ссия. Вы обратились ко мне с просьбой разобраться в весьма, я бы сказал, сложном семейном деле. Дело, подчеркиваю, семейное, так что я выполняю лишь вашу волю, как адвокат. Речь идет о заявлении по признанию вашего отца, господина Маттиаса Клаузена, невменяемым... Однако, такое заявление должно опираться на факты, чтобы я мог представить его в суд. Как ближайшие родственники, вы должны обосновать свое заявление. Прошу. Эгмонт. Ого! Нет, я в этом деле вам не родственник. Беттина. Сядь на место. Эрих. Как член совета директоров фирмы, я могу сказать следующее. Господин Клаузен сам, единолично, решил продать фирму. С любой точки зрения, такой шаг вызывает серьезные возражения. Он режет курицу, которая несет золотые яйца. Фирма приносит прибыль и можно говорить лишь о ее расширении, а не о продаже. Его поступок граничит с сумасшествием. Он неадекватно оценивает сложившуюся конъюнктуру рынка, не может трезво оценить финансовые последствия такого шага. Вольфганг. Но отец часто говорил, что заработал уже достаточно, и хочет уйти на покой. Эрих. Это он заработал достаточно, а мы? Вольфганг. Думаю, денег от продажи фирмы хватит всем... Паула. Прекрати свои профессорские штучки! Мой отец, генерал, всегда говорил, что деньги, прежде всего, должны работать. Вольфганг. То-то он разорился на биржевых спекуляциях. Беттина. Вольфганг, ты что, одобряешь продажу фирмы? Вольфганг. Да, нет, просто решил кое-что уточнить... Беттина. Вот и прекрасно, что ты не одобряешь. Я со своей стороны хочу еще раз сказать о маминых драгоценностях. Отец подарил этой... Петерс мамино колье, кулон... Вот, я составила точный список. Здесь все указано, - что, кому, и... сколько стоит. Беттиан передает Ганефельдту список. Оттилия. А этот замок в Швейцарии? Думаю, что он стоил папе уйму денег. Ганефельдт. Да, дом в Швейцарии, хотя и не замок, но стоил достаточно много. Кроме того, деньги еще потребуются, и немалые, на его ремонт и реставрацию. Оттилия. А мы можем приостановить, наложить вето на подобные неразумные траты отца? Ганефельдт. Увы, это пока невозможно. Да и в будущем придется немало потрудиться, чтобы возвратить деньги. Оттилия. И что, мы ничего не можем сделать? Эрих. Можем, дорогая, но не все сразу. Мы еще посмотрим, за кем будущее. Стрелки часов назад не повернуть! Оттилия. Какие стрелки? Куда повернуть? Паула. Никуда, дорогая, это твой муж так образно выражается. Он хочет сказать, что все сумасбродства вашего отца, а моего свекра, рано или поздно мы прекратим. И эти его походы по супермаркетам. Весь город уже смеется над ним. Беттина. О чем ты говоришь? Кто смеется? Паула. Об этом ты спроси лучше Эриха, он все знает о счетах за покупки. Эрих. Да, я проследил несколько счетов из магазинов... Маттиаса Клаузена теперь там хорошо знают. Он покупает модные рубашки, галстуки, костюмы и, извините, трусы... Причем все, как всегда, самое модное и дорогое. Счета просто астрономические. Беитина. Какой стыд! Эгмонт. А что же здесь стыдится? Если бы отец покупал какое-нибудь старье, вот тогда... А отец всегда был немножко франтом. Беттина. Боже мой, модные трусы! Эгмонт. А по вашему, если отцу семьдесят лет, так он должен ходить в меховых кальсонах? Беттина. Прекрати издеваться, Эгмонт! Тебе не дорога честь нашей семьи! Эгмонт. Отчего же, дорога. Но как честь семьи может зависеть от отцовских трусов? Вольфганг. Хватит, Эгмонт! Ты попросту глуп! И не дерзи старшим! Эгмонт. Перестань, Вольф. Будто ты каждый год перед летним сезоном не покупаешь новенькие плавки, чтобы красоваться на пляже перед своими студентками. Паула? Какими студентками? Какими студентками, Вольфганг? Вольфганг. Да не слушай ты его. И прекрати меня щипать! Лучше подумаем, что нам делать с картинами. Эрих. Что еще за картины? Вольфганг. Отец еще лет тридцать тому назад приобрел пару дюжин полотен старых мастеров. Они все время так и пролежали в подвале не распакованными. Теперь отец отправил их в Швейцарию, чтобы украсить дом, как он сказал. Эрих. Две дюжины картин? И все отправил в эту развалюху в Швейцарии? Вольфганг. Ну, да, конечно все. Эрих. А сколько стоят эти картины? Вольфганг. Когда отец их покупал, он заплатил сумму с пятью нолями. За каждую... Эрих. А сколько они стоят сейчас? Вольфганг. Трудно сказать. Но, если учесть, что старые мастера сейчас в большой моде, то цена их увеличилась по меньшей мере раза в два. Эрих. Как интересно! Эгмонт. А почему это тебя волнует, Эрих? Ты же всегда говорил, что не любишь и не понимаешь эту мазню, именуемую живописью. Эрих. Не скажи... Картину, которая столько стоит, я пойму мгновенно и полюблю всем сердцем... Беттина. Теперь о самом главном. Об этой... Инкен Петерс. Паула. Об этой шлюхе я вообще ничего не желаю слушать. Вольфганг. Придется, дорогая. Но что мы можем сказать по