"понтиака" эта пальба наверняка отвлекала. Ну как, интересно же, блин. Сто шестьдесят. Сто шестьдесят пять. Комбайн стремительно вырастал в размерах. Я до упора всадил педаль газа в пол и начал отжимать "понтиак" влево. Сто семьдесят. Водила "понтиака" быстро все понял. Но поздно. Рывка у него уже не было, а отстать я ему не дал. Он крутанул руль вправо. Заскрежетало железо о железо. Нет, не Шумахер. Быстрая машина "понтиак". Но легкая. -- Можете подняться, -- сказал я Мазуру. -- А где "понтиак"? -- спросил он. -- Сейчас посмотрим. Я развернул "пассат" и погнал к городу. "Понтиак" был где надо. Под комбайном. Крышу ему начисто срезало. Ножами жатки. И не только крышу. А комбайнер даже не успел вылезти из своей будки. Верней, пытался, но не мог. От удара будку перекосило и заклинило дверцу. Я обогнул комбайн, не снижая скорости. -- Вернитесь! -- запротестовал Мазур. -- Им, возможно, нужна помощь! -- Им уже не нужна. А вам в семнадцать двадцать выходить в эфир. -- Мы обязаны немедленно сообщить милиции! -- О чем? -- спросил я. -- О том, что видели! -- А что вы видели? -- Я слышал выстрелы! -- Серьезно? А я не слышал. Значит, вы твердо намерены призвать своих избирателей голосовать "против всех"? Вас не останавливает, что это откроет путь в губернаторы Антонюку? -- На все вопросы я отвечу в передаче, -- сухо сказал Мазур. -- С интересом послушаю. Он некоторое время молчал, потом спросил: -- После передачи мы снова поедем, как вы это называете, кататься? -- Нет. После передачи вам уже ничего не будет грозить. -- Вы полагаете, мне что-то грозило? Достал он меня своими "полагаете". Поэтому я ответил резче, чем, наверное, следовало: -- А вы полагаете -- нет? -- Что мне грозило? -- Это уже неважно. -- Я предпочел бы более конкретный ответ. -- Вас могли изолировать. В лучшем случае -- до конца выборов. -- А в худшем? Я промолчал. Мы снова въехали в вековую липовую аллею, какими были обсажены все загородные шоссе. Машин стало больше. Я пристроился в правом ряду, а сам все посматривал налево. А вот и трейлер -- "ситроен" с двадцатиметровым изотермическим кузовом. А вот и гаишник оформляет аварию. А вот и водила с напарником чешут репы, разглядывая лужу тосола, вылившегося из разбитого радиатора "чероки". Мазур не обратил на это внимания -- был слишком погружен в раздумья. -- У вас больное воображение, -- сказал наконец он. -- Возможно, -- согласился я и кивнул на дырки в триплексе. -- Знаете, что это такое? Это плод моего больного воображения. Впереди слева над красными черепичными крышами предместий обозначилась игла телебашни. Вершина ее была скрыта низкими клочковатыми облаками. Езды до телецентра было не больше получаса. Поэтому я свернул к какому-то придорожному кафе и заглушил движок. Объяснил Мазуру: -- У нас есть в запасе немного времени. Вы не могли бы объяснить мне некоторые детали нынешних выборов? Я здесь чужак, мне многое непонятно. -- Вы не производите впечатление человека, которого интересует политика. За ним прямо хоть записывай. А потом вставляй в интеллигентной компании. "Не производите впечатление человека, которого..." Нужно будет запомнить. -- Верно, -- подтвердил я. -- Меня интересует практика. С какой программой шел на выборы "Социально-экологический союз"? -- Обычная программа "зеленых". С местным коэффициентом. На Балтике, как вы знаете, базы военно-морского флота. В том числе и атомных подводных лодок. Хранение отходов, опасность радиоактивного заражения побережья. Вас, мне кажется, не "Социально-экологический союз" интересует, а Комаров. Я не ошибся? -- У них были разные программы? -- Нет. Одинаковые. Но у Комарова была своя идея-фикс. Ее он и хотел озвучить в ходе предвыборной кампании. Для этого, собственно, он и организовал свое выдвижение в кандидаты. Проявив при этом энергию, которой от него никто не ждал. До этого экологи никогда не выступали в качестве самостоятельной силы. -- Какая идея? Этот простой, как мне казалось, вопрос заставил Мазура надолго задуматься. -- Кто нас преследовал? -- наконец спросил он. -- На джипе и "понтиаке"? -- Не знаю, -- почти честно ответил я. -- Я по-другому спрошу: спецслужбы? -- Если спецслужбы, то не российские. -- Почему? -- На этот вопрос вы сами ответили. -- То есть? -- Джип "гранд-чероки", даже не очень новый, стоит тысяч тридцать баксов. А "понтиак" этой модели не меньше пятидесяти. -- И что? -- Игорь Борисович, вы же экономист. -- Вы хотите сказать, что наши спецслужбы находятся на госбюджете и у них нет денег на такие машины? Но мы не знаем, какими бюджетными средствами они располагают. Или вы знаете? -- Большими, -- согласился я. -- Точно, конечно, не знаю, но думаю, что большими. Или даже очень большими. Для реализации конкретных программ. Но не для того, чтобы раскатывать на