л, что знаю тебя! Ты мне затмила дневной свет! Эта музыка... это... ты... - Я давно не практиковалась, - сказала она. - Руки не работают так, как они... - Нет, Лесли, нет. Стоп. Слушай. То, что я только что слышал, - это чистое... слушай!... чистое сияние, которое ты взяла с краешка облаков и у солнечного восхода и сотворила из него капли света, чтобы я мог его слышать! Да знаешь ли ты, как хорошо, как прекрасно то, что делает в твоих руках фортепиано? - Хотела бы я! Ты же знаешь, карьера пианистки была мечтой моей жизни? - Одно дело знать это на словах, но ты ведь раньше никогда не играла! Ты открываешь мне еще один, совершенно иной... рай! Она нахмурилась. - ТОГДА НЕ СМЕЙ СКУЧАТЬ ОТ МУЗЫКИ ТВОЕГО ПРАДЕДУШКИ! - Больше никогда, - сказал я кротко. - Конечно, больше никогда, - сказала она. По складу ума вы с ним слишком похожи, чтобы ты не мог его понять. Любой язык имеет свою тональность, в том числе и язык твоего прадедушки. Скучно ему! Ну, действительно! Она приняла мое обещание исправиться, и повергнув меня в благоговейный трепет, удалилась причесываться. Двадцать один Она отвернулась от пишущей машинки, взглянула в ту сторону, где я устроился с чашкой шоколада и черновиком режиссерского сценария, и улыбнулась мне. - Вовсе не обязательно все выпивать одним глотком, Ричард, можно тянул, маленькими глоточками. Так его тебе на дольше хватит. Я расхохотался сам над собой, с ней вместе. Я подумал, что в глазах Лесли я, должно быть, выгляжу, как куча огородных пугал на диване ее кабинета. На ее письменном столе строгий порядок, папки аккуратно сложены, каждый клочок бумаги на своем месте. Да и сама она выглядела так же аккуратно: бежевые брючки в обтяжку, заправленная в них прозрачная блузка, лифчик такой же откровенный, как и блузка, отделанный прозрачными белыми цветочками. Ее волосы отливали золотом. Я подумал, - именно так и должна выглядеть аккуратность! - Наши напитки - это не пресс-папье, - сказал я. - Многие люди пьют горячий шоколад. Твои друзья, например. Что до меня, то за то время, пока ты ознакомишься с содержимым одной чашки, я могу выпить достаточно горячего шоколада, чтобы возненавидеть его вкус до конца своих дней! - Может, тебе лучше пить то, к чему ты более дружески относишься, - сказала она, - чем то, с чем ты едва знаком? Близкое знакомство с ее шоколадом, ее музыкой, ее садом, ее машиной, ее домом, ее работой. С вещами, которые я знал, я был связан целой сетью тонких шелковых нитей; к своим вещам она была привязана плетеными серебряными канатами. В глазах Лесли все, что было ей близко, имело ценность. Сценические костюмы и туалеты висели у нес в шкафах, рассортированные по цветам и оттенкам, каждый в чехле из прозрачного пластика. Подобранные в тон туфли стояли под ними на полу, подобранные в тон шляпки лежали над ними на полках. Книги в шкафах подобраны но тематике; грампластинки и магнитофонные записи - по композиторам, дирижерам и исполнителям. Несчастный неуклюжий паучок споткнулся и свалился в раковину? Все останавливается. На помощь пауку опускается сделанная из бумажного полотенца спасательная лестница. Забравшегося на нее наука поднимают наверх, осторожно выносят в сад и водворяют в безопасное место со словами утешения и мягким упреком насчет того, что раковины - это не лучшее место для паучьих игр. Я во многом был совершенно иным. К примеру, аккуратность у меня была далеко не на первом месте. Пауков, само собой, надо спасать из раковин, но нежничать с ними ни к чему. Пусть благодарят свою счастливую звезду, если их хотя бы вынесут из дома и бросят на веранде. Вещи, они исчезают в мгновение ока; прошелестит ими ветер, и их нет. А ее серебряные канаты... когда мы сильно привязываемся к вещам и к людям, то разве не уходит вместе с ними какая-то частица нас, когда уходят они? - Гораздо лучше привязываться к вечным понятиям, чем к сиюминутным, преходящим вещам, - сказал я, сидя рядом с ней в машине, которую она вела по дороге в Музыкальный Центр. - Ты согласна? Она кивнула, ведя машину с пятимильным превышением скорости и ловя зеленые светофоры. - Музыка - это явление вечное, - сказала она. Как спасенного кота, меня кормили сливками классической музыки, к которой, как она уверяла, у меня были и способности, и слух. Она тронула радио, и сразу же скрипки залились в серенаде какой-то веселенькой мелодии. - На подходе очередная викторина, - подумал я. Мне правились наши викторины. - Барокко, классика, модерн?