целый рой мыслей внезапно как бы обрушился на него. Он хотел спросить, почему мы отступаем, где же наши танки, пушки, самолеты, кто виноват в том, что немцев допустили на нашу землю, что думают маршалы и генералы, что, наконец, делает Сталин... Но не смог. Не потому, что боялся. Просто Валицкий почувствовал, что у него нет нравственного права задавать все эти вопросы. Он понял, что никто и ни в чем не обязан давать ему отчет, что сейчас нет и не может быть "спрашивающих" и "отвечающих" и что все они, в том числе и он сам, отныне объединены общим горем и общей ответственностью. В этот момент дверь открылась, и чей-то громкий голос доложил с порога: - Сергей Афанасьевич, заседание Военного совета начинается через две минуты. В дверях стоял молодой военный с вытянутыми по швам руками и выжидающе смотрел на Васнецова. - Иду, - коротко сказал тот. Он торопливо вернулся к столу, взял толстую красную папку, раскрыл ее, пробежал глазами какую-то бумагу, снова захлопнул папку, поднял голову и сказал: - Мне надо идти, Федор Васильевич. Простите. Он сделал несколько шагов к двери, потом остановился, поднял брошенную Валицким палку и, протягивая ее Федору Васильевичу, сказал: - Я думаю, что вам надо уехать. А за то, что хотели остаться, спасибо. Это все, что я могу вам сейчас сказать. ...В приемной Валицкого дожидался все тот же молодой человек в гимнастерке без петлиц, который привел его сюда. Он сделал приглашающее движение рукой и, пропустив Федора Васильевича в дверь первым, пошел рядом с ним по коридору. Они спустились по лестнице к деревянному барьеру. Внезапно Валицкий остановился. - Простите, - сказал он, обращаясь к сопровождающему его человеку, - сколько вам лет? - Мне? - растерянно переспросил тот, но тут же ответил: - Двадцать семь. - Вы... не в армии? Он увидел, что его спутник густо покраснел. - Н-нет... - ответил он. И добавил: - Нога вот у меня... Но завтра я ухожу отсюда. В отряд ПВО. "Глупо, глупо, бестактно! - подумал Валицкий. - Я же видел, что он хромает". Они подошли к барьеру. Молодой человек в гимнастерке и стоящий у барьера военный обменялись взглядами. Военный поднял ладонь к козырьку фуражки и сказал: - Прошу. Валицкий помедлил мгновение, потом обернулся к своему провожатому и сказал: - Простите меня. Я стар и глуп. И, не дожидаясь ответа, стал спускаться по лестнице. ...Тяжело опираясь на палку, он сделал несколько шагов по аллее, прикрытой маскировочной сеткой. "Так, - мысленно произнес Федор Васильевич, - значит, я стар. Слишком стар. Вот так". Он сделал еще несколько шагов и вдруг почувствовал боль в области сердца. - Вам нехорошо? - раздался за его спиной голос. Валицкий обернулся, увидел идущего следом за ним пожилого военного с прямоугольниками в петлицах и отрывисто бросил: - Нет! С чего это вы взяли? Он выпрямился, откинул голову и пошел вперед привычными, мерными шагами, стараясь заглушить боль в сердце... 18 ...Уже пылали западные рубежи нашей страны. Уже в первых захваченных городах и селах немцы устанавливали "новый порядок" - два страшных для наших людей слова, по буквам которых стекала человеческая кровь. Уже тысячи советских солдат и моряков предпочли смерть жизни на коленях, и десятки летчиков уже стартовали со своих аэродромов в бессмертие. Они уходили из жизни как воины, как борцы, как герои. Даже тогда, когда у них не хватало вооружения, они стояли насмерть, сражаясь с врагом до последнего пушечного снаряда, до последнего патрона, нередко приберегая эту последнюю пулю для себя. Они не падали на колени перед врагом, не зарывали в землю свои лица перед танковыми лавинами, как того ожидал Гитлер, нет! Советские бойцы, еще вчера видевшие над собой мирное небо, еще не привыкшие к грохоту вражеских орудий и к разрывам фугасных бомб, они теперь, в эти страшные часы, с особой, всепроникающей силой почувствовали, осознали, как дорога им Родина... Война полыхала в западных районах, но уже изменилось лицо всей страны - улицы ее городов, шоссейные и проселочные дороги - все приняло новое, суровое выражение. В мирное время жизнь армии обычно бывает скрыта от взоров миллионов людей. Она протекает за высокими каменными стенами казарм, на удаленных от населенных пунктов полигонах, в степных и лесных пространствах, где происходят маневры, на аэродромах, морских просторах, в штабных кабинетах. Только два раза в год - на майские и ноябрьские праздники - жизнь армии как бы выплескивалась наружу, на центральные городские площади, на прибрежные морские воды и в обычно тихое, спокойное, видимое с каждой улицы, из каждого окна небо. Война меняет облик города. Военные регулировщики, стоящие на перекрестках на месте привычных милиционеров, идущие строем красноармейцы, грузовики, неведомо откуда появившиеся танки и орудия - все это заполняет городские улицы, и