спортивных "понтиаках" и таких джипах. -- Но ведь кто-то раскатывает. -- Раскатывал, -- уточнил я. -- Другие продолжают раскатывать. В городе много элитных тачек. Даже слишком много для скромного областного центра. -- Кто вы такой? Наконец-то он задал этот вопрос. Раньше интеллигентность не позволяла. Или сам пытался понять. -- Начальник охраны Антонюка, -- с готовностью объяснил я. - Показать документы? -- Я и так верю. Но не думаю, что этим исчерпываются ваши функции. Не, в натуре. Нужно записывать. Все не упомнишь. -- Игорь Борисович, а ведь я задал вам очень простой вопрос. Какая идея-фикс была у Комарова? Всего-то. -- Это вам он кажется простым. Его идея была такого рода, что если бы я не знал Николая Ивановича добрый десяток лет, я решил бы, что у него, как говорят мои студенты, крыша поехала. Откровенно говоря, у меня были на этот счет сомнения. До сегодняшнего дня. Есть вещи, которые не укладываются в рамки обыденного сознания. Но это не значит, что их нет. Они есть. Сегодня я в этом убедился. -- Он поковырял пальцем пробоину в стекле на пассажирской дверце и повторил: -- Да, убедился. Я до сих пор не могу поверить, что моей жизни угрожала опасность. Но ваши действия -- сколь бы сомнительными они ни были с правовой точки зрения -- вынуждают меня быть с вами откровенным. -- Он подумал и добавил: -- Кем бы вы ни были. В конце концов, я ничего не утверждаю. Это лишь мои предположения. И только. -- Взлетайте, Игорь Борисович, -- поторопил я. -- Так вы весь керосин сожжете на старте. -- Вы помните карту северо-запада России? -- В общих чертах. -- Этого хватит. Когда-то Петр Первый прорубил здесь, как мы еще в школе учили, окно в Европу. Сталин довершил его дело, захватив Прибалтику. Сейчас от этого окна у России остались только порт в Санкт-Петербурге и наш. Таллин, Рига, Клайпеда, Лиепая, Вентспилс -- все это уже заграница. Причем наш порт на семьсот миль ближе к Западной Европе, чем петербургский. Это больше тысячи километров. Возьмите это себе на заметку. А теперь о Комарове. Он был историком. Не только по образованию и профессии. По складу ума. Специализировался на истории Балтики, Варяжского моря. Он знал, сколько гривен стоил пуд меда на новгородском торжище, и не знал, сколько стоит килограмм меда на нашем рынке. Историю он рассматривал сквозь призму балтийского товарообмена. Кандидатскую защитил по средним векам. В докторской подбирался к нашему времени. Тему, естественно, зарубили. Слишком очевидными выглядели причины добровольного вхождения Прибалтийских республик в состав СССР. Но тему легко зарубить. Мысль остановить трудней. Хотя и можно. -- Если ее вышибить вместе с мозгами, -- подсказал я. -- Это я и имел в виду. Так вот. У меня такое ощущение, что все пертурбации с развалом Советского Союза и прочими делами прошли как-то мимо него. Когда же он однажды вынырнул из исторической библиотеки и оглянулся окрест, то увидел то, чего мы не видели. Верней, видели, но не осознавали в исторической перспективе. Наше видение было одномерным. - Что он увидел? - Противоестественность положения, при котором огромная Россия не имеет границы с индустриальной Европой. Россия заперта. Украиной, Белоруссией, Балтией. Закупорена, как бочка, в которой нарастает огромное внутреннее давление. Нефть, лес, уголь, руда, металл. И чем больше оживает наша промышленность, тем выше это давление. Вы не обратили внимание на шум вокруг идеи союза с Белоруссией? -- Обратил, но не понял. -- Это была одна из попыток правительства раскупорить Россию. Какой, по-вашему, вывод сделал из этого Комаров? -- Какой? -- послушно повторил я, чувствуя, что его лекция уносит меня в выси геополитики, которая в данный момент меня меньше всего интересовала. -- Очевидный. Что так долго продолжаться не может. -- За это не убивают, -- попытался я вернуть его на грешную землю. -- Не спешите, молодой человек. Эту очевидность он интерпретировал совершенно неожиданным образом. Чего не смог сделать даже я, экономист. Он, в частности, настоял, чтобы его сын начал скупать акции нашего пароходства. Его только что приватизировали, и порт, по существу, бездействовал. Весь грузопоток шел через Эстонию и Латвию. У сына был небольшой магазин, челночный бизнес. Все продали и вложили деньги в акции. Николай Иванович был настолько убежден в своем прогнозе, что даже взял большой кредит под залог своей половины дома и уникальной библиотеки, которую собирал всю жизнь. Под очень высокие проценты. -- И не сумел вернуть? -- предположил я. -- Вы ищете простые решения. В том-то и дело, что сумел. Сейчас его сыну принадлежит компания "Интербалт". Лесовозы и танкеры. Оборот - около миллиона долларов в год. Мелочь по сравнению с другими воротилами. Но важен сам факт. Акции нашего пароходства скакнули почти в