- спросила она, вылетая на открытую полоску, ведущую к центру города. Я вслушался в музыку, полагаясь как на интуицию, так и на вновь приобретенные знания. Для барокко слишком глубока структура, для классики слишком непричесано и недостаточно формально, для модерна недостаточно витиевато. Романтично, лирично, легко... - Неоклассика, - предположил я. - Похоже, крупный композитор, но тут он просто забавляется. Написано, я бы сказал, году в 1923. Я был убежден, что Лосли знала эпоху, год, композитора, произведение, его часть, оркестр, дирижера и концертмейстера. Ей достаточно было услышать музыкальный отрывок - и она уже знала, что это; она подпевала каждой из тысячи собранных ею музыкальных записей Стравинского, для меня столь же непредсказуемую, как дикая лошадь на родео, она напевала, вряд ли осознавая, что делает. - Угадал, - сказала она. - Тепло. Композитор? Определенно не немец. Для немца недостаточно тяжело, не так много колес на дороге. Игриво, стало быть, не русский. Нет в ней ни французского привкуса, ни итальянского чувства, ни английского облика. Нет в ней и австрийского оттенка - недостаточно золота. Что-то домашнее, я и сам мог бы это напевать; домашнее, но не американское. Это танец. - Поляк? Мне кажется, это было написано в краях к востоку от Варшавы. - Удачная попытка. Это не поляк. Немного восточнее. Это русский. - Она была мной довольна. Банта не замедлила хода; зеленые огни светофоров покорно служили Лесли. - Русский? А где же томление? Где пафос? Русский! Боже ты мой! - Не торопись с обобщениями, вуки, - сказала она. - Просто до сих пор та еще не слышал веселой русской музыки. Ты прав. Здесь у него игривое настроение. - Так кто это? - Прокофьев. - Никогда бы не подумал! - сказал я. - Рус... - ПРОКЛЯТЫЙ ИДИОТ! - Взвизгнули тормоза. Банта резко вильнула в сторону, всего на метр разминувшись с пронесшимся черной молнией грузовиком. - Ты видел этого сукина сына? Прямо на красный свет! Он чуть не убил... какого ЧЕРТА он себе думает... Она переживала, словно автогонщик, случайно избежавший аварии, когда все уже миновало, и мы проехали четверть мили дальше по бульвару Крэншо. Но меня ошеломил не столько грузовик, сколько ее язык. Все еще хмурясь, она взглянула на меня, увидела мое лицо, озадаченно взглянула еще раз, попыталась подавить улыбку, но безуспешно. - Ричард! Я тебя шокировала! Я шокировала тебя своим "Черт набери?" - С большим усилием она сдерживала веселье. - Ах, моя бедная деточка! Я выругалась в твоем присутствии! Ну, извини! Я и злился, и смеялся одновременно. - Ну, ладно, Лесли Парриш, на этом конец! Наслаждайся этим моментом, потому что больше никогда в жизни ты не увидишь меня шокированным словами "черт побери!". В тот самый момент, когда я произносил последние слова, они как-то странно прозвучали в моих устах, нескладно. Все равно, как если бы непьющий сказал "пьянка"; а некурящий или не наркоман сказал бы "бычок" или "притон", или любое другое жаргонное словечко, характерное для алкоголиков или наркоманов. Любое слово, если мы им никогда не пользуемся, в наших устах звучит нескладно. Даже слово фюзеляж нелепо звучит в устах того, кто не увлекается самолетами. Но слово есть слово, звук, разносящийся в воздухе, и нет такой причины, по которой я не мог бы произнести любое слово, которое захочу, и при этом не чувствовать себя болваном. Несколько секунд, пока она поблескивала на меня глазами, я молчал. Как можно практиковаться в брани? Под мелодию Прокофьева, все еще звучащую по радио, я тихонько начал: - О... черт, черт, побори, черт-черт-побери-и-и-и-и черт-черт-побери-о... черт-черт-побори. ЧЕРТ-ЧЕРТ ПОБЕРИ-И-И. О, черт-черт-побе-побери-черт-черт-побери-о-черт-черт-побе-побери чер-р- р-р-т; О, че-р-р-р-р-р-т... ДЬЯВОЛ! Услышав, что я пою с такой серьезной сосредоточенностью, она повалилась на руль от хохота. - Смейся сколько хочешь, черт побери, вуки, - сказал я. - Я намерен хорошенько выучить всю эту чертовщину! Дьявольщина! Как называется эта чертова музыка? - Ox, Ричард, - она перевела дух, угирая слезы. - Это Ромео и Джульетта... Я продолжал петь, несмотря ни на что, и, само собой, после нескольких строф эти слова совершепно утратили свое значение. Еще бы пару строк, и я бы с легкостью чертыхался и произносил самые жугкие проклятия! А там можно освоить и другие словечки! Почему мне еще тридцать лет назад не пришло в голову практиковаться в ругани? У входа в концертный зал она заставила меня прекратить богохульства. Только тогда, когда мы снова сели в машину, просидев весь вечер в первом ряду и слушая Чайковского и Сэмюэла Барбера в исполнении Лос-Анжелеского филармонического оркестра и Ицхака Перлмана под руководством Зубила Мета, я смог, наконец, выразить свои чувства. - Это была адски, дьявольски прекрасная музыка! Тебе не кажется, что это было бо... то есть чертовски здорово? Она умоляюще возвела очи к небесам. - Что я наделала? - сказала она. - Что я натворила? - Какого бы черта ты ни натворила, - сказал я, - у тебя это чертовски здорово получилось. По-прежнему оставаясь деловым партнерами, мы решили непременно сделать какую-нибудь работу за эти недели, проведенные вместе, поэтому