этому поводу? Отец пока не сделал никаких официальных заявлений о своих намерениях. Беттина. Этого и не надо. Достаточно того, что он привел ее в дом и чуть не заставил нас всех сидеть с ней за одним столом! Эгмонт. А что здесь особенного? Беттина. Эгмонт! Ну как ты не хочешь понять, что может наступить такой момент, когда тебе придется звать эту... эту... Петерс мамой! Эгмонт. Ну и фантазии у тебя, сестренка! Мама у нас у всех есть, и зачем же мне кого-то еще называть мамой? Глупости! Паула. Нет, не глупости, самая, что ни есть правда! Ты ничего не понимаешь. Беттина. Хватит! Господин Ганефельдт, вы записали все пункты? Ганефельдт. Да, абсолютно точно. Думаю, этих фактов достаточно, чтобы я от вашего имени смог подать соответствующее обращение в суд. Суть его в том, что господина Клаузена следует считать невменяемым в силу ослабления его умственных способностей из-за преклонного возраста и болезни. Суд будет проверять все факты и назначит соответствующие медицинские экспертизы. Беттина. Да, пожалуйста. Боже, как хорошо, что мама не видит этого позора! Паула. Да, моя дорогая свекровь не перенесла бы этого. Такое впечатление, что мы ее хороним во второй раз... Ганефельдт. Ну, вот, все готово. Теперь дело за вашими подписями. Вольфганг. Честно скажу, что мне тяжело.... очень тяжело, но моя совесть не может молчать, я должен... (подписывает). Оттилия. Бедный, бедный папа... Как мне его жаль. (подписывает). Эрих. Дай-ка сюда бумагу, дорогая... Так. Вот вам моя подпись, господин Клаузен... Я всегда говорил, стрелки часов назад не повернуть. (подписывает). Пауда. Опять он про свои часы. Боже, бедная моя дорогая незабвенная свекровь, я делаю это ради вас одной, ради вас... (подписывает). Беттина. Теперь я . Боже, как я не хочу этого делать... Я столько боролась за отца, я, можно сказать, вырвала его из лап смерти и вот... Пришла какая-то... эта... Нет, нет и еще раз нет! (подписывает). Теперь твоя очередь, Эгмонт. Эгмонт. Нет уж, увольте. Я все смотрел на вас и до конца не верил, что такое вообще возможно... А теперь вижу - возможно, и еще как. С нашей семейкой, я вижу, все возможно... Нет, этот гнусный документ я не подпишу. Вы же заживо хороните отца! Как ему жить после этого? Это ваша забота? Это вы о нем беспокоитесь? Бросьте, это вы о его деньгах заботитесь. Нет, раз уж я не могу вам помешать, так хоть участвовать в этом грязном деле не буду. Прощайте, дорогие родственники. Встретимся в аду! Эрих. Как он смеет! Эгмонт уходит. Беттина. Ну и пусть. Он всегда был папиным любимчиком, да и на эту... эту Петерс смотрит влюбленными глазами. Ничего, он еще одумается. Господин Ганефельдт, все в порядке? Ганефельдт. Да, отсутствие подписи одного из членов семьи ничего не меняет. Завтра же я передам это заявление в суд. Когда делу будет дан ход, все юридические действия господина Клаузена будут недействительны до окончания разбирательства. На этот период он будет объявлен недееспособным. А за это время, я думаю, можно будет придти к какому-либо решению. Надеюсь, господин Клаузен будет благоразумен и все решится к общему удовлетворению. Картина вторая. Небольшая харчевня в альпийской деревне. Мужчины пьют пиво, молодежь танцует народные танцы. За одним из столиков сидят вместе с местными жителями Маттиас и Инкен. Гюнтер. Простите, это вы теперь новый владелец дома старого Шменкеля? Маттиас. Да, меня зовут Маттиас Клаузен. Сейчас дом ремонтируется... Я хочу восстановить все, как было раньше. Гюнтер. А я - Гюнтер. Гюнтер Эбенау. Поздравляю, господин Клаузен, вы сделали хорошую покупку. Это замечательный дом. Оттуда самый красивый вид на наше озеро. Вы рыбак? Маттиас. Конечно, еще какой! Недавно я вытащил вот такую щуку! Инкен. Не верьте ему, не верьте ни единому его слову. Маттиас. Это еще почему такая дискриминация? Инкен. Да именно потому, что ты настоящий рыбак! И преувеличиваешь. Щука была всего вот такой! Маттиас. Неправда, она была гораздо больше. Вот такой! Я ее тащил почти полтора часа... Инкен достает откуда-то лягушку, любуется ею, а затем выпускает ее на пол. Лягушка прыгает. Эй, что это? Кто выпустил это чудовище? Маттиас взбирается на стул. Инкен, убери этого недоразвитого крокодила! Спасите! Я с детства терпеть не мог всяких аллигаторов, удавов и бегемотов! Гюнтер. Господин Клаузен, у нас бегемоты не водятся... Маттиас. Зато прыгают вот такие монстры! Инкен, где ты его поймала? Инкен. Она, бедняга, попала в бочку с дождевой водой и не могла оттуда выбраться. Маттиас. Зато теперь она добралась до меня. Этой зверюге нужна свобода, выпусти ее поскорее отсюда! Инкен ловит лягушку и выходит с ней. Маттиас слезает со стула и садится за стол. Маттиас. Уф, наконец-то... Что-то мне захотелось чего-нибудь покрепче. Эй, бармен, пожалуйста, всем по рюмке шнапса. Выпьем за наше чудесное спасение от динозавра. Я-то думал, что они все давно вымерли... Гюнтерт. Скажите, господин Клаузен, а ведь вы не боитесь лягушек, правда? Маттиас. Маттиас, просто Маттиас...