пятьсот раз. Практически за один день. Соответственно обесценились акции таллинского порта. Потому что произошло событие, которое Комаров предугадал. Скажем так: он предугадал не это событие, а возможность очень крутого поворота ситуации. Неизбежность этого поворота. Я почему это знаю -- он брал у меня сводные данные. -- Что же это за событие? Мазур снова закурил "Приму". Уже не спрашивая у меня разрешения. И курил так же -- из горсти, быстрыми жадными затяжками. -- Здесь мы подходим к главному. Вы слышали о взрыве автопарома "Регата"? Чуть больше года назад. Он шел из Таллина в Гамбург. -- Что-то слышал, -- подтвердил я. -- Не могли не слышать. Об этом целую неделю все газеты писали. И по телевизору передавали. Восемьсот погибших. Причины взрыва не установлены. Это и было то событие, которое предугадал Комаров. -- Минутку. Вы хотите сказать... -- Я ничего не хочу сказать, -- перебил меня Мазур. -- Я не подсказываю вам никаких выводов. -- Но вы сами сказали, что причины взрыва не установлены. -- Конкретные. Версий множество. Бесспорно одно: взрыв произошел в трюме. У Николая Ивановича не было никаких фактов. И не могло быть. Но он задал вопрос: "Cui prodest?" "Кому выгодно?" Вы не были у нас в порту? -- Нет. -- Съездите, посмотрите. Поучительное зрелище. Еще год назад там можно было снимать фильмы про великую американскую депрессию. Сейчас такие фильмы можно снимать только на одной половине порта. А на другой уже нельзя. Половина акций находится у государства, а половина -- в частных руках. Но и при этом наш порт уже второй по грузообороту после Питера. И будет первым. Это неизбежно. Именно потому, что он на семьсот миль ближе к Европе. А каждая лишняя тонно-миля делает фрахт золотым. -- Ничего не понимаю, -- признался я. -- Какую все-таки идею Комаров хотел озвучить в предвыборной кампании? -- Я могу только предполагать. Зная его нравственные установки. Аморально строить свое благополучие на чужой крови. Это общеизвестно. Но он пошел дальше. Он считал, что любая антигуманная политика в конечном счете оборачивается не только крахом правителей, но и трагедией для всего народа. Подтверждений хватает. Сталин, Гитлер, далее везде. С позитивом трудней. Разве что Господин Великий Новгород времен Марфы Посадницы. Николай Иванович очень любил это время. Я завел движок. -- Поехали, Игорь Борисович. А то вы на передачу опоздаете. -- Заглушите. У нас есть еще несколько минут. Ладно, я скажу прямо. Он хотел потребовать от Президента России провести расследование причин взрыва "Регаты" и возможности причастности к нему российских спецслужб. Однако! -- Это могли быть бандитские разборки, -- сказал я первое, что пришло в голову. -- Вы плохо представляете себе, о чем идет речь. Огромный автомобильный паром. Водоизмещением больше ста тысяч тонн. Сотни машин, полторы тысячи пассажиров. И затонул в открытом море, в двухстах милях от берега. -- Загнать в трюм "рафик" с взрывчаткой. Часовой механизм или радиовзрыватель. И все дела. -- Вы в этом, похоже, разбираетесь лучше меня. И лучше Комарова. -- А заявление написать? -- Он писал. Даже в Москву ездил. Без толку. -- Ничего удивительного. Для такого обвинения нужны доказательства. -- Вы не поняли меня. Он никого не обвинял. Он хотел потребовать самого тщательного расследования, чтобы подтвердить подозрения или окончательно их рассеять. -- Чьи подозрения? -- Вопрос "Кому выгодно?" задавал себе не только Николай Иванович. В Таллине тоже об этом думали. И до сих пор, вероятно, думают. Эта мысль была для него невыносима. Он очень доверчиво, как-то даже по-детски, воспринял демократические идеалы новой России. Мы много говорили об этом. Он предлагал мне включить этот запрос в нашу предвыборную программу. -- И вы отказались? -- Я в это не верил. -- Антонюку и жириновцу он тоже предлагал? -- Исключено. Они для него не существовали. -- Губернатору? -- Возможно. -- И тогда он решил, что заставит себя слушать, -- заключил я. -- Вам и сейчас его подозрения кажутся бредом? Мазур только развел руками. -- Cui prodest? Это наводит на очень серьезные размышления. -- Есть еще кое-что, что наводит на размышления, -- заметил я. -- Что? -- Убийство Комарова. -- Боюсь, что вы правы. -- Еще один вопрос. Показывал ли вам Николай Иванович какие-либо документы, которые могли иметь отношение к взрыву? Пусть не прямое, а косвенное. -- Документы? -- переспросил Мазур. -- Нет. Я же говорю, что у него не было и не могло быть никаких документов. -- Некто неизвестный передал Николаю Ивановичу пачку документов в большом коричневом конверте. Я не знаю, что это за документы, но думаю, что они были причиной смерти Комарова. Вы видели их у него? Мазур подумал и уверенно покачал головой: -- Нет. Я не видел у него никаких документов. Можете положиться