ть на
машине в лужу перед шахтой?
     - О!  Въезжает  в  лужу,  вызывает  Еськова,  и  тот  вынужден в  новых
штиблетах топать аки посуху. И на следующий день лужа засыпана.
     - Товарищи,  есть хочется!  - пожаловалась Катерина. - В гостинице ужин
стынет.
     Рева  слушал этот странный разговор и,  хотя говорили по-русски,  плохо
понимал,  о  чем они спорят.  Видно,  крепко ушибся головой.  Он потрогал на
затылке слипшиеся волосы и пожаловался заместителю министра:
     - Всю жизнь для детей старался.  А они,  вишь, какие пошли нынче! Вы бы
похлопотали, Иван Кондратович, - квартира нужна прямо позарез.
     Но  замминистра Точинков по-человечески не  мог  ответить мастеру Реве,
сморщил свой утиный нос и отмахнулся:
     - Старик,  выходи из  роли.  Не  жми на мозоль:  сам давлюсь с  зятем в
кооперативной квартирке.
     И вся странная компания исчезла.
     Рева ругнулся в их адрес и почувствовал, что его кто-то тормошит.
     Он лежал на полу, над ним склонился зять Еременко и испуганно твердил:
     - Папаша, вставай!
     - Э-э! - сказал Рева. - Совесть-то у тебя есть? Ведь нам еще жить надо.

     Меня зовут Михаил Устинов.  Мне тридцать шесть лет,  я  живу в  Москве,
работаю социологом.  Ежедневно я  вижу  на  улицах и  в  метро  сотни людей,
которых не  знаю.  Они  с  озабоченными лицами  проходят мимо  меня  в  свою
вечность. "Нам вечность отпущена на два часа", - сказала моя жена...
     Я предполагаю,  что эти люди,  собираясь вместе,  больше не поют песен,
что  они  наверняка не  знают  своих  соседей по  дому,  что  просто  боятся
незнакомых.  Для чего я иногда повторяю боевые приемы по учебнику кунг-фу? У
меня нет личных врагов,  к тому же я умею разговаривать с людьми...  И, если
разобраться,  мне не страшны ни враги,  ни хулиганы. Но я играю в героя. Мне
хочется риска,  боя,  победы.  А  откуда неуверенность?  От ощущения,  что я
куда-то спешу и не успеваю. Нет, говорю я себе, ты напрасно тревожишься, все
хорошо.  И  бегу.  Двадцать километров до работы,  двадцать обратно.  Сквозь
стены проникают звуки чужого быта,  голоса телевизора,  собачий лай, гудение
водопроводных труб,  пререкания супругов.  Одни веселятся,  другие ругаются,
третьи моются,  четвертые двигают стулья над  моей  головой.  Живая  жизнь в
нашем многоэтажном доме-поселке.  Это одиннадцатый по счету дом, в котором я
живу. У моей дочери - второй. Сколько их у нее еще будет?
     Сплошные перемены...  Перемена городов,  домов,  стилей жизни,  друзей,
работы,  привычек,  жен,  мужей,  моды,  школьных программ,  взглядов. Никто
никого не принуждает к переменам. Все - добровольно. Жажда обновления.
     А я хочу остаться собой.  Вот старый дом в поселке,  где жили мои дед и
бабушка,  где родился отец и где я научился ходить.  Вот улица,  здесь живут
газомерщица тетя Роза,  слепой дядя Андрей,  насупленный дед  Рева,  строгая
мать моих друзей детства Катерина Афанасьевна Пшеничная. Роза красива, к ней
ходят ночевать парни с шахты,  и я ее жалею. Вот отчаянные головы - шахтеры.
Вот  кладбище.  "А  молодого  коногона несут  с  разбитой головой..."  Небо,
курганы, лесополосы, огороды, балка Дурная, колючий терновник.
     ...Толя  Ивановский перешел  работать на  шахту  и  вступил  в  садовый
кооператив,   ему  нужны  деньги  на  строительство.  Как  я  и  думал,  его
утверждение,  что ему уже ничего не надо, оказалось неправдой. Ему нужен был
кусок своей территории,  где  он  переставал быть горожанином и,  кропотливо
углубляясь в хозяйство, обретал душевное равновесие. И работа на этом клочке
земли сплотила его семью.  Всю неделю он  приближается к  своему саду сквозь
подземные горизонты, тяжелый уголь, привычное напряжение. В нем возрождается
Грушовка с ее жизнестойкостью. Он спрашивает у своих детей: "Где вам лучше?"
- "Здесь,  в саду!" -  "Почему?" -  "Здесь ребята".  В городе,  они считают,
ребят нет,  а только ученики.  И та,  ушедшая Грушовка, с завистью глядит на
легкий  нарядный  поселок,   на   это   веселое  копошение  на   участках  и
прислушивается к "Последним известиям", долетающим из транзистора.

     ...Мимо проехал конный милиционер в старой форме с красными погонами.
     - Командир, ты не заблудился? - спросил его Устинов.
     - Освободите площадку,  -  строго вымолвил он.  -  Оператор нервничает,
посторонние в кадр лезут.
     Устинов и  Ивановский спорить не стали.  Михаил вспомнил о тетке,  пора
было возвращаться.  Еще  раз  оглянувшись на  попыхивающий паровоз,  Устинов
подумал: "Как это все близко!"
     - А  жаль,  что  мы  в  кадр  не  попали,  -  улыбнулся  Ивановский.  -
Представляешь, Миша, вот был бы фокус!