Скажу вам по секрету, я их обожаю! В детстве мать вечно меня ругала за то, что я приносил этих тварей в дом... Гюнтер. А вы весельчак, однако. Прозит, Маттиас1 Маттиас. Прозит, Гюнтер! Возвращается Инкен. Инкен. Вы пьете без меня? Какие хитрецы! Стоит мне выйти за порог, а они... Маттиас. А что мы? Мы - ничего, ведь правда, Гюнтер? Гюнтер. Правда, мы... ничего... Маттиас. Идем, Инкен, потанцуем. Инкен. Я не умею, эти танцы... Маттиас. Я тоже. Это не имеет никакого значения Инкен и Маттиас вливаются в группу танцующих. Маттиас как бы пародирует танец, выделывая немыслимые па. Инкен следует за ним. Служанка. Скажите, здесь есть госпожа Инкен Петерс? Инкен. Да, это я. Служанка. Вас к телефону. Маттиас. Кто это может быть? Инкен. Сейчас узнаю. Инкен выходит. Маттиас возвращается к столу. Гюнтер. А ты, Маттиас, добрый человек. Маттиас. (встает, подает руку) Поздравляю, Гюнтер! Ты сделал величайшее открытие в мире! Ты забил баки самому Энштейну! Гюнтер. Ты это о чем, Маттиас? Маттиас. Понимаешь, Гюнтер, как только меня не называли в этой жизни.... Иногда хорошо, иногда ругали, на чем свет стоит, но никто, никогда не называл меня добрым... Гюнтер. Они просто тупицы, Маттиас. Маттиас. Истинная правда, Гюнтер. А почему ты так решил? Гюнтер. Ты хорошо смеешься, Маттиас. Так могут смеяться только добрые люди. Скажи-ка по секрету, это твоя дочка? Маттиас. Что ты, господь с тобой дружище! Окстись! Разве может у меня, в моем-то возрасте, быть такая дочка? Это моя ... внучка! Инкен возвращается. Инкен. Звонила мама. Сначала она позвонила домой, но ей сказали, что мы здесь. Вот она... Маттиас. Что-нибудь случилось? Инкен. Нет, ничего. Я пару дней не звонила ей, вот она и забеспокоилась. Ты ведь знаешь маму... Маттиас. Что ж, идем. Нам пора. Всего хорошего, спасибо за компанию... Гюнтер. Всего доброго, заходите в другой раз... Будем рады... Маттиас. Мы еще успеем вам надоесть... Пока! Маттиас и Инкен медленно идут по берегу озера. Инкен. Какие большие яркие звезды! Здесь в горах, они кажутся совсем близкими. Вокруг так тихо и торжественно. Я чувствую себя, как в соборе... перед алтарем Маттиас берет ее за руку подводит к краю сцены и подражает священнику. Маттиас. Инкен Петерс, согласны ли вы взять в мужья Маттиаса Клаузена, быть вместе с ним в горе и радости до тех пор, пока смерть не разлучит вас? Инкен. Постой, постой! У нас нет свидетелей. Маттиас. Как это нет? А звезды? Вон та, большая и лохматая - это мой свидетель. Инкен. А моя - вот та малюсенькая и, наверно, очень далекая звездочка... Маттиас. Итак, согласна ли ты взять в мужья Маттиаса Клаузена? Инкен. Согласна. А ты, Маттиас Клаузен, согласен ли ты взять в жены Инкен Петерс, быть вместе с ней в горе и радости до тех пор, пока смерть не разлучит вас? Маттиас. Согласен, еще как согласен! Прямо сейчас! (целует Инкен). Инкен. Неужели это когда-нибудь произойдет.... Маттиас. Обязательно и ничто нам не сможет помешать. Инкен. Хорошо бы.... Маттиас. Да, я сегодня получил письмо... Только вот очки... кажется, я их оставил дома. Инкен. Давай, я прочту. Это от Штайница. Маттиас. Старый непоседа. Не успел я уехать на несколько дней, как уже пишет... Ну, и что же он пишет.... Инкен. Он пишет... Маттиас, извини, сегодня я обманула тебя.... Это не мама... Маттиас. Знаю. Кто звонил? Инкен. Эгмонт. Он сказал, он хотел предупредить... В общем, твои дети подали в суд заявление о признании тебя... невменяемым... Маттаис. Как ты сказала, невменяемым? Ишь ты, до чего додумались! Интересно! А он не сказал, они хотят меня объявить просто психом или старым придурком? Инкен. Маттиас! Маттиас. Ничего, родная, не волнуйся, я в полном порядке... Все нормально. Завтра мы выезжаем домой. Я закажу машину пораньше. Мы приедем, и я им покажу, у кого шариков в голове не хватает. Иди, отдыхай, дорогая, завтра трудный день... Инкен. Нет. Я не оставлю сегодня тебя одного... Это наша ночь. Я ее никому не отдам. Маттиас. Инкен, но ведь мы... Инкен. А звезды? Они самые надежные и честные свидетели.... Идем... Маттиас. Инкен, родная моя... Инкен. Любимый... Маттиас берет Инкен на руки и переносит через порог комнаты. Картина третья. Дом Клаузена. Штайниц завтракает. Входит Винтер. Винтер. Доктор, вы здесь? Штайниц. Со вчерашнего вечера. Винтер. Шеф так ждал вас. Вашу руку. Штайниц. В куда подевались все остальные? Беттина, Эгмонт... Да и с Маттиасом я вчера говорил только пару минут. Винтер. И как он вам показался? Штайниц. По-моему, таким, как всегда. Винтер. Я думаю, что шеф решил показать всем, кто в доме хозяин. Кроме того, перед своим уходом из