люди, стоя на тротуарах, наблюдают с тревогой и надеждой все это необычное движение, понимая, что началась совсем другая, неизвестно что сулящая жизнь. Меняется не только лицо улицы. На заводах и фабриках, в директорских кабинетах, в помещениях партийных комитетов все чаще и чаще появляются военные. На некоторых из них новое, не пригнанное по фигуре обмундирование, да и по походке этих людей, по их манере разговаривать можно легко узнать тех, кто еще вчера носил пиджаки и брюки навыпуск. Со стороны кажется, что отныне армия берет в свои руки руководство повседневной жизнью миллионов людей, диктуя им новый, сурово-тревожный уклад, отсекая прошлое от настоящего. Но на самом-то деле тысячи партийных, советских и хозяйственных руководителей остаются на своих постах или заменяют ушедших на фронт, и партийные органы по-прежнему несут на себе все бремя организации и ответственности, бремя, которое в дни войны становится во сто крат тяжелее. На глазах менял свой облик и Ленинград. Первыми отметили это летчики, патрулирующие над городом, - они стали терять видимые ранее ориентиры. Прикрытый гигантской маскировочной сетью. Смольный исчез, превратился в пышущий буйной растительностью парк. Казалось, исчезла и площадь Урицкого вместе с расположенными на ней Зимним дворцом и штабом округа. Исчез погашенный защитной краской золотой блеск Исаакиевского купола, померкли знаменитые шпили Петропавловской крепости и Адмиралтейства... Уже много коммунистов и комсомольцев ушло в армию по партийным путевкам. Уже десятки истребительных батальонов - первые ленинградские добровольческие формирования, созданные для борьбы с вражескими парашютистами и диверсантами, - несли круглосуточную службу на дорогах, ведущих в Ленинград, на улицах города и у предприятий, имеющих оборонное значение. По вечерам тысячи ленинградцев с красными повязками на рукавах пиджаков и спецовок занимали посты в подъездах домов, на чердаках и крышах. И в то же самое время казалось, что внешне жизнь Ленинграда в те первые дни войны не изменилась и что на улицах города царит мир и спокойствие и нет и не может быть силы, способной подавить неистребимую жизнестойкость и веру в будущее, ключами бьющие в этом городе. По-прежнему торговали цветами киоски на углах Невского. По-прежнему люди заполняли по вечерам парки, рестораны и кафе. И казалось, что тревожные сообщения, зовущие к бдительности, красочные плакаты, покрывающие теперь стены домов, все еще воспринимаются людьми как нечто временное, инородное, не способное изменить то, что еще только вчера составляло их жизнь. Может быть, все это было так потому, что война шла еще где-то далеко, за сотни километров, - по крайней мере, так думалось ленинградцам, читающим запоздалые сводки Информбюро. Слишком сильна была их вера в могущество Красной Армии, желание любую ее неудачу истолковать как нечто несущественное, предусмотренное командованием и поэтому не могущее иметь серьезных последствий. Рождались слухи об уже достигнутых нашими войсками, но по каким-то соображениям еще не объявленных решающих победах. И, не находя сообщений об этих победах в утренней сводке Информбюро, люди все-таки верили, что узнают о них из сводки вечерней... И только в прикрытом маскировочной сетью Смольном, откуда ни одна полоска света не пробивалась ночью из-за плотно зашторенных окон, только в здании штаба ПВО на Дворцовой площади люди - военные и гражданские, не спящие вот уже третью ночь подряд, охрипшие от бесконечных телефонных переговоров, склонившиеся над картами, испещренными жалами направленных на Ленинград стрел, стоящие за согбенными спинами телеграфистов, следя, как ползут узкие бумажные ленты из аппаратов "Бодо" и "СТ", - эти люди уже понимали, как велика опасность и как быстро она приближается... Нет, никому из них еще не было известно, что в планах Гитлера, в приказах наступающим немецким войскам Ленинград обозначен первоочередной целью начавшейся войны. Но они уже знали о том, что к вечеру 22 июня танковые дивизии немцев прорвали пограничные рубежи Прибалтийского военного округа, что фашисты находятся северо-западнее Каунаса, что им удалось форсировать реку Неман. Не принесли обнадеживающих известий и последующие два дня. Под натиском превосходящих сил немецкой группы армии "Север" советские войска в Прибалтике отступали с боями по расходящимся направлениям - в сторону Риги и от Каунаса в сторону Вильнюса и далее на Полоцк. При этом центральное направление: Вильнюс, Даугавпилс, Остров - оказалось доступным для прорыва моторизованных и танковых дивизий противника... Двадцать четвертого июня, около полуночи, Звягинцева вызвал к себе заместитель начальника штаба (теперь уже не округа, а фронта) полковник Королев. Майор с первого же дня войны был окончательно прикреплен к оперативному