на мое слово. Никаких. И ничего он мне о них не говорил. А теперь, прошу вас, поедем. Если можно, быстрей. Мне не хотелось бы опоздать. Это очень ответственная для нас передача. Без трех минут пять я высадил Мазура у проходной телестудии. А перед этим спросил: -- Вы где служили, Игорь Борисович? Десант? Морская пехота? -- Нет. Во внутренних войсках. Под Сыктывкаром. В лагерной охране. Так вот откуда у него привычка так курить. Что "зек" в зоне, что "попка" на вышке. И снег тот же. И дождь тот же. Надо же, на всю жизнь сохранилась. Или он так курит, только когда волнуется? -- А почему вы спросили? -- поинтересовался Мазур. -- У вас завидная выдержка, -- объяснил я. -- Выдержка? -- переспросил он. -- Да когда вы впихнули меня в машину, я попросту о...л! -- Как?! -- поразился я. -- Да так. Просто о...л, и все. А вот тут и я. То же самое. -- Откуда у вас такой синяк? -- уже выйдя из машины, спросил он. -- Когда я садился, его вроде не было. -- Был, Игорь Борисович, был. От проходной к нему уже бежал Эдуард Чемоданов, возмущенно поблескивая своими левоэсеровскими очочками. -- Вы меня режете! Через двадцать минут эфир! Бегом в гримерку! Они проскочили проходную и потрусили через асфальтированный двор к приземистому зданию телецентра, стоявшему чуть поодаль от вышки. Оба с бороденками. Как два козла. II Cui prodest? Как говорил в таких случаях один незнакомый, но глубоко симпатичный мне охранник по имени Степаныч: "Голуба-мама!" Странно как-то эта "шестерка" стоит. Все "москвичи" и "жигулята" телевизионщиков сгрудились у проходной, а эта в сторонке. Будто специально выставлена для угона. Вохровец ее захочет -- не увидит. Даже когда открывает ворота. Как сейчас, перед "газелью" с синим тентом и надписью на боках "Продукты". "ВАЗ-2106". Светлый беж. Не по здешнему климату цвет. В тумане ее даже днем не сразу разглядишь. А уж вечером, да если туман... И тут меня словно садануло под дых. И включился хронометр. Какие цифры бегут на дисплее, я не знал. Знал только, что они мелькают, как сотые доли секунды на олимпийском табло в финале спринтерского забега. И идут на убыль. А в конце -- ноль. Я перемахнул через борт "газели" и плюхнулся на железный пол между картонными ящиками и молочными флягами. А когда "газель" въехала на территорию и остановилась на грузовом дворе с тыльной стороны телецентра, соскочил и вбежал в здание. Сердце у меня молотило, как. Где тут что? Ну не учили нас штурмовать телецентры! Ткнулся в одну дверь. Заперто. В другую. Лестница. Взлетел на второй этаж. Длинный тусклый коридор с одинаковыми дверями по сторонам. Одна открыта. Мотки киноленты, стол с экраном. Монтажная? Никого. У двери тележка на резиновом ходу с плоскими жестяными коробками. Синий халат на ручке. Азбука выживания: все, что движется, съедобно, попал в сортир - маскируйся говном. Натянул халат поверх плаща. Маловат, но тут не "Ле Монти". Рванул по коридору, толкая перед собой тележку. Еще одна лестничная клетка. Проскочил. Стоп, кто-то там был. Точно. Девица в белом халате. Курит. Странное что-то курит. Испугалась, спрятала сигарету за спину. Травку, что ли? Похоже на то. И морда наглая от испуга. Ну, Амстердам. -- Миленькая, где здесь гримерка? - Да тебе никакая гримерка не поможет. Вот зараза. Это она про мой фингал. Но снизошла: - Прямо, направо, в другом конце от эфирной. Новенький, что ли? Знать бы еще, где эта эфирная. Еще коридор. Такой же длинный и тусклый. Прямо фильм ужасов, а не телестудия. Да где же эта проклятая гримерка? Гримерку я так и не увидел. Зато увидел, как из-за угла вывернули Мазур и Чемоданов и трусцой двинулись мне навстречу. Я быстро отвернулся, наклонился к коробкам. Пропустил их и покатил следом. Благо пол был покрыт ковролином, а они слишком спешили, чтобы оглядываться. Впереди загорелось табло над большой дверью: "Микрофон". Это, видно, и была эфирная. Мазур и Чемоданов перешли на рысь. Я подтянулся метров на пять. Где-то здесь. И сейчас. Если я хоть что-нибудь понимаю в. жизни. Не эта дверь. И не эта. И не... Эта. Приоткрыта. Чуть. На три пальца. Мазур и Чемоданов пробежали мимо. Отсчет -- ноль. Дверь дернулась. Я с размаху всадил в нее тележку. Захлопнулась. Коробки покатились по коридору. Мазур и Чемоданов скрылись в студии. Я рванул дверь на себя и нырком ушел вниз. Пока катился по полу, позади шмякало -- пули шли в ковролин. А сверху чпокало. Чпок-шмяк. Восемь. Девятым был щелк. Самый паскудный звук, когда его издает твой "Макаров" или "калаш". И самый прекрасный, когда не твой. Кач -- фляк -- сальто. У Мухи это лучше, конечно, получалось. И у егоровского Мини неплохо. Но и у меня получилось. Он бы ушел, если бы сразу бросил пушку. Но он решил, что успеет сменить обойму. Почти успел. Я выбрался из-под сразу ставшего тяжелым тела и