бизнеса, он хочет высказать всем, что он о них думает. Штейниц. Боюсь, шеф недооценивает своих противников, его зять готов на все, а дети считают себя отверженными и идут на поводу у Кламрота. Винтер. Стало быть, наш шеф решил жениться на этой девушке? Штейниц. Я думаю, да. Винтер. И чего же он ждет? Они здесь собирались, что-то обсуждали, пока шеф был в Швейцарии... Боюсь, они припрятали т еще одну карту в рукаве. Штайниц. И что же это за карта? Винтер. Не знаю точно, но боюсь, что джокер. Я слышал... краем уха... Вы же знаете. у меня идеальный слух, гм... В общем, насколько я понял, они хотят объявить его психом и учредить опеку. Штайниц. Боже мой, да Маттиас здоров и вменяем, как мы с вами. Нет, для этого нужны веские основания. Винтер. Им основания не нужны. Они действуют по шаблону - говорят, например, об ослаблении умственных способностей, как следствии преклонного возраста, и тому подобное. Извините, шеф идет. Я удаляюсь. Входит Маттиас. Маттиас. Дружище, как я рад тебя видеть! Хорошо порыбачил? Штайниц. Великолепно! Вот такие карпы! Маттиас, Ты бы видел, как я щук вытаскивал! Даже Инкен поймала во-о-т такую рыбину! Штайниц. Может ты в Швейцарии женился? Маттиас. "Жениться" звучит несколько банально, но ты прав - я хочу вскоре узаконить отношения с Инкен. Штайниц. И чего же ты ждешь? Маттиас. Все не так просто, дружище. Сначала многое надо распутать в моей прошлой жизни и привести в ясность. Штайниц. А дети уже об этом знают? Маттиас.. Их мнение меня мало интересует. Штайниц. А ты не забыл про свою бесконечную шахматную партию? Маттиас. Я изменился. Меня больше на забавляет борьба против всех. Один мудрец сказал: в человеческой душе заложены две силы -- действенная и созерцательная. Первая двигает тебя вперед, но к цели тебя приводит вторая. Природа, искусство, философия и Инкен -- вот что наполняет теперь мой мир. А главное, представь себе, Инкен меня любит. Штайниц. Незачем и представлять, достаточно посмотреть на нее и тебя. Маттиас. Она дарит мне свой взгляд, свои юные годы, свою свежесть молодости , всю себя... И от этого мне легко и свободно. Дружище, ты можешь меня поздравить! Штайниц. С удовольствием! Мне даже завидно. Маттиас. Завидуй, завидуй, дружище! Я - достоин зависти. Появляется Винтер, несет на визитную карточку. Кто это? Винтер. Адвокат Ганефельдт. Маттиас. Какой Ганефельдт? Ах, да, он представляет интересы концерна, с которым я веду переговоры о продаже мой фирмы. Штайниц. Боюсь, не только концерна, но и твоих детей. Маттиас, а что если тебе с ними попробовать договориться? Маттиас. Когда повар решает, каким способом приготовить рыбу, то рыбу об этом не спрашивают. Хотя, возможно, мои дети вообразили, что сумеют сами руководить такой фирмой, как моя, но, увы, им, придется в ножки поклониться Клямроту. А я его хорошо знаю. Он вышвырнет их вон из фирмы и заставит просить у него милостыню. Ладно, Винтер, пусть этот адвокат войдет, узнаю, чего он хочет. Штайниц. Мне остаться? Маттиас. Нет, это я должен разрешить сам. Только сам. И я это сделаю. Штайниц. Прошу тебя, Маттиас, чтобы он не требовал, оставайся самим собой! Маттиас. А разве я бываю другим? Штайниц уходит. Клаузен садится в кресло, готовый к схватке. Входит Ганефельдт. Чему обязан? Прошу, садитесь. Курите? Ганефельдт. Иногда, но не сейчас. Маттиас. А я, как вы знаете, вообще не курю. Итак, зачем вы пришли? Ганефельдт. Разрешите мне изложить по порядку. Маттиас. Ради бога, я никуда не тороплюсь. Ганефельдт . Можно было, конечно, позвонить по телефону, но я всегда говорю перед каждым трудным делом - вперед и не надо бояться. Маттиас. Неплохой девиз. Мне весьма любопытно. Ганефельдт. Вы знаете, почему я здесь? Маттиас. Скажите, а кем вы были раньше? Может следователем или дознавателем? Вот этот взгляд, который вы мне подарили - он такой проницательный. Так что я вам отвечаю - нет, мне ничего не известно о цели вашего визита. Ганефельдт. Неужели? Это невозможно, чтобы вы... Маттиас. Что поделать, оказывается, возможно. Выкладывайте, что там у вас. Ганефельдт. Я не хочу вас шокировать. Маттиас. Как это? Что значит шокировать? Вы что, не знаете, зачем сюда пришли? Вот и начинайте. Как вы там говорили - вперед на трудности. Ганефельдт, Знаете, мне действительно трудно, но я уверен, что буду вести это дело лучше других. Я все обдумал и думаю, что прав - никто, лучше меня на станет э-э-э... посредником между двумя сторонами. Надеюсь, и вы не станете возражать? Маттиас. Думаю, мои контрагенты привлекли вас последний момент и вы еще не знаете мое твердое мнение о продаже фирмы. И я свои мнения не меняю. Ганефельдт. Но речь идет не о продаже фирмы, а о ваших разногласиях с детьми. Маттиас Ошибаетесь, любезный. Разногласия подразумевают неправоту обеих сторон, а здесь все иначе. Мои дети