управлению и находился, по существу, в подчинении у Королева. Не здороваясь - минувшие трое бессонных суток пролетели вообще как несколько часов, - Королев сообщил, что в Смольном, откуда он только что вернулся, принято важное решение. Там еще остались заместитель командующего и начальник инженерного управления - их задержал Жданов, - а для Звягинцева есть срочное задание... Полковник сказал об этом майору сухо. Отношения между ними стали несколько натянутыми после того, как Звягинцев в первый день войны подал рапорт с просьбой откомандировать его из штаба в войска и пытался заручиться поддержкой в этом своем намерении заместителя начальника штаба. Королев в обидной форме отказал, сказав, что и трусость иногда выступает в обличье храбрости. Тогда Звягинцев молча повернулся и вышел из кабинета, дрожа от обиды. Теперь, будучи вызванным к Королеву, он решил про себя держаться, как и положено, на официальной дистанции. Королев взял одну из лежащих на столе карт и жестом пригласил майора подойти поближе. - Вот... Будем создавать рубеж обороны фронтом на юг... - Куда? - вырвалось у Звягинцева. - Я сказал - на юг! - резко повторил Королев. Провел ногтем по карте и добавил: - Вот так... По реке Луге. Королев пристально посмотрел на Звягинцева, как бы удивляясь, что тот молчит. Он уже привык охлаждать горячность Звягинцева. А Звягинцев молчал. Недавняя обида на Королева и связанные с ней мысли отступили, едва Королев произнес слова: "По реке Луге..." Некоторое время они молча глядели друг на друга в упор, и Звягинцеву показалось, что в маленьких, обычно лишенных особого выражения глазах Королева он читает просьбу: "Не задавай лишних вопросов, без того горько". Затем Королев деловым тоном, уже не глядя на Звягинцева, продолжал: - Военный совет утвердил основные положения по строительству этого рубежа, доложенные заместителем командующего генералом Пядышевым. Руководство возложено на начальника инженерного управления. Мы начинаем немедленно рекогносцировку по секторам. От оперативного управления поедет несколько командиров. Ты назначен быть с ними. Поедешь с утра. Вопросы есть? Но Звягинцев по-прежнему молчал. Потому что, хотя он и не пропустил ни одного слова из того, что говорил Королев, и в его привычном к картам представлении уже обрисовалась техническая сторона поставленной задачи, он все еще не мог усвоить тот страшный смысл, который заключался в произнесенных Королевым словах: "На Луге". "На Луге, на Луге!.." - повторял про себя Звягинцев. Там, где ни он, ни, конечно, сам Королев никогда не допускали и мысли о возможных военных действиях! Все заботы, все тревожные взгляды работников штаба округа были всегда обращены только на север, к границе с Финляндией! Еще несколько дней назад само предложение строить укрепления на реке Луге, то есть мысль о возможности вторжения врага почти в центр России, прозвучало бы в лучшем случае нелепо, в худшем же - как проявление пораженчества. Последовала длинная пауза, после которой Звягинцев нашел в себе силы спросить: - Но... но как же так, Павел Максимович?.. Ведь у нас там... абсолютно ничего нет! Ни частей, ни... ведь весь наш план рассчитан на северное направление! А Прибалтийский округ?.. Королев стремительно повернулся к нему. - Прекрати болтовню, майор Звягинцев! - гаркнул он с неожиданной злостью. - Ты что думаешь, мы с тобой в номере гостиницы "Москва" сидим? Идет война, и она не на трибунах решается! Можешь ты это понять?! - Я все могу понять, товарищ полковник, - с глубокой горечью произнес Звягинцев, глядя в упор на Королева, - именно поэтому я сейчас еще более, чем раньше, убежден, что мое место не в штабном кабинете, а в войсках. У меня, наконец, есть опыт финской войны, я строевой командир... Он запнулся и умолк, увидя, как сжались огромные кулаки Королева и по его полному, одутловатому лицу пошли красные пятна. - Ах, вот оно что!.. - медленно произнес Королев, отступая на шаг в сторону и насмешливо меряя Звягинцева с головы до ног тяжелым, бычьим взглядом. - Как ваша фамилия, товарищ майор? Суворов? Или Кутузов? Руководство войсками изволите взять на себя? Может быть, на белом коне, шашку наголо и рысью на танки марш-марш?! Я уже говорил тебе: есть разные трусы... - Товарищ полковник, - напрягаясь каждым своим мускулом, возмутился Звягинцев, - вы... не имеете права! Я коммунист и командир Красной Армии! Я знаю свое место и готов принять батальон, саперную роту, наконец! - А дальше? - снова тоном едкой насмешки произнес Королев. - А дальше - не ваша забота! - ослепленный обидой и возмущением, забывая о субординации, воскликнул Звягинцев. - Во всяком случае, я не побегу от врага, как некоторые другие, и, если надо, сумею умереть там, где буду стоять, - на своем рубеже! И вы не имеете права называть меня трусом! - Имею! - опять