кинулся в коридор. Коробки! Наткнется кто -- сразу заглянет в комнату. А мне ни к чему, чтобы раньше времени поднялся переполох. Сначала нужно самому разобраться что к чему. Втащил коробки вместе с тележкой. Запер дверь изнутри. Вот теперь можно и осмотреться. Похоже, я слегка погорячился. Но при таких скоротечных, научно выражаясь, контактах лучше пере-, чем недо-. Полезней для здоровья. Не учебный бой на татами, прием не обозначается, а проводится до конца. До точки. Так и есть. Глаза у него были открыты, а из угла рта текла струйка крови. Странно все-таки. Сломана шея, а кровь идет изо рта. Короткие черные волосы. Низкий лоб. Приплюснутый нос. Тот самый. Голуба-мама! Какая-то слишком бурная жизнь у меня пошла. Почти две недели груши околачивал, а тут на тебе. Документов, конечно, никаких. Ни в одном кармане, ни в другом. А в джинсах? Есть. Права и техпаспорт. Матвей Галиевич Салахов. Вот, значит, ты кто. Матвей. Автомобиль "ВАЗ-2106". Номер местный. Цвет: светлый беж. Тот самый цвет. Неподходящий для туманного балтийского климата. Но очень подходящий для слежки. Как же я его не просек? А ведь чуял. Холодело в затылке. И возле обкомовского дома. И на автовокзале. Сведения о владельце. Местожительство: город К., ул. Первая Строительная. Ну, это я уже знал. Почти наверняка. Еще после визита к Юрию Комарову. Конечно, Первая Строительная. И этого Матвея народ знает с пеленок. И потому никто даже внимания на него не обратил. Я сунул документы на место. Теперь пушка. Она так и осталась в руке Матвея. Глушачок. Как же без него. Ух ты! А пушечка-то знакомая. Ну, конечно же. "Токагипт-58". И царапинка на стволе. Так-так. Было у меня ощущение, что этот "тэтэшник" ко мне вернется. Вот он и вернулся. Но забирать его я не спешил. Сначала нужно было понять: уходить или вызывать милицию. Раздумывал я целую вечность. Секунд восемь. Пока не спохватился: да что ж это я торчу, как. Без вариантов. Сначала уходить, а потом думать. Потому что если сначала думать, то потом уходить будет поздно. Ну и как же ты, Матвей, хотел уходить? "Сто часов теорию отхода слушает в училище пехота". Не помню, чьи стихи. Не очень складные, но правильные. У нас тоже было часов сто. Если не двести. Я огляделся. Комната была большая, с письменными столами, заваленными бумагами. Компьютер на одном. Редакторская? Включенный монитор в углу с застывшей заставкой "Голосуй сердцем". И восемь дыр в полу, затянутом серым ковролином. Подряд, как короткая автоматная очередь. Похоже, мне здорово повезло. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Так что гильзы можно не собирать. Бесполезно. Пули из пола мне все равно не выковырнуть. Оперативники выковырнут. И отправят на баллистическую экспертизу. Разрешение на ствол выдано в Москве. Вопрос: отстреливали его? Если да, то он есть в картотеке. И я имею шанс в самом близком времени снова встретиться с капитаном Смирновым и майором Кривошеевым. И услышать вопрос: каким образом у гражданина Салахова, убитого в здании телецентра, оказался ваш пистолет марки "Токагипт-58" номер такой-то. И тут уж не пятнадцатью сутками пахнет. Возможно, мне удастся доказать, что я не верблюд. Но далеко не сразу. Через полгода примерно. Или через год. Сидя в местном СИЗО. А у меня не было в запасе года. У меня было меньше двух недель. Как-то не очень ладно все складывается. Но "токагипт" придется забрать. Заодно уж и запасную обойму. И кобуру. Ладно. А это что за дверь? Еще одна лестница. Тут у них везде лестницы. Вниз. Похоже, технический ход. В какие-нибудь аппаратные. А оттуда наверняка во двор. А там в дырку в заборе. Не через проходную же он собирался идти. Через дырку, а потом бочком-бочком вдоль ограды к "шестерке" цвета светлый беж. Незаметной в сгущающихся сумерках. И в наползающем с моря тумане. Вот это и был его маршрут отхода. Придется воспользоваться, выбора не было. В коридоры не сунешься. Не заблужусь, так засвечусь. С моим-то фингалом. Пока можно было надеяться, что любительница травки не свяжет мое появление с хипежем, который поднимется после того, как в редакторской обнаружат труп, что -- по оптимистичным моим прикидкам -- произойдет завтра утром. А про прикидки пессимистические лучше было вообще не думать. Я и не стал думать. Завернул "токагипт" в какой-то драный полиэтиленовый пакет, чтобы не оставить на нем свои пальцы (лишняя осторожность еще никому не мешала), сунул пакет за пазуху, старательно протер дверные ручки и ручку тележки и вышел в заднюю дверь. И уже с порога услышал: - Дорогие друзья, сегодня в нашей программе -- лидер областной организации "Яблоко", доктор экономических наук Игорь Борисович Мазур. Обратите внимание на часы в студии. Семнадцать часов двадцать три минуты. Это означает, что мы в прямом эфире. III "Обратите внимание на часы в студии. Семнадцать часов двадцать три минуты. Это означает, что мы в прямом эфире..." Я взглянул на свою "сейку". 