мы выбрали фильм для изучения и выехали пораньше, чтобы занять очередь на дневной сеанс. Улица глухо шумела и рокотала вокруг нас, пока мы дожидались своей очереди, но уличного шума для нас словно и не было, как-будто волшебное покрывало окружало нас на расстоянии протянутой руки, и все стало призрачным за его пределами, пока мы разговаривали на нашей уединенной планете. Я по обратил внимания в этой дымке на женщину невдалеке, наблюдавшую за нами, но внезапно она приняла решение, которое напугало меня. Она подошла прямо к Лесли, тронула ее за плечо и разрушила наш мир. - Вы - Лесли Парриш! В то же мгновение улыбка моей подруги изменилась. Та же улыбка, но неожиданно застывшая; внутри она вся сжалась, насторожилась. - Прошу прощения, но я вас видела в большой долине и в Звездной тропе и... я очень люблю ваши работы, и я думаю, что вы красавица... Она говорила так искренне и робко, что стены стали тоньше. - О, спасибо. Женщина открыла сумочку. - Не могли бы вы... если вас это не слишком побеспокоит, не могли бы вы дать автограф для моей Корри? Она бы меня убила, если бы узнала, что я была рядом с вами и не... - Ей никак но удавалось, отыскать клочок бумаги для автографа. - Здесь что-нибудь должно быть... Я предложил свой блокнот, и Лесли согласно кивнула. - Вот, возьмите, - сказал я женщине. - Спасибо, сэр. Она написала краткое пожелание Корри и поставила свою подпись, вырвала листок и вручила его женщине. - Вы еще играли Дейзи Мэй в фильме Лил Абнер, - сказала женщина так, словно Лесли могла об этом забыть, - и в Маньчжурском кандидате. Мне очень понравилось. - Прошло столько времени, а вы помните? Как это мило... - Большое вам спасибо. Корри будет так счастлива! - Обнимите ее за меня. Какую-то минуту, после того, как женщина вернулась на свое место в очереди, царило молчание. - Не говори ни слова, - буркнула мне Лесли. - Это было так трогательно! - сказал я. - В самом деле. Я не шучу. Она смягчилась. - Она такая милая и искренняя. Не из тех, кто говорит: "Вы ведь такая-то, верно?" Я просто говорю "нет" и стараюсь улизнуть. "Нет, вы такая-то, я знаю, вы такая-то. Что вы сделали?" Они хотят, чтобы ты перечислила свои заслуги... - Она недоуменно покачала головой. - Что поделаешь! В общении с нечуткими людьми нет места для чуткости. Правда? - Интересно. У меня такой проблемы нет. - В самом деле, вуки? Ты хочешь сказать, что ни один грубиян не вторгался ни разу бесцеремонно в твою частную жизнь? - Лично - нет. Писателям нечуткие люди присылают письма с настойчивыми просьбами, либо рукописи. Это около одного процента, может, даже меньше. Вся прочая почта интересна. Я возмущался скоростью продвижения очереди за билетами. Не прошло и часа, как нам пришлось отрешиться от наших открытий, войти в кинозал с деловыми намерениями, усесться и смотреть фильм. - Как многому я еще могу у нее научиться, - думал я, держа в темноте ее руку, касаясь плечом ее плеча, многое желая сказать, - больше, чем когда бы то ни было! А теперь еще между нами жила неистовая нежность секса, изменяя нас, дополняя нас. - Вот женщина, которой не было равных в моей жизни, - думал я, глядя на нее в темноте. - Я не могу представить, что могло бы быть угрозой, разрушить теплоту близости к ней. Вот единственная женщина, из всех женщин, каких я знал, с которой никогда не может быть ни вопросов, ни сомнений в том, что нас связывает, до конца наших дней. Не странно ли, что уверенность всегда приходит перед потрясениями? Двадцать два Снова озеро, в моих окнах мерцала Флорида. Гидросамолеты, словно солнечные мотыльки, летали, скользили по воде. Здесь ничего не изменилось, подумал я, раскладывая чемодан на тахте. Краем глаза я заметил какое-то движение и подскочил, я увидел его в двери, - второго себя, о котором забыл: в лотах, вооруженного и, в этот момент, возмущенного. Словно я вернулся с прогулки по лугу с застрявшими в волосках маргаритками и с опустошенными карманами, где были яблоки и кубики сахара для оленя, и вдруг обнаруживаю воина в латах, поджидающего меня в доме. - Ты опоздал на семь недель! - сказал он. - Ты не сказал мне, где будешь. Тебе причинит боль то, что я должен сказать, а я мог бы уберечь тебя от боли. Ричард, вполне достаточно твоего пребывания в общество Лесли Парриш. Ты забыл обо всем, что узнал? Разве ты не видишь опасности? Женщина угрожает всему твоему образу жизни! - Зашевелились звенья его кольчуги, скрипнули доспехи. - Она прекрасная женщина, - сказал я, затем понял, что он не поймет смысл сказанного, напомнит мне, что я знал много прекрасных женщин. Тишина. Снова скрип. - Где твой щит? Потерял, наверное. Это счастье, что тебе удалось вернуться живым! - Мы начали говорить... - Глупец. Ты думаешь, мы носим доспехи забавы ради? - Его глаза сердито смотрели из-под шлема. Зеленоватый в