гаркнул Королев. - Ты что думаешь, меня громкой фразой обмануть можно? Думаешь, я в тайную твою мыслишку проникнуть не сумею? А хочешь, я ее сейчас тебе вслух разъясню? Ты укоров, ответственности боишься! Тебе важное дело поручают, оборонительный рубеж строить, сотни тысяч советских людей от врага заслонить! А ты о репутации своей печешься! Это, мол, не я - другие отступают! Я за Красную Армию ответственности нести не хочу, а только за себя, за свою роту! Я насмерть стоял, умереть не побоялся! А то, что моя смерть врага не остановила, - тут уж с меня взятки гладки! - Кто может сказать, что стоять насмерть - значит быть трусом?! - снова негодующе воскликнул Звягинцев. - А ты стой и умирай там, где тебя партия поставила! Место себе не выбирай! - перебил его Королев, махнул рукой и добавил: - Эх ты! И такого мы в партбюро выбирали!.. Наступило молчание. Звягинцев молчал, подавленный. А полковник стоял в двух шагах от Звягинцева, все еще тяжело дыша. Он расстегнул воротник гимнастерки, и стали видны набухшие вены на его короткой шее. - Что мне надлежит делать? - автоматически спросил Звягинцев. - Выполнять приказ, - отрывисто бросил Королев. Потом он покрутил головой, застегнул ворот, провел пальцами под ремнем, оправляя гимнастерку, подошел к Звягинцеву и положил руку на его плечо. - Не обижайся. Что заслужил, то и получил, - сказал он неожиданно мягко, - готовностью умереть не кичись. Нам побеждать, а не помирать надо учиться... И рефлексии свои брось. В мирное время они еще так-сяк. Терпимы. Кое-кому даже нравятся, - вот он, мол, какой! Не бурбон - философ! А сейчас - война. Жестокая вещь. Кончится - в военно-научное управление пошлем. Будешь анализировать. А сейчас... не присваивай себе права только критиковать и спрашивать, Алексей! Спрашивать всегда легче, чем отвечать. Понял, ну?.. Он пристально посмотрел в глаза Звягинцеву. И тому показалось, что он снова прочел во взгляде Королева тайную мысль: "Пойми, ни я, ни ты не виноваты, что все так сложилось. И выяснять все это сейчас ни к чему. Не время. Получил приказ - и выполняй его. И высший смысл нашей жизни сейчас - это выполнять свой долг. И больше мне нечего тебе сказать. Сегодня - больше нечего". - Разрешите идти? - тихо спросил Звягинцев. - Идите, - ответил Королев. Звягинцев сделал строевой поворот и вышел из кабинета. Не только Звягинцев, но и еще ряд командиров штаба и инженерного управления получили в тот поздний час приказ немедленно приступить к рекогносцировкам и разработке плана строительства рубежей к югу от Ленинграда. Звягинцеву был задан район города Луги - в центре направления со стороны Пскова. Вернувшись в свой маленький кабинет на первом этаже, с единственным окном, прикрытым изнутри решеткой, а теперь еще и синей, из плотной бумаги маскировочной шторой, Звягинцев взглянул на часы, открыл сейф, вынул карту и разложил ее на столе. Как и многие командиры в инженерном управлении округа, Звягинцев был достаточно хорошо осведомлен о состоянии оборонительных сооружений на границе с Финляндией. В том, что новый Выборгский укрепленный район, прикрывающий Ленинград на самом близком направлении, хотя и не полностью оборудован, однако находится в состоянии боевой готовности, он недавно убедился сам. Но с юга Ленинград не имел такого прикрытия. Об укрепленных районах под Псковом и Островом - на бывшей границе с Латвией и Эстонией - Звягинцев знал только то, что два года назад они были законсервированы, а часть их оборудования и вооружения демонтирована. Карта у Звягинцева была крупномасштабной, и он после некоторых размышлений и предварительных набросков на ней встал из-за стола и подошел к другой, висевшей на стене мелкомасштабной карте Ленинградской области и стал вглядываться в ее общие очертания, в расположение на карте городов, рек и озер. Остров, Псков, река Плюсса, Луга, озеро Ильмень... Звягинцев бывал в тех местах и сейчас пытался зрительно представить разные варианты рубежей по рельефу, по расположению городов, как вдруг вздрогнул и, точно притянутый невидимой нитью, почти вплотную приблизил лицо к карте. Он увидел черную, едва заметную точку, над которой микроскопическими, но четкими буквами шла надпись: "Белокаменск". "Вера! - мысленно воскликнул он и повторил недоуменно, точно сам себе не верил: - Как же это так? Ведь там же Вера!.." Звягинцев напряженно вглядывался в маленькую черную точку, и перед его глазами возникли туманные картинки глухого провинциального городка - немощеные улицы, обсаженные деревьями, колодцы или водоразборные колонки на них, садики, домики со ставнями... И в одном из них она, Вера, совершенно не подозревающая о грозящей опасности. Звягинцев взглянул на масштаб карты и снова на черную точку. Еще час назад он считал эти места если не глубоким, то, во всяком случае, достаточно