23.30. Это означало, что передача идет в записи. Повтор. Для тех, кому разные срочные дела помешали посмотреть передачу в прямом эфире, но кто непременно хочет ее увидеть. Для таких, как я. Срочных дел сегодня у меня было два. Первое: незаметно выбраться из телецентра, что я и сделал, воспользовавшись очень грамотно выбранным Матвеем маршрутом отхода. Это заняло у меня ровно шесть минут с учетом того, что минуты две ушло на то, чтобы завалить лестницу разной тарой от видео- и радиотехники. Второе дело оказалось гораздо более затяжным: нужно было привести в порядок "пассат". Не хотелось ездить по городу с ободранной и примятой при знакомстве с "понтиаком" левой бочиной и особенно с дырками в стеклах. Не лето. И не только в стеклах. При ближайшем рассмотрении и в левой задней дверце обнаружилась дырка. Все это не простудой от сквознячка грозило, а очень неприятными вопросами, которые мог задать мне любой гаишник. Как раз такими, какие выразились на лице менеджера техцентра по ремонту иномарок, к подъездной площадке которого я подогнал тачку в робкой надежде, что световая реклама "Для вас открыто всегда" соответствует истине. Соответствовала, блин. На площадку вышел вызванный охранником менеджер, здоровенный слесарюга в синем фирменном комбинезоне и кепке с длинным козырьком, задумчиво обошел "пассат", сунул палец в дырку на заднем стекле, потом в дырку на дверце и посмотрел на меня, как бы говоря: "Мы не имеем права принимать такие машины в ремонт без справки из милиции, так как не вызывает сомнения, что автомобиль побывал под легким автоматным огнем". В ответ я только развел руками, как бы отвечая: "Понятия не имею, о чем это вы говорите". После чего извлек зеленую бумажку с портретом Бенджамина Франклина и показал ему, как бы говоря: "Не кажется ли вам, что эти пробоины сделаны не автоматным огнем, а всего лишь охотничьим оружием во время случайных выстрелов? Сами знаете, как это бывает. Поехали на охоту, слегка это самое, то да се, а?" Он с сомнением покачал головой, как бы возражая: "Я готов согласиться, что это не автоматные пробоины, а пистолетные. Что же до вашей версии об охотничьем оружии, то она не кажется мне убедительной, так как сезон охоты на водоплавающую дичь уже закончился, а охота на диких копытных животных еще не разрешена". Второй стольник поколебал и эту его убежденность, а третий заставил признать, что пробоины вполне могли быть сделаны из охотничьей одностволки, но очень, очень небольшого калибра. Совсем маленького. Забрав баксы, он красноречивым жестом велел мне отогнать тачку в дальний темный угол площадки, сам скрылся в проходной и через десять минут появился с небольшой кувалдой в руках. Под ударами этой кувалды продырявленные стекла "пассата" превратились в стеклянную крупу. Менеджер посмотрел на дело рук своих, сокрушенно покачал головой и сказал: -- Ну, народ! Не могут спокойно видеть, как кто-то ездит в хорошей машине. Хулиганье, да и только! Нет, что вы ни говорите, а при коммунизме такого не было! -- И разрешил: -- Загоняй. Как выразился однажды примерно в такой же ситуации Артист: -- Вот за что мне нравятся новые времена: людям стало гораздо легче понимать друг друга. Бабки как внеречевое средство общения. Не менее выразительное, чем музыка, живопись или балет. И чем их больше, тем меньше слов требуется. Впрочем, за хорошие бабки и при коммунизме взаимопонимание достигалось довольно быстро. Ремонт грозил затянуться часа на три, а то и на все четыре. Помозолив всем глаза в цехе и в курилке, где свободные от работы и до изумления трезвые слесаря забивали "козла", я отыскал на заднем дворе техцентра грузовой выезд, тормознул "левака" и немного покатался по городу. Вместе с короткой остановкой у автовокзала и более продолжительной у "Макдональдса" это заняло у меня минут сорок. Так что, когда я тем же порядком вернулся в техцентр, мне пришлось слоняться еще не меньше двух часов. Но всему приходит конец. Я заплатил по счету еще шестьсот баксов в рублевом эквиваленте и получил свой "пассат" с новыми стеклами и вполне прилично отрихтованными и покрашенными бочиной и дверцей. Потом поездил по окраине, пока не убедился, что хвоста нет, и вернулся в гостиницу как раз к повтору передачи "Голосуй сердцем". "...