металле палец указал на выбоины и следы от ударов на доспехах. - Каждая из этих отметин сделана какой-нибудь, женщиной. Ты был почти уничтожен женщиной; Тебе чудом удалось спастись; и если бы не латы, ты был бы уже десять раз сражен, потому что дружба превращается в обязанность и притеснение. Одного чуда ты заслуживаешь. На десятки тебе лучше не рассчитывать. - Я износил свои латы, - пожаловался я ему. - Но ты хочешь, чтобы я... все время? Постоянно? Есть время и для цветов тоже. А Лесли - это нечто особенное. - Лесли была чем-то особенным. Каждая женщина особенна на день, Ричард. Но особенное становится общим местом, воцаряется скука, исчезает уважение, - свобода потеряна. Потерять свободу - что еще терять? Фигура огромная, не более проворная, чем кошка в драке, и необыкновенно сильная. - Ты создал меня, чтобы я был твоим ближайшим другом, Ричард. Ты не создал меня симпатичным или смеющимся, или с добрым сердцем и мягким характером. Ты создал меня, чтобы я защищал тебя от связей, ставших опасными; ты создал меня, чтобы я обеспечил сохранность твоей душевной свободы. Я могу спасти тебя, только если ты будешь поступать, так, как я скажу. Ты можешь,показать мне хотя бы одну счастливую супружескую пару? Одну? Ты мог бы назвать, из всех своих знакомых тебе мужчин хотя бы одного, кто избежал бы немедленного развода и дружбы вместо супружества? Я вынужден был согласиться. - Ни одного. - Секрет моей силы, - продолжал он, - в том, что я не вру. До тех пор, пока ты не лишишь меня разума и не превратишь реальность моего существования в вымысел, я буду направлять и защищать тебя. Лесли сегодня для тебя прекрасна. Другая женщина была прекрасна для тебя вчера. Каждая из них уничтожила бы тебя в супружестве. Есть одна совершенная женщина для тебя, но она живет во множестве разных тел... - Я знаю. Я знаю. - Ты знаешь. Когда ты найдешь единственную в мире женщину, которая может дать тебе больше, чем много женщин, я исчезну. Мне он не нравился, но он был прав. Он спас меня от нападений, которые могли убить во мне то, чем я в этот момент являлся. Мне не нравилась его самонадеянность, но самонадеянность исходила от уверенности. Неуютно было оставаться с ним в одной комнате, но попросить его исчезнуть означало в конце концов стать жертвой открытия, что эта женщина или та не является моей единственной родной душой. Насколько я понимаю, свобода равносильна счастью. Небольшая охрана, - такова маленькая цена за счастье. Единственно, думал я, у Лесли есть ее собственный стальной человек, чтобы охранять ее... гораздо больше мужчин планировали овладеть ею и жениться, чем женщин, строивших планы в отношении меня. Если бы она жила без лат, она была бы сейчас замужем, без молитвы радостной любви, которую мы изобрели. Ее радость тоже основывалась на свободе. Как нам не нравились женатые люди, которые иногда посматривали на нас со своими планами адьюльтера! Действуйте согласно своим убеждениям, неважно - каким; если верите в супружество, живите в нем честно. Если нет, - разведетесь быстро. Женюсь ли я на Лесли, если придется отдать ей так много своей свободы? - Извини, - сказал я своему другу в доспехах, - я не забуду. Перед тем, как уйти, он долго и мрачно смотрел на меня. В течение часа я отвечал на письма, работал над журнальной статьей, сроки написания которой ограничены не были. Затем я спустился вниз, в ангар, ощущая какое-то беспокойство. Большое полое пространство покрывала тончайшая завеса, что-то не то... столько испарений, что ничего нельзя было увидеть. Маленькому реактивному ВО-5 необходим был полет, чтобы сдуть паутину с его поверхностей. Я тоже - в паутине, - подумал я. Неразумно терять навык полета на каждом самолете, слишком подолгу не возвращаться к ним. Маленький самолет - единственный, на котором взлет был опаснее посадки, - требовал полета. Двенадцать футов от носа до хвоста; он безжизненно выехал из ангара, как тележка для бутербродов без зонта. Не совсем безжизненный, подумал я. Скорее, мрачный. Я тоже был мрачен, оставленный всеми на много много недолга, кроме разве что пауков в приборах для посадки. Вот, наконец, люк открыт, топливо проверено, предполетный осмотр сделан. На крыльях лежала пыль. Мне следует нанять кого-нибудь, чтобы стирал пыль с самолетов, подумал я и фыркнул от отвращения. Каким же ленивым хлыщом я стал - нанимать кого-нибудь, чтобы стирать пыль с моих самолетов! Обычно я был привязан к одному самолету, сейчас это был маленький гарем; а я шейх, который приходит, когда захочет. Твин, Чессна, Виджн, Майерс, Мотылек, Рэпид, Озерная амфибия, Питтс: ... раз в месяц, а иначе - как же я заведу их двигатели? В последнее время в бортовом журнале была запись только о Т-ЗЗ во время полета из Калифорнии. Осторожно, Ричард, - подумал я. - Держаться подальше от самолета - совсом