ведут себя непристойно, а я, как отец, соответственно на это реагирую. Вот и все. Ганефельдт. Возможно, я сожалею больше всех, тем более, что знаю - вы человек вовсе не кровожадный. И, если вы пойдете на мировую с детьми, дело уладится очень быстро в всеобщему удовольствию. Не все, как говорится, потеряно. Маттиас. Разумеется, если вы пришли с белым флагом и принесли извинения от моих детей. Ганефельдт. Увы, нет, хотя, думаю, с белым флагом мне было бы гораздо проще. Могу сказать лишь одно - если вы проявите уступчивость, то некое действие со стороны детей может быть предотвращено. Возможно. Матииас. Какое действие? Что может быть предотвращено? Вы говорите, как второразрядный актер из плохого детектива. Не корчите из себя шута, и говорите прямо. Извините, я не хотел вас обидеть. Забудьте то, что я сказал. Начнем все с начала и спокойно. Так вот, некое действие, о котором вы упомянули, меня очень мало волнует. Но все-таки, в чем суть этого действия? Ганефельдт. Прежде всего, я должен вас уведомить - суд назначил меня временно вашим адвокатом, советником и теперь я всецело в вашем распоряжении. Маттиас. Ну-ка, повторите еще раз и очень медленно: " Суд назначил меня..." Ганефельдт. Я не стану повторять, пока вы не признаете ваше положение де-факто. Пожалуйста, поймите, что я не враг вам, а преданный друг. Маттиас. Если вы не хотите, чтобы я вам сейчас треснул по башке, изложите все ясно и четко. Ганефельдт. Пожалуйста. Четко и ясно - возбуждено дело об учреждении над вами опеки. Маттиас. У вас извращенное чувство юмора. Ганефельдт. Я абсолютно серьезен и изложил только факты. Маттиас. Так, продолжайте, продолжайте. Может, еще что-то в мире произошло - землетрясение, например, всемирный потоп, конец света или еще что-нибудь небывалое, что еще не дошло до меня. Стало быть, меня хотят взять под судебную опеку? Ганефельдт. Совершенно верно. Именно так обстоит дело. Маттиас. Решение уже принято или дело только начато?.. Ганефельдт. Только начато. Но вы опытный человек и должны знать, что на время его разрешения в вашу пользу вы теряете свои гражданские права. Маттиас. Вы хотите сказать, что отныне я - недееспособен? А вы - мой опекун? Ганефельдт. Друг, только преданный друг. Маттиас Вы тоже опытный юрист и не можете не понимать, что означает для такого человека, как я и для всего общества подобное положение? Ганефельдт. Все еще может кончиться для вас благополучно. Маттиас. Нет, до вас не доходит, что в нашем обществе достаточно недели гражданской смерти, чтобы потом никогда не отделаться от трупного запаха. Ганефельдт. Этого весьма просто избежать. Маттиас. Господин адвокат, вот здесь вы ползали по моим коленям, играли с моим сыном, а я вам показывал книжки с картинками... Когда вам исполнилось одиннадцать лет, я подарил вам золотые часы, помните? Ганефельдт. Они у меня до сих пор.... Маттиас. У вас хорошая память, так что припомните, кто пошел на это преступление? Кто возбудил дело? Кто подал ходатайство? Кто, спрашиваю я, бесстыдно поставил свою мерзкую подпись под этим позорным документом? Ганефельдт. Господин Клаузен, ваши дети готовы помириться.... Маттиас. Итак, насколько я понимаю, эту мерзость подписали - мой сын Вольфганг, моя дочь Беттина, моя дочь Оттилия и... и еще... Ганефельдт. Нет, Эгмонт не подписал. Маттиас. Единственный огонек в этом мраке... Хорошо... Так вот, значит, какова вершина моей жизни? Мне представлялось все иначе. Наверно так было, когда распяли Христа и в храме разорвалась завеса... Ганефельдт. Господин Клаузен, шеф... Ваши дети и сами не представляли всех последствий своего ходатайства. Они сейчас здесь, в доме, они хотят вас видеть, умоляют понять их и, если можно, просят простить. Они, можно сказать, ждут от вас отпущения грехов. Клаузен Дети! Ждут меня? Какие такие дети? Я никогда не был женат! У меня никогда не было ни жены, ни детей. Разве только Эгмонт? Точно, он не может быть сыном той же матери, которая родила остальных! Так вот, господин опекун, передайте моим детям, что мне семьдесят лет и я опять холост! Будьте здоровы, господин опекун, не кашляйте! Клаузен уходит. Входят Беттина и Оттилия, за ними следом -- Вольфганг с Паулой. Беттина. Ну, что он сказал? Как воспринял новость? Ганефельдт. Вы лучше спросите, каково мне пришлось? Когда с горы падает камень, он вызывает камнепад. И горе тому, кто посмеет стать на его пути. Беттина. Лучше бы все это дело замять. Я не представляла себе, к каким последствиям это может привести. Оттилия. Но это было необходимо! Вольфганг. Да, мы не хотели, но так было нужно, такова горькая необходимость. Не более. Отец должен понять. Ганефельдт После такого удара в спину, трудно рассчитывать на понимание. Вольфганг. Собственно говоря, это простое юридическое действие, поиск