Прежде всего я хочу поблагодарить тех из вас, кто в первом туре выборов отдал свои голоса избирательному блоку "Яблоко"... День у меня выдался не из легких, поэтому я включил телевизор на полную громкость и залез в роскошную мраморную ванну-джакузи, расслабиться в горячей хвойной воде и одновременно послушать выступление Мазура. А в голове, как всегда бывает после горячего дела, мелькали картинки с выставки. Есть такой цикл то ли у Чайковского, то ли у Мусоргского. Ольга, конечно, хорошо потрудилась над моим музыкальным образованием, но пробелы остались. Или у Римского-Корсакова? Так вот, картинки с выставки. Не все, конечно. А те, в которых были неясности. "За нашу программу проголосовал почти каждый седьмой избиратель. Для нас это большой успех. Он означает, что все больше людей понимают невозможность разрешить стоящие перед страной проблемы кавалерийским наскоком, отвергают популизм и экстремизм любого окраса -- от красно-коричневого до сине-красно-белого..." Картинка первая. Спортивный "понтиак" и джип "гранд-чероки". Такие тачки не посылают на дело. Посылают проще, неприметнее. И стволы дают не такие. "Калаши" дают. Или "узи". И драйверов не таких посылают. Шумахеров, конечно, не напасешься, но могли найти кого-нибудь и покруче. Если бы задались такой целью. Значит -- что? Значит, не задались. Значит, все это было -- экспромт. Как говорят шахматисты, цугцванг: Вынужденный ход. Трейлер наверняка тоже экспромт. Не могли они знать, на какое шоссе я выскочу. Я и сам не знал. Значит, задача у них была остановить меня. И только потом переориентировались. То ли сами, то ли получили приказ по мобильному телефону. Последнее вероятней. От кого? Вопрос. "В то же время мы вполне отдаем себе отчет в том, что "Яблоко" получило почти вдвое больше голосов, чем мы рассчитывали, еще и потому, что наши сограждане таким образом выразили протест против разгула преступности, которая стремится распространить свое влияние и на политику, о чем свидетельствует убийство кандидата "Социально-экологического союза" Николая Ивановича Кома..." Картинка вторая. Я ушел из телецентра за шесть минут. Не зная маршрута. Матвей ушел бы быстрей. Минуты за четыре. Через сколько в эфирной хватились бы Мазура? Стоп. А ведь не только Мазура. Но и... Телевизор молчал. Что за фигня? Я вылез из ванны, натянул белый махровый халат с синим вензелем и надписью "Hotel Wisla" и прошлепал в гостиную. Телевизор был выключен, а в гостиной у меня были гости. Что-то не помню, чтобы я кого-нибудь приглашал. Точно, не приглашал. Больше того, специально запер дверь на защелку. Но мои гости были, похоже, не их тех, для кого служат препятствием блокированные замки дверей. Ну что за жизнь. В ванне покайфовать не дадут. И телевизор послушать. И спокойно подумать, кто же эти нынешние картинки с выставки сочинил. Их было трое. Все в хороших черных костюмах. Даже в очень хороших. Двое при галстуках, а третий с темно-красной, с искрой, "бабочкой". Из кармана его пиджака высовывался угол такого же темно-красного, в тон "бабочке", платка, а на правой руке блестел золотой перстень с печаткой. Почему-то на указательном пальце. Они были похожи на посетителей дорогого валютного ресторана гостиницы "Висла", которые поднялись в номер к партнеру, чтобы обсудить с ним требующее особой конфиденциальности дело. Но мои гости не за этим сюда пришли. Нет, не за этим. Потому что один из них, белобрысый громила, стоял у двери, нацелив на меня здоровенный "магнум" с длинным черным глушителем, держа его обеими руками. По-американски, двойным хватом. Челюсти его медленно двигались, как у коровы, жующей жвачку. Жвачку он и жевал. Какой-нибудь "Стиморол" или "Орбит". Без сахара. Другой, чернявый, шустро рылся в моих шмотках. И только третий, с "бабочкой", спокойно сидел в кресле, удобно вытянув ноги и рассеянно поигрывая телевизионным пультом. С первыми двумя все было ясно сразу. А третий был босс. Респектабельный джентльмен. Лет пятидесяти. Среднего роста, полноватый. Круглое веснушчатое лицо. Маленькие белесые глаза. Никакие. Рыбьи. Редкие светлые волосы, аккуратно уложенные на пробор. Похож на прибалта. При моем появлении в широкой арке, отделяющей ванную и туалет от гостиной, он успокаивающе помахал рукой с перстнем: -- Мойтесь, мойтесь, мы не спешим. -- Вруби телевизор! -- сказал я. Он непонимающе поморщился. -- Телевизор вруби! -- повторил я. И, видя, что он медлит, прошлепал к "Панасонику" и нажал кнопку. Гостиную вновь заполнил голос Мазура: -- Да, мы приняли решение призвать наших сторонников во втором туре выборов голосовать "против всех". Почему? Попробую объяснить... -- И не вырубай! -- предупредил я и направился в ванную. Громила преградил мне дорогу. "Магнум" он держал уже в одной руке. И если бы не глушитель, небрежно крутил бы его на пальце, как ковбои в американских вестернах. Напарник за его спиной проскользнул в арку и обшмонал мои джинсы и куртку, висевшие в просторном предбаннике. Вернувшись, бросил на журнальный столик извлеченный из куртки бумажник: -- Больше ничего. Пушки нет. Громила отступил в сторону, открывая мне путь в ванную и снисходительным движением ствола приглашая продолжить