не способствует продлению срока его службы. Я проскользнул в кабину самолета-малыша, посидел некоторое время, глядя на панель управления, ставшую мне непривычной. Бывало, я весь день проводил со своим Флитом; ползал вверх-вниз по кабине, переворачивая все вверх дном; пачкал рукава в масле, прочищая двигатель и устанавливая вентили, закрепляя цилиндрические крепежные болты. Сейчас я был столь же близок со своими самолетами, как был близок с женщинами. Что бы подумала об этом Лесли, так умеющая ценить вещи? Разве не были мы близки, она и я? Мне бы хотелось, чтобы она была здесь. - Хвостовая турбина чистая! - я выкрикнул это предостережение по привычке и нажал стартовый выключатель. Воспламенители зажглись. Тшик! Тшик! Тшик! и наконец - грохот зажженного в форсунках реактивного топлива. Температура в хвостовой турбине достигла нужной отметки, двигатель набрал обороты по своей крохотной шкале. Как много значит привычка. Изучишь самолет однажды, глаза и руки помнят, как его поднять в воздух еще долго после того, как это стирается из памяти. Находись кто-нибудь в кабине и спроси, как запустить двигатель, я бы не смог ответить... Только после того, как мои руки выполнят последовательность действий по запуску, я бы смог объяснить, что они проделали. Резкий запах горящего топлива проник в кабину... вместе с ним всплыли воспоминания о тысяче других полетов. Непрерывность. Этот день - часть отрезка времени жизни, проведенного большей частью в полетах. Ты знаешь другое значение слова полет, Ричард? Бегство. Спасение. От чего я в эти дни спасаюсь, что ищу? Я вырулил на взлетную полосу, увидел несколько машин, остановившихся около аэродрома для наблюдения. Многого они увидеть не могли. Самолет был так мал, что без дымовой системы для демонстрационных полетов его невозможно увидеть, пока он не покажется на дальнем конце взлетной полосы. Взлет - это критический момент, помни. Слегка - на контрольный рычаг, Ричард, осторожно набирай скорость. Ускорение 85 узлов, затем поднимай носовое шасси на один дюйм и дай самолету оторваться самому. Добавь оборотов - и ты погиб. Вырулив по белой линии центра взлетной полосы, - люк закрыт и заперт, - я нажал на полную скорость и маленькая машина двинулась вперед. Со своим крошечным двигателем самолет набрал скорость не больше, чем у индийской повозки, запряженной волами. Он проехал уже половину взлетной полосы, но все еще не проснулся... 60 узлов было слишком мало, чтобы взлететь. Много времени спустя мы достигли 85 узлов, оставив за собой большую часть взлетной полосы. Я оторвал носовое шасси от бетона, и через несколько секунд мы были в воздухе ; едва отделившись от земли, низко и медленно летели, стараясь не зацепить деревья. Шасси поднято. Покрытые мхом ветки промелькнули на 10 футов ниже. Скорость полета достигла 100 узлов, 120, 150, и наконец машина проснулась, и я позволил себе расслабиться в кабине. На 180 малыш мог делать все, что я пожелаю. Все, что было нужно, - это скорость полета и чистое небо, и это было наслаждением. Как важен полет для меня! Это прежде всего. Полет кажется волшебством, но это мастерство, которому обучаются и тренируются, - с партнером, которого можно изучить и полюбить. Знать правила, соблюдать законы, плюс дисциплина, которая самым любопытным образом дает свободу. Полет так похож на музыку! Лесли это понравилось бы. Южнее протянулась полоса кучевых облаков, готовящихся к грозе. Еще десять минут, и мы скользнули по их гладкой поверхности; оторвались от края, исчезли бесследно и летели двумя милями ниже над пустыней. Когда я был ребенком, я любил прятаться в траве и наблюдать за облаками; представлять себя взобравшимся на эту высоту и сидящим на такой вот кромке облаков, как эта, размахивать флагом и кричать мальчишке в траве: ПРИВЕТ, ДИКИ! и никогда не быть усльшганным из-за высоты. В глазах - слезы: он хотел так много - пожить минутку на облаке. Самолет, послушный моей воле, повернул вверх, затем направился к верхушкам облаков, затем - австрийское снижение, прыжок с неба. Мы погрузили наши крылья в густой туман, пробирались вперед. Можно быть уверенным, - за нами тучи становятся реже, трепещущий белый флаг облака, обозначил место для прыжка. Привет, Дики!, - подумал громче, чем прокричал. "Привет, Дики!" - кричу сквозь прошедшие тридцать лет ребенку на земле. Сохрани свою любовь к небу, дитя, и я обещаю: то, что ты любишь, найдет способ увлечь тебя от земли, в высоту, в ее жутковато-счастливые ответы на все вопросы, какие ты только можешь задать. Мимо нас, словно ракеты, летящие горизонтально, пронеслись с огромной скоростью пейзажи облаков. Слышал ли он? Помню ли я, что слышал тогда это приветствие, которое минуту назад послал ребенку, наблюдающему из травы и из другого года? Возможно. Не слова, но абсолютную