компромисса. Ганефельдт. Честно говоря, я не сторонник подобных компромиссов. Из других комнат доносится звон разбиваемого вдребезги фарфора. Вольфганг. Что это? Ганефельдт. Не знаю. Беттина. Это самые ужасные мгновения моей жизни! Как мне это пережить! Входит Штайниц. Штайниц. Поздравляю. Ваш отец совершенно вышел из себя! Он рвет семейные портреты, топчет ваши детские фотографии. Я его знаю - скоро он разнесет весь дом. Что вы ему сказали? Беттина Что же мы наделали? Это все твой муженек, Оттилия! Да и ты тоже, и ты, Вольфганг Вы же все в один голос твердили, что это необходимо! Беттина. А я ведь ничего не понимала... Оттилия. Врешь! Это ты сейчас только кричишь, что не понимала. Все ты знала и прекрасно понимала, Беттина! Вольфганг. Да, да, и я тоже сомневался. Ганефельдт, подтверди, разве я, не спрашивал, можно ли сделать все как-то иначе? Ганефельдт. Спрашивал, но сейчас это не имеет никакого смысла. Вас ждет еще одно испытание, так что перестаньте пускать слюни. Вы должны объясниться с отцом, так что приготовьтесь отвечать за свои действия. Входи Маттиас.. Маттиас. Куда вы спрятали мой гроб? Беттина. Мой дорогой папа!.. Маттиас Я хочу видеть свой гроб! Где гроб? Куда вы его спрятали? Ведь вы его давно приготовили для меня, не так ли? (Вольфгангу.) А как ты, ветренник? Помнишь, я звал тебя ветренником? Как ты поживаешь и что поделывает твой покойный папа? Вольфганг. Это что-то ненормальное! Не понимаю, как могло до этого дойти? Маттиас. Что вы сказали, господин профессор? Вольфганг. Я сказал, еще неизвестно, папа, кто из нас двоих более несчастен. Маттиас. Вы, конечно, не знаете, господин профессор, что, когда вы появлялись на свет, сутки не отходил от постели вашей матери? Ваша головка имела неправильную форму и я заботливо выправил ее -- она была еще мягкой... Но теперь ваша голова весьма отвердела, весьма отвердела... Вольфганг. Отец, это было уже так давно, а я хотел бы... Маттиас. Теперь вы - профессор, так объясните мне с помощью философии, зачем я помог вам появиться на свет? И почему мы оба -- я и ваша мать -- плакали при этом ? Почему я был так слеп и не разглядел, когда укачивал вас, что прижимаю к сердцу своего убийцу? Вольфганг. Отец, это ужасно и несправедливо! Маттиас. А я и не жду от вас ответа. Мне он не нужен. А вы правильно сделаете, если будете молчать. Для преступника самое правильное поведение - молчать. Вольфганг. Я -- не преступник! Маттиас. Конечно! Разумеется! Убить отца - разве это преступление? Так, пустячок... Ганефельдт. Господин Клаузен, еще не поздно. Дело можно прекратить. Беттина. Папа, мы заберем наше ходатайство. Ведь мы все делали для твоего же блага! Никто не застрахован от болезни, но сейчас медицина творит чудеса. Я думаю, ты здоров и уже завтра все выяснится. Маттиас. Выяснится? Завтра? Да мне и сегодня все ясно. Так что не войте и не лейте крокодиловых слез! Оказывается женщина может рожать не только людей, но и жутких чудовищ. Они десятки лет бегали по моему дому в образе моих детей, У них были человеческие лица! Почти целую жизнь ползали они вокруг меня, лизали мне руки и ноги а потом набросились на меня всей стаей и... разорвали. Оттилия. Ты несправедлив к нам! Конечно, мы могли ошибаться, но кто не делает ошибок? Ты тоже бывал неправ. Нам просто хотелось устроить нашу жизнь, наладить добрые отношения, как это было раньше. Маттиас. Дочка, а у тебя неплохой суфлер! Беттина. Отец, отец! (Пытается припасть к его рукам.) Маттиас. Пошла вон, мегера! Не брызгай на меня своей ядовитой слюной! Штайниц. Хватит. Думаю, вы добились своего и вам пора уходить. У вас довольно странные понятия о примирении. Маттиасу становится плохо. Быстро входит Инкен, за ней Винтер, неся на серебряном подносе графин с коньяком. Штайниц. Сердце, сердце!.. Инкен (наполняет фужер коньяком). Это ему обычно помогало... Штайниц. Слава богу, что вы спокойны, Инкен. Инкен . Сейчас не время причитать, надо действовать! Картина четвертая. Квартира Анны и Инкен Петерс. Анна вяжет. Входит Иммос. Иммос. Добрый вечер, Анна. Анна. Да уж, конечно добрый, если бы не эта буря. Иммос. Вы правы. Господи, что за погода! И опять этот дождь. Стучит и стучит... . Анна. Еще эта собака воет и воет. Иммос. Скажите, Анна, Инкен вернулась из Швейцарии? Анна. Да, слава богу. Иммос А вы знаете, что господин Клаузен составил завещание и все имущество и недвижимость в Швейцарии оставил Инкен.. Анна. Дочь мне говорила об этом, да только ее это не очень-то радует. Она беспокоится о здоровье господина Клаузена. Умрет он - умрет и она. Я-то ее хорошо знаю... Опять собака воет. К чему бы это? Иммос. Чего-нибудь испугалась, ветер-то, вон какой... Анна. Нет, там кто-то есть, собака зря так надрываться не станет. Может вы сходите, посмотрите, господин пастор? Раздается резкое дребезжание