отдаленным тылом. Теперь все изменилось! Полученное им задание свидетельствовало, что у командования есть самые серьезные основания считать весь тот район возможным театром военных действий. Что же делать? Как предупредить Веру, чтобы она немедленно возвращалась? Через ее отца? Но ведь они виделись два дня назад в Смольном и говорили о том, что Вере следовало бы вернуться... Может быть, она уже вернулась?.. А если нет? Что, если после сообщений в газетах о попытках налетов фашистской авиации на Ленинград и родителям Веры и ей самой показалось, что там, в этом тихом Белокаменске, безопаснее переждать войну?.. "Переждать войну!.." - мысленно повторил он с горькой усмешкой. Нет, надо немедленно выяснить, вернулась ли Вера. А если нет, то предупредить ее отца. Разумеется, предупредить спокойно, не вызывая лишних опасений и вопросов. Не говорить ни слова о решении строить оборонительные рубежи на Луге - пока это военная тайна, - но дать ему понять, что для Веры будет лучше, если она немедленно вернется в Ленинград. Так или иначе, но надо срочно переговорить со старшим Королевым. Номер телефона Веры Звягинцев знал, аппарат стоял на столе, он решительно потянулся к трубке... Но в этот момент другая мысль заставила его опустить руку; "Поздно! Половина первого ночи!" Звонок в такое время неминуемо вызовет переполох в доме Королевых! Но что же делать? Надо все же звонить... Не исключено, что Вера уже вернулась и теперь сама подойдет к телефону. Тогда можно будет, не называя себя, спокойно повесить трубку. А если ответит ее мать? Как он сможет ей объяснить? Попросит разбудить Ивана Максимовича?.. Несколько мгновений Звягинцев продолжал колебаться, раздумывая, стоит ли звонить именно сейчас или дождаться утра. Посмотрел на разложенную на столе карту, где он уже отметил вчерне район и границы предстоящих рекогносцировок и работ. Потом решительным движением снял трубку и назвал знакомый номер. Некоторое время никто не отвечал. Звягинцев все сильнее сжимал трубку в надежде, что пройдет еще секунда и ему ответит сама Вера, но в трубке царило молчание. Внезапно раздался щелчок, и приглушенный мужской голос произнес: - Слушаю. - Товарищ Королев? Иван Максимович? - нерешительно спросил Звягинцев, хотя сразу же узнал его голос. - Я. - Простите, что разбудил, - начал Звягинцев, чувствуя, что голос его звучит взволнованно, изо всех сил стараясь говорить спокойно, - это Звягинцев. - Кто? - недоуменно переспросил Королев. - Я, я, Алексей Звягинцев!.. Наверное, разбудил вас? - А-а, майор!.. - раздалось в трубке. - Что случилось? - Нет, нет, ничего, - поспешно ответил Звягинцев, все еще пытаясь придать своему голосу обычное звучание. - Я не разбудил вас? - снова повторил он, сознавая, что на этот раз вопрос его звучит глупо. - Ничего ты меня не разбудил, - ворчливо ответил Королев, - я на казарменном живу. Зашел домой белье сменить. Что случилось-то, спрашиваю? - Нет, нет, ничего! Просто хотел узнать... Вера вернулась? - Еще нет, - ответил Королев после короткой паузы. - Она все еще там?.. В Белокаменске? - спросил Звягинцев упавшим голосом. - Послушай, майор! - Голос Королева звучал строго, и в нем явно прозвучали нотки тревоги. - Я тебя спрашиваю, что случилось? - Иван Максимович, ей надо вернуться! Вы же помните, мы еще там, в горкоме, об этом говорили! Вы должны ей велеть срочно возвратиться в Ленинград. - Ве-леть! - насмешливым тоном повторил Королев. - А ты вот всегда делал то, что родители велели? - Но поймите, это очень серьезно! - уже не думая о том, как скрыть свое волнение, почти закричал Звягинцев. - Ведь война идет! - Спасибо, что объяснил, - с горечью ответил Королев, помолчал немного и сказал: - Для нас с тобой война, а у нее... Заболел там кто-то. Ну, парень ее, понял? Я сегодня с родными по междугородному разговаривал. - Но... разве она поехала не одна?! - вырвалось у Звягинцева. - Выходит, что не одна. - Да... да... Я понимаю, - бессвязно пробормотал Звягинцев и вытер рукавом гимнастерки взмокший лоб, - но вы все-таки скажите... скажите ей, что надо обязательно возвращаться. Не дожидаясь ответа, он медленно положил трубку на рычаг. "Ну, вот так... - мысленно произнес Звягинцев, - все ясно. Нечего мне о ней беспокоиться..." Кто этот парень? Как его зовут? Николай? Нет, Анатолий. Тот самый студент. Ну конечно, она поехала с ним. Что же, значит, у нее есть надежная защита. Высокий, широкоплечий... На руках вынесет в случае чего... Заболел? Что с ним могло случиться, с этим верзилой? Но, странное дело, несмотря на чувство горечи, которое испытывал Звягинцев, он в то же время ощущал и облегчение от сознания, что в такое время Вера не одна, что рядом с ней находится человек, который сможет защитить ее в трудную минуту. Раздался телефонный звонок. Звягинцев поспешно схватил