уверенность в том, что когда-нибудь полечу. Мы замедлили полет, перевернулись на спину, нырнули прямо вниз. Какая мысль! Если б мы могли разговаривать друг с другом время от времени, - Ричард-сейчас, вдохновляющий Дики-тогдашнего, - соприкасаясь не в словах, а в глубоких воспоминаниях о событиях, которые еще только должны произойти. Что-то вроде радиопсихики, передающей желания и слышащей голос интуиции. Как много можно было бы узнать, если бы мы могли побеседовать один час, побеседовать двадцать минут с самим собой - какими-мы-станем! Как много мы могли бы сказать самим себе - какими-мы-были! Плавно-плавно, с нежнейшим прикосновением одного пальца к контрольному рычагу, маленький самолет вышел из пикирования. На пределе скорости полета ничего неожиданного не предпринимают, иначе самолет превратиться в горящие обломки, падающие в разных местах в болото. Низкие облака промелькнули, словно клубы дыма от выстрелов салюта; внизу показалась и исчезла дорога. Можно было бы провести и такой эксперимент! Передать привет всем Ричардам, пролетающим во времени вперед, мимо меня; найти способ услышать, что они хотят сказать! И разные варианты меня в разных вариантах будущего, где принимаются различные решения: тот повернул налево, я повернул направо. Что они должны были бы сказать мне? Лучше их жизнь или нет? Как они могли бы изменить ее, узная то, что они знают сейчас? И никто из них, подумал я, не упомянет Ричарда из других периодов его жизни, в далеком будущем им далеком прошлом Настоящего. Если все мы живем в Настоящем, почему мы не можем общаться? К моменту, когда показался аэропорт, маленький самолет простил мне мое небрежение, и мы снова были друзьями. Труднее было простить себе самому, но так бывает обычно, всегда. Мы замедлили полет и вошли в зону посадки, на тот самый участок, который я увидел в тот день, когда вышел из автобуса и пошел к аэропорту. Могу ли я увидеть его сейчас, идущего там со своим свертком и новостью о том, что он миллионер? Что я должен сказать ему? О Господи, что я должен сказать! Садиться было так же легко, как трудно - взлетать, BD-5 зашел на посадку, коснулся миниатюрными шасси земли, долго катился и выехал на последнюю полосу. Превосходно развернувшись, мы через минуту были в ангаре, - двигатель остановлен, турбина вращалась все медленнее и медленнее и наконец остановилась. Я похлопал ее по изгибу люка и поблагодарил за полет; обычай всякого летчика, который пролетал больше, чем она или он заслуживали. Остальные самолеты смотрели с завистью. Они тоже хотели летать; им нужно было летать. Вот бедная Виджн, у нее течет масло из носовой части правого двигателя. Изоляция пересохла из-за долгого пребывания без движения. Могу ли я услышать будущее самолетов, так же, как свое? Если б я попробовал и узнал ее будущее, я, должно быть, не стал бы грустить. Она могла бы стать самолетом-телезвездой, открывая каждую часть дико популярного телесериала: летящая на красивый остров; садящаяся на воду; сопровождаемая в док - сверкающая и красивая, без единой течи масла. Но она не могла бы иметь такое будущее без настоящего, в котором она существует сейчас, - стоит грязная в моем ангаре после того, как налетала со мной несколько сотен часов. Так же как у меня - было бы впереди будущее, которое, вероятно, стало бы невозможным без того свободного одинокого настоящего, в котором я жил сейчас. Я поднялся в дом, поглощенный мыслями о возможности контакта с другим самим собой в разных состояниях, - Ричардом-бывшим и Ричардом - который-еще-будет; мое "Я" в различные периоды моей жизни, на других планетах, в других гипотетических отрезках времени. Искал бы кто-нибудь из них супругу? Нашел бы кто-нибудь из них ее? Интуиция - в будущем/настоящем всегда-я нашептывала в этот момент на лестнице: - Да. Двадцать три Я открыл буфет, достал из него баночку консервированного супа и немного макарон, собираясь быстро приготовить себе прекрасный итальянский завтрак. Быть может, он будет не похож на итальянский. Однако он будет горячим и питательным, что было важно для меня в связи с расследованием, которое я собирался провести. Посмотри, Ричард, что сейчас окружает тебя. Разве то, что ты видишь, и является жизнью, к которой ты стремишься больше всего? Я ужасно одинок, думал я, поставив кастрюлю с супом на плиту и забыв зажечь огонь. Я скучаю по Лесли. Я услышал бряканье своих защитных доспехов и вздохнул. Не беспокойся, думал я, не переживай; я знаю, что ты собираешься сказать, и не могу найти изъяна в твоих рассуждениях. Совместная жизнь означает медленное самоубийство. Мне кажется, что я скучаю не по Лесли. Я скучаю по тому, что она олицетворяет для меня сейчас. Воин отступил. Вместо него пришла другая идея - мысль совсем иного типа: противоположностью одиночеству, Ричард, является не совместная