колокольчика. Анна. Что я говорила! Иммос. Сейчас открою. Резкий звонок. Входит Маттиас. Анна. Кто вы? Маттиас. Я думаю, мы знакомы, Анна. Анна. Анна? Меня называет Анной незнакомый человек? Маттиас. Я сам для себя порой незнакомый человек... Анна. О господи! Как же я вас сразу-то не узнала! Это вы, господин Клаузен, в такую ночь? Маттиас. Это я. Да, кажется, что дождь льет на всем белом свете... Анна. Да входите же поскорей. Маттиас. Ведь сегодня ровно год, как я впервые пришел к вам. Этот день я не забуду никогда, он перевернул всю мою жизнь. И меня, как преступника, потянуло сюда. Анна. Это, конечно, очень приятно, господин Клаузен. Неужто вы пешком сюда добрались? Маттиас. Вы правы - именно пешком. Как и подобает влюбленному юноше - пешком сквозь гром и дождь. А вот выпить чего-нибудь этому юноше не помешало бы. Анна. Господин Клаузен, вам надо переодеться в сухое. Вас ограбили, угнали машину? Маттиас. Нет, меня никто не грабил и машину никто не угонял. Просто я встал и легким спортивным шагом пришел к вам. Мне этого очень хотелось и вот я здесь и хочу сварить пунш. Иммос. Вам, в таком состоянии, горячий пунш - лучшее лекарство. Маттиас. А, это вы, господин пастор. Очень вовремя. А о каком состоянии вы говорите? Иммос А о таком - вы промокли до костей. Анна. Сейчас, я принесу все, что нужно. Маттиас. Лучше пусть этим займется Инкен, а мы с вами поболтаем. Кстати, где она? Анна. Это вы меня спрашиваете, где она? Маттиас. А кого же еще - я ради нее и пришел сюда. Может быть, она уже легла спать? Анна. Но Инкен здесь нег. Разве вы не помните? Она переехала к вам. Маттиас. Переехала? Ко мне? Как же я забыл об этом... Нет, нет меня никто не грабил, не бил по голове и машину мою не угоняли, не было никакой аварии... Я запомнил ваш колокольчик с моего первого визита к вам.. Я узнаю его из тысячи. Можно я еще раз позвоню? (Выходит, дергает колокольчик.) Поверите ли, я всю дорогу с нетерпением ждал, когда задребезжит ваш колокольчик... И дверь мне откроет ... Инкен. Анна. Господи, что с ней? Маттиас. С Инкен? Ничего. С ней ничего не случилось. Кстати, а где обещанный пунш? Или нет, давайте-ка лучше сварим грог. Где водка? Вы знаете, Анна, у вас я ощущаю чувство полной безопасности, покоя. Конечно, вы вполне можете выставить меня за дверь. У меня сильные противники и с ними благоразумнее, конечно, не связываться, здесь нужно немалое мужество, но... Мне нужна только одна ночь и безопасное убежище на эту ночь. Я щедро заплачу - хотите столько золота, сколько весите вы сами? Я вам его дам. Завтра оно будет мне ни к чему... Анна. Что и говорить, предложение щедрое, но никакое золото не может заставить меня преступить закон. Маттиас. Весьма благоразумное суждение. Я его обдумаю. Я вообще люблю думать. И как-то недавно я открыл весьма любопытную одну тайну. Если посмотреть на мир, стоя на голове, то оказывается, что у многих людей можно увидеть огромные когти и клыки. Вы не верите, Анна, улыбаетесь, а это истинная правда. Анна. Мне и в голову не приходит смеяться.... Иммос. Разрешите задать вопрос, господин Клаузен, что вы здесь делаете посреди ночи? Маттиас. С удовольствием отвечу. Я освободился, господин пастор, я свободен, как птица. А потому делаю то, что хочу. Как говорят юристы, наступила моя гражданская смерть. А стало быть, юридически я умер, Меня, говорят они, больше нет. А я - есть и могу быть тем, кем захочу. Могу - куклой и вот так пищать - "уа-уа-уа", могу стать котом и просить у вас молочка - "мяу-мяу-мяу", могу вообще притвориться огородным пугалом и отпугивать ворон - "кыш-кыш-кыш". Я могу делать все это и никто, заметьте, никто на найдет в этом чего-либо предосудительного. Я вам даже скажу по секрету, что запросто могу отстреливать в небе сазанов и ловить в речке попугаев. На удочку! Теперь я могу все! Иммос. У вас всегда было превосходное чувство юмора. Маттиас. Разумеется! Но теперь развелось столько любителей пошутить, господин пастор и я уже сам смеюсь их шуткам. Например, я вызываю к себе моего директора, он не является. Я кому-то даю деньги, а они до него не доходят. Я подписываю чек, а банк его принимает к оплате. Я заключаю договор, а его объявляют недействительным. Я высказываю свое мнение, а оно никого не интересует. Это ведь совсем другой юмор, не так ли, господин пастор? Иммос.