трубку с тайной надеждой, что снова услышит голос Королева-старшего. Не сознавая того, что тот позвонить ему не мог, хотя бы потому, что не знал его служебного телефона, Звягинцев поспешно спросил: - Товарищ Королев? - Я, - ответил немного удивленный полковник. - Ты что, через стены видишь? - Нет, нет, простите, - сбивчиво ответил Звягинцев, - просто я работаю над вашим заданием и... - Ну и хорошо, что работаешь, - удовлетворенно сказал полковник, - предупреждаю: генерал Пядышев из Смольного звонил, справлялся. Скоро вернется, тогда вызовет всех, кто работает над заданием. У меня все. Действуй! - Слушаю, - сказал Звягинцев и, повесив трубку, с тревогой посмотрел на часы... К заместителю командующего адъютант вызвал Звягинцева в два часа ночи. Генерал выслушал короткие сообщения всех работавших над планом строительства, сделал необходимые коррективы и, напомнив, что задание весьма срочное, приказал продолжать уточнять все расчеты. Звягинцев вернулся к себе, бросил взгляд на стоявшую у стены узкую койку-раскладушку, на которую не ложился уже третью ночь, и погрузился в работу. Он работал сосредоточенно, тщательно, но чем больше углублялся в расчеты, тем сильнее его одолевала тревога. Теперь уже не сам факт необходимости возводить укрепления под Лугой волновал его, с этим он уже свыкся, будучи поглощен выполнением задания. Другая мысль, другой вопрос неотвратимо вставали перед ним: как, какими средствами можно будет реализовать это задание, реализовать не на картах, не в расчетах, а в реальности? Откуда возьмет командование целую армию? Ведь для того, чтобы воплотить все расчеты в бетон, металл, построить дзоты, эскарпы, блиндажи, земляные укрепления, потребуются десятки тысяч людей, тысячи и тысячи рук! Может быть, у командования есть договоренность с Москвой и эту дополнительную армию перебросят сюда, под Ленинград, из резервов?.. ...Ночь кончалась, когда Звягинцев, чувствуя, что обозначения на карте и цифры расплываются перед его глазами, встал из-за стола, сел на койку, снял сапоги, поясной ремень и, расстегнув ворот гимнастерки, собрался было уже прилечь хотя бы на час, но в этот момент снова раздался телефонный звонок. На этот раз звонил лично генерал Пядышев. Он приказал Звягинцеву немедленно, взяв карту и свои расчеты, выехать в Смольный, к Жданову. Несколько мгновений Звягинцев растерянно молчал. Затем переспросил генерала, правильно ли понял приказание и надлежит ли ему явиться лично к Жданову. - Не тратьте времени, товарищ майор, машина за вами послана, - сказал генерал и добавил: - Член Военного совета Жданов хочет поговорить с одним из непосредственных исполнителей расчетов. Поедете вы. - Но о чем я должен докладывать товарищу Жданову? - все еще растерянно спросил Звягинцев. - Ответите на вопросы, которые будут заданы, - с некоторым нетерпением сказал генерал и добавил: - В пределах вашей компетенции и вашего задания. У меня все. Раздался разъединяющий щелчок. Звягинцев повесил трубку и после нескольких мгновений нерешительности стал торопливо складывать в портфель карты и расчеты, пытаясь представить себе, какие именно вопросы задаст ему Жданов, секретарь ЦК и обкома партии, член Военного совета фронта. ..."Эмка", выкрашенная в серо-зеленые, камуфлирующие цвета, уже ждала Звягинцева. Сидевший за рулем молодой красноармеец при виде выходящего из подъезда майора потянулся к противоположной двери кабины и открыл ее. Звягинцев сел рядом с водителем, положил портфель на колени и сказал: - В Смольный. Побыстрее!.. Шофер повернул ключ зажигания, рывком, со звоном включил скорость, и машина тронулась. Только сейчас Звягинцев заметил, что по небу шарят лезвия прожекторов. Он прислушался. Откуда-то очень издалека, заглушаемый шумом мотора, доносился гул зенитной стрельбы. - Сейчас объявят тревогу, - сказал он. - А она уже два часа как объявлена! - охотно откликнулся шофер. "Вот как?" - удивленно подумал Звягинцев, за работой он даже не расслышал предупреждений по радио. - А я люблю ночью ездить, - продолжал словоохотливый водитель, - всегда в разгон прошусь! Ни тебе людей, ни машин! Мчишься, как царь дорог! Но-но! - предупреждающе воскликнул он, увидя, как с тротуара, наперерез машине, шагнул было милиционер. - Глядеть надо! - И ткнул пальцем в пропуск - квадрат картона, прикрепленный к ветровому стеклу. Звягинцев с улыбкой посмотрел на своего водителя. И ему подумалось, что этот молодой, с белесыми глазами парень в лихо надвинутой на бровь пилотке, наверное, еще воспринимает войну как нечто романтическое, тревожно-волнующее, но отнюдь не опасное. "Если бы ты знал, с каким заданием я еду в Смольный!" - подумал Звягинцев. - Товарищ майор, - снова заговорил шофер, - а правду говорят, что наши под Берлином десант высадили? С тыла, значит? - Не знаю, не слышал, - ответил