жизнь, и душевная близость. Это слово свободно парило где-то поблизости, как серебристый пузырек, оторвавшийся от дна темного моря. Вот! Чего мне не хватает! Моя многотелая совершенная женщина так же тепла, как лед в морозилке. Она - общение без заботы, секс без любви и дружба без обязательств. Точно так же, как она не способна причинить страдание или страдать, точно так же она не может любить и быть любимой. Ей чужда душевная близость. А душевная близость... может ли она быть так же важна для меня, как сама свобода? Может быть, поэтому я провел с Лесли семь недель, тогда как с любой другой женщиной я не мог выдержать и трех дней? Я оставил свой суп стоять холодным на плите, нашел кресло и сел в него так, что колени упирались в подбородок. Я смотрел из окна на озеро. Кучевые облака превратились в дождевые и закрыли солнце. Во Флориде лето, но можно сверять часы по грозам. Через двадцать минут передо мной появилась стена дождя, и я едва мог разглядеть что-то снаружи. Сегодня мне удалось кое-как поговорить с Диком, который все еще находится в прошлом; каким-то образом мне удалось передать ему послание. Но как мне встретиться с будущим Ричардом? Что он знает о душевной близости? Научился ли он любить? Несомненно, что наши двойники из прошлого и будущего должны быть для нас гораздо более близкими друзьями, чем кто-либо другой... Кто может быть ближе к нам, чем мы сами в других воплощениях, мы сами в виде духов? А что, если все мы нанизаны внутри на одну золотую нить, которая во мне такая же, как и во всех других людях? Я становился все тяжелее и тяжелее, расслабляясь в кресле, и в то же время поднимаясь над ним. "Какое странное ощущение, - думал я. - Не сопротивляйся ему, не двигайся, подумай. Пусть оно унесет тебя туда, куда пожелает. Оно так сильно поможет тебе. Ты встретишь... С моста, который был соткан из нежного серебристого света, я ступил на большую арену, вокруг которой полуокружностями тянулись ряды пустых мест. Свободные проходы расходились, как спицы от сцены в центре. Не на сцене, но возле нее виднелась одинокая фигура человека, который сидел, положив подбородок себе на колени. Должно быть, я издал какой-то звук, потому что он поднял глаза, улыбнулся, выпрямился и кивнул мне в знак приветствия. - Ты не просто пунктуален, - сказал он, - ты пришел раньше! Я не мог четко разглядеть его лица, но человек был приблизительно моего роста, одетый в то, что казалось мне снегозащитным костюмом. Это был черный нейлоновый цельный комбинезон с ярко-желтыми и оранжевыми нашивками на груди и вдоль рукавов. Карманы и кожаные ботинки на змейках. Знакомо. - Так оно и есть, - ответил я ему как ни в чем не бывало. - Кажется, вот-вот должен пойти снег. - Где мы с ним находимся? Он засмеялся. - Снег уже пошел. Он уже в воздухе. Как ты относишься к тому, чтобы выйти отсюда? - Я не против, - ответил я. На траве парка, который окружал здание, стоял небольшой, похожий на паучка самолетик. Он, должна быть, весил не больше двухсот фунтов, если заполнить все его отсеки. У него были высокие крылья, обшитые оранжевым и желтым нейлоном. На кончиках крыльев размещались тонкие яркие рули. Перед сидениями находился руль высоты, с горизонтальной стабилизацией, покрашенный в такие же цвета, сзади располагался небольшой толкающий пропеллер. Я видел множество аэропланов, но никогда ик встречал ничего подобного этому. На нем был не снегозащитный, а летный костюм, который гармонировал по цвету с азропланом. - Садись, на левое сидение, если хочешь. - Как он вежлив, как доверяет мне, если предложил занять место пилота! - Я сяду справа, - сказал я и пробрался на сидение. для пассажира. Это было нелегко сделать, питому что все в этом аэроплане было очень маленьким. - Как хочешь. Можешь управлять им сидя с любий стороны. Управление стандартное, но, как, видишь, здесь нет рулевых педалей. Для этого используется рычаг. Горизонтальная стабилизация осуществяется чувствительным рулем высоты. Представь, что он так же чувствителен, как циклический рычаг вертолета, и ты сможешь посадить его. Он крикнул "От винта!", потянулся к рукоятке, которая висела над головой, потянул ее, и мотор заработал так же тихо, как электрический вентилятор. Он повернулся ко мне. - Готов? - Полетели, - сказал я. Он толкнул вперед рычажок, который был не больше, чем в игрушечном самолетике, и машина устремилась вперед почти беззвучно, мы постепенно оторвались от земли, отклонились назад и набирали высоту, как большой скоростной аэроплан. Земля уходила вниз, зеленая поверхность травы удалялась со скоростью тысяча футов в минуту. Он толкнул рычаг управленчя вперед, отпустил газ, и пропеллер тихонько заурчал на ветру у нас за спиной. Он отпустил рычаги и кивнул мне, что я могу продолжать полет. - Теперь твоя очередь. - Спасибо. Это