(Анне) Надо позвонить ему домой и сообщить семье. Боюсь, случилось что-то страшное. (Клаузену) Я бы пригласил вас к себе, но, боюсь, все уже спят... Анна. Господин Клаузен, переоденьтесь в сухое, прошу вас. А я сейчас вернусь... Маттиас. Охотно. (Пастору.) Нет-нет, я не могу пойти к вам, спасибо, этот дом - моя последняя надежда. Иммос. Я предложил от чистого сердца. Маттиас. Понимаю, спасибо, но я решил бежать и зашел проститься... Иммос.. Скажите, чем вы так сегодня взволнованы? Что-то вы чересчур мрачно смотрите на мир. Маттиас. Взволнован, кажется, так вы сказали? Очень верное определение, я взволнован... Да-да, но только вот чем я взволнован? Не знаю, но взволнован... Может, позже я выясню, что же это так меня взволновало. А пока пойду, переоденусь. Клаузен уходит. Иммос. И это Маттиас Клаузен! Великий Маттиас Клаузен! О боже! Боже! Входит Анна. Иммос. Что будет с Беттиной! Со всеми детьми! Анна. Что будет с Инкен, хотели вы сказать. Иммос. Я ведь я предупреждал, я говорил, что из этого ничего хорошего не выйдет. Да, жизнь - жестокая штука, она опровергает все предвиденья. Анна. Я дозвонилась. Подошел к телефону доктор Штайниц, он все рассказал. Иммос. И что говорит доктор Штейниц? Анна. Да он говорит, что господин Клаузен был сам не свой и пришлось вызвать какого-то знаменитого врача. Приставили к господину Клаузену двух санитаров, а тот возьми да исчезни. Весь дом перерыли, полицию вызывали. Думали, он того... покончил с собой. Все семейство взвыло. Иммос. Ужасная ситуация. Адвокат Ганефельдт рассказывал мне, что произошло. Дети подали ходатайство об учреждении опеки над отцом, а его назначили опекуном. Разве можно так поступать с таким сильным человеком, как он. Я отговорил бы детей от такого ходатайства. Анна. Боже, где же Инкен? Иммос. Дети ищут господина Клаузена. Они звонили мне, поэтому я и зашел к вам... Анна. Хоть бы Инкен скорей приехала, хоть бы она застала его в живых! Иммос. Вы так опасаетесь за его здоровье? Анна. Да, как только я его увидела сегодня. Иммос. Адвокат и дети должны подъехать с минуты на минуту. Надо бы задержать здесь господина Клаузена до их приезда. Пойду, приведу себя в порядок. Нам предстоит тревожная ночь. (Уходит.) Автомобильные гудки. Входит Штайниц. Штайниц. Здравствуйте, Анна. Не волнуйтесь, Инкен со мной, она в машине. Господин Клаузен здесь? Анна. Совершенно верно. Он здесь. Только вот не ручаюсь за его здоровье. Штайниц.. Ничего удивительного. Этот бедный затравленный человек валится с ног. Но, пока он жив, а значит - не все потеряно. Инкен в это верит. Анна, я не только доктор, но и друг Маттиаса. Его надо увезти отсюда, из страны, я не знаю куда, но должны.... Мы просто обязаны спасти Маттиаса, иначе ему конец... Пойду, скажу Инкен, что он здесь. Штайниц выходит. Анна. Господи, мало мне, что я маялась со своим мужем, так теперь и с дочерью... Я так надеялась на ее счастье и вот, что же я получила? Это она навлекла на нас новые несчастья! А ведь я ее предупреждала! Бог свидетель, я ее предостерегала! Входят Инкен и Штайниц. Немного спустя входит Винтер. Инкен. Это правда, мама? Где Маттиас? Анна. Уж и не знаю, как сказать... Боюсь... Инкен. Говори правду! Что с ним? Он умер? Анна. Не то, чтобы умер, но... Может это еще хуже смерти. Инкен Что случилось, где он? Где? Ты можешь ответить вразумительно? Анна. А что ты сделаешь, если я скажу? Инкен. Я заберу его отсюда, нам надо бежать. Только так я могу его спасти! Анна. Но это очень опасно, Инкен! И, наверно, противозаконно! Я не буду тебе помогать. Штайниц. Не бойтесь, Анна. Я возьму все на себя. Я столько уже видел, слышал и пережил в этой жизни, что уже ничего не боюсь. Я буду сражаться со всеми за моего друга и вашу дочь. Инкен (матери). Ты даже не представляешь, что ему пришлось пережить в последние дни. И мне тоже. Они вызвали какого-то доктора и приставили к Маттиасу санитаров. Да что там санитаров - охранников! Они заперли его, как в тюрьме! Я бы не выдержала всего этого, если бы не доктор Штайниц, он - настоящий друг! А господин Клямрот набросился на меня. Он хотел выгнать меня, как бездомную собаку, он хотел даже применить силу к слабой женщине. А уж как он меня называл, я не хочу повторять, это отвратительно, мама. Он ругался, как извозчик! Но я все вытерпела ради Маттиаса. А потом он исчез, сбежал. Если бы ты видела в ту минуту физиономию Клямрота! Он испугался! Маттииас не был больше в его власти и он затрясся от страха, а я в душе торжествовала - Маттиас свободен! Больной, беспомощный, но свободный. Мы бросились его искать. Говори быстрей, где он? Ты знаешь? Анна. Не скажу ни слова, пока ты не успокоишься. Инкен. Мама, нет времени на пустые разговоры, где он? Анна. Он поздно ночью явился к нам, позвонил в дверь. Промок под дождем, как бродяга... Инкен. Мама, где он? Анна. В спальне. Инкен бросается туда, но мать ее удерживает. Он, наверно, заснул, не буди его.. Инкен. Придется, мама. Нам надо бежать, и побыстрее. Анна. Вот только согласится ли он бежать? Инкен. Винтер, несите вещи - плед, теплую одежду и шубу... Все несите. Он поспит в машине. Отсюда до швейцарской границы несколько часов хорошей езды, а там он будет в безопасности. Весь этот кошмар останется здесь. Анна. Инкен, одумайся, ты не п