Звягинцев. - А в городе говорят! - не унимался водитель. - Я вот вечером одного генерала возил, тоже спрашивал. Молчит! По виду его чувствую, что знает, а молчит. А вам, выходит, неизвестно? Эти последние слова он произнес с нотками снисхождения в голосе, явно давая понять, что и не ожидал другого ответа от командира столь невысокого по сравнению с генералом звания. Он гнал машину по пустым улицам, не соблюдая правил движения, то по правой, то по левой стороне, явно наслаждаясь своими неограниченными возможностями. За какие-нибудь пятнадцать минут они миновали большое расстояние от штаба до Смольного. Не доезжая метров тридцати до ворот, шофер резко остановил машину - она жалобно скрипнула тормозами - и сказал: - Приехали, товарищ майор. Дальше нельзя - новый приказ вышел. Я за углом ждать буду, где трамвайный круг. Туда в подойдете. Звягинцев вышел из машины и собирался было уже захлопнуть дверцу, когда снова раздался голос шофера. Перегнувшись через сиденье, он крикнул ему вслед: - А вы, товарищ майор, если к случаю придется, узнайте у начальства-то! Ну, насчет десанта. Там-то, - он кивнул в сторону Смольного, - небось все известно. Вы не думайте, в случае чего я молчок. Службу знаю... Прошло всего трое суток с тех пор, как Звягинцев вышел из Смольного, но ему показалось, что он не был здесь очень давно. И не только потому, что за это время неузнаваемо изменился внешний вид Смольного, подъезд к которому был прикрыт гигантской маскировочной сетью, а для того, чтобы проникнуть в само здание, Звягинцеву пришлось трижды предъявить свое удостоверение на постах, начиная от ворот, и трижды молодые лейтенанты из охраны тщательно сверяли его фамилию со своими списками. Изменилась сама атмосфера внутри Смольного. Обычно тишина царила в его бесконечных коридорах и люди как бы терялись в них, становились незаметными. Правда, уже в ту предвоенную ночь, когда Звягинцев шел на совещание к Васнецову, на втором этаже царило необычное оживление. Но сейчас уже весь Смольный, все его коридоры чем-то напоминали Звягинцеву тот старый Смольный, который он знал только по кинофильмам, посвященным Октябрьской революции. По коридорам озабоченно сновали люди, многие из них были в военной форме, армейской и морской, и Звягинцев, как кадровый командир, мгновенно заметил, что форму эту они надели совсем недавно. Бойцы-связисты, стоя на лестницах-стремянках, тянули по стене, под карнизом, телефонный провод. Торопливой походкой, но не смешиваясь с остальными людьми, обгоняя их, проходили фельдъегеря - их легко было узнать по фуражкам с синим верхом и по одинаковым большим клеенчатым портфелям. Время от времени на пути Звягинцева по длинным коридорам открывались двери и из комнат выходили люди, на ходу читая какие-то листы бумаги или узкие телеграфные ленты, а вслед им неслась мягкая дробь пишущих машинок. На стенах, обычно гладких и, казалось, всегда свежевыкрашенных, теперь висели военные красочные плакаты... Звягинцев не знал, на каком этаже находится кабинет Жданова. Ему не пришло в голову спросить об этом генерала Пядышева, и теперь, бредя по коридорам Смольного, он надеялся, что найдет этот кабинет по табличкам с указанием фамилий, которые, как помнилось Звягинцеву, висели еще три дня назад на каждой двери. Но сейчас табличек не было. О них напоминали только узкие светлые следы на дверях. В этой настороженной, тревожно-деловой атмосфере Звягинцев как-то не решался спросить первого встречного, где находится кабинет Жданова. Он уже собрался вернуться на пост охраны, чтобы узнать номер нужной ему комнаты, повернулся и лицом к лицу столкнулся с выходящим в этот момент из дверей ближайшей комнаты Васнецовым. Лицо Васнецова было сурово-сосредоточенным, густые брови сдвинуты на переносице. Еще секунда, он прошел бы мимо, даже не взглянув на Звягинцева. - Товарищ Васнецов! - тихо окликнул его Звягинцев, но тут же вытянулся в положение "смирно" и уже громче повторил: - Разрешите обратиться... Васнецов остановился, рассеянно посмотрел на Звягинцева, видимо все еще занятый своими мыслями, и сказал: - А-а, товарищ майор!.. Потом чуть заметно улыбнулся и добавил: - Хотелось бы мне, чтобы ты тогда оказался неправ. Всем нам хотелось... Улыбка исчезла с его лица, брови снова сурово сдвинулись. Он сказал: - Впрочем, об этом сейчас говорить нечего. И пока Звягинцев соображал, к чему относились его слова, добавил уже суше: - К товарищу Жданову? - Да... но я не знаю, где его кабинет, - поспешно произнес Звягинцев. - Здесь, - сказал Васнецов, он показал в сторону двери, из-за которой только что появился, и добавил: - Доложите его помощнику полковому комиссару Кузнецову, что прибыли. В небольшой комнате за желтым, с откинутой гофрированной крышкой секретером сидел средних лет человек в гимнастерке. Слева от него