напоминало полет с парашютом - с одним только отличием, что мы не падали вниз. Мы двигались со скоростью, наверное, тридцать миль и час, судя по ветру. Это была маленькая чудная машина, которая напоминала кресло-качалку за восемь долларов, а не самолет. Стенки и пол кабины были прозрачны, и сквозь них открывался такой прекрасный вид, что все известные мне бипланы по сравнению с этим самолетиком казались глубокими могилами. Я повернул вверх и начал набирать высоту. Самолет был очень чувстителен к управлению, как он и предупреждал. - Мы можем заглушить, мотор? Мы можем парить на нем как на планере? - Конечно. Он прикоснулся к переключателю на рукоятке газа и мотор остановился. Мы бесшумно скользили через то, что должно было быть поднимающимся воздухом... я не мог заметить никакой потери высоты. - Какой совершенный маленький аэроплан! Какой он красивый! Как бы мне тоже приобрести такой? Он удивленно взглянул на меня. - Разве ты еще не догадался, Ричард? - Нет. - Ты знаешь, кто я? - Почти. - Я почувствовал, что меня охватывает страх. - Просто для интереса,- сказал он, - пройди чеpeз стену, которая отделяет то, что ты знаешь, и то, о чем осмеливаешься говорить. Сделай это и скажи мне, чей это аэроплан и с кем ты сейчас летишь? Я отвел рычаг управления вправо, и аэроплан мягко развернулся и направился в сторону кучевого облака, которое находилось над потоком восходящего теплого воздуха. Это было моей второй натурой - искать возможности подняться вверх, когда мотор не работает. Я забыл, что нахожусь в легком, как пушинка, самолете, который не теряет высоты. - Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что этот аэроплан будет моим в будущем, а ты - тот парень, которым я когда-нибудь стану. - Я не осмелился взглянуть на него. - Не ток уже плохо, - сказы он. - Я бы высказал такую же догадку. - Догадку? Разве ты не знаешь? - Все становится запутанным, когда начинаешь, много об этом думать. Я - одно из твоих будущих, ты - одно из моих прошлых. Мне кажется, что ты Ричард Бах, переживающий сейчас денежный ураган, не правда ли? Новый известный автор? Девять аэропланов, не так ли? И безупречная идея, которую ты разработал для описания совершенной женщины? Ты всецело вереи этой женщине, но она оставляет равнодушным? Мы вошли правым крылом в восходящий поток, и круто свернул в него. - Не поворачивай слишком резко, - сказал он. - Ведь у этого самолета малый поворотный радиус, и ты можешь войти в поток, лишь слегка накренившись. - Хорошо. - Эта радость-аэроплан будет моим! А я буду им. Сколько всего он, должно быть, знает! - Послушай, - сказал я. - У меня есть несколько вопросов. Ты из моего далекою будущего? Двадцать лет? - Ближе к пяти, хотя кажется, что пятьдесят. Я мог бы сэкономить тебе сорок девять из них, если бы ты меня слушал. Между нами существует некоторое различие. У меня есть ответы на все твои вопросы, но, клянусь, ты не будешь их слушать, пока тебя не разгладило Великим Катком Жизненного Опыта. Мое сердце сжалось. - Ты думаешь, что я испугаюсь того, что ты мне скажешь? Ты уверен в том, что я не буду слушать? - А что, будешь? - Кому же мне доверять, если не тебе? - сказал я. - Конечно же, я буду слушать! - Ты сможешь меня выслушать, но ничего не сделаешь. Мы встретились сегодня, потому что нам обоим это интересно, но я сомневаюсь в том, что мои советы тебе помогут. - Помогут! - Не помогут, - сказал он. - Что-то похожее на этот аэроплан. В твоем времени у него еще нет названия, его еще не изобрели. Когда его изобретут, он будет назван сверхлегким, и эти будет революционным достижением в области спортивной аииации. Но ты не сможешь купить эту машину в готовом виде, Ричард, или нанять того, кто построит ее для тебя. Тебе придется создать ее самому: по частям. Шаг первый, шаг второй, шаг третий. То же касается и ответов на твои вопросы, ты не примешь их, если я тебе выдам их бесплатно, если я слово в слово расскажу тебе, в чем их смысл. Я знал, что он ошибается. - Ты забыл, - сказал я, - как быстро я обучаюсь! Дай мне ответ и посмотри, что я сделаю с ним! Он легонько постучал по рычагу управления, давая мне понять, что хочет полетать некоторое время на нашем воздушном змее. В восходящем потоке мы поднялись еще на тысячу футов и находились уже почти под самым облаком. Поля, луга, леса, холмы, реки - все это простиралось под нами, как краски на бархатном холсте. Дорог не было. Поднимаясь вверх, мы слышали лишь тихое дуновение, шепот еле заметного ветерка. Со спокойной улыбкой картежника, начинающего блефовать, он сказал: - Ты хочешь найти свою родственную душу? - Да! Я давно ищу ее, ты ведь знаешь! - Твои защитные доспехи, - сказал он, - предохраняют тебя от всех тех женщин, которые со всей определенностью погубили бы тебя. Но если ты не перестанешь защищаться, ты оттолкнешь от