водные процедуры. Что я и сделал. "Как все вы знаете, во втором туре президентских выборов 96-го года "Яблоко" поддержало кандидатуру Ельцина. Вместе со всеми демократически настроенными гражданами России мы были поставлены перед нелегким выбором. Альтернатива Ельцину была лишь одна -- господин Зюганов. Что изменилось за минувшие полтора года?.." Я ополоснулся под душем и принялся вытираться перед зеркалом красной махровой простыней, одновременно прислушиваясь и к тому, что происходит в гостиной, и к объяснениям Мазура. В гостиной вроде бы не происходило ничего, а объяснения "яблочника" на этот раз не были пересыпаны "макроэкономическими интеграциями". Так что я вполне улавливал смысл, несмотря на некоторую отвлеченность внимания. "Как ни странно, довольно многое. Не буду сейчас говорить о том, что изменилось в лучшую сторону, а что в худшую. Принципиально важно другое. Стала очевидной необратимость выбранного Россией пути. Стало ясно, что уже нет такой силы, которая смогла бы повернуть нашу страну вспять. Кто бы ни встал у власти. Это и открывает перед каждым из нас возможность свободного, не вынужденного выбора..." Из зеркала на меня смотрела несколько осатаневшая физиономия начинающего забулдыги в той стадии стремительного запоя, когда водяра не расслабляет, а накачивает мышцы и мозги бешеной энергией, требующей бурного выхода. Слегка затекший левый глаз и лиловый, приятного дымчатого оттенка синяк во всю скулу свидетельствовали об уже достигнутых результатах, а правая сторона была открыта для новых свершений. Что бы, интересно, сказала Ольга, если бы меня увидела? Но я тут же запретил себе думать об Ольге. Не было Ольги. Не было Настены. Не было Затопина и Чесны, над подмерзшими отмелями которой уже, наверное, струилась поземка. Ничего не было. Все это осталось в прежней жизни. И если повезет, будет в новой. А сейчас не было ничего. "И поэтому сегодня мы говорим "нет". Поэтому сегодня мы призываем наших сторонников голосовать "против всех". Мы больше не намерены нести ответственность за глупости, которые будут сделаны людьми, получившими мандат при нашем согласии..." Я оделся и даже причесался, хотя всклокоченная шевелюра гораздо больше соответствовала моему нынешнему имиджу. Я не спешил. Куда мне было спешить? Они не спешат, а мне тем более некуда. В монолог Мазура вклинился Эдуард Чемоданов: -- Пресс-служба ЛДПР распространила сообщение о поддержке господина Антонюка. Своим решением "Яблоко" фактически вручает ключи от губернаторской резиденции коммунистам. Полагаю, вы отдаете себе в этом отчет? -- Какой бы выбор ни сделали наши сограждане, это будет их выбор. Мы примем его так, как подобает настоящим демократам. -- Как, господин Мазур? -- Стиснув зубы, господин Чемоданов. Стиснув зубы. Я вышел в гостиную, выключил телевизор, уселся в кресло и спросил: -- Ну? Чего надо? Выкладывай и вали. Мой визави нахмурился. Громила услужливо предложил: -- Окоротить его, Кэп? Кэп. Значит, это и есть Кэп. Его я, честно сказать, не ждал. Думал, что пришлет кого-нибудь из своих подручных. Но явился сам. Значит, важное дело. Очень важное. Я обернулся к громиле: -- Ты, педрила! Я тебе сейчас твой "магнум" в жопу засуну и выстрелю. Понял? Окоротит он меня! От такой наглости он даже перестал двигать челюстями. -- А нормально поговорить мы не можем? -- спросил Кэп с легкой брезгливостью. -- Как приличные люди. Нет? Точно прибалт. Эстонец или латыш. Или литовец. По интонации чувствуется. -- Нормально, да? -- переспросил я. -- Это, блин, как? Ты вламываешься ко мне с двумя холуями, да? У одного громобой сорок пятого калибра с глушаком, у другого тоже какая-то пукалка, да? И третий небось в коридоре за дверью, мля! И хочешь нормально поговорить, блин? Не густо у меня со словарным запасом. "Мля", "блин". Что там еще есть? А, вот что: бляха-муха. -- Давай говори. А то мне спать пора, у меня режим, -- сказал я и добавил: -- Бляха-муха. Он явно не мог сообразить, какой взять со мной тон. Из чего я заключил, что они не мочить меня пришли, а что-то выяснить. Скажем, так: сначала выяснить, а уж потом, может, и замочить. Недаром же глушачок прихватили. Понял-то это я сразу, а сейчас только убедился, что понял правильно. И решил, что пора сбавить обороты. -- Эй, шнурок! -- обратился я к напарнику громилы, который вывалил на диван содержимое моей сумки и прослушивал аудиокассеты, по очереди вставляя их в плеер. -- Ты сюда пришел кайф ловить? Принеси шефу выпить. Там, в мини-баре. Чтоб он не думал, бляха-муха, что здесь отморозки живут! Тот вопросительно взглянул на хозяина. -- Что там есть? -- спросил Кэп. -- Битлы. Би Би Кинг. Старье. Только это вот хрен знает что. - Он протянул боссу плоскую черную коробочку с маркой "Сони". -- Дисплей, светодиод. Вроде пейджера. Но не