стоял стол с телефонами. Звягинцев остановился на пороге и по укоренившейся военной привычке громко произнес: - Разрешите?.. Кузнецов поднял голову от бумаги, которую в этот момент читал, и, не то спрашивая, не то утверждая, ответил: - Товарищ Звягинцев?.. Сейчас доложу Андрею Александровичу. Он встал, подошел к расположенной слева от секретера обитой кожей двери, повернул торчащий в замке маленький плоский ключ и скрылся за дверью. Через мгновение он вернулся в сказал: - Обождите немного. Товарищ Жданов сейчас закончит... Присядьте. Звягинцев не понял, что именно закончит Жданов - совещание или какой-то телефонный разговор, но спрашивать, естественно, не стал и сел на один из стоящих вдоль стены стульев. Неожиданно он подумал: "А в каком звании Жданов? Ведь теперь он является членом Военного совета..." Однако задавать вопросы снова погрузившемуся в чтение бумаг Кузнецову Звягинцеву казалось неудобным, и он приготовился терпеливо ждать, мысленно повторяя слова своего предстоящего доклада, содержание которого он продумал, еще когда ехал в машине. Однако ждать пришлось недолго. Прошло всего лишь несколько минут, обитая кожей дверь снова раскрылась, и оттуда торопливо вышел незнакомый Звягинцеву генерал. Звягинцев вскочил, вытягиваясь. Встал и Кузнецов. Дверь отворилась, пропуская контр-адмирала и двух полковников. Они быстро миновали приемную и скрылись. - Проходите, товарищ майор, - сказал Кузнецов. Звягинцев, открывая дверь, готовился уже произнести уставные слова о прибытии, но увидел, что оказался в небольшом темном тамбуре. Он вытянул руку, нащупал следующую дверь и легонько нажал на нее... В большой, ярко освещенной, устланной ковром комнате, вдоль стоящего посредине длинного стола с картами, медленно прохаживался невысокий полный человек. На нем был наглухо застегнутый френч с накладными карманами и заправленные в сапоги брюки гражданского покроя, слегка нависающие над голенищами. "Как у Сталина!" - мелькнуло в сознании Звягинцева. Он вытянулся, все еще стоя у порога, и приготовился было рапортовать, но в этот момент Жданов остановился, внимательно посмотрел на майора своими чуть выпуклыми, темными, казалось, лишенными зрачков глазами и сказал: - Здравствуйте, товарищ Звягинцев. - Товарищ член Военного совета, по приказанию заместителя командующего... - начал докладывать Звягинцев, но Жданов, который уже направился к нему, не дослушал рапорта и, протянув руку, снова сказал: - Здравствуйте. В правой руке Звягинцев держал портфель, поэтому он смешался, попытался быстро перехватить портфель из правой руки в левую, но Жданов, видимо заметив его замешательство, приподнял свою протянутую для рукопожатия руку, чуть дотронулся до плеча Звягинцева и сказал: - Товарищ Пядышев назвал вас как одного из непосредственных исполнителей подготовки плана работ на Лужском направлении. Его мнение о намеченных работах нам известно. Хотелось бы услышать и мнение исполнителей. Например, ваше, товарищ Звягинцев. У Жданова был негромкий, но звучный тенорок. Слова он произносил спокойно, размеренно и, казалось, подчеркнуто избегал военных оборотов речи. Они все еще стояли у дверей. Но, закончив говорить, Жданов не стал дожидаться ответа, а, сделав жест по направлению к стоящему в центре комнаты столу, сказал: - Карта Лужского района - там. Впрочем, вам, возможно, удобнее пользоваться своей. Он подошел к столу и ребром ладони сдвинул лежащие там карты, освобождая место. Молча, стремясь выиграть время и собраться с мыслями, Звягинцев стал вынимать из портфеля карту, положил ее на стол. Потом вынул блокнот с расчетами, положил его рядом и, заметив, что Жданов терпеливо, но пристально следит за его приготовлениями, понял, что дальнейшее промедление невозможно, взял из пластмассового стаканчика один из остро отточенных карандашей и начал: - Товарищ член Военного совета... Весь рубеж предусмотрен, насколько мне известно, по берегу реки Луги от ее устья у Финского залива и до озера Ильмень. И еще впереди, перед городом Лугой, на рубеже реки Плюссы, будет полоса заграждений, мы называем ее предпольем. Звягинцев показал карандашом направления, уже намеченные на карте, и с удовлетворением отметил, что голос его звучит уверенно и твердо. Жданов склонился над картой, следя за движением карандаша, и Звягинцеву были видны его гладкие волосы, разделенные косым пробором. - Я получил задание подготовить план работ и расчеты в центральной части всей полосы - в районе города Луги. - Он запнулся и умолк, заметив, что Жданов уже не следит за движением его карандаша, а стоит выпрямившись, глядя куда-то поверх склоненной головы Звягинцева. И тогда Звягинцев тоже выпрямился и вопросительно поглядел на Жданова. - Товарищ Звягинцев, - раздался ровный голос Жданова, - все направления мы уже обсудили с командовани